"Русские пираты" - читать интересную книгу автора (Широкорад Александр Борисович)

Глава 3. Как все могло быть и должно было быть

В царствование королевы Виктории Россия и Англия несколько раз оказывались на грани войны. Наиболее грозными были 1863, 1878 и 1885 годы. Естественно, у многих возникает вопрос, а что если у русского или английского капитана не выдержали бы нервы под наведенными на его корабль вражескими орудиями.

Кто-то обронил крылатую фразу: «История не терпит сослагательного наклонения», которая сейчас стала среди историков почти аксиомой. В самом деле, к примеру, прогнозировать историю России в XVIII веке в случае смерти Петра Алексеевича в возрасте 15 лет – заниматься ненаучной фантастикой.

Но любой серьезный исторический анализ должен включать в себя рассмотрение альтернативных вариантов.

Самое интересное, что сценарий войны в океанских просторах между Россией и Англией описан еще 120 лет назад капитаном 2 ранга Александром Егоровичем Конкевичем. Сам Конкевич был из семьи моряков и много лет плавал во всех океанах.

Служебные обязанности не помешали Конкевичу заняться публицистикой. В 1887 г. под псевдонимом Беломор была опубликована его повесть «Крейсер “Русская Надежда”», а затем еще ряд других книг, в которых описывались будущие войны России.

В повести «Крейсер “Русская Надежда”» говорится о предполагаемой войне России и Англии. Опытный моряк, на мой взгляд, в основном верно изложил ход военных действий, если бы в 1886–1887 гг. началась война между империями. Думаю, что читателям небезынтересны основные моменты предполагаемой войны.

Следует заметить, что названия русских кораблей, действующих против англичан, вымышлены Беломором, а названия британских судов оставлены подлинными.

«В апреле 18… года крейсер «Русская Надежда» получил приказание вооружиться. На этот раз крейсеру благоприятствовало все. Командир его и офицеры считались лучшими и опытнейшими во флоте, команда выбиралась из всех экипажей – хотя в нашем флоте, право, грешно выбирать».

Беломор приводит краткое описание крейсера. Это было недавно построенное стальное судно длиной 300 футов (91,4 м) и шириной 45 футов (13,7 м). Его фор– и ахтерштевни были выкованы из железа. Прямой форштевень был приспособлен для тарана небронированных судов. Крейсер имел двойное дно и множество поперечных непроницаемых переборок. Стальная броневая палуба толщиной от двух до трех дюймов защищала от затопления и разрывных снарядов подводную часть крейсера и все находившиеся там механизмы, котлы и другие важные отделения. Эта же палуба служила и креплением тарана.

Машина крейсера состояла из двух независимых друг от друга механизмов смешанной системы, приводивших в движение два винта. Мощность машины достигала 6500 индикаторных л.с, что позволяло развивать скорость до 16,5 миль в час. Запас угля составлял 1000 тонн. Дальность плавания 10-узловым ходом – 8000 миль, 8-узловым ходом – 10 000 миль.

Артиллерия «Русской Надежды» состояла из двух 8-дюймовых орудий, восьми 6-дюймовых и четырех 25-мм пушек Норденфельда. Минное вооружение включало в себя два подводных и четыре надводных аппарата для стрельбы по килю и траверзам минами Уайтхеда, а также два катера, вооруженные шестовыми минами и минами Уайтхеда.

Рангоут и парусность были достаточными, и крейсер мог при благоприятных обстоятельствах идти под парусами.

Таким образом, вымышленный Беломором крейсер «Русская Надежда» был очень близок по своим характеристикам к броненосным фрегатам «Владимир Мономах» и «Дмитрий Донской», вступившим в строй в 1883–1885 гг.

Крейсер «Русская Надежда» пересек океан и приблизился к берегам Бразилии. Командир решил зайти в порт Пернамбуко. Стоянка должна была быть кратковременной, чтобы крейсер не был захвачен британской эскадрой, базировавшейся на островах Вест-Индии. Там командир узнал, что 5 мая началась война с Англией.

Беломор решительно осуждал Парижскую декларацию от 4 (16) апреля 1856 г., которая «сильно парализовала деятельность крейсеров и отняла у них половину добычи, признав неприкосновенность нейтральных грузов под неприятельским флагом. С открытием военных действий неприятель легко мог заключить множество незаконных и подложных сделок в этом смысле, трудно уловимых для призового судна и спасительных для самих призов. Подобный приз с нейтральным грузом, или даже с частью его не мог быть уничтожен, а следовательно значительно ослаблялась та паника, которую должны производить крейсеры. При отпуске приза за выкуп затягивались выгоды взявшего его и вред попавшегося. Все условия со шкиперами и выкупные обязательства были бы рассмотрены только после войны, – и Господь ведает, до какой степени они имели бы тогда силу и значение.

Такая льгота для нейтральных грузов, конечно, ни для кого не была так невыгодна, как для России, почти не имеющей своего торгового флота и получающей едва ли не все заморские грузы исключительно на иностранных судах. И обратно, она была очень выгодна и удобна для английского торгового флота, производящего 70% морской торговли всего мира и представляющего собой стоимость в миллиард рублей. Английский торговый флот – это мировой монополист-перевозчик. Чтобы разорить или совсем убить его, мало было сжечь или утопить несколько десятков пароходов, надобно было лишить его возможности работать в течение более или менее продолжительного времени. Надобно было сделать этот весь миллиардный капитал мертвым, приносящим даже убыток, а людей, зарабатывающих службой на пароходах свой хлеб, обратить в излишнюю тягость для государства, лишив их этого заработка.

Все это было бы возможно сделать, только отказавшись от той невыгодной для нас части парижской декларации, которая охраняет нейтральный груз под неприятельским флагом.

Если бы Россия отказалась от 3-го пункта Парижской декларации, то английский флаг с объявлением войны моментально потерял бы свой кредит на всех морях, так как ни один торговый дом нейтрального государства не вверил бы этому флагу свои товары и богатства, и английские пароходы, лишившись половины работы, остались бы без дела, а в случае продолжительной войны это дело и вовсе могло бы выскользнуть из их рук, как это случилось с торговым флотом Северной Америки. Нет сомнения, что такое отступление от Парижской декларации было бы осуждено институтом международного права в заседаниях его в Турине, Милане или Женеве, а самое действие крейсеров было бы названо несовременным и негуманным. Но это были бы тщетные и ошибочные рассуждения, так как подобная мера была бы, в сущности, самой гуманной, она колотила бы англичан по карману, являясь самым радикальным средством для окончания с ними войны.

К сожалению, Россия не отказывалась пока от третьего пункта и строго придерживалась Парижской декларации, а Морское министерство, имея это в виду, добросовестно подготовлялось на всякий случай».

Крейсер «Русская Надежда» покидает берега Южной Америки и движется на восток. Около полудня фор-салинговый заметил дым с правой стороны, и крейсер лег прямо на него, дав полный ход. Через полчаса показался большой пароход, который на требование поднять флаг положил право на борт, по-видимому, надеясь уйти. Борьба была далеко не равная, и крейсер без особых усилий быстро настиг своего противника. Последний, видя свое безвыходное положение, по первому же снаряду, пронесшемуся у него по борту, поднял английский флаг и остановил ход. Крейсер подошел ближе и, оставив неприятеля под ветром и выстрелами, послал на него тотчас же вельбот с офицером и бумагами.

Корабельные документы гласили, что захваченный пароход «Elbe» был английским, вместимостью 1500 тонн, вышел из Буэнос-Айреса 1 мая, а из Монтевидео уже после телеграммы о войне – 7 мая. Груз – кожи и мясные консервы, отправленные английским торговым домом в Лондон на имя министра Башвуда. Из вахтенного журнала парохода было видно, что он не шел более девяти узлов.

«Elbe», объявленный законным призом, по снятии с него экипажа в числе 25 человек и был затоплен.

Затем «Русская Надежда» захватила пароход «Рахо» водоизмещением 1265 тонн, под английским флагом. Груз его из Рио-де-Жанейро – кофе, какао и сахарный песок – принадлежал английскому торговому дому в Лондоне. Забрав часть груза и сняв экипаж, «Рахо» был затоплен с оставшимся грузом.

Направляясь к югу малым ходом, около 5 часов того же дня с крейсера заметили быстро приближающийся дым с севера. «Русская Надежда» подняла русский торговый флаг и продолжала идти прежним румбом, уменьшив ход еще более. С грот-салинга усиленно рассматривали приближающееся судно, а офицеры, стоя на юге с трубами и биноклями, делали различные предположения по мере того, как вырастали из воды рангоут и корпус неизвестного корабля. Это мог быть и приз, мог быть и неприятельский крейсер – «Ирис» или «Меркурий».

Наш крейсер стал преследовать неизвестное судно, а с дистанции 3 мили открыл огонь из носовой 8-дюймовой пушки. После двух попаданий судно застопорило машины.

Солнце уже садилось, необходимо было торопиться, и поэтому крейсер сам пристал к борту парохода. Допрос и осмотр бумаг показали, что это был английский пароход «Moor» («Мур»), принадлежавший обществу «Union Stream Ship Company» и зафрахтованный британским правительством для военных целей. Построен он был недавно на заводе Ярроу. Длина парохода составляла 365 футов (111 м), а водоизмещение 3500 тонн, скорость около 15 узлов. Пароход вез уголь на Фолклендские острова и артиллерийские запасы для флота на мыс Доброй Надежды, где должен был и сам вооружиться и переоборудоваться во вспомогательный крейсер. Его 6-дюймовые орудия пока еще лежали в трюме со своими станками. На пароходе также отправлялись и две миноноски для Саймунстаунского порта с большим запасом мин и минных принадлежностей.

Этот приз жалко было топить, и капитан решился исполнить предложение лордов Адмиралтейства, для чего немедленно же приступили к работе, пользуясь темнотой ночи и спокойным морем.

Два 6-дюймовых орудия и 4 пушки Норденфельда достали из трюма со станками и установили на местах. Обе миноноски со всеми принадлежностями поместили на крейсере. Дымовая труба и фальшборт были исправлены. Лейтенант Копыткин был назначен командиром призового судна, а в помощь ему даны два мичмана и 30 человек команды.

К утру все уже было готово. «Мур» был перекрещен, и в 8 часов утра под именем «Сынок» поднял военный флаг.

Приз был очень хорош сам по себе, но становился несравненно ценнее, обращаясь в страшное оружие против самих же своих хозяев, сбивая их расчеты и лишая английский флот на Фолклендской станции в самое горячее время драгоценного материала – угля. Он предназначался для крейсеров, которые должны были охранять путь судов, идущих Магеллановым проливом. Копыткин отделился от крейсера и при общих пожеланиях успеха и благополучного плавания пошел на юго-восток.

Поздним вечером того же дня крейсер подошел снова к Пернамбуко, но уже не так близко, как в первый раз, спустил на воду взятый с «Мура» барказ и, посадив на него всех пленных с трех призов, предоставил их собственной судьбе, снабдив компасом, веслами и провизией. Впрочем, им предстояла только несколько утомительная ночная гребля, но ни малейшей опасности не грозили им. Сам же крейсер лег на юг, по направлению к пустынному Тринидаду, чтобы сойтись там с угольным транспортом. Не встречая никого, «Русская Надежда» благополучно дошла до острова, где и нашла стоящий на якоре под самым берегом гамбургский пароход «Доротея», зафрахтованный и посланный сюда русским агентом. Хотя немец и дорого взял за уголь, но зато своевременно доставил законтрактованные 70 тысяч пудов угля. Для успешности погрузки пришлось стать борт о борт, что дозволяло сделать спокойное море. Работа не прекращалась день и ночь, но все-таки окончилась только через 48 часов.

Письма и донесения были сданы капитану парохода, и с приемом последней корзины угля оба судна одновременно оставили маленький Тринидад.

Крейсер лег на юг и, пройдя параллель Рио-де-Жанейро, приблизился к континенту Южной Америки, вступив снова на большой тракт судов, идущих в Тихий океан вокруг мыса Горн или Магеллановым проливом. Плавание от Рио-де-Жанейро до островов Штатов обычно спокойное и безопасное. Наш крейсер опять шел небольшим ходом, давая полный ход только по временам, когда на горизонте показывался дым или парус.

«Русская Надежда» пересекла Атлантику, обогнула мыс Доброй Надежды и повернула на север, чтобы перехватывать британские суда, идущие в Ост-Индию и Китай.

Первым призом в Индийском океане стал парусный корабль «Лорд Байрон», шедший из Рангуна с тиком. Спустя несколько часов попался парусный бриг «Скорпион» из Манилы с сигарами и пенькой.

С первого сняли только экипаж, а со второго – несколько ящиков лучших сигар взамен причитающегося пайка табаку экипажу, а затем оба приза, как законные, сожгли.

С этого дня крейсер, идя на север, чаще и чаще встречал суда по преимуществу парусные, с различными грузами. Большая часть этих судов были английские с английскими же грузами. Пенька, сигары, сахар, чай, кофе, гуттаперча, тик, камфара и прочие ценные материалы вместо лондонских доков шли ко дну или горели среди океана.

Самым лучшим призом оказался великолепный чайный клипер «Дельфин», 20 дней тому назад оставивший Вусунг. По рассказу капитана он уже взял два приза за свои быстрые переходы из Китая и надеялся получить приз и в этот раз. Только суровая необходимость заставила предать огню это чудо корабельного искусства, и офицеры крейсера вполне сочувствовали бедному шкиперу «Дельфина», который со слезами на глазах смотрел на горящее судно.

Между прочим, на «Дельфине» нашли и привезли на крейсер несколько номеров последних шанхайских газет. Из них было видно, что главные морские силы неприятеля в Индийском океане заняты охранением и доставкой к Карачи транспортов, военных грузов и десантных войск. Все это выгружалось и высаживалось там с целью достичь как можно быстрее Кандагара.

Между тем на крейсере набралось так много пленных, что необходимость отделаться от них сделалась настоятельной. Конечно, их можно было бы высадить на какой-нибудь ближайший остров, хотя бы на Бурбон. Но здесь представлялось то неудобство, что весть о присутствии крейсера в Индийском океане, когда за ним, вероятно, гонялись у берегов Бразилии, дошла бы преждевременно. Поэтому-то и велика была радость капитана, когда он становил, наконец, нейтральное судно – германский барк, шкипер которого согласился взять к себе всех пленных в Капштадт, куда он сам направлялся.

Продержавшись еще неделю между островами Маврикий и Диего, крейсер перехватил и утопил четыре больших парохода, шедших с различными грузами из Австралии, и отпустил под обязательствами три парусных корабля, везших нейтральных груз в Европу из Индии и Китая. Ощущая недостаток угля, «Русская Надежда» направилась в Мозамбикский пролив к Радамскому архипелагу, где по расчетам капитана должен был уже стоять «Сынок».

«Сынок» действительно в ожидании крейсера уже стоял второй день за большим Радамом, почти прижавшись к берегу этого острова. На пустынном берегу острова было несколько хижин бедных рыбаков, не имевших никакого понятия о нейтральности их территории и вследствие этого, вероятно, с готовностью предлагавших «Сынку» купить у них рыбу и раковины.

По донесению лейтенанта Копыткина он сделал очень удачный переход, утопил три паровых и пять парусных судов и благополучно ускользнул от английского крейсера, с которым сошелся на высоте Игольного мыса. Густой туман скрыл его от неприятеля.

По окончании перегрузки угля капитан крейсера дал время отдохнуть экипажу. После двухдневного отдыха крейсер одновременно с «Сынком» оставил остров Радаму с ее рыбаками. Обогнув мыс Амбер, оба судна разошлись в разные стороны: «Сынок» снова на юго-восток, а «Русская Надежда» в Бенгальский залив.

На пути туда началось новое истребление неприятельских судов – попадались пароходы, шедшие из Европы в Австралию и Новую Зеландию или обратно. Особенно часто стали попадаться призы, когда, не доходя миль 50 до Цейлона, легли на северо-восточную оконечность острова Суматры. На этом самом бойком пути крейсер держался малым ходом, между 5° и 6° широты.

Пройдя в ночное время полным ходом между Никобарскими и Андаманскими островами, крейсер приблизился к полуострову Малакка. Первый попавшийся здесь приз был большой парусный клипер с балластом, направлявшийся из Пенанга в Рангун за рисом. На это судно высадили всех пленных, которых на крейсере понабралось уже порядочно. Лейтенант Михайлов был назначен командиром клипера и получил приказание спуститься к острову Саланга, скрыться за ним, поставить клипер на мель и, срубив мачты, замаскировать свое присутствие. Для охранения пленных и в помощь Михайлову было дано 20 человек матросов.

Крейсер продолжал свою разрушительную деятельность с большим успехом. От шкиперов нейтральных пароходов он узнавал о положении английских военных судов в этом районе. В Сингапуре в это время стояли на рейде корвет «Бритон», канонерки «Пингвин» и «Филомел», а в Новой гавани исправлялся недавно пришедший броненосец «Агамемнон». Эти сведения капитан проверил на нескольких пароходах и решился нанести англичанам удар так, где они его не ожидают, – в самом громадном центре торгового движения, в одной из лучших колоний – в Сингапуре.

На третий день своего пребывания в Мартабанском заливе небольшая паровая яхта лорда Давенпорта сделалась призом крейсера. На ней шли сыновья лорда из Пенанга в Калькутту. Взяв этот приз на буксир, «Русская Надежда» пошла полным ходом к своему блокшиву у острова Саланги. Капитан теперь нашел возможным привести в исполнение свое намерение нападения на Сингапур.

Для входа в Сингапур с юга или востока пришлось бы обойти Суматру и миновать Зондский пролив, причем неприятель мог узнать о приближении крейсера. С другой стороны, вход с запада узким Малакским проливом привлек бы внимание на крейсер стационеров Пенанга и Малакки. Поэтому для нападения капитан решил воспользоваться своим последним призом – яхтой лорда Давенпорта, не подвергая, таким образом, явной опасности свое судно и его будущую деятельность. Капитан хорошо знал, что гора Фабер и форты Каннинг и Фуллертон укреплены, а горизонт их, открытый на 16 миль, дает возможность привычному глазу безошибочно рассмотреть и определить характер приближающегося к городу судна.

По приходе к месту стоянки за островом Саланги блокшива с пленными капитан «Русской Надежды» энергично принялся за приготовление к задуманной экспедиции. На яхте снесли долой рубку и взамен поставили две миноноски, взятые с парохода «Мур» в Атлантическом океане. Для быстрого спуска их на воду сделали две переносные стрелы и раскрепили шкафутный фальшборт яхты.

Миноносный катер с крейсера был поставлен на малайскую пирогу, купленную в тот же день в проливе в обмен на роскошные украшения пленной яхты. Пирога имела около 60 тонн водоизмещения, и на нее пришлось втащить миноноску на катках сзади, вырубив для этого отверстие в кормовой части наподобие лац-порта.

На яхту и пирогу капитан назначил 20 человек экипажа, трех офицеров и одного лоцмана. Приведение в исполнение плана атаки было поручено старшему офицеру крейсера лейтенанту Кононову, который по окончании дела должен был бежать с миноносками на юг и встретиться с крейсером у северо-восточной оконечности острова Енгано. На экспедицию давалось семь или восемь дней.

Ранним утром при общих пожеланиях успеха яхта с малайской пирогой на буксире оставила остров Саланга и направилась к Суматре, а затем вдоль его берега – на юг.

Следующий день был посвящен спуску миноносных катеров, перегрузке угля и окончательному составлению плана атаки. Решено было, что Кононов и Михайлов с двумя катерами нападут на фрегат «Агамемнон», войдя в Новую гавань с востока, а Злобин атакует «Бритон», но не ранее того времени, как услышит взрыв в Новой гавани. Предполагая взять с собой и зажечь в удобном месте захваченную пирогу, ее наполнили сухим ломом и сучьями деревьев, облитыми керосином и сложенными в трюме. Как только солнце село и начало темнеть, все подняли пары. В 10 часов вечера яхта с пирогой на буксире и в сопровождении катеров тихо перешла в пролив между островами Св. Иоанна и там стала на якорь, а атакующие разделились и пошли далее – Михайлов и Кононов с джонкой в Новую гавань, а Злобин – на рейд.

Ночь была безлунная и очень темная, но Михайлов и Кононов поставили на своих катерах фальшивое вооружение с большими парусами, прикрывавшими их котлы и трубы.

Немного впереди «Агамемнона» и не доходя кабельтова до пароходов «Кама и К°» с опиумом, окруженных громадными китайскими джонками, пирога тихо бросила свой якорь. Задержавшись на нем, застопорили тросовый якорный канат, имевший более полутораста сажень в длину и уложенный на палубе, и тотчас же подожгли в трюме в нескольких местах весь горючий материал. Когда все это загорелось и огонь охватил палубу и мачты с опущенными парусами, стопорки у каната обрезали, дали пироге ход, и она быстро понеслась по течению на джонки и пароходы.

Сняв с пироги людей, Михайлов и Кононов прошли без шума немного далее и остановились на траверзе «Агамемнона» в ожидании удобной минуты. Фрегат, кажется, первый обратил внимание на пожар. На пароходах и джонках работы не было, и все спали мирным сном. На палубе «Агамемнона» послышались движение и команды. Паровой катер подошел к трапу, два фалрепных фонаря «Бреша» моментально зажглись и так же моментально погасли, когда отвалил катер. Электрический фонарь с формарса осветил громадное пространство впереди и показал Михайлову и Кононову, что их пирога успела уже зажечь несколько джонок и пароходов и что там происходил невообразимый хаос. Но чем яснее было впереди фрегата, чем лучше его сигнальщики и часовые видели действие огня на судах, тем хуже они могли заметить сзади. Настал момент действовать.

Михайлов направился на кормовую башню фрегата, а Кононов – на ютовую надстройку, чтобы шестовая мина его пришлась около левого дейдвуда. Имея очень небольшое пространство пред собой из-за узкости пролива, они шли тихим ходом, не выпуская ни одной искры из трубы. Но тем не менее с кормового банкета раздался оклик: «Boat ahoy!» («Эй, на лодке!»). Кононов остановил машину.

Часовой опять крикнул и скинул ружье, но в этот момент шест тихо коснулся борта фрегата, и Кононов замкнул цепь. Раздался страшный, оглушительный взрыв. Поднявшийся столб воды еще не успел упасть обратно, как раздался новый взрыв с катера Михайлова.

Моментально все смолкло в Новой гавани. Электрический свет погас, и среди мертвой тишины и непроглядного мрака ночи слышны были дружные удары винтов удалявшихся миноносок и треск горящих джонок и пароходов. Уже на выходе из пролива наши моряки услышали третий взрыв и затем частую и беспорядочную пальбу на рейде и поняли, что в эту минуту решалась судьба «Бритона» и Злобина.

Впрочем, за последнего они не боялись.

Когда корвет заметил пожар у Пуло-Брани и отправил туда свой паровой катер, Злобин, стоявший недалеко от него и все время наблюдавший, пошел на «Бритон» полным ходом.

Там, вероятно, его приняли за собственный катер, почему-то возвращавшийся, и вызвали фалрепных. Злобин, не отвечая на оклик, спокойно подошел к самому трапу и взорвал свою шестовую мину. Но он не успел дать заднего хода, как шкафутный часовой сделал по нему выстрел, а затем почти мгновенно в том же направлении открылась пальба с тонувшего корвета из ружей и скорострельных пушек. Паровой катер с «Филомела», шедший, вероятно, к месту пожара, заметил миноноску, по несчастью попавшую в полосу электрического света фонаря «Пингвина», и, осыпаемый выстрелами своих же судов, самоотверженно погнался за Злобиным.

Имея преимущество в ходе, он нагнал его и уже готов был свалиться и вступить в рукопашный бой, как Злобин воспользовался английским оружием, взятым с «Мура», и бросил в противника ручную мину. Баковый матрос с неприятельского катера успел перескочить на миноноску к Злобину и, вероятно, был единственным спасшимся из всего экипажа погибшего катера, так как мина разорвалась, ударившись об его палубу. Английский катер заслуживал лучшую участь за свою безумную храбрость и самоотверженность, и Злобин, наверное, попытался бы спасти остальных членов его команды, но теперь не время было выказывать великодушие. Не останавливаясь ни на мгновение, Злобин понесся на условленное рандеву, выйдя из полосы света и огня с «Пингвина» и «Филомела».

К 2 часам пополуночи все три катера почти одновременно пристали к яхте. Миноноски были тотчас же подняты на палубу, и по окончании этой операции яхта пошла полным ходом опасным каналом Филиппа в Банковский пролив. Расстояние 180 миль до Зондского пролива было пройдено благополучно под берегом Суматры. Но Кононов не без основания ожидал встречи с английским крейсером южнее, у Анжера или Батавии. Конечно, в этих двух пунктах уже знали по телеграфу о происшествиях в Сингапуре.

Это предположение оказалось верным, так как клипер «Ренжер» получивший известие из Анжера и зорко наблюдавший за всяким судном в Зондском проливе, заметил яхту и погнался за ней. Не имея никаких средств к защите, кроме двух орудий Гочкиса, яхта должна была рассчитывать только на свой 12-узловой ход и случайность. «Ренжер» имел ход до 11,5 узла, значит отставал очень немного, но зато на нем были два 64-фунтовых и одно 7-дюймовое орудие.

Не прошло и четверти часа погони, как с «Ренжера» раздался выстрел из носового орудия. В ответ на это яхта подняла русский военный флаг и продолжала бежать полным ходом из пролива. Первое ядро ушло недалеко у нее за кормой. Второе и третье легли близко по правому борту. Это доказывало, что на клипере прицеливаются порядочно и пока только пристреливаются. Оно действительно так и было, потому что следующие снаряды подряд начали попадать в яхту и последовательно снесли ей кормовой фальшборт, грот-мачту, часть мостика, пробили борт в нескольких местах, убили минного унтер-офицера, ранили трех человек, в том числе и лейтенанта Злобина.

Положение яхты ежеминутно становилось все опаснее, быстрее идти она не могла, а предпринять было нечего. Но случай и знание местности спасли яхту. Яхта прошла над 12-футовой мелью, а «Ренжер» налетел на нее.

Ровно через 8 суток в назначенном рандеву яхта соединилась с «Русской Надеждой», встретившей на своем пути к Енгано голландский пароход, от которого и узнали о гибели двух английских военных судов в Сингапуре от русских миноносок и о громадном пожаре в Новой гавани. Об «Агамемноне», впрочем, телеграфировали, что он не затонул благодаря исправности своих непроницаемых переборок, но надолго вышел из строя.

Еще через пару дней в заранее намеченной точке произошло рандеву «Русской Надежды» и «Сынка». Далее «Сынок» отправился в Тихий океан, а «Русская Надежда» двинулась к берегам Аравии.

На двенадцатый день плавания крейсер пришел к берегам Аравии на вид мыса Фартак. В тот же день, собрав у себя в каюте офицеров, капитан изложил им свой план нападения на английскую транспортную эскадру, которую надеялся подкараулить и встретить на пути из Адена в Карачи. В возможности этого, по словам капитана, его убедили как газетные известия, так и рассказы всех шкиперов нейтральных пароходов.

Миноноски были спущены на воду, вооружены и распределены между офицерами. Минные катера с крейсера – № 1 под командой лейтенанта Быкова и № 2 под командой лейтенанта Михайлова – должны были напасть и подвести каждый свои мины отдельно, выбрав жертвы из судов арьергарда неприятельского отряда. Оба катера с «Мура» под командой мичмана Федорова и лейтенанта Рыкина должны были действовать соединенно, напав на какое-нибудь судно в центре. А крейсер предоставил себе право выбрать противника из числа главных судов и должен был первым пустить свою мину и открыть огонь, чтобы привлечь на себя силы и внимание конвоя.

Сборным пунктом после атаки назначалось пространство между мысами Фартак и Шарвеин, а сами атаки предполагалось проводить по возможности в ночное время.

Два дня подряд перед заходом солнца крейсер «Русская Надежда» с катерами на буксире оставлял свой наблюдательный пункт у мыса Фартак, выходил на почтовый тракт и держался на нем до утра. Днем ничего не видели, ночью никто не встречался. Но третий день был счастливее, так как около полудня остановили и осмотрели замеченный пароход, оказавшийся германским. Он шел с различными грузами в Маскат. Шкипер его сообщил, между прочим, что одновременно с ним из Адена вышла английская эскадра в 12 военных транспортов с кавалерией и артиллерийскими запасами, эскадра шла под конвоем броненосцев «Монарха» и «Султана» и корвета «Ириса».

Получив эти сведения, капитан решился оставить немедленно Фартак, идти на встречу эскадре и напасть на нее даже среди дня, если бы обстоятельства того потребовали.

День, впрочем, прошел спокойно, и только перед спуском флага был снова осмотрен встречный пароход. Это было большое судно «City of Birmingham», застрахованное английским правительством и шедшее прямым рейсом из Ширнеса в Персидский залив с военным грузом, среди которого к величайшему удивлению нашли 50 маленьких легких стальных миноносок со всеми принадлежностями, в разобранном виде и упакованных для вьючной перевозки. Собрать и вооружить такую миноноску не составляло труда даже на крейсере, но на «City of Birmingham» для этого имелась легкая подвижная мастерская с достаточным количеством инструментов и мастеровых.

Для чего неприятель вез такое количество миноносок в Персидский залив, где царило полнейшее спокойствие? На этот вопрос никто из служащих на пароходе не дал никаких объяснений.

– Неужели они предназначались в Каспийское море? – спрашивали одни.

– А почему бы и нет? Представьте себе, что могли бы наделать они там и что бы мы им противопоставили на первое время! При этом вспомните, что мы сами перетащили миноноски из Кронштадта на Дунай, а из Аржантеля целых пять пароходов в Рени, через Австрию.

Этот интересный вопрос так и остался неразрешенным – до поры до времени. Покончив с призом, крейсер, не открывая ни одного огня, встретил третью ночь в точке 15,5° с. ш. и 52° в. д. Во втором часу ночи наконец заметили с крейсера приближающиеся с запада огни. Чем ближе эти огни, тем больше у капитана становилось уверенности, что он видит перед собой эскадру, о которой сообщил ему германский пароход.

Не прибавляя хода, крейсер тотчас же поворотил на 16 румбов и лег курсом, одинаковым с эскадрой, чтобы пропустить ее мимо себя и при этом осмотреть ее строй и состав. Все, что возможно было рассмотреть с расстояния двух кабельтовых, на котором держался крейсер, чтобы оставаться незаметным от проходящих судов, заключалось в том, что они шли в две растянутые колонны, в количестве 14 вымпелов. Впрочем, опытный глаз капитана, несмотря на темноту ночи, отличил по расположению огней и громадности всей фигуры головное судно правой колонны и признал его за броненосец.

Продолжая держаться тем же ходом и на том же расстоянии, капитан заметил еще одно судно, шедшее на траверзе той же правой колонны на довольно большом расстоянии, так сказать, только на виду огней и сигналов остальных судов. Без всяких колебаний капитан признал в нем посыльное или флагманское судно этой эскадры.

Осмотревшись, капитан отдал окончательные приказания миноноскам напасть по первому выстрелу с крейсера, согласно прежней диспозиции, на суда ближайшей колонны, то есть левой, и, напомнив место рандеву, приказал отваливать. Сам же крейсер, уклонившись влево и увеличив расстояние от эскадры, полным ходом обогнал ее, поворотил у нее под носом опять на 16 румбов вправо и направился своим форштевнем на «Монарха», так как этот броненосный фрегат действительно был передовым правой колонны.

Баковый часовой фрегата заметил крейсер впереди и моментально дал знать об этом вахтенному начальнику. Но за то время небольшое расстояние, разделявшее два судна, было уже пройдено, и борт «Монарха» оказался менее чем в полукабельтовых (90 метров) от крейсера. В ту же минуту две правые мины были пущены и сделан залп из шести орудий с той же стороны.

Оглушительный, страшный шум двух взрывов и залпа орудий в первый момент обезумил и остановил эскадру. Все суда вышли из строя и перемешались. Вслед затем замелькали электрические огни с разных сторон, отыскивая врага, ослепляя и вместе с тем сбивая друг друга.

В это время раздались два минных взрыва, последовательно, через короткие промежутки, в конце эскадры, и затем учащенная пальба из орудий.

Судно, шедшее на траверзе (это был «Ирис»), поворотило налево и быстро неслось к месту катастрофы «Монарха». Освещая его, оно указывало свое место и подставило свой правый борт крейсеру, не замечая его в тот момент, когда он находился на его траверзе на расстоянии не более кабельтова. Новый залп из левых орудий с добавлением двух мин Уайтхеда был пущен в борт «Ириса». Покончив с ним, крейсер полным ходом пошел к югу.

Среди скученной эскадры слышались крики и новые минные взрывы, перемешанные с артиллерийской пальбой. Можно было, наверное, предположить, что катера так или иначе окончили свое дело и направились уже к месту рандеву. Времени терять было нельзя.

Итак, не прошло и часа с момента встречи с неприятельской эскадрой, а дело было закончено. Отойдя мили на три к югу и не видя за собой никакой погони, крейсер лег на мыс Шарвеин. Капитана не интересовала более английская эскадра. Главной его заботой было теперь собрать своих помощников с миноносками.

Эскадра после этого ночного погрома была в ужасном состоянии. Весь экипаж крейсера видел бедственное положение «Монарха», а в роковых последствиях двух мин и залпа для «Ириса» никто не сомневался. Великолепный транспорт «Кляйв», взорванный катером № 1, пошел ко дну со всем лошадьми, а людей его спасали по мере сил и возможностей шлюпки товарищей по несчастью. Та же судьба постигла громадный пароход «Индия», взорванный катерами № 3 и № 4. Фрегат «Султан», шедший в хвосте эскадры, пострадал сравнительно немного, так как катер № 2 взорвал под ним только одну мину, проводники же другой мины были перебиты, а сам лейтенант Михайлов и его минеры были тяжело ранены выстрелами с «Султана».

К 10 часам утра все катера были собраны и подняты на места. На катерах № 3 и № 4 оба офицера и три матроса были серьезно ранены, так как они случайно попали в полосу электрического света одного из транспортов и получили залп целой батареи пушек Норденфельда с «Султана». Один только катер № 1 отделался благополучно.

Всем раненым была подана помощь, а сам крейсер снова поворотил к югу и пошел по направлению к Зондскому заливу.

Между тем «Сынок» у острова Беби встретился с русским судном снабжения «Лермонтов». На борт «Сынка» доставили уголь, мины и торпеды, а также приказ адмирала Казанцева вновь следовать в Индийский океан.

Затем «Сынок» оставил Пуло-Беби и направился к порту Карачи, топя и сжигая английские коммерческие суда и дорогие грузы, в большом количестве встречавшиеся ему на этом пути.

Через две надели «Сынок» подошел на вид мыса Муари, где и остановился в ожидании. Капитан Копыткин решил, собрав точные сведения от пленных, заградить в удобную минуту вход в Карачи и предоставить случай команде охотников с подходящего места испытать на английских судах новые стале-бронзовые мины Уайтхеда.

На наружном рейде, исполняя брандвахтенную службу, стоял фрегат «Шах». Но так как он стоял очень близко от мыса Манори, то, по словам Колобова, несмотря на строгую сторожевую службу фрегата, «Сынок» легко мог совершенно незамеченным под прикрытием ночи забросать вход в Карачи минами Герца, тем более что все эти последние, к счастью, имели автоматические вьюшки и, следовательно, об измерении глубины на рейде заботиться не было никакой надобности.

Гораздо труднее было бросить несколько мин Герца в самом узком месте пролива, выше брекватера[41] на рейде Киамарии, так как он и день и ночь находился на глазах англичан. «Сынку» самому пробраться туда не было никакой возможности. Но и в этот раз случай помог успеху дела: рыбаки-индусы предложили доставить несколько самых больших рыбачьих лодок и потом, вместе с сетями, под носом англичан выбросить на рейд сколько возможно мин Герца.

В эту же ночь «Сынок» оставил мыс Муари и тихим ходом, не открывая ни одного огня, прошел в трех кабельтовых от фрегата «Шах», забрасывая вход на рейд Карачи минами Герца. Он бросил их со своих кормовых шлюп-балок, особо для этого установленных, и успел благополучно положить в шахматном порядке 140 штук на 80-футовом (25 м) расстоянии друг от друга. Затем, к восходу солнца, он был уже вне видимости судов и маяка Карачи на условленном рандеву с минным офицером Колобовым, входа в один из глубоких рукавов Инда.

Лейтенант Колобов успел в ту же ночь бросить по 6 мин Герца на рейдах Манори и Киамарии и установить свои небольшие плотики с минными решетками, замаскировав их рыбачьими лодками и сетями, вдоль западного берега Андаи. Когда наступило утро, и горячее солнце осветило своими первыми лучами крышу Манорского маяка, Колобов заметил густой дым на горизонте и затем подымающиеся и спускающиеся сигнальные флаги на флагштоке ближайшей батареи. Он понял, что береговой телеграф переговаривался с приближающимися судами.

Вскоре он начал различать рангоут и стал пересчитывать и сами суда. Впереди всех шел, как оказалось, наш старый ночной знакомый «Султан» под контр-адмиральским флагом, тяжело буксируя накренившийся и глубоко севший в воду «Монарх». За ними следовали в две тесные колонны десять громадных транспортов. Прошло некоторое время, и вся эскадра приблизилась к берегу. На «Шахе» пробили восемь склянок, подняли брам-реи, флаг и гюйс, а вместе с тем начали и салют контр-адмиральскому флагу.

Но каково было изумление «Шаха» и его экипажа, когда они услышали как бы в ответ на свой недоконченный салют страшный взрыв мины под килем «Султана». Злополучный капитан «Монарха», к своему несчастью, на этот раз не потерял присутствия духа и успел, обрубив буксиры и сильно рыскнув вправо, пройти два кабельтова вперед. Но этим маневром он погубил себя окончательно, так как наткнулся на вторую линию заграждения. Взорвавшаяся мина доконала «Монарха» окончательно, и он пошел ко дну в виду пораженного ужасом «Шаха» и бедствующего «Султана».

Транспорты в испуге потеряли свой строй и руководствовались уже только чувством самосохранения, кто как умел, сообразно находчивости и способностям капитанов. Из них «Гималай» погиб на наружном рейде, задев мину первого ряда заграждения, а «Британия» и «Оронтес», резавшие друг за другом в кильватер почти по борту «Султана» и «Монарха», так как считали этот путь уже очищенным и безопасным, были удачно поражены лейтенантом Колобовым, который при спуске мины не забыл вынуть предохранительной чеки, чего так боялся мичман Зенобин.

Остальные транспорты бросили якоря там, где они были в минуту гибели своих товарищей, и этим спасли себя от подобной же участи. Большой буксирный пароход, отваливший при первой тревоге от пристани Киамарии, наткнулся на мину там же на рейде и моментально пошел ко дну. Все это произошло в течение не более часа. Имея точное приказание щадить себя и людей, Колобов утопил остальные еще не спущенные мины Уайтхеда и, пройдя по берегу на восточную сторону острова Андаи, сел там в рыбацкую лодку и вовремя скрылся от преследования в разветвлениях Инда. Почти к вечеру, после утомительной гребли под палящими лучами солнца, эта голодная и измученная партия охотников вышла в море и наконец достигла борта «Сынка».

Идя к югу средним ходом, «Сынок» встретил в Камбрейском заливе английское деревянное судно «Коллингвуд» водоизмещением 1800 тонн. Весь груз его состоял из нефти в бочках и был адресован в Бомбей на имя торгового дома «Максфильд и К°».

В первую минуту капитан Копыткин хотел поступить с «Коллингвудом» так же, как он поступал до сих пор со всеми деревянными судами, признанными законными призами, то есть сжечь его. Но потом, после некоторого размышления, он решился употребить нефть более целесообразно с обстоятельствами времени.

Так как на «Коллингвуде» большая часть экипажа состояла из арабов и негров, очень мало или вообще незнакомых с политикой и не знавших английского языка, Копыткин оставил их на корабле, сняв с него только несколько человек британцев и послав взамен своих матросов. Лейтенант Лидин, живший три года в Лондоне и отлично владевший английским языком, был назначен капитаном «Коллингвуда», а Никитин – его помощником. Перемена личного состава в экипаже этого судна не могла в Бомбее возбудить ни малейшего подозрения, тем более что сам «Коллингвуд» шел первый раз в этот порт и бывший капитан его не знал ни одного лица того торгового дома, которому нефть была адресована.

Лидину приказано было идти в Бомбей, стать там на якорь, попасть в тот же день в порт и затем, выпустив всю нефть с «Коллингвуда», поджечь ее тем способом, которым делал это Никитин. Бомбей обладает лучшим портом на всем западном берегу Ост-Индии. Порт этот всегда переполнен коммерческими судами, стоящими тесно друг подле друга. Там же находятся и самые главные военно-морские сооружения.

После погрома в Сингапуре и Карачи капитан Копыткин полагал невозможным с успехом напасть на этот город. По его предположению, англичане, наверное, сделались опытнее и осторожнее и, конечно, теперь хорошо охраняли днем и ночью вход в Бомбей. Но попытка произвести там пожар с помощью «Коллингвуда» делалась очень соблазнительной и успех чрезвычайно вероятным, хотя результаты пожара нефти казались многим сомнительными. Только один Никитин уверял, что если ему удастся выпустить нефть в гавани и если течением ее не унесет в море, то все стоящие там суда можно заранее считать погибшими, как деревянные, так и железные.

Для ускорения дела «Сынок» подвел на рассвете на буксире свой приз почти на вид самого Бомбея и поворотил в море. Пожар предполагалось сделать во время прилива, что приходилось на около полуночи. Офицеры со своими матросами должны были после поджога выйти на шлюпке в открытое море и по условным огням на «Сынке» и створам маяков найти его.

Тихо, под одними марселями, ведомый лоцманом, «Коллингвуд» вошел на Бомбейский рейд. Бойкий и сметливый саратовский уроженец, когда-то плававший на корвете «Быстром» вокруг света, рулевой Рыбалченко на все приказания лоцмана громко и вполне английским тоном отвечал: «Ес, сэр!» Во-первых, он очень хорошо заучил, что значили «star-board» и «port»[42], а во-вторых, и Лидин при каждой команде лоцмана делал, как бы невольно, очень выразительный и точный знак рукой, куда класть руль. Других слов и разговоров между лоцманом и рулевым быть не могло.

Судно поставили на якорь на месте, указанном начальником порта. Все формальности прошли быстро и гладко.

Лидин был очень рад, когда, наконец, последний из портовых досмотрщиков оставил его судно. Но лишь только все убрались и начало смеркаться, Лидин приказал открыть трюмы и начал выпуск нефти. Главная работа заключалась в выбрасывании сломанных бочек на верхнюю палубу. Благодаря двойной порции коньяку, ничего не понимавшим арабам и усердию своих матросов работа шла успешно и быстро. В десятом часу начался прилив, и «Коллингвуд» поворотился кормой к гавани. Приподняв якорь и продрейфовав кабельтова два, он оказался почти в ней. Брошенная с корабля пустая бочка была унесена приливным течением в ту же гавань.

Тогда Лидин, собрав всех черных в свою каюту, запер их на замок во избежание шума и непредвиденных случайностей и прорубил с обеих сторон борта у самой ватерлинии. «Коллингвуд» стал наполняться водой и медленно погружаться. Нефть, вытесняемая водой, поднялась наверх, выступила на палубу и хлынула в море через прорубленный верхний баргоут. Никитин со шлюпки молча и внимательно наблюдал за струей нефти и убедился наконец, что всю ее несет в гавань на стоящие там суда.

Пробило уже полночь на всех кораблях, а «Коллингвуд» все продолжал медленно уходить в воду. В неподвижном ночном воздухе уже чувствовался запах нефти, что не на шутку беспокоило Лидина, но он не торопился и ждал известий от своего товарища. Наконец в час ночи Никитин вернулся на «Коллингвуд», уже едва державшийся на поверхности воды.

– Пора, – тихо сказал он Лидину, – все готово.

Мигом все арабы были выпущены из-под замка и посажены на судовой барказ. Им сказано было, что судно тонет, и приказано было безостановочно, ради их же собственного спасения, грести против течения на ближайший маяк. Сам же Лидин со своей командой сел в вельбот и последним оставил злополучный «Коллингвуд». Сдавшись по течению в гавань, они опустили ведро и зачерпнули из-за борта воды. Но в ведре оказалось наполовину нефти. Теперь более тысячи тонн ее плавало на поверхности гавани, омывая борта отшвартованных в ней кораблей и пароходов.

– Я начинаю! – прошептал Никитин и, взяв румпель в свои руки, скомандовал в полголоса: – Весла на воду!

Шестерка тихо вышла из гавани. Никитин несколько раз пробовал рукой воду и затем, круто поворотив носом опять в гавань, велел сушить весла.

Он взял в обе руки по несколько кусков калия и бросил их далеко от себя в воду. То же самое и по тому же направлению сделали и оба боковых гребца.

Синеватые струйки огня, как тонкие змейки, забегали и запрыгали по тихой зеркальной поверхности моря по направлению к спящей гавани.

В эту же полночь «Сынок» малым ходом подошел на вид огней Бомбея. Капитан и весь экипаж с напряженным вниманием смотрели вдаль, на ярко освещенный город. Но этот многолюдный широко раскинувшийся и богатый город не занимал их теперь нисколько. Все без исключения думали о своих товарищах и их трудном предприятии. Прошел час. Но в половине второго капитан с мостика заметил какое-то неестественное освещение воды под самым городом.

Вначале это освещение то вспыхивало, то погасало, но потом море на большом пространстве сразу как-то зажглось ярким красным светом. С неимоверной быстротой этот свет обратился в высоко поднявшееся над водой пламя, более и более росшее в длину и ширину. Общий говор, сдержанный и глухой, но довольно веселый, прошел по палубе «Сынка». Все поняли, что это горит нефть в гавани Бомбея. Капитан дал ход вперед и наблюдал далее, обмениваясь живыми фразами со штурманом и старшим офицером.

По мере того как «Сынок» приближался к городу, огонь рос и рос. Теперь уже было видно с его палубы, что кроме воды горят и суда в гавани. Шум и крики, как отдаленный прибой бурунов, уже достигали ушей Копыткина и его сослуживцев. Прошло еще несколько минут, и «Сынок» остановил ход.

Между тем необъятное море огня гуляло и разливалось впереди «Сынка». Чудовищное зарево поднялось над Бомбеем. Адский шум, крики и проклятия носились в воздухе. По мере того как этот страшный шум и пожар росли и увеличивались, на «Сынке» становилось тише и тише. Экипаж его в первый раз делался свидетелем такого невообразимого бедствия. Какой-то суеверный ужас постепенно овладевал всеми, от капитана до матроса.

Через пару часов вельбот достиг «Сынка». Сразу после подъема вельбота Копыткин повел судно в открытое море.

На следующее утро с «Сынка» заметили на горизонте за кормой густой дым и очень стройный, высокий рангоут. Приближавшееся судно, бесспорно, было военное. Прежде нежели механик успел доложить капитану о стуке в цилиндре, поступил приказ дать самый полный ход. Петр Михайлович был старый служака. Стоя между офицерами на юте, он убедился, что к «Сынку» в кильватере идет военное судно, и что легко, может быть, теперь наступил момент рискнуть отдаться во всем на волю Божию.

Прошло еще полчаса, судно нагоняло «Сынка» и, находясь в двух или двух с половиной милях, подняло свой флаг – английский. «Сынок» ответил тем же и начал прибавлять ходу.

Неприятель приблизился еще немного, и Копыткин безошибочно определил тогда, что это был корвет «Ровер», вооруженный шестнадцатью 6-фунтовыми бортовыми орудиями и двумя 7-дюймовыми на поворотных платформах в носу и на корме. Копыткин был очень доволен тем, что он имел на корме два орудия. Правда, они были только 6-дюймовые, но зато дальнобойные, и стрельба из них могла быть чаще неприятельской.

Теперь, когда «Сынок» шел полным ходом, расстояние между судами почти вовсе не изменялось. По-видимому, их разделяло 10 кабельтовых, не более. Такое расстояние, по крайней мере, назначил капитан комендорам кормовых орудий, решившись отвечать англичанам. Прошло довольно много времени, и оба судна, нанося незначительный вред друг другу, продолжали идти прежним курсом на расстоянии 10 кабельтовых друг от друга.

В правом цилиндре «Сынка» стук усиливался более и более. Механик после тщательного наблюдения за этим стуком пришел к заключению, что ослабла гайка поршня. Безусловно, необходимо было нажать эту гайку, а для этого нужно было открыть крышку цилиндра, значит, остановить машину по меньшей мере на полчаса, а как и кто мог теперь потребовать от Копыткина, чтобы он подставил свое неподвижное судно огню неприятеля. Тяжела была обязанность механика, но необходимость заставляла доложить капитану положение дела. Сделав это, он получил приказание пока уменьшить ход до 10 узлов.

Капитан «Сынка» ввиду крайней необходимости решился переменить тактику. Он положил право на борт и, поворотив на 16 румбов, пошел прямо навстречу «Роверу», готовясь дать залп из своего правого борта с расстояния не более 200 сажень (430 м) и наведя орудие в ватерлинию английского корвета. Копыткин, выслушав своего механика, пришел к заключению, что пока еще его судно располагает каким-нибудь ходом, успех боя зависит от меткости прицельного огня, а он знал хорошо своих комендоров и вполне рассчитывал на них.

«Роверу», по-видимому, не понравилась такая тактика, тем более что она была неожиданна, но он теперь уже не мог ничего сделать другого, как приготовиться дать отпор. При сближении судов первыми открыли быстрый и непрерывный огонь скорострельные пушки с «Ровера» и марсовые орудия с «Сынка», а затем почти одновременно раздались залпы с обоих противников.

Страшное и жесткое опустошение пронеслось над палубами «Сынка». Ни один из десяти снарядов «Ровера» не пролетел даром, не сломав, не убив или не исковеркав чего-либо. Два бортовых орудия были приведены в полную негодность, борт пробит в пяти местах над самой ватерлинией, труба пробита. Одна бомба взорвалась в каюте капитана, по счастью пустой. Сам Копыткин был ранен. Но не собственные страдания от раны, не вид убитых и раненых своих товарищей теперь интересовали и занимали его. Он сознавал, что страшный момент для его судна миновал, не принеся ему гибели. Машина шла тем же ходом, трюмы не наполнились водой, руль свободно перекладывался в борта на борт.

Затем все внимание Копыткина обратилось на противника. Он заметил, что «Ровер», пройдя траверз, быстро покатился вправо. Копыткин ожидал и боялся этого. Английскому корвету было гораздо выгоднее, пользуясь своим преимуществом в ходе, идти за «Сынком», громя его из своего носового 7-дюймового орудия и посылая по временам залпы то правого, то левого борта. «Что теперь предпринять?» – думал Копыткин, следя за «Ровером» и выслушивая доклад механика об увеличивающемся стуке в цилиндре и о невозможности идти далее даже до десяти узлов.

Но вдруг Копыткин заметил, что английский корвет производит необыкновенные действия, не предвиденные никакими тактиками. Придя в кильватер «Сынка», он все продолжал катиться вправо и вправо, описывая полную циркуляцию и не прекращая огня.

При второй подобной же циркуляции, по-видимому, уже с уменьшенным ходом, Копыткин убедился, что на «Ровере» случились серьезные повреждения в руле. В тот момент, когда «Ровер» получил попадание, его руль и заклинило в этом положении. Волею случая корвету оставалось одно из двух: или оставить ход вовсе, или вертеться вроде волчка впредь до исправления руля. По-видимому, он избрал последнее.

Копыткин решил воспользоваться временным затруднением неприятеля, и он с величайшим риском для своей машины приказал увеличить ход. Поворотив опять на 16 румбов и воспользовавшись тем моментом, когда «Ровер» невольно сделал по нем залп со своего еще целого левого борта с расстояния не более 300 кабельтовых. Потом, приблизившись до полукабельтова, под страшным градом выстрелов скорострельных неприятельских орудий, теряя в большом количестве убитыми и ранеными прислугу своей открытой батареи, Копыткин удачно пустил с полубака метательную мину, разорвавшуюся под машинным отделением «Ровера». 80-фунтовая пироксилиновая мина на этот раз верно сослужила свою службу и положила конец смертельному бою. Штурманский офицер Гаганов, стоявший все время с секстаном на мостике для определения расстояний, первый заметил, что «Ровер» начал тонуть.

Капитан «Сынка» долго не верил своим глазам, так как неприятель, по-видимому, сам не замечая своей гибели, продолжал бой с величайшим ожесточением. Но роковой конец приближался, и уже ничто не могло спасти английский корвет. Его водоотливные средства, отчасти испорченные взрывом, оказались ничтожными в сравнении с прибылью воды в отверстие, сделанное миной. Раздался последний выстрел с «Ровера», и он, как бы от ужаса предстоявшего ему шага, вздрогнул всем корпусом и, нагнувшись немного направо, пошел ко дну экипажем. С «Сынка» были немедленно посланы шлюпки для спасения англичан, которые еще могли остаться на воде, держась на обломках или всплывших койках погибшего корвета.

Через полчаса все было закончено, и возвратившиеся катера привезли 50 человек, оставшихся в живых, из трехсот, составлявших экипаж «Ровера». Пока спасали и подбирали с воды англичан, механик успел поправить цилиндр. Подняв шлюпки и разместив пленных, «Сынок» лег на старый курс и пошел обыкновенным средним ходом.

Итак, победа была полная. Но дорого досталась она. Старший офицер был тяжело ранен. Лейтенант Никитин был убит при спуске метательной мины. Он пал последней жертвой этого боя. Мичман Зенобин и артиллерийский офицер, смертельно раненные у своих орудий, томились в предсмертной агонии в кают-компании. Из 130 человек 25 оказались убитыми и более 40 ранеными.

Между тем «Русская Надежда» у берегов Новой Гвинеи встретилась с отрядом русских крейсеров, от которых получила известие о заключении мира с Англией. Одиннадцатимесячное рейдерство «Русской Надежды» подошло к концу. Капитан Сорокин произведен был в контр-адмиралы, старший офицер Кононов – в капитаны 2 ранга с назначением командиром крейсера. А сам крейсер получил высшую награду. Он поднял славный георгиевский флаг и должен был увековечить имя «Русская Надежда» в русском флоте по примеру «Азова» и «Меркурия».