Часть вторая Тени за спиной

Глава 1 Поблизости от мельпомены

Когда хозяин открыл ему дверь, Смолин подумал мельком, что Шевалье, как всегда, оказался совершенно прав. Одна голимая фактура. Ему в жизни пришлось немало перевидать дореволюционных рекламных объявлений, папиросных коробок и прочего хлама – так вот, на них присутствовали обычно именно такие слащавые красавчики: усики стрелочкой, аккуратный пробор, напыщенно-глупая физиономия. Лет сто назад этот субъект неплохо бы пристроился в немом синематографе на амплуа роковых великосветских красавцев (или злодеев-обольстителей) – но нынче, если у тебя за душой ничего нет, кроме фактурки…

А ничего, похоже, и не было, как и предупреждал Шевалье. Смолин в этом убедился уже через пару минут и полдюжины фраз – Манолис (надо сказать, неплохо сохранившийся для своих сорока пяти) оставлял стойкое впечатление чего-то ненастоящего, кукольного, манекенного. В движениях, в жестах, в осанке, в голосе – во всем наличествовала дурная театральность, неестественность, позерство. В оперетке это, надо полагать, выглядело вполне уместно – Манолис и впрямь должен неплохо смотреться в гусарском мундире, в смокинге, в мушкетерском облике – но вот в прозаической действительности… смешит и раздражает. Как и огромные цветные фотографии на стенах: тот самый джентльменский набор – бравый гусар, мушкетер в локонах, щеголь-фрачник кальмано-оффенбаховского пошиба. Смолин быстро сообразил, в чем тут примечательность: на всех снимках (а их не менее дюжины) хозяин квартиры красуется в гордом одиночестве – хотя по композиции, по его позе видно, что рядом всякий раз были то ли партнер, то ли партнерша, но все посторонние старательно отрезаны, чтобы не затеняли своими убогими персонами единственную звезду…

Указав Смолину на кресло вяло-величественным мановением руки, Манолис опустился в другое, принял картинно-напыщенную позу и осведомился:

– Кофе? Коньяк? Виски?

– Благодарствуйте, – сказал Смолин, чтобы соответствовать ситуации. – От кофе не откажусь, а насчет остального – соблаговолите не утруждаться, я за рулем…

– Риточка! – хорошо поставленным голосом воззвал Манолис, чуть повернув голову в столь же церемонном жесте.

Заслышав легкие шаги, Смолин повернулся – далеко не так грациозно, конечно, куда ему было! – встал и церемонно поклонился. Перефразируя классика, перед ним стояла совершеннейшая красавица, очаровательнейшее создание на вид не старше тридцати: безукоризненная фигурка в летнем платьице, золотистые волосы определенно натуральные, глазищи синие… И, что характерно, в ней Смолин пока что не заметил той дурной кукольности, что у супруга из ушей лезла. Просто-напросто чертовски красивая молодая женщина, кажется, чуточку грустная – чего таким красоткам вроде бы не полагается, они по жизни шествуют триумфально (хотя и у них, понятно, случается масса поводов для дурного настроения – перчатки в кафе увели, к примеру).

– Риточка, – бархатистым, деланым голосом произнес Манолис. – Будь добра, сделай кофейку…

Оглядев Смолина с неподдельным интересом (он, должно быть, не вписывался в классический образ стандартного здешнего визитера), златовласая красавица удалилась в кухню. Даже не посмотрев ей вслед – словно ничуть не сомневался, что его распоряжение (а по тону это была явно не просьба) будет выполнено, Манолис изящным жестом извлек сигарету из серебряной коробки. Смолин машинально отметил: не серебрение, а натуральное серебро, чернение чуточку стершееся, но качественное, работа явно дореволюционная – ага, фамильная реликвия, должно быть, как ни шерстила буржуев Советская власть, а мелочовка кое-какая сохранилась, особенно за Уралом…

– Так вот… Василий Яковлевич, правильно? – произнес Манолис хорошо поставленным голосом, красиво пуская дым. – Я решительно не представляю, какие у вас ко мне могут быть дела… Вы, простите, по какой части? По телефону вы достаточно уклончиво изъяснялись…

– Торгую антиквариатом, – кратко пояснил Смолин, пуская дым гораздо менее изящно.

– А, ну да… Ко мне в свое время приходила парочка ваших, наверное, можно так выразиться, коллег… Только продавать я ничего не намерен, предупреждаю сразу, так что не тратьте время. Не буду врать, что живу богато, но торговать семейными ценностями, простите великодушно, даже в момент самой пошлой нищеты ни за что не стал бы…

Смолин, имевший в этом деле большой опыт, давно уже сподобился просветить гостиную профессиональным глазом, сделав это достаточно деликатно, не вертя головой, словно деревенщина в Эрмитаже. Особого антиквариата тут не наблюдалось – но на столе, помимо серебряной папиросницы, красовалась бронзовая пепельница в виде дубового листа, явно изготовленная до исторического материализма. И на полочке под одной из фотографий стояли четыре фарфоровых статуэтки, пусть и не гарднеровские, но хорошей дореволюционной работы. И портрет вальяжного мужичка средних лет, с Анной в петлице, был определенно до революции писан, а небольшой этюд в узенькой коричневой рамочке, по первому впечатлению Смолина, мог оказаться и суриковским – известно, что купец Фома Бессмертных был одним из благодетелей Сурикова, немало денег на учебу в столицах отвалил…

– Боюсь, вы меня неправильно поняли, – сказал Смолин. – Покупать я у вас ничего не собираюсь. Наоборот, могу вам предложить сделку, которая вам позволит без всякого труда достаточно быстро получить приличную сумму… Изрядные, я бы так выразился на старинный манер, деньги…

Появилась красавица Рита, поставила на столик меж ними поднос с кофейными чашками и блюдечком, где грудой лежали разнообразные конфеты (не особенно дорогие). Присела в сторонке, закинула ногу на ногу (Смолин мысленно сглотнул слюну, что уж там) и молчала с видом чуточку напряженным, словно опасалась, что муженек ее выставит. Судя по косому взгляду, брошенному Манолисом на благоверную, он и в самом деле был не особенно рад присутствию супруги – но промолчал. Повернулся к Смолину:

– Василий… ах да, Яковлевич… Люди искусства, конечно, обязаны быть непрактичными и доверчивыми, но все же, согласитесь, после столь бурного двадцатилетия нашей истории во всех осталось мало доверчивости… И когда слышишь, что без всякого труда можешь получить изрядную сумму, это, тысячу раз простите, настораживает…

Он замолчал, изящным движением взял чашку и сделал пару глотков.

– Вы совершенно правы, – сказал Смолин. – Такие предложения обычно выглядят подозрительно и, что уж там, скрывают сплошь и рядом какое-нибудь мошенство… Но ведь бывают исключения. Согласно теории вероятности. Знакомы с оною?

– Мельком. В большом искусстве вся эта математика совершенно неприменима, а потому и бесполезна…

– Хорошо, – сказал Смолин. – Обойдемся без математики, я и сам по ней имел вечные двойки… Позвольте, я изложу все подробно, – узрев благосклонный кивок, он спокойно, без малейшей суетливости продолжал: – Вы ведь, насколько мне известно, прямой потомок семьи Бессмертных, которая в Шантарске обитала давно и пользовалась некоторой известностью… А есть ли у вас какие-нибудь документы, которые могут это неопровержимо доказать?

– Предположим, – вальяжно кивнул Манолис. – Кажется, я понял. О чем-то подобном слышал… У прадеда был счет в швейцарском или лондонском банке, оставшийся нетронутым в силу известных событий… И вы намерены помочь мне получить оттуда деньги… при условии хорошего аванса?

Он смотрел на Смолина, как ему казалось, проницательно и свысока. Смолин и не подумал обижаться.

– Самое смешное, Манолис Андреевич, что вы правы, – сказал он терпеливо. – Отчасти. В определенном смысле наследство и в самом деле существует, и я намерен помочь вам его получить, не забыв при этом и себя. Но никаких авансов я у вас требовать не намерен, наоборот, все технические расходы беру на себя – не из филантропии, конечно, потом сочтемся, и вы мне половину компенсируете… Угодно детали?

Увидев величественный кивок, он извлек из пластиковой папочки сероватый лист бумаги с огромной гербовой печатью, положил его на столик перед хозяином. Тот, удивленно приподняв брови, принялся читать про себя – с некоторым трудом, сразу видно, разбирая старинный почерк. Супруга тихонечко встала, заглянула ему через плечо. Манолис издал тихое недовольное хмыканье, но этим и ограничился. Смолин терпеливо ждал, разглядывая этюд на стене, хотя, как всякий нормальный мужик, предпочел бы устремить взор в другом направлении – по тому азимуту, где находился глубокий вырез белого с вышивкой летнего платьица, из-за выбранной хозяйкой позы представлявший зрелище крайне заманчивое.

Манолис дочитал. Положил актовую бумагу на стол и поднял брови (ну разумеется, сугубо театральным образом):

– Интересно… И что же?

– Коллежский асессор Бессмертных – не ваш ли предок?

– Безусловно, – со спокойным достоинством ответил Манолис. – Родной брат прадедушки.

– Купец?

– Василий Яковлевич… – поморщился Манолис. – Коли уж вы антиквар, следует знать историю родного города… Купцом был прадедушка. А упомянутый здесь его брат преподавал в Шантарском университете, был известным почвоведом, впоследствии, уже при Советской власти, стал профессором, имел печатные труды. На Воскресенской, где он жил, есть даже мемориальная доска…

– Прекрасно, – сказал Смолин. – И у вас есть документы, позволяющие юридически претендовать на ваше с ним родство?

– Имеются…

– А другие родственники… другие потомки в Шантарске есть? – спросил Смолин, ощущая нешуточный азарт.

– Увы, нет…

– Значит, вы – единственный… – сказал Смолин едва ли не ликующе. – Отлично, Манолис Андреевич, отлично…

– Что вас так радует?

– То, что ни с кем, простите за цинизм, не придется делиться, – сказал Смолин откровенно. – Только вы и я, пополам…

– Что, простите, делить? И почему – пополам?

– Деньги, конечно, – сказал Смолин. – И немалые. А пополам – так, по-моему, будет справедливо. Ведь без меня вы и не знали бы ни о чем… да и в одиночку, простите великодушно, вам явно будет трудно добиться признания своих прав…

– То есть?

– Я своими глазами осмотрел участок, о котором здесь идет речь, – сказал Смолин. – Он до сих пор не застроен и представляет собой пустырь, чуть ли не в самом центре… Понимаете ли, Манолис Андреевич, еще при Бориске был принят интересный закон о возвращении земли наследникам дореволюционных собственников – тем, кто может это документально доказать. Главным образом он касается сельскохозяйственных земель, но иные его положения применимы и к участкам в городской черте. Ну разумеется, там масса оговорок: участок, на который претендует законный наследник, должен быть совершенно пустым, на нем не должно быть никаких жилых домов, иных строений, по нему не должны проходить транспортные артерии и так далее… Но в том-то и прелесть, что «усадьба коллежского асессора» с точки зрения данного закона стопроцентно подходит! Участок абсолютно чистый! Я четыре часа просидел со своим адвокатом, у меня отличный юрист – прохвост фантастический, как все они, но тем и ценен… Поверьте моему опыту: если он от вашего имени начнет хлопоты, очень быстро вы совершенно законным образом вступите во владение означенным участком, исключенным из муниципального кадастра. Полгектара почти в центре города… Дело железное.

Манолис покачал головой:

– Полное впечатление, что это кусок из какой-то старой пьесы – наследство, адвокаты, интриги…

– Но пьеса-то реалиям полностью соответствует, – сказал Смолин уверенно. – Говорю вам, адвокат клянется, что мы это провернем достаточно быстро…

– Ну хорошо, допустим… Вот только зачем мне полгектара пустыря, пусть и в центре города?

Смолин посмотрел на него пытливо, остро: нет, служитель Мельпомены не шутил, он и в самом деле не понимал. Оставался равнодушен и вял. А вот у его очаровательной женушки в глазах светился определенный интерес…

– То есть как это – зачем? – усмехнулся Смолин. – Чтобы тут же продать. Понимающим людям. На пятидесяти сотках можно построить парочку элитных домов, или супермаркет, или развлекательный комплекс… да мало ли что! Я даже знаю, кому этот участок можно продать – на этих людей можно полагаться. Мы с них возьмем, конечно, гораздо меньше рыночной цены, но будет выгодно всем. Им не придется тратить массу усилий, раздавая взятки, интригуя, бодаясь с соперниками… А мы без особых трудов получим пусть и не полную цену, но вполне достаточную для нас, скромных. Покупатели, кстати, нам помогут все провернуть быстро и законнейше. Я уже провел предварительные переговоры, интерес к нашему предложению огромный… Речь идет о десятках тысяч долларов – наших с вами… Повторяю, все расходы я беру на себя, потом возместите половину… Все чисто, честно, законно. Десятки тысяч долларов… Ну разумеется, мы с вами заключим договор по всей форме, старательно распишем все условия и обязанности, четко оговорим, что выручку делим пополам – я не шпана и не подпольный ларечник, Манолис Андреевич, я серьезный предприниматель, в данном случае намерен провести сделку легальнейшим образом, заплатить все налоги, чтобы спать спокойно… Проект договора составлен. Вы его изучите, при необходимости измените что-нибудь по вашему желанию, и, как только мы его подпишем и нотариально оформим, машина закрутится. Судя по предварительным переговорам, которые я вел, уже через полтора-два месяца все будет в ажуре – а то и раньше, потенциальные покупатели готовы нам посодействовать, они люди небедные и со связями… Итак?

Смолин замолчал, уставился на собеседника с недвусмысленным ожиданием на лице. Его чуточку беспокоило, что взгляд актера остается равнодушным и тусклым: ни капли интереса, ну буквально ни капли, чтоб его… А ведь нельзя сказать, что этот субъект, названный в честь забытого греческого героя, купается в деньгах – зарплатка в оперетте небогатая, правда, Манолис, как мимоходом вызнал Смолин, порой и в рекламе снимается, но редко, и не в столицах, в Шантарске, а это совсем другой формат. В квартире не видно бедности – но и особой зажиточности не наблюдается… Да мать твою, за такое предложение хватаются зубами и когтями, ножки целуют, благодетелем именуют со слезами на глазах…

У него упало сердце – фактурная физиономия актеришки оставалась равнодушной, скучающей, неправильной. Даже брезгливой чуточку, словно Смолин ему предложил нечто непотребное вроде устройства борделя с малолетками или, прости господи, вступления в «Яблоко»…

– Василий Яковлевич, это, конечно, интересно… – протянул Манолис с той же плохо скрываемой брезгливостью. – Это, как я уже говорил, напоминает старую пьесу… Вот только меня, простите, ваше предложение не интересует совершенно. Какие, откровенно говоря, пошлости… Торговать памятью прадедов…

– Землицей прадедов, – осторожно поправил Смолин. – А это уже другое. Не родными могилами, в конце концов…

– Все равно. Вам трудно понимать психологию людей нашего круга… как мне, безусловно, трудно проникнуть в психологию вашего. Милейший Василий Яковлевич, простите за высокие слова, но я – человек искусства, – он мимолетно оглянулся на увешанную фотографиями стену с таким самодовольным и даже где-то триумфальным видом, что Смолин внутренне передернулся. – И не намерен окунаться в эту вашу коммерческую грязь – участки, реституции, доллары…

– Десятки тысяч долларов, – сказал Смолин тихо.

– Тем более. Да, среди моих предков были… коммерсанты. Но было и немало истинных интеллигентов, ставивших духовное выше всего… этого. Вам трудно понять, конечно, но постарайтесь уж: есть люди, которые живут отнюдь не по тем жизненным ценностям, которые вы лелеете. Если бы я согласился на ваше предложение, непременно предал бы что-то высокое, благородное, неизмеримо превосходящее по ценности ваши пошлые доллары…

Он говорил, не глядя на Смолина, полузакрыв глаза, явно упиваясь собственными словесами. Самое ужасное было, что Смолин уже понимал: его собеседник говорит искренне. Ему и в самом деле ничего этого не нужно, думал Смолин, пребывая не то что в растерянности, а даже в некоторой панике. Он, изволите ли видеть, выше этаких пошлостей…

Дурак – самое страшное, что может попасться на пути делового человека. Особенно если это интеллигентный, творческий дурак, от которого, как в данном случае, зависит огромаднейшая прибыль, которую другим путем попросту не получить…

Он уже сталкивался с подобным – в девяносто втором, в Свердловске. Был там наследничек. Покойный его отец еще в тридцать восьмом занял немаленький пост в танковой промышленности – и на пенсию ушел уже при Брежневе. Так что у наследничка имелся громадный архив, в котором главным были даже не ордена и всевозможные почетные знаки, сами по себе недешевые, но добрый километр бумаг, и каких! Десятки документов с личными подписями Великого Вождя и членов Политбюро, наркомов, маршалов, генералов, собственноручные письма Берии, Курчатова, Ворошилова, Жукова. Уникальные фотографии, книги с автографами, за которые из библиофилов можно было всю кровь выпить… И много еще интересного, относившегося к временам уже хрущевским.

Вот только наследничек, интеллигентское быдло с кандидатским дипломом каких-то околовсяческих наук, оказался клиническим перестройщиком, как превеликое множество подобных ему бездарей. Все, хоть каким-то боком связанное с «проклятыми коммуняками», он на дух не переносил – а потому набил однажды три немаленьких мешка из-под картошки «сталинским дерьмом», как он сам все это охарактеризовал с нехорошим блеском в глазах и слюнями на реденькой бородушке, и отволок на свалку. И произошло это месяца за два до того, как Смолин со свердловскими коллегами на него вышли – так что бесполезно было кидаться к мусорным бакам. Сколько лет прошло, но ни единой вещички или предмета из этого так на рынке и не всплыло, а следовательно, сокровища погибли безвозвратно. В Екатеринбурге эту историю до сих пор рассказывают новичкам – а те, парнишки насквозь современные, порой и не верят…

– Так что, простите великодушно, помочь вам ничем не могу, – услышал он вальяжный до омерзения, пафосный голос. – В эту грязь лезть решительно не намерен. Надеюсь, вы никакого ущерба не понесли?

– Да какой там ущерб… – пробормотал Смолин уныло.

Он смотрел на красавицу Риту – вот у нее в глазах наблюдалось нечто определенно похожее на живой интерес. Женщины – создания практичные, красавицы особенно, они-то прекрасно понимают, сколько интересных вещичек можно купить в нынешних магазинах…

Смолин ощущал себя настолько беспомощным, что послал красавице прямо-таки умоляющий взгляд.

И она, самое интересное, поняла!

– Манолис, – сказала она осторожно. – Может, стоит подумать как следует? Если все честно и законно…

Повернувшись к ней уже не особенно и вальяжно, супруг буквально ожег дражайшую половину неподражаемым взглядом, в котором мешались и ярость, и превосходство, и еще что-то сценично-трагичное:

– Риточка!

И так это было произнесено – сквозь зубы, жестко, чеканно, – что красавица моментально увяла, даже съежилась чуточку. Смолину, наблюдавшему эту мизансцену с бессильной злостью, стало окончательно ясно, что матриархатом в этой квартире и не пахнет – а воняет тут за версту мелким домашним тираном, и красотке, должно быть, попросту некуда сбежать от этого сокровища, сплошь и рядом такое в жизни случается, красота сама по себе еще не становится залогом благополучия…

Манолис уставился на него выжидательно:

– По-моему, мы все обговорили…

То есть, Смолину следовало незамедлительно выметаться. Он это прекрасно понимал, но все же не хотел сдаваться, как любой на его месте:

– Манолис Андреевич, вы все же подумайте…

– У вас, должно быть, много дел? – так же, сквозь зубы, произнес актер, глядя на Смолина вовсе уж пренебрежительно.

Вот невезение, вот незадача – дурак. Не алчный жадюга, собравшийся захапать себе львиную долю, не ловкий интриган, намеренный, прикидываясь честным и верным, выдавить тебя из дела, не аферист. Попросту дурак с интеллигентскими амбициями. То есть – самое страшное препятствие, против которого оружия еще не изобретено. Ну что можно с этим сделать? Деньги для него – грязь, при попытке надавить он, сто процентов, заявы кинется строчить…

Подталкиваемый холодным взглядом, Смолин поднялся, тщательно вложил драгоценную – и бесполезную! – бумагу в пластиковую папочку, тяжко вздохнул про себя. Не желая сдаваться, произнес нейтральным тоном:

– Вот моя визитная карточка, на случай, если вы вдруг передумаете… – и торопливо положил прямоугольничек из плотной бумаги на стол. – Здесь адрес магазина, телефон, оба мобильных…

Манолис поморщился:

– Заберите. Мы уже все обговорили…

– Вы все же подумайте, – сказал Смолин, на пару шагов отступая от стола.

С неописуемой гримасой покосившись на визитку, безусловно, с его точки зрения, осквернявшую озаренный аурой творчества приют Мельпомены, Манолис все же не пытался ее вернуть Смолину – видимо, брезговал и касаться этой дряни из другого мира, столь вульгарного и грязного…

Смолин поклонился без всякого изящества и направился к выходу. Отчетливо разобрал произнесенное в гостиной:

– Риточка, выбрось эту гадость в ведро…

Никто его не провожал, и Смолин мог себе позволить роскошь не следить за мимикой – когда он спускался по лестнице, бормоча под нос матюки, встречная старушка даже шарахнулась, косясь боязливо, неприветливая, надо полагать, была у него сейчас рожа, напрочь лишенная братской любви к ближнему и тому подобных телячьих нежностей…

А буквально через четверть часа настроение испортилось еще больше – хотя дальше, казалось бы, некуда…

На сей раз бравые ребятки из отдела по борьбе с незаконным оборотом оружия навестили магазин «Эльдорадо», принадлежавший Вилену Фокину по прозвищу «Доцент» (поскольку он, немалые усилия отдавая антикварной торговле, оставался еще и практикующим лектором кафедры биологии Шантарского универа). Все произошло по той же схеме: сначала не внушавший подозрений субъект прикупил себе прусскую чиновничью шпагу времен империи, а стоило ему выйти из магазина – влетели… Вообще-то в данном конкретном случае следовало качать права, высвистывать адвокатов и сопротивляться, не переходя законные рамки, – в отличие от всех прочих, у Фокина-то как раз имелась оформленная соответствующим образом лицензия на торговлю холодняком и изделиями из драгметаллов. Однако он вопреки писаным регламентам не вписал данные покупателя в соответствующий гроссбух – и, кроме того, будучи в некоторых отношениях классическим интеллигентом, перетрухнул, а потому и не качал прав…

Снова – изъятие всего имевшегося в магазине холодняка, среди которого имелась и пара вещичек, принадлежавших Смолину. Но самым печальным было не это. Происходящее целиком и полностью укладывалось во фразу из старого анекдота: «Тенденция, однако». В самом деле, чрезвычайно походило на кампанию. Подобные кампании на антикварный рынок влияют исключительно скверно – а противоборствовать им никак невозможно. Остается жить максимально осторожно, рассчитывать каждый шаг, к каждому покупателю из новых рентгеновски приглядываться, богу молиться, чтобы это стихийное бедствие поскорее кончилось…