"Творцы апокрифов" - читать интересную книгу автора

ГЛАВА ШЕСТАЯ Забытые деяния минувших королей

«Берег реки» – выведенные ярко-желтой краской на слегка выцветшем синем фоне, эти слова украшали большой деревянный щит, качающийся под ветром на поскрипывавших цепях. Постоялый двор назвали на редкость точно: шагах в десяти глинистый скат высотой около половины человеческого роста обрывался в желтоватые волны, блестящие на солнце. Река – мутная, широкая, с зелеными пятнами прибрежной ряски – ничуть не походила на реки Хайленда, а Мак-Лауд напился как раз до той меры, когда его начинали разбирать воспоминания о родном доме. Тамошние реки, например Ди или Спей, больше смахивали на поток расплавленного хрусталя, с ревом несущийся через перекаты, обрушивающийся искрами водопадов и даже в самые жаркие дни холодный, как лед… Эта река, Гаронна, напоминала струящегося через густые заросли тростников ужа – толстого, желтого, в черных и коричневых полосах.

Маленький отряд из четырех человек имел все основания гордиться собой. За десять с небольшим дней они преодолели около восьмидесяти лиг, потеряв всего одну из заводных лошадей – охромевшее животное в Лиможе обменяли на здоровое. В лесах за Каором какая-то шайка сочла путников легкой добычей, но быстро передумала, уразумев, что этот кусок будет им не по зубам. Гай, предвкушавший возможность совершить что-нибудь героическое, остался глубоко разочарован, хотя в душе понимал, что наилучшее путешествие – то, в котором ничего не происходит и ты мирно едешь своей дорогой.

Мессир Ральф Джейль, если таково было его настоящее имя, более никак не давал о себе знать, то ли потеряв след, то ли решив отказаться от погони и возможного куша. Невыполненным пока оставалось и поручение сэра Гисборна: его расспросы владельцев постоялых дворов и трактиров не принесли никаких полезных результатов. Гай с самого начала понимал, что намерение разыскать в почти незнакомой стране неизвестного человека (вдобавок наверняка скрывающегося) равноценна поискам уроненной в стог сена иголки, однако честно прикладывал все усилия и не терял надежды на успех.

Рукоять от меча слуа, она же ключ к неведомой двери, мирно покоилась на дне седельного вьюка Мак-Лауда, не проявляя никаких зловредных свойств и вообще не напоминая о своем существовании. Сородичи таинственного убиенного существа, вопреки опасениям, не отважились преследовать людей своей местью, и с каждым минувшим днем события, произошедшие неподалеку от реки Эндр, постепенно окутывались плотным туманом забвения.

Нынешним утром компания переправилась вброд через мелкий, скачущий по галечной россыпи Тарн, а спустя полдня впереди заблестела широкая полоса воды – Гаронна. Вдалеке за ней поднималась к белесому небу изрезанная горная цепь, похожая на гряду сизо-золотистых вечерних облаков, над которой главенствовал издалека заметный высокий скалистый пик призрачно-голубоватого оттенка. Франческо пояснил, что они видят первые отроги Пиренеев, отмечающих границу между владениями христианской Франции и мавританской Испании, а напоминающая зазубренное лезвие и покрытая не тающими даже летом снегами возвышенность зовется Ането. Сэр Гисборн немедленно вспомнил о знаменитом испанском походе Карла Великого, но перевал Ронсеваль, ставший гибельным для армии императора франков, как выяснилось после долгого спора, располагался несколько западнее, ближе к побережью Бискайского залива.

За разговором никто не заметил, как вытоптанный пыльный тракт, вившийся между невысоких холмов, поросших темной жесткой зеленью виноградников и оливковых рощ, разделился на два: налево уходила дорога поуже, ведущая к месту слияния Гаронны и Тарна; направо – пошире, к предместьям городка Муассак. Отряд свернул направо, угодив прямиком в настороженную на всех проходящих и проезжающих ловушку, то есть к стоящему на окраине города трактиру «Берег реки».

От Муассака до блистательной Тулузы, столицы провинции Лангедок, насчитывалось ровно два дня неспешной езды через всхолмленные равнины, и потому на кратком военном совете порешили: объявляется привал с вкушением всех возможных благ краткого дорожного отдыха. Мистрисс Изабель для порядка немного поворчала, вполне обоснованно упрекая спутников в потаенном желании навестить все придорожные трактиры, но с удовольствием спрыгнула с лошадиной спины на твердую землю.

Явление столь пестрой компании не вызвало у содержателя постоялого двора того вполне объяснимого удивления, к которому уже успели привыкнуть путешественники. И Муассак, и расположенный выше по течению Тарна Монтобан, не говоря уже о Тулузе, повидали на своем веку множество необычных гостей, ибо через эти города пролегала нить великого «Пути Паломников». В любое время года, но чаще в начале весны здесь сходились десятки людей, устремлявшихся затем вдоль Гаронны на полдень, рискуя стать добычей мавров или пасть жертвами непредсказуемого нрава Пиренеев. Те, кому удавалось пересечь горную гряду и добраться до сулившей относительную безопасность Памплоны на другой стороне, вновь сбивались в отряды и упрямо пробирались дальше, к закату, через королевства Леона и Кастилии, чтобы однажды узреть сияющую цель долгого пути – город Компостеллу, где более трехсот лет назад явила себя гробница святого апостола Иакова, или, как его звали на испанский манер, Сантьяго.

Начало эпохи войн за возвращение Святой земли только увеличило число минующих земли Лангедока пилигримов, чем не замедлил воспользоваться всякий, имевший хоть малую тягу к легкому заработку. Хозяин «Берега» не составлял исключения. В принадлежавшем ему низком, вместительном строении из желтоватого песчаника под оранжевой черепичной крышей, окруженном многочисленными пристройками, могло разместиться до полусотни постояльцев, и, судя по всему, пользовалось известностью. Вездесущий Франческо уже успел перекинуться парой слов со здешней прислугой, выяснив, что господа крестоносцы не одиноки в своем продвижении к берегам Средиземного моря. Только три дня назад здесь прошел довольно большой отряд – два или три копья под цветами баронов Перигора – намеревавшийся спуститься по долинам к приморским городам, а в Сете или Пор-Вандре сесть на корабли и добраться до Марселя. Гай, услышав эту новость, заметно обрадовался, а Мак-Лауд подумал, что совместное путешествие, как все хорошее в этом мире, неизбежно приближается к концу.

По здешним традициям, в хорошую погоду посетителям трактира совершенно не требовалось сидеть в душном общем зале. Для такого случая имелось несколько вкопанных прямо во дворе столов, отделенных друг от друга решетчатыми деревянными перегородками. Тонкие жерди заодно служили подпоркой для разросшихся виноградных лоз, создающих некое подобие комнат с двумя стенами и плотным зеленым навесом над головой, из которых открывался вид на реку и далекие горы. Заезжая компания облюбовала одну из таких комнатушек и расположилась там, наслаждаясь возможностью ничего не делать и сознанием честно выполненного долга. Не совсем выполненного, говоря по правде, но стоит ли обращать внимание на такие мелочи? Скоро они благополучно прибудут в Тулузу, где распрощаются и отправятся своими дорогами.

Десять дней пути, конечно, не превратили соединенных обстоятельствами людей в накрепко спаянный отряд, однако предоставили возможность присмотреться друг к другу и заронили семена краткого дорожного приятельствования, складывающегося из мелкой взаимопомощи, необходимости притираться к невольным спутникам, мимолетных искренних разговоров и просто от привычки людей к обществу себе подобных.

Дугал Мак-Лауд догадывался, какое мнение о нем сложилось у него попутчиков, однако справедливо полагал, что неизбежно приближающееся расставание их ничуть не радует. Сам он успел привыкнуть к внезапно свалившейся им с Гаем на головы парочке торговцев. Ему нравился порывистый и вспыльчивый, как большинство уроженцев полуденных земель, Франческо, с его неугомонностью и таким бьющим через край жизнелюбием, что все прочие казались туповатыми флегматиками, равнодушно взирающими на чудеса мира. Он даже сумел найти общий язык с мистрисс Изабель, с ее загадочными недомолвками и спокойной насмешкой, прячущейся в глазах цвета морской волны. Девушка вскоре перестала носить маску прожженной стервы, оказавшись вполне приятной особой, хотя излишне резковатой в суждениях.

Компания, как уже упоминалось, бездельничала в ожидании сумерек, которые здесь наступали быстро и сразу, точно окрестность задергивали черным покрывалом. Все четверо пребывали слегка навеселе, ибо почти прикончили бочонок местного вина, разлитого в начале нынешней осени и еще сохранявшего привкус спелого винограда. Гай и Франческо играли в шахматы – это давно стало одним из постоянных вечерних развлечений на привалах. Маленькая раскладная доска неожиданно отыскалась в наспех собранных вьюках итальянца. Дугал, больше любивший смотреть, как играют другие, как-то обратил внимание на вырезанные из темно-красного и светлого дерева фигурки – грубоватые, но забавные, с непохожими друг на друга выражениями крошечных физиономий, и спросил, где Франческо раздобыл такие. Мальчишка почему-то смутился и нехотя признался, что сделал их сам.

– Я вдруг начал скучать по дому, – объяснил он, перебирая сухо постукивавшие фигуры, – вот они и вышли похожими на моих друзей. Не слишком хорошо, конечно, зато они всегда со мной.

Мак-Лауд рассудил, что это весьма необычный способ сохранять воспоминания о родине. Таскают же некоторые с собой камешки, засушенные пучки травы или подаренные прядки волос. У него самого некогда тоже хранилась веточка вереска, но в суматохе походной жизни куда-то запропала, о чем Дугал не слишком сожалел. Память кроется в тебе самом, а вовсе не в вещах.

Сидевшая напротив Изабель позаимствовала виолу Франческо и наигрывала обрывки мелодий, одну за другой отпуская их лететь над волнами дремлющей реки. Получалось не слишком хорошо – у девушки не хватало сил как следует прижимать толстые, крученые из овечьих кишок струны к широкому, почти в ладонь, грифу, из-за чего звук выходил слегка глуховатым и неразборчивым. Перламутровая инкрустация на деке виолы отливала в свете сползавшего к горизонту солнца матовыми радужными переливами.

– Леди, если уж вам пришла охота мучить ни в чем не повинный инструмент, спели бы нам что-нибудь возвышенное, – лениво предложил Дугал. Мистрисс Изабель одарила его безмятежным взглядом, в глубине которого таилась ехидная улыбка, и довольно верно исполнила начало не слишком пристойной песенки о ведьме Элисон Гросс и забредших к ней на огонек рыцарях. Узнавший мелодию Франческо оторвался от игры и захихикал, а Гай скривился, памятуя, что в подпитии его компаньон имеет дурную привычку горланить именно эту самую историю.

– Мистрисс Изабель, – укоризненно сказал Мак-Лауд, – что вы за женщина такая? Уж ни о чем попросить нельзя, а я, между прочим, вполне серьезно.

– Я больше не буду, – девушка с напускной скромностью опустила ресницы, чему никто не поверил. Крылось в мистрисс Изабель нечто такое, отчего любое ее слово, даже самое невинное, воспринималось как подвох. А может, ей просто нравилось создавать вокруг себя ореол загадочности. – Значит, возвышенное, для просветления души и успокоения сердца…

Она задумалась, кивнула собственным мыслям и запела – негромко, слегка пришептывая:

– Кто это сочинил? – спросил Гай, когда девушка завершила песню старательно исполненным длинным и печальным перебором.

– Кретьен из Труа, певец при дворе графов Шампани, – медленно проговорила Изабель. – Он намеревался создать книгу, собрание всех известных историй о короле Артуре и его рыцарях, но не закончил ее – погиб в прошлом году, когда в тамошнем замке случился пожар. Жаль… От книги сохранилось только несколько рассказов, а одним хорошим человеком в мире стало меньше.

– Наша жизнь и смерть в воле Господа, – благочестиво заметил Франческо, но согласился со своей приятельницей и покровительницей: – Но все равно жалко. Многим бы понравилась его книга.

– Мишелю бы точно, – кивнул Дугал и пояснил: – Это наш приятель, который по молодости лет и благодаря стараниям своего учителя слегка свихнулся на сказках про прежние времена. Верно, мессир Гай? Помнишь, он рассказывал о Круглом столе, о Мерлине и фее Маб? Э, да ты тогда все проспал, точно?

– Мерлин был колдун и язычник, – раздраженно отозвался Гай. – Вдобавок он родился от смертной женщины и какого-то духа. Может быть, даже демона или беса. Не понимаю, как подобного человека вообще допускали в сообщество честных христиан или могли доверить воспитание ребенка королевской семьи. Конечно, людям тогдашних времен приходилось многим поступаться и заключать союзы с врагами истинной веры, но…

– Не колдун, а волшебник, – Изабель осторожно положила виолу на стол и осуждающе посмотрела на сэра Гисборна, точно он ляпнул несусветную глупость. – Две большие разницы, которые ныне разучились отличать и валят в одну кучу. Мерлин – последний из рода волшебников Эрина и памяти о его чудесах, ярких, как чистое высокое пламя, суждено остаться на века. Что же до его веры… Он не принадлежал никому, ни Богу, ни дьяволу, только самому себе, Артуру и своей родине. В Корнуолле до сих пор показывают холм, где якобы находится его могила.

– Почему «якобы»? – влез Франческо. – Во всех легендах говорится, что Мерлина зачаровала его ученица, Дева Озера, и король Артур сам похоронил его где-то в тайном месте, чтобы никто больше не беспокоил его наставника.

– Он никогда не умирал, – внушительно произнесла Изабель. – Что бы там не сплетничали, ни Мерлин, ни его подруга Нимуйя, ни король Артур не умирали, точно обычные смертные. Они ушли из этого мира, потому что он перестал нуждаться в них. Когда настанет срок и пробьют колокола в Камелоте, они вернутся. Кстати, россказни насчет родства с духами, точнее, не с духами, а с жителями Волшебного мира, по моему глубокому убеждению, распустил сам Мерлин или его ученики, хотя дыма без огня, как известно, не бывает… На самом деле все обстояло гораздо проще и незатейливей. Мать Мерлина, Вивиан, была дочкой короля Деметии, самого захудалого королевства во всем Уэльсе, а отцом – Аврелий Амброзий, старший брат Утера Пендрагона. То есть Мерлин доводился племянником Утеру и двоюродным братом Артуру. Только незаконным, потому что Амброзий и Вивиан по высоким политическим соображениям не смогли пожениться. Однако перед самой смертью Амброзий в соответствии с законами бриттов признал своего сына и ввел в права наследника. Вот и вся загадка, о решении которой постарались забыть.

– Но ведь Мерлина всегда именуют «старцем», – напомнил Дугал. – А такую историю я тоже слышал, она очень похожа на правду.

– Дань традициям, – отмахнулась девушка. – В любой легенде наставник героя – почтенный старик, а Мерлину к началу правления Артура никак не могло быть больше тридцати. Но нам-то хорошо известно: чтобы прослыть умником, не обязательно дожить до сотни лет и обрасти бородой до колен. Главное, вовремя оказаться в нужном месте, иметь не пустую голову на плечах и хорошо подвешенный язык.

– Откуда ты это разузнала? – полюбопытствовал Гай. – И почему ты сказала, что об этой истории «постарались забыть»?

– Чтобы внучка ирландца не знала о жизни величайшего волшебника Эрина? – возмущенно подняла брови Изабель. – Да за кого меня тут принимают?

– За мистрисс Уэстмор, любительницу развенчивать легенды, – хмыкнул Мак-Лауд. – Гай, чего тут непонятного? Эти события забыли по одной простой причине: если они истинны, то после смерти Утера трон вместе с короной переходили не к его подростку-сыну, который вдобавок пребывал неизвестно где и которого за глаза именовали бастардом, а к племяннику. Мерлин-маг, король Британии – в Риме от подобной новости полезли бы на стену. У него хватило ума сообразить, чем грозит подобный титул и какие бедствия он повлечет за собой. Мерлин создал сказку, которой мы верим до сих пор, сказку о мече в камне и вернувшемся наследнике Утера, и отступил в тень, уступив место Артуру. Поступок не только благоразумного, но и мужественного человека. Хотя кто знает, как оно там происходило на самом деле?

Бульканье разливаемого по кружкам густого вина, запах только что разрезанного пирога с дольками абрикоса; жужжание поздних ос, солнце, яркой каплей зависшее над изломанной линией гор и медленно стекающее за горизонт; неспешный разговор, еле различимое шарканье передвигаемых по доске фигур.

– …За Баллатером над рекой Ди стоит гора Кован-на-Кеннент, или, по-вашему, Скала Судьбы. Мерлин предсказал, что тому, кто сумеет на нее взойти, суждено стать новым Артуром. Я однажды решил сходить, посмотреть, какая она.

– И как?

– Что – «как»? Действительно, отвесная скала, футов триста или четыреста, почти везде до самой вершины тянется голый камень, хотя подняться можно. Но я не стал. Постоял внизу, послушал ветер – он в тех местах будто оплакивает кого-то – и пошел себе обратно. Хоть мою прапрабабушку по матери звали Джейна Мак-Алпин, мне совершенно ни к чему лезть в короли. Что я там буду делать?

– Редкий случай, когда ты проявил здравомыслие. Я восхищен. Кстати, какая связь между твоей почтенной прародительницей и королевской властью?

– Да будет тебе известно, что Мак-Алпины были королями Шотландии до тех времен, пока не явились вы, сейты, и не…

– Опять все сначала. Мессиры, прекратите, в самом-то деле! Сколько можно? Вы так ни до какой Палестины не доберетесь – раньше друг друга изведете.

Предвечерняя сонная тишина, где-то на другой стороне реки хрипло вскрикивает устраивающаяся на ночевку птица. Из трактира доносятся голоса: идущие в Компостеллу паломники коротают вечер, тоже рассказывая истории – порожденные человеческим воображением и случившиеся в действительности. Ветер приносит куплет незнакомой песни, без начала и конца, компания на берегу прислушивается:

– Мессиры, а Круг Великанов вам случайно видеть не доводилось? – нарушил молчание Франческо, со дня рождения, видимо, страдавший непомерным любопытством. Иные собирают ценные книги, дорогое оружие и всякие диковины, наследник семейства Бернардоне складывал свою незримую сокровищницу из услышанных историй. – У нас про него столько всего нарассказывали… Правда, что обелиски для Круга по велению Мерлина перелетели через море?

– Думаю, неправда, – мотнул головой Дугал. – Камни перевозили из Ирландии, со священной горы Килларус, на обычных кораблях, а потом воловьими упряжками притащили на место, под Соулсбери, и расставили в прежнем порядке. Даже если так, все равно нужно быть очень умным человеком, чтобы сотворить подобную вещь. Валуны там побольше человеческого роста, а сколько они могут весить, я даже предположить боюсь. И все же они стоят, как будто стояли здесь от создания мира. Один круг, внутри него второй и алтарь…

– Залитый кровью невинных христианских младенцев, – вполголоса съязвила Изабель. – Мессир Гай, вы это собирались сказать? Хотите добрый совет на будущее? Не торопитесь верить всему услышанному. Создатели Круга были не столь плохи, как вам кажется, их вера в чем-то даже напоминала нашу… Давайте не будем устраивать ученого диспута, а лучше вспомним еще что-нибудь про времена Артура. Знаете, что мне всегда казалось самым печальным в этой истории? Если задуматься, это рассказ о двух друзьях – мудром, и потому одиноком правителе, воине, никак не могшем сделать выбор, что для него дороже, и несчастной женщине, оказавшейся между ними. Все прочее лишь песок, нанесенный рекой времени. Ваше здоровье, мессиры, – она с заметным усилием подняла кружку из обожженной темно-коричневой глины, с оттиснутым на боку гербом Муассака: пастуший рожок над волнами реки.

– Взаимно, прекрасная и мудрая леди, – отозвался Мак-Лауд. Кружки столкнулись с тихим цоканьем. – Кстати, кто-нибудь знает, что за шум прошлой осенью подняли монахи из Гластонбери? Они склоняли имя Артура на все лады и прислали в Лондон своего гонца с письмом, что во время перестройки монастыря нашли нечто такое… Мне съездить не довелось, а вот Ричард и Джон, помнится, наведались, утащив за собой почти всех придворных. Гай, что там отыскали? Гай, не спи, когда с тобой разговаривают! Френсис, сделай одолжение, толкни этого несостоявшегося крестоносца!

– Я не сплю, я думаю, – сэр Гисборн аккуратно передвинул желтоватую фигурку вздыбленного конька с одной клетки на другую. – Могилу там раскопали, прямо под трансептом.

– Чью, Артура? – оживился Дугал. – Тогда почему об этом не кричат на каждом перекрестке и в Гластонбери не сбежались паломники со всей Европы?

– Потому что тамошним святым отцам вовсе ни к чему орава посетителей, – буркнул Гай. – Монастырь хоть и древний, но крошечный, живет в нем от силы двадцать человек, и мысль стать новым Кентербери им не по душе. К тому же пока в точности неизвестно, чья это гробница. Там похоронены мужчина и женщина, а на крышке саркофага надпись «Артур и Джиневер» и еще какие-то слова, не латынью, а древним языком Британии, их пока не перевели. Любому ясно, что эти двое – люди не из простых, но кто знает – может, это какой-нибудь военачальник бриттов и его жена…

– Все равно, я бы съездил посмотреть. Я ведь никогда не бывал на вашем Острове, – задумчиво проговорил Франческо и не без сочувствия объявил: – Мессир Гай, вашей королеве гарде.

– Успеешь еще – вся жизнь впереди, – отозвался сэр Гисборн и растерянно уставился на доску: – Как гарде? Я опять проигрался?.. – он с досадой смешал фигуры на доске, в очередной раз признав, что Франческо играет лучше, и провозгласил: – Тогда выпьем за победителя!

– Нечего, – Изабель демонстративно перевернула опустевший бочонок и постучала по гулкому днищу. – Все кончилось, родник вдохновения иссяк. Не хватит ли на сегодня, джентльмены?

– Не хватит, мы только начали, – заупрямился Мак-Лауд и немедля нашел выход: – Френсис, хочешь совершить доброе дело для ближних своих? Сходи к хозяину, приволоки еще бочонок.

– А историю? – сварливо потребовал Франческо, выбираясь из-за стола. – Allora,[6] я схожу, но потом расскажете еще что-нибудь интересное?

– Будет тебе история, – посулил Дугал. – Обязательно будет.

Франческо ушел к темнеющему в отдалении постоялому двору, мягко топоча остроносыми сапогами по прокаленной солнцем и пыльной земле. Гай заново расставил фигурки на черных и белых полях. Теперь его противником стала мистрисс Уэстмор, которая немного разбиралась в мудреной забаве, в незапамятные времена привезенной в Европу из полуденных стран за Средиземным морем. Мак-Лауд в нарушение всех правил громким шепотом подсказывал то одному игроку, то другому, нетерпеливо поглядывая в сторону тускло светящихся окошек «Берега реки». Его ожидание вскоре вознаградилось: мелькнул желтый проем открывающейся двери и в сторону беседки поплыл, раскачиваясь, крошечный огонек. Франческо догадался захватить впридачу к бочонку масляную лампу – до наступления ночи осталось совсем немного.

– Я тут зашел узнать: может вам, мессиры, еще чего понадобится?

Излучавшую неяркий оранжевый свет лампу принес не молодой итальянец, а содержатель трактира, которого все постояльцы запросто окликали «папаша Тардье». Компания мельком видела его сегодня днем, когда занимала комнаты – хлопотливый человек средних лет, не грузный, но точно равномерно подбитый жиром, носивший окладистую бородку и смотревший на проходящий через его трактир людской поток обманчиво-простодушным взглядом прищуренных глазок. Гаю он показался самым обычным трактирщиком – расторопным, не в меру болтливым и наверняка знающим цену каждой монетке, добытой из кошелей проезжающих.

В водруженном посреди стола небольшом бочонке что-то заманчиво плеснуло. Вокруг лампы немедля закружился рой беловатых мотыльков с полупрозрачными крылышками. Сумерки превратили полосу реки в темное живое серебро, с тихим плеском струившееся мимо обрывистого берега, а растущие на склоне остроконечные тисы – в обелиски черного мрамора.

– Нам что-нибудь нужно? – возившийся с клепками бочонка Дугал бросил вопросительный взгляд на своих спутников, заключив: – Да пожалуй, что ничего… Мэтр Тардье, выпьете с нами кружечку-другую?

Долго упрашивать хозяина не потребовалось, а забравшийся на свое место за столом Франческо въедливо напомнил:

– Историю.

– С меня на сегодня достаточно, – заявила Изабель. – Мессир Мак-Лауд, может, вы нам что-нибудь поведаете?

Дугал поперхнулся недопитым вином:

– Вы ж знаете, из меня рассказчик, как…

На подвижной физиономии Франческо появилось забавное выражение недоверия, смешанного со подавленным разочарованием – почти как у ребенка, не получившего своей ежевечерней сказки.

– А какая история вам нужна? – неожиданно пришел на выручку папаша Тардье уже успевший перелить в свое необъятное брюхо содержимое второй кружки.

– О королях прошлого, – с коротким смешком сказала девушка. – Но такая, которая не записана в летописях и мало кому известна.

– Гм, – хозяин задумался, встал и зачем-то выглянул из-под шелестящего навеса. Убедившись, что в его маленьких владениях все спокойно, спросил: – Вы ведь из Англии, так?

– Да, – быстро сказал Гай, чтобы не дать Мак-Лауду затеять долгие объяснения и поскорее перейти к собственно рассказу.

– Значит, такое вряд ли слышали, – папаша Тардье глянул на притихшую компанию неожиданно острым и настороженным взглядом. – Не знаю, правда это или нет, но рассказывают у нас вот как… Давным-давно, когда еще Римом правили язычники, а на месте Франции и Германии лежали три других королевства – Бургундия на полудне, Нейстрия – там, где ныне находится Нормандия, и Австразия, которую потом назовут Германией. Правила этими землями семья Меровингов, потомков Меровея, которых у нас зовут Древними королями. Еще их называли Длинноволосыми – они, как Самсон, никогда не стриглись, боясь потерять свое могущество. Сдается мне, даже для своих времен они были странными людьми – более колдунами и волшебниками, нежели правителями. Они умели разговаривать с животными, подчинять себе природу и жили куда дольше, нежели отпущено срока обычным смертным. Возле гор Арденн, что на полночь отсюда, они возвели капища своих богов, но когда в земли франков пришел святой Ремигий, король Хлодвиг, внук Меровея, принял истинную веру, став защитником Церкви и любимым из ее сыновей. После его смерти, как и полагалось, державу разделили между четырьмя наследниками, но прошло всего сто лет и…

– Смуты, интриги, беспорядки, слабые правители, и в конце, как водится, разорванное на части государство, – предположил Франческо. – Угадал? Что же было дальше?

Трактирщик пожевал губами, видимо, расставляя еще не сказанные слова по местам, и продолжил:

– Меровинги царствовали, но не правили. За них все делали майордомы, наместники, прибиравшие королевскую власть к рукам. Однако пятьсот с небольшим лет назад их благоденствие едва не пошло прахом – на свет явился человек, способный все изменить. Он родился в семье короля Австразии, но спустя пять лет его отец умер, его место занял майордом Гримоальд, а ребенок, как было объявлено, умер. Однако на самом деле майордом не решился покончить с наследником престола и тайком отправил его к епископу Пуату. Почтенный священнослужитель оказался между двух огней: он, разумеется, не мог совершить преступление и убить ребенка, но не мог и оставить его в стране, где тому каждодневно угрожала опасность распроститься с жизнью. Тогда епископ нашел третий путь…

– Мальчика увезли за Пролив, в Ирландию, – вмешалась Изабель. – У нас сохранились отголоски этой повести. Принца звали Дагоберт, верно? Второй Дагоберт в роду Меровингов? До совершеннолетия он воспитывался в монастыре Слана, неподалеку от Дублина, потом его приняли при дворе королей Тары и он взял в жены принцессу Матильду или Мод, дочь тогдашнего правителя Эрина. Потом, помнится, Дагоберт покинул Ирландию и перебрался в Йорк, ко двору своего друга, епископа Нортумбрии Уилфрида, и прожил у него года четыре, до смерти Мод. У них родилось три дочери, но, к сожалению, не было наследника.

– Этого я не знал, – огорченно признался хозяин «Берега». – Я слышал только о бегстве на Альбион и возвращении спустя пятнадцать лет.

– Зато нам неизвестно ни о том, ни о другом, – недовольно заметил Гай. – Мистрисс Изабель, вы не могли бы не перебивать?

– Молчу, молчу, сэр, – девушка послушно закрыла рот рукой, смотря поверх узкой ладони чуть раскосыми смеющимися глазами.

– Первая жена Дагоберта умерла, и его покровитель, епископ Уилфрид, счел, что настало время потребовать возвращения утраченного, то есть престола. Для этого требовалась сильная поддержка и хоть небольшая армия, а где их взять? Далеко ходить не потребовалось – здесь, в наших краях лежали владения наследников королей варварского племени вестготов, когда-то захвативших эти земли и ставших их хозяевами, почти равным королям. Они и посейчас тут живут, почти все старинные семьи Лангедока возводят свой род к временам завоеваний Этцеля, которого еще называют Аттилой. Так вот, епископ решил соединить будущего правителя франков с принцессой из рода вестготов, Гизеллой из Разеса или Редэ – есть неподалеку такое древнее графство, от Тулузы лиг пятнадцать вверх по реке Арвеж через горы. Спустя три или четыре года Дагоберт добился своего – заполучил обратно потерянный трон и, как говорят, обошлось даже без особенного кровопролития. Гизелла родила ему долгожданного сына, которого назвали Сигиберт, а сам Дагоберт оказался неплохим правителем, хотя, может, излишне суровым. Неудивительно, что он быстро нажил себе уйму врагов, в числе которых оказался и его наставник, епископ Уилфрид.

– Что же они не поделили? – с интересом спросил Мак-Лауд.

– Веру, – очень серьезно ответил папаша Тардье. – Уилфрид надеялся сделать своего воспитанника мечом Церкви, но просчитался. На первое место Дагоберт ставил дела своего королевства, а заботы клириков его не интересовали. Кажется, он даже нарочно злил Рим – повышал налоги с монастырей или не допускал в страну проповедников. Словно проверял, когда Церкви надоест прощать его выходки и его призовут к ответу… Через три года Дагоберта, последнего по-настоящему великого короля из рода Меровингов, не стало. Его убили на охоте по приказу его собственного майордома д’Эристаля, и в тот же день истребили всю его семью, жившую в крепости Стенэ – это в Арденнах, далеко отсюда.

– Всю? – внимательно следивший за ходом рассказа Франческо подался вперед и насторожился, почуяв приближение самой захватывающей части истории.

– Всю, – трактирщик уткнулся в свою кружку, а компания терпеливо ждала. – Так объявлено и записано во всех хрониках. После Дагоберта еще семьдесят лет страной правили его потомки со стороны дальних родственников, прозванные «королями-бездельниками». Последнего из них, Хильдерика, сверг отец Карла Великого, и королями франков стали Каролинги, дети Карла Мартелла, Пепина и прочих. Правда, ходит слух… Я повторю, мессиры, это только слух и ничего больше, ведь вы просили рассказать вам необычную историю о прошлом, так? – что старшей дочери Дагоберта удалось бежать из Стенэ вместе с преданными ей людьми и младшим сводным братом. Этот отряд пересек почти всю страну и укрылся на родине Гизеллы, в Разесе.

– Который существует до сих пор, – не спросил, а утвердительно сказал Франческо.

– Куда он денется, – уныло кивнул трактирщик. – Перестроенный, конечно, и название у него теперь иное, но стоит на прежнем месте.

– И кто там живет? – спросил Гай. История ему понравилась, только он не мог решить, как к ней относиться: как к местной легенде или все-таки как к сильно изменившейся от времени правде. Ему не доводилось ранее слышать про короля Дагоберта, хотя о династии Меровингов и ее печальном конце он знал. Что ж, если рассказ – правда, значит, где-то в предгорьях Пиренеев обитают дальние наследники былого королевского рода. Что здесь необычного? Когда герцог Вильгельм Завоеватель пришел в Британию и разбил войско саксонского короля Гарольда, семейству Гарольда предоставили защиту и право остаться в стране или покинуть ее, перебравшись к родственникам. Королева Эльфрида и ее дочь Эдгита предпочли уехать в Данию, на родину королевы. Принцесса Эдгита потом вышла замуж за одного из правителей земли антов-словинов…

– Семейство де Транкавель, – с непонятной интонацией, одновременно презрительной и уважительной, произнес папаша Тардье. – Они, и еще Плантары, Бланшфоры и А’Ниоры – у них в горах целое маленькое королевство, с укрепленными замками, армией и своими законами. Им наплевать на Тулузу и тамошних графов, им наплевать вообще на весь белый свет. Они – Меровинги, и этим все сказано.

– Они настолько верят в сказку о спасшемся принце? – удивился Франческо.

– Люди вообще склонны придумывать сказки, а потом забывать о том, что это их собственный вымысел и принимать былые выдумки за непреложную истину, – тоном непризнанной пророчицы изрекла мистрисс Уэстмор и поднялась. – Мэтр Тардье, примите мою благодарность. Стоило остановиться в вашем трактире только для того, чтобы выслушать это крайне занимательное повествование. Жаль, нам никогда не доведется воочию узреть его героев или хотя бы их потомков… Мессиры, я вынуждена покинуть ваше приятное общество до утра. Если вы не хотите завтра клевать носами и зевать, вы последуете моему примеру. Кстати, вино у вас опять кончилось.

Не поверивший столь печальной новости Мак-Лауд наклонил бочонок над пустой кружкой, но получил только несколько медленно вытекших капель. Фитиль прогоревшей до донышка лампы выбросил прощальный язычок огня и погас, оставив компанию посреди шелестящих виноградных листьев навеса, синего бархатного простора ночи и непривычно ярких звезд провинции Лангедок.

Утро следующего дня выдалось на редкость суматошным: казалось, все обитатели «Берега реки» решили одновременно тронуться в путь. Кое-кто направлялся в сторону гор, но большая часть постояльцев уходила по старой, проложенной еще римлянами, дороге вдоль Гаронны, намереваясь поспеть к празднику в Тулузе. На конюшне постоялого двора царило форменное столпотворение из людей, лошадей, мулов и ослов; обычно покладистые животные, заразившись царящим вокруг настроением, всячески усложняли хозяевам жизнь, кому-то в суете уже успели наступить копытом на ногу, а кого-то визгливо обвиняли в попытке стянуть чужую уздечку.

Единственный островок спокойствия в этом бурном море сидел на срезе большой каменной поилки для лошадей, и издалека Гай принял его за Франческо – из-за виолы в руках и слегка отсутствующего вида. Однако сэр Гисборн вспомнил, что принадлежащий их попутчику инструмент давно убран в кожаный футляр, и вряд ли Франческо позволил себе столь откровенно бездельничать.

Неизвестный пошевелился, окончательно развеяв сомнения Гая. Мессир Бернардоне-младший точно не мог похвастаться соломенными, добела выгоревшими на солнце лохмами. Устроившийся на краю поилки человек не замечал окружающей суеты, равнодушно взирая поверх проходивших рядом с ним людей и меланхолично перебирая струны. Он выглядел так, будто служил живым украшением серого каменного корыта, и сэр Гисборн в очередной раз подивился странностям местных порядков: в Лондоне подобного типа уже давно бы попросили не мешать прочим горожанам. Здешний же народ, похоже, давно привык к необычным выходкам приезжих. А может, у этого человека имеется какое-то право сидеть на избранном им месте?

Так ничего и не решив, Гай прислушался к еле различимой в общем гаме рваной тревожной мелодии, разобрав совершенно непонятные слова:

Окончательно впавший в тягостное недоумение сэр Гисборн огляделся в поисках кого-нибудь, способного разъяснить ему смысл увиденного, и остановил пробегавшего мимо молодого парня, прислуживавшего в трактире, спросив:

– Любезный, кто это у вас торчит посреди двора, словно пугало в огороде?

Работник папаши Тардье глянул в указанном направлении и досадливо скривился:

– Опять притащился… Вы, мессир, не обращайте на него внимания, я его сейчас выставлю. Это Лоррейн, он из Прованса и слегка того, – парень выразительно постучал себя согнутым пальцем по голове. – Вообще он тихий, шляется туда-сюда, никому не мешает, иногда его в замки пускают – поет он здорово. Только случается, на него как накатит – спасайся, кто может… Лоррейн, матушку твою вдоль и поперек!

Беловолосый незнакомец с явной неохотой повернулся на крик.

– Проваливай отсюда, не то хозяина позову! Давай, давай, шевелись!

– Che casa? – на ступеньках крыльца появились Франческо и мистрисс Изабель, нагруженные мешками и парой вместительных кожаных кофров. – Что случилось?

– По-моему, явился местный юродивый, – сказал Гай. – Во-он сидит.

– Для юродивого и бродяги он чересчур хорошо выглядит, – высказала свое мнение девушка, предусмотрительно встав позади сэра Гисборна. – Что ему здесь нужно?

– Понятия не имею, но его сейчас прогонят, – успокоил ее Гай, с детства питавший какое-то непреодолимое отвращение ко всякого рода нищим и попрошайкам, якобы увечным и калечным. Конечно, среди них попадались люди, изгнанные из дома сложившимися обстоятельствами – войной, неурожаем или болезнями, но большинство этих «христарадников», по глубокому убеждению Гая, относилось к древнему и неистребимому племени мошенников, пользующихся чужой добротой.

– Прогонят? – недоуменно переспросил Франческо. – Почему? Он ведь не сделал ничего плохого…

– Феличите, не начинай все сначала, – раздраженно бросила Изабель и, повернувшись к сэру Гисборну, вполголоса пояснила: – Видите ли, мессир Гай, мой хороший приятель Франческо вбил себе в голову, что ему надлежит облагодетельствовать мир, но понимает это непосильное ему деяние весьма своеобразно.

– Между прочим, сказано в Писании: «Просящему у тебя – дай», – тихо, но упрямо проговорил Франческо.

– Ага, и еще сказано: «Раздай имение свое бедным», – отозвалась девушка и, не в силах остановиться, сердито продолжила: – Только я что-то не припоминаю ничего насчет: «Раздай имение свое бездельникам, дабы они с чистой совестью продолжали бездельничать». Кроме того, твоего собственного имения у тебя пока еще нет, а раздавать чужое я тебе не позволю. Мне вполне хватило твоих подвигов весной в Руане. Я молчу, когда ты проигрываешься в зернь и клянчишь у меня серебро на свои долги, но перепутать чужой карман с собственным и раскидывать монеты на площади – ты не находишь, что это слегка чересчур? Ведь это мне, а не тебе пришлось извиняться перед теми, у кого ты так легко позаимствовал их собственность!

– Френсис, не слушай эту женщину, – из дверей, как обычно, не вышел, но вывалился Мак-Лауд, – и всегда помни, что Господь создал ирландцев, а ирландцы придумали скаредность, чтобы поменьше платить и побольше получать… Кто-нибудь из вас знает иной путь, чем пылить вслед за всей этой толпой?

– Я знаю, – мрачно сказала мистрисс Уэстмор. – Через холмы, по виноградникам. К вашему сведению, мне не жаль денег, но я считаю, что помощь неимущим всегда достойна похвалы. Однако помощь в первую очередь разумная и зависящая от собственных средств. Вы можете об этом не задумываться, но мы, люди кошелька, обязаны никогда не забывать.

Пристыженный Франческо лишь молча кивнул и уставился себе под ноги. Гай понятия не имел, что произошло между этой парочкой весной в Руане, но решил, что мистрисс Изабель порой чрезмерно жестока в словах, хотя говорит совершенно правильные вещи.

Предмет краткого спора тем временем спрыгнул со своего насеста, в несколько стремительных шагов пересек двор – постояльцы шарахались от него, как от ходячей напасти – и замер неподалеку от крыльца и четверки путников. Мистрисс Изабель сдавленно пискнула и предпочла подняться по ступенькам к спасительной двери гостиницы. Странный тип по имени Лоррейн уставился на притихшую компанию бесстрастными серыми глазами, больше напоминавшими пару тусклых галечных камешков, и какое-то время молча изучал их, так что Гай почувствовал некое беспокойство. Он уже собирался прикрикнуть на этого непонятного и пугающего человека, когда в дворовом гвалте отчетливо прозвучал хрипловатый голос:

– Псам, кто охраняют вход в башню, брось кость и скажи: lapis exillis.

– Чего? – глуповато переспросил сэр Гисборн, но Лоррейн уже успел метнуться в сторону, ловко юркнул под брюхо проходившей мимо лошади и бегом устремился к распахнутым настежь воротам, толкнув кого-то по дороге и не слушая несущихся вслед возмущенных криков. – Что он сказал?

– Вот с ним всегда так: брякнет какую-нибудь ерунду и смоется, – сообщил бессовестно подслушивавший служка. – Или начнет разглагольствовать, что твой пророк. Попадется он когда-нибудь монахам и упрячут его за решетку, помяните мое слово!

– Папаша Тардье идет, – как бы невзначай проронила Изабель, пристально вглядываясь в дальний конец двора. Парень немедленно вспомнил о порученном ему неотложном деле и торопливо потрусил к дверям кухни.

– Какая башня, какие псы? – с легким удивлением спросил Мак-Лауд. – И сделайте милость, переведите эту латинскую заумь на человеческий язык!

– Lapis exillis означает «камень, упавший с неба», – растерянно сказал Франческо. – Или «камень, привезенный из изгнания» либо же «камень изгнанников». Но в таком случае больше подходит слово «скрижаль» – «Скрижаль изгнанников». Монна Изабелла, что все это означает?

– Ровным счетом ничего, – девушка пренебрежительно дернула плечом. – Этот несчастный, как я поняла, не в ладах с собственным разумом. Какой смысл искать толк в словах безумца?

Она спустилась с крыльца и пошла через вытоптанный пыльный двор к конюшне, слегка склонившись набок под тяжестью мешка, но высоко держа голову и полностью сознавая свою правоту. Троим ее спутникам ничего не оставалось, как последовать за ней, самостоятельно размышляя над загадочными словами.