"Двести лет вместе. Часть вторая" - читать интересную книгу автора (Солженицын Александр Исаевич)

Глава 17 – В ЭМИГРАЦИИ МЕЖДУ ДВУМЯ МИРОВЫМИ ВОЙНАМИ

В результате Октябрьского переворота и Гражданской войны сотни и сотни тысяч российских граждан эмигрировали – отступили с боями или бежали. Здесь был и весь выживший боевой состав Белой армии, и часть казачества. За границу бежало и старое дворянство, столь разительно не проявившее себя в роковые годы революции; а богатство-то его было в земле, в имениях, – и прибывали в Европу бывшие землевладельцы и становились (кто не вывез драгоценностей) шофёрами такси или официантами. Тут были и купцы, промышленники, финансисты, не мало кто имел за границей деньги. И самые простые горожане, не все и с образованием, но чьё сердце не позволило остаться под большевиками.

В составе эмиграции было значительное число русских евреев. «Среди более чем 2 млн. эмигрантов из советских республик в 1918—1922 было более 200 тыс. евреев. Большинство из них пересекло польскую и румынскую границы, эмигрировав позднее в США, Канаду, страны Южной Америки и Западной Европы. Многие репатриировались в Палестину»[444]. – Особую роль занимала новообразовавшаяся Польша. В ней находилось собственное многочисленное еврейское население и до революции, теперь ехала сюда и часть возвратников – переселенцев военных годов. «Поляки исчисляют, что после большевистской революции из России в Польшу прибыло» 200—300 тысяч евреев[445]. (Это исчисление можно приписать не только эмиграции, но в значительной мере – новой российско-польской границе.) – Однако «основная часть евреев, выехавшая из России в первые годы после революции, поселилась в Западной Европе. Например, в Германии к концу Первой Мировой войны насчитывалось около 100000 русских евреев»[446].

«Если Париж с самого начала стал политическим центром русского Зарубежья, его неофициальной столицей, то его второй и как бы литературной столицей с конца 1920 по начало 1924 г. был Берлин (интенсивной культурной жизнью жила также в 20-е годы русская Прага, ставшая… главным университетским городом русского Зарубежья)»[447]. В Берлине же «вообще было легче устроиться» из-за инфляции. «На улицах Берлина» можно было видеть «представителей крупной промышленности и торговли, вчерашних банкиров и ремесленников»[448], и у многих оказались здесь капиталы. В сравнении с остальными эмигрантами из России эмигранты-евреи испытывали меньшую трудность акклиматизации в диаспоре, им жилось уверенней. Еврейская эмиграция проявила себя деятельней русской, эмигранты-евреи, как правило, избегли унизительных служб. Тот командир Корниловского полка Михаил Левитов, испытавший в эмиграции все чёрные работы, сказал мне: «А у кого мы в Париже имели приличный кусок хлеба? у евреев. А русские сверхмиллионеры скупились для своих».

В Берлине и в Париже «широко была представлена еврейская интеллигенция: адвокаты, книгоиздатели, общественные и политические деятели, учёные, писатели и журналисты»[449], многие из них были далеко ассимилированы, русские же «столичные» эмигранты принадлежали в большой доле либеральному направлению, – это создавало взаимную дружественность (которой не было с монархической русской эмиграцией). Во всём культурном воздухе российского зарубежья между двумя Мировыми войнами влияние и участие российских евреев более чем ощутимо. (Нельзя не сказать в этой связи о предпринятом в 90-х годах в Израиле издании очень интересных сборников «Евреи в культуре Русского Зарубежья», длящемся и ныне[450].) Иные еврейские семьи, сохранившие твёрдый достаток, вели салоны для русского художественного мира, в том так явно проявилась атмосфера еврейской тяги к русской культуре и погружённости в неё. Всеизвестно щедрый дом М. О. и М. С. Цетлиных в Париже, И. В. Гессен в Берлине, И. И. Фондаминский-Бунаков, неутомимый в «его вечных беззаветных заботах о деле русской культуры в эмиграции»[451], Софья Прегель, Соня Делоне, Александр и Саломея Гальперны – все они постоянно занимались хлопотной организацией помощи бедствующим литераторам и артистам; помогали много, и не только именитым – Бунину, Ремизову, Бальмонту, Тэффи, но и неизвестным молодым поэтам и художникам. (Помощь эта не простиралась на «белые» и монархические слои русской эмиграции, с которой держалась взаимная неприязнь.) Вообще русские евреи оказались в эмиграции несравненно активнее других во всех видах культурно-общественной деятельности. Это было настолько разительно, что вылилось в статье Михаила Осоргина «Русское одиночество», напечатанной в газете русских сионистов «Рассвет», возобновлённой Вл. Жаботинским.

Осоргин писал: «В России ни в общественном, ни в революционном движении (имею в виду глубины, а не поверхность) «русского одиночества» не чувствовалось, и виднейшими фигурами, дававшими тон и окраску… были русские – славяне». Не то теперь в эмиграции: «там, где духовный уровень выше, где углублены интересы мысли и творчества, где калибр человека крупнее, – там русский испытывает одиночество национальное; там, где близких ему по крови больше, – одиночество культурное. Эту трагедию я и обозначаю словами заголовка: русское одиночество… Я ни в какой мере не антисемит, но я в большой мере русский славянин… Свои, русские, мне гораздо ближе по духу, по чистоте языка и говора, по специфическим национальным достоинствам и недостаткам. Иметь их моими единомышленниками и соратниками мне ценнее, просто даже удобнее и приятнее. В многоплеменной, вовсе не русской России я умею уважать и еврея, и татарина, и поляка, – и за всеми ими признаю совершенно одинаковое со мною право на Россию, нашу общую и нашу родную мать: но сам я из русской группы, из той духовно влиятельной группы, которая дала основной тон российской культуре». Однако вот теперь «русский за рубежом захирел и сдался, уступив общественные посты иноплеменной энергии… Еврей акклиматизируется легче… – его счастье! Зависти не испытываю, готов за него радоваться. С тою же готовностью уступаю ему честь и место в разных зарубежных общественных начинаниях и организациях… Но есть одна область, где „еврейское засилие“ решительно бьёт меня по сердцу: область благотворительности. Я не знаю, у кого больше денег и бриллиантов: у богатых евреев или у богатых русских. Но я совершенно точно знаю, что все большие благотворительные организации в Париже и в Берлине лишь потому могут помогать нуждающимся русским эмигрантам, что собирают нужные суммы среди отзывчивого еврейства. Опыт устройства вечеров, концертов, писательских чтений достаточно доказал, что обращаться к богатым русским – бесполезная и унизительная трата времени… Лишь чтобы смягчить тон этой столь явно «антисемитской» статьи прибавлю, что, по моему мнению, национально-чувствительному еврею может часто мерещиться оттенок антисемитизма там, где в действительности присутствует лишь национальная чувствительность славянина»[452].

Статью Осоргина сопровождал в том же номере редакционный комментарий (по сути мыслей и стилю принадлежащий, вероятнее всего, главному редактору Жаботинскому); М. А. Осоргин «напрасно опасается, что читатели «Рассвета» усмотрят в [статье] антисемитские тенденции. Одно время было, правда, на свете такое поколение, которое инстинктивно шарахалось от слова «еврей» в устах нееврея. Один из заграничных вождей этого поколения сказал: «Лучшая услуга, какую может нам оказать передовая пресса, это – не говорить о нас». Его послушались, и в течение долгого времени в приличных прогрессивных кругах России и Европы, действительно, принято было смотреть на слово «еврей» как на звук непечатный. Слава Господу, время это прошито». Осоргина мы можем «уверить в нашем понимании и сочувствии… Впрочем, в одном пункте мы с [ним] прямо несогласны. Он придаёт слишком большое значение роли евреев в беженской благотворительности. Прежде всего – эта преобладающая роль естественна. Взаимопомощь есть один из основных навыков диаспоры. Мы учились технике диаспорального быта очень долго; русские – никогда… Но есть и более глубокая сторона вопроса… Мы от русской культуры получили много ценного – даже для нашего будущего самостоятельного национального творчества… Перед русской культурой мы, российские евреи, должники; никакими грошами мы этого долга не заплатим. Те из нас, которые делают, что могут, чтобы помочь ей пережить тяжёлое время, поступают правильно и, надеемся, будут так поступать и впредь»[453].

Однако вернёмся к первым послереволюционным годам. «В русской эмиграции ещё бушевали политические страсти, была потребность разобраться в происшедшем. Стали возникать газеты, журналы, книгоиздательства»[454]. Иные богачи, чаще евреи, финансировали эту нововозникшую российскую эмигрантскую прессу, от либерального направления и левей. Среди пишущих публицистов, редакторов газет и журналов, книгоиздателей – было много евреев. Подробный перечень их вклада в издания и издательства сохранён в «Книге о русском еврействе» (а теперь и в томах «Евреи в культуре Русского Зарубежья»).

Из первых следует выделить «Архив Русской Революции» И. В. Гессена, немалую историческую ценность (22 тома). Сам Гессен, вместе с А. И. Каминкой и В. Д. Набоковым (после его гибели – с Г. А. Ландау), издавал ведущую берлинскую газету «Руль»; она была «как бы эмигрантским продолжением «Речи», но, в отличие от Милюкова, позиция Иосифа Гессена была последовательно патриотической. В «Руле» печатались и часто цитируемые нами Г. А. Ландау и И. О. Левин, а также известный литературный критик Ю. И. Айхенвальд. – От «Руля» политический спектр берлинских газет шёл налево, к социалистам. д ф. Керенский издавал «Дни», где выступали в том числе и A. M. Кулишер-Юниус, автор «ряда научных трудов по социологии», сионист из окружения Жаботинского; С. М. Соловейчик; известный по эсеровскому прошлому О. С. Минор (он же и в пражской «Воле России») и бывший секретарь Учредительного Собрания М. В. Вишняк. – В Берлине в 1921 Ю. О. Мартов и Р. А. Абрамович основали «Социалистический вестник» (позже переехавший в Париж, затем в Нью-Йорк). Там сотрудничали Ф. И. Дан, Д. Ю. Далин, П. А. Гарви, Г. Я. Аронсон и др.

В. Е. Жаботинский, чей приезд в Берлин (после трёх лет в Иерусалиме) совпал с первой эмигрантской волной, возобновил, сначала в Берлине, потом в Париже, издание «Рассвета», публиковал и свои романы. Сверх того «множество русско-еврейских журналистов проживало в Берлине в период 1920—1923 гг., работая в местной и заграничной эмигрантской печати». Тут и И. М. Троцкий из бывшего «Русского слова», Н. М. Волковысский, П. И. Звездич (во время Второй Мировой войны погиб от рук нацистов), меньшевик С. О. Португейс, под псевдонимом Ст. Иванович (из прежнего петербургского «Дня»), Отсюда же шли и пьесы Осипа Дымова-Перельмана, романы и повести В. Я. Ирецкого[455].

Берлин стал столицей и русских книгоиздательств: «в 1922-м году все эти русские издательства выпустили в свет больше русских книг и изданий, чем в тот год было выпущено в Германии немецких. Большинство книгоиздателей и книготорговцев были евреи»[456]. Из главных выделяются издательство И. П. Ладыжникова, принадлежавшее, ещё с мировой войны, Б. Н. Рубинштейну (классическая, современная и научно-популярная литература), уже с 1919 издательство «Слово», им заведовали И. В. Гессен и А. И. Каминка (серийные русские классики, эмигрантские писатели и философы, высокоценные исторические и мемуарные труды), издательство З. И. Гржебина (связанного и с Советами, многие его издания продавались в тогдашнем СССР), художественно отменные выпуски «Жар-Птицы» (А. Э. Коган). А также «Грани» под руководством А. Цацкиса, «Петрополис» и «Обелиск» (Я. Н. Блох и А. С. Каган), «Геликон» А.Г. Вишняка, «Скифы» И. Штейнберга. – В Берлине же вышла «Всемирная история еврейского народа» С. Дубнова, 10-томником на немецком, а по-русски – в течение 30-х годов, уже в Риге.

Рига и вообще города свободных стран Прибалтики (с немалым еврейским населением) оказались живыми центрами еврейской эмиграции. А ещё – «единственным общим языком у латышей, эстонцев и литовцев оказался русский», и поэтому «весьма влиятельной» стала рижская газета «Сегодня» (издатели – Я. И. Брамс и Б. Ю. Поляк). В ней «работало большое число русско-еврейских журналистов»: редактор М. И. Ганфман, после его смерти – М.С. Мильруд; «Сегодня вечером» редактировал Б. И. Харитон (оба были арестованы НКВД в 1940 и погибли в советских лагерях). В «Сегодня» печатались и экономист В. Зив, М. К. Айзенштадт (под псевдонимом Железнов, позже Аргус), из Берлина писал и Гершон Свет, парижским корреспондентом был Андрей Седых (Я. М. Цвибак), берлинским – Волковысский, женевским – Л. М. Неманов[457].

С конца 20-х годов, при экономической неустойчивости и быстром росте нацизма, Берлин начал терять своё значение эмигрантского культурного центра. «Рулю» пришлось закрыться в 1931. Эмиграция рассыпалась – но «главный поток устремился во Францию», особенно в Париж, который и без того был из важнейших центров эмиграции.

В Париже центральной эмигрантской и многотиражной газетой были «Последние новости», основанные «в начале 1920 года петербургским присяжным поверенным М. Л. Гольдштейном. Финансирование газеты принял на себя М. С. Залшупин», а через год газета перешла «в руки П. Н. Милюкова… Пока существование газеты не стало прочным, значительное содействие ей в области финансовой оказывал М. М. Винавер». «Правой рукой Милюкова» там был А. А. Поляков. «Передовицы и политические статьи» писал Кулишер-Юниус (в 1942 был арестован во Франции и погиб в концлагере). Иностранный отдел вёл М. Ю. Берхин-Бенедиктов, связанный с Жаботинским. Среди сотрудников и острый публицист С. Л. Поляков-Литовцев (а ведь научившийся «говорить и писать по-русски только в 15-летнем возрасте»), Б. С. Миркин-Гецевич (под псевдонимом Борис Мирский), видный кадетский публицист Пётр Рысс и другие. В «Последних новостях» появлялись и фельетоны И. В. Дионео-Шкловского, «популярно-научные» статьи Ю. Делевского (Я. Л. Юделевский). В качестве юмористов отличались Вл. Азов (В. А. Ашкенази), Саша Чёрный (А. М. Гликсберг), «король юмористов» Дон-Аминадо (Шполянский). «Последние новости» были самой распространённой из эмигрантских газет[458]. Шульгин назвал её «цитаделью политического еврейства и еврействующих русских»[459]. Седых счёл такое мнение «явным преувеличением». А политический накал вокруг газеты исходил ещё из того, что сразу после Гражданской войны её направление было – разоблачение, а от кого и травля Добровольческой армии. Отмечает и Седых: в Париже «раздел шёл не только по линии политической, но и национальной», «в состав редакции милюковской газеты входили многочисленные русско-еврейские журналисты», а «на страницах правого „Возрождения“ (за исключением, впрочем, И. М. Бикермана) еврейские имена, как правило, никогда не появлялись»[460]. (Впрочем, «Возрождение», позже других основанное, уже в 1927 сломилось, когда богач Гукасов отставил главного редактора П. Б. Струве.)

В Париже с 1920 по 1940 издавался и ведущий литературно-политический журнал «Современные записки», основанный и ведомый эсерами – Н. Д. Авксентьевым, И. И. Фондаминским-Бунаковым, В. В. Рудневым, М. В. Вишняком и А. И. Гуковским. Отмечает Седых: «Из пяти [его] редакторов… – трое были евреями. В 70 книгах «Современных записок» находим беллетристические произведения, статьи на разнообразные темы и воспоминания большого числа авторов-евреев». – «Иллюстрированную Россию» – она «давала в год в виде приложения 52 книжки классиков или произведений эмигрантских писателей» – издавал М. П. Миронов, петербургский журналист, затем Б. А. Гордон (в прошлом владелец «Приазовского Края»)[461]. (В литературном мире эмиграции состояли и крупные русско-еврейские имена – Марк Алданов, Семён Юшкевич, уже упомянутые Жаботинский и Юлий Айхенвальд, М. О. Цетлин (Амари), – однако литературная жизнь в этой книге вообще не рассматривается: это отдельная большая тема.)

Тут место особо выделить фигуру и судьбу Ильи Фондаминского (рожд. 1880). И сам из состоятельной купеческой семьи, и в молодости женясь на внучке чаеторговца-миллионера В. Я. Высоцкого, он, вступив в новосозданную партию эсеров, «большую часть своего состояния и приданого жены пожертвовал на революцию»[462], на закупку оружия. В 1905 дал толчок началу всеобщей политической стачки в России и сам участвовал в эсеровском штабе восстания. В 1906 эмигрировал в Париж, где близко сошёлся с Д. Мережковским и З. Гиппиус, стал интересоваться христианством. Вернулся в Петроград в апреле 1917. Летом 1917 был комиссаром Черноморского флота, затем депутатом Учредительного Собрания, после разгона его скрылся. С 1919 снова в эмиграции во Франции – ив рассматриваемый здесь период жил в Париже. «Современным запискам» он отдал много души и постоянного труда; печатал там и серию своих статей «Пути России». Играл большую роль в культурной жизни эмиграции, всячески поддерживал русских писателей и поэтов. На какое-то время ему удалось даже создать «Русский театр» в Париже. «В смысле кипучести, разносторонности, неутомимости и бескорыстия его дел… Илье Исидоровичу в эмиграции не было равных»[463]. От эсерства он отошёл, став христианским демократом. Вместе с «созвучными» ему Г. П. Федотовым и Ф. А. Степуном стал издавать христианско-демократический «Новый Град». «Всё более тяготел в эти годы к православию»[464]. «В июне 1940 бежал из Парижа от наступающих немецких войск», но вернулся, в июле 1941 арестован и отправлен в Компьенский лагерь под Парижем, «по некоторым сведениям там крестился… В 1942 был депортирован в Освенцим и уничтожен»[465].

По собственно еврейским вопросам – самым значительным органом был, с 1920 по 1924, парижский еженедельник «Еврейская трибуна», выходивший одновременно на французском и русском языках при ближайшем участии М. М. Винавера и С. В. Познера. В нём печатались и многие уже упомянутые журналисты из других газет.

А из-за океана подавала свой голос созданная в 1910 в Соединённых Штатах газета «Новое русское слово», издателем которой с 1920 был В. И. Шимкин, а главным редактором (с 1922) М. Е. Вейнбаум. Он вспоминал: «Газету часто критиковали, и было за что; над ней подшучивали, и не всегда без основания. Но она пускала корни и завоёвывала читателя»[466]. (На ней теперь стоит: «старейшая русская газета в мире» – да если судить только по годам, то и на 2 года старше «Правды». А остальные повсюду – в разное время, по разным причинам – захирели.)

Русские газеты национального или правого направления – возникали в Софии, Праге, даже и суворинское «Новое время» продолжалось в Белграде как «Вечернее время», – но все они лопнули или быстро сходили на нет, не оставив заметного следа. (Издатель «Руси» в Софии был убит.) Парижское «Возрождение» под руководством Ю. Семёнова (однако не в короткие годы редакции Струве) «не гнушалось антисемитских выпадов»[467].

Уехавшие вскоре после прихода большевиков – и вообразить не могли, что за адская пляска разыгралась в России. Верить слухам казалось невозможно. Свидетельств из «белого» лагеря старались не слышать. Но вот русские демократические публицисты (кадетка А. В. Тыркова-Вильямс, высланная в 1922 социалистка Е. Д. Кускова, бежавший эсер С. С. Маслов) один за другим принялись, ошеломляя эмиграцию, сообщать печатно – что в Советской России быстро растёт народный антисемитизм: «Юдофобство одна из самых резких черт на лице современной России. Может быть, она даже самая резкая. Юдофобство везде: на севере, на юге, на востоке, на западе. От него не гарантирует ни уровень умственного развития, ни партийная принадлежность, ни племя, ни возраст… Даже принадлежность к еврейству не страхует от него»[468].

Такого рода утверждения были поначалу встречены среди эмигрантов-евреев, уехавших раньше, с недоверием: отчего бы так? В «Еврейской трибуне», в те первые годы, можно было прочесть возражение: «русское еврейство, взятое в целом, как национальная группа, пострадало от большевизма едва ли не больше всех прочих национальных групп России»; а что касается «банального отождествления евреев и комиссаров» – то его-то и распускает «чёрная сотня». От прежнего представления, что народ в антисемитизме не погрешен, а главный источник антисемитизма был царизм, теперь потекло к представлению, что русский народ и сам по себе носитель его. А значит, и подавление народного черносотенства – в заслугу большевикам. (Иные стали и прощать им даже капитулянтский Брестский мир. Вот в «Еврейской трибуне» в 1924 вытащен был и такой нафталинный аргумент: «русская революция 1917 г., трагически докатившаяся до Брест-Литовска, помешала куда более тяжкой и роковой измене Царского Села».)[469]

Но сведения подтверждались, а тут и в самом зарубежьи ясно проступили противоеврейские настроения значительной части русской эмиграции. «Союз Спасения России» (почитавший в. кн. Николая Николаевича) издавал листовки для СССР в таком духе: «Красной Армии. Семь лет евреи царствуют в Великой России…» – «Русским Рабочим. Вас уверяли, что вы будете хозяевами страны, что создадут «диктатуру пролетариата». Где же она? Кто у власти теперь во всех городах республики?..» – В СССР эти листовки, конечно, не попадали, но еврейскую эмиграцию пугали и оскорбляли.

С. Литовцев писал: «В начале двадцатых годов эмигрантский антисемитизм носил прямо-таки болезненный характер – это была своего рода белая горячка»[470]. Да много шире: в первые годы после победы большевиков – осудительные и недоброжелательные выводы против евреев делали многие в Европе, «отождествление большевизма с иудаизмом стало общепризнанной модой современного европейского мышления. И было бы смешно утверждать, что лишь антисемиты проповедуют эту социально-политическую ересь»[471]. Может быть, д-р Пасманик в 1922 спешил с выводами? но писал он тогда так: «Во всём цивилизованном мире, среди всех наций и среди членов всех социальных классов и политических партий, укрепилась вера в то, что евреи играют решающую роль в возникновении и во всех проявлениях большевизма. Наш личный опыт доказал нам, что этого мнения придерживаются не только отъявленные антисемиты, но и… представители демократической общественности… ссылаются на факты, т е. на роль евреев в большевистском движении не только в России, но и в Венгрии, в Германии и повсюду, где оно появлялось. При этом явные антисемиты не очень считаются с правдой. Для них все большевики – евреи и все евреи – большевики»[472].

Годом позже писал и Бикерман: «Волны юдофобии заливают теперь страны и народы, а близости отлива ещё не заметно»; «не только в Баварии или Венгрии… не только в государствах, частью или полностью образовавшихся из обломков великой прежде России… но также в странах, смутой пощажённых, а от России отделённых целыми материками и океанами… В Германию приезжали японские учёные знакомиться с антисемитской литературой: и на далёких островах, где евреев почти нет вовсе, заинтересовались нами… Именно юдофобия: страх перед евреем как перед разрушителем, вещественным же доказательством, пугающим и ожесточающим, служит плачевная участь России»[473].

И в совместной декларации «К евреям всех стран!» (1923) эта группа авторов писала тревожно: «Никогда ещё над головой еврейского народа не скоплялось столько грозовых туч»[474].

Сказать ли, что авторы эти, по своей чувствительности, – преувеличивали? сгустили несуществующие угрозы? Но тут уже как грозно, с нашим поздним знанием, прозвучало и предупреждающее упоминание об «антисемитской литературе в Германии».

«Мнение, что большевизм создан евреями», было уже столь распространено в Европе (и это было «среднее мнение французской и английской обывательщины», отмечает Пасманик), что его поддержал даже зять Плеханова Жорж Бато, высказав в своей книге[475], что евреи – вообще революционеры, по своей природе: «так как иудаизм проповедует идеал социальной справедливости на земле… то он вынужден отстаивать революцию». Пасманик приводит высказывания Бато: «В продолжение веков… евреи всегда были против установленного порядка… Это не означает, что евреи сделали все революции или что они были их единственными или даже главными авторами; они помогают революциям и участвуют в них»; «Можно с полным правом утверждать, как это делают многие русские патриоты, часто даже из среды очень передовых людей, что Россия теперь агонизирует под властью еврейской диктатуры и еврейского террора»; «Беспристрастное изучение мирового положения позволяет констатировать общее возрождение антисемитизма, направленного не столько против евреев, как личностей, сколько против проявлений еврейского духа»[476]. – Также и англичанин Илэр Беллок[477] пишет о «еврейском характере большевистской революции», а то и просто: «еврейская революция в России». И «кто жил в последнее время в Англии», добавляет Пасманик, «знает, что мнение Беллока не представляет собою исключения». Книги и того и другого «пользуются огромной популярностью в публике»; «заграничные публицисты доказывают, что все разрушительные идеи последнего столетия распространены евреями, благодаря именно иудаизму»[478].

«Мы обязаны защищаться», пишет Пасманик, «потому что мы не можем отрицать очевидных фактов… Мы не можем ограничиться заявлением, что еврейский народ не отвечает за те или иные действия отдельных его членов… Наша цель… не только спор с антисемитами, но и борьба с большевизмом… не только парировать удары, но наносить их тем, которые провозгласили царство Хама… Борьбу с Хамом обязаны вести и Иафет и Сим, и эллины, и иудеи». – Где действительно надо искать корни большевизма? – «Большевизм прежде всего – антикультурное явление… это – проблема русская и всемирная, а не результат злодеяний каких-то «Сионских мудрецов»[479].

«Обязанность защищаться» остро сознавалась евреями ещё и потому, что послевоенная Европа и Америка были затоплены огромными тиражами как раз «Протоколов сионских мудрецов», распространившихся внезапно и мгновенно: за 1920 год – 5 изданий в Англии, по нескольку в Германии и Франции, полумиллионный тираж в Америке, напечатанный Генри Фордом. – «Неслыханный успех «Протоколов», переведенных на многие языки, показывал, насколько была широка вера в большевистскую революцию как еврейскую»[480]. – Английский учёный Норман Кон: «в годы, непосредственно следовавшие за первой мировой войной, когда „Протоколы“ выплыли из тумана и прогремели по всему миру, множество вполне здравомыслящих людей отнеслись к ним совершенно серьёзно»[481]. Подлинность их поддержали тогда лондонские «Тайме» и «Морнинг пост», – однако уже в августе 1921 «Таймс» опубликовал серию статей своего стамбульского корреспондента Филиппа Грейвса, где сенсационно обнажались обширные текстовые заимствования «Протоколов» из политического памфлета Мориса Жоли, имевшего мишенью Наполеона III («Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье, или Макиавеллистская политика в XIX в.», 1864). В своё время весь тираж памфлета был арестован и изъят французской полицией.

На Запад «Протоколы» попали из охваченной Гражданской войной России.

Публицистическая подделка, изготовленная в начале века (в 1900 или в 1901), «Протоколы» впервые были напечатаны в 1903 в Петербурге. Их инициатором и «заказчиком» считают П. И. Рачковского, возглавлявшего Заграничную Агентуру Департамента Полиции с 1884 по 1902, главным исполнителем – Матвея Головинского, агента охранки с 1892, сына петрашевца В. А. Головинского (впрочем, новые версии появляются по сей день). Хотя «Протоколы» переиздавали ещё и в 1905, 1906, 1911– они практически не получили распространения в дореволюционной России: «не нашли широкой поддержки в русском обществе… Распространители не смогли заручиться и поддержкой двора»[482]. После многих безуспешных попыток «Протоколы» всё же были представлены Николаю II в 1906 году и произвели на него сильное впечатление. На полях пометы: «Какое предвидение!», «Какая точность исполнения!», «Наш Пятый год точно под их дирижёрство!», «Не может быть сомнений в их подлинности». – Но, когда правые деятели предложили проект широкого использования «Протоколов» для защиты монархии, премьер П. А. Столыпин распорядился произвести секретное расследование их происхождения. Дознание вскрыло несомненный подлог. Государь был потрясён докладом Столыпина, но написал твёрдо: «Протоколы» изъять. Нельзя чистое дело защищать грязными способами»[483]. – И затем уж «отрицательное отношение властей России к „Протоколам сионских мудрецов“ проявлялось жёстко: никаких ссылок на „Протоколы…“ не допускалось даже во время подготовки процесса М. Бейлиса»[484].

Но «1918 был переломным в истории «Протоколов»[485]. После захвата власти большевиками, после убийства царской семьи и в раскате Гражданской войны – интерес к «Протоколам» бурно оживился, стал массовым. Их издавали и переиздавали отделения ОсвАга в Новочеркасске, Харькове, Ростове-на-Дону, Омске, Хабаровске, Владивостоке, они имели широкое хождение и в Добровольческой Армии, и в населении (а позже в среде русских эмигрантов, особенно в Софии и Белграде).

«После победы большевиков распространение «Протоколов» в России было запрещено», преследовалось уголовно, но «в Европе завезенные белой эмиграцией «Протоколы» сыграли зловещую роль в становлении идеологии правых движений, особенно национал-социализма в Германии»[486].

Разоблачение «Протоколов» как подлога, и вообще отрицание знака равенства между большевиками и еврейством, составило значительную часть публицистической жизни либеральной эмиграции 20-х и 30-х годов. Из русских имён тут наиболее отметны – Милюков, Родичев, Бурцев, Карташев.

Историк церкви, православный богослов, но и общественный деятель, А. В. Карташев писал о неприемлемости Для христианина антисемитизма ещё в дореволюционном сборнике «Щит»[487], нами много цитированном. В 1922 в эмиграции он написал предисловие к книге Ю. Делевского о «Протоколах»[488]. В 1937 с такой же просьбой – о предисловии для своей книги – к Карташеву обратился Бурцев. Карташев в предисловии написал: «Человек здравого смысла, доброй воли и небольшой научной дисциплины ума просто не может даже серьёзно обсуждать вопрос о подлинности этого полицейско-публицистического подлога, в своём роде талантливого, ибо заразительного для невежд… Нечестно, после неопровержимо вскрытого подлога, поддерживать явную ложь. Нечестно и обратное: из лёгкой победы над фальсификаторами „Протоколов“ делать дешёвый адвокатский софизм… Полуистина есть ложь. А полная истина состоит в том, что еврейский вопрос стоит перед миром как один из трагических вопросов истории. И он не может быть разрешён ни дикарскими погромами, ни клеветой и ложью, а только честными и открытыми усилиями всего человечества. Погромщики и наветники крайне затрудняют здравую и честную постановку вопроса, оглупляют его и сводят к абсурду. Они сбивают с толку и самих евреев, всё время выдвигающих свою „угнетённую невинность“ и ждущих от всех только сострадания и какого-то обязательного юдофильства». – Разоблачение этого «громкого апокрифа» Карташев считал несомненным «нравственным долгом», одновременно полагая, что, «прочищая глаза невежд от пыли „Протоколов“, недопустимо этим вновь засорять зрение, делая вид, будто этим снимается еврейский вопрос»[489].

«Еврейский вопрос», в самом деле, ни статьями, ни книгами не снимался. Вот новая реальность в положении евреев в 20-е годы в Прибалтике и Польше. Хотя в прибалтийских государствах «евреям удавалось в течение ряда лет сохранять за собой влиятельные позиции в торговле и промышленности»[490], – евреи испытывали на себе давление среды. «Добрая половина русского еврейства вошла в состав отщепившихся от России новых государств… Новые государства с тем большим усердием насаждают каждое свой национализм, чем меньше они уверены в своей прочности»[491]. Там «евреи чувствуют себя окружёнными враждебной и к тому же активной, неугомонной стихией. То выставляется требование: евреев в высшей школе должно быть пропорционально не больше, чем в армии… то в житейском обиходе атмосфера сгущается до того, что еврею дышать становится невозможно… В среде самоопределившихся народов войну против евреев ведёт само общество: студенты, военные, политические партии, улица». И. Бикерман заключил, что «еврей, разбивавший себе лоб за самоопределение народов, готовил для себя и своих стеснения: более тесную зависимость от чужой жизни»[492]. – «Положение евреев в Латвии, Эстонии и Литве буквально трагическое. Вчерашние угнетённые быстро вошли в роль угнетателей, притом крайне плебейских угнетателей, не стыдящихся своей грубой антикультурности»[493].

И вот оказалось, «что распад России означает также распад русского еврейства», история парадоксально показала, что единая Российская Империя, даже с её притеснениями, была для евреев благоприятнее. И вот в этих отколовшихся лимитрофах «евреи являются верными хранителями русского языка, русской культуры и ждут не дождутся восстановления великой России. Школы, в которых ведётся ещё преподавание на русском языке, заполняются еврейскими детьми», а языку нововозникшего государства учиться не хотят. «В этих государствах-клетушках русский еврей, изведавший жизнь на широком просторе великой Империи, чувствует себя стеснённым, сдавленным и пониженным в своём гражданском уровне, – несмотря на все права и автономии… Поистине судьбы нашего народа тесно связаны с судьбой великой России»[494].

Впрочем, международная позиция еврейства в кругах Версальского мира, и в частности в Париже, была крепка, и особенно в отношении сионизма. «В июле 1922 Лига Наций признала всемирную Сионистскую организацию в качестве «Еврейского Агентства», представляющего сперва, и главным образом, интересы сионистов, потом и несионистов, и подкреплявшее также положение евреев в странах Европы[495].

Сионистам же Бикерман ставил в вину, что они видят «для России… раздробление как идеальное состояние. Поэтому организация русских сионистов именует себя не русской, не российской, а русско-украинской. Поэтому сионисты и родственные им еврейские группы так усердно братались с украинскими самостийниками»[496].

Советская Россия после Гражданской войны погрузилась в глухое безмолвие. Отныне – и на десятилетия вперёд – были задушены всякие независимые голоса, гудел только казённый трубёж. Тем более страстно кипела эмиграция. Весь разброс её, от анархистов до монархистов, озаряли сполохи боли, напряжённые споры: кто же и насколько виновен во всём происшедшем?

Поднялась дискуссия и внутри эмигрантского еврейства.

По оценке Бикермана в 1923: «Еврей на всё отвечает привычным жестом и привычными словами: известное дело – мы во всём виноваты; где бы ни стряслась беда, будут искать и найдут еврея. Девять десятых из того, что пишется в еврейских повременных изданиях по поводу евреев и России, составляет только пересказ этой стереотипной фразы. Так как всегда и во всём мы виноваты, конечно, быть не можем, то еврей делает отсюда весьма лестный для нас и, на первый взгляд, житейски весьма удобный вывод, что мы всегда и во всём правы»[497].

Однако стоит задуматься: «Догму о спасительности революции для евреев еврейское общество яро отстаивало тогда [до революции], не менее горячо стоит за неё и теперь». И даже еврейские организации, собирающие помощь страдающим в СССР соплеменникам, при сборе средств в странах Запада «разоблачают, принижают, охаивают всё и всех, что было в России до большевиков и до революции силой, оберегавшей и строившей», ведь теперь «большевицкая Россия легко превратилась в обетованную землю», там равенство и социализм. Много евреев, выходцев из России, осело и в Соединённых Штатах, и «среди них очень легко распространяются пробольшевицкие идеи»[498]. Еврейское настроение: лучше большевизм, чем реставрация царизма. Распространено «мнение, что падение большевизма в России неизбежно грозит еврейству новою волною кровавых погромов и массовым истреблением… И на этом основании большевизму отдаётся предпочтение, как меньшему злу»[499].

А тут подкатил и НЭП – так большевики эволюционируют к лучшему! они никак не пропащие! Разжались экономические тиски – так тем более большевики стали приемлемы. «НЭП, а там концессии, как-нибудь устроимся»[500].

Назвать еврейскую эмиграцию пробольшевицкой – нельзя. Но большевицкий строй не был для неё главным врагом, а у многих сохранялась к нему и благосклонность.

Однако примечателен и случай с эмигрантом-евреем литератором Горянским, глумливо поданный в виде насмешливого фельетона в советской газете[501]. В 1928 уже тогда прославленный Бабель (и уже сильно прохвастанный своей близостью к ЧК) для художественного настроя «временно проживал» в Париже, зашёл в кафе «Ротонда» и, увидев «старого знакомого», видимо по Одессе, великодушно протянул ему руку: «Здравствуйте, Горянский». А Горянский встал – и с презрением отвернулся от протянутой руки.

При развитии же гитлеризма в Германии – предпочтение большевизма естественно укоренилось в общееврейском общественном мнении ещё надолго.

М. Вишняк укорял: на 1-м Всемирном еврейском конгрессе в Женеве в августе 1936 отношение к большевицкой власти, ярко выраженное Н. Гольдманом, было по сути таким: «Если приемлют и даже заискивают перед большевиками» всякого рода свободолюбивые правительства и организации – то «почему не идти тем же путём и энтузиастам еврейского национально-культурного единства?.. И только прямая сопричастность Москвы к антиеврейским бесчинствам в Палестине подняла на несколько градусов возбуждение руководящих кругов конгресса против политики советской власти. И то… лишь в форме возмущения запретом древнееврейского языка… запретом эмиграции из СССР в Палестину и, наконец, непрекращающимся мучительством сионистов в политизоляторах и концлагерях. Тут Н. Гольдман наглел и нужные слова, и должное вдохновение»[502]. – И в 1939, накануне Второй Мировой войны, ещё отмечалось: «нельзя отрицать, что среди зарубежного русского еврейства» настроение: делать «ставку на неприкосновенность советской диктатуры», лишь бы не было погромов[503].

И как же тогда относиться к большевикам-евреям? И. Бикерман: «Быль молодцу не в укор – так можно… определить отношение еврейской общественности к вышедшим из нашей среды большевикам и к их сатанинской злобе. Или по-современному: евреи имеют право иметь своих большевиков», эту «декларацию прав [я] слышал тысячи раз»; на собрании евреев-эмигрантов в Берлине «один за другим выходили на трибуну почтенный кадет, просто демократ, сионист» – и все «провозглашали это право евреев иметь своих большевиков», «заявления своего права на уродство»[504].

«А последствия этой словесности таковы: общественное мнение еврейства всего мира отвернулось от России и повернуло в сторону большевиков»; «когда хорошо известный нам, старый, заслуженный еврейский общественный деятель – белый ворон – предложил в одной из европейских столиц высокому еврейскому сановнику духовного звания организовать протест против казней православных священников в России [т е. в СССР], тот, подумав, ответил ему, что это значило бы бороться против большевиков, чего он не считает возможным делать, так как падение большевицкой власти приведёт к еврейским погромам»[505].

А если с большевиками жить можно – то что думать о Белом движении? Когда в ноябре 1922 в Берлине Иосиф Бикерман выступил на собрании в 5-ю годовщину основания Белой армии – еврейское общество было, в общем, возмущено, восприняло это как оскорбление еврейства.

Между тем д-р Д. С. Пасманик (на германском фронте до февраля 1917, затем в составе Белой армии до мая 1919, когда оставил Россию) уже окончил и в 1923 опубликовал в Париже цитированную нами книгу «Русская революция и еврейство (Большевизм и иудаизм)», в которой горячо оспаривал повсюду звучавшее истолкование – объяснять большевизм еврейской религией: «отождествление иудаизма и большевизма представляет собою огромную опасность для всего мира». В 1923 же году он вместе с И. М. Бикерманом, Г. А. Ландау, И. О. Левиным, Д. О. Линским (тоже бывшим в составе Белой армии) и B. C. Манделем образовал «Отечественное Объединение русских евреев за границей». В том же году эта группа опубликовала обращение «К евреям всех стран!» и вскоре издала в Берлине сборник «Россия и евреи».

Взятую задачу и своё состояние они описывают так. Пасманик: «Невыразимая боль еврея и неизбывная тоска русского гражданина» диктовали эту работу. «Не легко было выработать гармоническое отношение к русскому и к еврейскому вопросам в связи со всеми мрачными явлениями последних лет. Мы… старались слить воедино интересы возрождённой России и страждущего русского еврейства»[506]. – Линский: «Безмерное горе» тем, кто, «сознавая свою принадлежность к еврейскому народу, одновременно с той же интенсивностью сознают себя русскими людьми». Гораздо легче тому, у кого «одно из русл, по которому движется поток сознания, иссыхает, почему человек чувствует себя только евреем или только русским, сообразно с чем и упрощается его позиция на поле трагического опыта России… Подлые годы революции погасили… ростки надежд» на сближение еврейского и русского, какие появились перед самой войной; теперь «активно проявляется… русско-еврейское отталкивание»[507]. – Левин: «На нас лежит обязанность по возможности добросовестно и объективно разобраться в причинах и размерах участия евреев в революции. Это… может иметь известное влияние на дальнейшее соотношение между русскими и евреями»[508]. – Соавторы Сборника правильно предупреждали и русских – не путать смысл Февральской революции с участием евреев в ней. Бикерман даже и приуменьшал такое участие (да современникам большей частью и неясна была сравнительная роль ИК СРСД и Временного правительства). Однако, полагал он, после Октября – «из права иметь своих большевиков вытекала бы для еврейского народа обязанность иметь своих правых и крайних правых, полярно противоположных большевикам»[509]. – Пасманик: «Большевистский коммунизм во всех его видах и формах… злой и неизменный враг еврейства, ибо он прежде всего – враг личности вообще и культурной личности в особенности»[510]. – «Связанные многообразными и тесными узами с нашей родиной – с государственным порядком, хозяйством, культурой страны – мы не можем благоденствовать, когда всё вокруг нас гибнет»[511].

Нельзя не увидеть, что эта группа авторов понимала всё значение российского крушения – предельно отчётливо. При описании тех лет мы естественно так много черпаем от этих людей, с верой, что их горькие, но совсем не «самоненавистные» мысли могут быть наконец поняты, осмыслены – глубинно.

В их Воззвании 1923 года читаем: «Отечественное объединение русских евреев исходит из твёрдого убеждения, что и для евреев, как и для всех населяющих Россию племён, большевики есть наибольшее из возможных зол… Пора еврею перестать с опаской оглядываться, не грешит ли он против революции… Не погрешить бы против родной страны [России] и родного народа [еврейского]»[512].

Состояние же еврейского сознания в начале 20-х годов, по мнению авторов Сборника, никак не таково. «Едва ли не во всех слоях и кругах российского населения происходит… процесс самокритики, осмысливания происшедшего… Справедливы ли или нет эти обвинения и покаяния, они во всяком случае обнаруживают работу и мысли, и совести, боль сердца… Не будет преувеличением сказать, что всего менее заметна подобная работа в еврейской интеллигенции – ив этом бесспорно сказывается некая её болезненность… Извне глядя, можно подумать, что с точки зрения рядового еврейского интеллигента… всё обстояло вполне благополучно»[513]. Для него «виноваты все посторонние – правительство, генералы, крестьяне. Мы же ни при чём… Мы ни в малейшей степени не были кузнецами своей судьбы и судьбы окружающих; мы – случайный прохожий, на которого обрушилась балка»; «содействовали разрушению [реальности], а по разрушении – не заметили своего участия в этом деле»[514].

Особенная боль для авторов Сборника – евреи-большевики. «Грех, который в себе самом носит уже возмездие, ибо какое может быть большее несчастие для народа, чем видеть своих сынов беспутными»?[515] – «Не только то важно, что нашлись и понадобились русской смуте такие-то люди, что таких-то людей произвела еврейская среда; а то существенно, что они не встретили достаточного отпора в своей среде, достаточного противодействия»[516]. – «Мы обязаны взять на себя всю борьбу специально с большевиками-евреями, с разными евсекциями и вообще с еврейскими комиссарами»[517].

Заметим, что не одни эти авторы объясняли, почему российское (теперь и эмиграционное) еврейство должно бороться с большевизмом. Вот и на страницах «Еврейской трибуны»: «В случае же сметения большевизма в России бурею народного негодования, на еврейство, в глазах масс, могла бы падать ответственность за продление жизни большевизма… Лишь активное участие евреев в борьбе за ликвидацию большевизма гарантирует благо еврейства в общем деле спасения России»[518].

Бикерман предупреждал и так: если мы поддерживаем большевиков «по принципу: своя рубаха ближе к телу», то «не забудем, что тем самым мы и русскому человеку должны предоставить право заботиться о своей рубахе, которая ему ближе: клич «бей жидов, спасай Россию» получает освящение»[519].

А – к Белой армии? «Недостойное отношение евреев к людям, подъявшим на свои рамена безмерно тяжкое бремя борьбы за Россию, за миллионы безответных и безвольных, свидетельствует о глубоком моральном распаде, об извращении сознания…» Тогда, как «все мы, и евреи, и не-евреи, покорно подставляли выю под ярмо и спину под палку, отдельные русские люди, мужественные и гордые, просочившись сквозь все заставы, собравшись с обрывков фронта, разорванного в клочья, сплотились и подняли знамя борьбы… Уж то, что они посмели в этих условиях бороться, поднимает этих людей и их дело на ту высоту, на которой история записывает только подвиги нетленные. И эти люди стали предметом поношения» стольких евреев, «их клеймит каждый праздно-болтающий язык»; «вместо трагизма мы видим повальное легкомыслие, безграничную распущенность слова, торжествующее верхоглядство». Но «Россия, за которую боролись белые, нам не чужая; она тоже нам «своя рубаха»[520]. – «Еврейство должно было биться за белое дело, как за дело спасения самого еврейского народа, ибо… только в восстановлении и в срочном спасении русской государственности найдёт спасение еврейство от той гибели, которая никогда так близко к нему не подходила, как в наши годы»[521].

(И Гибель – действительно подходила, хотя и не с той стороны.)

Сегодня, после советских десятилетий, кто оспорит эти доводы? Немногие авторы – еврейские или русские – видели столь далеко вперёд. А еврейское эмиграционное общество в целом – отвергло эти мысли. И тем – сорвалось на испытании очередным историческим периодом. Возразят: но это не принесло еврейству ощутимого, большого вреда, тем более Катастрофы, какую принёс гитлеризм. Да, не принесло сравнимого физического вреда, – но, в перспективе всей Истории, – отметный духовный ущерб, в частности в успехе большевизма изгонять еврейскую религию из страны, где когда-то она хранила заветные свои корни. И ещё: та, среди евреев, «ставка на большевизм» повлияла и на общий ход событий в Европе.

Авторы Сборника 1923 года тщетно взывали: «В многовековой истории еврейского рассеяния… не было ещё политической катастрофы, столь глубоко угрожающей нашему национальному бытию, как крушение Русской Державы, ибо никогда ещё живые силы еврейского народа не были в такой мере собраны воедино, как в прежней, живой России. Даже распад Арабского халифата вряд ли может сравниться с постигшим нас ныне бедствием»[522]. – «Для единого русского еврейства распад России на отдельные национальные самоопределяющиеся государства представляется национальным бедствием»[523]. – «Если в просторе русских земель, в безбрежности русской души нет места евреям, то и нигде на земле не отыщется [им] простора… Горе нам, если не уразумеем»[524].

Конечно, к самому концу XX века можно и легко отвергнуть эти грозные предсказания, хотя бы по основаниям физическим: и простора на Земле открылось бывшим российским евреям вполне достаточно, и своё еврейское государство возникло и утвердилось, а Россия лежит в разгроме, в таком бессилии и унижении, что предупреждение авторов Сборника, как надо считаться с нею, уже выглядит сильным преувеличением, неудавшимся пророчеством. И размышлять над ним остаётся по струне духовной, так неожиданно связавшей наши два народа в Истории.

«Если Россия нам не родина, тогда мы иностранцы и уже наверное не имеем права вмешиваться в жизнь страны»[525]. – «Россия будет жить, и возрождение её должно стать нашим национальным делом, делом всего… русского еврейства»[526]. – И наконец – уже отчаянной разрядкой на полстраницы: «Судьбы русского еврейства неразрывно связаны с судьбой России; надо спасать Россию, если мы хотим спасти еврейство… евреи должны бороться с растлителями великой страны плечо о плечо со всеми антибольшевиками; совместная дружная борьба с общим врагом оздоровит атмосферу и значительно ослабит разлившийся широкой волной антисемитизм; только спасая Россию, можно будет предотвратить еврейскую катастрофу»[527].

Катастрофу! – то сказано было за 10 лет до прихода Гитлера к власти, за 18 лет до его ошеломительного продвижения по территории СССР и до начала его программы истребления евреев. А не помешало бы Гитлеру столь легко, столь успешно проповедовать в Германии ненависть к «евреям и коммунистам», ставить между ними знак равенства, – если бы очевидными и упорными борцами против советской власти были евреи? Авторы этого Сборника, их духовные поиски, их пророчество чутьём улавливали уже тогда шагавшую на еврейство Катастрофу, однако ошиблись в пространстве и не предвидели других роковых движений. Смысл же этого грозного предупреждения остался неуслышанным.

В истории русско-еврейских отношений я не знаю ничего подобного этому сборнику «Россия и евреи». Он оказался разителен в своё время для евреев в эмиграции. Представим, насколько больно было слышать такое из еврейских уст, изнутри самого еврейства.

С русской стороны – мы никак не должны на этот сборник взглянуть поверхностно. Наоборот, брать с него пример: как, любя свой народ, уметь говорить о своих ошибках, где нужно – и беспощадно. И – нигде не чуждаясь, не ставя себя отдельно от своего народа. Самый верный путь к общественной истине – признавать свои ошибки, с каждой, с любой стороны.

Отдав этим авторам много времени и раздумий (и читателя вовлеча), я хотел бы краткие сведения о них сохранить в нашей книге.

Иосиф Менассиевич Бикерман (1867—1942). – Из бедной мещанской семьи. Учился в хедере, в ешиботе, с 15 лет – самостоятельная борьба за существование; в трудных условиях жизни пробивался самообразованием. В 1903 окончил (с двухлетним перерывом на исключение за студенческие волнения) историко-филологический факультет Новороссийского университета. Противник сионизма как идеи, по его мнению, призрачной и реакционной. Призывал евреев, не отказываясь от духовной индивидуальности, объединяться с прогрессивными силами России в борьбе за благо общей родины. Дебютировал большой статьёй о сионизме в «Русском богатстве» (1902, № 7), вызвавшей отклики даже за границей. В 1905 принял широкое участие в Освободительном движении. Был сотрудником «Сына Отечества», «Русского богатства», «Нашего дня», «Бодрого слова». – В эмиграции печатался в парижском «Возрождении», когда им руководил П. Б. Струве.

Даниил Самойлович Пасманик (1869—1930). – Сын меламеда (учителя в хедере). В 1892 окончил медицинский факультет Цюрихского университета, после чего семь лет был практикующим врачом в Болгарии. В 1899—1905 – приват-доцент медицинского факультета Женевского университета. С 1900 примкнул к сионистскому движению и стал одним из его виднейших теоретиков и публицистов. В 1905 вернулся в Россию, сдал и тут необходимый экзамен на врача. Вёл борьбу за гражданские права евреев в России. Выступал против Бунда, разработал теорию движения «Поалей-Цион». В 1906—1917 член ЦК сионистской организации в России. Член редакции журнала «Еврейская жизнь», затем «Рассвета». Напечатал много статей в «Еврейском мире» и «Еврейской энциклопедии». Работы по медицине публиковал в специальных изданиях на немецком и французском. Война 1914 застала Пасманика в Женеве, откуда он с трудом добрался до России, вступил в армию и служил в полевых госпиталях до февраля 1917. После Февральской революции вступил в партию кадетов. Поддерживал ген. Корнилова и Белое движение. В 1918—1919 участвовал в краевом правительстве Крыма, был избран председателем Союза еврейских общин Крыма. В 1919 эмигрировал во Францию. В 1920—1922 совместно с В. Л. Бурцевым редактировал в Париже белоэмигрантскую газету «Общее дело». Из сотен его статей и десятков книг надо выделить: «Странствующий Израиль. Психология еврейства в рассеянии» (1910); «Судьбы еврейского народа. Проблемы еврейской общественности» (1917); «Русская революция и еврейство (Большевизм и иудаизм)» (1923); «Революционные годы в Крыму» (1926); «Что такое иудаизм?» (франц. изд., 1930).

Исаак Осипович Левин (1876—1944). – Историк, публицист. До революции – внешнеполитический обозреватель «Русских ведомостей» и журнала П. Б. Струве «Русская мысль». В эмиграции сначала в Берлине. Член Русского научного института, сотрудник «Руля», «Русских записок» и историко-литературного альманаха «На чужой стороне»; выступал с докладами (в частности – о германском антисемитизме). Году в 31-32-м переехал в Париж. Был вдов, жил в большой нищете. Среди его работ – «Эмиграция французской революции» и книга о Монголии (по-французски). При германской оккупации зарегистрировался «по расовой принадлежности». В начале 1943 – взят. Недолго был в концентрационном лагере под Парижем, затем этапирован. Погиб в нацистском лагере в 1944.

Григорий (Гавриэль) Адольфович Ландау (1877—1941). – Сын видного публициста и издателя А. Е. Ландау. В 1902 закончил юридический факультет Петербургского университета. С 1903 выступал в периодике (газеты «Восход». «Наш день», «Еврейское обозрение», журналы «Бодрое слово», «Еврейский мир», «Вестник Европы», «Современник», «Северные записки»); участник ежегодника «Логос». Один из создателей «Еврейской демократической группы» (1904) и «Союза для достижения полноправия евреев в России» (1905). Видный кадет, член ЦК кадетской партии. В августе 1917-участник Государственного Совещания в Москве. С декабря 1917 член Исполкома петроградской еврейской общины. В 1919 эмигрировал в Германию, с 1922 по 1931 заместитель И.В. Гессена в газете «Руль». Помимо «Руля» печатался в журнале «Русская мысль», еженедельнике «Россия и славянство», сборниках «Числа» и др. Часто выступал с докладами на эмигрантских вечерах (в 1927 в докладе «Евразийское обольщение» критиковал «евразийство», как отрицающее ценности российской истории и ведущее к идейному большевизму). Из нацистской Германии перебрался в Латвию, сотрудничал в рижской газете «Сегодня». В июне 1941 арестован НКВД, в ноябре того же года умер в Усольлаге (близ Соликамска)[528].

Среди его трудов: «Шутовская культура» («Наш день», 1908); статья «Сумерки Европы» («Северные записки», 1914, № 12), предвосхитившая «многое, что впоследствии создало мировую славу Освальду Шпенглеру»[529], затем одноимённая книга (Берлин, 1923); «Польско-еврейские отношения» (Пг., 1915); «О преодолении зла» (в кн. «Труды рус. учёных за границей», т. 2, Берлин, 1923); «Византиец и иудей» («Рус. мысль», 1923, № 1-2); «Тезисы против Достоевского» («Числа», кн. 6, Париж, 1932); «Эпиграфы» (Берлин, 1927). Многое, написанное им, прошло мимо внимания современников. По консервативности своего духа не был принят прогрессивной общественностью. Глубокий мыслитель.

О Д. О.Линском (в Гражданскую войну бывшем в Белой армии) и В. С. Манделе (активном участнике политических собраний 1907—1918 в России, эмигрировавшем в Берлин, ум. 1931) нам не удалось найти сколько-нибудь значимых сведений.

А увещания и упрёки поведению евреев-эмигрантов в 20-е годы – были в Сборнике ещё открытей и резче того. Они призывали соплеменников «сознать свою ошибку и не судить ту Великую Россию, в которой они жили и с которой они сжились в течение сотни лет»; надо бы «вспомнить, как они требуют справедливости к себе и как они недовольны, когда их осуждают всех огульно за деяния отдельных лиц»[530], надо не бояться «взвалить часть ответственности за всё происшедшее и на плечи еврейства»[531]. – «Прежде всего точно определить свою долю ответственности и тем самым опровергнуть клеветы антисемитов… Это вовсе не означает приспособление к антисемитизму, как об этом протрубили некоторые еврейские демагоги… Это признание важно для нас самих, это – нагл моральный долг»[532]. – «Еврейство должно пойти правым путём, соответствующим великой мудрости его религиозных заветов, ведущим к братскому примирению с русским народом… Строить вековое здание русского дома и еврейского жилища»[533].

А «мы сеем бури и ураганы и хотим, чтобы нас ласкали нежные зефиры… Поднимется, я знаю, вопль: оправдывает погромы!.. Я знаю цену этим людям, мнящим себя солью земли, вершителями судеб и во всяком случае светочами во Израиле… Они, с уст которых не сходят слова: чёрная сотня и черносотенцы, [-] сами чёрные, тёмные люди, подлинные viri obscuri, никогда не разумевшие… величия творческих сил в истории…» От нас требуется «с повелительной необходимостью, чтобы мы меньше выпячивали свою боль, меньше кричали о своих потерях. Пора нам понять, что плач и рыдания… чаще [свидетельствуют] о душевной распущенности, о недостатке культуры души… Ты не один в мире, и печаль твоя не может заполнить вселенной… выставление напоказ своего только горя, своей только боли свидетельствует… о неуважении к чужому горю, к чужим страданиям»[534].

Звучит – как сегодня сказано. И – всем нам.

И тех слов не должны бы отменить ни миллионы полегших в тюрьмах и лагерях ГУЛага, ни миллионы удушенных в нацистских лагерях.

В тот год – доклады авторов Сборника в Отечественном Объединении евреев «были встречены великим возмущением» эмигрантской еврейской общественности. «Даже признавая, гласно или молчаливо, правильность фактических указаний и анализов, выражали негодование или удивление по поводу решимости с ними выйти на гласную арену. Несвоевременно-де говорить об евреях, критиковать, устанавливать их революционные грехи и ответственность, когда еврейство пережило и когда ему может быть ещё предстоит столько бедствий»[535]. Авторов Сборника «объявили чуть ли не „врагами народа“ [еврейского], подсобниками реакции и союзниками погромщиков»[536].

«Еврейская трибуна» в те месяцы отвечала им из Парижа так: «Вопрос об «ответственности евреев за русскую революцию» до сих пор ставился только антисемитами». А теперь вот «идёт целый покаянно-обвинительный поход», мол, «нужно «не только обвинять других, но и признавать свою вину», и ничего нового «кроме набившего оскомину «счёта имён». «Слишком поздно… возлюбил г. Ландау» «старую «государственность»; «покаявшиеся» евреи, ставшие определёнными реакционерами»; их «выступления, несовместимые с достоинством еврейского народа… являются совершенно безответственными»[537]. – Особенно возмутительна эта попытка «отделить антисемитизм „общественный“ от „официального“, доказывать, что „народ, общество, страна, – само население ненавидит евреев и считает их подлинными виновниками всех национальных бед“; как и попустители погромов, повторяют „старую теорию «народного гнева“[538]. А то и прямо – бранью: «сошедшая было с еврейской общественной арены группа берлинских журналистов и деятелей… снова напомнила о своём существовании… не видит для сего лучшего средства, как идти походом на своих же сородичей – русских евреев»; эта группка верных старому режиму евреев… ослеплена страстью во что бы то ни стало повернуть колесницу истории вспять», пишет «непристойные вещи», подаёт «праздные советы», берёт на себя «смешную роль врачевателей народных ран». Так вот им наука: «Порой уместнее хранить молчание»[539].

А сегодняшний весьма утончённый автор не находит для того Сборника лучшей оценки, чем «тяжёлая истерика». И попытка этих авторов, «и дальнейший их путь – доподлинная трагедия», считает он и объясняет эту трагедию «комплексом самоненавистничества»[540].

Да неужели с ненавистью писал Бикерман, как раз на своём «дальнейшем трагическом пути»: «Еврейский народ… не секта, не орден, а целый народ, рассеянный по миру, но единый в себе, поднял знамя мирного труда и сплотился вокруг этого знамени, как вокруг символа угодного Богу порядка»?[541]

Однако не скажем, что европейские и эмигрантские евреи вовсе не прислушивались к подобного рода толкованиям или предупреждениям. Несколько раньше, в 1922, возникла ещё одна дискуссия. В возобновившемся сионистском «Рассвете» националист Г. И. Шехтман выразил, что не понимает, каким образом интеллигенция других национальностей может быть не националистична. Интеллигенция непременно принадлежит своей национальности, и чувствует её боли. Еврей не может быть «русским демократом», но, естественно, – еврейским демократом. «Двойного национального и демократического подданства я не приемлю». А если русская интеллигенция «не чувствует своей национальности» (Герцен) – то это просто потому, что у неё до сих пор «не было случая и не было надобности остро и болезненно ощущать своё национальное бытие, заботиться о нём. Но вот теперь – такой момент наступил». И ныне русская интеллигенция «должна отбросить все претензии на „общерусскость“; осознать себя, как великорусскую демократию»[542].

Трудно было ответить. Но перчатку поднял, не очень уверенно, П. Н. Милюков. Мы помним (глава 11), что он и в 1909 ужаснулся обнажению этого колкого, неприятного национального вопроса: «кому это выгодно?», своё «национальное лицо» сомкнёт нас с шовинистами. Но не стержень мировоззрения русского историка, а вот эта неловкая новая обстановка, когда столькие русские интеллигенты хватились в эмиграции, что прохлопали саму Россию, – заставляла и Милюкова несколько откорректировать свою позицию. Не в своих «Последних новостях», а в «Еврейской трибуне», куда меньшим тиражом, в обтекаемом ответе Шехтману, по-прежнему настаивая, что российский еврей и может и должен быть «русским демократом», Милюков осторожно поворачивает плоскость поляризации: а «когда это требование… выполняется, и появляется «новое национальное лицо» русской демократии (великорусское)» – то ведь первый же Шехтман и «боится «предстоящего прихода к власти осознавшей свою великодержавно национальную сущность великорусской… демократии». Так – нужны ли нам эти призраки? Так – стоит ли нам портить отношения?..[543]

Эмиграция жила в накалённости не только словесной. В 1927 в Париже был звонкий судебный процесс: часовщик Самуил Шварцбард, вся семья которого погибла во время погромов на Украине, застрелил Петлюру пятью пулями[544]. (Портрет Шварцбарда сочувственно помещали советские «Известия»[545].) Адвокаты возвысили вопрос к оправданию убийства как справедливого возмездия погромщику Петлюре: «подсудимый хотел и должен был поставить перед мировой совестью проблему антисемитизма»[546]. Перед судом прошло много свидетелей защиты, что в погромах на Украине в Гражданскую войну был виновен лично Петлюра. Со стороны обвинения раздалось, что убийство это – по заданию ЧК. «Шварцбард с места, волнуясь, кричит: [свидетель] не хочет признать, что я действовал как еврей, и потому утверждает, будто я большевик»[547]. Шварцбард был французским судом оправдан и освобождён. – На том суде называли уже и Деникина, и адвокат Шварцбарда провозгласил: «Если вы хотите начать процесс против Деникина, я готов стать с вами рядом!»; «я с таким же страстным убеждением защищал бы здесь мстителя Деникину, как защищаю теперь мстителя Петлюре»[548]. А такому мстителю дорога была открыта – Деникин жил в самом Париже, без охраны. Однако судебный процесс над Деникиным не возник. (Подобное убийство и в Москве: там в 1929 Лазарь Коленберг застрелил бывшего белого генерала Слащёва, перешедшего к Советам, за попустительство погрому в Николаеве, – «в ходе следствия признан невменяемым и освобождён из-под стражи»[549].) – А прокурор на суде Шварцбарда напоминал, сопоставлял с ещё одним громким делом (Бориса Коверды): ведь Петлюра жил в Польше, но «вы [обращаясь к Шварцбарду], не убили его [там], потому что знали, что в Польше вас предали бы военно-полевому суду»[550]. В том же 1927 году за убийство большевицкого злодея Войкова в Варшаве юноша Коверда, тоже «желавший поставить перед мировой совестью проблему», получил 10 лет тюрьмы и полностью отбыл их.

В той Варшаве тогда, рассказывал мне белоэмигрант из группы Савинкова, капитан В. Ф. Клементьев, в еврейском населении бранили бывших русских офицеров «белогвардейской сволочью», «в еврейскую лавочку даже не вступишь». Таково было бытовое отчуждение, не только в Варшаве.

Русская эмиграция по всей Европе была раздавлена скудостью, нищетой, тяжёлым бытом – ненадолго хватило её накаляться вокруг разбирательств: «кто больше виноват?» Во второй половине 20-х годов противоеврейские настроения в эмиграции пригасли, притихли. От Шульгина можно услышать в эти годы и такие размышления: «Разве наши «визные муки» не напоминают до поразительностй стеснений, которые были испробованы евреями по причине «черты оседлости»? Разве нансеновские паспорта, которые являются своего рода волчьим билетом, заграждающим путь, не напоминают надпись «иудейского вероисповедания», которую мы делали на еврейских паспортах, запирая этим для евреев многие двери? Разве (не будучи в состоянии пробиться, из-за особого положения нашего, на службу государственную или к некоторым профессиям) мы не занимаемся всякого рода «гешефтами» (комиссионерство и прочее в этом роде)? lt;…gt; Разве мы не приобретаем постепенно привычки «обходить» неудобные для нас законы, точь-в-точь как это делали у нас евреи, и за что мы их ругали?»[551]

Но именно в те же годы противоеврейские настроения накалялись в СССР, уже отзвучивали и в советской печати – вот это вызвало тревогу еврейской эмиграции. И в мае 1928 в Париже был устроен для эмигрантов публичный «диспут об антисемитизме». Отчёт о нём был помещён в милюковской газете[552]. (Замолчавшая группа Бикермана-Пасманика уже не выступала там.)

Повод для беседы: «в России в настоящее время гуляет на просторе одна из сильных, периодически подымающихся волн юдофобства». – Председательствовал эсер Н. Д. Авксентьев, в публике – «больше русских, чем евреев». Марк Слоним объяснял, что «долго угнетённое русское еврейство, получив свободу, ринулось завоёвывать позиции, до сих пор ему недоступные», что и раздражает русских. «В общем, прошлое роковым образом тяготеет над настоящим». И «дурные причины» (царского времени) вот и «породили дурные последствия». – Ст. Иванович: в Союзе травят евреев потому, что не стало можно травить «буржуев», из-за НЭПа. Но тревожно то, что крути русской интеллигенции в СССР, нейтральные в еврейском вопросе, теперь позволяют себе думать: хорошо, «начнётся с антисемитизма, а кончится русской свободой. Опасная и глупая иллюзия».

Такие выступления возмутили следующего оратора, Вл. Гросмана: что за адвокатский тон? «Точно еврейство на скамье подсудимых!» Нужна более глубокая постановка вопроса: «Нет оснований отличать советский антисемитизм от антисемитизма в старой России», то есть действует всё то же неподавленное черносотенство, столь любезное русским. «Это вопрос не еврейский, а русский. Вопрос русской культуры».

(Но если он – столь русский, насквозь русский, коренно-русский, – тогда и исправить ничего нельзя? А взаимность – не нужна?)

Автор отчёта о диспуте С. Литовцев воззвал: «было бы необходимо привлечь к спору несколько честных людей, которые возымели бы мужество объявить себя антисемитами и чистосердечно объяснили бы, почему они антисемиты… Просто, без лукавства, сказали бы: «мне не нравится в евреях то-то и то-то…» А вместе с ними должны бы выступить несколько не менее искренних евреев с ответами: «А в вас нам не нравится то-то и то-то…» Можно быть абсолютно уверенным, что такой честный и открытый обмен мнений, при доброй воле к взаимному пониманию, принёс бы действительную пользу и евреям, и русским – России…»[553].

Тогда Шульгин отозвался: «Сейчас, в русской эмиграции, пожалуй, скорее надо иметь мужество, чтобы объявить себя филосемитом». Он ответил целой книгой, закавычив в названии вопрос Литовцева: «Что нам в них не нравится»[554].

Книгу Шульгина признали антисемитской, и предложенный «обмен мнений» не состоялся. А всё явственней катившая из Германии Катастрофа вскоре сняла все возможные диспуты.

В Париже создалось «Объединение русско-еврейской интеллигенции» – как бы попытка удержать связь между обеими культурами. И тут – обнаружилось, что «жизнь в изгнании вырыла пропасть между «отцами» и «детьми», они уже не понимают, что такое «русско-еврейская интеллигенция»[555]. – И с печалью констатировали отцы: «Возглавлявшие раньше мировое еврейство в области духовного творчества и национального строительства русские евреи сошли, как таковые, с общественной арены»[556]. До войны Объединение успело выпустить сборник «Еврейский мир»-1. По войне, кому удалось, перебрались за океан, там неутомимо создали «Союз русских евреев» в Нью-Йорке, выпустили «Еврейский мир»-2. Там же, уже в 60-х, «Союз» выпустил две «Книги о русском еврействе» – дореволюционном и пореволюционном. Тянуло их – оглянуться на ту прежнюю, уже отошедшую жизнь, в той, уже не существующей, России.

Все эти книги я с признательностью и уважением цитирую в нынешней своей.