"Русская армия" - читать интересную книгу автора (Куропаткин Александр Николаевич)

Иноземные влияния в России в ХVIII и XIX столетиях

Население русского государства, слагавшегося в течение многих столетий, подвергалось с XII столетия внешнему влиянию с двух сторон: с востока и запада. Влияние с востока было особенно сильно во время монгольского ига, с XIII по XVI столетие. Влияние это сказалось в многообразных формах, способствовало еще большему огрубению нравов, отразилось невыгодным образом на понижении патриотических чувств и чувства собственного достоинства в населении, особенно в правящих сферах, отразилось утратой воинственного характера в высшем и военном сословиях и ухудшением качества русских вооруженных сил. Но внешняя форма зависимости русского населения, кроме отдельных случаев дикого насилия, в общем не была тяжела. Татары требовали исправной уплаты дани и не только не угнетали религиозных верований населения, но даже оказывали покровительство православному духовенству, например, освобождая его от уплаты дани.

Первые монгольские завоеватели России явились в XIII столетии с востока с военной силой, лучше организованной, лучше обученной и лучше предводимой, сравнительно с русскими ратями, не дисциплинированными, не обученными и действовавшими без общего руководства и командования. Но этот период превосходства, с понижением воинственности у татар и раздроблением их на отдельные царства, скоро прошел. В других же отношениях — в торговом, земледельческом, промысловом — русское население, даже в XIII веке, стояло выше татаро-монгол.

Но главную силу Руси в XIII—XVI столетиях, сравнительно с татарами, составляло превосходство в духовном отношении. Православная вера составляла самую прочную защиту против порабощения Руси победителями — татарами. Когда вместе с этой, главной и ныне, народной силой на Руси создалась прочная великокняжеская, а затем царская власть, — татары были побеждены. Но ранее победы над ними, ранее покорения царств Казанского и Астраханского, более предприимчивые, чем татары, русские торговые люди уже хозяйничали в местностях, подчиненных татарам. Русские промышленники, быстро продвигаясь на востоке, основывали русские поселения и производства и, наконец, перевалили за Урал. Русское земледельческое население тоже, частью самостоятельно, продвигалось к стороне Казанского царства, и ко времени покорения Казани это земледельческое население уже охватывало Казанское царство с севера, запада и юга.

Много татар поступало на русскую службу, принимало крещение, женилось на русских девушках. Многие знатного происхождения татары достигали в Московской Руси высокого служебного положения и стояли во главе отрядов русских войск. Ставший русским царем Борис Годунов был татарского происхождения. Его предок, один из татарских мурз, вступил в московскую службу еще в XIV столетии.

Но все эти татары, вступившие в русскую службу или поселившиеся среди русских, прочно сливались с ними, принимали православную веру и во втором и третьем поколениях не отличались от русских.

Выше было изложено, с какой относительной быстротой русское племя продвинулось и стало фактически распорядителем естественных богатств к северу — до Ледовитого океана, к юго-востоку — до Каспийского моря и к востоку — до великого океана. Это были направления наименьшего сопротивления.

Встретив на пути менее культурные народности, Россия претворила их в русское население, а сохранивших свои национальности поставила во вполне подчиненное не только в политическом, но и в духовном отношениях положение.

Не так обстояли дела на западе, юго-западе и юге.

Германские племена, сложившиеся в прочные государства ранее славянских племен и достигшие более значительного культурного развития во всех отношениях, подчинили себе разрозненные славянские племена, разбросанные между реками Эльбой, Одером и Вислой и, не довольствуясь достигнутыми успехами, перенесли свой завоевательную деятельность к востоку от Вислы. В середине XII столетия бременские купцы появляются в Курляндии в устье р. Западной Двины, завязывают торговые сношения, основывают укрепления. За ними появляются миссионеры, а затем, с благословения папы, и рыцари. В 1200 году основывается г. Рига и образуется ливонское владение. Длинный ход борьбы немецких ливонских владений с Литвой и Русью очерчен в предыдущих главах. Усилиями русского и литовского племен распространению ливонских рыцарей кладется предел. В XVI столетии Ливония распадается, но только в XVIII столетии все части Ливонии присоединяются к России.

Другой немецкий рыцарский орден — Тевтонский — ведет упорную борьбу с литовско-польским государством с целью продвижения к востоку. В битве под Грюнвальдом в 1410 году польско-русско-литовские войска одерживают полную победу над рыцарями и навсегда сокрушают их могущество. После этой победы движение германцев на востоке приостанавливается на 500 лет.

На северо-западе русских владений в XII столетии появляется народ, тоже более культурный, чем русский, — шведы. Долгая борьба с ними приобретает решительный характер только в первую половину XVIII столетия и оканчивается их полным поражением.

Хотя в политическом отношении польско-литовское государство и остановило напор немецкой расы, но непосредственное соседство с более цивилизованными государствами отразилось значительным влиянием немецкой культуры на Польшу и Литву в военном, торговом и умственном отношениях. То же влияние было распространено и на Галицкую Русь.

Население Московской Руси начало отставать во всех этих отношениях от Польши и Литвы и, в свой очередь, подверглось влиянию высшей культуры поляков, литовцев, ливонцев и шведов.

Влияние было особенно сильно на белорусское и малорусское племена, но в период борьбы Московской Руси с Литвой и Польшей и великорусское племя испытывало это влияние. Влияние на белоруссов и малороссов осложнилось и усилилось в особенности вследствие религиозных: причин. Подчиненное Польше и Литве православное население было лишено политических прав. Для приобретения их православные дворяне начали принимать католичество и через несколько поколений слились с поляками. Простой народ стойко отстаивал свой веру и на юго-западе с оружием в руках боролся против ополячения.

В стремлении подчинить своему, не только культурному, но и политическому влиянию всю Русь поляки доходили в Смутное время до самой Москвы и короткое время господствовали там.

Немецкие рыцари и их потомки тоже оказывали сильное влияние на ливов, эстов, латышей, которые под этим влиянием (при содействии впоследствии русской власти) тоже, например, в земледельческом отношении и в грамотности, обогнали русских.

Благодаря единству веры и единству власти, великорусское племя, несмотря на отсталость в культурном отношении, победив татар на востоке, вышло победителем и в борьбе с литовцами, ливонцами, поляками и шведами, объединило все русские племена и включило в пределы России значительную часть населения польского, все литовское, население прибалтийских губерний и Финляндии.

Политически господствующим населением оказалось русское; но это население до сих пор не сделалось господствующим в культурном отношении. Напротив того, обессиленное огромной выдержанной им борьбой с соседями, русское население эксплуатируется ныне, как иностранцами, так и русско-подданными — инородцами, в особенности евреями, немцами, поляками, армянами.

Когда возникло это явление и как оно развивалось, изложено в предыдущих главах.

Первыми, но редкими иноземцами на Руси были, по-видимому, торговые люди. Уже за ними явились воины. Несомненное превосходство военной силы у наших западных соседей вызывало потребность перенять у них военные организацию, выучку и вооружение.

Царь Василий III в первой половине XVI столетия заводит отряд телохранителей, набранный из литовцев и поляков.

Царь Иван IV выводит из ливонских походов большое число пленных немцев и поселяет их в Москве в особой слободе на берегах р. Яузы.

В 1552 году иноземцы, в качестве техников и инструкторов, помогали ведению осадных работ и овладению Казанью.

Постепенно число иноземцев в Москве увеличивается. Вместе с воинами явились торговые люди, мастеровые, артисты.

При царе Феодоре Ивановиче в конце XVI столетия начали нанимать на русскую службу не только отдельных инструкторов, но целые отряды иноземцев. Этот опыт, как изложено в предыдущих главах, был неудачен: наемный шведский отряд под начальством Делегарди изменил в Смутное время; иноземные войска, двинутые в составе армии Шеина на освобождение Смоленска, тоже изменили.

Уже в XVII столетии иностранцы, цепляясь один за другого, составили в Москве маленький оазис Европы среди культурной пустыни[93].

В середине XVII столетия в этой слободе проживало свыше одной тысячи только протестантских семей. Эта иноземная или, вернее, немецкая слобода и стала проводником западноевропейской культуры в московском государстве[94].

По мнению историка Соловьева, немецкая слобода являлась ступенью к Петербургу, как Владимир был ступенью к Москве[95].

Вместе с приступом к переустройству нашей армии, еще при царе Михаиле Феодоровиче, потребовалось лучшее обеспечение ее оружием и боевыми припасами. Выписка из-за границы была дорога и ненадежна. Решено было завести свои заводы. Обратились за помощью к иностранным мастерам и капиталистам, приглашая их на выгодных условиях в Россию. В 1630-х годах одному иностранцу выдана была привилегия на устройство железных заводов в Туле для поставки в казну известного количества пушек, ядер и т. п.

В 1670 году иностранцы получили привилегию на устройство железных заводов по рекам Шексне, Костроме и Ваге.

«Вслед за этими заводами возникает несколько других — кожевенных, стеклянных и проч.; приглашаются во множестве иноземные „рудознатцы“ и мастера часового дела, „водяного взвода“, пушечного, колокольного, поташного и других дел. Всех этих мастеров обязывали обучать русских людей „без утайки“[96].

Иноземная литература также начала оказывать свое влияние на представителей русской интеллигенции. За 100 лет, с 1550 до 1650 год, было переведено 40 иностранных сочинений, а с 1650 до 1700 год уже переведено 94. По современному масштабу цифры эти представляются ничтожными, но по условиям той эпохи появление каждый год по два сочинения на русском языке было серьезным успехом.

Несомненно, что указанные выше меры были необходимы для России. Петр I, вступив на престол, уже нашел Россию хорошо подготовленной для его дальнейших шагов с целью приближения ее к Европе. Еще за 150 лет до Петра I появились и действовали иностранцы. Деятельность этих первых западных пионеров, в общем, была полезна и необходима. Но, кроме непосредственной деятельности по разным специальностям, иностранцы, поселившиеся в России, влияли на образование западных привычек, вкусов и понятий среди русских людей, имевших к ним наиболее близкое соприкосновение. Эти первые в России иностранцы начали формировать и первых в России западников.

Уже царей Ивана IV и Бориса Годунова упрекали в западничестве.

П. Милюков указывает, что ранее воспринятая западных идей в высшее русское общество проникло влияние западного быта и влияние прикладных технических знаний.

Прежде всего, это влияние отразилось на устройстве жилищ, обстановке их и на платье. Дети царя Михаила Феодоровича, под влиянием Морозова, уже носили немецкое платье. Затем начали прививаться немецкие забавы: спектакли, музыка. Появилась первая рукописная газета («Куранты»). Положено начало придворному театру. При царе Алексее Михайловиче в Москву была вызвана первая труппа немецких музыкантов и танцовщиков. В XVII столетии в числе наиболее влиятельных поклонников Запада стояли бояре Никита Романов, Морозов, Ордын-Нащокин и Ртищев.

Ученые духовные лица из Киева появляются в Москве и вносят влияние Запада в русское духовенство. При монастырях начинают обучать совершенно бесполезным для русских духовных пастырей латинскому и греческому языкам. Обучение иностранным языкам начинает находить себе место и при дворе. Старшие сыновья царя Алексея Михайловича, не зная России, уже изучали языки латинский и польский. Сын Ордын-Нащокина так увлекся Западом, что бежал за границу.

Иноземное влияние в XVII веке проявилось и в религиозном отношении. Патриарх Никон является тоже западником. Всему греческому он отдает преимущество перед вековой русской стариной. Он переносит в русскую церковь много греческих новшеств и, круто повернув к греческим формам благочестия, начинает приводить русские обряды в полное соответствие с современными греческими. На соборе 1656 года Никон заявляет: «Я хоть и русский и сын русского, но вера моя и убеждения — греческие»[97].

В результате такое иноземное влияние привело к расколу в нашей церкви.

Протопоп Аввакум пробовал, как указано уже в главе IX, обратить царя Алексея Михайловича в старую веру; он предлагал ему «плюнуть на еллинов». «Ты ведь, Михайлович, — говорил Аввакум, — русак, а не грек. Говори своим природным языком, не унижай его ни в церкви, ни в дому, ни в простой речи»[98].

И через триста лет эти слова сохраняют глубокую важность для охраны русской национальности, для охраны «России для русских».

В то время как часть московского общества все более и более поддавалась иноземному влиянию, другая часть, руководимая духовенством, боролась против этого влияния.

В Смутное время, вместе с подъемом патриотических чувств, ярко выразилась ненависть к полякам, полонившим Москву, которая распространилась и на иноземцев вообще. Все иноземное и польское получило наименование «поганства».

Серб Крижанич, преследовавший уже во второй половине XVII столетия идей освобождения славян и соединения церквей, был враг влияний на Россию с Запада, особенно немецкого.

В Тобольске в 1676 году он написал свой замечательный труд «Политика», в котором предлагал ряд реформ для развития производительных сил России. Для достижения этой цели Крижанич признавал между прочим необходимым полное изгнание иностранцев из России.

Выше было указано, что, по настоянию наших торговцев, проживание иностранцев в других городах, кроме Москвы, было запрещено.

Выборные земские люди на земском соборе, созванном царем Алексеем Михайловичем в 1642 году, жаловались на захват торговли в Москве иноземцами.

Таким образом, уже в XVII столетии начинала сознаваться на Руси невыгода экономического гнета иностранцев.

Борьба против иноземного влияния на нравы и обычаи русского населения и против захвата иноземцами внутренней русской торговли началась более четырех веков тому назад. Уже в XV столетии духовенство в Пскове увещевало население не носить немецкого платья.

Несмотря на покровительство, оказываемое иноземцам с высоты трона, русское население относилось к ним с недоверием и недружелюбием. В Смутное время иноземная слобода в Москве была сожжена и опустела. Иноземцы разбежались по Москве и по многим русским городам.

В XVII столетии, по мнению П. Милюкова, тот, кто стоят за веру, тем самым стоял за русскую национальность, «заменяя первым, более наглядным, понятием второе, более отвлеченное».

Цари Михаил Феодорович и Алексей Михайлович, представители русской национальной политики, получившей расцвет в XVII столетии, как указано выше, сами поддавались влиянию западных обычаев, но, тем не менее, боролись против влияния иноземцев в России.

Иноземцам открывался определенный путь получить равные во всем с русскими права и проникнуть в правительственный слой — это принятие православия, после чего следовала обыкновенно женитьба на русских девушках.

Но русские люди, в особенности представители духовенства, боролись против предоставления иностранцам не только больших, но и равных прав с русскими относительно торговой деятельности, свободы вероисповедания идаже свободы в их домашнем быту.

Торговцы первые начали жаловаться на утеснение их иноземцами, поселившимися после Смутного времени в разных городах. Под их влиянием иноземцам было запрещено проживать на Руси в иных городах, кроме Москвы и Архангельска.

Духовенство, в конце царствования Михаила Федоровича, добилось сноса в Москве двух протестантских церквей. Опасаясь осмеяния со стороны иноземцев православной веры, им было объявлено о наказании смертной казнью за богохульство. Из-за опасения совращения русских людей в другую веру иноземцам запрещено было иметь русскую прислугу.

Петр Великий вырастал в обстановке, при которой наиболее радостные воспоминания из его отрочества и юности были связаны не с русской жизнью, обычаями, православной верой, а с посещениями немецкой слободы, беседами и общением с различными иноземными инструкторами и мастерами. Он учился у них военному делу, учился, что надо сделать, чтобы сформировать регулярную армию. В числе его учителей были достойный люди.

Посещение немецкой слободы стало еще в отроческие годы потребностью для Петра I. Иноземный мастер показывал 12-летнему Петру I гранатную стрельбу. Голландец из немецкой слободки Зоммер усердно проходил с ним арифметику, геометрию, артиллерию и фортификацию.

Когда потешное войско из детской забавы обратилось в кадры для сформирования регулярной армии, Петру I помогали даровитые иноземцы: Гордон, Лефорт и другие.

Азовские походы показали Петру I возможность с созданными им сухопутными и морскими силами совершать дела исторической важности, но они же показали и всю отсталость и относительную ненадежность войск старого типа, а также и недостатки созданных им войск на иноземный образец. Чтобы не отставать в военном и других делах от западных соседей, Петр I 25 лет от роду едет за границу. По словам В. Ключевского, Петр I, попав в Западную Европу, прежде всего забежал в мастерскую ее цивилизации и не хотел идти никуда дальше.

Эта поездка Петра I и явное предпочтение, отдаваемое им всему западному, вооружают против него приверженцев старины во всей России. С царевной Софьей во главе, эти сторонники старины дают Петру сражение и проигрывают его. Напомним, что, например, заговор стрельцов, предводимых Цыклером, имел целью: «немецкую слободу разорить и немцев побить за то, что от них православие закоснело… государя[99] в Москву не пустить и убить за то, что начал веровать в немцев».

Бунтовщики в Астрахани призывали постоять за Христову веру и бороться против брадобрития, табака и немецкого платья.

Кроме бунта стрельцов и бунта в Астрахани, Петру I пришлось в период напряженной борьбы со шведами, с 1705 по 1708 год, усмирять бунты Башкирский и Булавинский на Дону.

Расправившись со страшной жестокостью с противниками, Петр I приступил к своим реформам с целью европеизации России. Но тяжелая борьба со шведами, требовавшая сосредоточения всех сил и средств, отвлекала внимание Петра I от внутренних дел. Эти дела получили для него временно односторонний характер: надо было во что бы то ни стало добывать людей, пушки, провиант, деньги.

Предпочтение Западу выразилось у Петра I оставлением задачи, завещанной еще Иваном III, — по объединению русского племени. Имея много случаев объединить белорусское племя и остальную часть малорусского с великорусским, Петр I отдал предпочтение задаче, выводящей Россию к Западу — борьбе за выход к Балтийскому морю, и посвятил этой задаче почти все свое царствование.

Оставление Москвы, основание Петербурга и перенесение туда столицы более всего указывают как симпатии Петра, так и односторонность его решений в этом важном вопросе. Прикрепление к городу иноземного склада всех нитей, связывающих великое государство с его столицей, повело к тому, что эти нити и до сих пор еще не стали чисто русскими.

Иноземные влияния отразились в распоряжениях Петра I по устройству завоеванных им балтийских провинций. Он обещал немцам неприкосновенность их языка. Только туземцы могли выбираться на различные должности по местному управлению и владеть в крае землей. Облагать побежденное силой оружия туземное население могли только местные сеймы. Эти льготы послужили фундаментом того отчуждения от России балтийских провинций, которое не окончилось еще и ныне.

Иноземное влияние сказалось и при использовании побед над шведами. Относительно Ингерманландии сомнений, как поступить с ней, у Петра I не было. Он поставил ее под общую для всей России меру: ввел русское управление, русские порядки, русский язык и русские законы. В результате Ингерманландия стала русской провинцией.

Но по отношению к Финляндии, тоже завоеванной русским оружием, Петр проявляет невыгодное для России пристрастие к западным порядкам своих учителей — шведов. Он приказывает в завоеванной им части Финляндии ввести не русские, а шведские порядки и шведские законы. В Карелии даже шведы сохранили старинное русское устройство и местное управление. Но Петр I решил иначе. Для всей Выборгской губернии, не исключая Карелии, было введено шведское уложение и дано шведское судебное и финансовое устройство[100].

Побежденные в балтийских провинциях и в Финляндии получили большие права, чем победители.

Петр I так дорожил сохранением за Россией Ингрии, что при переговорах во время Прутского похода разрешил Шафирову, если бы турки настаивали на отторжении от России Ингрии (для возврата ее Швеции), «предложить им Псков и другие провинции, но не Ингрию».

Не находя в окружающих его русских достаточно подготовленных исполнителей, Петр I пропустил в правительственный слой иноземцев.

При Петре I русские дворяне начали ездить за границу не только учиться, но и лечиться.

Петр I привлекал всеми мерами иностранцев в Петербург и в Россию.

Не говоря о немецком платье, бритье бороды на заграничный лад, Петр I без нужды заменял русские слова и понятия иноземными. Появилось: шляхетство, ратуши, ландраты, бургомистры и проч.

В IX главе настоящего труда относительно деятельности Петра I приведено следующее мнение П. Милюкова:

Тяжела была народу русскому непрерывная военная деятельность Петра I, связанная с ростом налогов и разных повинностей, но еще тяжелее казалось отступничество Петра I от русских обычаев и верований, пристрастие его к иноземному и иноземцам.

Но великий западник принимал все указанные выше меры, чтобы сравнять Россию с другими западноевропейскими державами. Эти меры являлись для Петра I не целью, а средством.

России нужно было сильное, по-европейски организованное и обученное войско, и Петр I дал это войско при помощи иноземцев. Но как только цель эта была достигнута, Петр I ставит в главные командные роли русских людей: Меньшикова, Шереметева, Репнина и других.

Многие порядки и уставы, принятые Петром I в армии, носили печать самобытности и стояли выше существовавших в других армиях.

Добиваясь развития торговли, устройства заводов, фабрик, Петр I приглашает нужных ему мастеров-иноземцев, но цель призыва их определяет в одном из его манифестов так: «чтобы русские люди могли научаться им неизвестным познаниям, а познания должны были сделать их искуснее во всех торговых делах»[102].

Петр искал всюду способных русских людей, быстро выдвигал их и ставил выше иноземцев.

Петр I пользовался иностранцами с большой пользой для России с целями образовательными.

В особенности он подвинул развитие математических знаний. При нем же возникла и первая правильно поставленная медицинская школа. Петр I преследовал в школе практические цели. Его школы — по преимуществу профессиональные. Такой характер должна была носить и основанная им «школа математических и навигационных наук», основанная в 1701 году. Но в то время, кроме Белого моря, учиться практически навигации было негде. И вот англичанин Фарворсон начал обучать мореплаванию первых русских моряков в «Москве на Сухаревой башне»[103].

В дипломатических сношениях Петр I не знал другого языка, кроме русского.

Иностранцы при нем большого влияния на русские дела оказывать не могли. Заведывание иностранными делами находилось в русских руках[104].

Та быстрота, с которой Петр I достиг для России почетного положения среди других держав, не могла быть достигнута иными, менее решительными, менее крутыми мерами. Царствуй Петр I долее, он нашел бы силы, получив от Запада все ему необходимое, сохранить Россию для русских. Его подражатели — маленькие западники — смешали цель со средством и в потере русскими всего русского иногда видели успех, утешая себя мыслью, что эта утрата русских национальных особенностей отвечает естественному прогрессу всего человечества…

Но движение по пути, рекомендуемому западниками, для массы русского народа могло совершиться только путем подчинения этой массы в экономическом отношении евреям, иноземцам и инородцам, путем обезличения ее в духовном отношении и ослабления в экономическом. Путь этот на первый взгляд менее болезнен, чем путь, по которому стихийно протащил русский народ Петр Великий, но, несомненно, более опасный, ибо ведет не к усилению России, а к ее распаду.

В особенности Петр I ясно предвидел опасность от порабощения русского племени евреями.

«Призывая отовсюду искусных иностранцев, заботясь о развитии торговли и промышленности, Петр I только для одного народа — евреев — неуклонно делал исключение: «Я хочу, — говорил Петр I, — видеть у себя лучше народов магометанской и языческой веры, нежели жидов. Они плуты и обманщики. Я искореняю зло, а не распложаю; не будет для них в России ни жилища, ни торговли, сколько о том ни стараются и как ближних ко мне ни подкупают»[105].

Относительно оценки результатов деятельности Петра I историк Соловьев высказывает такое справедливое мнение:

Н. Данилевский в своем труде «Россия и Европа» так определяет значение иноземного влияния в XVIII веке, после смерти Петра I:

«Государственная реформа, которую претерпела Россия и которая, с государственной точки зрения и в границах государственности, была совершенно необходима, перешла, однако же, должную меру, вышибла и сбила Россию с народного, национального пути. Пока жив был великий реформатор, господствовал еще над всем русский интерес, по крайней мере в политической сфере. Но со смертью Петра немецкое влияние, которому был дан такой огромный перевес, не переставало возрастать, так что во времена Анны можно было сомневаться: не исчезнет ли, не сотрется ли совершенно русский национальный характер с русского (только по имени) государства; не обратится ли русский народ в орудие, в материальное средство для немецких целей?»[106].

При преемниках Петра I, кроме иноземцев, живших в России, на дальнейшее увлечение всем иноземным с нарушением интересов русского племени начинают оказывать большое влияние и сами русские люди, проникшиеся западными идеями, ставшие «западниками».

Получившее с XVIII столетия большое развитие западничество начинает влиять как на изменение национального русского уклада жизни, так и на внешние отношения к соседям России, их делам и интересам.

Положение ухудшилось тем, что после смерти Петра I управление делами государства перешло, до вступления на престол Екатерины II, в руки временщиков, подчиняясь в то же время иноземным влияниям.

Власть захватывают в свои руки иностранцы-дельцы.

В подражание западным дворам роскошь проникает к русскому двору и в высшие сословия. Петербургские придворные дамы начали не уступать немкам и француженкам в манерах, умении одеваться, краситься и причесываться. Герцог де-Линь в 1729 году свидетельствовал, что русский двор роскошью и великолепием превосходит другие дворы.

Это было наверху, но русское рядовое дворянство, по мнению П. Милюкова, очень медленно входило во вкус европейской реформы.

По указу 1726 года требовалось, чтобы дворяне в своих поместьях брились и носили немецкое платье; такое требование не соблюдалось. Даже послужив в армии, дворяне, вернувшись домой, запускали бороду и надевали русское платье. Надо прибавить, что дворяне, служившие в гвардии, заражаются преторианством[107] и после смерти Петра I в течение 16 лет четыре раза принимают участие в дворцовых переворотах.

По мнению П. Милюкова, западные влияния в первой половине XVIII века воспринимаются двором, высшим чиновничеством, столичным и отчасти провинциальным дворянством. Приверженцами русской старины остаются духовенство, приказные, горожане и крестьяне. «Новая культура становится на Руси социальным признаком привилегированного сословия».

Посошков в 1719 году в своем труде «Отеческое завещание» борется против иностранцев и высказывает мнение, что еще не прошло время «заткнуть дыру, через которую они проникли в Россию».

Большое и вредное влияние на воспитание русского общества в период с 1747 по 1778 год оказало сочинение иностранца аббата Бельгарда «Юности честное зерцало или показание к житейскому обхождению», выдержавшее в течение тридцати лет пять изданий. Другой труд того же автора о воспитании дворянских детей и юношей разошелся в трех изданиях. В этих трудах вместе с подробным наставлением, как держать себя в обществе, как между прочим не причинять беспокойства соседям своим носом, ртом, руками и ногами, значились и советы несравненно менее невинные. Так, Бельгард учил быть при дворе смелым, самому объявлять о своих заслугах и искать награды. Даром, по его мнению, служат только Богу, государю же надо служить ради чести и прибыли, показывая при этом вид, что служите для пользы родины.

Тот же аббат способствовал вредному увлечению иностранными языками. «Особенно важны, как признак хорошего тона, иностранные языки. На них надо говорить всегда между собой… чтобы можно было порядочного человека от других незнающих болванов распознать»[108].

Убаюкиваемые такими советами, русские люди щеголяли манерами, болтали на разных языках, как попугаи, а в это время дельцы-иностранцы прибирали русские дела к своим рукам. В этом отношении особенно было тяжело для России царствование Анны Иоанновны. В течение 10 лет власть в России была захвачена иноземцами, принявшими русское подданство, — Бироном, Остерманом, Левенвольдом и Минихом. Эти авантюристы 10 лет насиловали русское национальное чувство, глубоко оскорбленное передачей важнейших дел в государстве в иноземные руки.

Бирон управлял государством с чрезвычайной жестокостью. Подати взимались с беднейшего населения при помощи войсковых команд. Продавался последний скот и земледельческие орудия. Недовольство росло. Чтобы бороться с ним, шпионы Бирона по всему государству выкрикивали страшное «слово и дело»; пытки, казни, ссылки обрушивались на невинных. Миних, получив в свои руки армию, деятельно начал уничтожать петровские порядки и вводить рабское подражание немецким образцам.

В Петербурге основывается сухопутный шляхетский корпус для комплектования русской армии офицерами. Треть вакансий этого корпуса предоставляется немцам из балтийских провинций; немецкому языку отдается решительно предпочтение перед русским. Из 245 кадет в 1733 году обучались немецкому языку 237 человек, а русскому 18 человек, французскому языку обучались 51 человек, латинскому языку 15 человек, фехтованию — 47 человек, верховой езде — 20 человек, зато танцам обучалось 110 человек. Русская история вовсе не входила в число предметов, преподаваемых в этом кадетском корпусе.

Петр III в короткое свое царствование успел завести, кроме русского войска, еще и голштинское.

При Анне Ивановне в составе русской дипломатии получили преобладание инородцы. «Немецкое рыцарство прибалтийских областей начало мало-помалу проникать в дипломатию. Первыми представителями его в ней видим графа Кейзерлинга и барона Корфа. Число дипломатов-остзейцев быстро возрастало с каждым поколением»[109].

Верхом влияния иноземцев на Руси можно признать заключение договора с Турцией в 1739 году. Бирон в это время правил Россией, Миних — русской армией. Мирный трактат заключается в Белграде французским послом при русском дворе маркизом де-Вилленев.

Этот иноземец старательно, сообразно с видами своего правительства, удаляет нас от Черного моря: несмотря на одержанные победы над турецкими войсками, пунктом третьим договора Россия обязывается разорить Азов, «оставить землю, как барьер между двумя государствами».

Императрицы Елизавета и потом Екатерина II задержали несколько наплыв немцев в русскую государственную службу.

В обильное событиями царствование Екатерины II влияние западных идей было очень сильно как на государыню, так и на высшее общество. Екатерина II вела личную переписку с Вольтером. По ее признанию, Вольтер научил ее читать и думать и имел влияние на формирование ее ума. Но учения Вольтера нашей государыне и русскому народу пользы не принесли. Вольтер ограничивал свой миссию только «хорошей компанией». По его мнению, «народ всегда останется глуп и невежествен: это скот, которому нужно лишь ярмо, кнут да сено»[110].

На Екатерину II, вероятно, повлияло это мнение, так как ведение переписки с философами, высказывание вслух разных возвышенных мыслей не помешали ей сотни тысяч свободных русских людей обратить в рабство и раздарить своим любимцам.

Кроме Вольтера, на западничество Екатерины II влияли Монтескьё, Беккария, Дидро, Даламбер, Гримм.

Высшее общество подражало государыне, и идеи Вольтера и Монтескьё усваивались им в легкой форме. После французской революции бюст Вольтера был, однако, убран из Эрмитажа.

Напомним, что в то время, как высшее общество в Петербурге вкушало плоды европейской культуры и училось хорошим манерам и иностранным языкам, депутаты, собранные Екатериной II, характеризовали общее внутреннее положение России следующими словами: «Кто с кого сможет, тот того и разоряет».

Значение влияния на Екатерину II иноземцев во внешней политике изложено в XXX главе. Напомним, что под этим влиянием создались проекты «Северного аккорда» и так называемый «Греческий проект». Под этим же влиянием Екатерина II медлила объединением русского племени и добивалась присоединения к России ненужных ей Молдавии и Валахии.

Относительно окраинных местностей, присоединенных к России ранее, Екатерина II следовала национальной политике, признавала эти местности частью русской земли и стремилась к уничтожению их обособленности. В особенности в этом отношении ей было много сделано в Выборгской губернии. Но по отношению завоеваний, сделанных в ее царствование, она поддерживала привилегированное положение католического духовенства сравнительно с православным и сохраняла привилегии в Курляндии. Жители балтийских провинций, сохранив свои привилегии, получили в то же время полностью все права русско-подданных. Но эти привилегии рассматривались Екатериной II лишь как временные меры, которые должны были уступить место мерам к подчинению этих местностей во всем на общем основании с коренными местностями России.

Когда в Москве в 1767 году собрались депутаты в комиссию для сочинения проекта нового уложения, Екатерина для руководства депутатам написала «наказ», многие идеи которого были заимствованы из трудов Монтескьё и Беккария. Целью работ депутатов было поставлено достижение «блаженства всех и каждого».

В комиссии для достижения этого блаженства и был поднят вопрос об уничтожении крепостного права, но депутаты от дворян энергично воспротивились, и это начинание кончилось ничем. Заслуживает внимания, что депутаты, прибывшие в комиссию представителями окраин балтийских, финляндских, малороссийских и даже смоленские, явились с целью отстаивать старые свои привилегии, но все депутаты русских местностей дружно поддержали Екатерину II против их притязаний. Русские депутаты высказались при этом, что «побежденные не должны иметь преимущества над победителями»[111].

Екатерина решила, что «сии провинции надлежит привести легчайшими способами к тому, чтобы они обрусели».

Иноземное влияние сказалось и на мерах по переселению в Россию немецких колонистов. Дошло до того, что русские крестьяне бесплатно подготовляли этим колонистам, получившим обширные участки земли и разные пособия, жилища.

В веке Екатерины II в Россию перенесено было с Запада учение масонов. Один из передовых людей той эпохи — Новиков — принадлежал к этому ордену.

Под конец своего царствования Екатерина II прекратила связь с европейскими философами и вызвала интерес общества к русской этнографии.

В делах внешних на Екатерину II оказывал влияние великий Фридрих. Но это влияние было в одном случае выгодно для России: Фридрих своим влиянием облегчил объединение русского племени. Более вредно было влияние на Екатерину II по финляндским делам шведского выходца Спренгтпортена. Он способствовал заключению в 1790 году, после поражения нашего флота, не почетного для России Верельского мира[112].

Напомним, что в 1788 году, готовясь к войне со Швецией, Екатерина II относительно детища Петра I — Петербурга — высказывала мнение: «правду сказать, Петр I близко сделал столицу».

Западничество Екатерины II и желание снискать одобрение европейских мыслителей толкали ее и ее сподвижников на серьезные промахи. Так, желая доказать существование в России свободы вероисповеданий, Екатерина II, в 1782—1784 годы в азиатских местностях России заводила школы для обучения корану киргизов, еще свободных от увлечения магометанством. Оренбургское начальство строило в степи мечети, когда киргизы не имели в них нужды. Екатерина II приказывала приводить в благоустройство костелы в северо-западном крае, а русские храмы, очень убогие, были забыты. Она же обставила материально католическое духовенство в северо-западном крае лучше православного. Даже иезуиты были оставлены в России.

В короткое царствование Павла I балтийские немцы значительно укрепили свой обособленную от русских позицию. Немецкому дворянству разрешено было в 1799 году открыть свой университет в Дерите.

Западные идеи в XVIII столетии, хотя и имели влияние на ход внешних и внутренних дел то полезный, то вредный, тем не менее не помешали выдающимся правителям России в этом столетии — Петру I и Екатерине II — продолжать следовать русской национальной политике и закончить те национальные задачи, которые были поставлены русскому племени еще в XVI столетии.

Западные влияния в XIX веке отразились на русской жизни в большей степени, чем в XVIII столетии, и сдвинули русскую политику с национального направления. По многообразным причинам и под влиянием различных иноземных и инородных деятелей наши государи в XIX веке до вступления на престол императора Александра III, в делах внешних действуют, задаваясь хотя и возвышенными целями, но не связанными с русской национальной политикой. В делах же внутренних многие важные реформы и начинания носят подражательный Западу характер, недостаточно соображенный с ближайшими интересами русского народа и с укладом его исторической жизни.

В особенности после внешних дел вредное влияние Запада в XIX столетии сказалось на школе, созданной по европейскому образцу, школе, носящей и ныне космополитический, а не русский, характер.

Вопрос о значении и результатах западного влияния в России в XIX столетии так обширен, что требует особого специального исследования. Материалы для такого исследования частью уже появились в трудах наших известных историков С. Соловьева, В. Ключевского, Н. Шильдера, П. Милюкова, А. Пыпина, С. Татищева и других.

Ниже я воспользуюсь теми из выводов этих авторов, которые необходимы для освещения вопроса: насколько эти влияния отражались невыгодно на росте русского племени.

Воспитателем императора Александра I был иностранец Лагарп, философ и республиканец, с возвышенным образом мыслей, но теоретик. Он внушил своему воспитаннику много широких взглядов и мыслей общечеловеческого характера. Из этих мыслей наиболее, казалось, было необходимо применить к России освобождение крестьян, — это было бы реальным доказательством полезности влияния Лагарпа. Но такого влияния не оказалось. Можно думать, что, знай Лагарп лучше Россию, быть может, ему и удалось бы сделать более в этом направлении. Но, в погоне за общими для всего человечества идеалами, заботы об улучшении быта русских невольников были отодвинуты на задний план, а затем под гром орудий и совсем забыты.

А. Пыпин в своем труде «Общественное движение в России при Александре I» дает следующую характеристику отношений Александра I к западным влияниям:

Такое влияние отразилось и на Александре I. Первоначально он мечтал о самых широких преобразованиях, о каких только думали самые смелые умы современного ему русского общества. Он стал приверженцем конституционных учреждений и сам искал оппозиции.

В записках Чарторыжского значится, что Александр I признавался ему, что он ненавидит деспотизм и принимает живейшее участие в ходе французской революции и, хотя осуждает ее увлечения, но желает успеха республике. Наследственность, по словам Александра I, было учреждение несправедливое и нелепое: верховная власть должна быть вверяема не по случайности рождения, а по подаче голосов нацией»[113].

Лица, окружавшие Александра I в первый период его царствования, имели то же направление мыслей, что и государь: все были заражены западным идеалистическим либерализмом. Все ближайшие советники и друзья Александра I мало знали Россию и мало были связаны с русской жизнью. Новосильцев увлекался английской жизнью. Кочубей воспитывался в Швейцарии. Строганов получил французское воспитание. Чарторыжский воспитывался тоже за границей и даже не знал русского языка.

Указанные выше лица составили, с государем во главе, тесный кружок, и под их влиянием проводились в русскую жизнь в первые годы царствования Александра I различные реформы.

А. Пыпин дает следующую характеристику значения этого кружка и указывает цели, которыми задавались государь и члены кружка:

В предыдущих главах изложено, что успел свершить Александр I в первые годы своего царствования, пока внешняя деятельность не поглотила всего его внимания. Нельзя не признать, что сравнительно с широкими планами, о которых сказано выше, исполнено было очень мало. Особенно заслуживает внимания, что ни просвещенная в европейском духе Екатерина II, ни Александр I ничего не сделали для освобождения крестьян от крепостной зависимости.

Причин тому много, но в числе их надо отметить и то направление образования и воспитания, какое стали получать со второй половины XVII столетия дети высшего класса в России. Это образование первоначально носила иностранный характер. В основанных в России университетах профессора читали лекции на латинском, французском и немецком языках. Часть знатных юношей начала воспитываться за границей. Когда при Павле I были запрещены поездки за границу и вызваны были молодые люди, обучавшиеся в иностранных университетах, то таких оказалось свыше 100 человек[115].

Французский язык настолько стал распространен, что даже совещания под председательством государя лиц, составлявших ближайший к нему кружок, происходили, по мнению А. Пыпина, «по-видимому», на французском языке.

По свидетельству С. Татищева, Чарторыжский не знал русского языка[116].

Увлечение французским языком было так велико, что во время нахождения нашей армии во Франции командующий главной квартирой императора Александра I князь Волконский делал распоряжения на французском языке. На этом языке он, например, сделал распоряжение о преследовании Наполеона в 1814 году.

«Русские ( т. е. из высших слоев общества), почти все воспитанные французами, — говорит современник в 1800 году, — с детства приобретают очевидное предпочтение к этой стране… Они узнают Францию только en beau, какой она кажется издали… Они считают ее отечеством вкуса, светскости, искусств, изящных наслаждений и любезных людей; они уже считают ее убежищем свободы и разума, очагом священного огня, где они некогда зажгут светильник, долженствующий осветить их сумрачное отечество»[117].

Но в то же время, как указано выше, «тонкости французских нравов и гуманность французской философии спокойно мирились у русских людей той эпохи с остатками грубого варварства». Известны стихи, рисующие одного из русских представителей обожания французского культа: ярый поклонник Мирабо за измятое жабо бьет по лицу русского «Гаврилу», своего крепостного (в грудь и в рыло).

Великий Петр заставил все дворянство помогать ему воевать и перестраивать Россию. За эту службу Петр, подобно своим предкам, не будучи в силах отпускать на содержание служащих дворян деньги, оставил в их владении земли и крепостных. Но когда дворяне получили освобождение от обязательной службы, они, тем не менее, крепко держались за сохранение крепостного права, дававшего им возможность даже без службы вести веселую жизнь, читать французских философов, рассуждать «о свободе, равенстве и братстве», наряжаться как куклы, считать своим идеалом Робеспьера или Мирабо и в то же время проигрывать в карты своих верных слуг, продавать девушек, менять на борзых собак людей, отрывая их от семьи и проч.

Для того, чтобы освободить крестьян от крепостной зависимости, Александру I пришлось бы употребить насилие. Петр I, если бы признал такую меру необходимой, конечно, не остановился бы перед этим насилием, но император Александр I по характеру своему не мог и не хотел взяться за эту задачу. Не хотел и потому, что ни он, ни его ближайшие сотрудники, восторгаясь французскими идеями, в то же время не были убеждены ни в своевременности, ни в полезности для России освобождения крестьян из крепостной зависимости. Даже такой просвещенный человек того времени, каким был историк Карамзин, считавший себя почитателем Робеспьера и сторонником освобождения крестьян, признавал, что надо сначала просветить крестьян, а потом освобождать их[118].

Сперанский, один из замечательнейших людей царствования императора Александра I, был почитателем французской системы централизации и Наполеонова кодекса. Кроме французского влияния, на Сперанского действовало и английское. Так, он был сторонником создания в России высшего класса, основанного на праве первородства (майорате), который и должен был занимать первые государственные должности и блюсти сохранение законов.

По проекту Сперанского, кроме Государственного Совета, учреждалась Государственная дума из депутатов всех свободных классов.

Задаваясь такими широкими по тому времени планами, Сперанский тоже обходит решение главного вопроса: освобождение крестьян. Он позволяет себе указать лишь на необходимость этой реформы и в то же время признает возможным «полное» освобождение крестьян без надела их землей[120].

С 1815 года в России началась реакция. А. Пыпин относительно этого периода пишет:

«Внутренний источник реакции лежал и в личном характере Александра. В нем самом издавна боролись два разные настроения — внушенный полусантиментальным воспитанием либерализм и совсем противоположные инстинкты, питаемые всей его обстановкой. Этими противоречиями был особенно исполнен второй период его либерализма, с 1815 года. Он уже вскоре начинает охладевать к „законно-свободным“ учреждениям и к свободе народов. Польская конституция, только что данная, показалась стеснительной для авторитета власти. В греческом вопросе император колебался между свободой Греции и „законной властью“ турецкого султана, и наконец — наперекор сильным симпатиям к освобождению Греции в самом русском обществе, даже в народе — отказался защищать греков, в угоду европейской дипломатии; в конституционных вопросах Германии он стоял уже в 1819 году на стороне реакции; он вмешивался в дела Испании и Неаполя, и русские войска должны были готовиться к роли жандармов в чужих государствах…»[121].

В XVIII столетии верхи русского общества по своему образованию, привычкам, взглядам стали равняться с представителями верхов обществ в государствах Европы, но не только народные массы, но и значительная часть дворянства остались невежественными. В царствование Александра I слой лиц европейски образованных увеличился; потребность к чтению развилась, походы в Европу сотен тысяч людей в особенности отразились пробуждением интереса к заграничной жизни и заграничным порядкам у русских офицеров. Сравнения были не в нашу пользу. Иноземное влияние на некоторых из наших офицеров выразилось участием их в «Союзе благоденствия» и позднее в заговоре декабристов. Но масса населения, как и в XVIII столетии, оставалась невежественной, и пропасть между верхами и низами населения не заполнялась.

Тяжелое положение, в которое реакция поставила образованную часть русского общества, вызывало протесты в нем. С особой энергией этот протест сказался среди лиц, входивших в состав общества «Союза благоденствия». Различные члены этого общества занимались разработкой вопросов о политическом переустройстве России по западным образцам, а, по «донесениям» разных лиц, даже и по американскому образцу.

В числе пожеланий этого общества впервые в 1820 году с определенностью была высказана мысль о необходимости освобождения крестьян от крепостной зависимости, с наделением их землей. Относительно этих пожеланий А. Пыпин высказывает следующее мнение:

Вследствие особенностей характера императора Александра I иноземное влияние в его царствование по отношению к внутренним делам выразилось составлением многих проектов, на которых отразились в особенности французские и английские влияния. Видимые результаты этих влияний сказались усилением бюрократического строя государственного управления[123], что не облегчило положение населения. Гораздо более существенно и вредно для России сказалось иноземное влияние в царствование Александра I на ходе внешних дел и на окраинной политике.

В течение XVIII века в Петербурге и при дворе, кроме иноземцев, уже находилось значительное число представителей окраин польской, балтийской, финляндской и кавказской. Многие из этих представителей занимали высокое служебное положение и служили доблестно в армии. В XIX веке наплыв деятелей с окраин увеличился. В царствование Александра I выдающуюся роль играл лифляндец Барклай-де-Толли, бывший с 1810 по 1812 год военным министром, а затем главнокомандующим русской армией. Много тяжелых минут пришлось ему переживать в войну 1812 года. Его нерусское происхождение[124] при отступлении нашей армии к Москве вызывало против него общее недовольство в армии и даже обвинение в измене. Но по нашим военным летописям Барклай-де-Толли остается неизменно одним из главных героев борьбы с Наполеоном.

Далеко не такую добрую память заслужили другие иноземцы, приближенные к себе императором Александром I: поляк Чарторыжский и шведы Армфельд и Спренгтпортен. Они преследовали, первый восстановление Польши, а последние — создание обособленной от России Финляндии.

В особенности много вреда России причинил Чарторыжский. С. Татищев в своем труде «Из прошлого русской дипломатии» приводит следующую выдержку из записок Чарторыжского:

«Моя система, — проповедует Чарторыжский, — «основным началом коей было устранение всех несправедливостей, естественно вела к постепенному восстановлению Польши, Но дабы не столкнуться прямо с затруднениями, которые должна была встретить дипломатия, столь противная общепринятым взглядам, я не произнес имени Польши. Идея ее восстановления заключалась в духе моего труда, в направлении, которое я хотел придать русской политике. Говорил же я только о прогрессивном освобождении народов, беззаконно лишенных права на политическое состояние; я не боялся назвать греков и славян, ибо ничто не могло быть более согласно с желаниями и мнениями русских, но, по наведению, правило это имело быть применено и к Польше. Это было как бы само собой условлено между нами, но в то же время решено, что до поры до времени не будет упоминаться имя моей родины. Я чувствовал, что того равно требуют необходимость и приличия. Нет ни единого русского, который сам по себе и по доброй своей воле был бы благоприятно расположен к Польше. Впоследствии я убедился, что правило это не допускает исключения и что невозможно изменить в данном случае намерение ни одного из них»[125].

По поводу такого откровенного признания Чарторыжского и всего характера его деятельности С. Татищев делает следующие заключения:

В русскую дипломатию началось вторжение иностранцев: француза Убри, эльзасца Анштета, венецианца Мочениго, корсиканца Поццо-ди-Борго, грека Каподистрия. Все они были приняты на службу, несмотря на то, что ни один из них не имел понятия о России и не знал даже русского языка.

Наши дипломаты новой, не русской школы, как указано выше, начинают признавать, что «цель и назначение дипломатии состоит не в том, чтобы отстаивать интересы отечества, а дабы доставить, хотя бы в ущерб им, торжество отвлеченным началам европейского порядка и законности»[127].

В своих записках Поццо-ди-Борго высказывал мнение, что русский язык не нужен, так как их пригласили не «для специально русских, а для так называемых общих дел »[128].

Уже в царствование Александра I начинает играть выдающуюся роль гр. К. Нессельроде, который в течение нескольких десятилетий и является представителем торжества отвлеченных начал европейского порядка и законности в ущерб русским интересам. Отец Нессельроде был немецкий дворянин, поступивший в 1780 году на русскую службу, а мать — еврейка.

Еще во время войн с Наполеоном в 1813 году Нессельроде было поручено управление министерством иностранных дел. Он считал себя другом Меттерниха и вполне подпал под его влияние.

Нессельроде менее всего был способен склонять государя возвратиться на путь национальной русской политики.

В 1812 году знаменитый государственный деятель и бывший прусский министр патриот Штейн был приглашен императором Александром I в русскую главную квартиру. Он быстро обворожил государя и приобрел полное его доверие. Находясь в России, Штейн главной своей задачей поставил «обращение торжества русского оружия (в 1812 году) на пользу немецкого дела»[129]. Еще участь войны 1812 года не была решена, а Штейн уже представлял нашему государю соображения об устройстве Германии по занятии ее русскими войсками, и о способе ведения в ней войны, император Александр I одобряет все его проекты. Опасаясь, что канцлер Румянцев будет мало расположен жертвовать интересами России ради чужих интересов, Штейн начинает против него интригу.

Без церемонии Штейн обращается к английскому правительству с просьбой настоять через своего посла об удалении русского государственного канцлера, высказывая опасения, что Румянцев не в состоянии будет, в случае, если победа останется за Россией, восстановить в Европе политический порядок на твердых и мудрых основаниях. В письме гр. Мюнстеру от 29 августа 1812 года, Штейн прямо указывает на необходимость после Отечественной войны направить силы России «к исключительной выгоде Германии и Европы»[130].

Штейн работал в смысле возвращения Германии ее древних границ — Вогезов и Мааса и удержания России от расширения ее тогдашних границ. О вознаграждении России Штейн выражался так:

Выше было изложено, что такие русские люди, как Кутузов, были против похода 1813 года.

Образ действий Александра I в Европе доставлял ему популярность. Он высказывался за либеральные учреждения в Германии, защищал Францию против своих союзников и согласился на восстановление Бурбонов только под условием конституционных учреждений; oн же упорно стоял за восстановление Польши с конституционным правлением. Когда в Париже Александра I упрекнули, что в России есть рабы, он обещал освободить крестьян от крепостной зависимости[132].

Относительно настроения Александра I, вернувшегося в Россию после Венского конгресса, А. Пыпин пишет:

«Конец наполеоновских войн повел за собой новые черты в настроении Александра. Воротившись в Россию после долговременного отсутствия, законченного блестящими триумфами, он как будто охладел к России: европейская политика заслонила домашние интересы, в которых он не находил удовлетворения. Мысль создать огромную армию, которая бы обеспечивала влияние России и спокойствие Европы, произвела одно из несчастнейших созданий александровского времени — военные поселения»[133].

Относительно состава и характера деятельности наших дипломатов XIX столетия приводим следующую оценку С. Татищева.

«Существенной причиной беспочвенности нашей дипломатии было окончательное закрепление ее за иноверным и иноязычным личным составом, со времени вступления графа Нессельроде в заведование иностранной коллегией, набиравшейся почти исключительно из немцев, большей частью уроженцев наших прибалтийских областей. С 1833 года они одни назначались на места послов и посланников на Западе, не только при дворах великих держав, но и в столицах второстепенных государств. Графу Поццо-ди-Борго в Париже наследовал граф Пален, князю Ливену в Лондоне — барон Бруннов, Татищеву в Вене — граф Медем, Рибопьеру в Берлине — барон Мейендорф. Граф Сухтелен представлял Россию в Швеции, барон Мальтиц — в Нидерландах, граф Стакельберг — в Неаполе, барон Николаи — в Дании, не говоря уже о мелких германских дворах. Исключение составляли лишь посланник в Риме, граф Гурьев, шурин Нессельроде, да еще два дипломата, последовательно занимавшие пост посланника в Царьграде: А. П. Бутенев и В. П. Титов, также находившиеся с ним в свойстве, так как оба были женаты на сестрах графа Хрептовича, мужа одной из дочерей министра.

Перечисленных имен вполне достаточно, чтобы понять, в какой степени наша дипломатия николаевской эпохи была чужда русской народности и связанных с ней понятий и верований. В среде ее совершенно естественно не оставалось и тени преданий не только московского посольского приказа, но и преемственной политики Петра Великого и Великой Екатерины. Задачей своей она считала искупление грехов этих двух славных царствований, как явствует из дипломатических записок барона Бруннова. В сотрудниках Нессельроде не встречаем ни одного из свойств, отличавших русских дипломатов прежнего времени: никакой своеобразности, ни малейшего сознания своего народного достоинства. Напротив, незнакомые с историей России, чуждые русской жизни, не разумевшие даже русского языка, они с пренебрежением относились ко всему родному, для них недоступному и непонятному, и с подобострастием взирали на западноевропейскую культуру, силясь приобщиться ее благам, хотя бы ценой полного отречения от основных начал русской государственной жизни. Они и не думали о проведении их в своей дипломатической деятельности, а гораздо охотнее служили распространителями иностранных течений и веяний в наших правительственных кругах. И, поступая таким образом, эти, большей частью умные, образованные и честные люди не изменяли своему долгу: они просто не сознавали его и не могли сознать.

Так окончательно сложился тип русского дипломата XIX века, не только отличный от наших дипломатических представителей прошедшего времени, но и прямо им противоположный. Он русским был даже не по имени, а разве по обязанности службы. Сложился он по образу и по подобию дипломата австрийского, Меттерниховой школы. Тот же культ формы, в ущерб содержанию, то же преобладание слова над делом. При всем том дипломаты были о себе необыкновенно высокого мнения и тщательно охраняли от посторонних взоров совершение дипломатических таинств. Полумрак, посреди которого они священнодействовали, как нельзя более способствовал сокрытию умственной немощи и нравственного убожества. Мудрено ли, что при таких условиях деятельность дипломатов не только не влияла на развитие государственных сил, но тормозила его и задерживала и шла прямо вразрез с естественным историческим течением народной жизни»[134].

О том, как наши дипломаты отстаивали русские интересы в войнах, веденных Россией в XIX столетии, изложено в предыдущих главах.

Можно сделать заключение, что внешняя деятельность России в XIX веке, часто не отвечавшая интересам русского племени и вызвавшая массу бесполезных для русского народа жертв, в значительной степени зависела от чрезмерного и вредного влияния Запада и западных идей на представителей русской дипломатии в XIX веке.

Это влияние облегчалось не русским происхождением огромного числа наших дипломатов. В 1805 году 68 % дипломатических должностей занимались лицами не русского происхождения, а в 1854 году число их возросло до 81 %[135].

Значение иноземных влияний в России в царствования императоров Николая I и Александра II на внутренние дела России, по неимению у меня нужных для сего материалов, не может быть выяснено даже приблизительно. Из отрывочных по этому вопросу сведений, влияние иноземцев на течение в России внутренних дел в период 1825—1881 годов значительно уменьшилось, сравнительно с влиянием их в первые 25 лет XIX века. Но это, конечно, не означает, что влияние на Россию вообще Запада уменьшилось. В самых разнообразных формах это влияние, как и следовало ожидать, только увеличилось. Во многих случаях такое влияние, в особенности в смысле приобретения полезных знаний, было благодетельно. Но в тех случаях, где представители русской интеллигенции в увлечении Западом стали нарушать интересы русского племени, такое влияние было вредным.

Под влиянием западных идей в России создался тип западников, искавших свои идеалы в общественной жизни и цивилизации западной Европы.

С XVIII века представители высшего класса России, за несколькими исключениями, вели образование и воспитание своих детей так, что все западное, европейское должно было стать им ближе всего русского. Окруженные гувернерами-иностранцами, дети наших вельмож прежде всего выучивались иностранным языкам, затем русскому. Было время, когда говорить по-русски с иностранным акцентом было признаком хорошего тона. Дома и в гостях говорили не по-русски. Выбор гувернеров и воспитателей был часто неудачный. Поездки за границу, чтение иностранных книг развивало знание Европы, привычку и привязанность к ней.

Продолжительное время не только высшее, но и среднее образование не налаживалось в России, и часть знатного юношества заканчивала свое образование за границей.

В первых русских университетах преподавание нескольких предметов велось на иностранных, даже на латинском, языках. Затем в России в привилегированных учебных заведениях на изучение иностранных языков обращалось более внимания, чем на знакомство с Россией.

Культурные условия жизни за границей, свобода политическая, свобода слова и личности, богатства научные, литературные, — все это, вместе взятое, оставляло в тени Россию и вызвало в русских людях привычку ко всему европейскому настолько сильную, что русскому племени приходится за эту привычку выплачивать ежегодно свыше ста миллионов руб., оставляемых нашими путешественниками за границей.

Появление в России западничества и последователей этого учения — западников Н. Данилевский в своем труде «Россия и Европа» изложил, 40 лет тому назад, следующим образом[136]:

Относительно мировоззрения западника Н. Данилевский пишет:

20 лет тому назад Вл. Соловьев, дает, в сущности, то же определение задач западничества, что сделал Данилевский на 20 лет ранее. По мнению Вл. Соловьева, Россия, «утверждаясь в своем национальном эгоизме, всегда оказывалась бессильной произвести что-нибудь великое или хотя бы просто значительное. Только при самом тесном общении с Европой русская жизнь производила действительно великие явления (реформа Петра Великого, поэзия Пушкина). Европейское сознание, несмотря даже на позднейшую националистическую реакцию, никогда не отрекалось вполне от высшей идеи единого человечества», и далее:

20 лет тому назад X. Бунге указывал, что в царствование Николая I в русском образованном обществе создалось, по отношению к результатам правительственной деятельности, отрицательное и оппозиционное настроение, как в среде славянофилов, так и западников. Первые искали своих идеалов в древней России, вторые — в общественной жизни и цивилизации Западной Европы.

В труде П. Милюкова «Очерки по истории русской культуры» относительно неизбежности, по его мнению, перехода «национального самосознания» к «общественному самосознанию» изложены следующие мысли:

Для устройства «лучшего будущего» требуется более активное отношение к требованиям современности. Эти требования современности, как изложено выше, у русских западников и вызвали, в целях устройства лучшего будущего для России, подражание всему европейскому. Когда явилось мнение, что в России даже не существует «национального типа», то европеизация России стала представляться вполне естественной.

В главе XXIX изложено, что Россия, двинутая во вторую половину XIX века по пути, намеченному выразителями «общественного самосознания» (западниками), оказалась к XX столетию ослабленной в самом важном: русское племя не только не усилилось сравнительно с другими племенами, населявшими Россию и ей побежденными, но ослабело. Утратив охрану своей национальности, русское племя отстало в духовном отношении, а в экономическом отношении, среди увеличения достатка на окраинах, русское население в центральном районе России оскудело.

Таков был ближайший результат преждевременного оставления «национальной политики» как во внутренних, так и во внешних делах и замены ее служением Западу во внешних делах и подражанием Западу во внутренних.

Не могу удержаться, чтобы не привести полностью следующее чудное определение Н. Данилевским различных форм западничества верхов русского общества в XIX столетии.

«Как бы то ни было, русская жизнь была насильственно перевернута на иностранный лад. Сначала это удалось только относительно верхних слоев общества, на которые действие правительства сильнее и прямее и которые вообще везде и всегда податливее на разные соблазны. Но мало-помалу это искажение русской жизни стало распространяться и вширь и вглубь, т. е. расходиться от высших классов на занимающие более скромное место в общественной иерархии, и с наружности — проникать в самый строй чувств и мыслей подвергшихся обезнародывающей реформе. После Петра I наступили царствования, в которых правящие государством лица относились к России уже не с двойственным характером ненависти и любви, а с одной лишь ненавистью, с одним презрением, которым так богато одарены немцы ко всему славянскому, в особенности ко всему русскому. После этого тяжелого периода долго еще продолжались, да и до сих пор продолжаются еще, колебания между предпочтением то русскому, как при Екатерине Великой, то иностранному, как при Петре III или Павле. Но под влиянием толчка, сообщенного Петром I, само понятие об истинно русском до того исказилось, что даже в счастливые периоды национальной политики (как внешней, так и внутренней) русским считалось нередко такое, что вовсе этого имени не заслуживало. Говоря это, я разумей вовсе не одно правительство, а все общественное настроение, которое, электризуясь от времени до времени русскими патриотическими чувствами, все более и более однако же обезнародывалось под влиянием европейских соблазнов и принимало какой-то общеевропейский колорит: то с преобладанием французских, то немецких, то английских колеров, смотря по обстоятельствам времени и по слоям и кружкам, на которые разбивается общество.

Болезнь эту, вот уже полтора столетия заразившую Россию, все расширяющуюся и укореняющуюся и только в последнее время показавшую некоторые признаки облегчения, приличнее всего, кажется мне, назвать европейничаньем; и коренной вопрос, от решения которого зависит вся будущность, вся судьба не только России, но и всего славянства, заключается в том, будет ли эта болезнь иметь такой доброкачественный характер, которым отличались: и внесение государственности иноплеменниками русским славянам, и татарское данничество, и русская форма феодализма; окажется ли эта болезнь прививной, которая, подвергнув организм благодетельному перевороту, излечится, не оставив за собой вредных неизгладимых следов, подтачивающих саму основу народной жизненности? Сначала рассмотрим симптомы этой болезни, по крайней мере, главнейшие из них, а потом уже оглянемся кругом, чтобы посмотреть, не приготовлено ли и для нее лекарства, не положена ли уже секира у корня ее.

Все формы европейниченья, которыми так богата русская жизнь, могут быть подведены под следующие три разряда:

1) Искажение народного быта и замена форм его формами чуждыми, иностранными; искажение и замена, которые, начавшись с внешности, не могли не проникнуть в самый внутренний строй понятий и жизни высших слоев общества — и не проникать все глубже и глубже.

2) Заимствование разных иностранных учреждений и пересадка их на русскую почву — с мыслью, что хорошее в одном месте должно быть и везде хорошо.

3) Взгляд как на внутренние, так и на внешние отношения и вопросы русской жизни с иностранной, европейской точки зрения, рассматривание их в европейские очки, так сказать в стекла, поляризованные под европейским углом наклонения, причем нередко то, что должно бы нам казаться окруженным лучами самого блистательного света, является совершенным мраком и темнотой, и наоборот»[140].

К категории особо вредных влияний западничества на русскую жизнь необходимо отнести искусственно пересаженную на Русь так называемую классическую систему образования.

Одним из самых вредных влияний Запада и Юго-Запада Европы на Россию следует признать увлечение так называемой классической системой образования. В ущерб изучению русского языка, русской истории и географии, в ущерб приобретению полезных для жизни знаний, в ущерб физическому развитию русские дети и юноши затрачивали огромное количество времени на изучение мертвых языков с тем, чтобы, добившись права поступления в университет, за ничтожным исключением, тотчас забыть эти языки. Так как одновременно создалось убеждение в необходимости изучать живые языки, особенно французский, немецкий и английский, то в гимназиях, имевших общеобразовательное значение, преподавали вместе с русским пять языков. А были на Руси и такие гимназии, в которых еще недавно преподавалось семь языков. К таковым относились классические гимназии в Финляндии, где преподавались: латинский, греческий, финский, шведский, французский, немецкий и русский языки. Очевидно, такие учебные заведения, как наши классические гимназии, не могли стать русскими учебными заведениями, в которых главное внимание было бы уделено подготовке будущих русских деятелей на всех поприщах, патриотически настроенных, хорошо знакомых со своим родным языком, русской историей и географией.

П. Милюков в своем труде «Очерки по истории русской культуры» приводит много интересных сведений о том, как такое иноземное растение, как классицизм, явилось на Руси, выросло и какие горькие дало плоды.

Уже во второй половине XVII столетия представители духовенства добились разрешения открыть в Москве две школы для высшего богословского преподавания. В одной из них преподавался латинский, в другой греческий языки. Затем в 1687 году была основана славяно-греко-латинская академия. Выписанные из-за границы два итальянца преподавали все предметы на латинском языке. В начале XVIII века латинский язык проникает и в светскую школу. Петр I еще при жизни задумал открыть университет. Но эта идея осуществилась уже при Екатерине I через год после смерти Петра I. Для открываемого университета выписали немецких профессоров. Но первое время им было нечего делать, ибо студентов, понимающих по-немецки, не находилось. Тогда выписали из-за границы и 8 студентов для примера русским. Для подготовки к университету основали гимназию. Но и туда шли неохотно. Пришлось навербовать солдатских детей и детей разных мастеровых.

В 1755 году в Москве открыли второй университет и при нем две гимназии, одну всесословную, другую — для дворянских детей.

В этой дворянской гимназии главное внимание было обращено на языки. Был введен в преподавание и латинский язык, но русской истории не преподавалось.

В шляхетском кадетском корпусе, с назначением, в век Екатерины II, директором корпуса Бецкого, тоже «излюбленными предметами были иностранные языки и танцы». Бецкой открыто высказывал мнение, что главная цель кадетского корпуса «сделать не искусных офицеров, а знатных граждан».

В XIX веке в начале каждого из четырех царствований русская высшая и средняя школа подвергалась коренному переустройству.

Во второй половине XVIII века Екатериной II были учреждены школы, в которых проведена была непосредственная связь низших со средними.

Приходские школы, уездные училища и гимназии — все в отдельности давали, хотя и небольшой, но законченный курс. «В уездном училище не учили тому, что преподавалось в приходском, а в гимназии предполагали известным то, чему учили в уездном»[141].

В конце XVIII века, в 1797 году, значение средней школы было определено следующими замечательными словами: «Целью воспитания и учения в гимназии полагается то, чтобы со временем можно было получить людей, способных более к гражданской жизни и к военной и гражданской службе, нежели к состоянию, отличающему ученого человека»[142].

В первых годах XIX столетия последовало коренное изменение этих принципов. Первоначально, при составлении программ для гимназий 1804 года, тоже предполагалось готовить молодежь для жизни, а не для поступления в университеты. Но эти программы были так составлены, что не давали законченного среднего образования, захватывали кусочки университетского курса, а в университетах приходилось проходить часть предметов гимназического курса. Программы эти не могли служить и как средство для подготовки к высшей школе. Дело в том, что в университетах, по глубокому недоразумению, часть предметов преподавалась по-латыни. И вот началась ломка программ гимназий, главным образом с целью дать возможность гимназистам, поступившим в университет, слушать преподавание на латинском языке. С 1811 года классическая школа вводится в России (по плану недоброй памяти Уварова). Гимназии получают семигодичный курс, связь их с уездными училищами разрывается, и преподавание мертвых языков латинского, а затем и греческого получает особое значение. В указе 7 июня 1811 года относительно важности преподавания латинского языка значилось: «знание латинского языка доказывает приобретение глубоких и твердых сведений в словесности вообще, истории, археологии, мифологии и прочих подобных сим науках».

«Этот аргумент, — справедливо отмечает П. Милюков, — очевидно, мог сохранять свой силу до тех пор, пока русскому студенту приходилось слушать словесность, историю, мифологию и прочие науки и иностранного преподавателя по-латыни»[143].

Но когда преподавание этих предметов установилось на русском языке, бедные гимназисты все еще продолжали по несколько часов в день долбить бесполезную для них латынь и греческий язык.

Не напоминает ли это случай с часовым, поставленным у склада материалов для охраны их? Материалы убрали, а распоряжения не ставить более часовых не сделали, и много лет после уборки материалов часовой еще ходил по отведенному ему месту…

Увлечение латынью и греческим языком было так велико, что даже в Якутске на деньги, собранные с якутов для просвещения их, основали классическую прогимназию с двумя древними языками[144].

К сожалению, преподавание в университетах некоторых предметов на латинском языке затянулось на долгие годы. При реформе гимназий в 1828 году все еще с этим вредным пережитком западной старины не было покончено. Поэтому хотя при реформе гимназии в 1828 году были высказаны разные хорошие пожелания и основным принципом реформы поставлено, чтобы гимназия работала для подготовки детей к практической жизни, но в составленном все тем же Уваровым проекте этот принцип выдержан не был, и латинский язык был поставлен главным предметом и в новой гимназии. На преподавание латыни во всех классах в неделю было проектировано назначить 70 часов. Вслед за ним второе место было отведено греческому языку назначением в неделю 50 часов. На преподавание этих двух совершенно бесполезных для практической жизни языков, таким образом, предназначалось в неделю во всех классах 120 уроков. На другие предметы в неделю тоже во всех классах было отведено: на математику 44 часа, на русский язык 26 часов, географию —14, естественную историю — 12, физику, рисование, чистописание — по 6; новых языков не полагалось вовсе[145].

Но такое увлечение древними языками встретило протест среди членов комитета, которому было поручено рассмотрение проекта министерства народного просвещения. Кн. Ливен справедливо указывал, «что дворянство весьма жалуется, что их детей, только малая часть которых идет в университеты, большая же часть приготовляется к военной службе или для занятия сельским хозяйством, мучат не нужними для них древними языками, что похищает у них время для изучения полезнейших познаний»[146].

Государь Николай I тоже не одобрил увлечения мертвыми языками и положил на проект резолюцию: «Я считаю, что греческий язык есть роскошь, тогда как французский — род необходимости», и не согласился на исключение из гимназического курса французского и на введение греческого языка.

Члены комитета очень интересным способом оправдывали перед государем свои предположения. Они указали, что знание французского языка развивает самонадеянность, тогда как изучение древних языков приводит к «скромности и к сознанию своего неведения».

Было решено оставить на долю латинского языка 39 часов, на долю греческого — 30. В части гимназий положено вовсе не преподавать греческого языка.

Но и после этих урезок в гимназиях с двумя мертвыми языками последние составили главный предмет преподавания, на который уделялось 69 часов в неделю.

До 1851 года из 74 гимназий латинский и греческий языки преподавались в 45 гимназиях.

Принцип, что зубрение мертвых языков способствует образованию «скромных» в политическом отношении молодых людей, восторжествовал.

Однако, после революционных движений в Европе, с 1830 года явилось сомнение в правильности этого принципа.

В 1848 году уже высказывалось: «Если молодые люди не уважают законов, то это потому, что они совсем не знают действующего законодательства, а увлекаются республиканскими учреждениями классического мира Следовательно, — заключали отсюда, — классицизм вреден, и древние языки должны быть заменены законоведением»[147].

Государь Николай I шел навстречу этому новому течению и высказал мнение, что греческий язык достаточно оставить для местностей с греческим населением (Таганрог и Нежин). Но новый министр народного просвещения кн. Ширинский-Шихматов предложил оставить греческий язык в нескольких гимназиях в университетских городах. В 1851 году во всей коренной России осталось только 8 классических гимназий.

Со вступлением на престол императора Александра II «повеяло новым духом». Многие стеснения по учебной части, введенные в предшествовавшие 25 лет, были отменены. Коренной реформе подвергся и университетский устав. На новом уставе 1863 года отразилось одновременно влияние немецкой и французской систем.

Началась борьба и против увлечения классицизмом в средней школе. Ей противопоставили школу «реальную», как имеющую большее общеобразовательное значение. Утвержденным государем постановлением Государственного Совета пытались примирить оба направления. В начале семидесятых годов из 61 гимназии решено было половину иметь с одним латинским языком, четвертую часть с латинским и греческим и только четвертую часть, т. е. всего 16, без древних языков. Но из этих «реальных гимназий» был открыт прямой доступ в университет только на физико-математический факультет. Поэтому со стороны родителей стали поступать просьбы о том, чтобы местные гимназии были классическими. В несколько лет из 16 реальных гимназий осталось только 6.

«Вскоре судьба учебной реформы 1864 года была решена окончательно. При этом решении также, как и в предыдущих подобных случаях, главную роль сыграли соображения не педагогические, а политические. На школу возложена была ответственность за пагубные лжеучения, распространявшиеся в обществе. Реформа школы должна была искоренить стремления и умствования, дерзновенно посягающие на все, для России искони священное, на религиозные верования, на основы семейной жизни, на право собственности, на покорность закону и на уважение к установленным властям.

Для проведения этих взглядов в жизнь назначен был министром народного просвещения гр. Д. А. Толстой (1866 год). «Я постараюсь, — говорил он в одной из своих речей (1867 года), — чтобы из гимназии выходили не самонадеянные верхогляды, все знающие и ничего не знающие, но молодые люди, скромно и солидно образованные». Классицизм должен был послужить средством для достижения этой цели»[148].

Но взглядам Толстого не сочувствовали даже попечители учебных округов. «В особом присутствии, созванном для обсуждения министерского проекта реформы, образовалось сплоченное меньшинство из 6 членов, протестовавших против смешения педагогических вопросов с политическими и доказывавших, вопреки министру, что, при желании и при благоприятных условиях, в естественных науках можно найти все гарантии против „лжеучений“, а в классицизме заподозрить источник всех опасностей, которых хотят избежать при помощи школьной реформы»[149].

Представители этого меньшинства предлагали расширить права оканчивающих курс в реальных гимназиях на возможность поступления в университет.

В общем собрании Государственного Совета это мнение меньшинства было принято большинством голосов — 29 против 19, но государь утвердил мнение меньшинства, и в 1871 году новый устав гимназий и прогимназий сделался законом: все гимназии стали классическими.

Идея Уварова и его единомышленников, предлагавших 120 уроков в неделю латинского и греческого языков и доказывавших, что изучение древних языков приводит к «скромности», и через 40 лет восторжествовала.

Толстой, выйдя, по мнению Бунге, на путь «ультраклассицизма», занялся фабрикованием в гимназиях «скромных» в политическом отношении юношей. Такое смешение задач школы с политикой потерпело, однако, быструю неудачу и привело к результатам, обратным тем, которые ожидались. Вот что по этому важному вопросу говорит П. Милюков:

С. Татищев в своем труде «Император Александр II» относительно последствий реформы Толстого высказывается так:

«В гимназиях введенная в 1871 году так называемая классическая реформа дала не менее горькие плоды. Все усилия педагогов были исключительно направлены на обучение юношества двум древним языкам в ущерб прочим предметам преподавания и также, как и в университетах, совершенно упущено из виду воспитательное воздействие на развитие образа мыслей и чувств, на утверждение в преданиях родной истории, в началах веры и нравственности подрастающих поколений.

Последствия такой образовательной системы не замедлили сказаться, и в десятилетие с 1866 по 1876 год неверие в области религии, материализм — в науке, социализм — в политике окончательно овладели незрелыми умами русской учащейся молодежи»[151].

Вводя в 1811 году классическую систему в гимназии, современное начальство, по крайней мере, не хитрило. Оно признавалось, что преподавание древних языков введено как необходимое средство к приобретению дальнейших познаний. Без знания этих языков нельзя было идти в университеты, где часть предметов преподавалась на латинском языке. Но в 1871 году эта причина отпала. Преподавание в университетах уже велось на русском языке. Надо было прикрыть цель политическую целью учебной, и вот начали придавать преподаванию латыни и греческого языка общеобразовательное значение. Являлись даже доказательства, что преподавание древних языков выше преподавания естественных наук.

В главе XXIX было изложено, что попытки, сделанные в царствование императора Александра III, при его поддержке, уменьшить вредные стороны классической системы не имели достаточного успеха.

Только волей ныне царствующего государя, при министре народного просвещения Банковском, удалось побороть сопротивление западников-классиков и свалить одну из опор классицизма — греческий язык. Но ненужная латынь, отнимающая в школе время от познания России и потому крайне вредная, до сих пор не изгнана. Между тем, знание латыни стало бесполезным даже в медицинском деле, ибо рецепты лекарств свободно могут быть написаны и русским языком, а совещания врачей на консилиумах на латинском языке уже не ведутся по той причине, что врачи этого языка не знают. Между тем, еще и теперь юноше, отлично окончившему курс реального училища, если он захочет пойти даже на математический факультет, не имеющий никакого отношения к латыни, необходимо выдержать дополнительный экзамен по латыни.

У нас существует в числе привилегированных заведений лицей. В нем идет преподавание латыни и новейших языков. С целью увеличения окончившими курс лицея знания России несколько лет тому назад был введен курс «отечествоведения». Казалось бы, в особенности будущим дипломатам или чиновникам разных министерств такой курс был особенно полезен, но в прошлом году мне сообщили, что преподавание «отечествоведения» в лицее отменено. Знание латыни и тут оказалось важнее знания России.

На основании всего вышеизложенного можно прийти к следующим заключениям относительно развития на Руси классической системы образования.

В начале XVIII века обучение в средней школе латыни и греческому языку было введено с целью дать возможность окончившим курс средней школы продолжать образование в университетах, где часть предметов преподавалась на иностранных языках, в том числе и на латинском. Средняя школа утратила самостоятельный характер и стала служить лишь средством для подготовки к университету.

Когда в университетах начали читать все лекции на русском языке, преподавание в средней школе древних языков все же было оставлено ввиду установившегося мнения, что усиленное долбление древних языков сделает юношей, окончивших курс в классических гимназиях, «скромными». Итак, средняя школа при Толстом стала служить политическим целям.

Полная неудача толстовской реформы ослабила увлечение классицизмом. Но и до сих пор путь к высшему образованию открыть только из классических гимназий или тем, кто, кроме знания гимназического курса, сдаст еще дополнительный экзамен по латинскому языку.

Время, которое тратят дети и юноши на древние и новейшие языки, так велико, что идет в ущерб знанию ими России и в ущерб их физическому развитию.

Полное изгнание из средней школы древних языков (кроме специально готовящихся в филологи) и ограничение занятий новейшими языками[152] освободит Россию от увлечения в школьном деле западными влияниями, отдалит юношей от Запада, приблизит их к России, даст время заняться физическим развитием детей и юношей и их воспитанием в русском духе. Добавим, что вредное влияние Запада и западников на русскую школу выразилось и в том, что при желании обучать наших детей и юношей по 70 часов в неделю (во всех классах) латыни и греческому языку западники забыли главное: научить русских людей обращаться с русской землей и получать с нее столько же доходов, сколько получают, работая на земле на Западе. Из всех средств, ассигнуемых на образование в земледельческой России, только 1,6 % уделялось в конце XIX века на сельскохозяйственное образование.

В поисках новой школы надо помнить и основные принципы школы Екатерины Великой:

1) Школы приходская, уездная и средняя находятся в непосредственной между собой связи.

2) Средняя школа должна готовить путем обучения и воспитания молодых людей для практической жизни.

Современная же средняя школа служит главным образом для подготовки к поступлению в университеты.

Заключение: Западные влияния, как выше изложено, отражались и на церкви. Увлечение патриарха Никона греческой обрядностью послужило причиной раскола в церкви. Введение обучения латинскому и греческому языкам первоначально в XVII столетии в греко-латинской академии, а потом и в духовных семинариях отняло у будущих пастырей русской земли время для знакомства с Россией, для знакомства с нуждами их будущих прихожан и средствами помочь им не только указанием на помощь Божью, но и практическим советом.

Всевозможные учения с Запада, ослаблявшие религиозность в русском населении, не находят в наших священниках до сих пор авторитетного и умелого отпора.

Значение прихода, ко вреду для русского государства, ослабляется. Положение сельского русского духовенства нашими западниками до сих пор обеспечено очень плохо, сравнительно с обеспечением в России же духовенства других вероисповеданий.

Построение новых храмов, тоже под влиянием западных учений отрицательного характера, совершается более медленно, чем возрастает численность населения.

Церквей в России было:

В 1738 году — 16,9 тыс.; в 1840 году — 31,3 тыс.; в 1890 году — 40 тыс. Приходилось на 100 тыс. жителей православного вероисповедания: в 1738 году — 106 церквей; в 1840 году — 71и в1890 году только 56 церквей.

Православное население ныне оказывается обеспеченным церквами в два раза слабее, чем 150 лет тому назад.

Перенесение Петром I столицы в Петербург способствовало в значительной степени усилению западного влияния. Общение с Западом облегчилось. Наплыв иностранцев и инородцев препятствовал сообщить городу русский характер. Сосредоточение в столице властей, чиновников, учащихся, представителей духовенства, подверженных сильному влиянию Запада, отразилось затем на всей России.

Для правящих сфер Петербурга, «что скажет Европа», стало важнее того, «что скажет Россия».

Наиболее сильные влияния Запада отразились на Петербурге крайним развитием бюрократизма, развитием классической системы образования, развитием в разных видах западничества, которое, как изложено выше, тяжело отразилось как на внешних, так и на внутренних делах России.

Уже твердый волей император Николай I с горечью говорил, что Россией управляют столоначальники.

Богатырь русской земли император Александр III,как изложено в xxix главе, не мог выполнить своей программы «Россия для русских» не только потому, что царствование его было непродолжительно, но и потому, что сотрудники государя, в особенности в вопросе о подъеме материального достатка массы русского населения, не достигли тех результатов, которых ожидал государь и вся Россия. Применение в этом важном деле западных экономических теорий, как изложено выше, привело вместе с другими причинами земледельческое население России не к подъему, а к упадку, не приблизило русское население к обладанию русскими богатствами, а отдалило от них.

Эти строки, написанные 20 лет тому назад, сохраняют свой силу и в настоящее время.

Вполне определенно иноземное влияние на русскую вооруженную силу проявляется свыше тысячи лет тому назад, когда на Русь прибыли варяжские вожди с их дружинами. По типу этих дружин в киевский и удельный периоды и начали содержаться дружины при русских князьях. Эти дружины состояли из охотников. В исключительных обстоятельствах в помощь дружинам собиралось ополчение.

В труде Макса Иенса «Военное дело и народная жизнь» указывается, что в Германии в древности уже существовала всеобщая воинская повинность, причем наиболее способные к войне несли военную службу в составе дружин или военных отрядов добровольцев. Остальные способные носить оружие выставляли в случае особой опасности (опасного положения собственного очага) ополчение. Это ополчение в свой очередь делилось на две части, из которых первую составлял «цвет юношества».

Весьма поучительно, что в Германии с развитием военного дела особым почетом, вслед за военными, пользовались землевладельцы и землепашцы. Только они имели «политические права», «имели право голоса и оружия»; только они, собираясь на советы, решали вопросы о жизни и смерти, «о войне и мире».

«Военные дружины получали от князя содержание, вооружение, лошадей и цель для жизни, за что служили ему с беспредельной верностью и преданностью».

Князья в Германии боролись между собой для победы; их дружины боролись каждая за своего князя.

«Народное хозяйство, — по мнению М. Иенса, — является главным основанием, служащим мерилом военного устройства»[154].

«От важнейших форм народного хозяйства повсеместно происходят главные формы боевых учреждений, которые могут, для наглядности, быть сведены в шесть групп, из коих каждая, в свой очередь, обнимает многие характерные виды, а именно:

I. Военные формы кочующих и не вполне оседлых народов.

П. Сменная воинская повинность, военные касты и военные поселения.

III. Воинская служба землевладельцев.

IV. Наемничество.

V. Наборы совместно с вольной вербовкой.

VI. Всеобщая воинская повинность современных культурных народов»[155].

В России не все эти формы воинской службы были применены.

Дружины и ополчения, существовавшие у нас в киевский и удельный периоды, М. Иенс относит к военным формам кочующих и не вполне оседлых народов. На Руси эти формы были применены и после того, как русское племя стало оседлым.

Сменная воинская повинность не была известна в России. К военным кастам М. Иенс относит янычар у турок и стрельцов у нас. Военными поселениями он считает наше казачество. Упоминается также неудачный опыт с военными поселениями в царствование Александра I.

Как изложено в предыдущих главах, на Руси особое значение в течение нескольких веков, до формирования в начале XVIII столетия постоянной армии, имел третий вид службы, именно воинская служба землевладельцев и земледельцев. Необходимость заставила московских князей перенести всю тяжесть воинской службы на землю. Для успеха отбывания службы с земли первоначально прикрепили крестьян к земле, а потом обратили их в крепостных. Этот вид службы был установлен в России на вполне своеобразных началах, но тоже не был новостью в военном деле других народов. Еще в III и IV столетиях, когда последовало вторичное вторжение германцев на юг и запад, то это уже не были полуномады[156], искавшие земли для пастбища, временного травяного довольствия, а крестьянские войска, желавшие поселиться оседло. Римляне вступили с ними в соглашение, отвели им в пользование участки земли (лены) и обязали за эту землю службой. За эту землю поселившиеся на ней германцы несколько столетий сдерживали напор на Рим своих же одноплеменников[157].

Раздача участков земли за службу в Германии и Франции создавала вассалов и привела к феодальной системе.

Не представляются неожиданными и те трудности отбывания воинской повинности с земли, при частых походах в XVI-XVIII столетиях, которые изложены в предыдущих главах. Припомним, что жители у нас разбегались, и дворянам-землевладельцам было не по силам выходить самим и выводить определенное для каждого число воинов. В те времена многие уклонялись от службы и мечтали царю служить, а сабли из ножен не вынимать. Главные трудности несения службы вытекали из того, что доходы с земли не покрывали всех расходов, на нее возложенных. Некоторые дворяне даже бросали свои земельные участки и приписывались к другим сословиям.

Оказывается, что еще при Карле Великом, на восемь столетий ранее, чем у нас, происходили те же явления, но, быть может, в еще более острой форме. Мелкие землевладельцы в германской империи, часто отрываясь от своих владений для войны, беднели и старались избежать «ненавистной для них военной службы». Кто мог — платил штраф, а многие передавали свои земли или крупным землевладельцам, или церкви.

Карлу Великому пришлось «ограничить воинскую повинность теми землевладельцами, которые были в состоянии исполнить ее»[158].

Четвертый вид военного устройства — наемничество — имел малое значение в нашей армии, и применение этого способа, очень распространенного с XV до XVIII столетия в Европе, окончилось в России неудачно. Наемные отряды иностранцев в конце XVI и начале XVII столетий изменяли России в самые трудные минуты, и от них отказались.

Но в Европе, особенно во Франции, наемные войска играли с XV столетия очень большую роль и положили основание постоянного типа армии. По найму особенно много служило во Франции немцев и швейцарцев.

Высчитано, что с 1474 по 1715 год швейцарский союз выставил для Франции 700 тыс. человек и получил за это 146 млн гульденов[159].

В 1752 году активная сила французской армии считалась в 164 тыс., из которых 44 тыс. составляли наемные иностранцы; остальные были привлечены в армию преимущественно вербовкой за плату.

В Австрии постоянные войска возникли в 1681 году.

В Пруссии еще в XVII столетии велись списки всем военноспособным. Великий курфюрст Фридрих-Вильгельм объявил в 1654 году, что, в случае крайней опасности, каждый человек обязан военной службой.

Король Фридрих I окончательно уничтожил феодальный быт и, чтобы добыть средства для армии, обложил постоянной податью все, как рыцарские, так и крестьянские, имения. Он не только сломил сопротивление местного дворянства, но обратил его в верное военное дворянство и придал корпусу офицеров сословный характер.

Дворяне — «юнкеры» являлись, как землевладельцы, прирожденными начальниками людей, взятых от страны, которым они повиновались охотнее, чем кому-либо другому[160].

В 1733 году в Пруссии введена регулярная конскрипция[161] с объявлением принципа, что все жители страны рождены для оружия.

Страна была разделена на «кантоны», определившие районы укомплектования полков. Но это еще не была всеобщая воинская повинность, потому что существовало много изъятий, особенно для богатых бюргеров, а также лиц, готовившихся в духовенство, и единственных сыновей крестьян. Король Фридрих-Вильгельм II еще увеличил число изъятий.

Только с 1813 года в прусской армии были отменены все изъятия.

В России Петр Великий начал формирование постоянной армии путем набора с населения рекрут. Меры были суровые, но армия получилась прекрасная. Наборы существовали в нашей армии свыше 70 лет. Общая воинская повинность, в подражание западным державам, объявлена в России только в 1874 году, на 60 лет позже, чем в Пруссии. Но по многочисленности изъятий наша «всеобщая воинская повинность» 1874 года напоминает скорее систему «регулярной конскрипции», введенной в Пруссии 140 лет ранее.

При создании в России регулярной армии мы брали образцы с Запада в организации, обучении, вооружении. Мы нанимали иностранцев, которые учили нас военному делу и выучили.

В этот организационный период влияние иноземцев на армию было необходимо и принесло большую пользу. Но уже в начале XVIII века нахождение иноземцев в рядах наших войск встречалось с недоверием и враждебностью. Вспомним, что в сражении под Нарвой, вместе с беспорядочным отступлением наших войск, убивались иностранные офицеры, служившие в нашей армии.

К концу своего царствования Петр I мог с гордостью назвать свой армию русской, предводимой русскими начальниками, вооруженной, одетой и накормленной трудами русских людей.

Конечно, при подражании Западу не обошлось без увлечений. Так, в нашу армию, в подражание пруссакам, попали парики, косы, пудра, неудачная одежда, а главное, прусская муштра. В особенности недобрую память оставил по себе в период засилия на Руси иноземцев Миних. Многое, заведенное Петром, он переделал на западный образец ко вреду для армии и ввел жесткое обращение с нижними чинами.

Великие учителя нашей армии — Румянцев и Суворов — выкинули много лишнего и поставили русскую армию на высоту, равную лучшим армиям в Европе.

С 1815 года начинается возврат Миниховской муштры, но уже под названием Аракчеевщины. Перестав следить за всем тем, что делается в западных армиях, мы явились в 1853—1855 годах отсталыми и в выучке, и в техническом отношении.

Урок Крымской войны прикрепил надолго к нашей армии западное влияние. Под этим влиянием, чтобы не отставать от наших соседей, изменена была система комплектования армии, установлена разница между мирным и военным составами, принято усовершенствованное оружие.

В подражательной работе, за неотпуском достаточных денежных средств, мы не могли двигаться с необходимой быстротой и в войну 1877—1878 годов снова отстали в техническом отношении даже от турок.

Последние двадцать лет прошлого столетия, развиваясь частью самостоятельно, частью заимствуя те или другие порядки и изобретения Запада, наша армия усиленно работала, чтобы стать во всех отношениях на один уровень с армиями соседей. По численности, обучению, вооружению она и не отставала от них, но опять по неотпуску нужных денежных средств имела в техническом отношении, как указано выше, значительные недочеты.

Из наиболее важных реформ, принятых в последнее время под влиянием западных идей, следует упомянуть переход нашей армии к трехлетнему сроку действительной службы, хотя по указаниям боевого опыта русско-японской войны уменьшать срок службы не следовало бы.

Если иноземные влияния вредно отражались на нашей внешней политике и на внутренних делах, то иноземные влияния на нашу армию в большинстве были полезны, ибо усиливали ее.

В особенности отставая от своих западных соседей в культурном отношении, мы должны были заимствовать от соседей технические усовершенствования в оружии и вообще в технических средствах войны.

Большую пользу нашей армии принесло принятие многих иноземных порядков по организации армии и по устройству всей военной системы. Но в этом отношении многое явилось у нас и самостоятельно. Устав Петра Великого стоял выше современных ему уставов. Тактическая подготовка войск в конце XVIII века Румянцевым и Суворовым стояла выше в нашей армии, чем в армиях наших соседей. Казаки составляли особенность, усиливавшую русское войско.

Менее всего пользы нашей армии приносили заимствования от соседей внешних отличий войск: форм одежды, головных уборов и т. п. К сожалению, в нашей армии во второй половине XIX века даже в числе наиболее даровитых и образованных начальников войск находились такие, которые боролись против принятия нашей армией, по примеру соседей, усовершенствованного оружия.

Один из таких генералов, хороший мыслитель, но плохой практик, последовательно боролся против принятия в нашей армии ружья, заряжающегося с казенной части, затем—против скорозарядного ружья, ныне принятого в нашей армии, и, наконец, против принятия скорострельной пушки.

Иноземные влияния на русское племя с юго-запада начались свыше тысячи лет тому назад. Из Византии к нам пересены христианство и грамотность. При оживленных, некоторое время торговых отношениях Киевской Руси с Византией и во время походов под Царьград, русские приходили в соприкосновение с населением высшей против них культуры, что и должно было оставлять следы.

Когда турки завоевали Балканский полуостров и пришли в соприкосновение с венгерско-польским государством и с Венецией, то правительства этих стран пытались затянуть Россию в борьбу с турками, с целью ослабить обе стороны. В 1473 году венецианский совет сообщил Ивану III, что Восточная империя «за прекращением императорского рода в мужском колене должна принадлежать вашему высочеству, в силу вашего благополучнейшего брака с Софией Палеолог»[162]. Сам наследник «Восточной империи», брат Софии, Андрей Палеолог, является дважды в Москву в 1480 и 1490 годах с предложением продать свои права за деньги.

В 1484 году папа Сикст V просил у Ивана III помощи против турок и предлагал за эту помощь королевский титул. Почти одновременно польский король Казимир тоже предлагал Ивану III союз для совместных действий против турок.

В 1519 году посол магистра прусского Тамберг передал в Москве Василию III важное поручение от папы, которое состояло в приглашении «за свой константинопольскую вотчину стоять и что время к тому удобное».

В 1576 году венское правительство делало предложение Ивану IV Грозному вступить в союз против турок с целью изгнать их, «чтобы все царство греческое на восток солнца к твоему величеству пришло, чтобы ваша пресветлость была за восточного цесаря». Цена при этом требовалась не малая: подчинение русской церкви папе[163].

Православное духовенство бывшей Византийской империи очень рано усвоило и начало проводить мысль, что на московских государей перешли обязанности охранения православия, присвоенные до того византийским императорам. В 1561 году вселенский патриарх из Константинополя утвердил в сане царя великого князя Ивана IV, в силу его родства с византийским императором.

Заслуживает внимания, что во всех вышеприведенных предложениях поводами к вмешательству России в дела Балканского полуострова ставятся причины династического характера и причины религиозные; о племенном же родстве славян московских со славянами балканскими не упоминается. Лишь спустя сто лет славяне Балканского полуострова, разуверившись в возможности получить защиту от европейских государств, обратились за помощью к России и в своих домогательствах стали опираться на племенное родство. Первыми представителями этого славянофильства явились митрополит Киприян и особенно Крижанич в XVII столетии.

Наши государи той эпохи, как изложено было выше, не соблазнялись этими предложениями. Они охотно помогали церквам и монастырям Балканского полуострова, но, по словам Н. Чарыкова, принимая охотно духовное преемство от византийских императоров, решительно отказывались от реального наследования на Ближнем Востоке.

Иван III, несмотря на брак с Софией Палеолог (оказавший влияние на принятие при московском дворе некоторых византийских порядков), не только не согласился на предложение польского короля Казимира воевать против турок, но с 1492 года положил начало дружеским отношениям с Турцией. Благодаря искусному образу действий, Иван III имел в вассале турецкого султана — крымском хане — верного союзника в течение многих лет.

Иван IV, следуя той же политике, завоевал без ссор с султаном Казанское и Астраханское царства. Но уже Иван IV высказал константинопольскому патриарху и афонским монахам пожелание освобождения их «от томительства богохульных».

Так мы действовали в XVI и XVII столетиях, избегнув войны с турками. Относительно наших отношений к туркам в XVIII и XIX столетиях Н. Чарыков высказывает такое мнение:

В это мнение необходимо ввести значительную поправку: в XVIII столетии войны России с Турцией имели определенную цель и вызывались преследованием Россией ее национальной задачи — выхода к Черному морю. Мы могли получить этот выход, завоевать Крым и обеспечить себя на юго-западе границей по р. Днестр только после нескольких победоносных войн с турками. Надо припомнить, что, когда мы начали бороться с Турцией, не только черноморское побережье, но и часть Малороссии находились в турецких руках.

Победами русских войск национальная задача России была окончена уже в XVIII столетии.

В XIX столетии, после всех веденных с Турцией войн, Россия присоединила к своим владениям на европейском материке от Турции только небольшой участок земли между Прутом и Днестром. Главные же результаты войн оказались в пользу христианского населения Балканского полуострова, подчиненного Турции: Румыния, Греция, Сербия и Болгария, ценой русской крови, получили независимое существование. Поэтому можно признать, что в XVIII столетии Россия вела с турками войны с целями завоевательными, а в XIX столетии — с целями освободительными.

В войнах XVIII столетия наши государи пытались привлечь христианское население Балканского полуострова помогать нам, но без успеха. Неудача Петра I в Прутском походе объясняется отчасти излишним доверием, которое он оказал донесениям о готовности к восстанию христианского населения. Петр I рассчитывал, что этим путем будут отвлечены значительные турецкие силы, и назначил для похода к Пруту только 50 тыс. человек. Петру I доносили, что христианское население, подвластное туркам, ждет «с затаенным восторгом полтавского победителя». Кантакузен уверял Петра, что с прибытием русских войск все молдаване примкнут к русскому войску[165].

Оказалось, что молдаванские бояре дали совет своему государю удалиться в безопасное место, ждать исхода сражения и принять сторону победителя[166].

Милорадович, посланный поднять восстание в землях с сербским населением, тоже не имел успеха.

В XIX столетии положение христиан на Балканском полуострове интересовало не только Россию, но и другие европейские державы. Например, восстание в 1821—1825 годах греков вызвало совместные против турок действия нескольких держав, которые вылились в истребление турецкого флота под Наварином.

В 1876 году восстание на Балканском полуострове сербского и болгарского племен привело на время к соглашению России с Австрией о совместных против Турции действиях; но потом это соглашение, к сожалению, расстроилось.

Можно таким образом предположить, что при желании со стороны России и искусстве ее дипломатов войны освободительного характера на Балканском полуострове могли вестись не одной Россией, а несколькими державами.

В предыдущих главах изложено, что хотя войны в XIX веке с Турцией были по результатам освободительными, особенно война 1877—1878 годов, но Россия каждый раз давала повод подозревать своекорыстные виды и этим вызывала недоверие к ее действиям. Это недоверие настолько было сильно, что в 1854 году выразилось коалицией против России (Крымская война). В 1878 г . против России тоже готовилась коалиция и, не изъяви Россия согласия передать решение вопроса о договоре с Турцией конгрессу в Берлине, не удалось бы, вероятно, избежать и войны.

Эти уроки истории указывают, что и в настоящее время, как бы ни были бескорыстны предпринимаемые, под западным или юго-западным влияниями, те или другие шаги наши на Балканском полуострове, никто не поверит их бескорыстию. И мы, делая шаг на Балканский полуостров, должны, на основании опыта истории, знать, что в то же время делаем шаг к европейской войне.

В XXVII главе настоящего труда изложены соображения, из которых видно, что на Балканском полуострове в настоящее время только вопрос Босфорский имеет особую важность для России. Там же изложено, что для России совсем не требуется спешить с решением этого вопроса.

Но если решение Босфорского вопроса, сообразно интересам России, может ожидаться долгие годы и произойти даже и без пролития русской крови, то спрашивается, может ли ныне Россия по другим вопросам Балканского полуострова быть вновь втянута в вооруженную борьбу с Турцией или с другими державами, например, с Австрией? К сожалению, на этот вопрос приходится отвечать утвердительно: да, Россия может быть втянута в войну из-за вопросов, не имеющих для нее жизненного значения.

Возбуждение в русской печати в 1908 году из-за вопроса о Боснии и Герцеговине получило остроту, напоминавшую возбуждение перед Русско-турецкой войной 1877— 1878 годов.

Ныне печать является могущественным выражением не только мнения правительственных сфер, но выражением общественного мнения интеллигентных слоев населения. Печати же принадлежит ныне и руководство этим мнением в тех случаях, когда те или другие задачи представляются обществу неясными или спорными. К такому роду вопросов принадлежат ныне и вопросы о предстоящей России в XX столетии роли в делах славянских народностей Европы вообще и Балканского полуострова в особенности.

Руководствуясь историческим ходом событий на Балканском полуострове, в которых Россия в XIX столетии играла главенствующую роль, для многих представляется неизбежным и естественным продолжение такой же роли и в XX столетии. Забывается при этом, что кровью России, пролитой в XIX столетии, уже создались на Балканском полуострове независимые Греция, Румыния, Сербия и Болгария. Упускается из виду и то, что основной мотив вмешательства России в дела христианских народностей Балканского полуострова. заключался в освобождении этих народностей от мусульманского гнета и турецкого произвола. Ныне, по отношению к огромному большинству христианского населения Балканского полуострова, эти цели достигнуты. Казалось бы, Россия с полным основанием могла бы признать свой освободительную миссию на Балканском полуострове законченной и предоставить каждой из обособленных народностей, освобожденных от власти турок, самой защищать свое дальнейшее существование и развитие. Оказывается совсем не так. Оказывается, что, освободив славянские народности от турок, мы, по мнению многих горячих славянофилов, еще обязаны в своих интересах защищать их и от напора пангерманизма не только дипломатическим путем, но и силой оружия.

Первоначально по религиозным побуждениям, потом под влиянием идей славянофилов русское племя в XIX столетии, запустив свои внутренние дела, храбро сражалось на Балканском полуострове для создания независимых Греции, Румынии, Сербии и Болгарии. Теперь, указывая нам на племенное родство с разными западными славянскими народностями, в том числе и балканскими, нас толкают на вооруженную борьбу уже не на полях Болгарии и Румынии, а на нашей западной границе, толкают на борьбу с Австрией и ее союзницей — Германией. Нас толкают на борьбу за улучшение быта славянских народностей, более богатых, чем русское племя, а в Европе и несравненно более нас культурных. Толкают на новый расход русских сил, на пролитие русской крови в то время, когда мы, истощенные борьбой за чужие интересы, не можем дать защиты даже своим кровным братьям — белоруссам и малороссам; не можем освободить их от польского и еврейского ига, экономического и духовного. Невольно зарождается мысль, что в числе толкающих нас на вооруженную борьбу с Германией и Австрией находятся и такие, которые сознательно стремятся к распаду России.

Общество нервно настроено и не может разобраться: как это случилось, что неожиданно из-за турка, с которым мы привыкли сражаться, вдруг появились австриец и пруссак, с которыми мы до сих пор жили в мире. За два последних столетия русские в восьми войнах в союзе с австрийцами сражались против турок, французов, пруссаков и венгров; с пруссаками 150 лет тому назад мы вели «по недоразумению» войну, но с тех пор, начиная с 1806 года, сражались вместе против французов, помогли освободить от ига Наполеона, а в 1870 году косвенно помогли победить французов. Неужели интересы России в отношении сербов, босняков и других западных славян так велики, что для защиты прав чужих подданных нам следует готовиться разорвать соседские отношения с двумя могущественными соседями и рисковать вызовом вооруженной борьбы, в которой начнут стрелять семь миллионов ружей?

Вопрос этот так важен, так чреват последствиями, что на нем стоит остановиться самым внимательным образом.

В XIX веке мы были так увлечены устройством чужих нам дел в Европе, столько вели войн из-за этих чужих русскому племени дел, что истощили русскую землю и русское племя, отстали поэтому в культуре от своих соседей и, ослабев, стали легкой добычей иноземцев и инородцев, которые ныне и завоевывают Россию. Неужели и в XX веке, только еще в большем масштабе, русское племя повторит ту же роковую ошибку? Но если вмешательство России в чужие дела в XIX столетии стоило России ослабления ее, то таковое же вмешательство в XX столетии, при увеличившихся средствах разрушения, может повести и к ее распадению.

Наши войны на Балканском полуострове в XIX столетии в значительной степени были войнами идейного характера: Россия жертвовала своими сынами и своими скудными средствами для освобождения своих братьев по вере и по племенному родству. Многие мечтатели надеялись при этом, что освобожденные родственные нам племена когда-либо составят вместе с русским племенем одну могучую славянскую семью. Поэтому и ныне такие же мечтатели опасаются, что успехи пангерманизма ослабят национальную силу балканских славян и славян западных, и этим всему славянскому миру будет нанесен тяжелый удар.

Роль Австрии в этом походе на славян рисуется в самом мрачном свете; но о том, какой длинный исторический путь пройден Австрией для приобретения права влиять, например, на босняков, сербов, многие совершенно не знают.

Не знают у нас в массе интеллигентного населения вообще истории балканских народностей, не знают поэтому и того, что значение племенной связи с балканскими народностями, о которой теперь так много говорят, в сущности, стало выставляться, как повод для заступничества России, лишь в недавнее время. Ранее, в XVIII столетии и большей части первой половины XIX столетия, этой связи не придавали такой важности, чтобы для поддержания и укрепления ее жертвовать кровью сынов России.

Войнами в XVIII и XIX столетиях Россия, частью вместе с Австрией, низводит владения турок на европейском материке с 15 454 кв. миль в 1700 году до 2755 кв. миль в 1879 году.

Но и XX век застает еще многие вопросы на Балканском полуострове не решенными. В числе их вопросы: македонский, имеющий почти тысячелетнюю давность, и вопрос о проливах; ныне решается вопрос Босно-Герцеговинский, имеющий шестисотлетнюю давность; наконец, не решен вопрос о Царьграде.

Небольшие, возникшие на Балканском полуострове, государства нервно готовятся отстаивать свои интересы на Балканском полуострове. Как и 1000 лет тому назад, эти интересы в родственных племенах сербов и болгар противоположны.

Но положение сербов в Сербии ухудшается потому, что объединению сербского племени на Балканском полуострове препятствует Австрия, властно вторгаясь внутрь Балканского полуострова, и занятием Боснии и Герцеговины вбивая клин между Сербией и Черногорией.

Даже приведенный в XXVII главе краткий очерк существования Сербии, Болгарии и Боснии до завоевания их турками может, хотя и в незначительной степени, пояснить, какие права имеются у Сербии на Боснию и Герцеговину, какие права имеют Болгария и Сербия на македонские земли, какие, наконец, имеет права Турция на занятые ей на Балканском полуострове позиции.

Балканский полуостров со времен доисторических служил ареной для передвижения разных народностей. В первых веках христианства славяне, явившиеся на Балканский полуостров, перемешиваются частью с греками, аварами, остготами. Позже в VII столетии болгары, выходцы из Азии, перемешиваются со славянами восточной части Балканского полуострова. Еще позже являются турки, которые тоже в сильной степени смешиваются со славянами Балканского полуострова. Кроме того, внутрь Балканского полуострова вторгались русские со Святославом, печенеги, венгры, монголы.

Все эти народности не могли не оставлять в большей или меньшей степени свой след в стране, ими проходимой или даже обитаемой некоторое время. Характер местности, род занятий, больший или меньший гнет, под которым те или другие народности существовали, в свой очередь, заметно влияли на характер населения не только в духовном, но и в физическом отношении. Не мудрено поэтому, что ныне, например, тип болгарина в физическом отношении заметно разнится от серба и в особенности от черногорца. Все эти три народности довольно резко в свой очередь отличаются от славян русских.

Даже вера не являлась объединяющим началом, ибо в Сербии было некоторое тяготение к католичеству, а в Боснии правители и значительная часть магнатов приняли католичество, а после покорения Боснии турками боснийская знать приняла мусульманство. Часть болгар тоже перешла в мусульманство. Не было религиозной общности и потому, что Болгария и Сербия то подчинялись в духовном отношении патриархату греческой церкви, то освобождались от этой зависимости.

Вся история отдельных славянских народностей на Балканском полуострове сложилась так несчастно, что вместо единения шла почти непрерывная распря, не только между отдельными племенами, но и междоусобная в каждом племени (вроде борьбы наших князей удельного периода).

Как болгарская, так и сербская народности выделяли немало выдающихся энергией, характером и талантами лиц, становившихся во главе своих народов; к числу их относятся Симеон Великий и Асен II болгарские, Душан Великий сербский и Твыртко боснийский. Эти четыре лица являются представителями расцвета независимого существования Болгарии, Сербии и Боснии. Но эта независимость держалась, главным образом, не сплоченностью народа, не его учреждениями, а мощью этих лиц. Умирали вожди — распадались и наскоро основанные ими государства.

За весь длинный период существования славянских племен на Балканском полуострове до подчинения их туркам историками не отмечено случая, чтобы одна славянская народность помогла другой стать на ноги, приобрести самостоятельность. Напротив того, как только, например, болгары добились независимости, они начали воевать с Сербией и наоборот. Независимые Болгария и Сербия целью своих действий ставили движение к югу, включение Македонии, Фессалии, Эпира в свои владения, выход к морю (Салоники). Общность этих целей, как у болгар, так и у сербов, создавала между ними соперничество, которое продолжается и ныне. Свободная с 1878 года Сербия проявляет свой независимую волю, прежде всего, в войне с Болгарией.

При Симеоне Великом, почти 1000 лет тому назад, Сербия входила в состав владений Болгарии. При Душане Великом, 700 лет тому назад, Болгария была побеждена сербами, хотя и сохранила свой автономность, так как сербы удовольствовались лишь вассальной подчиненностью Болгарии.

Вряд ли ныне болгары в мечтаниях о великой Болгарии вспоминают о подчинении им в течение короткого времени Сербии, но Болгария, соединенная с Македонией или, по меньшей мере, Болгария Сан-Стефанского договора не кажется болгарам задачей неисполнимой. Но тут на дороге у них, кроме турок, опять стоит Сербия, тоже предъявляющая свои права на Македонию. Но в состав Сербии входила также Македония, уже после того, как она была ранее завоевана болгарами. Поэтому права на Македонию с исторической и этнографической точек зрения как у болгар, так и у сербов несомненны.

Гораздо труднее сербам доказать их исторические права на Боснию и Герцеговину. Из изложенного в XXVII главе видно, что Босния никогда не входила в состав Сербии. Босния все время своего независимого существования тянулась не к объединению с сербами, а к Хорватии, Далмации, Венгрии, тянулась к Западу и католичеству, но не к Востоку и православию. Кроме краткого, отчасти случайного, самостоятельного существования в XIV столетии, Босния и Герцеговина других прав на самостоятельное устройство не имеют.

В битве против турок на Коссовом поле в 1389 году боснийские войска в самый решительный момент покинули сербов и облегчили победу турок. Через 8 лет сербские войска энергично помогают туркам в бой под Никополем против Сигизмунда, предпринявшего крестовый поход против турок; участие сербских войск на стороне турок решает подчинение Балканского полуострова туркам.

За весь длинный исторический период пятнадцати столетий Россия не играет никакой роли на Балканском полуострове. Исключение составляют несколько походов наших князей Киевской Руси в восточную часть Балканского полуострова.

Заметную роль в судьбах балканских славян русские сыграли во второй половине X столетия. Это время совпадает с независимым существованием первого болгарского царства. Чтобы избавиться от болгар, ставших слишком сильными, византийский император Никифор приглашает воинственного князя киевского Святослава в Болгарию. Святослав со своей дружиной является в Болгарию и покоряет болгар. Этим он наносит тяжкий удар независимости Болгарии. Византийский император пользуется ослаблением болгар и в 971 году подчиняет вновь Болгарию Византии. Через 900 лет Россия исправляет сделанное ей зло Болгарии и кровью своих сынов завоевывает Болгарии независимость.

В течение пятнадцати столетий до овладения Балканским полуостровом турками как между славянами, жившими на полуострове, так и между ними и славянами Венгрии, Польши и России, не существовало сознания общности интересов, не сознавалось ни племенной, ни религиозной связи. Славяне на полуострове непрерывно сражались друг с другом; славяне европейские вместе с венграми и поляками тоже ходили на болгар и на сербов; даже русские славяне помогли разрушению независимой Болгарии.

В военном отношении борьба на Балканском полуострове и за Балканский полуостров представляет много интересного. Прежде всего надлежит отметить, что непрерывные распри и войны, которые вели славяне полуострова между собой и против внешних врагов, сообщили им значительную воинственность. Славяне еще византийцами признавались хорошими воинами. Их дружины одерживали победы над греками, венграми, турками. Только рознь их была одной из главных причин победы над ними турок. Если уход со сражения на Коссовом поле босняков мог решить участь боя в пользу турок, то участь боя и не колебалась бы, если бы вместе с сербами и босняками сражались и болгары.

Несмотря, однако, на взаимную рознь и тяжелую борьбу с другими народностями, несмотря на смешение со многими чуждыми племенами, славяне сохранили свой народность в отношении языка, обычаев, одежды и в этом отношении проявили огромную стойкость. Если в течение 1900 лет эта народность не стерлась, то очевидно, что и в XX веке, как бы ни был силен германский напор на славян, они выдержат этот напор и не послужат для немцев «этнографическим материалом» к дальнейшему их росту. Особенно поучителен пример Чехии, осажденной в течение многих веков со всех сторон и все же идущей в культурном отношении вперед, а не назад, и сохраняющей при этом свой национальность.

В то время, когда славяне Балканского полуострова в течение многих столетий боролись с греками, венграми, турками и благодаря розни между собой остались разъединенными небольшими племенами, славяне восточные, поселившись в Европейской России, хотя и медленно, но слагались в одно могущественное государство.

Если на славян западных с первых шагов их на европейском материке влияли многочисленные народности, окружавшие их, особенно германцы, венгры, греки, иллирийцы, римляне, болгары, турки, то на славян восточных эти влияния были еще многочисленнее и должны были оставить еще более глубокие следы. Славяне России на юге встречались со скифами, сарматами, затем печенегами, половцами, хазарами; на севере и северо-западе на них влияли многочисленные финские племена, а также латыши, ливонцы, шведы; влияли также варяжские дружины, остготы. Позднее русские славяне столкнулись с мордвой, болгарами, а затем вынесли на своих плечах тяжелое монгольское иго, которое оставило глубокие следы. Победив татар, славяне в значительной мере смешались с побежденными, впитав в себя в то же время большую часть вышеупомянутых племен. Гораздо позднее в России начинается приток иностранцев, особенно немцев, многие из которых тоже сливаются со славянами. На востоке в Сибири славяне поглощают другие народности, из которых в особенности якутская и бурятская оставляют видимые следы на жителях к востоку и западу от озера Байкал. Казаки сибирские, оренбургские, уральские принимают много крови киргизской, казаки донские — калмыцкой, казаки кавказские смешиваются частью с горцами.

Д. Менделеев в своем труде «К познанию России» пишет: «В России народов разного происхождения, даже различных рас, скопилось немалое количество. Оно так и должно быть вследствие того срединного положения, которое Россия занимает между Западной Европой и Азией, как раз на пути великого переселения народов, определившего всю современную судьбу Европы и берегов Средиземного моря, падение древних Рима и Греции и само появление в великой европейской равнине славянской отрасли индоевропейцев. Послужив главным путем великого переселения народов, Россия содержит осевшие на месте их остатки»[167].

Огромное смешение всевозможных народностей со славянскими племенами на западе и на востоке Европы, в связи с разницей природы Балканского полуострова и России, различные у славян западных и восточных условий исторической жизни, — все это в продолжение почти двух тысячелетий должно было произвести и действительно произвело большую разницу между славянами западными и восточными.

Разница в физическом отношении между славянином, например, новгородским или псковским, куда с незапамятных времен проникли славяне, и сербом — огромная; примесь финского племени у этих русских славян весьма заметна, а в местностях центральных и особенно восточных у них сильна примесь монгольской крови. Не даром существует кем-то выраженная мысль, что стоит поскоблить любого русского — и покажется татарин[168]. В духовном отношении пылкий и горячий серб и спокойный житель России менее сходны между собой, чем немец и русский. В особенности мало сходства в физическом отношении имеют между собой славяне западные и белоруссы. Напротив того, малороссы, более, чем великороссы и белоруссы, согреваемые солнцем, ближе подходят к другим славянам Запада, особенно к болгарам.

В замечательном труде Л. Мечникова «Цивилизация и великие исторические реки» проводится мысль, что «наследственность (национальность) могучий фактор; в союзе с ней приспособление формирует человечество, но влияние ее не в состоянии освободить от еще более могучего влияния среды»[169].

Таким образом, можно признать, что племенное родство балканских славян с русскими, от смешения с другими народностями, от различных условий исторической жизни и различной природы ослабилось.

В русских губерниях, среди коренного русского населения, издавна поселились финны, латыши, мордва, немцы, литовцы; между ними много православных, много женившихся на великорусских девушках; много из иноземных девушек вышло замуж за великорусских парней.

Между тем у нас находились такие горячие славянофилы, которые готовы были признать более справедливым и более важным для России заниматься устройством судьбы западных славян, чем, например, таких латышей, финнов, мордовцев, немцев и других народностей, которые приняли наш язык, нашу веру, давно стали самыми близкими и даже кровными родными нашими.

Но и народности, обитающие в России, которые сохранили свой язык, свой религию, сотни лет живут с нами одной жизнью, создавали, хотя и в малой степени, с русскими славянами великую Россию, сражались бок о бок с нами, — неужели они нам более чужие, чем, например, босняки и герцеговинцы, о существовании которых огромное большинство русского народа узнало только недавно?

Неужели бедная в своих средствах и некультурная Россия и в XX веке, в ущерб коренному русскому населению и не заботясь о приобщении к русской государственности почти 40 млн живущего в России приграничного населения, снова будет расходовать кровь своих сынов и тратить кровные русские деньги на устройство отдельных от нас другими народностями западных славян?

Живущему ныне и грядущему поколениям в XX веке предстоит решение многих огромной важности внутренних вопросов. В числе их одним из главных стоит примирение с такими племенами, нам единокровными, как, например, польское, включение в общую русскую семью всех других народностей, проживающих в России, так, чтобы на великой Руси каждый русский подданный считал себя, прежде всего, русским и гордился бы этим; чтобы за границей поляк, армянин, финн на вопрос: кто они? — ответил бы: мы русские.

Сохраняя свой религию, свои обычаи и верования, все племена, населяющие Россию, по мере приобщения их к русской государственности, должны признавать для себя необходимым знать русский язык, не признавать возможным обходиться без него и не смотреть на него как на чужой, навязываемый им правительством.

Русский язык и русские законы и должны послужить тем цементом, который должен сковать в одно нераздельное целое все племена, населяющие Россию.

Но, кроме забот о живущем населении, необходимо готовиться обеспечить огромный ежегодный прирост населения. Этот прирост и ныне уже составляет свыше двух миллионов душ в год, т. е. превосходит все население Боснии и Герцеговины, создавшееся там в течение пятнадцати веков. Неужели заботы об этом приросте тоже должны уступить место заботам о том, как будет управляться Босния и Герцеговина, заботам о том, где и кем будет утверждаться ежегодный бюджет этой провинции?

При указанном выше ежегодном приросте к концу XX столетия население России будет близко к 400 млн. Заботы о том, как разместить, как накормить, как дать довольство жизнью, как охранить от врагов внешних и внутренних эту громаду людей так важны, так колоссальны, что каждое отвлечение русских сил и средств от этой задачи может сделать ее совершенно неисполнимой. Тогда, вместо постепенного, с каждым годом увеличения мощи России, она будет слабеть, различные ее части все более и более будут обособляться. Вместо одного сильного государства возникнут по окраинам России автономные земли, возникнут вместе с ними и сложные взаимные счеты, новые сложные отношения с соседями, ибо рядом будут в чужих государствах представители тех же народностей: поляки, румыны, турки, армяне, персы, афганские таджики и проч. Начнутся и такие счеты, которые придется решать только силой оружия, и в результате, раздираемые взаимными распрями на западе, теснимые желтыми народностями с востока, русские племена могут не выдержать и снова подпасть под политическое и экономическое иго более стойких, чем мы, народностей, послужив лишь материалом для их усиления.

Мих. Бор-н в брошюре «Происхождение славянофильства» объясняет таковое следующими словами:

«История славянофильства начинается с того дня, когда раздался первый протест против излишнего увлечения иноземщиной, когда было сделано первое предостережение о гибельном влиянии внешнего западного блеска и бесцельной подражательности и когда, наконец, русский искренно, без краски стыда на лице, во всеуслышание заявил о своей сердечной привязанности к родной стране и выказал разумную заботливость о сохранении ее хороших сторон…

В сороковых годах вопрос о народности был поставлен славянофилами на научную почву; тогда же они громко заговорили о настоятельной необходимости проявить нашу самобытность в науке и литературе и сделали первые попытки введения политического элемента в историческую и литературную разработку славянства и проч.; короче, первые самобытные русские мыслители клали краеугольные камни в основу будущей нашей самостоятельной православно-христианской философии, и русская мысль «вчинала подвиг народного самосознания». Поэтому перечислим теперь те главнейшие явления, которые повлияли на научное образование положений (формулировку тезисов) славянофильского учения.

Двенадцатый год, бесспорно, составляет эпоху не только в политической истории России, но и в умственном ее развитии. На Западе, после революции 89 года и при Наполеоне, как бы в обширном котле, вскипали и бродили стихии (элементы) рационализма, сен-симонизма, коммунизма и национальности. «Вслед за нашествием двунадесяти языков началось еще более усиленное, чем прежде, нашествие с запада незваных идей, теорий, доктрин политических, философских и нравственных» (Ив. Аксаков). «Занесенные к нам идеи и теории, конечно, не могли остаться без последствий. Явились люди, которые стали вдумываться в смысл новых явлений, тем более, что не все они переносились к нам путем холодного слова, в книгах, но и устами пылких молодых людей, побывавших за границей, как, например, офицеров наших гвардейских корпусов, или неуживчивых и энергичных эмигрантов. Семена новых учений попадали в разную почву и дали поэтому разные всходы. Одни из русских „с упоением всасывали идеи гражданственности, свободы и конституционных прав“; над многими русскими умами эти „обаятельные формы европейской гражданственности одержали победу“, почему многие утвердились в мысли о возможности пересадить Запад в Россию, ввести у нас западный либерализм, перестроить свой жизнь по виденным образцам чужой исторической жизни. Другие, быв свидетелями великих событий, решивших судьбы народов, вынесли иные убеждения, в виду того, что иной рад явлений приковал к себе их внимание. Толкуя об отечестве вокруг бивачных костров на полях Прейсиш-Эйлау, Бородина, Лейпцига и под стенами Парижа, они сделали два важных открытия. Они с прискорбием узнали, что Россия единственная страна, в которой образованнейший и руководящий класс пренебрегает родным языком и всем, что касается родины. Потом еще с большей скорбью они убедились, что в русском народе таятся могучие силы, лишенные простора и деятельности, скрыты умственные и нравственные сокровища, нуждающиеся в разработке, без чего все это вянет, портится и может скоро пропасть, не принесши никакого плода в нравственном мире. С этой минуты они круто и прямо повернулись к русской деятельности, к которой отцы старались поставить их спиной. Отцы не знали ее и игнорировали; дети продолжали не знать ее, но перестали игнорировать» (В. Ключевский).

Из целого ряда жизненных вопросов того времени особенно выступили вперед идеи политической свободы и стремления к национальному освобождению и объединению.

Означенные течения общественной мысли были занесены в кружки тех энтузиастов и искателей «солнца истины», которые в 30-х и 40-х годах группировались около Московского университета. Легко себе представить, что столь важные явления не могли пройти бесследно для членов этих кружков: они оказались свежими дрожжами, приведшими умы их в сильное брожение. Вопрос о самобытности стал обсуждаться горячо и резко. Споры кончились тем, что народность сделалась исходным положением учения славянофилов»[170]

В пятидесятых годах прошлого столетия, под влиянием германских философских учений, в Москве образовался так называемый Московский кружок.

В состав его входили: Хомяков, Станкевич, Аксаков, Герцен, братья Киреевские, Белинский, Бакунин, Боткин, Клюшников, Красов, Катков, Кудрявцев, Кавелин, Павлов, Погодин, Шевырев, Чаадаев, Самарин, Кошелев, Валуев и др.[171]

«Все члены кружка, без сомнения, горячо любили свой родину, желали ее развития и мечтали о славной ее будущности. Но вопрос о том, какими путями должна следовать Россия, чтобы стать новой ступенью в общечеловеческой цивилизации и занять место среди исторических народов — разделил кружок на два лагеря… Одна партия рассуждала так: Западная Европа — средоточие всей передовой цивилизации; она главная часть всемирной истории; выработанные ей формы культуры наиболее совершенны; все остальные народы не могут миновать тех стадий развития, которые пройдены Западом; на одинаковом уровне умственного развития все будет одинаково у всех. „Будущность всего человечества изготовляется так и вся земля должна оттуда ждать своих судеб“ (Н. Страхов). На народ эта партия смотрела как на лепную глину. Спасение России видела в пересоздании ее по модели Запада. В религиозной вере признавали простейшую форму выражения духовной жизни. Реформу Петра I благословляли, как величайшее благодеяние для России.

Другая партия настаивала на том, что основы западноевропейской жизни не прочны и односторонни и что Запад не есть все человечество; подчинить Россию условиям западной культуры — значит отдать ее в духовное рабство; рядить русского в иноземные покровы — значит обезличивать его. Эта партия требовала уважения к русской народности, к ее бытовым особенностям; отказаться от своей народности равносильно отречению от всякой самостоятельной деятельности в цивилизации. Основным началом народности партия признала православие. Эта партия находила, что европейское просвещение привело к отрицанию религии; доказывала первенствующее значение религиозного просвещения; в реформе Петра I видела коренные ошибки и т. д. От русских партия эта ожидала создания новой глубокой философии, с корнями, закрепленными в чистой православной вере» (И. В. Киреевский).

«Первая из означенных партий получила название западников, а вторая — славянофилов».

Таким образом, первоначально славянофилы отстаивали русскую народность, ее бытовые особенности и основным началом русской народности признавали православие. Эта партия получила только случайно название «славянофилов». Им правильнее было бы называться «народниками», «националистами» или «руссофилами».

Однако с основанием в Петербурге Славянского благотворительного общества главари партии от забот о русской народности перенесли свое внимание на заботы о славянских народностях Балканского полуострова. Только с тех пор они и становятся славянофилами. Но скоро, не довольствуясь заботами только о славянах Балканского полуострова, славянофилы распространили свое внимание и заботы тоже на славян австрийских, признав, что славян надо ограждать от напора германизма. Тогда славянофилы обратились в панславистов.

Славянофильское учение пережило три фазиса: первый — по охране русской народности, ее бытовых особенностей и православной веры, как основы русской народности (руссофильство); второй — по освобождению славян Балканского полуострова от турецкого владычества (славянофильство); третий — по объединению всех славян в один славянский союз (панславизм, всеславянство).

Позволительно высказать мнение, что ныне, с признанием окончания освободительной миссии России на Ближнем Востоке, для славянофилов должен бы наступить четвертый период — работы на пользу русской народности, работы по охране ее бытовых особенностей и православия. Другими словами, славянофильство должно возвратиться на свой первоначальный путь, временно оставленный в целях жертвы на пользу Балканского полуострова, возвратиться к задачам первого периода деятельности славянофилов. При такой точке зрения все представители национального движения, отмечаемого ныне в России, могут смело признать себя тоже славянофилами.

Выше было изложено, что исторические пути, по которым проходили славяне балканские и русские, были так различны, а влияние исторической и географической среды так разнообразно, что за период, близкий к двум тысячам лет, племенное родство между славянами русскими и западными должно было в значительной степени ослабеть.

Поэтому та духовная связь, которая, несомненно, существует между славянами западными и русскими, не может объясняться главным образом племенным родством.

В значительно большей степени эта связь понятна и близка массе русского народа вследствие общности языка и общности веры. Эти два фактора, даже и без близкой племенной связи, достаточны, чтобы объяснить постоянное сочувствие нашим славянским братьям и готовность на жертвы для них, которые проявлялись со стороны русского населения в течение нескольких веков.

Когда русскому населению стало известно, что наши балканские братья находятся в неволе у турок, в населении русском стала понятна необходимость принести жертву, даже в ущерб своему достатку и здоровью, в пользу угнетенных. Поэтому войны с турками всегда были на Руси популярными: турок в понятии народа явился басурманом (нехристем), а борьба с ним — борьбой за веру православную.

При такой обстановке появление учения славянофилов о помощи славянам Балканского полуострова нашло сочувствие в большом числе лиц русского образованного общества.

Рассмотрим коротко, в чем заключается сущность учения славянофилов, какими целями они задаются и каким путем рассчитывают достигнуть этих целей.

Один из славянофилов, автор брошюры «Всеславянское братство», Мих. Бор-н приводит в своем труде следующие определения различными лицами славянской идеи и славянофильства:

«Славянская идея в высшем смысле ее, как определил ее Ф. М. Достоевский , — есть жертва, потребность жертвы даже собой за братьев и чувство добровольного долга сильнейшего из славянских племен заступиться за слабого с тем, чтобы, уровняв его с собой в свободе и политической независимости, тем самым основать впредь великое всеславянское единение во имя Христовой истины, т. е. на пользу, любовь и службу всему человечеству, на защиту всех слабых и угнетенных в мире»[172]

«Панславизм, — говорит сербский поэт Сундечич, — есть братская связь всех славянских племен, он должен давать взаимную подмогу одних другим во всякой беде и неволе, во всякой нужде и потребности, он должен содействовать их единичным стремлениям к благосостоянию»[173]

«Кому дана сила, тот должен приложить ее на пользу братьев… И когда мы, русские, радуемся, что наша держава есть единственная пока вполне независимая, могучая славянская держава, то мы не перестаем, вместе с тем, помнить и сознавать, что это наше могущество и независимость налагают на нас великий долг, обязывают великой ответственностью. Призвание России — осуществить на земле славянское братство и призвать всех братьев к свободе и жизни. Будем же блюсти это братство, как самое драгоценное наше сокровище, как самое лучшее богатство, как завет истории, как залог нашего будущего, как нашу главнейшую необходимую силу, превыше и мощнее всех земных вещественных сил… Да придем все в разум славянства! Взыщем, прежде всего, братство, а остальное приложится» (И. Аксаков)[Бор-нMux. Всеславянское братство,1892, с. 10

«Братская любовь обязывает нас, русских, к деятельному (нравственному и материальному) участию и помощи славянам, и к неволе их и страданию мы, русские люди, безучастно относиться не можем и мириться с этой неволей ни на минуту не должны, ибо любовь никаких ограничений не допускает и ни в какие сделки и уступки не входит… Наше дело „поддержать и воскресить славянскую народность“, честно послужить „делу всестороннего славянского освобождения“ (А. В. Васильев)[174]

«У России особая политическая судьба… Интересы ее носят какой-то нравственный характер поддержки слабейшего, угнетенного… Интересы ее везде более или менее совпадают с желанием слабейших. Это ее исторический fatum» (К. Леонтьев)[175].

Сорок лет тому назад один из наиболее авторитетных и даровитых славянофилов Н. Данилевский в своем труде «Россия и Европа» высказал относительно роли России в делах не только народов, населяющих Балканский полуостров, но и вообще по отношению ко всем западным славянам, следующие мысли.

Путем очень интересных исследований Н. Данилевский пришел к заключению, что славяне составляют особый культурно-исторический тип и что им предстоит в будущем господствующая роль на европейском материке.

«Славяне, подобно своим старшим, на пути развития, арийским братьям, могут и должны образовать свой самобытную цивилизацию…

Для всякого славянина русского, чеха, серба, хорвата, словенца, словака (желал бы прибавить и поляка) — после Бога и Его святой Церкви идея славянства должна быть высшей идеей, выше свободы, выше науки, выше просвещения, выше всякого земного блага»[176].

Что же, по мнению Н. Данилевского, надо выполнить, чтобы осуществилась самобытная славянская цивилизация, проявился особый историческо-культурный тип славянства?

Для достижения этой цели, по мнению Н. Данилевского, необходимо образовать «Всеславянский союз». Роль России при этом рисуется автором труда «Россия и Европа» так:

«Нужно не поглощение славян Россией, а объединение всех славянских народов общей идеей всеславянства как в политическом, так и в культурном отношении»[177]…

Всеславянский союз должен состоять из следующих государств:

Русской империи с присоединением к ней всей Галиции и Угорской Руси; королевства чехо-мораво-словакского; королевства сербо-хорвато-словенского (куда должны были войти Сербия, Черногория, северная Албания, Босния, Герцеговина и все земли Австрии, населенные сербами и хорватами); королевства болгарского; королевства румынского, королевства эллинского, королевства мадьярского и Царьградского округа.

По словам Данилевского, «такой союз, по большей части родственных по духу и крови народов, в 125 млн свежего населения, получившего в Царьграде естественный центр своего нравственного и материального единства, — дал бы единственно полное, разумное, а потому и единственно возможное решение восточного вопроса»[178].

При позднейших планах славянофилов высказывались такие взгляды:

«Предсказать, как сложится в будущем политический строй освобожденного славянства, конечно, невозможно. Нельзя предвидеть, будет ли то федерация государств или какая-нибудь новая, до сих пор совершенно неизвестная, государственная форма, вроде той союзно-областной, первые семена которой уже брошены на политической почве Северо-Американских Соединенных Штатов и Швейцарии или, наконец, общеславянская задруга, подобная единой солнечной системе, центральное место в которой отведут России, причем всякий славянский народ внутри у себя будет устраиваться по своему усмотрению, исповедывать какую угодно веру, во внешних же отношениях будет жить в мире и согласии со всеми, а в нужде защищать славянство общими силами» (проф. Стретькович). Одно пока должно быть очевидным для каждого, что «будущая государственная организация славянского мира должна отвечать двум целям», как справедливо пишет в своей статье А. В. Васильев: «Внутренней самостоятельности отдельных его частей и единству их действия в отношении внешнего, неславянского мира. Пока каждый из славянских народов и народцев будет вести свой отдельную политику, пока каждый из них от своего только собственного лица будет говорить и договариваться с иноплеменными державами, — до тех пор перевеса силы и успеха не будет на стороне славян, а, следовательно, не будет для них истинной свободы. Разрозненная политика славянских народов всегда будет удобной почвой для вражьих происков, и неприятели славянства всегда будут находить средства и способы ссорить отдельные славянские государства или их правительства между собой и переманивать то то, то другое из них на свой сторону и в свой стан. Но в политически объединенном славянстве чужая интрига не найдет себе места», следовательно, «необходимо, чтобы у всего освобожденного славянства было только одно общее внешнее правительство и от лица всего славянского мира велась одна общая международная политика. А так как вопросы международные решаются в конце концов силой, то голос русского народа, как голос сильнейшего во всеславянском правительстве, естественно, будет преобладать»[179].

«Россия, исполняя свое историческое призвание, желает бдительно стоять на страже нравственных и политических задач свободных славян, руководствуясь при этом не одними указаниями холодного и расчетливого разума, но главным образом голосом любящего сердца.

Историческая необходимость указывает, что у всех освобожденных славян должно быть одно общее внешнее представительство, в котором голос России будет, в силу естественного порядка вещей, первенствовать. Но это первенство никоим образом не должно служить угрозой самостоятельности других славян. Братство и любовь равняют всех. Дружелюбное руководительство не есть иго, как братская преданность не есть покорность подчиненного»[180].

«Панславизм далек от каких бы то ни было завоевательных стремлений и целей. Россия не оттачивает меча ни на славян, ни на иноплеменников. Задушевное желание русских панславистов, высказываемое ими громко и открыто, заключается в том, чтобы честно послужить делу всестороннего славянского освобождения, т. е. установлению политической независимости всех славянских племен, а также духовного объединения ныне разрозненного славянского мира, или, другими словами, послужить восстановлению национальной свободы, единства и братства славян. Ничем своим не поступаться и ничего не навязывать — таково одно из наших основных правил взаимных отношений к славянам; остальное должна довершить братская любовь»[181].

Какие же средства рекомендуются славянофилами для достижения этих целей? Сам Н. Данилевский считает, что главная цель русской государственной политики, от которой она не должна никогда отказываться, заключается в освобождении славян от турецкого ига, в разрушении оттоманского могущества и самого турецкого государства[182].

И. Аксаков, толкая русское общество и правительство на войну с турками, в Москве в июле 1876 года, председательствуя в обществе славянофилов, высказывался определеннее и в программу действий вводил не только общие нужды славянства, но и частные России. Он говорил: «Братья наши в Турции должны быть освобождены; сама Турция должна прекратить существование; Россия имеет право занять Константинополь, так как свобода проливов для нее — вопрос жизненной важности»[183].

Но борьба только с Турцией не удовлетворяет славянофилов: в посмертных примечаниях к труду Н. Данилевского значится мнение, что «национальные вопросы вызовут в недалеком будущем войну России с Австрией, а может быть, и с Германией»[184].

Автор брошюры «Всеславянское братство» Мих. Бор-н утверждает, что для нас, русских, из-за славянских дел «час столкновения с латинством и германством столь же неизбежен, как час смерти для каждого»[185].

Какими же соображениями руководствовались славянофилы, предсказывая неизбежность после победы над Турцией борьбы славянских племен не только с германством, но и с латинством?

По понятиям таких выдающихся славянофилов, какими были Хомяков и Киреевский, народы германского и романского происхождения уже совершили свой цивилизаторскую миссию в Европе, и в этой роли их должны в будущем заменить славянские племена.

«Не имея надобности бороться за самостоятельность России как политического тела, лучшие силы нашего национального направления могли сосредоточиться на высших духовных задачах России — на том новом слове, которое Россия несет миру, на том великом всемирном деле, которое она должна совершить. Их вера в это особое призвание России была тесно связана с другим их убеждением: что Европа, представляемая романским и германским племенами, отживает свой век, сказала свое последнее слово, сделала все свое дело и что теперь судьбы мира должны перейти к славянству, с Россией во главе. Славянофилы так решительно выделяли Россию из общего строя европейской культуры, так горячо настаивали на особом призвании России только потому, что они были, с другой стороны, уверены если не в наступившем, то во всяком случае в неминуемом „гниении“ Запада»[186].

«Запад гниет», — вот во что веровали славянофилы. Помочь человечеству может только вступление на арену цивилизаторской деятельности нового исторического типа, именно славянского.

Н. Данилевский пишет, что мысль, высказанная славянофилами о гниении Запада, кажется ему совершенно верной.

Если вызывается культурная жизнь нового исторического типа, то, значит, жизнь старого угасает.

«Самое обилие результатов европейской цивилизации в XIX столетии есть признак того, что та творческая сила, которая их производит, уже начала упадать, начала спускаться по пути своего течения»[187].

Этим верованием объясняется и легкость перехода славянофилов от идеи освобождения славян от турецкого ига к идее о неизбежности борьбы против пангерманизма, хотя само понятие «пангерманизм» служит знаменем не угасания и ослабления, а надежд на дальнейший расцвет и усиление германского племени.

Не останавливаясь на разборе вопроса — гниет ли Запад или усиливается, — перейду прямо к разбору проекта Н. Данилевского о всеславянском союзе.

В 1811 году, когда Россия собиралась воевать с Наполеоном и Австрия примкнула к французам, предполагалось поднять всех славян Австрии и образовать славянскую империю. Но затем русское правительство удовольствовалось обещанием Австрии воевать в 1812 году с Россией только «для вида». Обещание это было сдержано.

Ныне, по истечении ста лет после появления в 1811 году проекта славянской империи, образование всеславянского союза встретит отпор в государствах Европы. Для осуществления всеславянского союза, прежде всего, требуется разрушение Австрии и Турции, — это будут первые наши противники. Германия, несомненно, будет на их стороне. Но и для других держав Европы: Англии, Франции и Италии разгром турок и создание в Константинополе центра всеславянского союза грозят опасностями в экономическом отношении. Всеславянский союз, очевидно, будет стремиться выйти в Средиземное море и захватить всю левантскую торговлю в свои руки. Создастся, кроме того, постоянная угроза положению англичан в Египте и движению по Суэцкому каналу.

Таким образом, против России может составиться могущественная коалиция из нескольких держав и притом более ее готовых в военном отношении, более богатых культурными средствами для войны, чем Россия.

Но если правительства великих держав Европы будут против России в случае, когда бы она задумала осуществить мечтания славянофилов, то, быть может, те народности, которые предположено включить в союз, так стремятся к нему, что самым деятельным образом будут работать для осуществления его. России придется только помогать им, объединять их усилия. Прежде всего, можно предвидеть, что славяне западные отнесутся подозрительно к роли России в этом союзе. Сами славянофилы не признают возможным равенство в союзе: голос русского народа будет преобладать. Это преобладание голоса русского народа представится другим славянским народностям опасным.

Известное стихотворение Пушкина о том, что славянские ручьи сольются в русском море, еще не забыто. Необходимо совершенно ясно помнить, что те из славянских народностей, которые стали культурнее русских, не могут желать в какой-либо форме начальствования над ними России. Это, по их мнению, был бы шаг не вперед, а назад. Но независимо от розни политического характера, между славянами существует рознь религиозная. Католики-славяне, объединенные под главенством России, будут видеть в этом главенстве опасность не только своему культурному росту, но и угрозу со стороны православной церкви своему верованию.

Можно ли не включать во всеславянский союз поляков? Очевидно, нельзя: какой же это будет всеславянский союз, если одна из самых многочисленных и даровитых славянских народностей будет из него выключена? Но чтобы удовлетворить поляков, надо, прежде всего, объединить их в одну политическую группу. Уже одна такая задача без европейской войны выполнена быть не может.

Нельзя рассчитывать на особое сочувствие к России со стороны и таких славянских племен, как хорваты, словены и другие. Они мало знают Россию, и то, что им известно, не располагает к доверию к нам.

В прошлом году в газете «Новое время» появилась корреспонденция из Люблин[188]. Автор пишет, что отношение словенского народа к России теоретически безучастное, а по наружности враждебное, чтобы не навлечь на себя преследования правительственных агентов.

Возможно также отнестись с недоверием к мнению, что чехи будут содействовать образованию всеславянского союза с Россией во главе. Этот в высшей степени достойный удивления и уважения народ, выдерживая много веков натиск германизма, все же успел сохранить свой народность. Но ближайшее соседство с немцами, закаляя чешскую народность в отстаивании своей национальности, в то же время полезным образом влияло на культурное развитие чехов. В этом развитии чехи далеко обогнали нас, русских, и командная в будущем по отношению к ним роль русских ни в каком отношении не может представляться чехам желательной.

В составе Австрийской империи проживает в Галиции вместе с поляками и значительное число русских (русины). Данилевский считает, что Галицию и так называемую Угорскую Русь надо просто присоединить к России, не давая им во всеславянском союзе особого политического устройства. В III главе мной указывалось, что хотя Галицкая Русь и составляла некоторое время удел Киевской Руси, но уже со времени монгольского ига, т. е. в течение 700 лет, живет особой от России жизнью. Галицкая Русь с XIII века подчинялась то венграм, то полякам, пока не вошла в XVIII столетии в состав австрийской монархии. Вследствие большей близости к Западу, уже в XIV и XV столетиях галицкое население по образованию и развитию стояло выше москвичей. Н. Рожков указывает, что в библиотеках западно-русских дворян той эпохи, кроме книг религиозного характера, уже находились труды научно-литературные, по философии, медицине и естествознанию. А в это время наши бояре не всегда умели подписать свой фамилию и преимущественно занимались охотой и пирами. В настоящее время положение русского населения в Галиции поставлено менее благоприятно, чем других славянских племен Австрии. Русские в Галиции находятся под гнетом поляков и евреев. Но, несмотря на этот гнет, русское население в Галиции в культурном отношении, а до последнего времени и в политическом, все же стоит выше примыкающего к нему населения в русском государстве.

Очень интересную и жизненную картину рисует гр. Бобринский, посетивший в 1908 году Галицию. Он поехал в «деревенскую глушь». Но как резко отличается эта деревенская глушь «угнетенной» Галиции от нашей родной деревенской глуши! На станции железной дороги гр. Бобринского ожидали фаэтоны, конвой конных молодцов-парней сопровождал экипажи до церкви. Гр. Бобринский видел сытый народ. По выходе из экипажа перед устроенной в честь его триумфальной аркой гр. Бобринскому поднесла хлеб-соль «стройная красавица в нарядном костюме». Громко и отчетливо «на чистом литературном языке» красавица говорит хорошую речь. От арки до дверей церкви стоят шпалерами девушки и забрасывают высокого гостя цветами. В церкви служат пятеро священников. Благоговейная служба, могучее пение мужчин, женщин, детей, а вне церкви пальба из мортир, — все это производит на графа впечатление потрясающее.

Поехали затем обедать к священнику. Под окна пришли деревенские женщины и девушки с песнями. Гр. Бобринский вышел к ним… — «И не скоро мы вернулись к столу, — пишет он, — так хорошо было поговорить с этими умными, развитыми, грамотными русскими женщинами и девушками».

Ни о какой полиции не упомянуто. Приехал к «угнетенным» один из влиятельных членов русской Государственной Думы, и никто не препятствовал ему брататься с галицким народом.

Гр. Бобринский указывает, что он был в одном из оазисов, но прибавляет, что таких уже много.

Интересно также указание нашего путешественника, что во время посещения им Галиции в октябре, по всей русской части Галиции собирались «веча», на которых обсуждалось неудовлетворительное положение школьного дела и другие вопросы.

Одна эта картина, схваченная гр. Бобринским с натуры, способна привести к вопросу: выиграла или проиграла Галицкая Русь от того, что не была присоединена к России? И это вопрос не праздный, ибо мы, русские, объединив уже около 150 лет тому назад своих юго-западных малорусских братьев в политическом отношении, до сих пор слишком мало сделали, чтобы освободить их в духовном и экономическом отношениях от гнета польского и еврейского. Такие деревенские оазисы, в которых бы девушки говорили на литературном языке, были бы умные, развитые и грамотные, думаю, среди русских крестьянских селений Волынской губернии найти нельзя. Правда, давно, — 25 лет тому назад, — мне пришлось близко ознакомиться с местностью и населением районов Дубенского, Луцкого, Ровенского и Кременецкого, и я был поражен забитостью и малым развитием приграничного русского сельского населения.

В брошюре «Галицкая Русь прежде и ныне»[189] помещено много интересных данных, рисующих современное положение русского населения в Галиции. Это население уже 34 года пользуется конституционными правами. Правительство и поляки в общем уже признали жизненность русского племени в Галиции и согласны не препятствовать развитию русской народности, но под условием, чтобы русские в Галиции считали своей родиной Австрию, а не Россию.

20 лет тому назад, на сейме в 1890 году, выступили ораторы украинофилы, которые доказывали, что они — русские в Галиции — отдельный народ от российского и польского.

Вот какие при этом приводились доводы:

Поднятый в Галиции год тому назад вопрос о чеканке медали в честь изменника Мазепы находится в связи с этим учением.

Сторонники единства Руси составляют русско-народную партию, которая признает, что червоноруссы, малороссы и великороссы — все братья и для всех одна родная мать — святая Русь. Этой партии приходится много переносить не только от чужих, но и от своих, но она бодро борется, работая для просвещения русского народа в Галиции и для охраны его от социализма.

«Силу галицко-русского населения составляет средняя интеллигенция: чиновники, адвокаты, врачи и, по преимуществу, священники. Большая часть этой интеллигенции вышла или прямо из простонародья или, по крайней мере, в трех-четырех поколениях принадлежала к нему. Отсюда ее характеризует, по крайней мере, младшую ее генерацию полный демократизм и любовь к простонародью. Все для народа и чрез народ — вот главный принцип, которым руководятся русские галичане, чтобы добыть народную силу чрез массы простонародья — посредством организации их и просвещения»[191].

Насколько велики силы русской интеллигенции в Галиции, видно из того, что в 1905—1906 годах в Львовском университете состояло русских 856 (на 1601 поляка и 758 еврея).

В народной жизни университетская молодежь принимает живое участие в митингах, при открытии читален и т. д. и всюду дает толчок к живому национальному движению в галицко-русском обществе.

«Утешительное явление представляет постепенное пробуждение национального самосознания и подъем умственного уровня у галицко-русской женщины, которая до недавнего времени не выходила было из своего тесного семейного кружка»[192].

Разве не является зависть к этим «угнетенным» русским в Галиции, которых мы хотим освобождать? Они идут верным путем к поднятию своей национальности: вся интеллигенция и учащаяся молодежь, близкая к народу, служат национальной идее.

Думаю, что если бы русским в Галиции предложили на выбор оставаться под властью Австрии или перейти вместе с их землей в подданство России, то после общей подачи голосов получился бы результат, для России обидный: хороших слов нам сказали бы много, но все же отказались бы разрывать связь с той исторически сложившейся обстановкой, в которой они живут, вне русского подданства не утратив своей народности, уже свыше 700 лет.

Народности Балканского полуострова, при дальнейшем устройстве их судьбы к их выгоде, конечно, будут рады помощи России, но как только эта помощь будет дана, они только с опасением начнут взирать на возможность какого-либо начальственного отношения к ним России. Выше были перечислены исторические примеры, подтверждающие это мнение.

Наконец, в том, что венгерская нация будет противиться образованию всеславянского союза и включению Венгрии в этот союз, нельзя и сомневаться.

Вот что еще в 1867 году было помещено в венгерской газете «Pesti naplo».

«Панслависты ошибаются, если думают, что мир посмотрит на их движение такими же глазами, какими смотрит на стремление к единству итальянцев и немцев; из их движения может произойти лишь один результат — сосредоточение колоссальной физической силы в руках (русского) царя… Такое движение не только не найдет себе сочувствия среди образованных наций мира, но создаст великую лигу, которая станет плотиной против новых вторжений варварства»[193]. Такого же взгляда на панславизм держится вся Западная Европа и по сей день, прибавляет автор брошюры «Всеславянское братство».

Признавая за Россией огромную силу физическую, народы Запада не доверяют, при нашей культурной отсталости, возможности со стороны России плодотворной, мирной цивилизаторской работы в объединенной славянской семье.

Но если для других наций образование всеславянского союза представляется опасным, если даже для тех или других западных славянских племен главенство России в этом союзе является нежелательным, то, быть может, этот союз является столь выгодным во всех отношениях для русского племени, что надо преодолевать все препятствия и идти в XX век к его осуществлению.

Разберемся хотя в коротких словах в этом вопросе.

Прошло только около 40 лет, и для современного поколения России мечты Данилевского представляются не столько несбыточными, сколько совершенно невыгодными для интересов России и русского племени. Прежде всего, численность всеславянского союза в 128 млн, казавшаяся Данилевскому в 1871 году такой грозной, оказывается незначительной по сравнению только с населением одной России. Действительно, в настоящее время, без союза с какими-либо государствами, без разрушения Австрии и Турции, в России уже 155 млн жителей, а еще через 20 лет без всяких новых завоеваний в России будет 200 млн населения. Только из этих цифр видно, что для России нет никакой выгоды вести новые тяжелые войны и перекраивать карту Европы, чтобы к своему громадному населению прибавить еще несколько десятков миллионов союзников, для поддержания которых придется расходовать, к ослаблению России, русские силы и средства. Но, независимо от сего, необходимо принимать во внимание, что среди населения России находится почти третья часть народностей не русского племени. Ставя в XX веке заботу об усилении русского племени на первое место, Россия не может и не должна заботу об устройстве судеб славянских народностей, не входящих в состав России, ставить выше забот об устройстве участи своих подданных не русского происхождения.

Трудно, конечно, допустить, что бескорыстная миссия России в XIX столетии по освобождению христианских народностей Балканского полуострова явилась случайной. Можно верить, что Промыслом Божьим эта тяжелая миссия была предопределена России и совершена ей. Но это была очень тяжелая жертва, принесенная Россией на пользу своих отдаленных братьев по крови и вере. Жертва эта ослабила Россию; ослабила в особенности вместе с другими причинами русское племя и сделала его в настоящее время легкой добычей в экономическом отношении других племен, иноземных и инородческих; ныне идет завоевание богатств России не русскими элементами. Такое положение грозит будущности России. Русскому племени необходимо в XX веке занять первенствующее в России место и получить этим путем силы противиться иноземному и инородческому нашествию и овладению богатствами России. Эта забота, вместе с заботой об устройстве ежегодного прироста населения России, ныне в 2400 тыс. человек, так велика, что в XX веке каждое отвлечение сил и средств России для внешних предприятий может сделать эти внутренние задачи вовсе невыполнимыми.

Из вышеизложенного вытекает необходимость для России признать ее освободительную миссию на Балканском полуострове оконченной.

Но это не означает, что Россия ничего не хочет и не может сделать для защиты христианских народностей Балканского полуострова в будущем.

Эти народности, для освобождения которых от турецкой зависимости пролито столько русской крови, никогда не станут чужими для России. В особенности, по моему мнению, для России должна быть близка судьба Болгарского государства. Боевое братство, скрепленное 32 года тому назад на высотах Шипки и в долине Казанлыка, между русскими и болгарами всегда будет служить прочной между ними связью. Мы, бывшие участники войны 1877—1878 годов, не иначе, как с теплым чувством, вспоминаем прекрасную страну, в которой вели войну, и мужественный болгарский народ, родственный с нами по языку настолько, что русские очень быстро понимали болгар и обратно.

И в будущем для России важно поддерживать с Болгарией ту «кровную» связь, которая образовалась на полях сражений с турками. Во всех случаях, когда вопросы Балканского полуострова будут обсуждаться и решаться представителями европейских держав, мощный и доброжелательный голос России, надо надеяться, будет подаваться в пользу славян Балканского полуострова.

Но для дальнейшего укрепления положения Греции, Румынии, Сербии, Черногории и даже Болгарии или для усиления их местностями, еще подчиненными Турции, Россия не должна расходовать свои силы и средства, так необходимые ей для устройства своих внутренних дел.

Относительно значения славянофильства в будущем весьма интересно мнение Н. Страхова. Вот какие мысли высказывает он:

Таким образом, Н. Страхов справедливо признает, что культурных сил в России накоплено еще недостаточно, чтобы перестраивать судьбы Европы. А между тем планы как западников, тянувших Россию мешаться в дела Западной Европы, так и юго-западников (славянофилов), тянувших в дела Юго-Западной Европы, несомненно создавали существующую еще и поныне недоверчивую и враждебную по отношению к России обстановку в Европе.

Вот какие справедливые мысли высказывает Вл. Соловьев в заключении своего труда «Национальный вопрос в России».

Заключение о значении для России славянофильского учения может быть сделано следующее:

Заботы славянофилов, чтобы наследие Византии в духовном отношении не угасло, а развивалось, заботы о духовном единении всех славян, заботы об открытии славянам всех сокровищниц русской мысли, — все это, несомненно, в высокой степени полезная деятельность, поддерживающая чувство родства между славянами по языку или по вере.

Но деятельность славянофилов (панславистов) пореальному наследованию от Византии; их программы политического содержания, с проповедью о разрушении Оттоманской империи, о занятии Россией Константинополя и, наконец, о неизбежности вооруженной борьбы с Австрией и Германией, — эта деятельность не может быть признана ни желательной, ни полезной в будущем, потому что успех этой деятельности грозит европейской войной. Выкинув совершенно политику из своей программы, славянские общества в России и в Европе могут, путем съездов, принести много пользы, знакомя разные славянские племена между собой.

Особенно важно русскому племени ознакомиться с обогнавшими нас по культуре местностями, например, Богемией. Не с целью узнать, как чехи организуют борьбу с немцами, а с тем, как они ведут борьбу с землей, чтобы победить ее, с тем, что они делали, чтобы школа у них стала патриотичной, что они делали, чтобы их интеллигенция и народ думали одну думу, жили одной жизнью.

Таким образом, иноземное влияние с Юго-Запада проявлялось на Руси различно: в первый период это было влияние благодетельное: мы приняли с Юго-Запада в Киев христианство и грамоту. Во второй период, до XVIII столетия, поддерживалась, хотя и в слабой степени, духовная связь русских с единоверцами в Турции, но все попытки представителей греческого духовенства, как и государей Западной Европы, не оказывали настолько сильного влияния на правящие круги России, чтобы вызвать борьбу России с Турцией.

В третий период, который обнимает XVIII столетие, Россия, в целях своей национальной политики, перешла в наступление против Турции, ослабила ее и достигла выхода к Черному морю.

В четвертый период, повинуясь не только различным влияниям с Запада и Юго-Запада, но и под влиянием работы славянофилов, Россия исполнила на Балканском полуострове высокую миссию: освободила христианские народности Балканского полуострова и дала им самостоятельное существование.

В пятый период России предстояло бы, по учению панславизма, закончить борьбу с Турцией и, путем борьбы с пангерманизмом, объединить в один союз все западные славянские народности под своим руководством.

Как изложено выше, от этой задачи России надлежит решительно отказаться и признать свой освободительную на Балканском полуострове миссию законченной.

Можно, однако, предвидеть, что и без участия России в Австрии произойдут перемены, благоприятные славянской идее.

В 1907 году в статье об австрийской политике в XIX веке (помещенной в журнале «Чешская политика»[196]) высказаны мысли о необходимости изменения политики австрийского правительства по отношению к славянам, признанием равноправности славян с венграми и немцами.

«Справедливая ко всем народностям политика привела бы Австро-Венгрию к более достойной великой державе, более самостоятельной внешней политике. Дружественные отношения к России освободили бы Австрию от вредного подчинения Германии».

Как только такое равноправие будет достигнуто, народности Балканского полуострова отнесутся к Австрии с полным доверием, и настанет время образования, без вооруженного участия России, балкано-австрийского союза, в котором каждая из народностей, существующих ныне самостоятельно, сохранит свой самостоятельность.

Этот союз по племенному составу будет естественно дружествен России.

В статье М. Меньшикова «Славяне и англосаксы»[197] помещены мысли известного Стэда: Стэд рассматривает присоединение Боснии и Герцеговины к Австрии как одну из ступеней подъема славянства. Он приводит следующую таблицу прироста населения за 1904 год в главнейших государствах Европы:

Во Франции население уменьшилось на 20 тыс. душ. В одной России за тот же год население увеличилось на 2464 тыс. душ.

Стэд справедливо заключает: