"Рыцарь Святого Гроба" - читать интересную книгу автора (Трубников Александр)

Глава седьмая, в которой выясняется, что жизнь – это чередование черных и белых полос Только вот где какая – знает один лишь Господь

Иерусалимское королевство,

город Тир, 1227 г. от Р.Х., канун дня

святого евангелиста Луки (18 октября)

Безумная летняя жара наконец-то угомонилась, и выжженная трава на склонах начала понемногу зеленеть, давая выпас немногочисленным козам. На тростниковый плетень, оглушительно хлопая крыльями, взгромоздился огненно-рыжий петух. Он качнулся взад-вперед вместе с хлипким забором, чуть не упал, но все же смог поймать баланс. Утвердившись, петух запрокинул голову, разинул клюв и закукарекал так громко и отчаянно, словно на город снова, как в старые времена, надвигалась, грозя немедленной смертью всей дворовой живности (за исключением кошек и собак), армия светлейшего султана Салах-ад-Дина.

Не успел петух завершить утренний ритуал, как на пороге невысокого глинобитного строения появился человек, в котором трудно было теперь узнать Жака из Монтелье, свободного виллана. Его лицо, руки и плечи покрылись густым темным загаром, а отросшие почти до плеч волосы, напротив, выгорели и приобрели рыжеватый оттенок.

Жак вышел на середину двора и огляделся по сторонам. Дом, в котором они с Робером прожили все лето, располагался в десяти полетах стрелы от главных городских ворот, неподалеку от ромейского гипподрома, почти на самом берегу моря. Обитатели тихого городского предместья были ливанцами-маронитами и промышляли изготовлением пурпурной краски, изобретением которой финикийский город Тир гордился еще во времена Александра Великого.

Посреди залива дрейфовало несколько десятков фелук, с которых то и дело опускались под воду ловцы лобстеров и собиратели раковин-пурпурниц. За парусами и мачтами, на противоположной стороне, виднелись стены городской крепости.

Петух недовольно закудахтал и спрыгнул с плетня. Неожиданно откуда-то из-за забора донесся долгий протяжный стон, который определенно исторгала не человеческая глотка. Жак заглянул в соседний двор. Источник утреннего шума не вызывал сомнений – два пожилых араба случали ишаков. Жеребец, если можно так выразиться в отношении осла, был молод, неопытен и очень нервничал. Он кричал, то ли проявляя нетерпение, то ли возмущаясь тем, что столь деликатным делом, как продолжение рода вислоухих копытных, ему приходится заниматься в присутствии многих свидетелей. За мающейся парочкой, кроме Жака и аксакалов, наблюдали еще с десяток кур, кошка и тощая ленивая собака.

Жак улыбнулся и прошел на задний двор. Там на утрамбованной площадке торчало на вкопанном в землю столбе большое чучело, сделанное из мешка, набитого соломой. Руки чучелу заменял вставленный в специальный паз деревянный брус толщиной с руку взрослого мужчины. В руках у бывшего виллана сверкнул меч. Он неуловимо подобрался, принял боевую стойку и, сделав несильный, экономный замах, с громким выдохом отрубил кусок деревянной «руки» примерно на две ладони. Хозяин ишака, приведенного на случку из дальней деревни, застыл с разинутым ртом. Сам же ишак, наоборот, немедленно отбросил стеснение и принялся за дело всерьез, словно желая поскорее закончить свою многотрудную и ответственную работу и убраться в родное стойло подобру-поздорову.

Еще немного поупражнявшись с мечом, Жак возвратился в дом, вспоминая по дороге про первые дни, проведенные в Тире.

Тогда, в день Пятидесятницы, они не успели добраться до города к закрытию ворот и, не имея денег, чтобы остановиться на постоялом дворе или в караван-сарае, заночевали тут же, в тени высоких городских стен – благо ливанские ночи были почти такими же жаркими, как и дни. Утром, купив на последние гроши мешок овса для коней и проглотив холодную баранину, они отправились на поиски средств к существованию. Наученный горьким опытом, Робер не стал предлагать охрану местным купцам, а, поговорив со стражниками, направился в сторону рыночной площади.

Город был тесным. Множество домов имели пять, а в одном Жак насчитал даже целых шесть этажей.

Первым, кого они там встретили, оказался Рыцарь Надежды. Его голову, ранее покрытую паломническим капюшоном, теперь укрывала двуцветная косынка, которую, как уже знали Жак и Робер, местные жители называют куфия. «Всего за один дирхем, – распинался он перед небольшой толпой богомольцев, – вы сможете посетить берега моря Галилейского, где Иисус Христос проповедовал со своими учениками, прежде чем отправиться в Иерусалим! Мы посетим церковь Заповедей Блаженства в Капернауме, возведенную на том месте, где Спаситель произнес Нагорную проповедь. Кроме того, в Галилее, на деревенских торгах, можно приобрести любые товары чуть ли не вдвое дешевле, чем на побережье! Торопитесь присоединиться к нам! Участникам Хаттинского сражения предоставляется скидка!»

Рядом с Рыцарем Надежды стоял прилавок, на котором были разложены разнообразные благовония и с десяток сортов разноцветного мыла. За прилавком стоял иудей, с ним торговался монах в белой бенедиктинской рясе.

– Ну сам погляди! – тыкал монах своим толстым коротким пальцем в серые неровные куски, отличающиеся от остального товара, словно овечьи шарики, чудом затесавшиеся между зрелыми аппетитными фигами. – За всю партию даю два дирхема. И Господь свидетель, лучшей цены за эту дрянь тебе не даст ни один покупатель на Святой Земле!

– Никак нельзя, – отвечал иудей. – Я приобрел это мыло у прованского торговца по случаю за бесцен… То есть бог знает, что я говорю, – за огромные деньги! Сам посуди, оно доставлено из самого Марселлоса! Здесь такого год ищи – не сыщешь. Я тебе его и так отдаю себе в убыток.

– Да ты только посмотри на этот товар! – возмущался монах. – Серое, сальное, пахнет собачьим жиром! В Сирии отличное мыло искони варят на каждом углу – этому не чета – красивое, ароматное, пенное. Я и пришел-то к тебе только потому, что у братии каждый грош на счету…

– Слушай, уважаемый, – поинтересовался иудей, – а зачем вообще твоей братии понадобилось мыло? Первый раз слышу, чтобы слуги Христовы помышляли о чистоте телесной. Это у нас, евреев, да у мусульман перед молитвой обязательно омовение, а ваш пророк вам мыться запретил!

– Ничего ты не понимаешь! – возмутился монах. – Говорил Христос фарисеям: «Сами моетесь, а в помыслах нечисты». А вы, евреи, как всегда перекрутили Писание к своей выгоде. Мыло же я приобретаю для того, чтобы…

Но для чего братии потребовалось мыло, торговец так и не узнал.

– Ба! Знакомые лица! – раздался вдруг за спиной монаха бодрый голос Робера де Мерлана. – Как дела, уважаемый?

Монах обернулся. Оказалось, что это тот самый послушник-бенедиктинец, знакомый еще с «Акилы».

– Воистину пути Господни неисповедимы! – обрадованно отозвался послушник. – Желаю здравствовать вам, почтенные пилигримы. Какими судьбами попали вы снова в Тир?

– Да как сказать, преподобный… – замялся Робер, – Мы тут не поладили сначала с Жаком Ибелином в Бейруте, затем с сидонским бальи. Вот теперь ищем, к кому бы примкнуть, дабы свой крестоносный обет наилучшим образом исполнить…

– Вскоре уже прибудет в Святую Землю воинство Христово, – ответил послушник, понизив голос. При этом торговец-еврей весь превратился в слух. – Не далее как вчера к архиепископу Тира пришла энциклика из Рима, в которой Его Святейшество Григорий Девятый объявил, что ежели император Фридрих снова обманет христианский мир и до осени не отправится на освобождение Святого града с приличествующим этому делу войском, то он будет подвержен интердикту. Так что ждать вам, миряне, осталось недолго.

– Добрая весть, – кивнул Робер. – Только пока Фридрих сюда доберется, мы с Жаком можем и ноги протя… ну, в смысле, истомимся в ожидании, когда можно будет наконец обнажить мечи во славу Христа. Ты лучше расскажи, куда здесь – в Тире – нам на службу поступить?

– Ну, ежели не желаете погрязнуть в безделье, да не хотите влиться в ряды сторонников Ибелинов или слуг императора, путь вам один, – отвечал послушник, который, похоже, уже отлично освоился в Тире, – влиться в ряды крестоносного братства святого апостола Андрея Акрского.

– Слышали о таком, – проворчал Робер, – только еще не познакомились.

– А где это братство найти? – поинтересовался Жак.

– Правление братства находится в самой Акре, – ответствовал послушник, – но и в Тире имеется ректор, который ведает здешними делами. Пойдемте, пилигримы, я укажу вам путь. Тем более это как раз по дороге.

– Спасибо тебе, преподобный, за богоугодное дело, – ответил Робер.

Послушник сделал многозначительную паузу, ожидая, когда к устным благодарностям прибавится что-нибудь посущественнее, но, встретив лишь лучезарные взгляды приятелей, совершенно «не понимающих», о чем идет речь, разочарованно вздохнул и двинулся по улице, ведущей к храму.

Торговец-иудей проводил удаляющуюся компанию долгим ностальгическим взглядом, взял в руку кусок марсельского мыла, внимательно его осмотрел, понюхал, попробовал на зуб и недоуменно пожал плечами. Из короба за его спиной выбрались две черные крысы. У одной из них, той, что покрупнее, на груди виднелось большое белое пятно. Грызуны о чем-то посовещались и бросились короткими перебежками – от укрытия до укрытия – вдогонку за представителями трех главных сословий христианского мира – рыцарем, крестьянином и монахом.

Ректор братства святого Андрея, к которому их проводил послушник, был явно уроженцем здешних мест – черные волосы, карие миндалевидные глаза и смуглая кожа свидетельствовали о том, что франкской крови в его жилах течет от силы на четверть.

Выяснив, зачем к нему пришли пилигримы, ректор чрезвычайно обрадовался:

– Стало быть, в братство хотите вступить, уважаемые господа?

– Нам бы крестоносный обет исполнить, – протянул в ответ Робер, и впервые за все время знакомства Жак уловил в его голосе просительные нотки.

– Его Святейшество разрешил архиепископам Иерусалимского патриархата по ходатайству ректоров нашего крестоносного братства выдавать крестоносные индульгенции! – гордо ответил ректор. – Так что, господа, вы попали именно туда, куда нужно. Сейчас наш писец прочтет вам устав, вы принесете клятву…

– А долго нужно служить, чтобы эту вот индульгенцию получить? – перебил его Робер.

– По ассизам Иерусалимского королевства служба длится год, – помявшись, разъяснил ректор, – но нам позволено давать отпущение, если собратья прослужат до следующей навигации.

– Это получается, что если мы вступим сейчас, то осенью получим индульгенцию? – оживился рыцарь.

– Не совсем так, монсир, – вздохнул ректор. – Осенью служба – весной индульгенция, зимой служба – летом индульгенция, весной служба – летом индульгенция…

– А можно наоборот? – поняв логику ректора, спросил Жак.

– Можно, конечно, и наоборот, – еще раз вздохнул ректор, – но только в любом случае служба вперед…

– Слушайте, милейший! – вспоминая, как они получали отпущение грехов в Дижоне, заикнулся Жак. – А может быть, мы с вами как-нибудь договоримся?

– Желаете выкупить крестоносный обет? Ну, тут я вам, конечно, посодействую, – снова оживился поскучневший было ректор. – Как только внесете в казну архиепископа сумму, достаточную для содержания полного рыцаря в течение года, плюс мои десять процентов за хлопоты, сразу же и можете отплывать восвояси с цидулкой, скрепленной печатью его высокопреосвященства.

– Благородные господа своим крестоносным долгом не торгуют! – гордо ответил Робер. – Давай, мэтр, зови своего писца с уставом да говори, что нам нужно делать, чтобы в ваше братство вступить…

Первые две недели после вступления в братство они с Робером жили именно там. Достославный рыцарь, оглядев длинный сводчатый зал с многочисленными лежанками, где жилую часть от конюшни отделяла лишь тонкая тростниковая перегородка, скривился, словно от лимона, но бодро произнес:

– Как говорил мой покойный дядюшка, граф Гуго де Ретель: «Настоящий рыцарь даже на дневке во время дальнего похода обустраивается так, словно он находится в покоях родового замка».

С этими словами Робер выбрал самое удобное, с его точки зрения, место, согнав с него двух апулийцев, и предложил Жаку устраиваться по соседству.

Разобравшись, как устроено крестоносное братство, Жак признал его организацию достаточно разумной. В это сообщество входили представители всех без исключения сословий, причем все без исключения получали от этого ощутимую выгоду. Толстосумы, не желающие подвергаться риску путешествия в неспокойные земли Латинского Востока, вносили деньги в казну братства, которое имело множество отделений в Европе, таким образом выкупая крестоносный обет. Бедняки-крестьяне, у которых денег не хватало не то что на выкуп, но даже на само путешествие, напротив, вступая в братство, доставлялись в Заморье за его счет и исполняли обет, в основном выполняя различные работы. Горожане, не желавшие путешествовать в одиночку, жертвовали оружие, одежду и разнообразные товары и отправлялись на нанятых братством кораблях, делая, таким образом, свое путешествие на Восток и обратно удобным и безопасным. Ну а воины, вступившие в братство, занимались своим обычным делом, ибо потребность в ратном труде на Святой Земле была неизменно высока.

Благодаря тому что его уставы были утверждены Святым престолом, авторитет и влияние братства были чрезвычайно высоки. Часто для пополнения казны ректоры подряжались на выполнение тех или иных работ. Так было и здесь, в Тире. По договору с городской коммуной семьдесят вилланов-богомольцев с утра до ночи трудились над укреплением и ремонтом городских стен, а братья-воины обеспечивали им охрану.

К счастью для приятелей, Робер оказался единственным в Тире членом братства – опоясанным рыцарем, поэтому вопрос, кто теперь будет возглавлять здешний воинский контингент, даже не обсуждался. Чтобы извлечь максимум выгоды в сложившемся положении, практичный во всем, кроме азартных игр, де Мерлан объявил Жака конным сержантом и сделал его своим помощником. Несколько ветеранов, в том числе и низложенный начальник – сержант-пикардец, пробовали было возмущаться, но Робер проявил себя не только как доблестный воин, но и как опытный политик, задавив нарождающийся бунт в самом зародыше. Сержант, который пытался оспорить его лидерство при помощи фальшона, теперь ходил с отрубленным «по неосторожности» ухом. Прочие же не рисковали более вступать в пререкания с неистовым коротышкой, чей остро отточенный меч выскакивал из ножен быстрее, чем они успевали закончить фразу, которую де Мерлан склонен был счесть непочтительной.

Впрочем, после первой же стычки с налетчиками – мусульманами, пришедшими через перевал из-за Иордана, – вопросов о лидерстве больше не возникало. Под руководством арденнского рыцаря братья не только не понесли потерь, но и разгромили наголову в несколько раз превосходящего по численности противника, а таким успехом не могли похвалиться в последнее время и лучшие военачальники Заморья. Благодаря своей славе Робер, по личной просьбе архиепископа, за полмарки в неделю взялся обучать военному делу принятых в ополчение горожан, а в ответ на требование ректора «сдавать выручку в казну» поглядел на него так, что тот более никаких претензий ни ему, ни Жаку не предъявлял. Этих денег им хватило для того, чтобы снять в городском предместье полдома у вдовы рыбака. Вдова оказалась молодой, симпатичной и любвеобильной, чем достославный рыцарь не преминул воспользоваться в первую же ночь «расквартирования вне пределов части».

На третий день жизни в казарме Робер, ничего не объясняя приятелю, молча отвел его на задний двор. Критически осмотрев Жака, он отмерил у него шнурком расстояние от плеча до кончиков пальцев, добавил две ладони на ручку и вырубил из сосновой доски деревянный меч.

– Меня посадили на коня в четыре года, – сказал он «конному сержанту», – и с этого же возраста начали учить воинскому искусству. Поэтому тебе достичь моего мастерства вряд ли удастся. Но сержанта я из тебя сделаю, да такого, что всем этим толстопузым бургерам сможешь показать, где лобстеры зимуют. Теперь слушай и запоминай, повторять не буду. Главное в пешем бою – правильная стойка. Если нарвешься на опытного рыцаря или сержанта с длинным мечом и он захочет тебя убить, то ты ничего сделать не сможешь. А вот от горожанина, ополченца и сарацина, если немного поучишься, вполне защитишься. Разбегись и прыгни. Понятно? Толчковая – правая. Значит, давай становись, как скажу. Опора на правую ногу, левая вперед, корпус чуть наклони, но так, чтобы опорной оставалась правая. Щитом закройся так, чтобы он не мешал двигаться руке. Встал? – Робер сильно толкнул Жака, и тот грохнулся на землю. – Как овца на льду! Стойка должна быть мягкой и пружинистой.

Потерзав Жака с полчаса, он наконец добился от него некоего подобия «правильной боевой стойки».

– Ладно, это будешь отрабатывать сам, каждый день. Теперь – движения. Левая нога – щита, правая – нога меча. В строю нога щита ходит только полшага вперед-назад, а нога меча – полшага вправо-назад и обратно. Ноги должны быть все время на ширине плеч – ни сводить и уж ни в коем случае ни перекрещивать их нельзя ни при каких обстоятельствах. Если же бьешься в поединке, то двигаться нужно активнее. Как только стойку разучишь, будешь отрабатывать повороты. Турнирной чепухой заниматься не будем. Выучишь у меня четыре удара.

– Всего четыре? – изумился Жак.

– Не «всего четыре» – а целых четыре, штафирка! – рявкнул, раздухарившись, Робер. Роль наставника ему чрезвычайно импонировала. – Да многие воины годами руку ставят и удары оттачивают. У доброго рыцаря средней выучки всего пятнадцать-шестнадцать приемов, у меня – более тридцати – это если с конными и пешими. Л тебе на полгода и четырех за глаза. Для того чтобы остаться в живых, этого достаточно. Учить будем самое простое и надежное – средняя защита-переход в верхний замах – боковой удар. Все хитрости объясню только тогда, когда ты научишься правильно бить, прежде чем подумать… Отбиваешь удар щитом, – показывал Робер, – затем удар верхнебоковой, с шагом вперед. Правильный замах определяет силу и точность удара. К моменту когда клинок коснется противника, нога меча должна быть твердо уперта в землю. Меч, кисть, локоть, рука, плечо – должны работать слаженно. А корпус – постоянно балансировать, чтобы в нужный момент вложиться в удар. Бить только выше локтя и в основание шеи, это у пехотинца самые незащищенные места.

Меч летал в руке у рыцаря. Объяснения были доходчивы, и все было понятно и легко до тех самых пор, пока Жак не попробовал принять стойку и нанести «верхнебоковой» улар самостоятельно…

Все последующие дни для него превратились в ад. Де Мерлан гонял приятеля до седьмого пота, пока не добился от него вполне приемлемых результатов. Ко дню Преображения Господня Жак уже спокойно перерубал двухдюймовую доску – этого было вполне достаточно, чтобы оставить противника без головы, руки или ноги.

– Отбил-ударил, отбил-ударил – это не для тебя, – говорил Робер. – Выдохнешься быстро, да и того, как противник открывается, ты все равно увидеть не сможешь, тут опыт нужен. Поэтому ежели в пешем бою – отбивай удары, береги силы и жди, когда он зазевается настолько, что даже ты это поймешь. Вот тогда и бей не задумываясь.

Уроки, которые преподал Жаку Робер, сразу же дали о себе знать. В первой же стычке с сарацинами конные сержанты, у которых на крупах сидели арбалетчики, отбив атаку, без труда загнали арабских налетчиков в ущелье. Там арбалетчики перестреляли коней и после этого спешенных мусульман посекли мечами, словно чучела на учебном поле. Бывший виллан, сам себе удивляясь, одним и тем же простым, но хорошо отработанным ударом отправил к Аллаху одного за другим сразу троих бандитов, чем заслужил молчаливое признание всех братьев отряда.

Жак подошел к колодцу, набрал в ведро воды и стал с удовольствием умываться. Из хозяйской половины дома появился уже одетый Робер. Усы рыцаря горделиво топорщились, а деловитый и в то же время чрезвычайно самодовольный взгляд свидетельствовал о том, что он вполне удовлетворен своей нынешней жизнью. Теперь на его сюрко, явно недавно отстиранном, вместо красного креста пилигрима красовался герб братства святого Андрея, вышитый умелой и заботливой рукой.

– Я на Ветре поскачу сразу к воротам, – обратился он к Жаку, – а ты не спеши, позавтракай, возьми Бургиньона и отправляйся в казармы. Там выберешь семерых копейщиков и двух конных сержантов, свободных от службы. С ними отправишься в каменоломню. Мастер Григ тамошнему раису расчет за камень повезет, так нужно его сопроводить, чтобы грабежу кто не учинил…

– Робер-бек! Робер-бек! – раздался голос из комнаты.

В дверях появилась миловидная женщина и начала что-то быстро говорить по-арабски, одновременно протягивая Узелок с лепешками и молочный кувшин. Рыцарь, поднаторевший в местных наречиях, сердито отбивался, но узелок все же взял.

Хозяйка дома, Хафиза, вдова ливанского рыбака-маронита, дождалась, пока рыцарь вскочит в седло, и перекрестила его по своему обычаю – не ладонью, а двумя перстами. Затем, привлеченная шумом, она заглянула в соседний двор, увидела, чем там занимаются ишаки, густо покраснела, спрятала лицо за платком и мигом растворилась в глубине дома.

Жак вытерся чистым полотенцем, оделся и отправился под навес, где его уже ожидал горячий лаваш, жирный овечий сыр, кувшин оранжада и глиняное блюдо, полное соленых оливок. Завершив завтрак, бывший виллан надел снаряжение, оседлал Бургиньона и выехал со двора. Конь недовольно косился на окончательно проникшихся важностью своей миссии ишаков и возмущенно храпел. За четыре месяца службы в качестве конного сержанта Жак, конечно, не стал лихим наездником, но научился вполне уверенно держаться в седле. Дав коню немного размяться, он заставил жеребца сменить аллюр и перейти с шага на крупную рысь, а выйдя на тракт, потянул поводья и направился в сторону главных ворот, рядом с которыми находились городские казармы.

Добравшись до места, Жак сформировал отряд, назначил старшего и, приказав ждать его на выезде из города, отправился во дворец архиепископа за мастером Григом, который руководил в Тире строительными работами. Киликийский каменщик, как старинный приятель архиепископа Тира, с его любезного соизволения занимал здесь целый флигель. Мастер как раз прогуливался по двору и любовался массивным черным жеребцом, которого ему недавно, по специальному заказу, доставили из Германии.

– Здравствуй, Жак! – поприветствовал он сержанта. – Действительно, не обманули, отличный конь. Сейчас отправлю слугу, чтобы тот ему новую попону заказал у шорников да поменял подковы с железных на медные. Я назвал его Лаврентиус-Павел. Не знаю почему, но мне кажется, ему это имя очень подходит.

Лаврентиус-Павел одобрительно сопел, раздувая широкие ноздри, и то и дело бил по земле тяжелым, поросшим густой шерстью копытом.

– Мы отправляемся, мастер Григ? – спросил Жак, поглядывая на солнце. – Отряд уже ждет, а до каменоломен даже широкой рысью не меньше полудня пути…

– Сейчас, сейчас, – заторопился вольный каменщик, – только вот оружие прихвачу.

Вскоре он вернулся, держа в руках свой любимый арбалет, который еще с весны был притчей во языцех у всех обитателей Тира.

Достопочтенный киликиец, отказавшись от помощи слуги, вскочил на коня и выехал на узкую извилистую улицу. Жак, наблюдая за тем, как Лаврентиус-Павел и Бургиньон обмениваются откровенно неприязненными взглядами, направил коня вслед за Григом.

Трудовой день, начинающийся с первыми лучами солнца, давно был в разгаре. Одни рабочие возились под стеной, замешивая раствор, другие поднимали при помощи воротов наверх отесанные камни, третьи укладывали их под руководством греческих строителей из гильдии, возглавляемой мастером Григом. Братья вилланы, работающие на стройке, уже завершали подготовку к ремонту последней угловой башни. На следующей неделе мастер Григ убывал в Яффу – там император Фридрих приказал начать восстановление крепости, чтобы с ее помощью ускорить завоевание Иерусалима.

Киликиец критически оглядел все участки, сделал несколько указаний и направил коня в сторону площадки, на которой Робер муштровал несколько десятков ополченцев-горожан. Одна шеренга училась держать строй, другая отрабатывала копейный удар на соломенных чучелах.

– Живот втяни, стал как верблюд… – прохаживаясь вдоль строя, разорялся достославный рыцарь, щедро раздавая тычки и затрещины. – Копье поставь ровно, это тебе не оглобля… И обхвати повыше! Так, как ты его держишь, будешь держать свой…

Что именно предлагал держать де Мерлан, тощий башмачник так и не услышал, потому что строгого, но справедливого командира отвлекли от занятий Жак и мастер Григ.

– Могу вас порадовать, сир рыцарь, – соскочив с коня, обратился к Роберу киликиец. – Вчера вечером я получил неофициальный ответ от великого магистра тамплиеров. Мессир, Пере де Монтегаудо и верховный капитул готовы будут рассмотреть ходатайство шевалье де Мерлана по поводу земель, переданных ордену его отцом. Мессир пишет, что эти греческие фьефы отчасти потеряны – их попытался отнять у ордена еще император Константинополя Генрих Первый, и теперь они являются объектом спора между нами и афинским правителем-мегаскиром. Но рыцарю-крестоносцу, он думает, будет несложно поладить с домом де ла Рош.

– Благодарю вас, мастер! – кивнул Робер. – Как только мы завершим здесь все дела и Жак с индульгенцией отправится обратно в Марселлос, я немедля поскачу в Морею и приму свои новые фьефы.

– Вечером, сир рыцарь, прошу отужинать у меня, – добавил мастер Григ. – Я открою еще один бочонок доброго напитка из Шотландии…

Робер приложил неимоверные усилия, чтобы при упоминании о «добром напитке» под названием «виски» не скривиться. К этому крепчайшему пойлу с жутким вкусом и не менее чудовищным запахом киликиец пристрастился, по его словам, еще лет десять назад, когда строил донжон в Эдинбурге.

– Виноград там у них не растет, а привозные вина стоят столько, что и подумать страшно, – говорил Жаку Робер, после того как попробовал виски впервые, – вот они и вынуждены из подножной травы варить всякую гадость, дабы хоть чем-то зимой согреваться. А чтобы от других не отставать, считают это отворотное зелье изысканным напитком. Что с них взять? Скотты – дикий народ.

– Ты когда меня начнешь обучать своему кистевому удару? – спросил Жак у рыцаря, чтобы сменить тему. – Помню, как на нефе ты лихо расправлялся с врагами…

– Кистевой удар, – поглядев на сержанта с некоторым сочувствием, как на больного, но выздоравливающего ребенка, ответил Робер, – это высшее мастерство. Он годами ставится. Суть его в том, что противник не видит замах и не имеет времени, чтобы отреагировать. Да и в ограниченном пространстве он хорош. Но удар этот несильный – в нем нет мощи всего корпуса, поэтому бить нужно точно в уязвимые места – и бить наверняка.

Робер сделал неуловимое движение, его меч мелькнул в воздухе, «рука» у стоящего рядом чучела дернулась, и из широкого разреза в мешковине полезла солома. Со стороны новобранцев раздался единый восхищенный выдох.

– Что касается вашего векселя, – продолжил мастер Григ, – я получил из Акры еще одно послание. Пизанский консул сожалеет, что почта ходит столь нерегулярно, и заверяет – ни одно из отделений Леванта не принимало к оплате такой документ. Также он сообщает, что любое лицо, кроме Жака из Монтелье, сержанта братства святого Андрея (чьи приметы разосланы всем банкирам), которое попытается предъявить вексель, немедленно будет задержано, вексель изъят, а деньги доставлены вам под удержание пятой доли указанной в нем суммы.

– Благодарю вас, мастер! – теперь настала очередь Жака склонить голову в поклоне, выражающем благодарность. – Встреча с вами для нас с Робером – самое удачное событие из всех, которые с нами произошли с тех пор, как мы отплыли из Марселлоса.

– Не стоит благодарности, – отмахнулся рукой мастер Григ и поставил ногу в стремя. – Лучше благодарите ту монгольскую монету, благодаря которой мы познакомились. Вот то, что она оказалась у вас, – это и есть подлинная случайность – остальное всего лишь цепь следствий, вызванных одной первопричиной.

Жак и Робер многозначительно переглянулись, но промолчали. При этом рыцарь непроизвольно постучал по рукоятке меча, где хранился загадочный пароль, найденный в каюте посланника.

Сержант и мастер Григ возвратились к отряду и двинулись в сторону синеющих вдали гор, где их ожидал раис, в чьем ведении находилась каменоломня.

– А где и что вы строили, мастер? – поинтересовался Жак.

– Я возводил крепости в Шотландии, Англии, Нормандии, – отвечал киликиец, – строил замки в Греции и Сирии, работал также в Багдаде и Бухаре. Но моя давняя мечта – возвести настоящий храм. Потому что не крепости, но храмы Господни – это истинные столпы земли. Хотя сказано у Иова: «Плоская земля стоит на столпах, которые Бог колеблет, когда происходит землетрясение… человек не знает мест, в которых земля покоится на столпах…»

Прибыв в каменоломню, они быстро уладили все дела, оставили копейщиков для сопровождения повозок и, дав короткий отдых лошадям, поскакали обратно, чтобы засветло возвратиться в Тир. Стражники у ворот встретили их лихорадочным возбуждением.

– Паруса! Паруса на горизонте! – кричали они наперебой. – Флот императора наконец-то пришел в Святую Землю! Всадники пришпорили коней и, грохоча копытами по булыжной мостовой, припустили в порт, чтобы как можно скорее убедиться в том, что копейщики говорят правду. На рыночной площади к ним присоединился де Мерлан.

Корабли появились со стороны солнца, и невозможно было понять, кому принадлежит флот и насколько он велик. Но по мере приближения к берегу стало возможным различить, что он состоит из полутора или двух десятков галер, на которых самые зоркие наблюдатели смогли разглядеть большие имперские штандарты.

Мастер Григ, извинившись, покинул приятелей и направился в сторону группы нобилей, среди которых своим богатым одеянием выделялся архиепископ.

– Непонятно… – пробормотал Робер. – По моим прикидкам, Фридрих должен был привести сотни полторы кораблей, а эта эскадра даже на солидный торговый конвой не тянет.

– Наверное, это авангард, – предположил Жак, – а остальные подтянутся завтра или послезавтра.

– Ну, вот и сказочке конец, виллан! Теперь уже скоро мы захватим Иерусалим, ты поедешь домой, в Бургундию, к своей Зофи, виноград растить, а я в Морею, папашины земли окучивать…

Галеры шли в две кильватерные колонны, ритмично работая веслами и время от времени вздымаясь на волнах. Подойдя ближе к берегу, они опустили паруса, легли в дрейф на внешнем рейде и начали по очереди входить в узкую горловину, ведущую в гавань, которую отделял от залива искусственный насыпной мол.

– Здесь нет императора, – всматриваясь в поднятый на мачте штандарт, объявил де Мерлан. – Те, кто орал с причала, в геральдике ничего не смыслят. Это герб герцога Лимбургского, он брабантец, как и Гогенштауфен. Лев для непосвященного почти такой же, да не такой…

Галера пришвартовалась, портовые сервы приняли широкие сходни, и на причал стали не спеша сходить богато разодетые люди. К ним навстречу двинулись тирские нобили.

– Ни у кого из них нет знаков крестоносцев, – удивленно произнес Жак, всматриваясь в толпу знати, растущую прямо на глазах, – но ведь это не венецианский торговый конвой!

– Подойдем поближе, сержант, – Робер схватил Жака за рукав и потянул за собой, – сейчас все узнаем из первых рук.

Толпа на причале все росла. Знатные сеньоры уже собрались на берегу, и теперь слуги выводили из трюма их коней. Мастер Григ о чем-то разговаривал с одним из прибывших знатных германских рыцарей.

– Какие новости, сударь? – прокричал Робер, с трудом протолкавшись поближе.

– Новости – хуже не придумаешь, – ответил, прервав беседу, мастер Григ. – Император Фридрих наконец собрал столько войска, сколько требовалось по условиям договора в Сан-Жермано, и уже было вышел в море, как вдруг на его кораблях началась чума. Черная смерть выкосила множество крестоносцев. Заболел и сам Фридрих, а ландграф Тюрингии, назначенный маршалом похода, умер. Не имея возможности продолжать движение, император был вынужден возвратить обратно конвой и высадиться на берег. Тем не менее он сделал все, что мог, – выделил деньги, отрядил большой отряд, дал корабли, назначил новым маршалом герцога Генриха Лимбургского и отправил их сюда. С герцогом также прибыли гранмастер тевтонцев и вновь назначенный патриарх Иерусалимский Герольд. Одновременно с этим император послал трех архиепископов к папе, дабы те объяснили Григорию сложившуюся ситуацию. Но папа отказал им в аудиенции и, невзирая ни на что, разослал энциклику, объявляющую об интердикте. Фридрих был поражен и уязвлен. Находясь чуть ли не при смерти, он, в ответ на отлучение, разослал письма к крестоносцам и подтвердил свои намерения освободить Иерусалим. Положение для простых участников глупейшее: папа, выливая на головы ослушников котлы адовой смолы и грозя всеми карами небесными, запрещает поход, а отлученный император всеми силами стремится его начать.

– Что все это значит? – удивленно спросил Жак, не обращаясь ни к кому конкретно.

– А это значит, дружище, – скрипнул зубами Робер, – что в ближайшие месяцы большая война нам не светит, и, чтобы получить индульгенцию, мы должны до самого Рождества служить в братстве.

– Но я же должен до Рождества вернуться домой, – Жак глядел на рыцаря невидящим взглядом, – иначе мои виноградники заберет граф Колиньи-ле-Неф!

– Что же, дружище, – вздохнул в ответ Робер, – значит – не судьба. Поедем вместе в эти Афины. Там, говорят, земли знатные. Может, и тебе удача улыбнется…

Вдруг де Мерлан посмотрел куда-то в сторону, и взгляд его остекленел. Мимо них скакала небольшая кавалькада, которую возглавляла дама в высоком богато украшенном седле.

– Это она, – прохрипел Робер, толкая локтем в бок приятеля, – она, Витториа!

Де Мерлана было не узнать. Толстые рыжие пальцы рыцаря барабанили по рукоятке меча, его грудь ходила ходуном, а усы топорщились как никогда.

Жак, ошарашенный скверными новостями, вышел из прострации в тот самый момент, когда лошадь, несущая загадочную попутчицу, поравнялась с местом, где они стояли. Жак поднял глаза. На сей раз Витториа не пряталась под платком, взгляды их встретились, и бывший свободный виллан, ныне конный сержант крестоносного братства святого Андрея Акрского, Жак из Монтелье, увидел, как ее прекрасное лицо начинает приобретать пунцовый оттенок.