"Прошлым летом в Чулимске" - читать интересную книгу автора (Вампилов Александр Валентинович)

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Летнее утро в таежном райцентре.

Старый деревянный дом с высоким крыльцом, верандой и мезонином.

За домом возвышается одинокая береза, дальше видна сопка, внизу покрытая елью, выше – сосной и лиственницей. На веранду дома выходят три окна и дверь, на которой прибита вывеска «Чайная». Перед мезонином небольшой балкончик, и дверь на него чуть приоткрыта, внизу окна закрыты ставнями. На одной из ставен висит бумажка, должно быть, распорядок работы чайной. Здесь же, на веранде, стоит несколько новеньких металлических столов и стульев. Слева от дома – калитка и скамейка, а дальше высокие ворота. Начинаясь за воротами, вверх к дверям мезонина ведет лестница с перилами. На карнизах, оконных наличниках, ставнях, воротах – всюду ажурная резьба. Наполовину обитая, обшарпанная, черная от времени, резьба эта все еще придает дому нарядный вид.

Перед домом – деревянный тротуар и такой же старый, как дом (ограда его тоже отделана резьбой), палисадник с кустами смородины по краям, с травой и цветами посередине. Простенькие бледно-розовые цветы растут прямо в траве, редко и беспорядочно, как в лесу.

Палисадник расположен так, что для посетителей, направляющихся в чайную с правой стороны улицы, он выглядит некоторым препятствием, преодолеть которое должно, обойдя его по тротуару, огибающему здесь половину ограды палисадника. Труд этот невелик – в обход шагов десяток, не более того, но по укоренившейся здесь привычке посетители, не утруждая себя «лишним шагом», ходят прямо через палисадник. Следствием этой манеры является неприглядный вид всего фасада: с одной стороны из ограды выбито две доски, кусты смородины обломаны, трава и цветы помяты, а калитка палисадника, которая выходит прямо к крыльцу чайной, распахнута и болтается косо на одной петле. У крыльца на веранде лежит человек. Устроился он в углу, незаметно. Из-под телогрейки чуть торчат кирзовые сапоги – вот и все. Сразу и не разглядишь, что это человек. Первоначальная тишина и неподвижность картины нарушаются лаем собак где-то по соседству и отдаленным гудением мотора. Потом щелкает заложка большой калитки и появляется Валентина.

Валентине не более восемнадцати лет, она среднего роста, стройна, миловидна. На ней ситцевое летнее платье, недорогие туфли на босу ногу. Причесана просто. Валентина направляется в чайную, но на крыльце неожиданно останавливается и, обернувшись, осматривает палисадник. Бегом – так же как и поднялась – спускается с крыльца. Она проходит в палисадник, поднимает с земли вынутые из ограды доски, водворяет их на место, потом кое-где расправляет траву и принимается чинить калитку. Но тут калитка срывается с петли и хлопает о землю. При этом человек, спящий на веранде и ранее Валентиной не замеченный, неожиданно и довольно проворно поднимается на ноги. Валентина слегка вскрикивает от испуга. Перед Валентиной стоит старик невысокого роста, сухой, чуть сгорбленный. Он узкоглаз, лицо у него темное, что называется, прокопченное, волосы седые и нестриженые. В руках он держит свою телогрейку, а рядом с ним лежит вещевой мешок, который он, очевидно, подкладывает под голову. Его фамилия Еремеев.

ЕРЕМЕЕВ. Ты почему?

Валентина молчит. Испуг еще не прошел, и она смотрит на Еремеева широко раскрытыми глазами.

Почему? Зачем кричать?

ВАЛЕНТИНА. Ой, как вы меня напугали…

ЕРЕМЕЕВ. Напугал?.. Почему напугал? Я не страшный.

ВАЛЕНТИНА. Нет, вы страшный, если неожиданно… (Улыбается.) Извините, конечно…

ЕРЕМЕЕВ (улыбается). Зачем бояться? Зверя надо бояться, человека не надо бояться.

ВАЛЕНТИНА. Уже не боюсь… (Снова возится с калиткой.) Помогите, пожалуйста.

Еремеев спускается с крыльца.

Подержите мне ее… Вот так…

Вдвоем они наладили калитку.

Ну вот, большое вам спасибо… Я вас разбудила?

ЕРЕМЕЕВ (кивает). Разбудила. (Кашляет.)

ВАЛЕНТИНА (поднимается на крыльцо). Как же вы здесь спали?.. Холодно же. Да и жестко, наверно… Постучались бы.

ЕРЕМЕЕВ. Зачем стучаться? Зимой надо стучаться… Ты Афанасия знаешь?

ВАЛЕНТИНА. Афанасия?.. А вы к нему?

Еремеев быстро кивает.

Так он сейчас придет. Сюда.

ЕРЕМЕЕВ. Сюда?

ВАЛЕНТИНА. Должен прийти. Он сейчас здесь работает, чайную ремонтирует… Да вы лучше к нему сходите. Вон их дом (показывает), два окна… Знаете?

ЕРЕМЕЕВ. Сейчас придет – тут его подожду.

ВАЛЕНТИНА. Как хотите… (Ключом открывает дверь чайной.) Да вы садитесь, чего зря стоять. Присаживайтесь.

В это время с громким стуком распахивается дверь на балкончике мезонина. Валентина, которая в это мгновение заходит в помещение чайной, на секунду замирает на пороге. На балкончике мезонина появляется Кашкина. Прищурясь, она смотрит на улицу.

Кашкиной двадцать восемь лет, не меньше, но и не больше. Она привлекательна. Недлинные прямые волосы, до сего момента непричесанные. Чуть близорука и впоследствии появится в очках. Сейчас она босая, в домашнем халате.

КАШКИНА (негромко). Ну вот… День будет отличный – опять…

Валентина исчезает в помещении чайной и поспешно закрывает за собой дверь. Еремеев присел на стул, сидит неподвижно.

Послушай, почему мне так не везет? (Обращается к кому-то находящемуся в комнате, но говорит, не оборачиваясь, глядя на улицу.) В мае здесь стояла замечательная погода, помнишь? Так вот. Я ухожу в отпуск – начинается дождь. Приезжаю в город – там идет дождь. Еду к тетке, ну, думаю, наконец позагораю. Заявляюсь – и там дождь. А за день до моего приезда было солнце. (Расчесывает волосы.) Возвращаюсь сюда, выхожу на работу, и вот пожалуйста: прекрасные деньки. Ужас какой-то… (Приостанавливает руку с расческой.) Послушай. Ты ждал меня хоть немного?.. Или вовсе не ждал? (Мгновение ждет ответа, потом продолжает расчесывать волосы, усмехается.) Ладно, можешь не отвечать. Не затрудняй себя. Это я так спросила, от нечего делать… А все же денек сегодня будет чудесный. Послушай-ка! Идем сегодня на танцы… А почему бы и не пойти?.. Ну да, сейчас ты скажешь, что это безумие, что для танцев ты уже устарел, – я уже знаю, что ты скажешь… Что?.. Молчишь. Значит, все правильно… Ну ладно, я ведь только предлагаю… Заварить тебе чаю?.. (Ждет ответа, потом оборачивается.) Чаю тебе заварить?.. Неужели уснул?.. Успел уже… (Помолчав.) Ну и спи. (Не без горечи.) Спать – на это ты способен. Это единственное, что тебе еще не надоело… Ну и ладно. Ну и спи себе. (Уходит с балкончика.)

С правой стороны улицы появляется Мечеткин. Ему около сорока лет. Он в новом сером костюме, в потешной зеленой шляпе, при галстуке. Держится он до странности напряженно, явно напуская на себя начальственную строгость, руководящую озабоченность. Старается говорить низким голосом, но часто срывается на природный фальцет. Он приближается к ограде, вынимает из нее одну доску, пытается протиснуться, но безуспешно – мужчина он, что называется, в теле. Вынимает другую доску и проходит через палисадник, оставляя за собой открытую калитку. При его появлении Еремеев поднимается и собирает свою постель: складывает в мешок телогрейку.

МЕЧЕТКИН. Что такое?.. (Строго.) Ты что тут делаешь?

Еремеев молчит.

А?.. Спал, что ли?

ЕРЕМЕЕВ (кивает головой, улыбается). Отдыхал маленько.

МЕЧЕТКИН. Отдыхал, значит?.. (Язвительно.) Ну и как ты отдохнул?

ЕРЕМЕЕВ (простодушно). Хорошо отдохнул.

МЕЧЕТКИН. Так, так… Ну, а кто тебе разрешил?.. А?.. Я вопрос задаю, кто тебе разрешил здесь спать?.. (Стучит в дверь.)

Еремеев молчит. Валентина появляется на пороге. На ней белый фартук.

(Приподнял свою шляпу, заговорил любезно.) Работникам общепита…

ВАЛЕНТИНА. Доброе утро.

МЕЧЕТКИН. Ну и как оно… Как дела? Как настроение?

ВАЛЕНТИНА. Спасибо, хорошо.

МЕЧЕТКИН. Впечатление производите положительное…

ВАЛЕНТИНА (смеется). Неужели?

МЕЧЕТКИН. Определенно, определенно…

ВАЛЕНТИНА. Вы, Иннокентий Степанович, я гляжу, сегодня в хорошем настроении…

МЕЧЕТКИН. А где же буфетчица? Еще не пришла? (Смотрит на часы.) Опять она задерживается.

ВАЛЕНТИНА. Не волнуйтесь, сейчас придет. Садитесь, обождите минутку… (Исчезает.)

МЕЧЕТКИН (прошелся по веранде). Так, так… А ведь ты мне так и не ответил. Кто разрешил тебе здесь спать?.. А? Гостиница тут, что ли?

ЕРЕМЕЕВ. Ночью пришел, из тайги пришел…

МЕЧЕТКИН. Видать, что из тайги… А зачем? По какому поводу?

ЕРЕМЕЕВ. По делу пришел.

МЕЧЕТКИН. По делу, говоришь?.. Знаем мы ваши дела. Налижетесь, понимаете ли, и все дела. А пришел, так иди в гостиницу. На общем основании.

ЕРЕМЕЕВ. Зачем в гостиницу. У меня друг есть. Афанасий. Будить его не стал.

Появляется Хороших, женщина лет сорока пяти. Она моложава на вид, энергична, в движениях смела и размашиста. Одета щеголевато.

МЕЧЕТКИН (Еремееву). Будить не стал, скажи какой стеснительный. А в общественном месте валяться нестеснительный?.. Вот друг, понимаете.

ХОРОШИХ (Мечеткину). Дай пройти. Чего опять разоряешься? (Еремееву.) Никак Илья?

ЕРЕМЕЕВ. Илья, Илья…

ХОРОШИХ. Здравствуй-ка, Илья!

ЕРЕМЕЕВ. Здравствуйте, здравствуйте!

ХОРОШИХ (проходит в помещение чайной, на пороге). Здравствуй, Валентина.

МЕЧЕТКИН (разглядывает свои часы). Так, так…

Хороших появляется и открывает ставни одного из трех окон. В этом окне оказывается витрина буфета, весы, бутылки на полке и прочее.

Между прочим, уже десять девятого.

ХОРОШИХ. Ну и что?

МЕЧЕТКИН. Опаздываете, Анна Васильевна. Раньше вставать надо.

ХОРОШИХ. Тебя я не спросила. (Исчезает за дверью. Тут же появляется в буфете за окном. Еремееву.) Давненько ты здесь не заявлялся.

ЕРЕМЕЕВ. Давно, давно.

МЕЧЕТКИН (Хороших). Имейте в виду, дисциплина у нас для всех существует. Положение общее.

ХОРОШИХ. Да отстань ты, дай с человеком поговорить.

МЕЧЕТКИН. Смотрите, Анна Васильевна. Вы ведь не в первый раз, вы систематически задерживаетесь, так что имейте в виду… Мне две яичницы, простоквашу, хлеб и стакан чаю… Имейте в виду, на вас и так сигналы поступают…

ХОРОШИХ. Да иди ты со своими сигналами. Ты лучше скажи мне, когда ты женишься.

МЕЧЕТКИН. То есть?.. Что вы этим хотите сказать?

ХОРОШИХ. А то сказать, что давно тебе пора. Уж я жду, жду…

МЕЧЕТКИН. Гм… А ваше-то, между прочим, какое до этого дело?

ХОРОШИХ. Да как же. Женился бы, так, слава богу, сюда перестал бы ходить. Дома бы питался. Вот бы удружил так удружил. Зато жене твоей я бы не позавидовала.

МЕЧЕТКИН. Анна Васильевна!.. Вы забываетесь, между прочим.

ХОРОШИХ (пишет на бумажке. Громко). Валентина! Две яичницы! (Подает Менеткину хлеб и талоны.) Ешь да помолчи немного. (Еремееву.) А ты, Илья? Завтракать будешь?

ЕРЕМЕЕВ. Спасибо, спасибо.

В буфете раздается телефонный звонок.

ХОРОШИХ (поднимает трубку). Столовая слушает… Доброе утро… Открылись… Ремонт? Идет ремонт, заканчиваем… Нет-нет, полный день работаем, до десяти… Да вот, вдвоем пока управляемся, остальные в отпуске… Когда пожелаете, вам мы всегда рады… Доброго здоровья. (Положила трубку, Еремееву.) Ты когда пришел?

ЕРЕМЕЕВ. Ночью пришел.

ХОРОШИХ. Спал где же?

МЕЧЕТКИН. Тут и спал. Вот еще тоже. Тут люди питаются, понимаете ли… (Проходит в чайную.)

ХОРОШИХ. А че же ты не постучался? Или забыл, где живем?

ЕРЕМЕЕВ. Не забыл.

ХОРОШИХ. Так че же ты?.. Разве в доме места мало?.. А тут нынче у нас, наоборот, тесно. Видишь, на веранде пока обходимся. Ремонт у нас.

МЕЧЕТКИН (появляется с едой на подносе). Тоже безобразие. Ремонтируетесь крайне медленно.

ХОРОШИХ. Да помолчи ты, окаянный.

МЕЧЕТКИН. Меню однообразное. Котлеты вчерашние.

ХОРОШИХ. Ну и как ты, Илья, так один и живешь?

ЕРЕМЕЕВ. Один, один.

ХОРОШИХ. Как же так, в тайге-то? Старый ты стал, тяжело, поди, одному?

ЕРЕМЕЕВ. Старый, старый.

ХОРОШИХ. А вон и дружок твой ковыляет. Идол безобразный.

Появляется Дергачев. Ему около пятидесяти. Он высок ростом, широкоплеч, кудряв, словом, мужик еще видный. Одно нехорошо: левая нога в колене у него не сгибается – протез. При ходьбе он заметно припадает и резко взмахивает правой рукой. В левой руке он держит ящичек со столярным инструментом. Он хмур и небрит. Проходит через палисадник по пути, проделанному Мечеткиным. При виде Еремеева он оживляется.

ДЕРГАЧЕВ. Э, кого я вижу. (Подходит, инструмент оставил на стуле. Одной рукой трясет руку Еремеева, другой хлопает его по плечу.) Здорово, брат, здорово.

ЕРЕМЕЕВ. Здорово, Афанасий… Здорово… (Смех и кашель.)

ДЕРГАЧЕВ. А я, брат, думал, тебя уже и на свете нету…

ХОРОШИХ. Во. Обрадовал человека.

ДЕРГАЧЕВ. Постарел, брат, постарел, но молодец – долго живешь.

ЕРЕМЕЕВ. Долго живу, долго… (Смеется.)

ДЕРГАЧЕВ. Ну и правильно. Нашего брата, охотника, задаром со света не сгонишь, так или нет?

ХОРОШИХ. Что верно, то верно.

ДЕРГАЧЕВ. Молодец, Илья.

ХОРОШИХ. Илья, ты когда жену похоронил? Прошлым летом или позапрошлым?

ЕРЕМЕЕВ. Два лета прошло…

ХОРОШИХ. С тех пор, значит, один… Старику-то мыслимо ли?

ДЕРГАЧЕВ. Да-а, одному-то там неинтересно.

ЕРЕМЕЕВ. Неинтересно…

Небольшая пауза.

ДЕРГАЧЕВ. Анна…

Хороших не отвечает.

Анна… Ну.

ХОРОШИХ. Че – ну?

ДЕРГАЧЕВ. Ну… Или не понимаешь?

ХОРОШИХ. Да че ну-то?.. Павел там проснулся?

ДЕРГАЧЕВ. Встал твой Павел. Рожу свою бреет. Нахальную…

ХОРОШИХ. Нахальную? А ты на свою посмотри. Он свою хотя бы бреет…

ДЕРГАЧЕВ (перебивает). Об нем сейчас говорить не будем.

ХОРОШИХ. Ниче, сам начал…

ДЕРГАЧЕВ (внушительно). Анна! Насчет Павла разговор закончен. Пусть он уматывает. Отпуск у него закончился, дальше терпеть его не буду. (Помолчав.) И на этом точка. (Небольшая пауза. Мягче.) Сейчас разговор другой… Ко мне друг пришел, слышишь?

ХОРОШИХ. Не слышу. И не желаю слышать.

ДЕРГАЧЕВ (не сразу). Ну…

Хороших молчит.

Ну!

ХОРОШИХ. Да че ну-то? Ну да ну! Поехал ты, что ли?

ДЕРГАЧЕВ. Ну!

ХОРОШИХ. Счастливого пути, ежели поехал.

ДЕРГАЧЕВ. Кому говорят! (Грохнул ладонью по столу.)

МЕЧЕТКИН (вздрогнул). АЛ

ДЕРГАЧЕВ (Хороших, спокойнее). Принимай гостя.

МЕЧЕТКИН. Опять скандалишь?

ДЕРГАЧЕВ. А ты не суйся!

МЕЧЕТКИН (поднимается). Безобразие. В общественном месте орут, понимаете, как в загоне… (Подходит к буфету.)

ХОРОШИХ (Дергачеву). На самом деле. Я тебе не лошадь.

ДЕРГАЧЕВ. Принимай гостя…

ХОРОШИХ. Твой гость, ты его и принимай.

ЕРЕМЕЕВ. Афанасий… Зачем шумишь, Афанасий? Не надо шуметь…

ДЕРГАЧЕВ. Погоди, Илья…

МЕЧЕТКИН. Отпустите-ка мне конфет. Этих… (Показывает.) Двести грамм.

Валентина появляется с подносом, прибирает на столе, за которым сидел Мечеткин. Обратила внимание на палисадник, отставила поднос, спустилась вниз. Снова возится с досками и калиткой.

ДЕРГАЧЕВ. Ну смотри, Анна.

ХОРОШИХ (рассчитываясь с Мечеткиным). Ничениче, обойдетесь. Я не миллионщица и растрату делать не желаю.

МЕЧЕТКИН (жует конфету). Растрату, между прочим, никто не желает делать, а приходит ревизия и выясняется…

ХОРОШИХ. А ты не каркай.

МЕЧЕТКИН. Я не каркаю, я предупреждаю.

ХОРОШИХ (Дергачеву). Зря рассиживаешься. Дело бы делал. Начальство вон с утра уже названивает. У меня этот твой ремонт в печенках уже сидит.

ДЕРГАЧЕВ. Смотри, Анна. С утра сегодня выпрашиваешь.

ХОРОШИХ. Ниче-ниче. Ни грамма сегодня не получишь, ни капли. (Мстительно.) И на этом точка. (Громко.) Валентина!.. Где ты? (Выходит из буфета, но тут же возвращается.) Где она?

ВАЛЕНТИНА (налаживает калитку). Я здесь!

ХОРОШИХ. Опять ты с палисадником? Не надоело тебе?.. Иди сюда, ящики занесем.

ВАЛЕНТИНА. Я сейчас.

Гремит засов, открываются ворота, и появляется Помигалов, отец Валентины. Из ворот он выкатывает мотоцикл. Помигалову за пятьдесят лет. Он среднего роста, суховатый, но крепкий мужчина, с решительными, спокойными движениями, твердым взглядом. Одет в робу и кирзовые сапоги. В открытые ворота видна часть двора, навес, поленница под навесом, тын и калитка в огород – всюду порядок.

ПОМИГАЛОВ (всем). Доброе утро.

С ним здороваются.

(Закрывает ворота. Громко, на ходу, не глядя в сторону чайной.) Валентина! В обед подметешь двор, натаскаешь воды. Борова покорми да выпустить его не забудь.

ВАЛЕНТИНА (возится с калиткой). Папа! Иди-ка сюда.

ПОМИГАЛОВ. Чего тебе?

ВАЛЕНТИНА. Иди помоги.

ПОМИГАЛОВ (разглядел, чем занимается Валентина, махнул рукой.) А! Некогда мне.

ВАЛЕНТИНА. Да на секунду! Тут только придержать надо.

ПОМИГАЛОВ. Кому это надо? (Ведет мотоцикл в сторону.) Брось. Детством занимаешься… (Отдает Валентине распоряжения.) За боровом присмотри. Да про баню не забудь. Будешь воду носить, смотри, чтобы куры в огород не попали. (Исчезает.)

Слышится треск мотоцикла. Треск удаляется.

ХОРОШИХ. И действительно, Валентина. Твой он, что ли, палисадник этот?.. А главное – даром ведь упрямишься: ходит народ поперек и будет ходить.

ДЕРГАЧЕВ. А ты бы ее не учила. Не твое дело. Нравится девке чудить, пусть она чудит. Пока молодая. Верно, Илья?

ЕРЕМЕЕВ. Верно, верно. Однако добрая девушка.

МЕЧЕТКИН (жует). Вот еще тоже. Не палисадник, а анекдот ходячий. Стоит, понимаете, на дороге, мешает рациональному движению.

ХОРОШИХ. Валентина! Скоро ты?

ВАЛЕНТИНА. Сейчас… Готово… (Ей удалось-таки наладить калитку.) Иду!

МЕЧЕТКИН (поднялся). И вообще. Будут у вас здесь продолжаться безобразия – я вас на весь район разрисую. Имейте в виду. (Уходит.)

Валентина проходит в чайную. Появляется в буфете раза два-три вместе с Хороших – заносят ящики.

ЕРЕМЕЕВ. Человек ушел – большой, однако, начальник.

ДЕРГАЧЕВ (с пренебрежением). Кто? Этот?.. В райздраве он бухгалтером. Да статейки в газету пописывает.

ЕРЕМЕЕВ. Строгий, однако.

ДЕРГАЧЕВ (усмехнулся). Не говори… Седьмой секретарь.

ЕРЕМЕЕВ. Секретарь?

ДЕРГАЧЕВ. Да, прозвали так. Седьмой секретарь, иначе его тут не величают.

Хороших появляется в буфете одна. Валентина выходит на веранду, вытирает со стола, за которым завтракал Мечеткин.

Илья, у тебя деньги есть?

ЕРЕМЕЕВ. Деньги? Есть маленько.

ХОРОШИХ (Дергачеву). Не совестно тебе?

ДЕРГАЧЕВ. А тебе не совестно?

ХОРОШИХ. Илья! Не вздумай ему ставить.

ДЕРГАЧЕВ. Не твое дело. Давай, Илья, не слушай бабу.

ХОРОШИХ. Илья!

ЕРЕМЕЕВ (в замешательстве). Так нехорошо… Так тоже нехорошо… (Улыбается.) Тогда надо немного выпить.

ХОРОШИХ. У-у! Все вы заодно. Алкоголики. (Достает бутылку, со стуком ставит ее на стойку.) На, подавись.

ДЕРГАЧЕВ (не сразу, спокойно, но внушительно). Давай стаканы и поднеси по-человечески.

ХОРОШИХ. Еще чего? И не подумаю… Сам возьмешь, ниче с тобой не сделается.

ДЕРГАЧЕВ. Ну!

ВАЛЕНТИНА. Я подам, тетя Аня…

ХОРОШИХ. Нет. Обойдутся. У нас тут самообслуживание.

Еремеев хочет взять бутылку.

ДЕРГАЧЕВ (останавливает его). Сиди, Илья. (Хороших.) Неси ее сюда.

ХОРОШИХ. Счас, тороплюсь. (Помолчав.) Не дождешься, я те говорю.

ДЕРГАЧЕВ. А я говорю, неси ее сюда.

Наверху открывается дверь мезонина, появляется Шаманов. Шаманову тридцать два года, роста он чуть выше среднего, худощав. Во всем у него – в том, как он одевается, говорит, движется – наблюдается неряшливость, попустительство, непритворные небрежность и рассеянность. Иногда, слушая собеседника, он, как бы внезапно погружаясь в сон, опускает голову. Время от времени, правда, на него вдруг находит оживление, кратковременный прилив энергии, после которого, впрочем, он обычно делается особенно апатичным. Появляясь, он надевает на руку часы и осматривается. В этот же момент из мезонина раздается голос Кашкиной.

ГОЛОС КАШКИНОЙ. Подожди.

ШАМАНОВ (с некоторым нетерпением). Да?

ГОЛОС КАШКИНОЙ. Завтракаем вместе?

Они разговаривают негромко, но внизу их, конечно, слышно. Валентина, услышав их голоса, меняется в лице, движения ей становятся напряженными, неестественными.

ШАМАНОВ (с досадой). Я не против, но я… Меня там машина должна ждать.

ХОРОШИХ (Дергачеву, смеясь). Сиди, сиди. Долго-то все равно не высидишь.

ГОЛОС КАШКИНОЙ. Подожди, я уже собралась.

ВАЛЕНТИНА (на которую сильно действуют голоса наверху, пытаясь не подать вида и скрыть свои чувства, обращается к Хороших.) Будет вам, тетя Аня! (Снова намеревается подать бутылку.)

ХОРОШИХ (жестом предупреждает намерения Валентины). Ты че? Нет у тебя своего дела? (Кивком головы и глазами указывает наверх.) Слышишь, что ли?

Валентина вспыхнула, вздрогнула, как от удара.

(Ядовито.) Пошевелись. Люди завтракать идут.

ШАМАНОВ (заговорил потише). Я буду внизу. (Шагает вниз, лестница под ним заскрипела. Он останавливается, затем ступает осторожнее.)

ГОЛОС КАШКИНОЙ. Все. Я иду.

В ответ на ее слова Шаманов начинает спускаться быстрее, но при этом старается сохранить ту же осторожность, для чего ему приходится чуть согнуться.

В этот момент Валентина уходит в помещение чайной. Из мезонина появляется Кашкина. Сейчас на ней светлая юбка, белая блузка, босоножки. В руках – сумочка.

КАШКИНА (наблюдая, как Шаманов крадется вниз, негромко, насмешливо). Держите вора!

Шаманов останавливается и выпрямляется.

Держите его, он украл у меня пододеяльник.

ХОРОШИХ (Дергачеву). Да хоть целый день просиди, мне-то от этого…

ШАМАНОВ (Кошкиной). Слушай, что за шутки?

КАШКИНА. Никакие не шутки. Ты крадешься, как вор.

ШАМАНОВ. А ты как хотела? Чтобы мы в обнимку ходили?

КАШКИНА. Послушай. Скоро три месяца, как ты ходишь по этой лестнице, неужели ты думаешь, что в Чулимске остался хотя бы один человек, который тебя тут не видел?

ШАМАНОВ. Ну и что? Может, нам теперь рассветы встречать здесь, на крыше?

КАШКИНА. Ну что ты – рассветы, где уж нам?.. Ладно уж, давай как поспокойнее. Спускайся. Сначала ты, а потом я.

ШАМАНОВ. Черт подери! (Делает два-три шага наверх. С досадой и иронией.) Руку, мадам, здесь такая шаткая лестница. (Берет Кашкину под руку.) Прошу вас. Наплюем на предрассудки, раз уж вы без этого никак не можете.

ХОРОШИХ (Дергачеву). Ну? Может, вы теперь ее и пить не будете?

Дергачев, грозно насупившись, сидит неподвижно.

КАШКИНА. Ладно, ладно. Иди… Иди, я забыла деньги… Да! Ты тоже кое-что забыл… (Достает из сумки пистолет в кобуре.) На, и больше никогда не оставляй у меня эту штуку.

ШАМАНОВ (берет пистолет). Мерси.

Кашкина возвращается в мезонин. Шаманов цепляет кобуру с пистолетом за ремень под пиджаком, поворачивается и спускается по лестнице шумно, без всякой предосторожности.

ХОРОШИХ (подняла вверх палец). Половина девятого. Следователь от аптекарши спускается. (Исчезает, появляется в дверях, ставит бутылку на стол, подает стаканы, тарелку с закуской.) Больше не получите. (Уходит в чайную.)

Шаманов появляется и, снова становясь осторожным, тихонько закрывает за собой калитку. Чуть выждав, неслышно удаляется в сторону.

ДЕРГАЧЕВ (разлил в стаканы). Ну, Илья… За встречу.

Еремеев моргает, суетливо кивает головой. Оба выпивают.

ХОРОШИХ (появляется в буфете). Илья, а дочь твоя где же?.. Где проживает?

ЕРЕМЕЕВ. Дочь?.. В Ленинграде была. Не знаю где…

ХОРОШИХ. Че, и писем не пишет?

ЕРЕМЕЕВ. Не пишет…

ХОРОШИХ. Вот беда-то…

ДЕРГАЧЕВ. Да, брат, неважные твои дела.

ЕРЕМЕЕВ. Неважные, неважные. Оленя нет, зверя в тайге мало стало, руки стали болеть – совсем неважные. (Неожиданно.) Не знаешь, пенсию не дадут?

ДЕРГАЧЕВ. Пенсию?.. Погоди, а сколь же тебе лет?

ЕРЕМЕЕВ (поспешно). Шиисят пять уже было, давно было. Уже семисят четыре.

ХОРОШИХ. Семьдесят четыре?.. Ну, Илья, ты даешь! Девять лет, как пенсия полагается!

ЕРЕМЕЕВ. Полагается. Зангеев Петька давно получает.

ХОРОШИХ. А ты-то че думал?.. Ну, Илья, голова два уха. Дурень ты! Шляпа! Чего же ты ждешь?.. Дуй в райсобес!

ДЕРГАЧЕВ. Погодите вы в райсобес. Разбежались… Ты с Петькой не равняйся, у него зарплата была. Он от лесничества всю жизнь работал.

ХОРОШИХ. А Илья? Не работал, что ли?

ЕРЕМЕЕВ. Работал. У геологов работал, проводником работал. Сорок лет работал…

ДЕРГАЧЕВ. Работать-то ты работал, а документы у тебя есть?

ЕРЕМЕЕВ. А?

ДЕРГАЧЕВ. Документы, говорю. Трудовая книжка?.. Справки, что ты у геологов работал?.. Есть у тебя?

Еремеев молчит.

ХОРОШИХ. Неужто нету?

ДЕРГАЧЕВ. Нет?.. А раз нет, значит, пенсию не жди. Без справок ты ее не получишь. Даже и не рыпайся.

Из мезонина выходит Кашкина, спускается вниз.

ЕРЕМЕЕВ. Как же, Афанасий! Я работал, у геологов работал…

ХОРОШИХ. О чем же ты думал? Собирать надо было документы-то. А теперь где те геологи?

ДЕРГАЧЕВ. Ищи-свищи.

Из калитки выходит Кашкина, здоровается со всеми, проходит к буфету.

ХОРОШИХ. Долго, барышня, спишь. Все, поди, сны досматриваешь?

КАШКИНА. Ладно, Анна Васильевна, не острите. Есть простокваша?

ХОРОШИХ. Простокваша есть, а булочки вчерашние. Свежих сегодня не будет.

КАШКИНА. А сигареты?

ХОРОШИХ. Нету, милая. Не получала.

КАШКИНА. Весело живем.

ХОРОШИХ (громко). Валентина! Одну простоквашу!

ЕРЕМЕЕВ. Я работал, сорок лет работал…

ДЕРГАЧЕВ. Документов нет, и разговору нет.

ЕРЕМЕЕВ. Я работал. Ты, Афанасий, знаешь…

ДЕРГАЧЕВ. Я-то знаю…

ЕРЕМЕЕВ. Со мной пойдешь, расскажешь… Разве не поверят?

ДЕРГАЧЕВ. Илья, Илья. Глупый ты человек. Тебе пенсия оттуда (показал пальцем в небо) причитается, а здесь, брат, ты не жди. Здесь тебе не отломится.

ХОРОШИХ. Да постой ты его расстраивать. Сперва надо толком все разузнать.

Валентина появляется в буфете со стаканом простокваши. Она и Кашкина кивают друг другу довольно официально. Кашкина взяла булочку, простоквашу, расплатилась и уселась за столик справа, в углу. Дергачев разливает по второй.

Илья! Не пил бы ты больше, а шел бы лучше в собес или куда там… (Дергачеву.) А тебе то же самое: не грех бы и остановиться, об работе подумать.

Шаманов появляется оттуда, куда он исчезал, – с левой стороны улицы. Валентина незаметно для присутствующих исчезает из буфета.

ШАМАНОВ. Доброе утро.

ДЕРГАЧЕВ. Здравствуйте.

ХОРОШИХ. Владимир Михалыч… Ждем вас, ждем. (Обернувшись.) Валентина! Одну яичницу.

ШАМАНОВ. Да… И чаю там или компоту…

ХОРОШИХ (пишет). Чай, компот. Больше ничего не надо?

ШАМАНОВ. Нет, Анна Васильевна, пожалуй, больше ничего…

ХОРОШИХ. Вот и правильно. Не то что эти. (Кивает в сторону Дергачева и Еремеева.)

ШАМАНОВ. А что такое?

ХОРОШИХ. Не видите? Ни свет ни заря уже запузыривают.

ШАМАНОВ. Ага… Уже, значит, начали… Не рано ли?

ДЕРГАЧЕВ. Вы как знаете, а нам не рано.

ШАМАНОВ. Думаете, не рано?

ДЕРГАЧЕВ. В самый раз.

ШАМАНОВ. В таком случае, Анна Васильевна… Стаканчик винца.

ХОРОШИХ (укоризненно). Владимир Михалыч…

ШАМАНОВ. Винца, винца, не более того… (Кошкиной.) Зина, может быть… (Показывает – не выпить ли ей с ним за компанию.)

Кашкина отрицательно качает головой. Шаманов взял вино, хлеб, подсел к Кашкиной.

ДЕРГАЧЕВ. Так-то, брат Илья. В собес ты, конечно, сходи, но на пенсию, между нами говоря, не рассчитывай. А покамест выпьем. За любовь без обмана.

КАШКИНА (подняла стакан с простоквашей). Я к вам присоединяюсь.

Шаманов молча поднимает свой стакан. Все выпивают.

ХОРОШИХ. Владимир Михалыч, тут такое дело, вы в курсе, наверно.

ШАМАНОВ. Что, Анна Васильевна?

ХОРОШИХ. Да вот человек тут, Еремеев Илья, за пенсией пришел. Вот вы рассудите, ему семьдесят четыре года, он у геологов всю жизнь проводником работал…

ЕРЕМЕЕВ. Работал…

ХОРОШИХ. Работал, а документов не имеет. Ни справок у него, ни трудовой книжки – ничего нет. Вот как ему насчет пенсии? Что делать?

ШАМАНОВ. А где ж документы?

Еремеев молчит.

Это вы Еремеев?

ЕРЕМЕЕВ (не сразу). Еремеев, Еремеев…

ХОРОШИХ. Эвенк он по национальности…

ЕРЕМЕЕВ (кивает). Эвенк.

ХОРОШИХ. Только что фамилия русская. Крещеный он.

ЕРЕМЕЕВ (поспешно). Крещеный, крещеный…

ХОРОШИХ. Да какие ж с него документы? Ведь он человек простой – неученый, таежный житель. Кабы ему раньше знать про эти документы…

ШАМАНОВ. Но паспорт-то у него, надеюсь, есть?

ЕРЕМЕЕВ. Есть. Есть паспорт.

ШАМАНОВ. Что ж, в таком случае надо взять с места работы справки и…

ХОРОШИХ. Да где ж он их возьмет? Геологи-то те разъехались давным-давно. Где они теперь? Кто по городам, а кто, поди, уже и помер.

ШАМАНОВ. Я не знаю, но существуют же отчеты всевозможные, архивы… Придется вам в это дело углубиться.

КАШКИНА. Кому углубиться? Ему углубиться?

ШАМАНОВ. Ничего не поделаешь, придется поездить, похлопотать… Вы в исполком сначала сходите, может, там что-нибудь посоветуют.

ДЕРГАЧЕВ. Все без пользы.

ХОРОШИХ. Это как же – без пользы? Мыслимо ли? Да ведь он и просить бы не стал и не пришел бы, если бы не нужда. Старик он, в тайге один остался…

КАШКИНА (Шаманову). Неужели ничего нельзя сделать?

ШАМАНОВ. Не знаю… Я тоже хочу на пенсию.

Валентина появляется с яичницей для Шаманова. Ставит ее перед ним, не глядя ни на него, ни на Кашкину.

(Машинально). Спасибо. (Отодвигает от себя тарелку с яичницей.)

КАШКИНА (возвращая тарелку наместо). Недожаренная. То, что ты любишь. (В отличие от Шаманова, внимательно глядя на Валентину.) Наша кухня делает успехи.

Валентина старается не обнаружить своих чувств, но уходит в чайную слишком порывисто.

ДЕРГАЧЕВ. Давай, Илья. (Разливает.) Живы будем – не помрем.

ЕРЕМЕЕВ (не уловив смысла). Помрем, помрем.

ХОРОШИХ. Эй вы, хватит вам распивать. Ты, Илья, иди в исполком, а ты работай начинай. Утра девять часов, людей бы постеснялся.

ДЕРГАЧЕВ. Неймется тебе, да? (Поднялся.) Смотри, Анна, выпросишь ты сегодня… (Еремееву.) Идем отсюдова. (Взял недопитую бутылку, стаканы, ящик с инструментом, прошел в помещение чайной.)

Еремеев идет за ним.

ШАМАНОВ. Ты не опоздаешь на работу?

КАШКИНА. Не волнуйся… А твоя машина? Что-то ее не видно.

ШАМАНОВ. Должна подойти.

Хороших выходит из буфета в помещение чайной.

КАШКИНА. Куда ты едешь?.. Что там новенького, хорошенького?

ШАМАНОВ. Одно и то же… Грабанули киоск с водкой – в Потеряихе, в Табарсуке тракторист избил жену.

КАШКИНА. За что он ее?

ШАМАНОВ. Избил?.. Как нам оттуда сообщили: «За нетактичное поведение».

КАШКИНА. За что? (Смеется, потом.) Наверно, из ревности. (Со вздохом.) Боже, бывает же такое.

ШАМАНОВ. Безумие… (Вздох.) И когда все это кончится…

КАШКИНА. Ну, знаешь, если бы все были такими благоразумными, как ты…

ШАМАНОВ. И прекрасно. Тогда, может быть, меня отпустили бы на пенсию.

Из помещения чайной доносится голос Хороших: «Хватит, говорю, распивать!» Потом она появляется в дверях, закрывает их плотней, и последующий разговор Кашкиной и Шаманова сопровождается скандальным гомоном, доносящимся из-за дверей.

КАШКИНА. Не подерутся они там?

ШАМАНОВ. Очень может быть.

КАШКИНА. Знаешь, почему у них так?

ШАМАНОВ (равнодушно). Почему?

КАШКИНА. Она его любит…

Шум за дверью усиливается. Голос Хороших звучит пронзительно, но слов разобрать невозможно.

Он ее – тоже. Они любят друг друга, как в молодости.

ШАМАНОВ. Только бы они друг друга не убили. Последнее время они что-то чересчур усердствуют.

КАШКИНА. Это потому, что здесь Пашка. Ты знаешь, что Афанасий ему не отец?

ШАМАНОВ. Слышал.

КАШКИНА. Но когда Афанасий уходил на фронт, она была ему не жена. Только невеста.

ШАМАНОВ. Ну и что?

КАШКИНА. Пашка родился сразу после войны, а Афанасий – он был в плену, потом на севере, вернулся только в пятьдесят шестом году… Ты подумай. До сих пор он не может ей простить, до сих пор страдает. Разве это не любовь? Ну скажи… Ты как думаешь?

ШАМАНОВ. Не знаю. Я в этом плохо разбираюсь.

Небольшая пауза. За дверью скандал поутих, доносятся лишь отдельные выкрики. Что именно выкрикивают – не поймешь.

Зина, что ты от меня хочешь?

КАШКИНА. Я?

ШАМАНОВ. Да, ты. Что ты от меня хочешь?

КАШКИНА. А как ты думаешь?

ШАМАНОВ. Чтоб я на тебе женился.

КАШКИНА. Возможно… Но главное не в этом.

ШАМАНОВ. Не знаю. У меня такое впечатление, что ты хочешь от меня чего-то невозможного.

КАШКИНА. Боюсь, что так оно и есть.

ШАМАНОВ. Зина, я сделаю все, что ты захочешь. Но если у меня чего-то нет, значит, нет. Нельзя же, в самом деле, требовать от меня того, чего у меня нет.

КАШКИНА. Ну спасибо тебе. Умеешь ты высказываться деликатно… Ну да ладно… Какие у тебя планы на вечер?

ШАМАНОВ. Планы?

КАШКИНА. Послушай, идем сегодня на танцы.

ШАМАНОВ. На танцы?

КАШКИНА. Ну почему нет? Что же вечером делать?

ШАМАНОВ. Зина, ты меня удивляешь. Какие танцы, что ты. На танцах я в последний раз был в тысяча девятьсот…

КАШКИНА. Ладно, можешь не продолжать.

ШАМАНОВ. И потом, к счастью, сегодня здесь не танцы, а кинофильм. И я его, слава богу, уже видел.

КАШКИНА. А я не про ДК говорю, я предлагаю пойти в Потеряиху…

ШАМАНОВ. Куда?

КАШКИНА. Или в Ключи. Там сегодня танцы…

ШАМАНОВ. В Потеряиху? В Ключи?.. Ты шутишь, правда же?

КАШКИНА. Ну почему? До Ключей семь, а до Потеряихи всего пять километров. Отличная прогулка.

ШАМАНОВ. Пять туда и пять обратно. (Ужасаясь.) Десять километров.

КАШКИНА. А тебе не стыдно?

ШАМАНОВ. Ну в ДК – еще куда ни шло, но в Потеряиху! Зина, это безумие.

КАШКИНА. Ладно, ладно. Никто тебя туда не тащит. Просто я думаю, чем заняться сегодня после работы. Ладно… Что я тебя хотела спросить… Да. Что бы ты сделал, если бы я тебе изменила?

ШАМАНОВ. Ты уверена, что хотела спросить именно это?

КАШКИНА. Да, именно. Если бы я тебе изменила, сделал бы ты что-нибудь вообще, а если бы сделал, то что именно?

ШАМАНОВ (со вздохом). Что бы я сделал?.. Ну известное дело. Я бы тебя застрелил. Или бы задушил. Ты что предпочитаешь?.. В свою защиту я бы сказал, что ты замучила меня нелепыми вопросами. Суд бы меня оправдал. А вообще я хочу на пенсию.

КАШКИНА (не сразу). А знаешь, эта шутка похожа на правду.

ШАМАНОВ. Какая шутка?

КАШКИНА. Да вот про пенсию. Мне кажется, это и на самом деле твое единственное желание.

ШАМАНОВ. Конечно.

КАШКИНА. Одного я только не пойму: как ты дошел до такой жизни… Объяснил бы наконец.

Шаманов пожал плечами.

ГОЛОС ДЕРГАЧЕВА (Он поет).

КАШКИНА. Ну серьезно. Сколько мы знакомы? А ведь я про тебя ничего почти не знаю. А что знаю, услышала от других людей, не от тебя. Знаешь, даже немного обидно… Да нет, не беспокойся, пожалуйста, ничего я от тебя не требую… Но я хотела бы тебя понять.

ШАМАНОВ. Зачем, Зина, зачем понять?

КАШКИНА. Зачем?.. Да хотя бы, чтобы не задавать тебе нелепых вопросов. В самом деле, ну почему бы тебе не рассказать мне про свою городскую жизнь?

ШАМАНОВ. Ни в коем случае. Стоит рассказать, и вопросов у тебя появится еще больше, и они будут еще нелепее. Уволь, Зина… Не обижайся, но у меня нет никакого желания исповедоваться.

КАШКИНА. Ладно, ладно, никто тебя не заставляет… (Не сразу.) Но ты не думай, что я про тебя ничего не знаю. Кое-что мне все-таки известно.

ШАМАНОВ. Тем лучше.

ГОЛОС ДЕРГАЧЕВА.

КАШКИНА. Говорят, ты был совсем другим человеком, не таким, как сейчас… Жена, говорят, у тебя была чья-то там дочь, и очень красивая. И вообще сначала ты процветал. Так говорят… (Не сразу.) В общем, в городе я встретила одну знакомую, Ларису, из облздрава – знаешь такую?

ШАМАНОВ. Не помню.

КАШКИНА. Не помнишь?.. А она тебя помнит. Оказывается, ты разъезжал в собственной машине. Никогда бы не подумала… Лариса, она так сказала: «У него было все, чего ему не хватало – не понимаю». И еще она сказал: «Он бы далеко пошел, если бы не свалял дурака…»

Шаманов усмехнулся.

Это ее слова. (Чуть жеманно, подражая голосу своей городской знакомой.) «Что с ним тогда стряслось – не понимаю…» (Тихо.) А я тебя понимаю. (Сразу, как бы извиняясь.) Мне кажется, я понимаю, в чем дело.

ШАМАНОВ (вяло). В чем дело?

КАШКИНА. Год назад чей-то сынок на машине наехал на человека. Было такое?.. Ну вот. И тебе поручили это дело. Верно?.. Лариса говорит, что того сынка, ну этого, который наехал на человека, она тоже знает. (Снова подражая голосу Ларисы.) «Старушка, с одной стороны, дело было темное, а с другой стороны, дело было абсолютно ясное, никто не думал, что он захочет его посадить. Никто от него этого не ожидал». Ты ее не припоминаешь – Ларису? У нее глаза чуть такие (показывает), крашеные волосы – черные, и – что еще?.. Да! Ногти. Ничего не скажешь, ногти у нее чудные. Ну что, ты ее не припоминаешь?

ШАМАНОВ. Не знаю. У них там у всех чудные ногти… Не помню.

КАШКИНА. Странно… Так вот, никто не ожидал, что ты захочешь его посадить, а ты вдруг захотел. Но у тебя ничего не получилось. Суд перенесли, следствие передали другому, но ты, говорят, на этом не успокоился. (Подражая Ларисе.) «Он уперся как бык… не знаю уж, кем он себя вообразил, но он тронулся, это точно. Он ушел от жены, нигде не показывался, одеваться стал кое-как, короче, он совсем опустился…» Так это было?

ШАМАНОВ. Вот видишь, все ты про меня знаешь, не понимаю, на что ты обижаешься.

КАШКИНА. Неужели это был ты?.. (Не сразу.) Я думаю, ты добивался справедливости.

ШАМАНОВ. Допустим. И что из этого?

КАШКИНА. Но ведь это здорово.

ШАМАНОВ. Ты думаешь?

КАШКИНА. Разве это плохо?

ШАМАНОВ. Не хорошо и не плохо. Это безумие. Твоя Лариса права.

КАШКИНА. Моя?

ШАМАНОВ. Я ее не помню. Но добиваться невозможного – в самом деле сумасшествие… Между прочим, суд состоится на днях… Я получил повестку.

КАШКИНА. Да?

ШАМАНОВ. Да! Кое-кто в городе ждет, что я примчусь туда и буду на этом суде выступать.

КАШКИНА. А ты?.. Не собираешься?

ШАМАНОВ. Ни в коем случае. С меня хватит. Биться головой об стену – пусть этим занимаются другие. Кто помоложе и у кого черепок потверже.

КАШКИНА. Да-а, ты был другой человек, теперь я вижу.

ШАМАНОВ (вялый жест). Какой бы я ни был, мое выступление ничего не изменит. Ничего ровным счетом. А раз так, значит, оно никому не нужно.

КАШКИНА. Ты в этом уверен?

ШАМАНОВ. На девяносто девять процентов.

КАШКИНА. И все-таки… Один процент остается.

ШАМАНОВ. Один против девяноста девяти – это шанс для умалишенных. Вот и пусть их – дерзают. И закончим этот пустой разговор.

КАШКИНА. Как хочешь…

ГОЛОС ДЕРГАЧЕВА.

КАШКИНА. Знаешь, что сказала эта Лариса, когда узнала, что ты здесь? (Подражая Ларисе.) «Что ж, деревня, говорят, успокаивает, он правильно сделал, что туда уехал».

ШАМАНОВ. Ерунда. Мне просто было некуда податься.

КАШКИНА. Она передавала тебе привет. (Подражая Ларисе.) «Сердечный привет, надеюсь, он еще не постригся в монахи».

ШАМАНОВ (рассмеялся). Вспомнил! У нее здесь (показывает) железная коронка.

КАШКИНА. Точно!

ШАМАНОВ. Когда она смеется, эта коронка чуть дребезжит.

Оба смеются.

КАШКИНА. Точно!

ШАМАНОВ. До сих пор дребезжит?

КАШКИНА. До сих пор.

ШАМАНОВ. Ну да, глаза чуть такие. (Показывает. Одобрительно.) И надо сказать, она…

КАШКИНА (перебивает). Да-да. Она ничего. Даже очень ничего.

ШАМАНОВ. Вспомнил, вспомнил. (Перестав смеяться, неожиданно.) Подлая баба. Но неглупая.

КАШКИНА. Долго же ты ее вспоминал… Ну да ладно. (Поднимается). Пора в свою аптеку. Мой зав – она вон она, уже делает мне ручкой из окошечка. Пойду… Когда увидимся?.. За ужином?

ШАМАНОВ. Не знаю, Зина. К вечеру вернусь… Куда я денусь? (Поднялся, пошел к буфету.)

Появляется Пашка – сын Хороших и пасынок Дергачева. Идет он напрямик: вынимает из ограды палисадника доску, ногой толкает калитку. Калитка снова повисла на одной петле. Пашке двадцать четыре года, в деревне он в гостях, на нем ярко-красная экстравагантная куртка, но одновременно и грубые рабочие башмаки. Парень он крупный, неуклюжий. Взгляд чуть исподлобья, говорит басом. Вообще склонность идти напролом хорошо согласуется с его внешностью.

ПАШКА. Здрасте.

КАШКИНА. Добрый день.

Шаманов кивает ему. Пашка проходит к буфету.

(Уходит через палисадник по пути, проделанному Пашкой. Шаманову.) До вечера. (Исчезает.)

ШАМАНОВ. Счастливо. (У буфета протянул руку в окно, достал оттуда телефон, снял трубку.) Дайте милицию…

Пашка у буфета. Стучит пальцами по витрине.

Дежурный?.. Это Шаманов… Жду машину в Табарсук… Скоро?.. А когда?.. Скажи ему, пусть он подъедет к чайной… Жду его здесь… Скажи, пусть поторопится. (Поставил телефон на место, отошел от буфета, уселся за столик, но не за тот, за которым сидел с Кошкиной, а за другой, у крыльца – подальше от буфета.)

ПАШКА (стучит.) Ма-ать!

В буфете появляется Хороших.

ХОРОШИХ. Явился…

ПАШКА. Дай-ка «Беломору».

ХОРОШИХ (дает ему папиросы). Дров наколол?

ПАШКА. Наколол.

ХОРОШИХ. Баню сегодня протопишь.

ПАШКА. Пусть инвалид протопит.

ХОРОШИХ. Я говорю, ты протопишь. Понял?

ПАШКА. Ладно, там видно будет. (Уселся прямо на подоконник-прилавок, закурил.) Денек сегодня будет… Законный денек.

ХОРОШИХ. Не твой денек, Павел… Куда уселся? Слазь отсюдова. (Сталкивает его с подоконника.)

ПАШКА. Да погоди ты, мать. Дай покурить спокойно.

ХОРОШИХ (не сразу). Че, скажешь, покурить сюда пришел?

ПАШКА. А че еще? Дашь выпить и выпить могу.

ХОРОШИХ. Я вот те выпью. Еще чего не хватало.

ПАШКА. Да не надо, не надо. Я и без того заведенный.

ХОРОШИХ. Заведенный… Уезжать тебе надо, Павел.

ПАШКА. Ну во-от. В гости, называется, приехал. К матери родной… Гонишь, что ли?

ХОРОШИХ. Не гоню, а пора тебе. Отпуск кончился. Отгулял свое. Как бы тебя там с работы не выгнали.

ПАШКА. Не выгонят, не беспокойся. Это я у вас тут не котируюсь, а там – не беспокойся…

Хороших вздохнула шумно и горестно.

(Негромко.) Где она?

ХОРОШИХ. Послушайся, Павел, матери – уезжай. Пустое твое дело.

ПАШКА. Обижаешь, мать. Помочь бы могла.

ХОРОШИХ. Эх, Павел. Никому ты тут не нужен, кроме меня. Чем тебе поможешь?

ПАШКА. А не поможешь, значит, не мешай.

Появляется Валентина с подносом и тряпкой. Прибирает на столе, за которым сидели Шаманов и Кашкина.

Здравствуй, Валентина.

ВАЛЕНТИНА. Здравствуй. (Направляется в помещение чайной, но Пашка загораживает ей дорогу.)

ПАШКА. Погоди…

Она старается пройти – безуспешно.

(Схватил ее за руку.) Ну че ты как неродная…

ВАЛЕНТИНА. Пусти.

ПАШКА. А выйдешь вечером?

ВАЛЕНТИНА. Нет.

ПАШКА. Точно не выйдешь?

Валентина пытается освободить руку – напрасно. А ты не торопись, ты подумай…

ВАЛЕНТИНА. Я тебе уже сказала… Пусти.

ХОРОШИХ (строго). Павел!

ПАШКА (понизив голос, глухо). Я тебе скажу, Валя… Зря ты вертишься. Никуда ты от меня не денешься.

ВАЛЕНТИНА (с отчаянием). Пусти!

ШАМАНОВ. Послушай-ка. Нельзя ли полегче?

ПАШКА (оборачивается). Че такое?

Валентина освободилась, быстро зашла в чайную.

ШАМАНОВ. Я говорю, нельзя ли полегче – с девушкой?

ПАШКА. А че такое?.. Че тебе не нравится?

Шаманов не отвечает.

(Садится напротив Шаманова.) Нет, серьезно, чем ты недоволен?

ХОРОШИХ. Павел!

ПАШКА. Я разговариваю с девушкой, а ты че? Недоволен, что я с ней разговариваю?

ШАМАНОВ. Я-то доволен. Девушка недовольна.

ПАШКА. А че ты за нее волнуешься? Кто ты ей такой, с какого боку?

ХОРОШИХ. Павел! Как с людьми разговариваешь?

ПАШКА. Нормально, как мне еще разговаривать? По иностранному, что ли?.. А то я могу. (Лицом и корпусом подался к Шаманову.) Хау ду ю ду – это по-английски, а по-русски это значит – не суйся не в свое дело. Правильно?

ШАМАНОВ. Да нет, милый мой. Слабоват ты в английском. Хау ду ю ду – это значит: не валяй дурака, веди себя приличнее.

ПАШКА (хмыкнул одобрительно). Ниче…

ХОРОШИХ. Так его, Владимир Михалыч, покрепче его понужните, чтоб он понимал.

ПАШКА (поднимается). Ниче, ниче. Чувствуется, что поговорил с образованным человеком. (Нагнулся к Шаманову, глухо.) Но учти, следователь. К Валентине ты больше не касайся. Ни под каким видом… Я тебе серьезно говорю. (Отходит от столика Шаманова.)

В буфете за спиной Хороших появляется Еремеев. Он протягивает Хороших деньги.

ХОРОШИХ. Нет, нет. Сказала ни грамма – и точка.

ЕРЕМЕЕВ. Маленько, однако, налей.

ХОРОШИХ. Отойди, Илья. Выйди из буфета. (Выталкивает Еремеева.) Сказала – нет…

Дергачев появляется и подталкивает Еремеева с другой стороны.

ДЕРГАЧЕВ. Не твои деньги, не имеешь права.

ХОРОШИХ. Нет, я вам говорю. Не получите!

ДЕРГАЧЕВ (грозно). Обслужить клиента, и никаких!

ПАШКА (подходит к буфету, Хороших). Чего он там разошелся?

Еремеев выбирается из буфета.

ХОРОШИХ. Выйди, Афанасий. Не получишь больше – все равно.

ДЕРГАЧЕВ. Ну, Анна, на себя пеняй…

ПАШКА. Эй ты, деятель…

Дергачев повернулся, только сейчас он заметил Пашку.

Выйди из буфета. По-хорошему.

ДЕРГАЧЕВ. А-а, щенка своего позвала. Поможет, думаешь?

ХОРОШИХ. Выйди, Афанасий. А ты, Павел, помолчи…

ДЕРГАЧЕВ (Пашке). Заткнись, не то…

ПАШКА. Ну че?..

Дергачев стучит кулаком по прилавку.

Тише, тише. А то смотри, руку зашибешь.

ХОРОШИХ. Молчи, Павел!.. Афанасий, перестань!.. Господи, господи… Налью я тебе – только перестань! Налью, слышишь?

ПАШКА. Куда лить-то?.. Хватит с него, налил с утра пораньше.

ДЕРГАЧЕВ. Ну, щенок… (Быстро выходит из буфета.)

ХОРОШИХ. Афанасий! (Устремляется вслед за Дергачевым.)

Дергачев появляется, приближается к Пашке, берет его за грудки.

ПАШКА (хватает его за руки). Ну и че?.. А дальше че?.. Ну?

ДЕРГАЧЕВ. Я покажу тебе… Я научу тебя… Крапивник!

Хороших появляется, пытается разнять Пашку и Дергачева, которые топчутся по всей веранде. При этом сила явно на стороне Пашки, он лишь защищается. Пытаясь их разнять, к Хороших присоединяется Шаманов. Еремеев появляется, сокрушенно качает головой. В дверях чайной появляется Валентина, останавливается на пороге.

Я покажу вам!.. Я вам устрою!..

ПАШКА. Мать, убери его от меня!..

ХОРОШИХ. Афанасий!.. Павел!

ШАМАНОВ (кричит). Остановитесь!

На секунду они останавливаются.

Уведите его домой. Он пьян.

ХОРОШИХ (подталкивает Дергачева и Пашку к крыльцу). Опомнись! Афанасий… Павел! Веди его домой…

ПАШКА. Да пошел он… Сама с ним возись!

ХОРОШИХ. Помоги мне, Павел… Уведем его, слышишь… Ради бога, Павел…

ДЕРГАЧЕВ. А ну отцепитесь!.. Я научу вас свободу любить…

ПАШКА. Ладно, кончай… Повоевал – хватит… Пошли.

Пашка потащил Дергачева через палисадник. Хороших идет за ними. У дыры они возятся, затем Пашка вынимает еще одну, третью доску и выталкивает Дергачева из палисадника. Исчезают все втроем. Еремеев идет следом, но палисадник обходит.

ШАМАНОВ. Веселенькое утро, ничего не скажешь…

Шум и голос Хороших: «Не трогай его! Не трогай его!» Затем шум удаляется и умолкает.

Валентина спускается в палисадник, подбирает доски и начинает восстанавливать ограду. Шаманов сначала рассеянно, потом внимательнее наблюдает за Валентиной. С момента ухода Пашки, Дергачева, Хороших и Еремеева прошло не менее полминуты.

Валентина…

Валентина прекратила работу.

Вот я все хочу тебя спросить… Зачем ты это делаешь?

ВАЛЕНТИНА (не сразу). Вы про палисадник?.. Зачем я его чиню?

ШАМАНОВ. Да, зачем?

ВАЛЕНТИНА. Но… Разве непонятно?

Шаманов качает головой: непонятно.

И вы, значит, не понимаете… Меня все уже спрашивали, кроме вас. Я думала, что вы понимаете.

ШАМАНОВ. Нет, я не понимаю.

ВАЛЕНТИНА (весело). Ну тогда я вам объясню… Я чиню палисадник для того, чтобы он был целый.

ШАМАНОВ (усмехнулся). Да? А мне кажется, что ты чинишь палисадник для того, чтобы его ломали.

ВАЛЕНТИНА (делаясь серьезной). Я чиню его, чтобы он был целый.

ШАМАНОВ. Зачем, Валентина?.. Стоит кому-нибудь пройти, и…

ВАЛЕНТИНА. И пускай. Я починю его снова.

ШАМАНОВ. А потом?

ВАЛЕНТИНА. И потом. До тех пор, пока они не научатся ходить по тротуару.

ШАМАНОВ (покапал головой). Напрасный труд.

ВАЛЕНТИНА. Почему напрасный?

ШАМАНОВ (меланхолически). Потому что они будут ходить через палисадник. Всегда.

ВАЛЕНТИНА. Всегда?

ШАМАНОВ (мрачно). Всегда.

ВАЛЕНТИНА. А вот и неправда. Некоторые, например, и сейчас обходят по тротуару. Есть такие.

ШАМАНОВ. Неужели?

ВАЛЕНТИНА. Да. Вот вы, например. Вы всегда обходите по тротуару.

ШАМАНОВ (искренне удивился). Я?.. Ну не знаю, не замечал… Во всяком случае, пример неудачный. Я хожу с другой стороны.

ВАЛЕНТИНА. С другой стороны, но и с этой вы тоже ходите. И всегда вокруг.

ШАМАНОВ. Да? Ну, значит, мне просто лень нагибаться. Мне лучше обойти, чем нагибаться… (Не сразу.) Нет, Валентина, ты зря стараешься.

ВАЛЕНТИНА. Неправда… (Двумя-тремя жестами закончила с оградой.) Вот и все. Много ли здесь труда – и все на месте. И ограда целехонька. (Живо.) Ну неужели вы не понимаете? Ведь если махнуть на это рукой и ничего не делать, то через два дня растащат весь палисадник.

ШАМАНОВ. Так оно и будет.

ВАЛЕНТИНА. Неправда! Увидите, они будут ходить по тротуару.

ШАМАНОВ. Ты возлагаешь на них слишком большие надежды.

ВАЛЕНТИНА. Да нет же, они поймут, вы увидите. Должны же они понять – в конце концов. Я посею здесь маки и тогда…

ШАМАНОВ (перебивает). Нет, Валентина, напрасный труд. (Подошел к буфету, извлек оттуда телефон, снял трубку.) Дайте милицию… (Ждет, потом Валентине.) А ты не пробовала прибить доски гвоздями?

ВАЛЕНТИНА (улыбается). Пробовала. Две доски сломали пополам.

ШАМАНОВ. Вот видишь. Говорю тебе, это напрасный труд. (По телефону.) Дежурный?.. Следователь Шаманов… Послушай, там Комаров далеко?.. Дай ему трубку… Здравствуй, Федя… Шаманов… Из чайной… Что там у вас? Когда будет машина?..

Валентина принимается за калитку.

Вот я и звоню: когда она будет?.. Когда?.. А побыстрее нельзя?.. Мне все равно, но если ехать, значит, нечего тянуть резину, уже одиннадцатый час… К начальнику?.. А что такое?.. Вызывают в город?.. Знаю, получил повестку… Ну да, тот самый процесс… Да, послезавтра. А мне все равно – хоть сегодня – я не еду… Зачем? Там уже все решено, а с меня хватит… Все. Я не любитель красивых жестов… Говорю тебе: нет… Да, можешь сказать ему, что я отказываюсь… И вообще я хочу на пенсию… Да, так ему и передай… Так… А чем он недоволен?.. Пистолет?.. Да (хлопнул себя по бедру), у меня. А что такое?.. Ну и что?.. Я вернулся ночью, когда я его мог сдать?.. Ничего, переживет… Что? Сдать его сейчас?.. Ну да, охота мне сейчас тащиться… Не пойду… Нет, я не против дисциплины, просто мне лень туда идти… Ладно, пусть он успокоится, убивать я никого не собираюсь… (Слушает, потом.) Какие еще слухи?.. Так, так… Понятно. Общественность интересует, где я ночую… Беспокоится?.. Встревожена? Надо же. У меня такое впечатление, что общественность это волнует больше, чем меня самого… Ну вот что. Я, конечно, польщен вниманием, но где мне ночевать – эту заботу я попросил бы доверить мне лично. Как-никак сам я в этом больше разбираюсь…

Тут Валентина опустила голову ниже.

(Заметил это и далее разговаривает, глядя на Валентину.) Я не понимаю, у нас милиция или монашеский орден?.. Послушай, хватит на эту тему. Здесь рядом девушка, и я не могу сказать тебе всего, что я об этом думаю… Девушка?.. Да, интересная… по-моему, да… Здешняя… Да, как ни странно… Успокойся, старина. Ты ей в отцы годишься… Ты прав: еще совсем зеленая… И наш разговор ее смущает… Ну, привет… Да, жду машину. (Поставил телефон наместо.)

Пауза. Шаманов, пройдясь по веранде, подходит к крыльцу. Валентина налаживает калитку.

(Наблюдает за ней снова, на этот раз с большим интересом.) Валентина…

Валентина подняла голову. Небольшая пауза. –

Послушай… Оказывается, ты красивая девушка…

Калитка, которую Валентина придерживала, падает на землю.

Не понимаю, как я раньше этого не замечал…

Валентина снова берется за калитку.

Да брось ты эту калитку… (Не сразу.) Ах, какая ты упрямая. (Спускается с крыльца.) Ну что там?.. Помочь тебе?

ВАЛЕНТИНА. Если хотите… Подержите ее. Да, так…

ШАМАНОВ. Держу… (Не сразу.) Не опускай голову, ты же не видишь, что ты делаешь.

Валентина наладила калитку, выпрямилась. Небольшая пауза. Валентина – в палисаднике, Шаманов стоит против нее по другую сторону калитки.

ВАЛЕНТИНА. Спасибо… С этой калиткой не так-то просто… Другой раз легко, а сегодня что-то не получается…

ШАМАНОВ. Да, в самом деле… Странное сегодня утро… Вижу тебя целый год и только сейчас разглядел по-настоящему. И я должен тебе сказать…

ВАЛЕНТИНА (тихо). Не надо.

ШАМАНОВ. Ты лишаешь меня слова? Почему?

ВАЛЕНТИНА. Потому что вы надо мной смеетесь.

ШАМАНОВ. Смеюсь? Нисколько. Я говорю серьезно… Ты красивая, Валентина. Что в этом смешного?.. (Не сразу.) Ну вот, и уже покраснела… Нет, нет, не опускай голову, дай я на тебя полюбуюсь. Я давно не видел, чтобы кто-нибудь краснел.

Далее – она хотела выйти, но он прикрыл калитку.

Подожди… Подожди, Валентина… Удивительное дело. Мне кажется, что я вижу тебя в первый раз, и в то же время… (Неожиданно.) Послушай!.. Да-да… (Не сразу.) Когда-то, давным-давно у меня была любимая… и вот – удивительное дело – ты на нее похожа. (Не сразу.) К чему бы это? А, Валентина?

Небольшая пауза.

Сколько тебе лет?.. Семнадцать?.. Восемнадцать?

ВАЛЕНТИНА. Да.

ШАМАНОВ. А почему ты не в городе?.. Твои сверстники, по-моему, все уже там.

ВАЛЕНТИНА. Да, многие уехали…

ШАМАНОВ. А ты? Почему ты осталась?

ВАЛЕНТИНА. Осталась… А разве всем надо уезжать?

ШАМАНОВ. Нет. Совсем нет… Но раз ты осталась, значит, у тебя есть на то причины.

ВАЛЕНТИНА. Значит, есть.

ШАМАНОВ. А в чем дело?.. Я слышал, отец тебя не пускает. Это правда?.. Или – что тебя держит?

ВАЛЕНТИНА. Вам неинтересно…

ШАМАНОВ. А все же, в чем дело?.. (Не сразу.) Что с тобой?.. Ну-ну, если это тайна, я не спрашиваю… Это тайна?

Небольшая пауза.

Валентина, ты замечательная девушка. Все у тебя на лице – все твои тайны. Ты не уехала, потому что ты влюбилась… Разве нет?.. А в кого, интересно?.. Не скажешь?.. Ну еще бы! (Любуется ею, потом, усмехнувшись.) Глянула бы ты на себя со стороны… (Не сразу.) Ах, Валентина, грустно мне на тебя смотреть. Грустно, потому что меня уже никогда не полюбит такая девушка, как ты.

ВАЛЕНТИНА (у нее вырывается то, что она могла бы сказать ему в любую минуту.) Неправда!

ШАМАНОВ. Что неправда? (С любопытством.) Кто ж, интересно, может на меня позариться?.. Что-то не вижу я желающих… Может, ты кого знаешь?

ВАЛЕНТИНА (тихо). Все знают… Кроме вас.

ШАМАНОВ. Вот как?

ВАЛЕНТИНА. Вы один здесь такой: ничего не видите… (Неожиданно громко, с отчаянием.) Вы слепой! Слепой – ясно вам?

Небольшая пауза.

ШАМАНОВ (никак не ожидал этого признания и явно им озадачен; с удивлением). Ты это серьезно?.. (Не сразу, с растерянностью.) Ты уверена, что… (Остановился.)

ВАЛЕНТИНА (с напряжением, изо всех сил стараясь улыбнуться). Слепой… Но не глухой же вы, правда же?

ШАМАНОВ (не сразу). Да нет, Валентина, не может этого быть… (Засмеялся.) Ну вот еще! Нашла объект для внимания. Откровенно говоря, ничего хуже ты не могла придумать… (Открыл калитку, сделал шаг и… погладил ее по голове.) Ты славная девочка, ты прелесть, но то, что ты сейчас сказала, – это ты выбрось из головы. Это чистейшей воды безумие. Забудь и никогда не вспоминай… И вообще: ты ничего не говорила, а я ничего не слышал… Вот так.

ВАЛЕНТИНА (негромко, с усилием). Я не сказала бы никогда. Вы сами начали.

ШАМАНОВ (довольно сухо). Я пошутил.

Валентина отступает на шаг, затем быстро выходит из палисадника.

Постой… (Идет за ней следом.) Валентина!

Она исчезает, оставляя за собой открытой калитку своего дома.

(Постоял-постоял, а потом поднялся на веранду и уселся на стул. Некоторое время сидит вытянув ноги и запрокинув голову.) Ну вот… Только этого мне и недоставало.

Кашкина и Пашка появляются одновременно, она с левой стороны, он – с правой. Столкнувшись у палисадника с Кашкиной, Пашка останавливается и, резко повернувшись, уходит обратно. Кашкина, на этот раз обойдя палисадник, поднимается на веранду.

КАШКИНА. Где ж твоя машина?.. (Иронизирует.) Бедненький, сидишь тут в одиночестве, скучаешь, и развлечь тебя некому. Все куда-то разбежались…

Шаманов глянул на нее мрачно.

(Другим тоном.) Наше окно напротив, так что извини…

ШАМАНОВ. Сколько угодно. Тем более: глазеть в окно – в этом все ваше дело.

КАШКИНА. Не все, допустим, но когда есть на что посмотреть… А было на что посмотреть.

ШАМАНОВ. Что ж, значит, не зря вы сегодня пришли на работу.

КАШКИНА. Успокойся, никто этого не видел, кроме меня. Я одна наблюдала.

ШАМАНОВ. Ну?.. Надеюсь, тебе хорошо было видно?

КАШКИНА. Прекрасно. Вот только не слышно ничего…

ШАМАНОВ. А что тебя интересует? Я охотно тебе перескажу.

КАШКИНА. Как это вы вдруг… разговорились?

ШАМАНОВ (насмешливо). Да так, очень просто. Я сделал ей комплимент, она… Да, вот так, слово за слово, незаметно. Кое-что выяснилось…

КАШКИНА. А раньше ты этого не замечал?

ШАМАНОВ (не сразу). А что ты раньше замечала?

КАШКИНА (не сразу). Ну выяснилось, а дальше? Как это тебе понравилось?

ШАМАНОВ. Мне-то?.. (Все так же насмешливо.) А что мне? Она меня заинтриговала. Да, а ты как думаешь? Она милая девушка – разве нет? И я жалею, что не замечал этого раньше… Да, вот так. Раньше не замечал, зато сегодня… как бы тебе это выразить… Она явилась неожиданно, как луч света из-за туч. Нравится тебе такое сравнение?

КАШКИНА. Неплохо.

ШАМАНОВ. Кроме того, она напоминает мне мою первую любовь – не веришь?.. Это совершенно серьезно… А в довершение ко всему – вот, оказывается, она в меня уже влюблена… Ну что? Как, по-твоему, все это называется?

КАШКИНА. Я не пойму, над кем ты сейчас издеваешься?

ШАМАНОВ (тем же тоном). Судьба – другим словом все это не назовешь. Судьба. И она говорит мне: дерзай, старик, у тебя еще не все потеряно. Вот, она говорит, тебе тот самый случай – лови, другого уже не будет… (Помолчал.) Да. Вот так.

КАШКИНА. И что дальше?

ШАМАНОВ. Дальше?.. Известное дело. Я благодарю судьбу, плюю на предрассудки, хватаю девчонку и – привет. Я начинаю новую жизнь. Тебя это устраивает?

КАШКИНА. А тебя?

ШАМАНОВ (другим тоном, с раздражением). Зина. У тебя политика такая или ты действительно дура?.. Ну в самом деле! Мы с тобой знаемся, мне кажется, уже тыщу лет, а ведь ты совсем меня не понимаешь – ну совершенно! (Расходится.) Да нет, ты извращаешь каждое мое слово, каждый звук, каждую букву! Начни я за здравие, ты тут же начнешь за упокой, заикнись я про Фому, ты обязательно свернешь все на Ерему. Черт знает что! Ну скажи на милость, ну чего ты сюда прибежала? Зачем? Что такого ты здесь увидела? (Вскочил.) Ну в самом деле! Ну откуда берутся у тебя эти дикие мысли, эти нелепые подозрения? Ну скажи, «у что, что может быть у меня с этой девчонкой? Ну? Чем, черт меня подери, похож я на влюбленного? Ну чем, я тебя спрашиваю! Похож я на него хоть чем-нибудь?.. (Перевел дух.) Боже мой… Что за дурацкое утро! Что сегодня с вами? Что вам от меня надо?.. Я ни-че-го не хочу. Абсолютно ничего. Единственное мое желание – это чтобы меня оставили в покое. Все! И ты тоже. Ты – прежде всех!.. И вообще, с какой стати ты меня терроризируешь, по какому праву? Я не желаю больше этого терпеть, не же-ла-ю, ясно тебе?

КАШКИНА. Ясно… Но почему ты так разнервничался?

ШАМАНОВ. Уйди, Зина.

КАШКИНА. Что с тобой?.. На тебе лица нет… Ты не болен?

ШАМАНОВ. Уй-ди… Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Сейчас. С этой самой минуты.

КАШКИНА. Ладно, я уйду, но…

ШАМАНОВ (перебивает). Уйди. (Внезапно угас, опустился на стул. Негромко, полностью равнодушным голосом.) Уйди, я тебя прошу.

Кашкина уходит с недоумением и обидой. Пауза, во время которой Кашкина заходит во двор, появляется на лестнице и исчезает у себя в мезонине.

Появляется Пашка. Поднимается на веранду, некоторое время молча стоит перед Шамановым.

Ну?.. Что скажешь?

ПАШКА. Разговор у нас уже был… Может, ты меня не понял?.. Про Валентину понял ты или нет?

ШАМАНОВ. Пока нет. Еще не понял.

ПАШКА. Брось, не прикидывайся… Втихаря к ней подбираешься, по-интеллигентному?.. А я тебе говорю прямо, и притом последний раз говорю: увижу тебя с ней – обоим не поздоровится… Худо будет. Говорю тебе честно. (Молчит.)

ШАМАНОВ. Все?.. А теперь иди… (Не сразу.) Иди, иди. Погуляй, остуди голову… (Небольшая пауза.) Предупреждаю тебя, сегодня у меня отвратительное настроение.

ПАШКА Это ты брось. Я тебе серьезно говорю: последний раз предупреждаю. А там!.. (Глухо.) Убью, понял?

ШАМАНОВ (усмехнулся). Убьешь?

ПАШКА. Убью. И не посмотрю, кто ты есть и че у тебя там на ремне прицеплено. Убью.

ШАМАНОВ. Да неужели?..

ПАШКА. Думаешь, пушки твоей постесняюсь?

ШАМАНОВ. Убьешь?

ПАШКА. Плевал я на твою пушку.

ШАМАНОВ (не сразу). А что пушка?.. Вот она. (Достал кобуру с пистолетом, вынул пистолет, положил его на стол и отодвинул от себя, ближе к Пашке.) Убьешь?

Пашка усмехнулся, взял пистолет, осмотрел его, вынул обойму, вставил обратно.

Что? Все в порядке?

Пашка подбросил пистолет на руке.

Стрелять-то умеешь?

Пашка усмехнулся.

А то ведь еще не убьешь – напугаешь только или, чего доброго, покалечишь… Или убьешь?

ПАШКА. Возьми. Надо будет, обойдусь и без него. (Протягивает пистолет Шаманову, но тот его не принимает. Пистолет остается у Пашки.)

ШАМАНОВ. Зачем же без него?.. Каким образом? Поленом, что ли? Или топором?.. Нет, милый мой, поленом – это вульгарно, поленом я не согласен… У тебя в руках неплохая машина. Старенькая, правда, но все же… Может, попробуешь?

ПАШКА. Брось, следователь. Кончай. Мне не до шуток, учти это.

ШАМАНОВ. Мне тоже не до шуток.

ПАШКА. Держи. (Снова протягивает Шаманову пистолет.) Я тебя предупредил, ты меня понял. Разойдемся добром… Слышь? (Глухо.) Шуруй по чердакам. Знай свое место… И учти, этот разговор последний. Если увижу…

ШАМАНОВ (перебивает). Ты увидишь… Сегодня же ты увидишь.

ПАШКА. Брось.

ШАМАНОВ. Мы встречаемся здесь. В десять вечера… Мы с ней давно встречаемся. Ты опоздал.

ПАШКА. Заткнись…

ШАМАНОВ. Ты зря стараешься. Ты ей не нужен.

ПАШКА (кричит). Заткнись, тебе говорят!

ШАМАНОВ. Ты ей не нужен.

Пашка отступает от Шаманова, сжимая в руке пистолет.

Она любит меня… Тебе не видать ее… идиот, как ты не понимаешь… никогда не видать… (Вцепившись руками в подлокотники стула, кричит истерически.) Стреляй!

Пашка нажимает на собачку – ясно слышен стук бойка. Осечка. На лице у Шаманова – ужас, потом недоумение. Пашка роняет пистолет.

(Приходит в себя, но разжать пальцы, которыми несколько секунд назад он схватился за подлокотники, ему не сразу удается. Но вот он овладел руками. Ладонью провел полбу и по глазам.) Подними пистолет.

Пашка поднимает пистолет.

Положи на стол.

Пашка положил пистолет на стол.

Уходи.

Пашка, чуть пошатываясь, будто пьяный, спускается с веранды. Он уходит. Шаманов хотел подняться, но безуспешно. Ноги его не держат.

Через мгновение появляется Еремеев. Что-то бормоча и охая, он усаживается на нижней ступеньке крыльца.

ЕРЕМЕЕВ. Ох-хо-хо…

ШАМАНОВ. Что, дед? Как твои дела?

ЕРЕМЕЕВ. Дела, ядреная бабушка. Человеку не верят, бумагам верят.

Шум подъезжающей машины.

Работал, сорок лет работал…

ШАМАНОВ (поднимается). Сочувствую тебе, дед. Помочь ничем не могу. (Прячет пистолет.)

Звук машинного тормоза, мужской голос: «Ну че, поехали?»

Сейчас поедем! (Берет со стола салфетку, достает ручку, быстро пишет и складывает салфетку вчетверо.) Дед, у меня к тебе просьба. Будь добр, передай эту бумагу Валентине. Знаешь Валентину?

Еремеев кивает. Шаманов отдает ему записку. Появляется Кашкина. Услышав голос Шаманова, она останавливается на пороге.

Отдашь ей. Только сразу, как она придет. Договорились?

Еремеев кивает.

Да смотри, другому кому не отдай.

ЕРЕМЕЕВ. Хорошо, хорошо.

ШАМАНОВ (себе). Ну вот… (Еремееву.) Спасибо, дед. (Быстро сходит с крыльца, исчезает.)

Шум отъезжающей машины. Кашкина спускается вниз.

КАШКИНА (покружив несколько перед Еремеевым, вступает с ним в разговор). Ну и как? Что у вас новенького?.. Были в райсобесе?.. Что там сказали? Дадут вам пенсию?

Еремеев качает головой.

А почему?

ЕРЕМЕЕВ. Ох-хо, бумаги надо. Ты грамотная, сама, однако, знаешь… (Живо.) Из города приехала?

КАШКИНА. Я?.. Да, из города…

ЕРЕМЕЕВ (с надеждой). Карасева знаешь?.. Начальником партии работал… Не знаешь?

Кашкина пожала плечами.

Эдельмана знаешь?

Кашкина качает головой.

Быкова, однако, тоже не знаешь…

КАШКИНА. Нет, нет, откуда же? Город ведь большой.

ЕРЕМЕЕВ. Где найдешь? Как найдешь?

КАШКИНА. Но почему? Если они там, если не разъехались…

ЕРЕМЕЕВ (махнул рукой). Здесь не найдешь, там совсем не найдешь.

КАШКИНА. Зря вы так. Вы не торопитесь, не падайте духом раньше времени… Что это у вас? (Показывает на записку, которую Еремеев держит в руке.)

ЕРЕМЕЕВ. А?.. Бумага. Девушка придет, отдать надо. Парень просил.

КАШКИНА (не сразу). А все-таки вы надежды не теряйте. Я про пенсию говорю… Я тут с одной женщиной беседовала. Вам надо к ней зайти… Она вас проконсультирует и… В общем, вы к ней зайдите.

ЕРЕМЕЕВ. Где работает?

КАШКИНА. Пойдете по этой улице, спросите райздрав, вам покажут. А в райздраве спросите Розу Матвеевну… Она вас ждет.

ЕРЕМЕЕВ (засуетился). Райздрав, говоришь? Ждет, говоришь?

КАШКИНА. Да, но как же вам быть? Ведь вам сейчас бумагу надо отдать… Надо?

ЕРЕМЕЕВ. Надо, надо.

КАШКИНА. Ну вот. И к Розе Матвеевне надо. Тоже сейчас… Что же делать?

ЕРЕМЕЕВ (расстроился). Что же делать?

КАШКИНА. Вот задача… Что же придумать?

ЕРЕМЕЕВ. Что же придумать?..

КАШКИНА. Ладно! Идите, так уж и быть. А бумагу давайте сюда. Я передам.

ЕРЕМЕЕВ (очень доволен). Спасибо, спасибо… (Отдает Кошкиной записку.)

КАШКИНА. А кому передать?

ЕРЕМЕЕВ. Валентину знаешь?

КАШКИНА. Ну как же. …..

ЕРЕМЕЕВ. Она придет, ей отдай.

КАШКИНА. Ну-ну, хорошо.

ЕРЕМЕЕВ (пошел, остановился). Роза, говоришь?

КАШКИНА. Роза Матвеевна, не забудьте.

ЕРЕМЕЕВ (снова приостановился). Бумагу Валентине отдай. Другому не отдай.

КАШКИНА. Ладно, ладно.

Еремеев уходит.

(Подходит к буфету, достает телефон, поднимает трубку.) Дайте райздрав… (Ждет, потом.) Роза, ты?.. Привет… Роза, у меня к тебе просьба. Сейчас к тебе придет один старик… Эвенк, очень старый. Он насчет пенсии. Не удивляйся. Ему надо помочь, если можно… Ну я не знаю. Ты сама подумай. Может, санаторий, может, дом престарелых… Во всяком случае, выслушай его, посоветуй что-нибудь, посочувствуй… Да, надо… Ладно. Посочувствуй старому человеку – это само по себе неплохо. Согласна?.. Ну пока. (Убрала телефон, подошла к столику, уселась, на мгновение задумалась, потом решительно развернула записку, последние слова которой прочла вслух.) «…здесь… в десять вечера…» (Медленно складывает записку.)

Появляется Хороших.

ХОРОШИХ. Господи… Стыд и стыд. (Кошкиной.) Видала, поди… Сцепились-таки, разбойники. У меня сердце чуяло. (Зашла в чайную, появилась в буфете.) Да видно, не уйдешь: двум медведям в одной берлоге не место… (Не сразу.) А ты чего не на работе? Зинаида?.. Или не слышишь?

КАШКИНА. Что вам, Анна Васильевна?

ХОРОШИХ. А где Валентина?.. (Громко.) Валентина!.. Где она?.. Буфет нараспашку, касса открытая, она че думает?.. Давно здесь сидишь? Не видала ее?

КАШКИНА. Нет, Анна Васильевна.

ХОРОШИХ. Сроду без спросу не уходила, че это с ней? (Громко.) Валентина!

Занавес