Патриархия. Идеологические позиции и чаемое место в обществе

Московская Патриархия, разумеется, не вмешивается прямо в политические конфликты. Основной приоритет в отношениях с властью – лоббирование церковных интересов, а такой инструмент лоббирования, как политическое вмешательство, для Церкви настолько недоступен, что даже намек на его использование уже опасен. Зато Церковь может прямо предлагать власти свои идеологические разработки. И вот в этом случае привлечение сторонников и конфронтация с противниками уже допустимы.

Политический риск при этом, конечно, сохраняется, но Патриархия не может не проявлять известной степени самостоятельности: иначе она перестала бы быть общественной силой в глазах окружающих (включая государство) и в своих собственных. Достаточно вспомнить, что на Юбилейном Архиерейском Соборе в августе 2000 года были приняты решения, вызвавшие в Кремле сильнейшее раздражение: Церковь постановила, что претендует на реституцию дореволюционной церковной собственности и считает в принципе возможным призвать паству к гражданскому неповиновению власти, если власть побуждает к совершению тяжкого греха (в частности, к отступлению от Церкви). Не без труда удалось тогда митр. Кириллу сгладить негативное впечатление, произведенное на президентскую Администрацию[4].

В принципе, Церковь может обходиться без общественно-политической идеологии. Московская Патриархия ее в 90-е годы и не имела, ограничиваясь отдельными заявлениями и политико-идеологическими маневрами. Ситуация начала меняться в середине 1999 года, с программных статей Патриарха Алексия и митрополита Кирилла в «Независимой газете»[5]. Эти статьи стали прообразом некоторых разделов «Основ социальной концепции Русской Православной Церкви», принятых все тем же Юбилейным Собором[7]. Чтобы не цитировать целый ряд статей и документы Собора[7], ограничимся кратким резюме:

Церковь осуждает либеральное (западное) мировоззрение как безрелигиозное и индивидуалистическое, но допускает его право на существование в современном падшем мире. Церковь настаивает на том, что такое мировоззрение никак не может приниматься в качестве нормы, тем более – всемирной, глобальной. Существуют и имеют не меньшее право на существование и «традиционные» мировоззрения – исламское, православное и другие, явно религиозно обоснованные и более или менее укорененные в жизни других (не западных) народов. То есть речь идет не просто о религиях, но о культурных комплексах, определяющих всю жизнь того или иного народа. Мировой порядок должен в равной мере ориентироваться на все эти мировоззрения. Таким образом, процесс глобализации (помимо его технической составляющей) определяется как неправомерная экспансия либеральной, секулярной цивилизации против всех остальных.

Формулировка «Основ социальной концепции»:

Церковь отнюдь не призывает при этом к искоренению либерализма, но считает необходимым остановить происходящий процесс и даже повернуть его в какой-то степени вспять, модифицировав соответствующим образом международное право и международные институты. Процесс смешения цивилизаций оценивается скорее негативно, ему противопоставляется сохранение религиозной, национальной, цивилизационной идентичности.

Можно сказать, что перед нами своеобразная международная версия мультикультурализма. Мы можем лишь предполагать, что излагаемая концепция не слишком хорошо укоренена в православном предании. Зато она очень точно сориентирована на современного либерального интеллектуала, скорее даже на западного, чем на российского. В мире побеждающего (на данном этапе) либерализма Церковь переходит на его язык и готова «выиграть на его поле».

Что касается России, то Церковь утверждает, что российский народ должен в заданной системе координат определяться не как западный, а как православный. Но это означает, отметим, не категорический отказ от либерализма, а требование смещения баланса в пользу традиционных ценностей и общественных механизмов (в смысле дореволюционной традиции).

Митрополит Кирилл (а именно он является главным идеологическим генератором в Патриархии[8]) всегда использует дипломатичные формулировки, но воспринимает ситуацию как критическую и требующую срочных действий:

А вот как формулирует сам Патриарх:

Здесь остается только отметить, что описанная версия «православного антиглобализма» является очень умеренным вариантом фундаменталистского антиглобализма, набирающегося силу внутри РПЦ[11]. Но связь между двумя этими явлениями существует, как нам представляется, лишь на уровне общих мировоззренческих тенденций.

На международном уровне концепция Церкви соответствует теории «многополярного мира». И первые «официальные» статьи были опубликованы в период господства доктрины Примакова. Но Церковь не отступила от своего и после путинского «поворота на Запад» после 11 сентября, так что речь идет отнюдь не о конъюнктурных заявлениях.

Внутри страны концепция Церкви должна вести к оформлению некоего специального статуса Церкви и/или православной религии, как определяющего для «российской цивилизации». Патриархия, впрочем, не считает это сугубо российской особенностью:

… Законодательство, которое закрепляет только право граждан на религиозную свободу, по сути создает условия «дикой конкуренции» между конфессиями. Совместно мы должны создать такие условия, при которых демократические свободы индивида, в том числе его право на религиозное самоопределение, не нарушали бы права национальных общностей сохранять целостность, верность своим традициям, общественной этике, религии. Особенно это важно при подходе к регулированию деятельности псевдорелигиозных, деструктивных и экстремистских движений, а также при обнаружении фактов злоупотреблений религиозной свободой со стороны традиционных конфессий, порой ведущих экспансию в различных регионах Европы, что угрожает общественному спокойствию и порядку.

Это говорится в заявлении ОВЦС применительно к процессу европейской интеграции (там есть и еще ряд интересных рецептов для Европы)[12]. Но предопределяет и те требования, с которыми Церковь выступает в отношениях с российским государством.

Церковь исходит из упомянутой выше концепции групповых прав («прав общностей»). Группы, как и всегда у сторонников групповых прав, определяются не в порядке формального самозаявления, а по некоторым более или менее произвольным признакам. В случае определения такой группы, как «православные», используются не оценки численности реальных прихожан, то есть членов религиозных общин, а данные опросов, в которых от 50 до 80 % граждан в некотором смысле (как правило, в культурном) относят себя к православным, и общее понятие «исторически православных», к каковым относят всех представителей этносов, ранее исповедовавших в большинстве своем православие.

В «Основах социальной концепции» содержится сильная теоретическая посылка:

Остается вопрос, можно ли считать граждан России моноконфессиональным сообществом. На протяжении 90-х годов деятели Патриархии этим термином не пользовались и соглашались с официальным определением России как страны многоконфессиональной. Сейчас ситуация изменилась, и митр. Кирилл завершает «социологический силлогизм»:

Что отличает «православную страну» от всякой иной, пока отчетливо не сформулировано. Видимо, как раз сейчас происходит некоторый сдвиг в позиции Патриархии. Но характерный признак можно уловить в словах заместителя митр. Кирилла по ОВЦС – протоиерея Всеволода Чаплина:

Прот. Всеволод, конечно, знает Германа Стерлигова – предпринимателя (от биржи «Алиса» в перестроечные годы до нынешнего бизнеса на элитных гробах[15]) и маргинального националиста – и полагает, что он – «серьезный человек, знающий основы православной веры и поступающий соответственно этим знаниям», с мнением которого стоит согласиться.

О конкретных шагах по превращению православия в национальную идею (что само по себе выглядит как редукция религии к идеологии) речь пойдет далее, но чтобы достичь реальных успехов на этом поприще, нужно заручиться формальным содействием государства. Формы такого содействия могут быть разнообразными.

На протяжении 90-х годов Патриархия отвергала идею формального сращивания с государством (как бы оно ни называлось – симфонией или огосударствлением), отвергает и сейчас.

С другой стороны, всегда в епископате РПЦ были противники такой позиции, причем не рядовые:

Или даже так:

Самым высокопоставленным церковным деятелем, высказывавшимся в таком плане, стал митрополит Мефодий (Немцов). На конференции «Роль Православной Церкви в создании и развитии Российского государства», состоявшейся 10-11 декабря 2001 г. (организаторами выступали, кроме Патриархии, Администрация Президента, Институт российской истории РАН и другие солидные учреждения), митр. Мефодий рассуждал о том, что российское гражданское общество, в отличие от западного, должно основываться не на индивидуализме, а на нравственном единении, и это требует особой роли Церкви, которую он предложил определить в соответствии с решениями Поместного Собора РПЦ 1917-1918 годов[18]. Тогда эти решения существенно отделяли Церковь от государства в сравнении с положением, сложившимся в поздней Российской Империи, но для современного общества они звучат довольно радикально (цитируем выборочно):

Это, повторим, программа-максимум, но она верно указывает то направление, в котором призывают двигаться более умеренные Патриарх Алексий II или митр. Кирилл.

Предпосылкой к реализации такой программы можно считать упоминание об особой роли православия в преамбуле закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» 1997 года, а особенно введенный там в юридический оборот сугубо религиоведческий термин «традиционные религии». Сама по себе преамбула не имеет юридической силы, поэтому, начиная с 2001 года, предпринимаются попытки кодифицировать преимущества «традиционных религий».

Первыми шагами на этом пути стали проекты концепций государственно-религиозных отношений.

5 июня 2001 г. был опубликован и достаточно широко разрекламирован проект концепции государственной политики в религиозной сфере[19], разработчиками которого выступили Главное управление Министерства юстиции РФ по Москве и Институт государственно-конфессиональных отношений (основные авторы соответственно – Владимир Жбанков и Игорь Понкин). Нашей задачей не является анализ этого документа (бурно обсуждавшегося тогда, но сейчас подзабытого), но некоторые моменты отметить важно.

В проекте Концепции предлагалось узаконить и регламентировать привилегии «традиционных» религий и практику государственного сотрудничества с ними. На вопрос, какие именно религии будут отнесены к «традиционным», Концепция давала принципиально антиправовой ответ: религиозные объединения должны быть отсортированы по трем критериям – количество адептов, исторический вклад в развитие страны и современные действия «в качестве созидательной и объединяющей духовной силы российского общества, направленной на поддержание мира и стабильности в Российской Федерации». Понятно, что ни один из этих критериев (в российской действительности – даже численность) не поддается никакой объективной оценке. В качестве мотивировки предлагаемой реформы выдвигалась угроза внешней религиозной экспансии, и вообще текст проекта отличала общая консервативно-ксенофобная направленность.

В дальнейшем текст Концепции менялся[20]. В частности, произошла принципиально важная замена «традиционных религий» на «традиционные религиозные организации». В преамбуле Закона 1997 года традиционными религиями названы христианство (с особым выделением православия), ислам, иудаизм и буддизм, но «традиционными организациями» могут, очевидно, быть признаны на практике далеко не все исламские и тем более не все христианские объединения (учитывая широту использования понятия «христианский» для самоидентификации). Опубликованной Концепции была выказана дружная поддержка со стороны лидеров основных «традиционных религиозных организаций» – Московской Патриархии, основных муфтиев, иудейских, буддистских, части протестантских лидеров[21].

Уже через три дня после публикации Концепции Понкина-Жбанкова появился и альтернативный проект, давно готовившийся кафедрой религиоведения Российской Академии государственной службы (РАГС), возглавлявшейся Николаем Трофимчуком[22]. Текст РАГС также предлагал законодательно закрепить статус «традиционных религий», но, безусловно, он был гораздо профессиональнее, не содержал явно пропагандистских конструкций[23].

Нельзя забывать, что Николай Трофимчук не был чужим и авторам первого проекта: на их сайте «Государственно-конфессиональные отношения» (теперь – «Государство и религия в России») он вел свой раздел. Трофимчук – соавтор книги «Экспансия»[24], посвященной теме геополитической экспансии Запада посредством религиозного миссионерства. Один из основных выводов этой книги:

Очевидно сходство с идеями митр. Кирилла.

И все же религиозные лидеры дружно предпочли вариант Жбанкова и Понкина. Во-первых, проект РАГС воспринимался многими, в первую очередь в РПЦ, как «атеистический», так как в нем подчеркивалось дистанцирование государства от Церкви, четко оговаривалась невозможность реституции церковного имущества и внедрения религии в школу, прямо утверждалось, что соблюдение религиозного равноправия важнее вероятной практической полезности преимущественного сотрудничества государства с Русской Православной Церковью или иными религиозными объединениями. Во-вторых, проект РАГС предлагал восстановить единый координирующий орган по конфессиональной политике, что вызывает опасения в усилении контроля, а крупные религиозные объединения, в первую очередь РПЦ, к тому же предпочитают сами искать контактов с высшими политиками и обходиться без посредников[26]. И в-третьих, проект РАГС был – о «традиционных религиях», а не о «традиционных организациях», что не решало проблем многих таких организаций с «конкурентами» в рамках той же конфессии.

Так что неудивительно, что Талгат Таджуддин (исламский лидер, наиболее близкий к Патриархии) вручил Путину 24 сентября 2001 г. именно концепцию Жбанкова и Понкина (вместе с одобрительными отзывами религиозных лидеров).