"Зорро" - читать интересную книгу автора (Волков Александр)

Глава 1

Вскоре после того, как дон Росендо и Касильда представили в судебные инстанции штата все необходимые бумаги, они сделались законными владельцами не только особняка, но и обширных земель, часть которых была занята посевами хлопка, бананов, кофе и прочих земных радостей, а часть оставалась в диком состоянии либо по причине отсутствия арендаторов и рабочих рук, либо оттого, что сами земли не могли оправдать затрат на их обработку. Таковы были пески, простиравшиеся до древнего каменистого плоскогорья, и само плоскогорье, расколотое землетрясениями на множество массивных плит, трещины между которыми так далеко разошлись от времени, что образовали некое подобие лабиринта с высокими отвесными стенами.

За лабиринтом уступами поднимались широкие ступенчатые террасы, когда-то насыпанные индейцами, выращивавшими на них маис и табак. Но индейцы частью вымерли, частью были изгнаны или истреблены, а одичавшие остатки их посевов вытеснили и в изобилии заполонили всевозможные кактусы, молочаи и агавы с мясистыми стволами и листьями. Под их тугими восковыми покровами хранились и бродили прохладные соки с самыми разнообразными свойствами: они утоляли жажду, лечили, пьянили, навевали сон, выжигали глаза, травили насмерть, короче, представляли собой целое таинственное войско, которое могло стать как верным союзником, так и смертельным врагом попавшему в эти заросли путнику.

Террасы заканчивались у подножия гор, неровными неприветливыми уступами громоздившихся друг над другом до самых ледников, нависавших над долиной наподобие облаков с заостренными сверкающими вершинами, которые надолго исчезали из глаз в сезон дождей. Тогда на все предгорья, террасы, обширные ковры плантаций, на каменный лабиринт и влажные переплетения лиан наваливались провисшие от собственной тяжести тучи, беспрерывно сочившиеся тонкими, чуть скошенными от ветра струйками. Они ручейками сбегались в высохшие речные русла, сливались в бурные потоки, врывавшиеся в теснины лабиринта. Стремительные неукротимые воды подмывали основания стен, обрушивая огромные каменные глыбы, с грохотом прорывавшие в размытой земле глубокие подводные борозды.

Ранчо дона Росендо стояло на высоком глинистом холме, и потому даже при самых сильных паводках потоки обходили его, не причиняя постройкам ни малейшего вреда, чего нельзя было сказать о хижинах многочисленных арендаторов, разбросанных по окраинам плантаций. Впрочем, к началу сезона дождей урожаи успевали не только снять, но даже отправить в порт Сан-Томе, где арендаторов уже ждали важные неторопливые купцы, приплывавшие в гавань на самых разнообразных судах, от легких, как чайки, клиперов, до неповоротливых, как пеликаны, галеонов. Они тыкали толстыми пальцами в плотно увязанные тюки с табаком, хлопком, перетирали в ладонях маслянистые кофейные зерна, жевали их и, назвав вдруг совершенно смехотворную цену, двигались дальше.

Такие хождения и препирательства могли продолжаться несколько дней, а то и недель, в зависимости от урожая, погоды и взаимного упорства сторон. В конце концов где-то отыскивалась золотая середина, и тогда в пухлых ладонях купцов начинали позвякивать монеты, а на корабельные трапы вступали первые носильщики, почти до колен сгибавшиеся под тяжестью огромных тюков. Впрочем, и после этого еще шли бурные торги с взаимным надувательством, часто перераставшим в ругань и поножовщину, которые то вспыхивали, то затихали до тех пор, пока корабли не загружались по самую ватерлинию.

Но даже и при самых неудачных торгах продавцы редко оставались внакладе. Запросы их были настолько нехитры, что вырученных денег почти всегда хватало на то, чтобы не только рассчитаться за аренду, но и продержаться до конца дождливого сезона, пересидев ненастье в дешевеньком номере гостиницы или убивая время за картами и виски в кабаке Мигеля Карреры. Жажда каких-либо прочих развлечений вполне удовлетворялась танцами под звон гитары или потасовками, редко доходившими до большой крови или смертоубийства. В сущности, причин для лютой вражды не было; плантаторы давно смирились с главенством дона Манеко Уриарте, а арендаторы и батраки, в большинстве своем индейцы, метисы или негры, сбежавшие из-под жгучих кнутов владельцев в южных штатах, ссорились или хватались за ножи лишь тогда, когда ловили партнера на нечистой игре или вдруг встречали барышника, продавшего бракованную лошадь.

По праздникам на центральной площади Комалы устраивали родео или корриду. Для этого все выходы, улочки, двери аптеки, таверны, банка и прочих заведений перегораживали прочными дощатыми щитами, а в примыкающих переулках как устраивали загоны, где до выхода держали быков и лошадей. В ожидании представления зрители рассаживались на пологих крышах, превращенных в трибуны, заключали пари с перебегавшими по конькам и водостокам букмекерами и, покуривая трубки или сигары, обсуждали всякие местные события и слухи. При этом нередко случалось так, что некое незначительное на взгляд рассказчика происшествие, обогнув площадь по кругу — из уст в уста, из уха в ухо, — обрастало такими подробностями и обретало такой вид, что возвращалось к очевидцу в преображенном до неузнаваемости виде.

Так случилось и с приездом дона Росендо, точнее, не столько с самим приездом, сколько с появлением таинственного незнакомца в черной маске, оставившего характерный росчерк на шее дона Манеко. Случай этот на другой же день под строгим секретом поведал своему приятелю-стряпчему вернувшийся в свою контору Остин, тот терпел ровно четверть часа, а затем, спустившись с кровли в бар, таинственным шепотом изложил услышанное банковскому кассиру, братец которого держал ссудную кассу, регулярно снабжавшую деньгами этого самого стряпчего.

В этом изложении незнакомец уже окончательно приобрел имя «Зорро» и, кроме того, был впрямую назван тем благородным всадником, который не далее как пять лет назад наводил ужас на работорговцев и конокрадов, отбивая у них целые табуны лошадей и караваны живого товара и тут же, на месте, даруя свободу несчастным жертвам человеческой алчности. Перешли на алчность, и тут к беседе присоединился брат кассира, которому, как держателю ссудной кассы, эта тема была знакома более, чем кому-либо.

Но и здесь разговор то и дело соскакивал на таинственного всадника, возникавшего всегда в такой миг, когда, казалось, помощи ждать было уже неоткуда. Один случай затмевал другой, к столу подсаживались все новые и новые собеседники, каждый из которых либо что-то слыхал, либо сам был свидетелем подвигов благородного Зорро. То его видели на северной границе штата воюющим против распоясавшихся гринго, чья алчность была столь неукротима, что их шайки силой изгоняли с обработанных земель семьи трудолюбивых пеонов, а если те пытались оказывать какое-то сопротивление, заманивали в ловушки вожаков и, в назидание остальным, предавали их публичной казни.

— Закона на них не было, и если бы не Зорро, они бы перестреляли нас всех как кроликов, — рассказывал высохший, как щепка, старик метис.

Но казни неизбежно заканчивались неудачей для палачей. Старик сам трижды видел, как в тот миг, когда пальцы стрелков уже ложились на спусковые крючки, когда нога палача уже приподнималась, чтобы выбить табурет из-под ног осужденного, на площадь врывался всадник в черной полумаске и, с равной ловкостью владея кнутом, шпагой и револьвером, разгонял экзекуторов с площади и, даровав свободу приговоренному, до тех пор не покидал места действия, пока тот не растворялся в дружественно настроенной толпе.

Кто-то привел случай с девицей, просватанной за простого погонщика, но на свое и жениха горе приглянувшейся хозяину ранчо, где батрачил ее отец. Девица была старшей дочерью в многочисленном семействе, и потому, когда хозяин недвусмысленно намекнул на то, что от ее благоразумия зависит счастье ее близких, она разрыдалась, но не нашла в себе сил противиться постыдному условию.

Жених был парень не только горячий, но и весьма догадливый, так что, когда родители невесты стали уклончиво намекать ему, что со свадьбой придется малость повременить, он понял, откуда исходят эти проволочки, и, вооружившись мачете, решил ночью пробраться в спальню своего мучителя и навсегда лишить его потребности совершать подобные паскудства.

Но парню не повезло: собака учуяла его, когда он уже подкрался к балкону, а меткий выстрел разбуженного ее лаем охранника прострелил ревнивцу плечо и надолго лишил его возможности что-либо предпринять для защиты чести своей избранницы.

— И вот наступила решающая ночь, — приглушенным голосом рассказывал один из стражников того самого ранчо, — когда мы с Дэйвом встретили перед воротами плотно закутанную в плащ девицу, доставили ее к дверям спальни, а сами бегом спустились в сад и забрались на два банановых дерева, росших по обе стороны балкона. Уж больно нам хотелось если не посмотреть, то хоть послушать, как наш хозяин будет объезжать эту молоденькую кобылку!

На этом месте стражник похотливо захихикал и, сделав большой глоток рома, обтер усы заскорузлым от пота и грязи рукавом куртки. Затем он неспешно набил трубку, примял табак бурым, как конское яблоко, пальцем и, дождавшись, пока заинтригованные слушатели навалятся на стол со всех сторон, продолжил свой рассказ.

— Надо сказать, что хозяин устроил все чин по чину, — таинственно зашептал он, обдавая лица ближайших любопытных густыми клубами дыма, — на столе вино, фрукты, дичь, сладости, пальчики оближешь, но это все мелочи рядом с главным… постелью!..

Стражник опять захихикал и даже зачмокал губами от этого воспоминания.

— Пышная, я насчитал пять перин, ослепительные простыни, кружева по краю, полог из тончайшей кисеи, а главное, две высоченные свечи по сотне песо, не меньше, за штуку, горевшие по обеим сторонам от изголовья!

— Ты говоришь так, будто жалеешь, что не оказался на месте той девицы, — с усмешкой произнес чей-то голос.

— Болван! — рявкнул стражник. — Если я о чем-то и жалел в тот миг, так это о том, что я обезьяной торчу на этом паршивом банане, а не распахиваю плащ, под которым скрывается кое-что послаще райских кущей! А от мыслей о том, что хозяин не станет задувать свечей, когда они приступят к делу, у меня так закружилась голова, что я чуть не свалился с этого паршивого банана!

— Кончай про банан! — нетерпеливо перебил тот же голос. — Давай про дело!

— Про дело?! — Стражник оттолкнул от себя стакан, откинулся на спинку стула и так расхохотался, что едва не захлебнулся ромом, клокотавшим в его горле подобно вулканической лаве.

Его слушатели сперва притихли, предвкушая смачные подробности, но вскоре тишина сменилась недовольным гулом и нетерпеливым стуком сапожных подошв о заплеванный пол таверны.

— Дело!.. О-хо-хо!.. — продолжал заливаться стражник, посыпая свою грудь золой из опрокинутой трубки. — Да если б кто-нибудь рассказал мне, что шпага может творить такое, я бы плюнул этому болтуну в харю!.. Да-да, в харю!..

Впрочем, тут он осекся, поняв, что в случае продолжения своего рассказа сам рискует быть оплеванным с головы до ног. До слушателей, кажется, тоже дошли опасения стражника, и потому они все согласно загудели, выражая тем самым свою готовность выслушать любую ахинею из уст рассказчика.

— Но при чем тут шпага? — воскликнул среди общего гула чей-то голос.

— А при том, что клинок вылетел из-под плаща раньше, чем хозяин успел коснуться его складок, — неторопливо произнес стражник и умолк, наслаждаясь произведенным эффектом. Впрочем, передать его дальнейшее повествование словами было бы довольно затруднительно, потому что после нескольких мгновений тишины стражник вскочил ногами на стул, оттуда на стол и, возвысившись таким манером над своей аудиторией, эффектным жестом выхватил из-за пояса длинный нож с костяной рукояткой. Теперь он уже почти не говорил, а больше взмахивал клинком, старательно, но все же несколько неуклюже копируя движения скрывавшегося под плащом незнакомца.

— Ж-жик!.. Ж-жик!.. Ж-жик!.. — восклицал стражник, рассекая ножом слоистый от дыма воздух. — И кисея в клочья!.. Как бритвой!.. А перины!.. О-хо-хо!.. Ж-жик — и вся спальня в пуху, и хозяин бегает, как гусь, которого щиплют!.. А он его еще и шпагой в зад — тык!.. тык!.. Умора!.. Я так хохотал, что чуть не свалился с этого паршивого банана!.. О-хо-хо!..

— Кончай про банан!.. Дело давай!.. — согласным хором взревели слушатели.

Стражник вдруг умолк, плавно провел ладонью над обращенными к нему лицами и, погасив шум, негромко, но очень внятно произнес:

— Но это все цветочки… Когда пух осел, покрыв всю спальню нежнейшим, как облако, ковром, я наконец-то увидел, что лицо незнакомца скрывается под черной маской…

— Зорро!.. Зорро!.. Я сразу понял, что это был он!.. — раздались отовсюду нестройные возгласы.

— Да, разумеется, это был он, — спокойно продолжил стражник, — но перед лицом смерти мой хозяин вдруг обрел храбрость и стал кричать, что воевать с тряпками может всякий болван!..

— И Зорро не заткнул ему пасть?! — воскликнул кто-то. — Не наколол его на шпагу как цыпленка?..

— Нет!.. Нет и еще раз нет! — с усмешкой всплеснул руками рассказчик. — Он заткнул, конечно, заткнул, но не наколол!..

— Это как? — недоуменно пробормотал вопрошавший.

— Свечи!.. Когда пух из перин падал в их пламя, они лишь слегка потрескивали, распространяя такую вонь, что я чуть не упал со своего паршивого…

— Заткнись, Алонсо! — коротко, но грозно рявкнули снизу.

— О да! — поспешно воскликнул стражник. — Но когда угар развеялся, весь воздух в саду вдруг наполнился таким благоуханием, что я даже зажмурил глаза от удовольствия! А когда вновь их открыл, хозяин стоял в изголовье постели, точнее, того, что от нее осталось, и свечи с обеих сторон освещали его бледную как простыня физиономию! И тогда Зорро сказал ему, что если он еще раз покусится на чью-нибудь невинность, он сделает с его детородным органом то же, что с этими свечами!..

— Изрубит, как сахарный тростник!.. Как табачные листья!.. Как зерна кофе в кофейной мельнице!.. — раздались крики.

— О да!.. Я тоже так думал! — воскликнул вдохновленный рассказчик. — Особенно когда шпага так быстро замелькала по обе стороны от хозяина, что обволокла его как бы сверкающим прозрачным облаком!.. При этом свечи не только остались на своих местах, но и продолжали гореть, окруженные сияющими нимбами, подобными тем, что рисуют над головами святых мучеников!

На этом месте стражник умолк и даже сложил ладони перед грудью, как бы призывая небо в свидетели совершенной правдивости своего рассказа. Слушатели тоже притихли, по-видимому, завороженные представившейся картиной.

— Внезапно нимбы вокруг свечей погасли, — таинственным шепотом продолжил рассказчик, — незнакомец вложил клинок в ножны и вышел на балкон, оказавшись в каких-нибудь десяти футах от меня и Пабло, сидевшего на таком же паршивом банане по другую сторону балкона. Я замер, накрывшись листом, но это было уже лишнее: этому парню не было до нас никакого дела. Он только тихонько свистнул, на свист под балкон легким галопом прискакал вороной конь, парень перескочил через перила, хлопнулся в седло и исчез во тьме так быстро, словно его и не было.

— И… это все?.. — спросил кто-то снизу.

— Все, да не все, — покачал головой стражник. — То есть хозяин тоже решил, что это все, и даже начал потихоньку шевелиться на разодранных перинах… Но как только его рука коснулась одной из свечей, та пошатнулась и стала разваливаться, словно была сложена из игральных шашек!..

— И вторая?! — возбужденно воскликнул чей-то голос.

— И вторая, — коротко кивнул стражник. — Он разрубил их так, как Мигель рубит колбасу на своей доске! А когда горящие фитили упали в облака пуха, мы с Пабло скатились вниз и, не дожидаясь, пока пламя охватит спальню, с криками «пожар!», «горим!» кинулись к колодцу. Кто не верит, может спросить у Пабло, но я готов поклясться на Библии, что не добавил от себя ни единого словечка!..

— Так значит, это был Зорро? — спросил кто-то среди общей тишины.

— А кому же еще быть, как не ему, — задумчиво произнес рассказчик. — Он и знак свой оставил; когда мы набрали воды и оглянулись, стеклянные двери балкона были как будто перечеркнуты огненной молнией!.. Вот так!..

И стражник, взмахнув ножом, начертил в воздухе характерный зигзаг «Z».