"Продавец фокусов" - читать интересную книгу автора (Антонова Александра)

Глава 9

Любаша любовно прикрывала ладошкой левое ухо и со злым прищуром косилась на Валеру. Тот время от времени гулко икал и смущенно почесывал помидорные щеки. Мы опять сидели на своих местах: жертва рукоприкладства и я – на диване, Валера – на сундуке, Макс – на табуретке.

Я прочистила горло и сделала свое заявление:

– Тенгиз получил церковную утварь в конце октября. Так? Так… В московской квартире Джигита Чаши не было? Не было… Любаша и Тенгиз уехали в Сочи без Чаши? Без… В квартире Любаши ее опять-таки нет? Нет… Значит, картежник спрятал ее в таком месте, которого сейчас в Любашиной квартире нет!

Я победно оглядела зрителей и не встретила понимания с их стороны. Все смотрели на меня с плохо скрываемым раздражением. Я всплеснула руками и объяснила им почти по слогам.

– Что было в квартире до отъезда любовников в Сочи, а сейчас пропало?

Ну?! ФИ-КУС!!! Любаша накануне отбытия на курорт продала фикус! Тенгиз мог спрятать свою ценность в земле под слоем мха.

– Кому продали фикус? – привстал с табуретки Макс.

Он напоминал гончую собаку, взявшую след. Любаша посмотрела на меня ошеломленным взглядом, видимо, отдавая должное моей сообразительности.

Валера лишь утомленно вздохнул.

– Фикус продан Куприяну – известному авторитету. Его братва забрала растение для оранжереи, – я гордо подбоченилась, на законных основаниях гордясь своими умственными способностями.

– Ну, что? Поехали к Куприяну? – с грацией бегемота Валера сполз с сундука и направился на выход. – По дороге водки подкупим.

Мы с готовностью вскочили с дивана, подхватили свои сумки и заторопились на свежий воздух вслед за мужчинами. Однако Максим удивленно обернулся в нашу сторону:

– А вы, девушки, куда собрались?

– В Москву!!! – взвыли мы хором, как никогда разделяя душевный порыв чеховских трех сестер.

– Э-э, нет, – покачал он головой. – Вы останетесь здесь, и будете дожидаться нашего возвращения. В случае безрезультатности археологических раскопок в цветочном горшке, мы вернемся, и вы нам подбросите новую идею.

Но, учтите, в этом случае я уже не буду так великодушен и измерю силу тока в местной электросети на добровольцах.

Не обращая внимания на наши протестующие выкрики, Макс расчистил ногой участок пола около печки. Под обрывками газет, черепками фаянсовой посуды и прочим хламом, который покрывал деревянный настил равномерным слоем, оказался лаз в погреб. За металлическое кольцо он откинул крышку люка, и из подпола пахнуло мерзким смрадом.

Мы с Любашей зажали носы и ринулись к двери, в надежде прорвать линию фронта и покинуть место дислокации противника. Валера разгадал наш хитрый ход. Он во вратарской стойке загородил дверной проем, принял нас в свои объятия и подтащил к люку. Вниз вела хлипкая лестница.

Наши отчаянные вопли и дрыганье ногами не произвело на тюремщиков никакого впечатления. Нас просто сбросили вниз: сначала Любашу, потом меня.

Лестница последней надеждой уплыла вверх, крышка люка захлопнулась. Что-то тяжелое протащили по полу и водрузили над нашей темницей. Протопали две пары ног, щелкнул выключатель и лучики света, проникавшие через щели между досками, исчезли. Грохнула входная дверь, и мы остались в полной темноте и гробовой тишине.

– Ну, что влипли?! – ехидно поинтересовалась я, поднимаясь на ноги. – Пикник на зимней даче! Будем кутить, хватит сидеть монашкой! Приличные люди, не сомневайся!.. – накалялась я утюгом. – Все из-за тебя!!!

Любаша сердито сопела где-то рядом, переживая не меньше моего.

– Что будем делать? – задала она насущный вопрос плачущим голосом.

– Думать, что ж еще?! – предложила я. – Не помирать же нам здесь?!

– Ну, как? Придумала? – заныла Любаша через минуту.

– У тебя зажигалка есть?

Я вовремя вспомнила, что виновница всех наших злоключений не рассталась со своей сумкой даже во время полета в подземное царство, я же свой ридикюль выронила в пылу рукопашной схватки с Валерой.

– Нет, только спички. Ты что, решила закурить с горя? – удивилась Любаша.

Она энергично покопалась в сумке и передала мне полный коробок спичек.

Я опустошила почти половину коробочки, пока рассматривала в неверном свете спичечного пламени наш застенок. Зрелище, явившееся нашему взору, было малоутешительным.

Небольшое помещение, примерно, три на три шага, было сырой и вонючей ямой. Под ногами чавкало глинистое месиво, на котором валялись прогнившие доски. На облицовку стен хозяева дачи пустили некондиционный кирпич, который крошился под пальцами. В погребе ничего не было. Ни ящиков, ни бочек, ни полок с запасами консервированных заготовок. Лишь в одном углу валялась груда тряпья и издавала тошнотворно-приторный запах, рождавший неприятные ассоциации с городскими свалками. Крышка люка находилась довольно высоко, и я, как ни старалась, допрыгнуть до нее не смогла. Очень мешала узкая длинная юбка.

– Становись на четвереньки, – скомандовала я.

– Ты что?! – возмутилась Любаша. – Мои брюки окончательно испачкаются!

– Тогда мы умрем здесь, и твои брюки все равно испачкаются, – порадовала я ее не без злорадства в голосе. – Как иначе я доберусь до люка?

– Ну, почему – я? Сама и становись на четвереньки.

– А по чьей вине мы здесь оказались? Куртизанка несчастная!

– Сама такая, – вяло огрызнулась Любаша, тем самым, признавая сильную сторону моей аргументации, и послушно опустилась на четвереньки.

Я встала на ее спину и дотянулась до люка. Однако все мои усилия оказались тщетными. Крышка не поддавалась. Я налегала на нее изо всех сил.

Любаша кряхтела внизу и молила придушенным голосом:

– Не топчи спину… На голову не наступай… Не задень ухо!

Наша скульптурная группа зашаталась, я спрыгнула с пьедестала, а Любаша распрямилась, ворча что-то про слонов, про пользу диеты и про болезненные ощущения в области поясницы.

– Люк задвинули, скорее всего, сундуком. Боюсь, приподнять его не удастся, – рассуждала я, напрягая мозги в поисках выхода из создавшегося безвыходного положения. – Можно выпилить часть деревянного настила в том месте, где сундука нет. Любаша, поищи что-нибудь подходящее для этой цели в своей сумке.

Она долго ворошила содержимое своей бездонной торбы и предложила мне на выбор ключи от квартиры или пластмассовую расческу.

Любаша вновь изобразила пьедестал, я встала на ее спину и принялась за кропотливую работу с помощью бороздки ключа. В скором времени руки у меня затекли, а пьедестал взмолился, что спина его находится уже в аварийном состоянии и может случайно развалиться на куски.

Мы поменялись местами. Я опустилась на колени и уперлась руками в скользкие доски, Любаша взгромоздилась на меня своими армейскими ботинками на чудовищной платформе и зачем-то начала отплясывать чечетку. Я шипела ей, чтобы она прекратила танцевать, сейчас не самое подходящее время для веселья. Любаша отвечала сверху, что она и не думала плясать, а с неподдельным энтузиазмом вносит посильную лепту в подготовку нашего побега из темницы.

Опилки попадали за воротник одежды и кусали спину. Голову во время трудовой деятельности приходилось держать запрокинутой вверх, поэтому шея болела немилосердно. Руки затекали, и мы подолгу отдыхали, восстанавливая кровообращение. Темнота мешала ориентироваться, и результаты нашего художественного выпиливания иногда куда-то исчезали. Несколько раз нам приходилось начинать все с начала. Мы с Любашей пришли к выводу, что плотницкие работы – это не женское дело.

Наши титанические труды, в конце концов, увенчались успехом, нам удалось выпилить кусочек доски, величиной с половину ладони. Надежда на скорое освобождение окрылила нас, ветер свободы уже щекотал ноздри, и звал на новые подвиги. Но тут случилось непредвиденное. В момент особенно энергичного телодвижения, связка ключей вырвалась из Любашиных рук и исчезла в неизвестном направлении.

Инвентарь так и не нашелся, хотя мы извели уйму спичек, досконально изучили рельеф земляного пола и пересчитали деревянные доски, прикрывавшие его в некоторых местах. Кучу тряпья проверять не стали, уж больно она отвратительно выглядела. Уныние охватило нас, и мы долго сидели, не в силах пошевелить и пальцем. Однако, как говорится, надежда умирает последней.

– Будем делать подкоп, – высказала я гениальную идею. – Любаша, покопайся в своих закромах, может быть, найдешь что-нибудь еще.

Она с готовностью провела очередную инвентаризацию содержимого сумки-самобранки, и щедро предложила зубочистку, пилочку для ногтей или шариковую ручку.

С помощью пилки для ногтей я раскрошила два кирпича, при этом сломав ноготь на указательном пальце. Соленый пот ел глаза, кирпичная пыль лезла в нос и рот. От напряжения пальцы скрючились и болели в ободранных костяшках.

Свобода была уже близка, но металлическая часть маникюрного инструмента, сделанного в Китае, сломалась и канула в глинистое месиво под ногами. Мы спалили изрядное количество спичек, пытаясь разыскать орудие труда. Не нашли и совсем опечалились.

– Черт! – в сердцах высказалась я. – Нам бы только до телефона добраться!..

Любаша забренчала содержимым своей сумки и сунула мне в руки какой-то продолговатый предмет.

– Что это? – не узнала я предмет в темноте.

– Мобильный телефон. Ты же сама просила.

Я застонала и с трудом подавила в себе желание наброситься на свою сокамерницу и искусать ее в припадке бешенства.

Любаша зажигала спички, а я нажимала на кнопки аппарата, восстанавливая в памяти номер телефона Скелета.

– Ну! – раздался в ухе родной голос члена бандитской группировки.

– Витя, здравствуй! – радостно выдохнула я. – Это Маша. Мы с тобой Лаврентия Палыча к ветеринару возили. Помнишь?

– Ну! – лаконично подтвердил он факт нашего знакомства.

– Нас похитили. Мы в погребе сидим. Тут холодно и плохо пахнет, – под конец фразы я уже вовсю хлюпала носом, так мне было себя жалко.

– Так чего надо? – удивился бандит.

– Спасай нас! – заревела я на полную громкость.

Любаша с энтузиазмом присоединилась ко мне, и мы зарыдали уже в два голоса.

– Где погреб-то? – терпеливо расспрашивал Скелет – наша последняя надежда и опора.

Мы с Любашей посовещались, и я объяснила дорогу так доходчиво, как только могла.

– Мы в Малаховке. Если смотреть на озеро, стоя спиной к заводику, то справа. Ближе к железной дороге. Слева от дачи, во дворе которой стоит бульдозер.

– Щас буду, – пообещал благородный бандит и отключился.

От радости мы с Любашей бросились друг другу в объятия и еще немного поревели.

– Ты кому звонила? – немного успокоилась сокамерница.

– Тому, кто назвал тебя «бабкой», – объяснила я.

– Этому хаму!!! – заорала она. – Ты с ума сошла! Да я выцарапаю ему глаза за оскорбление моей легко ранимой личности.

– Вот только попробуй! – погрозила я ей кулаком в темноте. – Он нас сейчас спасать будет от твоих «куртуазных» знакомых. И не вздумай свой характер показывать, а то и второе ухо распухнет, – твердо пообещала я.

Тут Любаша вспомнила о своей травме.

– Посмотри, что с ним? Очень плохо выглядит?

Я почиркала последними спичками и сообщила:

– Пельмень – что надо!

Любаша совсем опечалилась.

– Ну, вот, как же я теперь с таким ухом на работе появлюсь? Я и так больше недели прогуляла, пока с Тенгизом в Сочи ездила, а если нас никто не спасет, и мы здесь умрем от холода, голода или запаха, то меня с работы выгонят…

Секунды ожидания складывались в минуты, минуты – в часы, а часы – в столетия. Время тянулось невыносимо медленно. Мы пристроились у одной из стен. Стояли, прислонившись к кирпичам, сидели на корточках, ходили по периметру. Я на ощупь набрала свой домашний номер и бодрым голосом отрапортовала бабе Вере, что у нас все в порядке, мы культурно отдыхаем на зимней даче, здесь тепло и хорошо пахнет.

По нашим прикидкам, мы сидели в темнице уже дня три, не меньше. Мы обсудили все свои проблемы, поклялись страшной клятвой, что больше никогда ни в какие сомнительные ситуации влипать не будем, замерзли до посинения и здорово проголодались. Для укрепления морального духа мы вполголоса спели "Орленок, орленок, взлети выше солнца" и взбодрились. Чуть громче исполнили "Взвейтесь кострами синие ночи" и прочувствовали небывалую сплоченность рядов. Затем с воодушевлением настоящих революционеров-подпольщиков грянули "Наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка". Получилось очень слаженно и бодро. Затем по странной ассоциативности мышления вспомнили "Стою на полустаночке в цветастом полушалочке" и почувствовали первые признаки грусти. Неожиданно для самих себя затянули "Ой, мороз, мороз, не морозь меня" и нас одолела черная меланхолия. Подчиняясь душевному порыву, мы исполнили "Миленький ты мой, возьми меня с собой", отчего и разревелись.

– Ну, где твой спаситель? – шмыгнула носом Любаша.

И тут наверху что-то забухало, послышался шум отодвигаемой мебели, и крышка подпола откинулась. В ярком прямоугольнике показалась голова Скелета.

– Маша, ты здесь? – поинтересовалась голова.

– Здесь, здесь! – истошно заорала я. – Лестницу скорей давай!

Хлипкое сооружение спустилось в подвал, и я, задрав богемную юбку выше колен, взлетела наверх со сноровкой юнги.

– Витя! – бросилась я ему на шею. – Ты – прелесть!

– Да ладно, чего там… – скромно потупился бандит. – Лаврентий Палыч-то в порядке?

Он аккуратно отлепил меня от своей шеи и поставил на ноги. За его спиной маячили еще три братка с укороченными автоматами, небрежно перекинутыми через плечи.

И вдруг я заметила, как глаза нашего спасителя округлились, а нижняя челюсть отвисла. Его взгляд был прикован к открытому люку подпола. Из темноты показалась сначала одна рука, затем другая, голова с оттопыренным ухом и, наконец, остальные части тела Любаши. Черная тушь под глазами растеклась и придавала ее лицу некоторую полосатость. Серые брючки в обтяжку с грязными пятнами на коленях и пушистый свитер смотрелись в меру трогательно. Вообще, она мне чем-то напомнила Лаврентия. Возможно, роковую роль в ее образе сыграли серый цвет, полоски и болезненный вид левого уха.

Любаша похлопала ресницами и поняла, что произвела на Витю неизгладимое впечатление. Она приосанилась, протянула ему руку и томно представилась:

– Любовь…

Скелет по-гусарски звякнул несуществующими шпорами, изогнулся в полупоклоне и припал губами к ее руке.

– Виктор… – выдохнул он сдавленным от избытка чувств голосом.

Один из братков заржал, другой нечаянно выронил из рук фомку, третий шумно лязгнул затвором автомата. У всех троих непроизвольно вырвалось:

– Во дает, блин!

Наш спаситель скосил на сотоварищей глаз, выразительно дернул щекой, и тех как ветром сдуло.

– Что ж так долго, Витя? – не удержалась я от упрека. – Мы чуть не задохнулись там.

– Ты чего? – изумился он. – Мы ж из Нахабино добирались, всего за полтора часа долетели. На Кольцевой пробка была из-за аварии, а то бы раньше приехали.

Он потянул носом в сторону открытого подпола.

– И впрямь, попахивает… Колька, – зычно гаркнул Скелет, и один из братков возник в горнице. – Глянь, кто там еще томится.

Колька проворно спустился вниз, зажимая нос. Витя все еще держал Любашины пальчики в своей ладони и застенчиво шаркал ногой, не сводя с моей подруги изумленного взора. Любаша милостиво улыбалась.

Не прошло и минуты, как дозорный Колька пулей выскочил наверх, брезгливо вытирая дуло автомата о штанину.

– Старый жмурик, недели две уже пухнет, – отрапортовал он.

– Ну, девушки, кажется, нам пора, – галантно подтолкнул нас к двери Витек.

– Какой жмурик? – пролепетала Любаша, закатила глаза и повалилась на руки Скелета.

Тут и до меня дошел смысл сказанного. Я зажала рот рукой и рванула под звезды.

Вернув природе обугленный шашлык, я обнаружила рядом одного из братков.

Тот деликатно протягивал мне бутылку водки. Прополоскав рот и отдышавшись, я помогла Вите привести в чувство Любашу с помощью того же напитка. Моя впечатлительная подруга еще немного повсхлипывала на плече у Скелета для закрепления достигнутого успеха и великодушно позволила отнести себя в «Ленд-Крузер» с тонированными стеклами. И мы, наконец, покинули негостеприимную дачу.

Машина мчалась по ночному шоссе. Световые пятна фонарей кометами пролетали мимо. Редкие в этот час автомобили шарахались от нашего снарядоподобного средства передвижения. Витя сидел за рулем и напряженно всматривался в мчащуюся нам навстречу осевую линию. Я устало откинулась на спинку сидения рядом с ним. Любаша спала сзади, заботливо укрытая курткой нашего спасителя. В динамиках радио тихо грохотал "Танец с саблями"

Хачатуряна. Клонило в сон. По моим подсчетам, в темнице мы провели всего около пяти часов. Трудно было в это поверить. Казалось, что там, в подземелье, время течет совершенно по другим законам. От мысли, что могло случиться с нами, если бы великодушный Скелет не согласился спасти нас, бросало в холодный пот. От чувства неизъяснимой благодарности к бандитам на глаза наворачивались слезы. Остальные участники спасательной операции поспевали следом за нами на "Джипе".

– Мне, конечно, и Лаврентий Палыч по душе, – вдруг произнес Скелет, продолжая какую-то свою думу. – Но против девушки я тоже ничего не имею. Как ты думаешь, он ее обратно в кота превращать не будет?

– Что? – очнулась я от полусонного оцепенения.

– Я говорю: хорошо бы Любовь осталась девушкой, – покосился он назад через плечо. – От тебя, я понимаю, мало, что зависит, но ты при случае шепни ему, я заплачу, сколько скажет.

– Кому шепнуть-то? – все еще не могла я взять в толк, о чем он говорит.

– Ему. Продавцу фокусов… – Скелет негодующе дернул щекой и пролетел перекресток в районе Китай-города на красный свет светофора, игнорируя отчаянный визг чужих автомобильных покрышек.

Вот тогда я и услышала впервые это странное прозвище – "Продавец фокусов", однако не придала этому никакого значения. В голове плыли неровные строчки из ученической тетради: "И тут произошло непредвиденное событие.

Накануне Пасхи огромная толпа в течение трех дней внимала проповедям Христа в пустынном месте. Запасы продуктов иссякли. Кормить людей было нечем. Пожалев голодных соплеменников, Иисус велел Своим ученикам рассадить всех в ряды, человек по пятьдесят, и накормил страждущих "пятью хлебами ячменными и двумя рыбками"… Как происходило умножение хлебов, никто никогда не узнает. Однако эффект получился ошеломляющий. Ликующая толпа, восклицая: "Воистину Он Пророк, который грядет в мир!", готова была силой увести Его и провозгласить своим повелителем.

Боже! Какую бурю чувств должен был пережить Он при виде этого ликования! Горькое разочарование, крушение надежд, обида, гнев, бессилие, опустошенность! Дело всей Его жизни, два года самоотверженного труда, два года нечеловеческого напряжения обернулись ФАРСОМ! Когда казалось, что цель уже близка, что Ему удалось достучаться до людских сердец, наставить их на путь Истины, вложить в них Мудрость, Милосердие, Любовь к ближнему, вдруг выясняется, что все усилия были напрасны! Его окружали не духовно перерожденные ученики, а толпа равнодушных к Его учению людей, жаждущих от Него лишь земных благ, хлеба и исцелений.

Вот она истинная трагедия Иисуса: ОН ОСТАЛСЯ НЕПОНЯТЫМ! "Истинно говорю, не потому вы ищете Меня, что увидели чудесные знамения, а потому, что съели хлеб и насытились".

Я ясно вижу, как растерян Он, увидев, чем обернулось Его сострадание, как горькая правда открывается Ему со всей жестокостью. Я вижу, как он бежит, зажимая уши ладонями, чтобы не слышать восторженных криков галилеян, как потерянно бредет по камням, как стоит в одиночестве на высоком холме…

Ночь накрыла окрестности Вифсаиды, волны озера равнодушно накатывают берег, в долине зажглись костры, и толпа накормленных Им "овец дома Израилева" радуется обретению нового Мессии. Ветер треплет полы Его полосатого хитона. Он сжимает кулаки, стискивает зубы и шепчет одними губами, обращаясь к звездам: "За что?!". Я знаю, в ту ночь Он плакал…".