"Жара в Архангельске-2" - читать интересную книгу автора (Стилл Оливия)

Гл. 7. Московская любовь

Светофор на перекрёстке уже давно горел красным светом, пропуская поток машин вдоль по Мясницкой, на противоположной стороне которой высилось голубое здание Главпочтамта. Пешеходы, разгорячённые жарой и спешкой, пытались пролезть на красный свет, вызывая ещё большую суматоху среди машин, резкие гудки и скрип тормозов.

Настя стояла на тротуаре, одной рукой сжимая дамскую сумочку, а другой нервно теребя свои белокурые пряди волос, выбившиеся из-под краба. На ней было голубое летнее платье в мелкий цветочек, мягкими складками облегающее её полную фигуру, и белые туфли под цвет сумки. В таком наряде она любила сидеть в каком-нибудь летнем кафе Праги, и, потягивая через соломинку капуччино, листать свежий журнал Elle и смотреть на панораму красных крыш чешских замков, утопающих в яркой зелени южных деревьев.

Настя окончила в этом году МГУ, где она училась на чешском отделении филологического факультета, и теперь поступала в чешскую аспирантуру. Она с детства мечтала жить в Европе, говоря, что в России она родилась по ошибке, и это, пожалуй, единственное лузерство, которое выпало на её долю. В отличие от Оливы, Настя никогда не жаловалась на свою жизнь, а все свои проблемы загоняла внутрь, с вызовом давая при этом понять окружающим, что всё у неё отлично и превосходно.

Две недели назад она вернулась из Праги, где подавала документы в аспирантуру. Настя была почти уверена, что она поступила, и теперь мысленно прощалась с Москвой, с русскими знакомыми, домом в Южном Бутово и деревней под Каширой, где она каждое лето отдыхала у бабушки.

…А поток машин по Мясницкой всё не прекращался, и не прекращался поток пешеходов, мчащихся на красный свет и вызывая сердитые гудки водителей. Всё шло по-прежнему даже и тогда, когда через двадцать минут Настя, с изменённым от постигшего её удара лицом, вышла из дверей Главпочтамта, сжимая в руках большой измятый конверт с чешскими печатями и огромной, через весь конверт надписью: «Не принята»…

Она на автопилоте, словно зомби, не видя ничего перед собой, перешла дорогу и свернула на Патриаршие. Там обессиленно села на пустую скамейку и, продолжая бессознательно сжимать в руках измятый конверт, устремила в пространство невидящий взор.

Куда подевалась та Настя, весёлая, гордая, самоуверенная? На месте её сидела раздавленная горем девушка с жалким лицом и тусклым, безжизненным взглядом. «Но это невозможно… — путались бессвязные мысли в её голове, — Это, наверное, какая-то ошибка… Не может же быть, что меня в самом деле не приняли в аспирантуру!» Настя ещё раз внимательно оглядела конверт и бумаги, которые она вытащила из него. Нет, всё правильно. Чешская приёмная комиссия имеет право отказать без объяснения причин. Но почему?!

«Можно, конечно, попробовать поступить на следующий год, — рассуждала Настя сама с собой, — Но целый год жить в России, видеть эти лица, терпеть больную бабушку — нет, это невозможно! Я сойду с ума…»

От мрачных мыслей оторвала её смска Оливы. Она писала, что уже приехала в Москву, предлагала встретиться. Настя в сердцах зашвырнула телефон обратно в сумку: только Оливы ей сейчас и не хватало. Как многие люди, ожесточённые горем или неудачей, ищут под рукой виноватого, на кого бы можно было излить свою желчь, так и Настя ни с того ни с сего обозлилась на Оливу. «Да пошла ты в жопу! — мысленно произнесла она, — Очень ты мне нужна со своими лохами архангельскими! Глупа как пробка, цели в жизни не видишь, честолюбия ни грамма — только и знаешь, что собирать всякую шваль и якшаться по всяким там задрищенскам и мухосранскам! Нечего сказать, достойное для меня общество — необразованное зафилипковавшееся чмо в компании деревенских колдырей!»

Настя встала со скамейки и направилась в сторону метро.

«Однако куда же мне деваться теперь? Домой?.. Нет, это невозможно… — думала она, глядя перед собой всё тем же безжизненным взором, — Щас родители насядут, спрашивать начнут — Ну что, как? Поступила или нет?.. Как им это объяснять — не соврёшь же… А как узнают — развопятся, папаша начнёт дисками швыряться, как тогда… К Звонарёвой разве?.. Ну уж нет — она-то вон поступила, я тогда вообще не выдержу и точно её задушу…

К Оливе?..»

…Майкл положил на тумбочку у кровати куру-гриль, завёрнутую в лаваш, и туда же поставил персиковый сок «Моя семья». Салтыков, дремавший на постели, приоткрыл один глаз.

— Ну что, Майкл? Сигареты-то принёс, которые я просил?

— Да принёс, принёс, — Майкл протянул ему пачку «Винстона».

На пороге комнаты тем временем появилась Олива в шёлковом халатике, только что вышедшая из ванны и вытирая на ходу полотенцем мокрые волосы.

— Волкова-то в аспирантуру провалилась, — сказала она, — Только что написала мне смску.

— Бедная Настюха, — посочувствовал Салтыков, — Представляю, в каком она щас состоянии…

— Нда уж… — озадаченно пробормотал Майкл.

— Она пишет, что щас на Чистых прудах, — продолжала Олива, присев на кровать и обгладывая крыло куры-гриль, — Будет ждать нас на Тургеневской в центре зала.

На Тургеневскую ребята прибыли ровно через полчаса. Подходя к центру зала, где уже стояла Настя в своём голубом платье, с гладко зачёсанными назад в пучок белокурыми волосами, шарившая оголёнными полными руками в своей белой сумке, пытаясь отыскать пудреницу, Олива занервничала. Она всегда боялась знакомить друг с другом своих друзей — вдруг они друг другу не понравятся? Тем более такой снобистой и привередливой особе, как Настя, вообще угодить было невозможно. Олива оглянулась на своих друзей, и ей на мгновение стало неловко за них: за Салтыкова, небритого со вчерашнего дня, в распахнутой по-простецки рубахе; за Майкла, у которого как всегда футболка была заправлена в треники с вытянутыми коленками. Олива испугалась, что Настя, при первом же взгляде на них, развернётся на сто восемьдесят и побежит, куда глаза глядят.

К счастью, всё обошлось благополучно. Настя никуда не убежала а, наоборот, приветливо поздоровавшись с ребятами, пошла рядом с ними.

— А ты первый раз в Москве? — спросила Настя, идя рядом с Майклом, когда ребята уже вышли из метро.

— Да, первый раз… — смущаясь, ответил Майкл.

— Ну как тебе нравится Москва? — Настя блеснула на него взором.

— Ну как сказать… Отличий от Питера, пожалуй, даже меньше, чем я ожидал. И куда меньше отличий, чем между Питером и Архангельском… — запинаясь, пробормотал Майкл, — Честно говоря, не знаю почему, но моё мнение о Москве даже ухудшилось после пребывания в ней.

— Что же тебе так не понравилось в Москве? — прищурилась Настя.

— Вообще-то много чего. Прожив пару лет в Питере, я думал, что все крупные города примерно одинаково чистые, но оказалось, что это не так… Не знаю, но я впервые узнал, что можно пить чай, сидя на буртиках подземных переходов, до этого такого не представлял. Я, конечно, понимаю, есть в метро или на ходу, и потом остатки выкинуть в урну, но сидеть прямо на буртике подземного перехода, и потом оставлять за собой недопитый чай или лимонад…

Так, беседуя, Настя и Майкл вырвались значительно вперёд от Оливы и Салтыкова. Настя что-то увлечённо говорила Майклу, взяв его под руку, смеясь, откидывала назад голову. Вся её загруженность по поводу проваленной аспирантуры вмиг куда-то улетучилась, и Олива отметила это. Также отметил и Салтыков, что Майкл, бывший прежде таким неуклюжим и неловким в общении с девушками, теперь свободно и раскрепощённо беседовал с Настей, как будто знал её уже сто лет.

— Смотри-ка, Москалюшка-то наш, кажется, нашёл свою пассию, — не без удовольствия заметил Салтыков.

— А как они друг другу подходят! — подхватила Олива, — И по росту, и по комплекции — оба такие упитанные, и прям чудо как хорошо смотрятся со стороны! Вот бы их поженить…

— А чё? Это мысль! — поддержал Салтыков, — Вот тебе и семейство Москалёвых! И будут у них детишки — маленькие упитанные москалёвики…

Олива прыснула от смеха. Майкл и Настя досадливо обернулись.

— Чё ржёте?

— Идите-идите, мы так, о своём, — смутилась Олива.

— О чём же? — Настя хитро прищурилась.

— А вот про Перельмана вспомнили, — нашёлся вдруг Салтыков, — Математик в Питере живёт — Перельман. Он ещё от премии в миллион долларов отказался…

— Знаю-знаю. Это такой дядька страшный с бородой, — сказала Настя, — Он ещё ЖЖ ведёт и всех добавляет. Меня тут тоже добавлял, но я как увидела его страшную фотографию, так тут же попросила расфрендить.

Все четверо весело рассмеялись. Между тем они уже вышли на Арбат и остановились у стены Цоя.

Стена Цоя представляла собой небольшую, длиной метров пять и высотой пару метров стену здания, полностью разрисованную разными надписями о Цое. И под этой стеной валялась группа людей, до боли напоминающих пьяных бомжей. В присутствии друзей один из них почти демонстративно с задумчивым видом почесал свою промежность и перевернулся на другой бок.

— Пойдёмте отсюда, — с брезгливой миной произнесла Олива, — Фу, какая мерзость!..

— Кошмар, меня самого чуть не вырвало, — сказал Майкл, когда молодые люди уже отошли от стены, — Не знаю, как вообще такое допускается в центре Москвы! Или может у этих фанатов Цоя своё понимание того, как надо помнить умершего? Я-то думал по наивности, что тут цветы стоят и какой-нить обелиск, что ли уж…

— А поехали в Палеонтологический музей! — кинула идею Настя, — Как раз к Оливе домой зайдём, чаю напьёмся.

Все дружно поддержали эту идею и поехали в Тёплый Стан, где находился Палеонтологический музей и дом Оливы. Но музей оказался закрыт, и друзьям пришлось ограничиться просмотром костей динозавров через решётку.

Делать нечего — пошли домой к Оливе. Её матери, к счастью, дома не оказалось, и ребята сели на кухне. Есть, правда, было почти нечего — отварили две сосиски на четверых. А потом пошли в большую комнату, легли на родительскую постель и стали играть в карты.

— Майкл, ты чё с козыря ходишь? — удивилась Олива, когда Майкл пошёл сразу козырным валетом.

— А я не умею в карты играть, — обиженно пробубнил Майкл.

— Чё, серьёзно?! — Олива расхохоталась.

— Давай я научу тебя, — Настя придвинулась к Майклу вплотную, так, что он слышал запах её духов и чувствовал прикосновение её волос к своей щеке. Майкл засмущался.

— Майкл, хочешь, я тебе на картах погадаю? — предложила Олива, смешивая колоду, — Тебе на что погадать: на желание, на жизнь или на любовь?

— Давай на жизнь, — согласился Майкл.

— Ну смотри: в июле тебе выпадает… — Олива переложила карты рубашками вниз, — Путешествие, любовь к бубновой даме из другого города…

— Да ну, не верю я в это, — Майкл покраснел как помидор.

— Смотри сам: девятка треф, бубновая дама, шестёрка червей…

— Ну, а дальше, дальше? — засмущался Майкл, — Что на август, на сентябрь?

— Айн момент. Август… вот, сентябрь. Король трефовый… восьмёрка пик — ссора, соперник… О! В ноябре опять тебе дорога предстоит — видишь, бубновая шестёрка… Семёрка червей — любовная встреча…

— Где ты выучилась гадать на картах? — спросил Салтыков, взбираясь верхом на Оливу.

— А сестра двоюродная научила, — ответила она, — Я помню, в деревне с яблони упала и ногу пропорола насквозь железякой — два месяца потом была прикована к постели. Вот и поднаторела в картах за это время.

— Яасно.

— «Йаасно»! — передразнила его Олива, — Меня прям раздражает, как ты это говоришь!

…Тем временем Майкл и Настя лежали на постели в обнимку. Настя игриво запустила руки в его волосы.

— Тебе надо вот так пробор сделать, — щебетала она, — А чёлку вот сюда, наискосок… Дай я на тебя посмотрю! Вот видишь, какой очаровашка — так тебе идёт гораздо больше…

— Всё-таки есть в жизни счастье, — говорил тем временем Салтыков Оливе, лёжа у неё на животе, — Как же долго я ждал тебя…

Идиллию прервал приход матери Оливы. Увидев вальяжно расположившуюся на её кровати группу молодых людей, мать Оливы слегка удивилась, но ничего не сказала.

— Здрасьте-здрасьте, — прервал молчание Салтыков.

— Здрасьте, — хмыкнула мать Оливы, оглядывая Салтыкова с головы до ног, — Оля, ну что за безобразие — опять пашете на моём покрывале!

— А что нам, над ним в воздухе парить? — нехотя огрызнулась Олива.

— Ну не ворчи, не ворчи, — мать повесила в платяной шкаф свой жакет и всё медлила в комнате, к великому неудовольствию Оливы и её друзей.

Тем временем Майкл отправился в туалет справить малую нужду, но тут же растерянно крикнул из коридора:

— А почему это у вас в туалете дверь не закрывается?

— Да дверные коробки менять надо, — сказала мать Оливы, — Я уже купила новые, осталось мастера позвать.

— Да зачем менять-то? — Майкл осмотрел дверь в туалете, — Ничего менять не надо, надо только дверной косяк по-хорошему прибить.

— Ой, а что ж я их купила-то? — растерялась мать, — Это всё мастер меня с толку сбил. Аферист!

— Ну ничего, их можно отвезти обратно в магазин, — выпалил предприимчивый Салтыков, — Надо только вызвать грузовое такси.

— Да оно поди-ка дорогое, — не согласилась мать, — Лучше мы сами так отвезём, в метро.

— А пустят нас в метро-то с этими коробками? — усомнилась Олива.

— Пустят! Давайте прямо сейчас и отвезём, — мать подошла к стене, где стояли дверные коробки, — Так, мальчики! Взяли! Володечка, бери вот эту, — распорядилась она, обращаясь к Салтыкову, — А ты, Макс… Макс? А ты вот эту понесёшь…

— Меня Андрей зовут, — поправил её Салтыков, однако взвалил на себя дверную коробку, — Майкл, чё стоишь, бери!

— Чё брать-то? — растерялся Майкл, бессмысленно топчась в коридоре.

— Жердь бери!

Майкл молча взял другую жердь, и процессия двинулась к метро. На улице шёл дождь. Женщины шли под зонтом, а парни, несшие дверные коробки, вымокли до нитки. Однако путь до метро оказался проделан напрасно: контролёр не захотел их пускать.

— Говорила я тебе — не пустят нас в метро! — ворчала Олива по дороге назад, — Ты же упёрлась как ослица! «Пустят, пустят», — передразнила она мать и вдруг сорвалась на крик, — И какого лешего мы попёрлись в метро, скажи на милость?! Вот куда их теперь?! Куда?! А всё потому, что вы оба — и ты, и отец — оба тупые!!!

— Ну, тихо, тихо, не кричи, — одёргивала её мать.

Да куда там! Олива разошлась не на шутку. Салтыков шёл сзади и видел, как она верещала на всю улицу, отчаянно жестикулируя. «Неужели она и на меня так орать будет?» — промелькнуло в его голове, но мысль эту, появившуюся спонтанно, Салтыков поспешил отогнать от себя прочь.

— Так, Майкл, ты пока стой у подъезда, стереги коробки, — распорядился Салтыков, когда кавалькада дошла до своего дома, — А мы тем временем закажем грузовое такси.

Майкл покорно остался у подъезда мокнуть под дождём, а остальные, включая Салтыкова, пошли в сторону ближайшего РЭУ. Пока мать Оливы пыталась договориться о грузовике, Салтыков и Олива стояли под навесом крыльца.

— Ну вот, наконец-то мы одни, — Салтыков обнял Оливу и поцеловал в губы. Она высвободилась от его рук, метнула глаза на стеклянные двери.

— Щас же мать увидит…

— Ну и пускай, — он продолжал обнимать её, даже когда мать Оливы появилась на пороге, — Я буду просить у вас руки вашей дочери, — сказал он, обращаясь к матери.

— Шутник, — Олива несильно пихнула его в бок, — Ты такими вещами не шути! Моя мамаша ведь всё за чистую монету примет, — тихо сказала она ему, когда шли обратно.

— Я не шучу, — сказал Салтыков.

— Ой да лаадно!

Тем временем Майкл по-прежнему стоял у подъезда и мок под дождём, сторожа дверные коробки. Вода ручьём стекала с его волос и кожаной куртки. Выражение лица у него было покорное и такое несчастное, что Оливе даже жалко стало его.

— Так, теперь твоя очередь стоять у подъезда, — сказала она Салтыкову тоном, не допускавшим возражений, — А Майкл пойдёт с нами в дом.

Салтыков заартачился было, но Олива так окрысилась на него, что пришлось подчиниться. Однако он не стал мокнуть под дождём — не успели друзья войти в квартиру, как он начал тарабанить Оливе на сотовый и скулить, чтобы они поторапливались.

«Ишь хитрый какой, — с неудовольствием подумала Олива, — Сам-то не больно стал под дождём мокнуть, а Майкла поставил! Эгоист…»

— Нет ли у тебя попить чего-нибудь? — спросил Майкл у Оливы.

— Есть сок ананасовый, — Олива налила ему соку в чашку.

— Мокрый весь… — Настя потрепала его по щеке. Майкл вспыхнул багряным румянцем — хоть прикуривай.

— Ой, я ж совсем забыла — мне пора, — спохватилась Настя, — Проводите меня до метро?

— Щас все вместе поедем, — сказала Олива, — А то уж не рано.

Все четверо пошли к метро. На прощанье Майкл наклонился к Насте и поцеловал её. Олива и Салтыков многозначительно переглянулись.

— Дай пять! — сказала Олива, и они с Салтыковым ударили друг друга по рукам.