"Родина Богов" - читать интересную книгу автора (Алексеев Сергей)

5

Вящеслава стояла с поднятой десницей, готовая в любой миг поразить молнией – на кончиках ее пальцев уже вскипали искристые, малиновые шары.

– Вы осквернили мою землю убийством! Варяги сняли головные уборы – перед вечностью.

– Это обры безокие, – ответствовал Сивер. – Мы победили их по чести, в неравной битве.

– Кто вы?

– Арвары, внуки Даждьбога!

Помедлив, бессмертная опустила руку и искры с ее пальцев с треском ушли в землю.

– Арвары? Разве вы еще существуете? Мне мыслилось, на земле от вас остались лишь обры...

– Нет, Вящеслава, по-прежнему существуют и русы, и росы, и расы, но только не вечные, как ты.

Она не походила на старуху, бессмертные в представлении смертных не старели, ибо жизнь их казалась коротким мигом. Вящеслава выглядела воинственно: на голове высокий стальной шлем с кольчужным забралом, под длинным синим плащом выступали латы, но оружия при ней не было никакого, даже короткого засапожника. Несмотря на тяжелые доспехи, она казалась легкой, подвижной и женственной, однако время, а более всего одинокая жизнь в мире смертных коснулась и вечности: трехсаженная богатырша уже слегка сутулилась, русые волосы, спадающие из-под шлема на опущенные плечи, потускнели и взялись желтоватой сединой. Молодыми оставались лишь пронзительные и грозные голубые глаза, за которые ее так любил Ладомил.

– Что за нужда привела вас на мой остров?

– Ты поступаешь с нами, как с чужеземцами. – заметил Сивер. – А мы – варяжское посольство от Князя и Закона русов. Прежде, чем спрашивать, пусти в свой дом, в бане выпарь, напои, накорми да спать уложи. На утро сами скажем, зачем явились.

Вящеслава сурово оглядела площадь перед замком, на которой лежало мертвое обрище, склонившись, подняла с земли отрубленную голову, заглянула в лицо.

– У обров появились глаза...

– Они прозрели, потому что обрели бога. И ныне их не страшит даже море.

Бессмертная бросила голову на землю и брезгливо потрясла руками.

– Впустила бы немедля, но вы осквернили смертью мой остров.

– Мы очистим твой остров. Но как обры оказались здесь?

– Как и вы, пришли на корабле, – проворчала Вящеслава и медленно удалилась.

По арварскому обычаю, покойных сжигали в хорсе, ибо лишь с огнем можно было прорваться сквозь пространство в иной мир. Но обров отправляли в землю, дабы тело съели черви и прах превратился в ничто: никто еще из могилы не попадал на тот свет.

Это стало вечным наказанием – сражаться со своим порождением, а затем закапывать его, ибо сами безокие не хоронили своих мертвых, бросая их зверям и птицам.

Весь остаток дня варяги копали глубокие ямы на высоком морском берегу, подальше от жилища бессмертной, после чего всю ночь стаскивали и зарывали побитых обров. И пока они хоронили останки своего древнего греховного творения, Вящеслава не появлялась, и лишь наутро, когда утомленные ватажники засыпали и завалили камнями последнюю могилу, вышла из замка. На сей раз без доспехов, в пурпурном плаще со звездчатой пряжкой и убранными под венец волосами, украшенными распластанными соколиными крыльями. Должно быть, бессмертной некуда было торопиться, поэтому сначала она поднялась на гору, по-хозяйски осмотрела все четыре стороны острова, затем обошла его вдоль моря, надолго останавливаясь где вздумается, позрела на разбитый варяжский хорс, поговорила с грифоном, витающим над головой и, наконец, приблизилась к захоронениям обрища.

Спешить и суетиться в присутствии бессмертной было нелепо, поэтому варяги молча стояли перед ней, опершись на мечи.

А великанша поплевала на обринские могилы и тотчас над ними вспыхнул синий огонь.

– Нас послал в Арварское море государь русов, – сказал Сивер. – Мы арвары, княжеское посольство от всех морских и земных путей. Ты знаешь из Кладовеста, у Сувора родился великий сын именем Космомысл...

– Великий сын. – усмехнулась Вящеслава и соколиные крылья на ее волосах затрепетали. – А чем же он велик? Волей, дающей бессмертие? Или бренным телом?

– Космомысл с дружиной покорил ромейского императора Вария.

– Была молва. Нетрудно победить народ, утративший своих богов... Да не пойму я, к чему ты ведешь разговор? Коли посольство княжеское, уж не сватать ли меня пришел за этого Космомысла?

– Верно, сватать пришел, но только не тебя!

– А почему? – она смеясь, покрасовалась. – Я не стара и посмотри, прекрасна, как девица!

Сивер озрел ее и плечи опустил.

– Прекрасна, ничего не скажешь. Но ты же назвалась богиней!

– Да мне все прискучило – и повелевать морями и бурями, и жить на этом острове. Ох, как замуж хочется! Но кругом одни обры безокие... Так сватайте меня за Космомысла!

– Добро бы высватать, но ты вдова и чрево твое пусто. А властный нрав не вынес даже вечный Ладомил!

– Тебе ль судить? – взъярилась великанша и на пальцах засверкали искры. – Нрав не пришелся?..

– И ладно б нрав, достойный муж смирит и укротит... Ты не родишь дитя, вот в чем суть. Род не пришлет к тебе своих рожаниц, ибо уж дважды присылал...

– Да как ты смеешь дерзить мне, посол? Перед тобой бессмертная Вящеслава! И родила я только одного сына!

– Ты что же, и впрямь возомнила себя богиней? – рассмеялся Сивер. – Для обров, может быть и так, но не для нас, твоих братьев. Довольно того, что ты разбила наш хорс и мы теперь не знаем, как вернемся назад, когда отыщем и высватаем твою дочь Краснозору.

– Краснозору? – изумилась бессмертная, уняв свой пыл. – С чего вы взяли, что я родила дочь да еще с таким именем? Рожаницы приняли у меня только сына Белогора. Был бы жив Ладомил, он бы подтвердил, если не веришь мне. Или ты услышал о дочери молву в Кладовесте?

– Нет, Кладовест молчит. Но пять лет тому Сувор ходил на Даждьбожью гору и познал будущее. Владыка солнца и имя назвал твоей дочери, и разгневался, когда узнал, что ты объявила себя богиней, а Краснозору так спрятала, что и деду со своей горы не видать и не слыхать. И если бы сейчас он был на небесах, а не лежал бы на земной горе, не избежать бы тебе пострига!

Вящеслава схватилась за свои волосы и сронила соколиные крылья. Даждьбог сурово наказывал самозванцев и самозванок, снимая с их голов волосы на все оставшееся время.

– Полно упорствовать, – миролюбиво произнес Сивер. – Покажи нам невесту, Вящеслава. Иль место укажи, куда отправила дочь.

Она же ничего не сказала, а оберегая свою голову, направилась к замку. Посольство в тот час последовало за ней, однако поленица шагала так споро, что варягам пришлось бежать, да и то едва поспевали. Им казалось, что дело сделано и бессмертная согласилась отдать свою дочь за Космомысла. И Краснозору, должно быть, сама сыскала и на острове держит. А того не сказала лишь из-за своего строптивого и вздорного нрава. Сейчас же приведет на свой двор и явит сватам невесту! Должно быть, Вящеславе самой надоело держать взрослую девицу под своим кровом, и у нее нужда – замуж бы отдать, да где жениха сыскать бессмертной поленице и кто из смертных отважится взять такую невесту?

Можно сказать, счастье им выпало, что родился на свет исполин Космомысл и явились на остров сваты.

Так думали ватажники, поспешая за Вящеславой, но когда оказались на дворе ее жилища, надежды сразу же позреть невесту начали угасать, ибо отшельница потому оставалась бессмертной, что всегда и в точности соблюдала обрядность жизни. Прежде всего она указала на баню, мол, сейчас выпарю, после чего переоделась в посоконное рубище, стала хворост носить и топить огромную каменку. Ей-то некуда было спешить, потому она целых три дня и три ночи то хворост носила, то горячую воду из затона, то кочергой орудовала, покуда не натопилась баня.

А варяги тем часом по двору бродили да присматривались, не покажется ли невеста, нет ли какого следа, указывающего на ее присутствие, но так ничего и не обнаружили: то ли вовсе нет Краснозоры в замке, то ли взаперти сидит. Наконец, повела их Вящеслава в баню, положила на полок и давай вениками стегать, как малых детей. Парит-парит – перевернет, да и опять пудовым веником охаживает, затем из ушата кипятком обольет, мочалом потрет и снова поддаст пару. Так было с утра до вечера, иной раз чудилось, все уж, не встать с полка, выбьет бессмертная волю из груди, ан нет, словно и впрямь богиня – подышит в лицо, окропит холодной водой и возвращается жизнь. Варяги уж и не рады были от такого обряда, но что делать – терпеть придется, пока не высватали невесту.

После бани Вящеслава привела их в замок, усадила за стол и давай потчевать. Сваты угощаются, а сами посматривают по сторонам: не откроется ли одна из дверей, не явится ли Краснозора – будто бы уж пора завершать сватовство, невесту показывать. А великанша, знай, старых вин подливает да яства пододвигает, мол, пейте и вкушайте, как положено арварским обычаем. Стол же богатырский, высокий, если сидеть за ним, то ничего не достанешь, так варяги встали на лавку и так стоя и пировали, покуда не отяжелели и спать не повалились. А Вящеслава за столом осталась, сидит, ест и пьет да на сватов поглядывает. Сивер же притворился спящим и ждать стал, не выйдет ли Краснозора, и до зари так пролежал на лавке – никто не появился.

Знать, и в самом деле спрятали ее где-то на неведомом острове...

Наутро поленица разбудила послов, воды поднесла, чтобы умылись, каждому по полотенцу дала.

– Ну что, послы варяжские, в бане я вас выпарила, напоила, накормила и спать уложила. Теперь идите-ка восвояси.

– Не уйдем, пока не высватаем твою дочь, – сказал Сивер. – Коль нет ее на твоем острове, укажи, где она.

– Да просватана моя дочь! – засмеялась Вящеслава. – Так что ступайте своей дорогой.

– За кого же просватана?

– За Перуна!

– Давно ли?

Тут смутилась старая поленица.

– Уж сто лет миновало...

– Коль за сто лет не взял ее Перун, знать, она уж не его невеста!

– Что нам, бессмертным, сто лет? – засмеялась она. – Миг единый! Еще подожду!

– Захотела с богом породниться? А подумала, сколько столетий ждать твоей дочери этого вздорного и самолюбивого жениха? А Космомысл в сей час возьмет.

– Все равно не отдам Краснозору за смертного. Не хочу, чтоб осталась вдовой на целую вечность. Пусть лучше живет девицей. Что это вздумал Сувор женить сына на бессмертной? Славы ему захотелось? Или так возгордился, что жаждет бессмертных внуков?

– Мой брат, государь русов, исполнился волей исправить вечный грех. Он желает вернуться к заповедям Даждьбога и утвердить старые обычаи арваров. Бессмертие – принадлежность внуков Даждьбожьих, живущих под сенью Полунощной звезды, поэтому Сувор замыслил возродить бессмертие, дабы мир вспомнил о Родине Богов. Владыка солнца одобрил замысел и посоветовал отыскать тебя в Арварском море. Вящеслава горделиво рассмеялась.

– Он исполнился волей!.. Государь замыслил возродить бессмертие!.. Сначала расплодили обрище по всей земле, а теперь спохватились? Две тысячи лет смешивали кровь, нарушая заповеди, а теперь вздумали разделить ее? Вы, отдавшие вечную жизнь за удовольствие? Сколько времени вы поклонялись уду, возводя в божество и упиваясь сладострастным приятием, а сейчас замыслили отвергнуть все и вернуть бессмертие? Ужели я слышу это из уст арваров? Дивно мне!

– Права ты, Вящеслава, родили и вскормили мы обрище. Но и далее бы совладали с ним, но обры приняла веру рабов. – Сивер говорил медленно, ибо бессмертные не внимали скоротечной речи. – Пока она не ведала блага собственной воли и знала лишь страх перед земными и морскими стихиями, была для нас не опасна. Но наше порождение обрело бога и теперь быстро осваивает земное пространство. Вот и на твоем острове объявилось, чтобы убить тебя, ибо ее мертвому богу претит бессмертие.

– Как можно убить вечность, если я не пожелаю этого? Обры никогда не узнают тайны моей смерти!

– Невелика и тайна! – усмехнулся Сивер. – Даже обрам известно, в чем суть твоего бессмертия. Поэтому они пришли, чтобы взять твою кровь.

– Кровь? – вдруг встрепенулась Вящеслава. – Зачем этой твари нужна моя кровь?

По Преданию, арвары утратили бессмертие из-за кровосмешения между родами, поскольку таинство или сокровенность вечной жизни была сокрыта в их крови.

– Она нужна обрам для таинства ритуалов, – объяснил Сивер. – На этом основана их вера: вкушая кровь, они приобщаются к своему богу и обретают его волю. А вкусив твоей крови, они приобщились бы к вечности. Еще недавно обры видели лишь ночью, боялись света и воды, а теперь плавают на кораблях и смотрят на солнце. Невольник, обретший свободу, опасен для вольного человека, ибо стремится занять его место. Бог рабов жаждет власти и господства, поскольку этого жаждут рабы. Что если прозревшие безокие отыщут остров, где спрятана дочь?

Она села на камень, закутавшись в плащ, и стала вровень с послами.

– Я указала бы остров... Но не знаю сама! Краснозору спрятал Ладомил, и вот уже сто лет я плаваю по морям, чтоб отыскать ее. Спрашивала у солнца и ветра, у птиц перелетных и у рыб морских – никто не знает. А дочь живет молча, верно Ладомил так наказал, ибо и слова ее не услышишь в Кладовесте!.. Если вы, калики, еще способны ходить в мир мертвых, то ступайте и спросите его. Найдете дочь – так и быть, отдам за Космомысла, коль она пожелает. А Ладомилу передайте, если он тоскует в ином мире без меня и хочет, чтобы я пришла к нему, пусть укажет, где спрятал Краснозору. И еще отнесите ему сей знак!

И, сняв с шеи, подала женский нагрудный нож...

А калики, эти потешники-скоморохи из рода Раса, не ушедшие ни к теплым морям, ни к холодным арвагским берегам, и рады были бы тотчас же отправиться в иной мир, но с острова Вящеславы не было туда пути. Они обошли всю гору, воздух руками ощупали, под каждый камень заглянули, в каждый ручей посмотрелись и даже на скале постояли, откуда бросился в море Ладомил – нет даже щелки, чтоб проникнуть в мир мертвых, да и откуда ей быть, если на острове всегда жили вечные арвары? Надо искать место, где обитали смертные и хоть однажды свершалась тризна: там, где покойный предавался огню, отправляясь в последний путь на пылающем корабле, навсегда оставалась дыра на тот свет, прожженная в пространстве.

И отыскать ее могли только калики.

– Нам нужно плыть к берегу, – сказал тогда Сивер. – Зачем ты разбила наш хорс?

– Я думала, обры идут на подмогу, – призналась Вящеслава. – Но я поступлю по совести, коль потопила вашу лодченку. Возьмите мой корабль, если управитесь с ним.

И открыла морские ворота, за которыми стоял на воде, скособочившись, огромный и настолько ветхий хорс, что уж палуба провалилась, паруса в лохмотьях, а мачту дятлы издолбили.

Но самое главное, нет на дне корабля ни капли живицы, лишь одна морская вода.

– Коли хорс дала, так и дай его сердце, – попросили варяги. – С рваными парусами далеко ли уплывем?

– Да где же мне взять? Покуда жил Ладомил, корабль был с сердцем. Не умею я варить живицы, ни живой, ни мертвой. Не женское это дело.

Таинственная легкость, летучесть и способность варяжских хорсов ходить против ветра и стоять против всякой бури заключалась в этой живице. Ее варили древним, даже среди варягов мало кому известным способом из сосновой и кедровой смолы, камедей лиственных деревьев, добавляя множества разных солей земли, которые у арваров назывались веществами. Густая, малоподвижная и тяжелая мертвая живица заливалась на самое днище, таким образом утяжеляя его и создавая устойчивость корабля, а другую, пенно-легкую, текуче-чуткую ко всякому движению и стремительную, как мысль, живую живицу заливали сверху. Эти смолы никогда не смешивались, живая скользила по мертвой без малейшего трения, и если хорс раскачивало продольной волной, то внутренняя волна легкой живицы всегда шла ей наперекор, не позволяя судну заваливаться на борт, но ходовой, благодатной была поперечная качка. Стоило кораблю хотя бы чуть опустить нос между волн, как живая живица устремлялась следом и била по вогнутому препятствию, называемому челом, тем самым передавая толчок всему хорсу и двигая его вперед. Тем временем мертвая смола, выдавленная живой, успевала приподняться невысокой серповидной волной в кормовой части, и откатившаяся от чела, легкая живица мягко гасила о нее обратный удар, одновременно как бы переворачивала его силу, вновь направляя по ходу судна. Ладное сочетание этих двух внутренних волн в корабле настолько разгоняли хорс, что если б вдруг в одночасье море выгладилось, будто стекло, бег бы продолжался еще долго, пока не угасли последние колебания. Этот незримый внутренний двигатель назывался сердцем, поскольку действовал по подобию человеческого сердца, и когда оно стучало, создавалось впечатление, будто хорс летит по пенным гребням против ветра, лишь чуть покачиваясь с носа на корму, а в бурю, когда волны становятся горами, неведомым образом взбирается по их крутым склонам и потом скользит вниз.

Но все, что сотворено на земле разумом и рукою человека, было смертным, и потому сердце корабля имело короткий век: по истечении пяти лет оно начинало отвердевать, постепенно насыщаяясь морской солью, и дабы не застыло в чреве корабля, его выливали в море. Тяжелая мертвая живица опускалась на дно и обращалась в белый камень, напоминающий кость, с помощью которого потом чародеи делали живую воду.

А легкая смола превращалась в солнечный яр-тар.

Никто из ватаги не знал, как сварить живицу, поэтому варяги решили плыть под парусами и взялись за топоры и конопатки. Чинили они корабль, а сами думали, что не доплыть на нем до берега, в первую же бурю развалится, поскольку трещит, скрипит весь от носа до кормы и течет повсюду – только бессмертным и плавать, зная, что не будет смерти от подводного бога Тона.

Вящеслава же ревниво на варягов посматривала, ворчала да ругалась:

– Какие же вы мореходы? Обры трусливые! Еще не отчалили, а о гибели мыслите. Корабль-то почти новый, Ладомил построил перед тем, как уйти в мир иной. Сколько я на нем плавала? Лет сто всего, покуда Краснозору искала.

Кое-как залатали паруса, проконопатили и засмолили щели, вместо палубы целых дерев настелили и когда оттолкнулись от острова, ужаснулись: управлять хорсом бессмертной было невозможно, сам руль, кормовые перья и постромки, коими вздымают паруса – все сделано под руку и силу исполина. Хотели уж назад причалить, но корабль сам развернулся и поплыл в сторону полудня, без руля и ветрил. И так споро, будто сердце было в его чреве – не минуло и часа, а остров Вящеславы пропал за окоемом.

Тут и началась качка, хорс скрипел, мачта клонилась то влево, то вправо, а само судно, словно потешаясь над варягами, становилось боком к волне или зарывалось в нее носом, так что вода из-за неплотной палубы обрушивалась внутрь корабля и все больше притапливала его, а ватага, работая черпаками, не поспевала за стихией. Это еще бури не было, а взволнуется море, так не потребуется и входа искать на тот свет, всей ватагой уйдут, вместе с каликами. Долго бились мореходы, чтоб обуздать хозяйский норов судна, пока не взгромоздились на плечи друг друга и не встали, кто у руля, кто у парусных канатов. Смиренный хорс порыскал еще по волнам и успокоился, словно объезженный жеребец. Да знали варяги, не надолго эта покорность, ибо мрак уже расцепил светлые зори и по арварскому календарю наступил месяц Пран, а Стрибог уже собрал все свои ветры, чтобы отправить в полунощные моря.

На четвертый день эти ветры настигли мореходов, и благо бы дули в паруса; стрибожьи сыновья обрадовались возвращению на родину и учинили праздник с пляской, хороводами и долгими воющими гимнами. Они походя рвали паруса, купаясь в водяной пыли и морской пене, а столетний хорс увлекся ветреным весельем и тоже плясал на волнах, вплетая свой скрипучий голос в заунывное пение.

В Былые времена, когда Родина Богов в долгий летний сезон лежала под незаходящим солнцем и млела от тепла, были и темные зимние месяцы, называемые Студ – ночь для бессмертных, поскольку арвары, будь то русы, росы или расы, отходили ко сну и жизнь на Арваре замирала. Однако с последним заходом солнца холоднее на земле не становилось, ибо наступало время Варяжа. Земля богов находилась на самой вершине земли, где неподвижная Полунощная звезда всегда стояла в зените над центром Арвара – Светлой Горой, и все остальные звезды вращались вокруг нее. С началом сезона Студа над материком всходила луна и, блуждая среди звезд, за семь дней достигала Полунощной звезды, после чего заслоняла ее только на один час, полностью довлея над ней, и этого было достаточно, чтобы все теплые течения полуденных океанов изменили свой бег и повернули к Арвару, омывая его с трех сторон всю зиму.

Это затмение и называлось Варяжем – поворотом тепла к земле. Когда владыки Светлой Горы, очнувшись от долгого сна-забвения, обнаружили, что люди не спали в ночь для бессмертных и, утратив Студ, презрев заповедь Даждьбога, предались греху и смешали кровь, боги лишь чуть изменили путь луны, которая в очередной раз не затмила Полунощную звезду и Варяж не достиг Арвара. Светлая Гора, достававшая холодного космоса, в тот час же обледенела от вершины до подошвы и позже стала называться ушедшими к теплому океану расами горой Мера, то есть горой смерти, поскольку лед стекал с ее склонов, срывая с лица земли все живое. И так было, пока ледник не накрыл собой все паросье и восточный берег – парусье, и не вырос на высоту Горы и не продавил сушу, превратив ее в замороженное море.

Вершина Светлой Горы, на уступах которой жили боги, превратилась в один из маленьких островков.

С той поры ушедшие в полуденные страны арвары стали ждать время Варяжа, но за двадцать пять тысяч лет луна ни разу не накрыла Полунощную звезду...

Месяц Пран или Поран, как его называли росы, был последним летним месяцем, но в этих краях холодным, и хотя Арварское море не замерзало, однако варяги все равно спешили к ближайшим берегам, ибо опасались потерять старый, скрипучий корабль в густой, студеной воде. Но пока буйствовали суровые ветры над бескрайним морским простором, нечего было и думать поднимать паруса, а ранним утром – поймать солнечный ветер было невозможно из-за туч, закрывающих небо. Богатырский хорс несло по воле волн целую неделю, пока на одну долю дня не унялись стрибожьи внуки – вдруг покорно опустились на пенные гребешки, сложив крылья, и набрали в рот воды. И поющие свою вечную песнь чайки замолчали, в панике разлетевшись по сторонам. В это время из рваных низких облаков выпорхнул стриж и сел на перекладину мачты.

Стрибог часто оборачивался малой птицей, и ее боялись все мореходы и другие птицы, кормящиеся морем. Считалось, что если средь бурных полунощных морей в месяц Пран вдруг явится ниоткуда стриж, которому давно уж следует быть в теплых полуденных странах, жди яростной бури или вовсе погибельного смерча. В Былые времена, когда русы были еще бессмертными, то не найти им было друга вернее и веселее, чем Стрибог, а его внуки и вовсе были на посылках у исполинов и поляниц, которые учили неуемные и баловные ветра пению и звуколаду.

Варяги признали владыку стихии, но не спешили приветствовать. Даже росы, прямые родственники, ибо Рос когда-то женился на его дочери Bee, не сняли шапки, чтобы выразить почтение своему прародителю. Он должен был предстать перед арварами таким, каков он есть, однако творец ураганов и вихрей не захотел этого; он редко являл людям свой истинный образ, поскольку единственный из всех богов не имел человеческого облика. Владыка стихии был косматым, уродливым, многоруким и безногим, поэтому передвигался по земле словно перекати-поле. По обеим сторонам выступающей, как волнорез, переносицы торчали маленькие, вечно прищуренные глаза, способные вызывать бурю не только на море, но и в разуме человека, если поймать его взгляд.

Зато крылатые внуки его, ветры сторон света, выглядели как люди и часто жили среди них; эти вечно молодые полубоги имели озорной нрав и часто смущали арварских женщин, поднимая им подолы. А их сестра, златовласая же дочь Вея, прекрасная и ветреная обольстительница, нарожала Росу сорок сыновей и дочерей, после чего соблазнила молодого раса – калика перехожего и спряталась с ним на том свете. Дети уговорили отца, чтоб простил мать, и он простил, но Вея не смогла вернуться назад, ибо не было ей пути.

И до сей поры жаркими ночами она бродит по иному миру и ветерок от ее плаща на этом свете чувствуют все спящие мужчины.

Между тем стриж прочирикал что-то невнятное и ветры стихли, угомонились вихри, срывающие пену с волн, и над Арварским морем на минуту повисла тишина, как обычно перед бурей, когда внуки-стрибожичи становятся в круг и набирают побольше воздуха, чтобы смутить пространство и поднять смерч. Однако ветры затаили дыхание, трепетно взирая на деда, после чего робко взялись за руки и побежали вперед, разметая и разгоняя волны по сторонам. Ватажники узрели мгновение рока, подняли паруса, а полуденный ветер вздул их и погнал богатырский хорс с невиданной скоростью, как не ходил даже с корабельным сердцем – нос хорса едва касался воды.

Стрибог, видимо, так притомился, летая над морями, что не взглянул даже на арваров, нахохлился, затворил глаза бельмами и уснул под приятный сердцу и уху трепетный шелест парусов, похожий на колыбельную. А его внуки трудились день и ночь, покуда не выбросили корабль на берег. Богатырский хорс с треском завалился на бок, однако владыка стихии даже не шелохнулся, а ветры еще долго кружили по небу, боясь потревожить сон деда. Наконец, стриж открыл глаза, встряхнулся и упорхнул, уводя за собой все восемь ветров.

Варяги же спустились с корабля, обняли мать-сырую землю и лишь после того осмотрелись по сторонам. Пути земные и водные им были ведомы, потому увидели они, что стоят на берегу Арвагского моря, где кругом камень да песок, а впереди высокие горы, за которыми земля скандов – вон куда занесли шальные стрибожьи внуки!

Арваги были родственниками арваров, поскольку произошли от младшего сына Рода, Раса. Потомки веселого и беспечного странника после оледенения разделились: одни ушли к теплым морям в Середину Земли, другие, в том числе и род Арвага, то есть вышедшего с Арвара, остались на холодных морских берегах в ожидании времени Варяжа. Когда-то расы питались лишь грибами и жили тем, что развлекали народ, играя на гудках, гуслях, домрах и путешествуя по всем землям, в том числе с белого света на тот свет. Их прекрасная музыка и песни всегда достигали Кладовеста и потому не только люди, но и весь живой мир слушал бродячих каликов и обретал радость жизни. Но после великого переселения всем внукам даждьбожьим что в этом мире, что в ином стало не до веселья, лишь бы живот свой спасти в чужих скудных землях, никто арвагов слушать здесь не хотел. Они же ничего не умели делать своими руками: ни пищи добыть, ни, тем паче, построить теплого жилища, поскольку всегда жили в полотняных шатрах.

Оказавшись на берегу студеного моря, расы бросили свои забавы, песни, танцы, скоморошество – все предали забвению и стали кормиться и жить тем, что выносило на берег холодное море – водорослями и дохлой рыбой. От этой мертвой пищи они утратили способность уходить и возвращаться с того света, потому в обоих мирах, а также в небе, на земле и в водах полунощных стран поселилась глубокая печаль, ибо некому стало устраивать потехи да бальствовать своей игрой вольные сердца людей, птиц, зверей и прочего живого мира. Мамонты, это разумное творение Даждьбога, неспособное существовать без людей, бежали с родины богов вместе с ними, в надежде найти приют в новых землях, но взирая на жалких, подавленных арваров, наполнялись великой скорбью и вымирали не от бескормицы и мороза – от великой смертной тоски.

И казалось, что выживут на новом месте лишь полчища обров, не ведающих бога, радости, а значит и печали. Выродки пожирали трупы мамонтов, оставляя одни скелеты, и стремительно размножались, захватывая пространство. Печаль же для расов была подобна смерти, и они бы вскоре погибли от нее, как мамонты, а еще скорее, от голода и холода: полуголые, отощавшие, со слезящимися глазами, они бродили днем вдоль отмелей, собирая моллюсков и поедая их тут же, а ночью забирались в пещеры и тряслись от озноба, ибо огонь умели зажигать лишь в душах арваров.

И вот однажды великаны подводного царства, киты, избежавшие гнева богов, но подобно мамонтам страдающие от вселенской печали, собрались со всех студеных морей к арвагскому берегу, позрели близкую кончину тоскливых каликов и бросили жребий. В тот же час жертвенные киты простились с сородичами, выписали последний круг по морским волнам и выбросились на берег. То-то было всем арварам веселья и радости! Мясо пошло в пищу, жир для светильников, шкура на шатры, а жилы на струны, ибо старые, золотые давно поизносились. И арваги вспомнили песни, сделали новые забавы и вновь заиграли по берегам полунощных морей. Вот только обратного пути из мира иного им не было более, поскольку они, как и все смертные, вкушали не земные плоды, а животную плоть.

С тех пор один раз в год, прежде чем уйти на зиму из холодных морей в теплые полуденные, киты воздавали жертву людям, выбрасываясь живыми на берег, и благодарные калики, некогда забывшие вместе с песнями и забавами от кого они произошли, уверовали в то, что они вышли из моря. Будто бы китовый князь и закон, живущий на самом дне, однажды заскучал от тишины, набрал в пасть множество раковин и, всплыв на поверхность, выплюнул их уже людьми, имя которым арваги. И в каждом из них оказалась жемчужина, способная сеять радость всему белому свету.

Однако калики, ставшие не перехожими и убежденные, что их породили морские глубины, не предавали огню и не хоронили своих покойников в земле, а отправляли назад, в море, привязав к ногам камень. Поэтому над страной арвагов не было ни щелки, чтобы проникнуть в иной мир, но зато пространство над ней было наполнено трепещущей радостью жизни, хотя на возвышенности вдоль моря стояли скорбные мачты. Дело в том, что все военные походы варягов не обходились без арвагов, впрочем, как и скандов; забавных и веселых расов приглашали в дружины, чтоб избежать уныния в долгих морских путях, чтоб было кому поднять дух и взбодрить волю, если терпели поражение, а если побеждали – спеть славу и одновременно оплакать мертвых. И воинами они были особыми, владея искусством боевого танца и поражая супостата в полете одним лишь засапожником. И сейчас вместе с молодым князем Космомыслом ушли вразумлять ромею четыреста воинов, а на морском берегу стояло около полусотни высоких мачт с длинными, трепещущими на ветру алыми лентами, означавшими, что столько арвагов привезут в бочках с яр-таром...

Однако расы никогда не унывали и несмотря ни на что отличались особым обрядом гостеприимства, по которому пришлось бы остаться здесь на несколько месяцев, переходя из одного арвагского рода в другой, чтобы никого не обидеть, выслушать тысячи веселых и грустных сказов, песен и бесконечно есть китовое мясо с грибами, оленину, рыбу и пить целыми бочками крепкое ячменное пиво. Варяги же спешили в места, где покойных предавали огню и были переходы на тот свет, и не могли задержаться даже на день, поэтому они дождались прилива, отпустили в море ветхий корабль Вящеславы и, стараясь не попадаться на глаза арвагам, обходя по каменным развалам их селения, отправились в сторону полудня, к Белым Горам на окоеме, называемым греками Рипейскими.

И это был самый короткий путь к Варяжскому морю, где по берегам жили арвары и где погребальные костры прожигали пространство, разделяющее два мира.

На полуденных склонах Белых Гор, всегда открытая солнцу, лежала страна скандов. Этот древний и воинственный народ происходил от бога войны, ныне почти забытого Сканды. Сканда был младшим и любимым сыном Даждьбога, которому отец заповедал не жениться и не оставлять после себя потомства, ибо не хотел, чтоб его дети нарушили устроенный им мир, поскольку воинственные от природы, они завоевали бы и покорили все мирные народы. В Былые времена, когда все владыки мира жили на своей родине, юный Сканда однажды встретил богиню любви, Каму, уже просватанную за Аполлона, греческого бога. Пылкий молодой бог вначале объялся великим горем, однако по наущению Перуна и с его помощью устроил невиданный скандал – выкрал чужую невесту и побежал с Арвара в полуденные страны. Жених Камы поднял тревогу, пришел к отцу невесты Симарглу с жалобой, что его обманули и теперь он вместо отступного должен взять себе власть, принадлежащую богу чести и достоинства. Симаргл не пожелал расставаться со своим благородным владычеством и спустил яростных псов, которые настигли беглецов и привели на суд богов. Аполлон требовал вернуть ему невесту, а Сканду предать смерти, но выяснилось, что богиня любви беременна, и тогда суд приговорил разлучить влюбленных на одну вечность и выслать с родины: Каму на высокие еще тогда Уральские, а Сканду – на холодные Белые Горы.

Возлюбленная Сканды родила сына, которого назвала Армии, но не утешилась, ибо всю жизнь ждала своего бога войны и, не дождавшись, так и проплакала всю вечность, пока сама не обратилась в слезы и не потекла рекой, а Сканда тем часом сидел на скале и каменел от горя. Однако оскорбленный Аполлон вздумал отомстить обидчику и послал на Рипейские горы свои кентурии. Сканда же тогда не имел ни одного воина и оказался не готовым к отпору, да и под руками не оказалось ничего, кроме камня. И тогда он наскоро создал из белого гранита воинственных людей, дал им оружие – длинный двуручный меч, который и доныне иногда называют скандальным, и с тем выставил против нападающих. Каменные воины дрались отчаянно, но были неразворотливы и тяжелы, потому почти вся дружина погибла или была ранена, но и Аполлон тоже понес потери и отступил. Однако у раненых гранитных дружинников вдруг потекла человеческая кровь, и плоть их преобразилась из каменной в живую. Так и возник народ, который ныне стал забывать свое происхождение и именовать себя свиями, что на древнем скандском наречии означало светлые.

Бог войны Сканда давно уже постарел и сидел где-то в горах, уступив свое место молодому Одину, поэтому свии перестали ходить в самостоятельные походы на Ромею, а чаще всего отправлялись за добычей по реке Ра в жаркие и богатые полуденные страны или нанимались воевать к герминонам, саксам и бритам. Однако всякий раз, если в Середину Земли отправлялись дружины арваров, они присоединяли своих воинов числом до пятисот и более. От прежних каменных дружинников Сканды в них осталось молчаливое спокойствие, невозмутимые окаменевшие лица и беспредельная отвага, когда имея живую плоть, они сражались так, словно она была из гранита.

Из-за своего каменного прошлого сканды не предавали огню, не закапывали в землю, тем паче, не опускали в море своих умерших и погибших сородичей; скандские женщины наряжали павших воинов в белые одежды и под покровом ночи относили в глубокие и тайные Пещеры Мертвых, где и покоился прах, снова превращаясь в камень.

Так что и здесь было невозможно отыскать лазейку в иной мир.

Как ни спешили варяги, но пока прошли через земли арвагов, перевалили Белые Горы и спустились в речную долину, миновал месяц Пран и наступил Радогощ, когда солнце начинало закатываться за окоем и на землю опускалась тьма, подсвеченная лишь звездами. В это время все готовилось к зимнему сну – звери, птицы, деревья, травы и прочий живой мир, а в Былые времена вместе с ними и люди. Но если все живое старилось и ветшало, бессмертные отходили к долгому зимнему сну, чтоб омолодиться ровно на то время, что прожили они, бодрствуя – десять летних месяцев. И хоть арвары давно измельчали и выродились, превратившись в смертных, однако по-прежнему бег их жизни зависел от солнца. После Радогоща шел месяц Марены, несущий с собой горестный праздник Праводы, когда провожали последний заход, приносили в жертву старых кречетов и возжигали на столбах неугасимые огни. Как и в Былые времена, потомки Руса и Роса становились малоподвижными и скованными, будто стреноженные кони. Поэтому варяжское посольство двигалось днем и ночью, со светочем, поскольку живой огонь не только освещал путь, а еще отгонял сон и придавал силы. Зато каликам было все равно – солнце на небе или тьма кромешная на том свете; они радовались жизни во всех ее проявлениях, ибо позрели, что бывает с человеком после смерти.

В середине месяца Радогоща, когда равны день и ночь, ватага достигла заветных берегов Варяжского моря. Каменистая земля, изрезанная затонами, казалась нежилой, корабельные леса первозданными, а желтая, увядающая природа, казалось, скрыла все следы присутствия человека. Однако калики побродили вдоль берегового откоса, затем поднялись на невысокий курган, сбросили одежды и, подрагивая от знобящего страха, вошли в зыбкое пространство словно в ледяную воду...