9

После закрытия Института у Русинова появилось время, чтобы сесть и обдумать все, что он наработал за эти годы, и как бы выделить из всего теоретического и практического материала основные направления, по которым можно было двигаться дальше. Он уже не мог жить без исследовательской работы: сознание давно сориентировалось на бесконечный поиск, и это считалось своего рода психическим «заболеванием», которым страдают ученые, геологи, альпинисты, спелеологи, аквалангисты и литературные графоманы.

Проникнуть в тайны «сокровищ Вар-Вар» можно было двумя путями: один долгий и кропотливый — через карту «перекрестков» и раскопки предполагаемых мест, где стояли арийские города, другой обещал более скорый, но сомнительный результат — проследить путь Авеги, отыскать место, откуда он носил соль на реку Ганг, и кто его посылал с этой солью. Русинов по совету Ивана Сергеевича решил отрабатывать оба эти направления и, выбрав время, отправился искать Ларису Андреевну — дочь участника экспедиции двадцать второго года Петухова. Она не пожелала возвращаться в Новгород после эвакуации и, как сообщила Ольга Аркадьевна Шекун, осталась жить на станции Киря в Чувашии. Русинов приехал в поселок Киря и под видом, что ищет родственницу, начал поиск Ларисы Андреевны. Надежды, что она и сейчас живет здесь, отпали сразу же, как он побывал в паспортном столе. Мало того, он получил информацию, что человек с таким именем никогда не проживал на территории Алатырского района, куда входил этот поселок. Через среднюю школу, а потом через районный архив ему удалось выяснить, что эвакуированные работали на заводе, который тоже был эвакуирован с запада, но впоследствии остался в Чувашии навсегда. К счастью, на заводе вели его летопись, и через одного ветерана Русинов нашел списки рабочих времен войны. Лариса Петухова там значилась, и была отметка, что она эвакуирована из Новгорода. Однако была и другая отметка — выехала в сорок четвертом году по месту своего постоянного жительства! То есть вернулась в Новгород после его освобождения.

Выходило, что сестра Андрея Петухова, Ольга Аркадьевна, его попросту обманула. Наверняка обманом было и то, что она не поддерживает с племянницей никаких отношений. Русинов хорошо помнил известного в Новгороде детского врача, беседу в прошлый приезд к Ольге Аркадьевне, и этот, возможно, и благородный обман показался ему странным. Русинов выпросил у Ивана Сергеевича телеграфный денежный перевод и, минуя Москву, на своей «Волге» отправился в Новгород.

Ольга Аркадьевна оказалась в доме престарелых: докармливать ее было некому. Жила она в небольшой чистенькой комнате с казенной мебелью и, кажется, радовалась своему положению. Поселившись тут, она словно избавилась от всех прошлых предрассудков в отношении своих молодых лет и была намного словоохотливее и откровеннее. Она сразу же узнала Русинова, по-старчески восхищенно начала рассказывать, как ей хорошо стало здесь после одинокого житья в своей квартире. Русинов не торопил ее и не задавал вопросов, а лишь направлял разговор к годам эвакуации. Ольга Аркадьевна пустилась в воспоминания и неожиданно призналась:

— Простите меня великодушно, молодой человек. Я тогда сказала вам неправду. Лариса и в самом деле не вернулась в Новгород и на станции Киря не осталась.

Они гуляли по березовым аллеям, окружавшим дом престарелых. Ольга Аркадьевна держалась за его руку и опиралась на палочку.

— Где же она? — спросил Русинов. — Я ездил, искал...

— Не найдете, — заверила она. — И не старайтесь... Я должна открыть вам одну тайну. Но скажите: почему вы интересуетесь Андреем?

— Я историк, — сказал он, и это не было большой ложью. — Хочу написать об экспедиции, в которой работал ваш брат.

Ольга Аркадьевна тихонько рассмеялась:

— Мне почудилось... вы из КГБ! Вы в прошлый раз так спрашивали... Как всю жизнь меня спрашивают.

Русинов рассказал ей об истории экспедиции Пилицина и назвал всех ее участников, однако Ольга Аркадьевна никого из товарищей не знала. Но вдруг доверительно сообщила:

— Андрей остался жив! И мы встречались с ним в Новгороде! Он приезжал.

— В сорок четвертом году?

— Да, приехал тайно, скрывался... Забрал с собой Ларису и уехал. Одну ночь переночевал. Мы только вернулись из эвакуации и еще прописаться не успели.

— Куда же он уехал? — Русинов едва сдерживал волнение.

— Не сказал, — вздохнула Ольга Аркадьевна. — Когда появился — сразу предупредил, чтобы ни о чем не спрашивала. Мы и не спрашивали. Догадывались... Он так сильно постарел, похудел. От прежнего половина осталась. Сказал, что приехал за дочерью. А Лариса его совсем не помнила и все у меня спрашивала — это правда мой папа?.. Я потом так жалела, что отпустила Ларису, да как было не отпустить? И ни одного письма! Думала, после войны напишут. Нет... Потом, когда Сталин умер, думала, когда Хрущев пришел... Видно, в живых нет. Так бы-то написали, приехали...

— Искать не пытались? — воспользовавшись паузой, спросил Русинов.

— Как не пыталась? — затосковала она. — В пятьдесят девятом году подала на всесоюзный розыск по линии растерявшихся в войну родственников. Год ждала — ничего... Потом в шестьдесят шестом заболела и дала объявление через газету. Помните, печатали списки «Отзовитесь!» и рубрика была — «Эхо войны»? В центральных газетах пять раз печатали... И приехал ко мне один молодой человек. Ласковый такой, вежливый. Я сразу поняла, откуда он. И давай меня выспрашивать, что мне известно про брата, про племянницу. Да ничего, говорю, не известно, потому и на розыск подала. А он и спрашивает: как это мы могли растеряться с Ларисой, когда из Чувашии выехали вместе и под бомбежки не попадали? Чаще-то терялись, когда ехали в эвакуацию... Мне солгать пришлось. Говорю: Лариса на фронт хотела, а ее не брали. И когда ехали в Новгород, на какой-то станции остановились рядом с военным эшелоном. Она будто бы за водой побежала, а сама, наверное, в этот эшелон попросилась. Или солдаты затащили... Тогда бывало всякое... Молодой человек ушел, а я после него уж больше не искала, боялась.

— Думаете, он был из КГБ? — поинтересовался Русинов.

— Я не думаю, я знаю, — уверенно заявила Ольга Аркадьевна. — Удостоверение показывал? Нет, мне и показывать не надо. Я человека и так вижу. Насмотрелась на них...

— А сам Андрей Аркадьевич хоть что-нибудь рассказывал? Не молчал же он все время!

— Не молчал... — проронила она. — Мне Ларису жалко было отдавать. На моих руках выросла, как дочь... Я Андрюше и говорю, мол, ей же учиться надо и замуж пора. А уедет с тобой — что там станет делать? Если сам скрываешься, то и ей придется... У Андрея только характер старый остался, смеется: я, говорит, и выучу ее, и работу найду, и замуж выдам! Такого жениха присмотрел!.. Потом он с Ларисой долго разговаривал, один на один. Не знаю, что наговорил, но она загорелась, засобиралась с отцом. Когда я их провожала — расплакалась...

Ольга Аркадьевна вытерла платочком слезы и вдруг подняла на Русинова глаза, полные восхищения.

— Он мне одну вещицу подарил! На память! Это, говорит, тебе утешительница: когда затоскуешь — возьми в руку и зажми в кулак, и сразу станет хорошо. Игрушка такая... Я, дура, эту игрушку из рук не выпускала, когда Лариса уехала, — она снова оживилась. — А еще знаете что сказал? Ей-Богу, как вспомню, мне так странно становится! Не переживай, говорит, сестренка, война кончится весной сорок пятого года. И начнется снова только через сорок лет. Число «сорок», говорит, число роковое... И предупредил, чтоб никому об этом не рассказывала.

— «Сорок» значит «со роком», — задумчиво проговорил Русинов. — Он был прав... А откуда он знал — не сказал?

— Нет, не сказал, — вздохнула Ольга Аркадьевна. — Я же не спросила. Он же любил болтать, думала, успокаивает меня, чтобы за Ларису не переживала. Когда война кончилась — вспомнила. Угадал ведь! И когда эта перестройка началась — опять вспомнила... Только и слышу — там война, там война! Погляжу кругом — вроде мир, а люди гибнут... Что было не спросить, когда новая война кончится? Наверное, Андрюша знал. Когда человек живет в опасности, между жизнью и смертью, ему многое открывается. Он ведь явился-то к нам как с того света. И если бы не игрушка эта... А так достану ее, посмотрю — нет, не приснилось!

— Покажете мне игрушку? — попросил Русинов.

— Покажу, — пообещала она и повела его в свой утешительный дом.

Русинов долго рассматривал маленькую — помещалась в ладони — нефритовую обезьянку и ощущал, будто прикасается к иному миру. Она была выточена руками большого мастера, и еще тогда, не зная подлинного возраста этой вещицы, он понял, что игрушка-утешительница явилась на свет откуда-нибудь из кургана или городища. Скорее всего, это был домашний либо путевой божок, но не детская забава. Он мысленно перебирал все знакомые культуры и культуры, в которых бы обезьяна почиталась как кумир, и не мог вспомнить. Возможно, в каких-нибудь мелких африканских культурах и существовал такой бог, но откуда же она появилась у Андрея Петухова?

— Возьмите ее себе, — неожиданно сказала Ольга Аркадьевна. — Я теперь здесь живу, утешилась... Только у меня просьба к вам: если что узнаете об Андрее или Ларисе — сообщите мне. Лариса, может быть, и жива еще... Хотя у меня подозрение есть. Их могли арестовать в сорок четвертом, по дороге...

Русинов пообещал, что непременно выполнит ее просьбу: нефритовая обезьянка согревала ладонь и в самом деле утешала...

Он счистил с божка слабообожженную глину. Отер пыль и спрятал в карманчик с замком-«молнией», где хранился кристалл КХ-45. Время было около полуночи, а он не находил себе места. Дождавшись, когда в избе погаснет свет, он вошел во двор и, прежде чем выключить станцию, постоял, в надежде, что Ольга выйдет и попросит его об этом. Она не вышла...

Перед рассветом Русинов все-таки заснул и сразу же увидел сон, будто ему подарили молодого, с большими рогами быка. И надо его вести куда-то далеко, через деревню, а веревка короткая — не ухватиться. Он кое-как повел его по улице, залитой множеством мелких светлых луж, — будто только что прошел летний дождь. И вдруг бык сорвался и побежал к другому, точно такому же, назревала драка. Тогда Русинов запрыгал через лужи, чтобы не намочить босых ног, встал между быками и попытался ухватить своего за повод. Однако чужой разогнался и вонзил рога ему в спину...

Русинов проснулся от боли и сразу же увидел перед собой Ольгу. Яркое утреннее солнце, вывалившись из-за хребта, пронизывало сетчатые стенки палатки тончайшими лучами. Он с трудом пошевелил головой: боль, словно огненная спица, прокалывала основание черепа и позвоночник между лопаток. Вчерашние земельные работы не прошли даром...

— Я подумала, вы обманули меня, — сказала Ольга. — Переворачивайтесь на живот, сделаю массаж.

— При острой боли нельзя, — проговорил он.

— Можно, — заявила она и помогла ему перевернуться. Руки у Ольги были шершавыми и властными. Она села на Русинова верхом, заставила его максимально прижать подбородок к груди и сильными движениями снизу вверх размяла шею, затем простучала ее ребрами ладоней и перебралась к лопаткам.

— Невралгия, да еще и застарелая, — сказала она. — Спать нужно только на досках, а у вас тут перина...

Ее ворчание отчего-то было приятным, успокаивало боль и наполняло утро предощущением счастья.

— Сегодня в обед я вас распну на «голгофе», так и быть...

— А дядя Коля?

— У дяди Коли будет перерыв... Полежите так, я мазь принесу!

Ольга принесла какую-то мазь в широкогорлом флаконе, намазала ее на свои ладони и стала медленно и бережно втирать в кожу на позвоночнике. И настроение у нее стало мягче, и голос нежнее...

— Это вытяжка из грязей Мацесты, — пояснила она. — Теперь жуткий дефицит... Цените!

— Ценю, — пробормотал он, прикрывая глаза и слушая ее руки.

— Откуда же вы Авегу знаете, Александр Алексеевич? — неожиданно спросила Ольга.

— Мой пациент был, в клинике, — сдержанно объяснил он.

— В какой клинике?

— По моему профилю...

— Тогда ясно, — не сразу проронила она. — Теперь вставайте! Позавтракаем, и мне пора к пациенту.

— Да, пора! — Он сел, пошевелил шеей, руками — боль отступила, но ослабла подвижность позвонков. — Мне сегодня надо в Ныроб съездить...

— В Ныроб? — удивилась Ольга. — А как же «голгофа»?

— Я до обеда обернусь! — заверил он. — И делайте со мной что хотите.

— Нет уж, пока Петр Григорьевич не приедет — не уезжайте, — то ли попросила, то ли потребовала она. — Я боюсь остаться одна!

— А со мной — не боитесь? — засмеялся Русинов.

— Лучше уж с вами, чем одной...

— Но вчера вечером напугались!

— Я не напугалась! — с иронией заявила Ольга. — Показалось, что вы... какой-то странный человек. Вы себе на уме, вам трудно доверять. И не знаешь, что ожидать. Признайтесь, вы ведь скрытный человек?

— Вы правы, Ольга, — серьезно сказал Русинов. — Жизнь заставляет. Но и вы тоже... скажем, не очень открытая и простая.

— Я глупая как пробка! — возразила она. — А язык мой — враг...

— О чем это вы?

— Одевайтесь! — приказала Ольга и вышла из палатки. На столе он увидел заботливо приготовленный завтрак, причем не по-деревенски, как было у Петра Григорьевича, а все — сыр, масло и обжаренная колбаса с яйцами — в отдельных тарелках, с ножами и вилками.

— А дядя Коля? — спросил Русинов.

— Дядя Коля уже завтракает! — объяснила она. — Говорит, сегодня уснул часа на два.

— Поздравляю!.. У него отложение солей?

— Да, и сопутствующие...

— У Авеги тоже было отложение солей, — между прочим заметил он.

Ольга положила вилку и, глядя Русинову в глаза, неожиданно предложила:

— Давайте так, Александр Алексеевич: вы о нем не спрашивали, а я вам ничего не говорила.

— Почему? — изумился он.

— Долго объяснять... У отца были неприятности... И вообще, забудьте об этом человеке, — она еще не умела хитрить и скрывать своих чувств, хотя очень старалась. — Есть такое поверье: кто думает об Авеге, тот обязательно пострадает... Ну, тоже будут неприятности... Договорились?

Она действительно вчера проговорилась и теперь хотела исправить свою оплошность. Он расценил это по-своему — скорее всего, отцом ей было запрещено говорить об Авеге.

— По рукам! — Он подал ей ладонь. — Пусть это будет нашей тайной!

— Намек ясен! — улыбнулась она. — Только я вас совсем не знаю. Вы для меня — тьма...

— Ну уж — тьма! — нарочито возмутился он. — Можно сказать, пуд соли съели!

Ольга лукаво сощурилась — не зря ей такое имя дали!

— Вы что? Решили за мной поухаживать? Приехали весело провести отпуск, порыбачить, отдохнуть и покрутить роман с молодой докторшей? Как на курорте, правда? Полный комплект удовольствий!

— Вы меня насквозь видите, — признался Русинов. — И на три метра под землю... Хотел вас обмануть! Втереться в доверие, обольстить, пообещать золотые горы, а потом — исчезнуть.

— Папа вас из-под земли достанет!

— Только папа меня и удерживает, — вздохнул он и спохватился: — Оль, я вам не надоел еще со своими переводами?

— Вот это как раз мне интересно!

— Как «роман» переводится, знаете?

— С какого?

— Опять с русского!

— Конечно, не знаю!

Русинов тут же оседлал любимого конька:

— В древности это слово звучало «рамана». «Ра» — это солнце, «мана» звать, манить, притягивать. Буквально получается — «манящая, как солнце»! Красиво, правда? Или «солнцем манящая»!

Когда Ольга ушла, Русинов выключил в машине все приборы, включенные ночью, и достал с верхнего багажника лом: «удочка» была тяжеловатая, но серьезная.

Он готов был, как тот шофер лесовоза, кричать в этот день — горы сверну!

А валуны на дне раскопа лежали мертво, и гравий, спрессованный и заизвесткованный тысячелетиями — по «подошве» морены стекали осадковые воды, напоминал бетон. Лом звенел и дребезжал в руках, излечивая невралгию. Часа за три он с трудом расшевелил верхние камни и скатил их в реку. Под ними оказались валуны еще тяжелее, но ниже их лом уже не встречал преград и не скрежетал, тупо и беззвучно ударяясь о твердую землю. Щели между валунами медленно заполнялись мутной водой...

Русинов выкорчевал из вязкого, серого суглинка плоский камень, отвалил его в сторону и сделал лопатой русло для водооттока: берега реки были сухими, ключи питали ее, струясь под мореной. Второй валун взялся легче, и когда дно раскопа освободилось, он убрал верхний слой перемешанной с гравием земли и еще глубже прорыл канаву. Морена кончилась. Это слово переводилось точно и просто — мертвая земля...

Но и та, доледниковая земля, на которой жили арии и по которой бродили мамонты, тоже казалась мертвой. Закрытая от света и солнца, она ослепла; под тяжестью камня, под чужой солоноватой плотью разрушалась ее плодоносная благодать; и теперь она была серая, невзрачная и безжизненная, как пустыня. Земля обратилась в прах, и то, что накапливала в себе многими тысячелетиями, тоже превратилось в вязкий, белесый суглинок. Присутствие на ней любой формы жизни — растений, животных, человека, всякий их след — перегной, кость, разбитый сосуд — все смешалось, растворилось, ушло в небытие.

Все-таки он решил продолжать раскопки, двигаясь вдоль берегового откоса на восток, где моренные отложения достигали всего двух метров. Он зачистил восточную стенку обнажения — доледниковая поверхность земли была почти ровной и не имела уклона в сторону реки: по-видимому, ее современное русло образовалось во время таяния ледника. Поэтому, кроме раскопок, следовало тщательно обследовать речку вниз по течению — камни со следами человеческих рук могли быть разнесены на многие десятки километров. Русинов начал вскрывать намеченный участок и вдруг услышал над головой голос пчеловода:

— Да, рыбак-рыбачок, тебе и бульдозера не надо! — Он сидел на валуне, торчащем из берегового склона. Эта его привычка подходить неслышно и говорить неожиданно громко заставила вздрогнуть Русинова, погруженного в свои размышления.

— Молодец! — без всякой иронии, откровенно похвалил Петр Григорьевич. — Это же надо — столько земли переворочал!

Русинов воткнул лопату и выбрался из раскопа. Пчеловод неторопливо спустился к нему, на ходу осматривая пробитую в берегу щель и качая головой.

— Какая ярость должна в человеке гореть, чтоб землю так рыть! — восхитился он и вдруг мгновенно забыл о яме. — Пошли! Я что пришел-то! Пошли скорей!

— На обед, так еще рано... — начал было Русинов, но Петр Григорьевич возбужденно потянул за рукав:

— Какой обед? Идем, что-то покажу! Увидишь — про обед забудешь!

Его глаз с расширенным черным зрачком ликовал.

Русинов и не подозревал, что на пасеке, пока он ковырялся в раскопе, гостей увеличилось втрое. Возле избы лежала куча огромных рюкзаков с притороченными к ним палатками и спальными мешками, а отдельно, в чехлах, треноги и какие-то приборы. Шесть человек с лопатами в руках что-то копали метрах в ста от пасеки, наверное расчищали площадку для лагеря. После прошлой ночи, когда в этом глухом углу они остались вдвоем с Ольгой — дядю Колю можно было не считать, — он ощутил свободу и какой-то радостный, выжидательный покой. Теперь даже появление шести человек показалось Русинову многолюдьем, московской толчеей. И сразу куда-то пропало очарование тишины, пустынного места; незнакомые, чужие люди отнимали у него то равновесие души, что установилось уже за эти несколько дней на пасеке. Судя по вещам, приехали какие-нибудь альпинисты или геологи, а это значит, по вечерам, когда начинают петь ночные птицы, будешь слушать ор, гам, гитарный дребезг. По крайней мере, с неделю, пока не устанут либо не затоскуют и не научатся слушать тишину.

Эту новую команду гостей, похоже, привез откуда-то Петр Григорьевич и теперь ликовал от обилия народа.

— Ох, сейчас как весело будет! На целый месяц приехали!

Чтобы не показывать своих чувств, Русинов ушел к бане, где возле чана дежурила Ольга. Видимо, она тоже была не в восторге. Дядя Коля лежал распятый и заваленный парящей пихтовой лапкой.

— Вам еще рано, — заметив любопытство Русинова, сказала она. — Сеанс будет после обеда.

— Меня зачем-то Петр Григорьевич притащил, — сознался он и отошел от чана — не подпускала и близко! — Я там мирно ловил рыбу... Только клюнуло, а он пошли!

— Не оправдывайтесь!

— Оля, не знаете, что за представление будет? — спросил Русинов и сел с ней рядом на скамеечку возле бани. — Говорит, покажу что-то, — не показывает...

— Известно что! — усмехнулась она. — Опять будут учить летать.

— Летать? — изумился он. — На дельтаплане, что ли?

— Да... Третий год пошел. — Она вздохнула. — В позапрошлом году был вывих шейных позвонков, в прошлом году — руку сломал, лучевую кость... Что нынче будет?

— Это что за люди?

— Это не люди, это пришельцы-«тарелочники», — серьезно сказала Ольга. Погодите, сюда еще «снежные человеки» нагрянут...

— Ну, и летают здесь «тарелки»?

— Представьте себе, каждую ночь!

— Почему же мы не видели? Вчера, например.

— Пока пришельцев нет здесь — «тарелки» не летают, — объяснила она. — Редко-редко... А как приедут — десятками. Они говорят, это у них период активности начинается. Вот и приезжают к этому периоду. Может, уже сегодня полетят.

Русинов никогда не видел этих «тарелок», хотя рассказов о них наслушался достаточно. Одно время проблемами НЛО заболел сосед по московской квартире и заразил тогда его десятилетнего сына Алешу. Тот обклеил себе комнату снимками с какими-то неясными пятнами различной формы и погрузился в литературу. Благодаря этому он стал читать по-английски и в конце концов увлекся языком — и то польза.

— Пойдем смотреть на «тарелки»? — предложил он, оживившись.

— Погодите еще, — остановила Ольга. — Как полеты пройдут. А то свернет себе шею, Икар...

— А они существуют, эти «тарелки»? — спросил Русинов. — Или плод зрительной фантазии? Галлюцинации?

— Не знаю, — пожала плечами Ольга без всякого интереса. — Я каждое лето вижу, летают. В прошлом году больше появлялись во-он оттуда, — она указала за речку. — Иногда из-за хребта вылетают... Да сами увидите.

— Ну а снежные люди?

— Эти в горах где-то живут...

— И что, видели?

— Сама не видела, — улыбнулась она. — Но у меня дома куча фотографий. Мне один «снежный человек» подарил. Ухаживал тут за мной и подарил.

— За вами ухаживал снежный человек? — рассмеялся он. — Любопытно! Я вас ревную!

— Жалко, что не настоящий, — серьезно проговорила она. — А этот был как раз по вашему профилю...

— А они есть, настоящие?

Ольга помолчала, и Русинов в короткую эту паузу уловил в ее глазах тень какой-то давней мечты, ставшей сейчас уже просто воспоминанием и тоской. Вдруг ему вспомнилась Инга Чурбанова, спасенная Данилой-мастером. Детский ее рассказ с течением времени отчего-то все меньше походил на сказку.

— Наверное, есть, — проговорила Ольга. — Только не такие, как на фотографиях... Там они похожи на обезьян. Подозреваю, что подделка. Фотомонтаж.

Русинов отыскал палку, чтобы начертить на земле таинственный знак и показать Ольге, и не успел. От избы вприпрыжку бежал возбужденный Петр Григорьевич.

— Ага! — закричал он, словно поймал Русинова на месте преступления. — Да ты, рыбак, не промах! Вижу, на кого удочку забрасываешь! Какую рыбу белугу выловить хочешь! На минуту оставить нельзя!..

Он заглянул в чан, пощупал рукой пихтолапку, занырнул поглубже — остался доволен.

— Ну, идем! — приказал он. — А то вон ветер подымается, погода портится, скорей! И ты, костоправша, собирайся! — Он снова сунулся к чану. — Эх, пермяк-солены уши, не поглядишь! Ну ничего, лежи. Как одыбаешься, ходить начнешь — посмотришь!

Пришельцы уже вытащили дельтаплан на взлетную полосу, только что удлиненную, и теперь кружились возле него. Русинов обрадовался, что лагеря «тарелочников» здесь все-таки не будет: Ольга сказала, будто они сегодня же уйдут выше в горы, чуть ли не до самого перевала, где у них есть свой, давно обжитый стан и откуда виден горизонт на сотню километров.

Петр Григорьевич пританцовывал от нетерпения и распиравшего изнутри восторга, а Русинов присматривался к пришельцам. Это были три уже не совсем молодые пары, лет по тридцать пять мужчинам и чуть меньше — женщинам. Все они удивительно походили друг на друга, и, чтобы различать их, следовало вначале привыкнуть к каждому. Несколько выделялся лишь один — видимо, старший в группе, хотя годами был чуть моложе остальных. Он-то и был тем пилотом-инструктором, обучавшим летать Петра Григорьевича. Скоро Русинов понял, в чем причина их схожести: пришельцы не смотрели себе под ноги, на землю, и взгляды их большей частью были устремлены в небо, а лица при этом чем-то напоминали лицо Авеги, встречающего солнце.

Погода и в самом деле портилась. С сибирской стороны, из Зауралья, тянулись низкие, вровень с хребтом, холодно-серые тучи, и ветер волновал верхушки сосновых островов среди старого, зарастающего лесоповала. Старший пришелец сел в кабину и запустил двигатель. Все остальные отпрянули от самолета, сгрудились и уже вовсе не спускали глаз с неба, хотя дельтаплан стоял на земле и прогревал мотор. Неожиданно для себя Русинов ощутил волнение: увлечение сумасшедших этих людей, окружавших его, неведомым образом передавалось и возбуждало чувства. Петр Григорьевич не стоял на месте — бегал с открытым ртом и вытянутым от страха и восторга лицом. Пилот-пришелец прибавил оборотов, сорвал с места дельтаплан и стал кататься по взлетной полосе, проверяя ее и этот несерьезный на вид аппарат. Действовал он смело, привычно, и подбежавший к Русинову пчеловод похвастался на ходу:

— Во дает! Летчик! Спортсмен! Мастер спорта по высшему пилотажу! Ничего, да?! Эх-х!..

Наконец пришелец вырулил на старт, поставив дельтаплан против ветра, дал большие обороты и неожиданно легко взмыл в воздух. Чувствовалось, что за управлением действительно мастер спорта, в руках которого ненадежная эта машина, уверенно выписывая круги, ныряла вниз, делала крутые и смелые виражи почти у самой земли и потом возносилась высоко вверх. Петр Григорьевич неожиданно замер, глядя из-под руки, и, кажется, перестал дышать. А когда дельтаплан зашел на посадку и плавно, как парашют, опустился на полосу, пчеловод сорвался с места и закричал:

— Понял! Все понял! Давай! Давай я!..

— Начинается, — проронила Ольга. — Сейчас полетит!

Пилот-пришелец уступил место Петру Григорьевичу, а сам перебрался к нему за спину. Пчеловод надел мотоциклетный шлем, валявшийся на траве, скинул сапоги и уселся за управление босым.

— Поехали! — послышалось сквозь завывающий треск двигателя.

Взлетел он достаточно толково, довольно круто набрал высоту, сделал разворот, и слышно было, что-то орал сверху, пролетая над головами «тарелочников». Совершив полный круг, Петр Григорьевич стал заходить на посадку, и тут дельтаплан стал то махать крыльями, то клевать носом. С первого раза сесть не удалось. Двигатель снова взвыл и понес оранжевый треугольник в небе. После второго круга он крался к земле, как вор, и только не оглядывался. Ольга вдруг вцепилась в руку Русинова:

— Упадет!..

С земли стало видно, что машину сажают в четыре руки. Наконец колеса коснулись земли, и уже здесь непослушный дельтаплан почему-то вильнул и, скатившись с расчищенной полосы, уехал в траву. Ольга облегченно вздохнула, однако мотор снова набрал обороты и вытолкнул дельтаплан к старту.

— Все понял! — кричал Петр Григорьевич. — Сейчас сам! Сам!..

И снова взлетел. В воздухе пчеловод уже чувствовал себя уверенно, выписал над пасекой большую восьмерку и через несколько минут потянул на посадку. На сей раз дельтаплан довольно удачно опустился на землю, причем без помощи пилота-пришельца. Тот похлопал пчеловода по плечу, что-то внушил ему, указывая на управление, помахал руками и выскочил из кабины. Петр Григорьевич развернул аппарат и вырулил на старт.

— Пошел! — крикнул ему инструктор.

Пчеловод взлетел, набрал высоту и после первого разворота неожиданно потянул куда-то в сторону перевала. Сначала не слышно стало урчания двигателя, а потом оранжевый треугольник истончился и пропал из виду.

— Куда это он? — заволновалась Ольга. — Расшибется же!

Пришельцы смотрели в небо по разным сторонам, выискивая самолет. Было тихо, и лишь ветер шумел в недалеком сосновом островке. А тучи между тем скатывались со склона хребта и напоминали движущийся ледник. Прошло около получаса, прежде чем пилот-инструктор указал на горизонт и спокойно сказал:

— Вон. Нормально идет.

Петр Григорьевич оказался в противоположной стороне, видимо заложив огромный круг. Ветер вверху был покрепче, и дельтаплан потряхивало.

— Хорошо держит, молодец, — комментировал пилот-пришелец. — Если бы еще земли не боялся, давно бы уж летал.

Пчеловод обвыкся в воздухе и действительно управлял машиной смело и аккуратно. Он совершил над пасекой круг и зашел на посадку. Инструктор неожиданно забежал ему навстречу и стал в траве неподалеку от начала полосы. Дельтаплан налетал прямо на него, а пришелец безбоязненно стоял по пояс в траве и держал над собой руки.

— Что он делает? — спросил Русинов, ощущая беспокойство.

— В прошлый раз так же делал, — напряженно проговорила Ольга. — Да все равно перелом...

Она не успела договорить. Казалось, дельтаплан зацепил пришельца и швырнул в траву. Однако тот вскочил и закричал вслед:

— Обороты!! Обороты!!..

Колеса машины тронули землю лишь за серединой полосы, и если бы ее не удлинили, Петр Григорьевич кувыркался бы уже по полянке. Однако он благополучно остановил дельтаплан у самой травы, заглушил двигатель и заорал:

— Приземлился! Я приземлился!

К нему устремились пришельцы, тискали его, поздравляли, будто явившегося на землю инопланетянина. Только инструктор выговаривал:

— Опять не сбросил обороты! Хорошо шел, правильно держал высоту. Вовремя бы убрал обороты, и сел бы, как ангел...

Кажется, Петр Григорьевич его уже не слушал. Восторженный и полубезумный, он бегал босым, обнимал всех подряд и ликовал:

— Теперь умею! Понял! И земли не боюсь! Ух, полетаем!..

И тискал сурового инструктора.

Потом всей гурьбой двинулись к избе, оставив вздыхающий полотняным крылом дельтаплан на краю полосы. Пришельцы остановились возле своих рюкзаков, а Петр Григорьевич вдруг сорвался и побежал к бане.

— Варга! — закричал он, махая руками. — Ты видал? Я ж над тобой два раза пролетал! Варга!

Русинов ощутил озноб, словно опять стоял у взлетной полосы и ожидал приземления: это было не просто другое имя или прозвище дяди Коли. Оно означало предназначение человека, как и имя «Авега», и переводилось «блуждающий под землей»...