"Сокровища Валькирии. Страга Севера" - читать интересную книгу автора (Алексеев Сергей)

5

Сухостойного, пришибленного старичка в темном плаще полковник заметил издалека, когда тот поднялся из подземного перехода. В руках виднелся какой-то предмет, похожий на старомодный зонт. На всякий случай Арчеладзе высветил его невидимым лазерным лучом, давая цель группе обеспечения. Старик остановился возле кинотеатра, опершись на зонт, медленно, словно гусак, поводил головой — похоже, страдал тугоподвижностью шейных позвонков. Примерно вот такие и работали возле золота: ни стати, ни вида и непременно с изъяном. А может, и становились такими — металл высасывал соки...

Старик определился в пространстве, высмотрел «Волгу» и точно направился к ней. Кажется, пришел без всякого сопровождения. Демонстративно посмотрел номер машины и согнулся, заглядывая в кабину. Полковник приспустил стекло.

— Это я звонил, — признался старик.

— Садитесь, — Арчеладзе отщелкнул кнопку двери. Он всунул голову, неуклюже забрался в машину и повалился на сиденье, отпыхиваясь.

— Слушаю вас, — без всякой подготовки начал полковник, зная привычку этих ветеранов заговаривать издалека и с пустяков.

Старичок снял шляпу — от скатавшихся детских волос пошел пар.

— Господин полковник, — неумело назвал он непривычную приставку. — Я хочу рассказать по порядку...

— Да, желательно.

— Долго искал вас... Сначала узнал фамилию, потом достал код телефона спецсвязи, и вот решился, господин... полковник.

— Кстати, откуда вы звонили? — резковато спросил Арчеладзе.

— От старого приятеля, — признался старик. — Фамилии не назову! Ни за что! Не хочу подводить!.. Он абсолютно надежный человек!

— Продолжайте!

— Я знаю много секретов, связанных с золотом, — сообщил тот. — Но они как бы сейчас утратили силу. Я хотел написать книгу. Многие пишут книги, кто работал с секретной информацией и материалами. Но у меня не получается. Вернее, получается, да очень уж коротко, и книга выходит совсем как маленькая брошюрка. Видно, нет таланта расписывать.

— У вас лучше получается разговорный жанр, — не преминул съязвить Арчеладзе, но был не понят.

— Да, рассказывать я умею! Вот если бы кто с талантом записывал и не перевирал, получилась бы хорошая книга, дорогая...

— Вы работали с Птицеловом?

— Да-да! — спохватился старик. — Его звали Сергей Иванович Зайцев. Это был удивительный человек, увлеченный и чистый, кристальной честности человек! Он очень переживал за свое дело и умер от инфаркта миокарда. Сергей Иванович любил, когда свистят птицы над головой...

Следовало остановить этот художественный свист, иначе и к утру не услышишь, ради чего приехал.

— Как вас зовут? — перебил полковник.

— Юрий Алексеевич Молодцов! Я работал на ответственной работе, имел допуск к секретным материалам...

— Что же вы конкретно хотели сообщить, Юрий Алексеевич?

— Я знаю, вы ищете золото.

— Откуда вам это известно?

Старик несколько смешался.

— Часто встречаюсь со старыми сослуживцами... У нас обмен информацией... Нас нельзя списывать, мы ветераны... Коллективный разум.

— Так что вы знаете о золоте, Юрий Алексеевич? — теряя терпение, спросил Арчеладзе.

— Много чего... Например, как его вывезли с объекта «Гранитный». И куда потом направили.

— Ну-ну, продолжайте, — успокоился полковник. Юрий Алексеевич сделал паузу, ощупывая старый нескладной зонт.

— Господин полковник... Вы понимаете, сейчас другое время. В другой раз я бы сообщил вам из патриотических соображений, безвозмездно. Но сейчас рынок... Приходится платить за все.

— Ваш шеф был кристальной честности человек, — Арчеладзе поморщился. — А вы торгуетесь... Не стыдно?

— Стыдно, — проронил старик. — Очень стыдно... Но я — голодный. У меня маленькая пенсия. Я продал все, что у меня купили... А на иждивении жена и престарелая свояченица. Если бы я сумел написать книгу...

Полковнику неожиданно стало жаль старика. Он еще старался держаться с достоинством, крепился, прятал глаза. Судя по одежде, пик карьеры этого человека приходился на шестидесятые годы, и теперь он доедал, донашивал и доживал ее остатки.

— Хорошо, — согласился полковник. — Сколько вы хотите получить за информацию?

— Тысячу долларов. Положу в банк и стану жить на проценты. Сейчас платят хорошие проценты...

— Если информация меня устроит, вы получите тысячу.

— Спасибо, господин полковник... Это было в восемьдесят девятом году, в сентябре. Меня вызвал полковник Сердюк и приказал осуществлять контроль за амальгамированием. Условий на объекте не было, это же не завод... В отдельном боксе поставили четыре фрезерных станка. Слитки перегоняли в стружку, а стружку опускали в ртуть. Ртуть была в специальной таре, на которую амальгама не оседает... Производство вредное, испарение, а вентиляция едва дышала. Но работали по восемь часов, и всего два человека токарь и женщина-лаборантка.

— Сколько золота амальгамировали?

— Под моим контролем около сорока тонн.

— А потом кто контролировал?

— Не знаю... Вернее, догадываюсь кто, — старик помедлил. — Но точно не знаю.

— Кто?

— Должно быть, Володя Петров. Молодой даровитый шахматист.

— Где он сейчас?

— Далеко! — вздохнул старик и махнул рукой. — У него жена — еврейка, так он уехал в Израиль.

— Понятно, — вымолвил полковник. — Чем же вы занимались потом?

— Потом? — встряхнулся Юрий Алексеевич. — Потом я поехал в Ужгород, повез амальгаму. За Ужгородом, в заброшенном местечке Боровичи, есть контрольно-измерительная станция на нефтепроводе. Амальгаму привезли туда. Станция хорошо охранялась, но персонала не было, а были два человека... Я подозреваю, из КГБ. Они назывались операторами. На трубе было смонтировано специальное оборудование, чтобы переливать амальгаму в нефть. Такой перепускной клапан. В строго определенный час насосная станция в Ужгороде сбрасывала давление, и операторы сливали амальгаму. Я следил, чтобы не было утечки и тара оставалась пустой. Я боялся, что амальгама начнет золотить стенки трубопровода, но меня успокоили, что они всегда покрыты слоем парафина, который высаживается из нефти. А кто ее принимал на другом конце трубы, мне неизвестно.

— Да-а, — протянул полковник, ощущая, как зуд на голове от макушки переползает к затылку. — Как же потом отделяли амальгаму от нефти?

— Ну, это несложно, — старик помял зонт. — Ртуть ни с чем не смешивается. Разве что с золотом...

— И сколько же вы таким образом перекачали амальгамы?

— Я свои сорок тонн. Думаю, и Володя Петров... и другие, кто контролировал амальгамирование. С нас потом взяли подписки о неразглашении. По крайней мере, с меня... Я с золотом всю жизнь работал и жив, потому что умею молчать. Теперь что мне молчать? Дело прошлое... Вот книгу бы написать!

— Кого вы еще знаете, кто занимался амальгамированием?

— Одного точно знаю — Жабэн.

— Он что, француз?

— Нет, русский, — тихо улыбнулся Юрий Алексеевич. — Сергей Васильевич Жабин. Это он так представляется... Мы недавно с ним разговорились. Он тоже на пенсии без всяких льгот, бедствует. И вдруг он говорит: эх, Алексеич, я однажды такого маху дал! Говорит: амальгаму в Ужгород возил, под своим личным контролем, и тару сам опечатывал. Ну что стоило с каждой банки отлить понемногу в ведро? Проверки-то после меня никакой не было! Сейчас бы мы с тобой, говорит, выпарили ртуть на костерке и жили бы, как Мавроди. Или как Попов. Жабэн-то не знает, что и я возил...

— Кто еще мог возить амальгаму? — напирал полковник.

— Больше никого не знаю, — разочарованно проговорил старик. — Вот Сергей Иванович Зайцев, Птицелов наш, тот всех знал... И Сердюк знал.

Птицелов принял яд на глазах Арчеладзе. Полковник Сердюк, отставной полковник, застрелился у себя на даче из малокалиберного пистолета Марголина... Вопросов больше не было. Арчеладзе достал портмоне — денег с собой было немного, всего пятьсот тысяч. Протянул старику.

— Возьмите, Юрий Алексеевич. Остальные потом, когда проверю информацию.

— Спасибо, товарищ полковник, — забывшись сказал старик и спрятал деньги. А долго проверять будете?

— Нет, дня три-четыре.

— Спасибо! — Старик растерянно закрутил головой. — Только я теперь с деньгами идти боюсь...

— Подвезу.

— Тут рядом, на Олимпийском проспекте!

Полковник отвез старика к огромному, как крепостная стена, дому № 22, посмотрел, как тот войдет в подъезд, и, трогаясь с места, взял трубку радиотелефона. Дежурный помощник не дремал, зная, что шеф на важной встрече. Приказал ему подготовить данные на всех людей, названных стариком, отпустил группу обеспечения и поехал домой.

У въезда во двор стоял какой-то «Москвич» — полковник уже реагировал на каждый. И когда фары выхватили его из темноты, увидел — вишневый! Он резко затормозил и включил дальний свет, чтобы просветить кабину. В этот момент «Москвич» резко взял с места и, не зажигая даже подфарников, помчался по улице. Арчеладзе, зажигаясь погоней и мстительным злорадством, поехал за ним. Как он очутился здесь? Где группа Локтионова, которая обязана сейчас висеть у «Москвича» на «хвосте»?!

Выложил из кармана пистолет, хотел снять трубку радиотелефона, однако «Москвич» резко развернулся и, чуть не зацепив машину Арчеладзе, полетел в другую сторону. Полковник круто вывернул руль и все-таки ударился колесом о бордюр — чтобы повернуть, пришлось сдавать назад. Пока он делал виражи, темный «Москвич» исчез из виду. Полковник остановился и позвонил дежурному помощнику:

— Где сейчас группа Локтионова?

— Четыре часа назад их объект ушел из-под наблюдения, — доложил помощник.

Можно было сейчас поднять тревогу, перекрыть район, устроить проверки на улицах, но пока ГАИ раскачается, пока ОМОН рассредоточится по постам, этот «Москвич» будет далеко...

— Утром Локтионова ко мне, — велел полковник и выключил связь.

Утром на столе лежал ворох донесений, читать которые не хотелось. Резиденты, на связи у которых были агенты, внедренные в патриотические партии и движения, лениво сообщали, что поступлений денежных средств на счета не было, что несколько предпринимателей и два директора завода с периферии привозили наличными небольшие суммы и передавали руководителям непосредственно в руки. А также доставили три пишущих машинки и один факс. Кроме того, движение «Трудовая Москва» намеревается провести очередной митинг и агент требует, чтобы ему нашли возможность передать двадцать пять красных флагов.

Шить красные флаги у Арчеладзе не было никакого настроения. В приемной ожидали Воробьев, Локтионов и помощник по спецпоручениям. Однако полковник запросил информацию от Нигрея.

— Ничего не поступало, — ответил начальник оперативной группы. — Есть другая: по вашему ночному заданию. Все лица, названные Юрием Алексеевичем Молодцовым, значатся в списках работников третьего спецотдела Министерства финансов. Установлен адрес Сергея Васильевича Жабина. Владимир Петров в мае девяностого выехал с семьей в Израиль, проживает в городе Бен-Гурион.

— Появится Нигрей — ко мне, — распорядился Арчеладзе. — Информацию приму сам.

Он вдруг пожалел, что отдал Нигрею свою «мочалку». Пока она в его кармане, будешь сидеть как на иголках... А тут еще ночная встреча добавила работы! Придется сегодня же вылетать в Ужгород, самому посмотреть контрольно-измерительную станцию, потом встретиться с этим Жабэном и, пожалуй, можно иди к «папе» с докладом. Разговоры с токарем и лаборанткой, что амальгамировала золото, — это уже конкретная разработка «жилы»...

«Папа» нравился полковнику, хотя по закону подлости он тоже когда-то был крупным партийным работником, однако его было за что уважать. После девяносто первого года «папа» занимал высокий государственный пост и только недавно ушел в тень, после чего с ним легче стало решать вопросы. Внешне он не походил на номенклатурщика, к образу которого все давно привыкли — седая, гладко зачесанная шевелюра, сытое лицо с пустым «партийным» взглядом. Этот скорее напоминал монаха, наряженного в гражданский костюм, — аскет с тихим, очень высоким, женским голосом и проницательными, круглыми глазами. Арчеладзе подозревал, что «папа», будучи партработником, занимался еще чем-то и был наверняка связан с конспиративной деятельностью. Может, сотрудничал с ГРУ, может, еще где, — у «папы» неловко спрашивать, скольких он женщин любил в своей жизни. Родителей не выбирают... За свою работу Арчеладзе отчитывался только перед «папой», минуя Комиссара, и это, разумеется, раздражало последнего. О золотом партийном значке НСДАП и о своих предположениях, связанных с ним, он все еще не докладывал, ожидая шифровки от сотрудников зарубежного отделения. Когда в картах идет масть, никогда не нужно спешить.

Ночная встреча с голодающим Молодцовым сильно поколебала его версию относительно золотого запаса. Он не испытывал удовлетворения, что дело наконец сдвинулось с мертвой точки, напротив — нечто вроде разочарования пришло к нему утром, когда он, только проснувшись, сделал переоценку вчерашней информации. Если золото таким оригинальным способом перекачали по нефтепроводу, минуя все границы, таможни и прочие службы, то отыскать его за рубежом практически невозможно. На своей-то территории исполнитель этой акции выявился чудом, а точнее, голодом; на той стороне нет ни голодных, ни идейных.

Изобретателю нового слова в контрабандистской деятельности можно при жизни поставить памятник. И им наверняка окажется какой-нибудь лейтенант или капитан КГБ, давно убитый где-нибудь в Афганистане или Азербайджане...

Если сейчас доказать, что золото перекачали, отдел разгонят. И куда приставят потом, в какой аппарат всунут — неизвестно. А «золото Бормана», между прочим, дело заманчивое и перспективное. Только бы наработок сделать побольше, чтобы убедить «папу». Кто же подменил значок и когда?..

Он вызвал секретаря:

— Срочный спецрейс в Ужгород, на двенадцать часов. Предупреди технического эксперта, пусть прихватит микролабораторию. А сейчас давай сюда Воробьева... Ищи по радио Нигрея!

— Хорошо, Эдуард Никанорович. — Секретарь положил листок на стол начальника. — Рапорт Локтионова.

— Что у него?

— Просит освободить от должности.

— Ладно, иди!

Воробьев пришел сразу с выпученными глазами, борода торчком.

— Ну что, кошкодав?

— Каюсь, Никанорыч!

— Каяться будешь в свободное время. Докладывай!

Воробьев положил на стол магнитофонную кассету возле себя, накрыл ладонью.

— Значит, так. Зямщица-младшего привезли домой в двадцать два часа тридцать две минуты. С ним вместе приехал отец и еще человек по имени Эрнст Людвигович. Фамилию установить не удалось.

— Его фамилия — Масайтис, — сказал полковник. — Продолжай!

— Масайтис?.. Так вот, он почти сразу начал делать сеанс гипноза. Мы его записали. — Воробьев постучал кассетой. — Успокаивал, расслаблял, потом усыпил. В течение сорока минут Зямщиц-старший и этот Масайтис находились в кухне, похоже, пили чай и разговаривали. Запись плохая: то ли самовар шумел, то ли чайник — какой-то фон идет.

— Может, кот мурлыкал? — съязвил Арчеладзе.

— Никанорыч!.. А дальше сам послушай, — он подал кассету. — Перематывать не нужно.

Полковник вставил кассету в магнитофон. И сразу услышал вкрадчивый голос с прибалтийским акцентом. «Тебе хорошо... Сознание чистое, память светлая... Ты отдохнешь и все вспомнишь... Мы с тобой поедем в горы... Ты помнишь горы? Там лес, птицы поют, речки шумят. Мы пойдем с тобой по горам, по тем местам, где ты ходил один. Потом мы спустимся в пещеру... Ты же бывал в пещере?..»

И только сейчас, спустя сутки, Арчеладзе вспомнил парапсихолога с сумасшедшими глазами и ощутил озноб на затылке: все, что предсказывал этот шарлатан, — сбылось! Другой же шарлатан тем временем почти пел: «В пещерах растут сталактиты и сталагмиты. Они как сосульки, такие звонкие, если ударить молоточком... Ты обязательно вспомнишь, где шел, потому что у тебя светлая и чистая память...

Мы никого не встретим, потому что в горах никого нет. И в пещерах никого нет... Мы возьмем самые яркие фонари и разгоним тьму. А когда светло, нечего бояться... Ты же ничего не боишься!..»

Подобных ласковых увещеваний было минут на двадцать. Дослушав запись, полковник вынул кассету и положил себе в стол. Воробьев ждал реакции начальника, но не дождался.

— Слушай, Володь, — панибратски сказал Арчеладзе. — Ты веришь этим парапсихологам, экстрасенсам?

— Не, я не верю, — без сомнения отмахнулся Воробьев. — Но гипноз, воздействие на подсознание — это да.

— А я, кажется, начинаю верить, — признался полковник. — Ладно, иди работай.

— У меня еще не все!

— Ну, говори.

— Машинистка стучит.

— Ей положено стучать.

— Никанорыч, она шефу стучит!

Полковник встряхнул головой, вскочил, прошелся взад-вперед.

— Это точно?

— Есть видеозапись, — набирал очки Воробьев. — Сделала третий экземпляр какой-то сводки аналитической группы. И вложила себе... в трусики. А трусики у нее!.. А лобок!..

— Ты мне кончай про лобок! — рявкнул Арчеладзе. — Что дальше?

— А дальше она пошла в женский туалет на пятом этаже. Я сразу понял — там почтовый ящик. Мой человек сразу после нее заперся и обшарил. И нашел под рукосушителем. Прочитать, что за документ, не успел — время ограничено. Через восемь минут явилась барышня из левого крыла. На пятом-то как раз переход... Справила нужду и прихватила почту.

— Что за барышня? Ты когда научишься докладывать?

— Раньше была в контрразведке, сейчас не знаю куда ее сунули, — обиделся Воробьев. — Не кричи на меня, Никанорыч...

— Хорошо, прости...

— Куда полетела наша бумажка, установить трудно. Да известно куда!

— Машинистку не трогай, — велел полковник. — Подготовь дезинформацию: какой-нибудь документ, но не сильно горячий. Придумай! Принесешь согласуем...

Воробьев помолчал, потрепал бороду.

— Никанорыч, поехали по грибы? Белых нет, но опят — море. Что-то ты злой стал, сердитый, развеяться бы тебе.

— Эх, брат, тут вокруг такие белые вылазят, — многозначительно сказал Арчеладзе. — Очень круто все заворачивается... Мне вчера гранату в машину закинули, с Колхозной площади поворачивал...

— Да ты что?!

— Учебная, с боевым запалом... Когда замедлитель горел, вдруг так хорошо стало. Вишневый «Москвич», — полковник усмехнулся. — Кто там Есенина преследовал? Черный человек? А меня вот — «вишневый»...

— Слушай, надо же срочно собирать совещание! Никто же не знает!

— Ничего не собирать! Не знают, и хорошо. Я сам тут разберусь. Очень меня заело. Этот «вишневый» оскорбляет меня лично! А во мне все-таки есть капля крови горца.

— Ну гляди, Никанорыч, — проговорил Воробьев. — Мне эти игры не нравятся... Не езди хоть без охраны.

— Спасибо тебе, иди работай, — пробурчал Арчеладзе. — Пригласи Локтионова.

Он уткнулся в рапорт. Старший группы прямо писал о себе, что он профессионально непригоден к оперативной работе. Кто действительно был непригоден, тот рапортов обычно не писал. Хотя бы тот же Редутинский, которого вчера хотелось убить.

Все предсказал проклятый парапсихолог!

Полковник включил селектор.

— Вчера у меня был... парапсихолог, — сказал он секретарю. — Помнишь? Глаза бешеные?

— Так точно!

— Он сегодня не звонил?

— Звонил, да я ему дал отбой, как вы распорядились, — выжидающим топом отозвался секретарь.

— Еще позвонит — пригласи ко мне.

— Есть.

Локтионов встал по стойке «смирно» у порога. Арчеладзе подал ему рапорт:

— Возьми и брось в корзину.

— Он от меня ушел, — с внутренней злостью сказал Локтионов.

— Кто — он?

— Объект. Вишневый «Москвич».

— А ты сразу рапорт? — возмутился полковник. — Посмотрите, какие мы самолюбивые!.. Ничего, он и от меня вчера ушел. Ты его пометил?

— Я лично поставил в задний бампер радиомаяк, — признался старший группы. Через три минуты он перестал сначала работать. Потом заработал... Но оказался на заднем бампере «Жигулей» девятой модели. Я мотался за этими «Жигулями»...

— Ты в следующий раз привяжи этот «Москвич» тросиком к своей машине, посоветовал полковник. — Никуда не уйдет. Или веревочкой. Иди и трудись. Все!

Он ушел в комнату отдыха, налил стакан вина и выпил до обеда, чего никогда не позволял себе. Ему казалось иногда, что он, как черный таракан, видит исходящую из тела радиацию. Она представлялась тонкой, бестелесной пылью, которая остается на стенках гильзы после выстрела. Эта пыль, прикипевшая в тканях, конечно же, не размывалась красным вином...

Стронций медленно делал свое дело. Неужели и его после смерти похоронят в свинцовом гробу?

Неожиданно заверещал телефон в кабинете. Арчеладзе давно привык к их голосам — каждый звучал по-своему, но этот будто бы был незнакомым и каким-то мерзким. Он выглянул из комнаты отдыха и сразу понял: звонил красный прямой телефон шефа.

Тот самый, что мертвым простоял все два года.

Полковник не спеша налил еще полстакана, выпил и только тогда поднял трубку.

— Господин полковник, прошу вас зайти ко мне, — мягко предложил Комиссар.

Он всех называл господами и делал ударение на этом слове. Это был его стиль. Арчеладзе же принципиально говорил ему «товарищ генерал», тем самым подчеркивая его комиссарство. А тот ничего не мог поделать, ибо по уставу все еще были товарищами.

Шеф предложил ему сесть, попутно оценивая психологическое состояние подчиненного.

— Прошу вас, Эдуард Никанорович, приоткройте завесу таинственности вокруг вашего дела, — Комиссар миролюбиво улыбался. — Меня интересует лишь ваша работа в среде оппозиционных сил.

— Меня эта работа как раз мало интересует, — холодно ответил полковник. — Я не занимаюсь политикой.

— Но ваша агентура работает в этой среде.

— Да и нет. Потому что мне нужна лишь некоторая информация, связанная с основной деятельностью отдела. А вообще это бесперспективное дело. За два года ничего ценного не получил.

Комиссар покивал головой, будто бы соглашаясь, и тут же спросил:

— Как вы считаете, на какие средства существуют патриотические партии и движения? Кто их финансирует?

— Никто, с миру по нитке!

— Этого не может быть.

— Может, — буркнул полковник. — Насколько я представляю, патриотизм всегда существовал на энтузиазме, на любви к отечеству.

— Любопытное суждение...

— Чего уж любопытного, товарищ генерал? И прошу вас, не привязывайте меня к политике. Мне лично все равно: левые, правые, красные, белые...

— Да Боже упаси! — замахал руками Комиссар. — Мне, наоборот, нравится ваша позиция. Мы должны служить отечеству, а не политикам... Скажите, господин полковник... с какими проблемами сталкивается ваша агентура во время работы среди оппозиции?

Полковник посмотрел на него оловянными глазами:

— Красных флагов не хватает.

— Красных флагов? Мне нравится ваш юмор!

— Это не юмор. Старые износились, ОМОН много изорвал. А новых не шьют. И кумача не выпускают.

— А если серьезно? — Комиссар заскрипел кожаной курткой.

— Если серьезно, то в рядах оппозиции мне скучно работать. Для меня там ничего нет. А проблемы? Одному агенту сломали ребра в давке, двоих омоновцы измолотили дубинками, попали в больницу. И еще один получил воспаление легких.

— Понимаю, понимаю, — закивал шеф и неожиданно переключился: — Вы сегодня собрались в командировку?

Полковник внутренне насторожился, вспомнив о «стукачах» в своем отделе, но тут же расслабился: спецрейс самолета заказывался через аппарат шефа.

— Да, мне срочно нужно вылететь в Ужгород.

— Прошу вас, господин полковник, отмените командировку, — с нотой требовательности произнес Комиссар. — Перенесите на несколько дней.

— Это невозможно, — категорично заявил Арчеладзе. — Извините, вынужден не подчиниться.

— А если это мой приказ?

Наглость его уже перехлестывала через край. Комиссар пытался подмять отдел и его, полковника Арчеладзе, под себя! Вообще бы следовало взорваться и хлопнуть дверью.

И тут же доложить «папе». Однако красивее было уйти отсюда с дипломатической улыбкой.

— Придется отменить приказ, товарищ генерал. Мой патрон дал «добро» на командировку. Увы!

— Ну, коли так! — тоже дипломатично разулыбался шеф. — Не смею задерживать.

— Честь имею! — кивнул полковник и вышел. И возвращался в свой отдел обескураженным, силясь объяснить, с чем связан этот несостоявшийся приказ. То ли Комиссарчик что-то пронюхал про амальгаму — а такого быть не может! даже Воробьеву словом не обмолвился, — то ли это просто провокация, проявление своей воли и прихоти: а вот захочу — отложишь командировку.

Срочно нужен Нигрей! Может, он что прояснит... А если Нигрей вляпался? Не смог использовать «мочалку»?.. Он едва сдерживался, чтобы не бежать коридорами, но в свою приемную буквально ворвался. Секретари вытянулись.

— Нигрей объявился, — доложил телефонист, — через час будет здесь.

— Эдуард Никанорович, обед подавать? — спросил секретарь-порученец. — А то в двенадцать спецрейс...

Они были спокойные, как слоны!

— Подавай, — обронил полковник и шагнул в услужливо распахнутые перед ним двери. Сразу же прошел в комнату отдыха и выпил стакан вина. Выгонять проклятый стронций, так уж выгонять! Но к обеду притронуться так и не смог, ходил из угла в угол, пихал стулья, дергал занавески и не мог справиться с возбуждением. То ли в самом деле из организма потоком выделялся стронций, превращая его в ядерный реактор, то ли шалили нервы и следовало ехать собирать опята. А тут еще зазвонил телефон «неотложных мероприятий», и начальник опергруппы сообщил новость: в квартире на улице Рокотова никого нет! Охи, вздохи и восклицания, считанные со стекол, не что иное, как магнитофонная запись. При исследовании это подтвердилось. Иностранец и гражданка Жуго могли уйти только через подвальный этаж, который имеет выход на тыльную сторону дома. А наружка, естественно, наблюдала за подъездом... Кроме того, установили, что Кристофер Фрич — сын Джонована Фрича, представителя шведской стороны фирмы «Валькирия», погибшего недавно, а точнее, исчезнувшего бесследно на Урале при неясных обстоятельствах. Нет трупа — нет факта гибели...

Опять «Валькирия», опять Урал. И опять исчезновение, теперь уже Фрича-сына. Воруют их, что ли, этих иностранцев?!

Нужно было выезжать на военный аэродром, а Нигрей задерживался. И когда наконец он вошел в кабинет, Арчеладзе неожиданно для себя обнял его, затем отстранил и, унимая возбужденное дыхание, спросил:

— Где? Дай сюда!

— Кто? — не понял Нигрей, поглаживая места, где были казацкие усы.

— «Мочалка»!

Тот пожал плечами и молча протянул ему «записную книжку». Полковник открыл сейф, спрятал ее и показал кулак:

— Больше не получишь!

— Я и не просил, — скромно сказал Нигрей.

— Полетишь со мной! — приказал Арчеладзе. — По пути доложишь.

— Хорошо... Мне бы где перекусить только.

— Ты хочешь есть?

— Вчера обедал последний раз...

Полковник усадил его за свой столик с обедом и приказал есть. А сам сел и вдруг ощутил, что успокоился. Сидел и смотрел, как уставший, без «мочалки» измочаленный парень почти не жуя глотает пищу и сопит при этом, потому что простыл насквозь. Видимо, ползал где-то — колени и локти в травяной зелени и засохшей земле. А одет в какие-то обноски — рядился то ли под пастуха, то ли под бича. И запах от него, будто месяц жил в теплотрассе — кисло-тухлый...

И по тому, как Нигрей спокойно воспринимал реальность, ел и не прикидывался, не стеснялся поедать обед начальника, Арчеладзе невольно осознал, что он бы так же спокойно воспользовался «мочалкой», если бы потребовалось. Осознал, что сам, своей рукой давал ему «записную книжку», ставя таким образом его на грань гибели, делая из него самурая...

У полковника не было детей, он никогда не испытывал отцовских чувств и потому не знал, что это такое. Но ему нравилось смотреть сейчас, как ест Нигрей. И спешить не хотелось: пусть летчики лучше прогреют двигатели...

Реактивный самолет-разведчик, оборудованный пассажирским салоном, взлетел на полчаса позже. Когда преодолели звуковой барьер и утих рев двигателя, полковник согнал эксперта и подсел к Нигрею. Тот все понял и начал докладывать.

То ли от разреженного воздуха, то ли от информации у Арчеладзе затрещало в ушах.

Вчера в двадцать три часа двенадцать минут к Комиссару приехал иностранец Кристофер Фрич. Машину — красную «Ниву» оставил на обочине шоссе и до дачи добирался пешком. Профессионально миновал все посты охраны — шеф жил на старых, но еще охраняемых госдачах, — проверил, есть ли наружка в пределах поместья Комиссара, преспокойно обошел и ее, после чего скрылся в доме, где его ждали. Разговор состоялся в кабинете в мезонине, так что пришлось снять «прилипалу» с окна в зал и перекинуть ее на нижнее стекло окоп второго этажа. Эти южнокорейские «прилипалы» никуда не годятся, поскольку хорошо пристают лишь к чисто отмытому стеклу, а окна у Комиссара оказались пыльными, в разводьях, и в течение часа «прилипала» дважды отваливалась. Хорошо, что в кабинете горел яркий свет, а на улице было по-осеннему темно. Суть беседы сводилась к следующему: у Кристофера Фрича в связи с исчезновением отца возникли большие проблемы с наследованием огромного состояния — золотых приисков в ЮАР, алмазных копей в Африке и недвижимости в США, Канаде, Испании и Англии. Для того чтобы не ждать какие-то сроки в десятки лет, требовался труп либо документальное подтверждение смерти отца, составленное английскими властями, а не российскими. Кристофер просил Комиссара во что бы то ни стало отыскать тело отца и обязался не только финансировать самые крупномасштабные розыски, но и полностью взять на себя расходы на организацию проведения экспедиции, которая бы продолжила дело, начатое фирмой «Валькирия». В свою очередь, Комиссар брал на себя решение всех вопросов с российскими официальными властями, фрахтование авиатехники и надежную внешнюю охрану районов поиска тела и пропавшего вертолета, а также всех районов работ экспедиции. Сомнения у Кристофера вызывала нестабильная политическая обстановка в России, однако Комиссар заверил, что в самом скором времени она стабилизируется и можно приступать к делу уже сегодня.

Остальное время пути до Ужгорода полковник думал о фирме «Валькирия». Информация Нигрея была настолько серьезной, что требовалось время, чтобы осмыслить и оценить ее. Нигрей же, выложив все, что было за душой, тут же приткнулся в кресле и безмятежно уснул. Без усов и бороды он совсем походил на мальчишку, только что приползшего из-за линии фронта...

Любимым писателем у полковника был старый смершевец Богомолов.

Ужгород теперь был на территории чужого, сопредельного государства, и проводить здесь любые оперативно-розыскные мероприятия следовало только с разрешения властей. Полковник знал, что можно всегда договориться со своими украинскими коллегами, но не хотелось выдавать им объект внимания. Он один знал, зачем приехали и что следует искать. В документах прикрытия значилось, что проводится рядовое плановое обследование нефтепровода и отчужденной под него земли — нет ли ям, не предусмотренных проектом, несогласованных дорог через трубу и всевозможных строений, которые могли выстроить по недомыслию местные жители.

В новом, чужом государстве нравы остались старые, российские, и их неистребимый дух помог без всяких трудностей получить автомобиль «УАЗ» и провожатого — самого начальника нефтеперекачивающей станции. Он тут же предложил поскорее объехать участок, чтобы осталось побольше времени на шашлыки. Арчеладзе лишь многозначительно и довольно похмыкал. Вот если бы там, за настоящим кордоном, оказался такой начальник, тогда бы можно и поверить, что отыщется перекачанное золото...

Вдоль трассы нефтепровода была строительная дорога, еще не успевшая зарасти, и поэтому инспектировать трубу было очень просто: сиди и смотри из машины, делая скучающе-деловой вид.

— На плане тут у тебя должна быть контрольно-измерительная станция, — позевал полковник. — Работает она, нет?

— Она никогда и не работала! — весело признался начальник. — Зачем спроектировали ее, когда есть одна у границы?..

— Деньги девать было некуда, — предположил полковник. — Мы же в какой стране жили?

Станция оказалась довольно далеко от города, в пустынном, лесистом месте с узкими вереницами полей. Где-то на них ползал трактор — поднимали зябь. День выдался солнечный, теплый, вокруг пестрела листьями набирающая силу осень. Полковник выбрался из машины, потянулся, разминая затекшие мышцы.

— Хорошо здесь! Эх!..

Каменное здание станции без присмотра начало ветшать, окна были давно выбиты, железные двери кто-то унес вообще, густая крапива поднималась до середины стен.

— Варвары! — объяснил начальник. — Такое здание!..

И выжидающе посмотрел на Арчеладзе. Тот лениво махнул рукой:

— Мы сактируем эту станцию и спишем. Сколько сейчас ее балансовая стоимость?

— Не помню, но документы можно поднять сегодня! — чему-то обрадовался начальник. — Может, пока вы тут пишете акт, я сгоняю в город, привезу бумаги и... пообедать пора?

— Пообедать бы не мешало, — подыграл Нигрей. Полковник молча полез через крапиву в дверной проем, оставив их без ответа.

— Оборудование и приборы разгрохали... — заворчал он. — Разворовали... Хорошо, хоть трубу не утащили. Документация на оборудование тоже потребуется! Что же ты, брат, сразу мне не сказал про эту станцию? — укорил он начальника.

— Дорога хорошая, я быстро привезу! — заверил тот.

— Давай, — разрешил полковник. — Одна нога здесь — другая там...

Едва «УАЗ» отъехал, Арчеладзе подтолкнул эксперта:

— Теперь ты! Быстро! Мне нужно знать все, что делали на этой станции, где какие приборы стояли, зачем. Про каждую гаечку расскажи! А ты, Нигрей, напиши акт. Только профессиональный, понял?

— Понял, — спокойно проронил Нигрей.

При первом, поверхностном осмотре остатков оборудования эксперт сразу же выявил лишний отводок от трубы нефтепровода с фланцем, закупоренным толстой стальной плитой на тридцати болтах. Тут что-то стояло, возможно, какой-то массивный агрегат, не имеющий функционального назначения для станции. Когда же эксперт осмотрел груду металлолома, сваленного в углу, то нашел основание этого агрегата, точно совпадающего по болтам крепления с фланцем. Он сохранился лишь потому, что весил пару центнеров и навряд ли мог пригодиться в хозяйстве. Однако внутренности чугунного изделия были вырваны ломом и, по всей вероятности, были латунными — осталось уплотнительное кольцо.

Цветные металлы ценились теперь чуть ли не на вес золота.

Эксперт определил, что найденное основание агрегата являлось нижней частью какого-то клапана, рассчитанного на высокое давление. Полковник распорядился взять пробы с бетонного пола, со стен, потолка и части агрегата для металлометрического анализа и, жалея, что находку нельзя увезти целиком, вышел на улицу.

Плакало российское золото! Вот откуда убежало оно, соединясь с «черным золотом». Неужели та американская сыскная фирма, что бралась найти исчезнувшую часть казны, сразу же нашла ее след и потому отказалась работать, несмотря на хороший процент?

Россия в буквальном смысле вылетела в трубу.

Эксперт заканчивал фото — и видеосъемку окрестностей станции, когда на дороге показался «УАЗ». Начальнику нефтеперекачивающей станции дали подписать акт, и тот тут же развернул походную шашлычницу.

Шашлыков отчего-то не хотелось, но запах был одуряющим и будил у полковника его кавказскую часть крови. Нигрей и эксперт взялись помогать хозяину — раздували фанеркой угли, переворачивали шампуры и глотали слюнки. Полковник же, сначала прогуливаясь, направился по отчужденной полосе земли в сторону границы, а потом незаметно разошелся, погруженный в нелегкие размышления, и отшагал километра четыре. Засыпанная землей труба, эта кровяная жила, резала пространство, словно инверсионный след самолета. Лента земли шириной в полста метров летела через леса, поля, взгорки и была совершенно мертвой: здесь позволялось расти лишь чертополоху, который выжил другие травы. Любой же кустик или деревце беспощадно вырубались. Нельзя было ничего сажать, сеять, переезжать в неустановленном месте, строить, разводить костры...

Нельзя было делать ничего на этой земле, отчужденной и превращенной в какую-то ничейную полосу.

Полковник не был никогда земледельцем, не имел даже дачного участка; более десяти поколений Арчеладзе служили России, будучи воинами. Однако сейчас он ощутил мертвящий дух, исходящий от этой пустой, во имя чего-то отторгнутой земли. Ему показалось, что он идет по кладбищу, где хоронят снятый слой грунта, зараженный радиоактивными выбросами.

На мертвую землю он насмотрелся в Чернобыле. Эта, на первый взгляд безопасная, ничем не отличалась... Из земли выделялся стронций в виде белесого порохового налета.

Начальник НПС догнал его на машине встревоженным, однако успокоился, видимо решив, что ревизор горит от служебного рвения и готов пешком обходить трассу.

После первого тоста хозяин попросил разрешения снять железо с крыши станции, — мол, по конфигурации у него дом точно с такой же крышей и не нужно перекраивать листы.

— Снимай, — разрешил полковник. — Все равно пропадет.

После второго тоста и второй партии шашлыков начальник НПС решился осторожно намекнуть, что железобетонные плиты перекрытия вроде бы получаются совсем ни к чему на списанной станции. Полковник согласился.

— Ну, если нет крыши и перекрытий — зачем нужны стены? — отважился хозяин, когда выпили по третьей. — Я посмотрел: кирпич белый, крепкий, а раствор между ними слабый. Разобрать можно.

— Раз пошла такая пьянка — режь последний огурец! — провозгласил Арчеладзе. — Разбирай!

— А трубу я прикажу засыпать, чтоб все чисто.

— Засыпай! Чтобы и следа не осталось!

Из людей, как из отчужденной земли, тоже выделялась белая пыль стронция.

После шашлыков сразу же поехали на аэродром. Прежде чем распрощаться с гостеприимным хозяином нефтепровода, полковник посоветовал, если понадобится, выкопать все трубы и взять на себя. Или вообще приватизировать и станцию, и нефтепровод, пока кто-нибудь не опередил.

И оставил его в полном недоумении.

В Москву прилетели около семи часов вечера. Хотелось поехать домой, выпить соды и лечь: от шашлыков всю ночь мучила изжога. Однако он, сглатывая горечь, сел в свою машину и без всякого сопровождения отправился по адресу, где жил еще один исполнитель перекачки золотого запаса Сергей Васильевич Жабин. В Ужгороде он заразился мстительным чувством, которое теперь перерастало в тихую злобу. Ко всему прочему, моделируя в своем воображении примерную схему изъятия части государственной казны, он попытался представить главное лицо в этой операции — инициатора и руководителя. И тот образ, что нарисовался в сознании, разочаровал и неприятно поразил его. Это должен быть человек, по внутренней и внешней сути очень похожий на «папу». Только такой, невидный, тихий, скрытный, умеющий вовремя уйти в тень, чтобы потом вовремя же выйти из нее; человек, имеющий невероятную твердость воли, какую-то глубинную внутреннюю способность влияния на первых лиц в государстве и возможность управлять, не будучи официальным должностным лицом. Таким статусом обладали умудренные прозорливые старцы, начальники тайных канцелярий. Ни один гладко зачесанный, холеный и напомаженный член ЦК не мог бы управиться с такой задачей столь оригинально и блестяще. Все они так или иначе выросли из «начальников НПС», умели когда-то молниеносно организовать шашлыки и под них выклянчивать себе железа на крышу или должность повыше.

Образ «папы» втемяшился в голову и, как всякая навязчивая идея, медленно обволакивал сознание подозрительностью и недоверием. Полковник знал, что так нельзя — выполняя задание «папы», его же и подозревать, что это, наконец, непрофессионально: не имея абсолютно никаких улик и фактов, выдвигать подобные версии. Мало ли что взбредет!

Однако помимо воли — будто полковнику кто-то на ухо нашептывал — он твердил себе, что Комиссара он вычислил вот так же, по наитию. Ведь и зацепиться не за что было! Подумаешь, сделал замечание по поводу младшего Зямщица. А ведь именно за это полковник тогда зацепился, и Нигрей вчера добыл потрясающую информацию. Не почувствовал бы, пропустил бы мимо ушей то, что не было сказано вслух шефом, — так бы и остался с носом, так бы и думал о Комиссаре, как о «партийном» выдвиженце, идейном дураке.

Он как-то механически перебирал в памяти государственных чиновников, кто бы еще был похож на «папу» своим прошлым и настоящим, и выделил единственного, такого же непотопляемого и живучего, правда несколько мужиковатого на вид, человека, которого всегда называл про себя колченогим: двойник «папы» был хромым. Но сейчас и его простецкий вид очень хорошо объяснялся: скорее всего, это являлось маской, камуфляжем, данным от природы, чтобы скрывать внутреннюю сложность его ума и деятельности. Однажды Арчеладзе увидел его очень близко, причем в ситуации нестандартной. Было это в восьмидесятом году, в майорские времена, когда он попал в отдел по борьбе с терроризмом: тогда уже начали подкладывать бомбы и взрывные устройства на площадях, в метро и автобусах в виде случайно оставленных сумок и портфелей. Как-то он проверял безопасность на международной книжной ярмарке, устроенной в павильоне ВДНХ, — ожидался приезд Колченогого. Конечно, кому надо было взорвать бомбу, тот бы нашел место, куда ее спрятать, — каждую книгу не перелистаешь, все щели и ниши не проверишь. Оставалось попросту наблюдать за визитом Колченогого и в случае чего быть неподалеку. Крупный партийный деятель приехал с четырьмя охранниками, которые освобождали пространство вокруг шефа, — ярмарка есть ярмарка. Колченогий с каменным лицом хромал между стеллажей с книгами, слушал объяснения организатора ярмарки и кое-где останавливался на минуту-другую. Любопытствующий народ, признав его, пялил глаза сквозь просветы в стеллажах: не каждый день увидишь того, кто есть в учебниках истории. И вот кто-то из зевак толкнул стеллаж, на верхней полке которого стояли раскрытые фолианты какого-то издания. Одна книга начала медленно складываться. Арчеладзе видел это, мог бы сделать два-три шага и поймать ее на лету. Но не сделал этого, почувствовав дерзкое, тайное желание напугать каменного гостя, вывести его из себя, увидеть страх в вельможном взгляде. Толстый фолиант, потеряв опору, рухнул вниз на пустотелый жестяной короб. В полной тишине грохот показался оглушающим. Охранники ринулись к шефу, видимо, прикрывая его телами, а один подпрыгнул на полметра вверх, будто раненый кабан. Устроитель выставки отчего-то присел и заслонился руками.

Лишь Колченогий даже глазом не моргнул. На его лице медленно вызрела циничная улыбка и будто стерла с него мужиковатый, добродушный вид. В этот миг он презирал всех, кто был близко. Не спеша повернувшись на грохот, он прохромал к стеллажу, поднял книгу, полистал ее и поставил на место.

«Папа» бы поступил точно так же...

На сей раз полковник не хотел придумывать и обосновывать новую версию; она складывалась сама собой, пока он ехал к Жабину.

Лишенные власти и влияния, бывшие партийные деятели давно бы уже воспользовались перекачанным на Запад золотом, чтобы взять реванш на всевозможных избирательных кампаниях. Наверняка бы нашли способ приобрести свое телевидение, радио, сытно кормить свою прессу. За такие деньги через подставных лиц можно было все это купить за рубежом и преспокойно вещать оттуда. Если они организовали и провели столь блестящую операцию по переброске части золотого запаса страны в западные банки, то у них было бы кому заставить эти деньги работать на себя.

Золото перекачивали те, кто и сейчас остался у власти либо сохранил удивительное влияние на нее, оставаясь в тени. И воровали они у себя же не из корыстных побуждений — личная нажива это слишком просто для таких личностей, как «папа» или Колченогий. Они и так имеют все, хотя ведут несколько аскетический образ жизни. Они преследовали высшие интересы переходного периода к новым экономическим отношениям и общественному устройству. Помнится, после восемьдесят шестого года весьма бурно заговорили о необратимости перестройки. Видимо, этого требовал капиталистический мир, особенно страны Большой семерки. И первому президенту не было там места до тех пор, пока он не сделал залог этой необратимости. Все разговоры о ней стихли, как по команде.

Однако сказать об этом народу значило мгновенно получить непонимание и полное недоверие, ибо половина населения страны жила за чертой бедности, стремительно разваливались промышленность и сельское хозяйство. Не обеспеченный золотом рубль пал на колени перед долларом. Если бы этот залог был официальным, то в Россию бы сейчас хлынули инвестиции частного капитала, застрахованные золотом. Но, похоже, он носил чисто политический характер и ведал о нем ограниченный круг лиц, имеющих влияние во всем мире.

Полковник излагал перед «папой» все официальные версии и получал «добро» на разработку и реализацию. Интересно, что бы он сказал в связи с этой? И вообще, как он отнесется к тому, что Арчеладзе отыскал способ перекачки золота и исполнителей этой операции?

Первый вариант: объявит ее полным заумным бредом и отправит во внеочередной двухнедельный отпуск собирать опята в подмосковных лесах.

Второй вариант: получив доказательства перекачки амальгамы, решит, что отдел выполнил свою миссию и далее его существование нецелесообразно. Искать золото за рубежом станет ГРУ.

И третий, крайний вариант: из вишневого «Москвича» на сей раз бросят боевую гранату...

Американские сыскари просчитали все это, возможно, получили дополнительную информацию из надежных источников и исчезли.

Хорошо служить в частной фирме. Взять бы вот да приватизировать отдел!

Придется перед «папой» выказать свою растерянность и доложить ему только об исполнителях и контрольно-измерительной станции, не выдвигая никаких версий. Пусть «папа» сам подскажет, где искать злоумышленников...

Если выводы Арчеладзе верны, значит, его все равно держат за идиота.

Полковник отыскал квартиру Жабина и позвонил, машинально отметив время. Дверь открыла молодая женщина в бордовом вечернем платье. Помня неудачу с Птицеловом, Арчеладзе решил быть выдержанным и корректным.

— Я хотел бы увидеть Сергея Васильевича, — любезно проговорил он. — Мы с ним не знакомы, но у нас есть общие знакомые.

— Вот так, да? — кокетливо спросила женщина. — Пожалуйста, входите, — сняла цепочку и крикнула в глубь квартиры: — Сережа, к тебе пришли!

Она дала ему тапочки и проводила к двери боковой комнаты.

Жабин оказался матерым, породистым человеком лет пятидесяти. Одет был, несмотря на домашнюю обстановку, довольно аристократично и по-благородному чуть небрежно. Похоже, не зря называл себя Жабэном... Арчеладзе представился и получил в ответ фразу, только без кокетства:

— Вот так, да?

— Да, — подтвердил полковник. — Простите, что побеспокоил...

— Ничего, пожалуйста! — возвращая удостоверение, сказал Жабэн. — Чем могу служить?

— Вы работали в Третьем спецотделе Министерства финансов, — начал Арчеладзе. — И, наверное, хорошо знали Сергея Ивановича Зайцева.

— Да! — весело протянул Жабэн и включил телевизор. — Его у нас называли Птицеловом.

— Вы могли бы рассказать о нем? Нарисовать его, так сказать, психологический портрет?

— Да, разумеется! — Он по-барски развалился в кресле. — С точки зрения обывателя, это был честный и чистый человек. Весьма щепетильный в профессиональных делах и очень требовательный. Можно сказать, идеальный начальник. Но кто вглядывался в него глубже, кто имел тонкое зрение и умел улавливать едва заметные полутона, тот мог заметить очень много странного в его поведении и образе жизни. Это был самый скрытный человек, каких я встречал в жизни. Я долго пытался понять, кто он на самом деле, в чем суть его истинного состояния духа. И наконец вычислил его математическим путем.

— И кем же он оказался? — поддерживая выстроенную Жабэном интригу, спросил полковник.

— Наш Птицелов был масоном, — со знанием дела сообщил он. — Причем очень высокой степени посвящения.

— Кем-кем? — неподдельно изумился Арчеладзе.

— Масоном, членом тайной ложи.

— Как же вам удалось вычислить, если ложа тайная?

Жабэн снисходительно улыбнулся:

— Дорогой полковник! В мире очень много тайн, которые объясняются очень легко, если имеешь представление о том, кто управляет миром. Да будет вам известно: во всех государствах контрольные функции над золотым запасом осуществляют только масоны. Они единственные знают истинное состояние дел и, сообщаясь между собой, формируют геополитику.

— Любопытное заключение!.. А кроме расчетов, есть ли у вас фактические доказательства принадлежности Птицелова к тайной ложе?

— Вот так, да? — уточнил Жабэн. — Хорошо, отвечу — есть. Мы жили когда-то с Сергеем Ивановичем в соседних квартирах. Признаюсь вам, я подсматривал за ним. Да, и не стеснялся этого. Вы ведь не стесняетесь, когда подслушиваете и подсматриваете? — засмеялся он. — Все электрические розетки наших квартир имели под собой сквозное отверстие. Можно было наблюдать практически всю жилплощадь... Да! Так вот однажды к Птицелову пришел совершенно незнакомый ему человек. Предъявил ему свое обручальное кольцо и был принят как высокий гость. Причем разговор велся на эзоповом языке, непонятном для непосвященных.

— Как же вы поняли его? — спросил полковник, будто бы увлеченный рассказом.

— А я его не понял! — признался Жабэн. — Легче было понять птичек в его квартире. Ну что можно подумать, если слышишь такой диалог: «Марс не простит Венеру! Пусть тогда Венера обратится к Урану; Уран возмущен и требует выстелить ему путь сорной травой». Абракадабра!

— Вы правы, — согласился полковник. — Скажите, а вы один возили амальгаму в Ужгород?

Жабэн сделал недоуменное лицо:

— Кого? Амальгаму?

— Да-да, на контрольно-измерительную станцию нефтепровода.

— Простите, полковник, — он развел руками. — Это тоже абракадабра.

— Почему же?

— Потому что я никогда не возил альмагаму в Ужгород.

— Куда же возили?

— Никуда! — засмеялся Жабэн. — Почему я должен был ее возить?

Полковник улыбнулся и дотронулся до руки Жабэна:

— Дорогой Сергей Васильевич... Я знаю, вы давали подписку. Но мне можно говорить все. В этом нет криминала.

— Я совершенно не боюсь криминала. Но удовлетворить ваше любопытство не могу, потому что никогда не имел дела с амальгамой. С золотом — да. В виде амальгамы оно никогда не поступало на объект.

— Но вывозилось с объекта!

— Увольте, дорогой полковник, — это мне неизвестно.

— А вот один наш общий знакомый утверждает, что именно вы сопровождали около сорока тонн амальгамы в Ужгород, — мягко напирал полковник.

— Кто же мог такое сказать? — искренне изумился Жабэн.

— Юрий Алексеевич Молодцов.

Было заметно, как Жабэн напружинился и взгляд его медленно потускнел. Он сделал большую паузу.

— Теперь мне все понятно...

— Что именно?

— Простите, полковник, весьма сожалею. Однако я отказываюсь отвечать на ваши вопросы, — скорее всего, он перестал играть. — Вы проницательный человек и должны понять меня. У меня молодая жена, хорошая квартира, пенсия. Я не хочу лишаться всего этого.

— Вас никто этого не лишает!

— Да, но меня лишат жизни.

— Кто? Вам кто-то угрожает?

— Кто — вы спрашиваете? Наверное, тот, кто лишил жизни Юрия Алексеевича, — проговорил он и, прочитав вопрос в глазах Арчеладзе, добавил: — Представьте себе, это так. Сегодня утром Молодцова нашли мертвым в собственном подъезде.

— Этого не может быть!

— Наверное, вам легко проверить, — развел руками Жабэн. — Вот телефон. Позвоните в милицию.

Он редко терял самообладание. Тут же на какое-то время полковник услышал звон в ушах и ощутил, как ослабели мышцы.

— Теперь я понимаю, за что убили, — будто бы успокаивая Арчеладзе, сказал Жабэн. — Он тоже был масоном. А они не прощают измены...