"Нокаут" - читать интересную книгу автора (Васильевич Сидельников Олег)

Глава XI. Заветная книга

Бешено рыча, мотоцикл жрал километры с жадностью и неистовством голодного цепного пса, дорвавшегося до вареной печенки. Ветер наотмашь хлестал Винокурова по щекам, застилал слезами глаза; бесконечные ряды молоденьких тополей по обочинам шоссе превратились в сплошной сверкающий и прозрачный забор Начальник штаба и казначей, то и дело взлетая высоко вверх над багажником, мертвой хваткой вцепился в своего шефа. Зажмурив глаза, он прижимался к Винокурову, словно к любимой девушке в канун долгой разлуки.

Пугая редких пешеходов, беглецы в каких-нибудь пятнадцать минут домчались до границы опасного района, затем, беспрерывно меняя направление, миновали еще два района. Дорога пошла на подъем. Сергей Владимирович сбавил ход, въехал на подвесной хрупкий мостик. Внизу шипел и ерепенился широкий бурный сай.

Винокуров слез с мотоцикла и огляделся. Вокруг — ни души. Слева расстилались огромной изумрудной скатертью пастбища, справа — врезалась в бездонное небо громада подернутых дымкой гор, разбежались во все стороны от могучих вершин зеленовато-желтые холмы. Кажется: бушевала здесь некогда невиданная буря, вздымая и сталкивая гигантские валы, и вдруг, словно по мановению волшебной палочки, замерла, достигнув, своего апогея. Застыли чудовищные волны, поросли травой, кустарником, деревцами, а те, что вонзили вершины в самое небо, оделись в гранит, окаменев в вековом молчании.

— Слезайте, мужественный лорд, приехали, — промолвил мрачно Сергей Владимирович. — Кому говорят!

Мощная рука шефа бесцеремонно схватила Сопако за шиворот, сдернула с багажника. Неуклюже перебирая затекшими ногами, Лев Яковлевич с тоской смотрел на Винокурова, возившегося у машины. Вот он приподнял ее, перекинул через перильца переднее колесо, схватился за багажник и рывком сбросил мотоцикл в мутную пенящуюся воду.

— Теперь ваша очередь, — Винокуров сделал приглашающий жест. — Прыгайте, лейборист-неудачник. Сопако попятился.

— Ладно, — сжалился Сергей Владимирович, — так и быть, существуйте. Дарю вам приятную возможность написать свои мемуары — полное собрание преступлений. Придется много потрудиться. Ведь только последнее ваше уголовное дело насчитывало много томов.

Путники перебрались через мостик. Воздух родниковой чистоты, пьянящий запах трав, полевых цветов и прибрежных ив бередили, волновали душу Винокурова. Сопако нестерпимо захотелось есть, и он поведал шефу о своих эмоциях.

— Кто не работает — да не ест! — отрезал Сергей Владимирович. — Кого вы там изображали, думаете, лорда? Черта с два! Ненормального, одержимого манией преследования, средневекового турецкого придворного, ожидающего порки и прочих аристократических развлечений в награду за попытку строить глазки триста пятьдесят седьмой жене султана.

— А тот Саидов на мотоциклете был… тот Саидов? — осмелился задать вопрос Лев Яковлевич.

— Нет, вы все-таки дикарь. Пятница. Какое тупоумие! Тот Саидов, конечно, был и остается тем Саидовым. Ваше счастье, однако, что Саидов номер два не имеет ничего общего с нужным нам председателем «Маяка». Итак, предстоит последний решающий удар. Я неслучайно гнал мотоцикл именно в этот горный район. До Карима Саидова номер три, владельца заветной книги, каких-нибудь полтора десятка километров. Готовьтесь к встрече с бульдогом.

Они шли под стрекот кузнечиков. Шли, обжигаемые солнцем, пыль клубилась под их ногами. Их губы потрескались, языки стали шершавые как наждачная бумага. И все же они шли. В Винокурове взыграла желчь. Он без конца отпускал ехидные замечания Льву Яковлевичу, доказывал, будто бы именно Сопако, и никто другой, повинен в провале, ибо бросился в бегство, язвил по адресу колхозников.

И все же в душе Винокурова шевелилось легкое беспокойство. Сергей Владимирович чувствовал, что занимается самоуспокоением.

— Подумаешь, разборчивые какие, — ворчал он. — Лейбориста не того подали. А где я возьму настоящего?.. Эх, вот они, плоды всеобщего, обязательного и к тому же образования. Пошутить нельзя… «Фаунтлероя» даже читают, политикой интересуются. Лучше бы коран штудировали.

Сопако стал отставать. Переживания в злополучном колхозе «Маяк», фантастический гон на мотоцикле, скребущие, как мышиные лапки, позывы голода подкашивали его силы. Сергей Владимирович обернулся и, изумленно посмотрев на Сопако, воскликнул:

— Когда вы успели так похудеть? Удивляюсь. Вы, наверное, сделали это умышленно, дабы не быть опознанным девушкой-энциклопедисткой Кумри Файзиевой и ее седобородым бригадиром.

Неожиданно Лев Яковлевич сошел с дороги и лег плашмя на траву.

— Не могу больше. Не надо миллиона, — начальник штаба вздохнул и закрыл глаза.

— Но-но! — угрожающе сказал Винокуров. — Учтите, исключение из известного рыцарского правила: в подобной ситуации — бьют и очень больно именно лежачего. Вставайте! Через полчаса будем на месте. Видите, вот он, кишлак.

Сопако повел мутными от изнеможения глазками и вдруг довольно резво вскочил на ноги. Он увидел корову, она паслась совсем рядом. Дивные очи коровы влюбленно взирали на Льва Яковлевича, мощное вымя, ощетинившееся сосками, напоминало морскую мину. Но мина эта содержала в себе не смерть и разрушение, а жизнь.

— Буренка… Буренка, — нежно проворковал лорд-неудачник, приближаясь к корове.

Сергей Владимирович с живейшим интересом наблюдал за маневрами своего спутника.

— Сцена обольщения, — комментировал он сложные маневры Сопако. — Так… очень психологично. Теперь погладьте бочок… На колени! На колени, вам говорят!

Лев Яковлевич припал к теплому вымени.

— Ах, какая трогательная картина. Мадонна с младенцем. Не дай бог, если сюда придет священный бык Апис.

Корова удивленно посмотрела на Льва Яковлевича, горестно вздохнула и отбросила от себя ногой ласкового, невиданного ею доселе, странного теленка.

— Черт с вами, — решил Винокуров. — Мне не хочется пока расставаться с начальником штаба. Доберитесь хотя бы до этого стога сена и отлежитесь, а я сбегаю в богом забытый кишлачок и достану поесть. Кстати, о кишлаке. У меня не выходят из головы те «Маяки», номер один и два. Это наверняка образцово-показательные колхозы: с телевизорами и прочими пропагандистскими штучками. Так я пошел. Счастливо отлеживаться.

Час спустя Винокуров возвратился. На голове его красовалась «кэпа», которую он недавно грозился купить Льву Яковлевичу. Шеф держал в руках большой пакет и две бутылки пива. Физиономия шефа сияла.

— Насыщайтесь, безвольная личность, — он швырнул пакет и бутылки на сено. — Помните мою доброту.

Сопако набросился на свежие, еще теплые пахучие лепешки, масло, яйца и прочую снедь. В мгновение ока начштаба истребил съестное, и, запив пивом, блаженно улыбнулся. Он сразу же воспрянул духом.

— При вашем аппетите прямо-таки необходимо иметь миллион, — заметил Винокуров. — Что ж не поинтересуетесь, как поживает бульдог?

— Да, да… как он?! — с азартом воскликнул Лев Яковлевич, имея в виду владельца заветной книги.

— Его нет.

— Нет, — опечалился начальник штаба сообщением.

— Нет. Он сошел в Астрахани. Вот все, что удалось мне установить. Я говорю о бульдоге. Оказывается, он не принадлежал Кариму Саидову и сторожил Ницше в порядке личной инициативы.

Лев Яковлевич облегченно вздохнул, мелко, словно гривенники рассыпал, рассмеялся.

— Вы видели председателя?

— Наконец-то слышу разумные вопросы. Видел, конечно.

— А вдруг он нас узнает!

Шеф брезгливо поморщился:

— Эта гениальная мысль могла бы придти вам в голову несколько раньше, мой друг, когда мы собирались навестить первых двух Саидовых. Успокою: не узнает он нас, нет. Мы не показывались ему на глаза. Предпочитали следить за ним. И все же, как видите, — Винокуров церемонно снял «кэпу», — я предпочел во имя вашего золота расстаться со старинной бронзой своих волос. «Кэпа» для вас. Обещал ведь. Родная мать не узнает в ней своего Левочку. Я бы мог навсегда уложить того детину с кетменем, но не сделал этого. Я гуманист-прагматик. Пусть себе живет и рассказывает следователям, как один из двух уголовников обзывал его «штампом» и грозил сунуть под пиджак «перо». Компрэнэ? Понимаете?.. Уголовники… украли мотоцикл. Пусть и ищут уголовников. Но их все же могут искать. Вот почему я похож теперь на бывшего брюшнотифозного больного, а вам преподнес «кэпу». Между прочим, она стоит теперь всего тридцать семь рублей. Вышла из моды, должно быть. Снимите пиджак, он вызывает сомнение в реальности вашего головного убора.

Путь до кишлака преодолели стремительным марш-броском. Вдохновленный Сопако шагал резво, как дромадер. Сергей Владимирович философствовал и развлекал спутника разговорами.

— Досадно, — рассуждал Сергей Владимирович, — но факт: я плохо знаю местную деревню. В ней действительно произошли глубокие изменения. Кишлачок здешний не так уж забыт богом. Телевизионные антенны торчат, радио, дома новые, магазины, две школы, детский сад, клуб. Колхозников на «Победах» и «Москвичах» видел. Здесь, пожалуй, лорд-лейборист тоже успехом пользоваться не будет.

Винокуров чертыхнулся. Начальник штаба не разобрал в чем дело и спросил:

— Как вы сказали?

— Помянул недобрым словом двух этнографов, чей ученый труд я как болван штудировал от доски до доски. Они так умилялись, констатируя факт, что члены колхоза-миллионера уже умеют обращаться со швейными машинами и сидеть на стульях, есть вареное мясо и питать к детям нежные чувства! Этнографы исследовали образцово-показательный колхоз, рассудил я, что же делается в рядовых кишлаках! Там наверняка и по сей день автомобиль называют шайтан-арбой… Тоже мне ученые! Попадись они мне на глаза…

Наконец искатели сокровищ вошли в кишлак.

— Милости прошу к председателю, — пригласил Сергей Владимирович, указывая на просторный дом, выкрашенный розовой краской. — Домик цвета мечты.

— Ммы-м-гхм-мм… — замотал головой Лев Яковлевич.

— Не бойтесь, казначей. Я представился Саидову. Двое ученых этнографов изучают колхозный быт. Я доцент, вы профессор. Хотим до тонкости научно изучить обстановку и кухонную утварь раиса. Наденьте свои старообрядческие очки и не говорите ни слова. Можете сопеть и изредка произносить страшно ученое слово: «Гиппоплезиостегоцентавроптеродактиль». Я запишу его на бумажке… Вот, возьмите.

— Что оно обозначает? — поинтересовался Сопако.

— Кто его знает. Кажется, такого слова нет. Но доказать этого никто не может. В науке чуть ли не ежедневно рождаются не менее заковыристые словечки.

«Ученых-этнографов» в розовом доме встретили радушно. Карим Саидов (тот самый пожилой человек в тюбетейке, что ехал с ними на теплоходе) самолично открыл «этнографам» дверь.

— Салам, салам! — приветствовал он исследователей. — Рад познакомиться с профессором…

Саидов замялся и вопросительно посмотрел на Винокурова. Не успел Сергей Владимирович раскрыть рот, как «профессор» выхватил клочок бумажки и просипел громко по складам:

— Гип-по-пле-зи-о-сте-го-цен-тав-ро-пте-ро-дак-тиль!

Хозяин дома замер с протянутой рукой, в изумлении уставя на профессора небольшие карие глаза. Винокуров поспешил на выручку.

— Профессор Скукарев-Бурджанов очень рассеян, — пояснил «доцент». — Слово, которое он произнес, профессор изобрел сам, и означает оно им же самим изобретенную и научно обоснованную теорию функций… функций. В общем, это вам без специальной подготовки трудно понять, — Винокуров наклонился к уху Саидова и прошептал конфиденциально: — Мне думается, что и самому профессору не до конца ясна его теория. Очень сложно. Речь идет о взаимосвязи и взаимозависимости элементов туалета и растущего уровня сознания. Скажем, раньше дехкане завязывали брюки тесемками, а теперь застегивают их пуговицами. Очень важный фактор!.. Однако мы отвлеклись.

Исследователям столь не терпелось подвергнуть анализу председательский быт, что они отказались от угощения. Начали с кухни. Главную роль играл доцент, Скукарев-Бурджанов лишь сопел. Кухню осмотрели бегло.

— Современная кухня, — восторгался доцент. — О! Здесь даже холодильник. А сколько всего в кишлаке холодильников?

— Двадцать три, — отвечал Саидов, скрывая улыбку.

— Это открытие, мы сделали открытие! Слышите, профессор! Открыли в кишлаке двадцать три холодильника!

— Гип-по-пле… — начал было «профессор». Но его тут же перебил темпераментный доцент.

— А вы умеете обращаться с холодильником?.. Не улыбайтесь. Покажите. Мы сфотографируем. Это будет доказательством. Чтобы поверили. Речь идет о научных данных.

Саидов побагровел, ответил сдержанно и тактично, пояснив, что двери его дома и домов колхозников всегда гостеприимно распахнуты для ученых-этнографов. Однако позировать, «дабы зафиксировать факт», ни он, ни другие колхозники не имеют особого желания, так как в этом нет нужды. Придется исследователям исходить из предположения о том, что все вещи, имеющиеся в домах колхозников, вплоть до телевизоров и автомашин не представляют для их владельцев неразрешимой загадки.

— Хоп майли, — как говорят здешние жители, а по научному — аборигены, — неохотно согласился «доцент». — Жаль, но что поделать! Наука требует жертв.

— Вы хотите сказать, будто бы становитесь жертвой науки? — серьезно спросил хозяин дома.

В дальнейшем исследование проходило в бешеном темпе. Почти бегом пробежали спальню, наспех осмотрели столовую и детскую, где долговязый подросток и девочка в косичках готовили уроки.

— Дети, — представил их председатель. — Мои дети. Не угодно ли зафиксировать научный факт на фотопленку?

«Доцент» оставил без внимания язвительное замечание. Исследователи достигли кабинета. Здесь они словно преобразились. «Доцент» долго и скрупулезно изучал стеллажи с книгами. За ним последовал «профессор». С него словно ветром сдуло сонную одурь и рассеянность. Профессорские глаза ощупывали каждый корешок книжки, он попытался даже взобраться на лесенку, однако заботливый «доцент» не позволил ему рисковать и чуть ли не силой усадил в кресло.

Хозяин предоставил этнографам изучать его коллекцию книг и вышел в соседнюю комнату позвонить по телефону безвестному товарищу Ульджабаеву, которого приглашал к себе потолковать относительно распределения средств на авансирование колхозников.

Винокуров не замедлил использовать благоприятный момент. Мигом выхватил он из плотного ряда книг уже примеченное им сочинение Фридриха Ницше «Такъ говорилъ Заратустра» в темно-буром потрепанном переплете, еще раз проверил титульный лист: на пожелтевшей бумаге псевдоготическим шрифтом значилось: «Книга для всехъ и ни для кого. Переводъ с немецкого Ю. М. Антоновского. Третье издание. С-Петербургъ, 1907».

— Все правильно, — улыбнулся Сергей Владимирович и сунул книжку в боковой карман.

Послышались шаги. В дверях показался хозяин.

— Прошу к столу, — немного напыщенно предложил Саидов. — Не отказывайтесь, для нас это большая обида будет.

«Доцент» взглянул на часы и округлил глаза.

— Профессор! — воскликнул он, хватаясь за голову. — Профессор, мы безнадежно опаздываем. Через полтора часа необходимо выступать на экстренном заседании Ученого совета. А дорога — добрых два часа. Не обессудьте, товарищ Саидов. Как-нибудь в другой раз разломим лепешку и бутылочку «Столичной» раздавим… Однако прощайте. Спасибо за ценный материал.

Как ни настаивал на своем Саидов, «доцент» оставался непреклонным. Он почти силой вытащил из дому ученого старца, предвкушавшего радости ужина и, поспешно откланявшись, увел с собой рассеянного «профессора».

Сопако и Винокуров спешили к уже знакомому стогу. Над головами их бесшумно и страшно витали привидениями летучие мыши. Холодным нездоровым светом поблескивала луна.

Стало прохладно. Лев Яковлевич шагал рядом с шефом, время от времени трогая его за пиджак, скрывший бесценный для него труд, и восклицал:

— Попался голубчик! Попался. Это говорю вам я.

Распирало от радости и Сергея Владимировича. Он даже не обрывал Сопако, убеждавшего, как встарь, будто бы все, о чем бы он, Лев Яковлевич, ни говорит, — говорит именно он, а не кто-нибудь другой.

Искатели сокровищ достигли стога. Винокуров достал из карманов книжки Ремке, Локка и Ницше, карманный фонарик и флакон с зеленоватой жидкостью.

— Сам изготовил, — пояснил он, показывая Сопако граненый флакон, — из фотохимикатов. — Затем Сергей Владимирович еще раз полюбовался книжками, открыл локковы «Мысли о воспитании». На оборотной стороне обложки ему бросилась в глаза любопытная подпись:

Ниже красовалась следующая ведомость.

— М-мда, — улыбнулся Винокуров. — Полное неуважение господ офицеров-воспитателей кадетского корпуса к великому, но непоследовательному философу-материалисту. Один лишь штабс-капитан Дунин-Барковский денек подержал книгу, причем в прочтении не расписался. О! Этот офицер был, по всей вероятности, человеком чести.

Лев Яковлевич изнемогал от нетерпения.

— Скорей, скорей! Это говорю вам я… проявляйте и закрепляйте, черт возьми, всю эту философию.

— Не спешите, мой юный друг. Философия — наука сложная.

Винокуров, не торопясь, вынул из флакона пробку, раскрыл сочинения Локка на сороковой странице, Ремке — на семнадцатой и Ницще — на странице сто пятьдесят шестой.

— Великолепный афоризм, гражданин казначей, — Сергей Владимирович направил луч фонарика и прочитал:

В этом смысл жизни. Как у вас обстоят дела хо стаканами, мистер Пятница?

— Скорей! Это…

— Вы мне говорите. Сию минуту, не падайте в обморок.

Сергей Владимирович залил страницы зеленоватой жидкостью, и на них между строк проступили цифры. Много цифр.

— Это еще не доходы, казначей, — улыбнулся Винокуров кривой улыбкой. — На странице сорок девятой Ницше меж последних строк… Ага вот они:

Тоже отличная мысль… Здесь ключ к расшифровке. Проявим его… Очень хорошо… Ключ несложный. Начнем пожалуй, как частенько говаривает в оперном театре Владимир Ленский.

Затаив дыхание, Лев Яковлевич следил, как на листке блокнота шеф, удовлетворенно мурлыкая, выводил новые цифры и какие-то слова, которые располагал столбиком.

— Где деньги?! Где?! — Сопако цепко вцепился в каменные плечи Винокурова.

Сергей Владимирович стряхнул с себя старика и, выразительно постукав карандашом по блокноту, торжественно возвестил:

— Деньги, слава, почет, власть — здесь!