"Аметистовый венец" - читать интересную книгу автора (Дэвис Мэгги)

11

Констанс не спалось. Кровать была жесткая, келья, в которую ее поместили, очень холодная, даже накинутый поверх одеяла меховой плащ не помогал ей согреться.

Когда Констанс ложилась спать, к монастырским воротам подошел рыцарь Карсфу и попросил, чтобы она разрешила заночевать своему эскорту в деревне. Констанс дала позволение, хотя и знала, чем вызвана подобная просьба. Конечно, рыцарям приятнее было находиться по соседству с деревенским трактиром, чем с монастырской стеной.

Забравшись под одеяло, Констанс слышала обрывки разговоров и шаги в доме для гостей, где ночевали подруги Дианы Доль. Когда они наконец угомонились, в коридорах послышалось шушуканье и хихиканье. Констанс догадалась, что это молодые девушки направляются в находящийся во дворе нужник. Своего рода вечерний ритуал.

Ночные часы тянулись медленно. Она нуждалась в отдыхе, но никак не могла заснуть. После долгого путешествия из Баксборо Констанс испытывала сильное утомление, почти изнеможение, ее мучительно терзал вопрос: зачем король приглашает ее в Винчестер, к тому же ее снедала тревога: не носит ли она под сердцем ребенка белокурого пленника. Ее мысли, взбудораженные рассказом тети о судьбе Абеляра и Элоизы, все никак не успокаивались.

Господи, думала она, ворочаясь на жесткой кровати и стараясь плотнее завернуться в одеяло, кого может оставить равнодушным такая трагедия? Когда тетя досказала ей все, что знала, она долго плакала, думая об Элоизе и ее ребенке. Даже о Пьере Абеляре она не могла думать без слез.

Констанс не решилась спросить, не было ли в окружении Пьера Абеляра школяра по имени Сенред. Любопытно, что история, рассказанная тетей, почти во всех подробностях совпадала с тем, что она слышала от отца Бертрана.

В то утро, когда распространилось известие о предательской расправе, учиненной над Пьером Абеляром в его собственной спальне, весь Париж был ошеломлен и охвачен справедливой яростью. Возглавляемая его учениками толпа нашла Тибо, который впустил наемников Фулберта, ослепила и кастрировала его. Самозваный дядя Элоизы каноник Фулберт укрылся в кафедральном соборе.

Лежа в темноте, Констанс никак не могла справиться с дрожью. Из того, что рассказал отец Бертран, она сделала вывод, что Сенред был одним из этих ожесточенных мстителей. Она не могла думать об этом без отвращения.

Поблизости не было никого, кто мог бы остановить эту озверелую толпу, никого, кто мог бы прийти на помощь Пьеру Абеляру. А он лежал, испытывая сильнейшую боль, глубочайшее возмущение по поводу того, что с ним сделали. Приводя его собственные слова, он стал тем «нечистым зверем», о котором упоминается в Библии, то есть кастратом.

Буйства, учиняемые студентами на парижских улицах, смятение бессильных хоть чем-либо помочь друзей не только не утешили Абеляра, но и усугубили его и без того невыносимое отчаяние. Аббатиса Алис полагала, что к нему тотчас же примчалась Элоиза, но он отверг все ее утешения, все изъявления любви. Абеляр так глубоко переживал свой позор, что все происшедшее впоследствии казалось просто невероятным.

Для кумира нотр-дамских коллежей не оставалось другого выхода, кроме как принять святой обет, стать священником и удалиться в монастырь Сен-Дени. Как человек честный, Абеляр открыто признал, что поступать так его принуждает не преданность богу, а желание укрыться в своем отчаянии подальше от суетного мира. Могущественные друзья договорились о сокращении подготовительного срока, необходимого для поступления в любой монастырь. Затем он стал уговаривать Элоизу, чтобы она приняла святой обет и поступила монахиней в аржантейский монастырь.

Много дней он уговаривал, увещевал, умолял ее, иногда даже прибегал к угрозам. Когда слух о том, что задумал Абеляр, распространился повсюду, ее бывшие учителя, и те, что знали ее еще по Провансу, и те, что вообще не знали, завалили ее письмами. Ведь она еще такая молодая, ей всего девятнадцать лет, писали они, к тому же такая красавица да еще и одарена таким блистательным умом, мыслимое ли дело – в самом расцвете молодости и сил затворяться в монастыре?

Но Абеляр все-таки добился своего. Элоиза сказала, что уходит в монастырь не ради любви к богу, а ради любви к Пьеру Абеляру.

– Он был ее богом, – сказала тетя. – Аббатиса Бертольде выразила в словах то, что мы и так знали. Элоиза готова была последовать за своим возлюбленным хоть в ад. Но в монастырь она не хотела идти, она не хотела разлучаться ни с этим миром, ни с ребенком, ни со своим любимым, поэтому именно монастырь стал для нее истинным адом.

Особенно убивало Элоизу то, что Абеляр требовал, чтобы она первая приняла обет. Одержимый мыслью, что она должна принадлежать лишь ему, что в ее жизни не может быть никакого другого мужчины, стоя в глубине собора, он наблюдал, как она принимает священный обет. Только после того, как она поселилась в монастыре, Абеляр и сам принял обет и затворился в монастыре Сен-Дени.

– Элоиза любила Абеляра беспредельно, – сказала маленькая аббатиса, – поэтому недоверие, выказанное Абеляром, разбило ей сердце.

Констанс хорошо понимала безумную ревность, которую испытывал Абеляр. Она только недоумевала, почему все произошло именно так, а не иначе. Даже тетя не преминула заметить, какие странные прихоти проявляет порой судьба. Трудно понять, почему многие из могущественных друзей Абеляра так торопились упрятать его в Сен-Дени, а Элоизу – в ее старый аржантейский монастырь.

– Ты спрашиваешь почему? – Тетя подняла брови. – Я думаю, что слишком много высокопоставленных служителей церкви были заинтересованы в том, чтобы отделаться от них обоих. В их глазах Элоиза была самым подходящим орудием для низвержения Абеляра. Мы ведь знаем, что устами святого Иеремии, святого Августина и святого Павла церковь обличает греховный соблазн, исходящий от женских тел. К тому же у Абеляра было не меньше врагов, чем друзей. Аббат Бернар Клерво считает его диким, необузданным человеком, если не еретиком, представляющим прямую опасность для святой церкви.

– В самом деле?

– Ха! – Аббатиса выразила таким образом свое неодобрение. – Этого, вероятно, не знает и сам Абеляр. Его последний трактат «De Unitate et Trinitate Divina» был сожжен на костре, теперь он является источником беспокойства в Сен-Дени, куда имели неосторожность его принять.

Пьер Абеляр очень быстро обрел вновь всю поразительную мощь своего интеллекта и не преминул бросить вызов властям. Прежде всего он заявил, что изучение историко-теологических трудов святого Бида утвердило его в мысли, что монастырь назван не в честь Сен-Дени, а в честь совсем другого человека – Дионисия, члена ареопага. Более того, он выступил с гневным разоблачением нечистой, распутной жизни, которую, как он утверждает, ведут аббат и монахи.

– Возможно, так оно и есть, – пожав плечами, признала аббатиса Алис. – В сугубо мужском обществе случается всякое, и монастыри в этом отношении не исключение. Однако монахов явно привлекала красота Абеляра, ничуть не поблекшая в его падении. Особенно привлекала она аббата. Все это было пять лет назад. После того как состоялось церковное разбирательство, его обвинения по поводу распутной жизни, которую якобы ведут монахи, естественно, не подтвердились, и он снова вернулся к преподавательской деятельности.

Его бывшие парижские студенты с нетерпением ожидали возвращения своего кумира; в надежде на то, что он опять откроет свою школу, приехали и многие молодые люди из провинции. Один из влиятельных богатых покровителей Абеляра подарил ему участок земли на востоке, около Бургундии, вместе с ним туда поехали сотни его прежних учеников. Они разбили лагерь прямо в открытом поле и организовали школу риторики.

– Ты хочешь знать, что происходило тем временем с Элоизой?

Аббатиса отвернулась:

– Прежде чем принять обет и отправиться в аржантейский монастырь, она захотела в последний раз увидеть своего ребенка. Прощаясь с ним, она горько плакала.

Сейчас Элоиза стала уже приорессой аржантейского монастыря, но так и не примирилась со своей судьбой. По-прежнему она любит Пьера Абеляра.

Констанс села на кровати. В коридоре слышался какой-то шум. Сердце ее забилось, она внимательно прислушалась. И поняла, что это звуки шагов пожилых монахинь, которые, как объяснила ей аббатиса, идут на молитву. Было три часа ночи.

Она с состраданием подумала о женщинах, которые глухой ночью молятся в ледяной часовне. И, конечно, об Элоизе. И вдруг не удержалась, заплакала. Сперва беззвучно, затем ком в горле стал разрастаться, сердце словно стиснуло стальным обручем, и вдруг она разрыдалась громко, взахлеб, словно дитя.

Сидя на кровати во тьме, закрыв лицо руками, Констанс долго лила слезы. Она оплакивала несчастную судьбу Элоизы и ее ребенка, беды, павшие на голову Абеляра. Горько сожалела о безумном Сенреде, скитающемся по стране, изливающем свое горе и гнев, вызванные потерей горячо любимого бога, сожалела о ребенке Сенреда, которого, возможно, носит под сердцем. Впечатление было такое, будто нахлынувшая из Парижа волна каких-то неведомых чувств затопила их всех.

Вновь она легла уже совершенно опустошенная, слезы ее иссякли. И вдруг она почувствовала, что-то случилось. Выпрямившись в постели, она отбросила одеяло и увидела на своей рубашке алое пятно. Стало быть, месячные начались.

Утром глаза у нее были опухшие, вид такой, будто она провела бессонную ночь. Как обычно в такие периоды, Констанс чувствовала себя совершенно беспомощной. Молясь в часовне, она боялась заснуть прямо стоя.

После молитвы они с тетей Алис пошли осмотреть лошадей. Ее слуги загружали повозки, сгибаясь под тяжестью вещей, в холодном воздухе клубилось их дыхание. Рыцари уже вернулись с ночлега и стояли в ожидании на дороге. Низко стелющийся по земле туман окутывал ноги лошадей. Они слышали, как монастырские послушницы поют мессу. Новая отшельница и ее нарядно одетые подруги еще не появлялись. У ворот с худой, как щепка, девочкой стоял оборванный виллан.

– Уходи, – сказала ему аббатиса. – Что ты приходишь сюда чуть ли не каждый день? Я же сказала, что ничем не могу тебе помочь.

Девочка спряталась за спину отца, тот сказал что-то, чего Констанс не расслышала, и умоляюще протянул руку.

– Что ему надо? – спросила Констанс.

Аббатиса сердито отмахнулась:

– Он не может ее прокормить. Засуха уничтожила весь урожай, а у него дома еще несколько таких же голодных детей. Он хочет, чтобы я взяла его дочь в монастырь. Но времена сейчас тяжелые, нам и своих-то трудно прокормить.

Констанс подумала о своих дочерях. Оди была примерно такого же возраста.

– Я могу взять ее только на кухню, – сказала тетя. – Ученицы платят за свое обучение.

– Тогда возьмите ее на кухню, – сказала Констанс. – Я пришлю для нее немного денег.

– Ты хочешь, чтобы в наш монастырь нескончаемым потоком повалили голодные дети? – вскинулась тетя. – А именно это и произойдет, племянница, если я возьму девочку Дюрана. В селении полно голодных, каждый день их отводят в лес и там покидают на волю судьбы.

– Тогда я дам денег на содержание пятерых, – упрямо сказала Констанс. – Сроком на один год. Чтобы кормить и одевать пятерых маленьких девочек, вряд ли понадобится много денег, – сказала она.

– Обещаешь? – спросила аббатиса.

– Обещаю.

Пока Констанс садилась на свою кобылу, тетя держала для нее стремя.

Маленькая аббатиса подошла ближе, оглянулась, чтобы удостовериться, что поблизости нет никого, кто мог бы подслушать их разговор.

– Для чего ты так подробно расспрашивала меня о Пьере Абеляре и его жене? Что за этим кроется?

Констанс изобразила бледное подобие улыбки.

– Да нет, ничего особенного. Просто мне было любопытно.

Тетя нахмурилась:

– Не надо мне лгать, у тебя это плохо получается. Женщина чаще всего не может говорить откровенно лишь по одной причине – из-за мужчины.

Прежде чем Констанс успела что-нибудь возразить, тетя добавила:

– Я знаю, что король дал тебе позволение не выходить замуж три года. Ты постоянно напоминаешь об этом всему миру. Но ты, видимо, не хочешь воспользоваться этой передышкой?

Констанс покраснела. Она дернула лошадь за гриву, та заржала и попятилась. Аббатиса отпустила поводья.

– Не будем говорить об этом, тетя. Да и какое это имеет значение? – Она почувствовала, что выдает свою тайну. – Все равно я никогда его больше не увижу.

Она медленно вывела кобылу из ворот на дорогу, где уже стояла в ожидании колонна рыцарей. Тут они с тетей простились. Констанс нагнулась, тетя благословила ее и поцеловала в холодную щеку. Туман начинал постепенно рассеиваться, день обещал быть ясным и морозным.

Отъехав от монастырей Святой Хильды и Святого Дунстана, они повернули на юг. Прогуляв в трактире всю ночь, рыцари двигались вяло, с трудом. Карсфу ездил взад и вперед вдоль колонны, на все лады ругая тех, кто продолжал дремать в седле. Он исподтишка поглядывал на Констанс, которая, однако, и сама держалась не слишком бодро.

«Как скучно без детей, – сонно подумала она. – Не с кем даже поговорить. Если, конечно, не сесть в задний фургон, вместе со служанками». Но она предпочитала ехать на своей кобыле.

Дорога пошла вниз, к болоту, под ногами лошадей вновь заклубился туман. Вдруг до них донесся стук копыт и звон уздечек. Карсфу крикнул, чтобы колонна приняла вправо.

Из тумана выехали рыцари, и отряд Констанс остановился у обочины, пропуская их. Незнакомцы молча продолжали ехать. Все в полированных стальных шлемах и в стальных кольчугах с белыми туниками поверх них. Все вооружены пиками с белыми флажками.

Странный, призрачный отряд. Слуги в фургонах смотрели на них с широко раскрытыми ртами, некоторые крестились. В тишине слышался лишь стук копыт, да падали сгустившиеся из тумана капли.

Незнакомцы смотрели прямо вперед, глаза у них были как каменные. Только их предводитель в шлеме с развевающимися белыми перьями взглянул бледными глазами на Констанс и тут же отвернулся.

Кто-то из людей Констанс тихо выругался. Через несколько мгновений десять больше похожих на призраков рыцарей скрылись в тумане.

Карсфу подскакал к Констанс. Она заставила себя улыбнуться.

– Это что, люди или загробные тени?

– Это германцы. – Он обернулся и посмотрел вслед уехавшим. – Провалиться мне на этом месте, если это не императорские рыцари. Но что они тут делают, в этих краях?

Констанс зевнула:

– Хвала богу и святым, что они ищут не нас.

Она ударила свою кобылу пятками. Им надо ехать и ехать, а привал они смогут сделать только в полдень. Констанс чувствовала себя не очень-то хорошо, странная грусть овладела ею. А, пожалуй, было бы неплохо иметь еще одного ребенка, промелькнула у нее мысль. После того как она убедилась, что ребенка не будет, она могла думать об этом спокойно.

Впереди колонны какой-то рыцарь завел песню. Солнце вдруг озарило болота ярким светом, и все вокруг засверкало от капель росы.

«Хорошо бы остановиться на привал еще до полудня», – подумала Констанс. Она боялась, что не выдержит долгой езды и уснет прямо в седле.

Перед большим залом в замке графа Харфорда стояла небольшая группа акробатов, фокусников и шутов. Те, что были одеты полегче, в частности акробаты, ежились под порывами холодного ветра, который кружил по двору и вдоль крепостных стен. Солнце уже садилось, становилось все холоднее.

Высокий белокурый человек в короткой атласной курточке катал по костяшкам пальцев медную монету, чтобы даже в этом холоде сохранить гибкость рук. И вдруг быстрым движением вытащил монету из уха карлика, стоявшего рядом с акробатами. Тот, не поворачиваясь, хлопнул себя по голове и злобно выругался.

Громкий смех в зале приветствовал появление комедиантов, размалеванных мужчин в париках и длинных платьях, которые должны были разыграть неприличный фарс под названием «Троянские женщины».

Тьерри де Инер увидел, как монета исчезла в пальцах жонглера, чтобы тут же появиться вновь.

– Вот это и называется ловкостью рук, – сказал он с восхищением. – Фокусы с монетами принесут тебе много монет. Однако не советую показывать эти фокусы Харфорду. Граф ненавидит фокусы, а вот графиня их обожает. Вытащи несколько монет из-за ее корсажа. Она достаточно стара, чтобы такой фокус привел ее в полный восторг.

Высокий человек некоторое время молча рассматривал его. Затем сказал:

– Де Инер?

Де Инер вгляделся в белокурого жонглера. Свет, пробивавшийся из открытой двери, падал на него лишь сбоку.

– Знакомый голос. Ба, да это же Сенред. Сенред! Да упасет нас от бед святой Георгий, что ты делаешь здесь, так далеко от Парижа?

– Я мог бы задать тебе тот же самый вопрос, – отпарировал жонглер.

– Врать не стану. Как и ты, пытаюсь чем-нибудь прокормиться. – Из-под своего длинного серого камзола Тьерри вытащил несколько трубочек тонкого пергамента. – Сейчас в Англии все буквально гоняются за всем, что носит на себе отпечаток хорошо образованного ума, хотя бы это и нагоняло на них скуку. Сперва я очень быстро читаю отрывки из «Метаморфоз» по-латыни, затем, со всякими драматическими прикрасами, – на французском языке, столь любимом знатью, после чего перехожу на саксонско-английский: это предназначается для задней части зала. А ты выглядишь совсем неплохо.

Тьерри внимательно осмотрел атласную куртку Сенреда, шерстяные бриджи и модные красные сапоги.

– Кроме фокусов с монетами, чем ты еще намерен сегодня заниматься?

– Мои одежды, которые кажутся тебе нарядными, – подарок от одного валлийского друга, – сказал Сенред. – Он где-то их украл, прежде чем возвратиться в свои родные горы… Если в зале будет достаточно спокойно, я спою отрывки из «Песни о Роланде». Это вдохнет смелость в тех, кто уже успел напиться, и пробудит в них желание выпить еще чего-нибудь покрепче. Я думаю, все это отнюдь не так трудно, как развлекать публику чтением стихов Овидия.

Тьерри пожал плечами.

– Я ограничиваюсь лишь строками о любви. – Поколебавшись, он добавил: – Ты, вероятно, знаешь, что Пьер Абеляр строит часовню и на помощь ему стекаются сотни студентов. Абеляр еще никогда не был так популярен, как сейчас, и вражда Бернара Клерво только прибавляет ему популярности. Ты видел его… после той ночи?

В голубых глазах Сенреда появилось отчужденное выражение.

– Перед тем как покинуть Париж, я побывал у него. Нам нечего было сказать друг другу… Скажи мне, де Инер, – добавил он изменившимся голосом, – ты что-нибудь слышал о ней? Как она поживает?

Акробаты вошли в зал, очередь, во главе которой они стояли, продвинулась. Сенред и де Тьерри тоже сделали несколько шагов.

Свет ударил в лицо де Тьерри. Чувствуя на себе пристальный взгляд этих необыкновенно живых глаз, он растерянно сказал:

– Она теперь приоресса аржантейского монастыря. Все еще дивно хороша собой. Все еще любит его. Все еще глубоко несчастна. Говорят, что он не написал ей ни одного письма, ни разу не попытался увидеть. Видимо, он решил полностью вычеркнуть ее из своих мыслей.

Из зала до них донеслись аплодисменты, публика хлопала акробатам. Тьерри взял его за рукав.

– О тебе говорят, что ты скрылся, поклявшись больше никогда не возвращаться. А ведь ты был нашей сверкающей звездой, второй после Абеляра. А еще говорят, что ты…

Глаза Сенреда холодно сверкнули.

– Что я свихнулся.

Тьерри вздрогнул:

– Обещаю тебе опровергнуть эту ложь, когда вернусь на юг. Я всегда был уверен, что это неправда. Те из нас, кто знал тебя еще по Нотр-Даму, всегда считали, что это только ложный слух.

Сенред достал еще одну монету. Пожонглировал несколькими сразу.

– Но ведь я в самом деле был сумасшедшим. Я и сейчас еще не в себе. – Он помолчал с угрюмым видом. – Ты просто не видел, в каком состоянии я был.

Молодой школяр нервно поежился.

– С тобой никогда не знаешь, когда ты говоришь всерьез, когда шутишь. Так было и в Париже. – Внезапно он оживился: – Послушай, после окончания пиршества в замке Харфорда ты должен пойти вместе со мной. Все трубадуры, лицедеи и комедианты на Рождество отправляются ко двору короля Генриха. Там будет много наших. Рождественские праздники продлятся аж за Крещение, если король опять не впадет в меланхолию. – Тьерри еще раз окинул взглядом своего собеседника. – Ты высокого роста, очень силен. И сможешь заработать приличные деньги, если будешь участвовать в карнавальном празднике. Ты же можешь сыграть рождественского шута.

Сенред убрал монеты.

– Какой же ты простодушный человек, Тьерри. Откуда тебе знать, был ли я в здравом уме или нет? – Глядя на озадаченное лицо школяра, он рассмеялся: – Успокойся. Я сыграю рождественского шута и, можешь не сомневаться, сыграю прекрасно. И я достаточно здоров и силен, чтобы выдержать побои. Где будет развлекаться двор в этом году?

Тьерри со скатанными пергаментными трубочками подошел к двери зала.

– Мы поговорим об этом позднее и вместе все обмозгуем. В этом году король будет праздновать Рождество в Винчестере.