"Дневник белогвардейца" - читать интересную книгу автора (Будберг Алексей Павлович)

1918 год

Трамваи не ходят; газет нет; электричество не горит; в животе пусто, а в голове и на душе какая-то серая слякоть. По истине прав я был, ответив на прошлую Пасху на поздравление Жилинского об избавлении меня от большой опасности (снаряд хватил между ногами моей лошади, и я отделался только контузией) что, быть может, я был бы счастливее, если бы снаряд попал несколько ближе и выше. Умирать все равно когда-нибудь надо.

Спасительный картофель все лезет вверх, сегодня фунт его стоит уже один рубль, а сам он мерзлый, тяжелый, да земли на нем еще на гривенник.

 Сидеть в темноте при теперешнем настроении - это кошмар, хуже голода; ни читать, ни заниматься; завидуешь тем квартирантам, которые по наряду домового комитета сторожат входные подъезды и ворота и в распоряжение которых дается фонарь. Кругом вооруженные грабежи, кражи; вчера толпа расправилась самосудом с двумя пойманными около нас ворами; вообще самосуд начинает прививаться; очевидно, он сродни нам, а сейчас, кроме того, дает хоть какой-нибудь ответ на общий вопль найти где-нибудь защиту. Интересно, что в самосуде принимают участие многие интеллигентные по виду зрители, и даже дамы; нервы у всех так взвинчены, что большинство бессильно противостоять заболеванию эмоциями толпы в их острых проявлениях.

 В Главном Управлении считают, что наша командировка прошла, так как, по-видимому, удалось изменить или преодолеть желание военного комиссара Склянского похерить всех военных агентов; говорят, что помогло неопределенное положение с заключением перемирия, и родившаяся из того тенденция повременить открытым разрывом с союзниками; говорят также, что, давая согласие на командировку трех офицеров генерального штаба, (меня, Водара и Гудим-Левковича) Склянский сказал: "пусть едут, но только обязуются нас не ругать".

Положение Главного Управления с каждым днем тяжелее и невыносимее; на днях один из чиновников, желая подслужиться к большевикам, донес Смольному, что не все заграничные телеграммы докладываются начальником Генерального Штаба; последовал обыск, отобрание всех шифров и полная невозможность дальнейшей секретной ориентации наших агентов и послов.

Вечером видел телеграмму генерал-квартирмейстера Западного Фронта подполковника Соллогуба, очень ярко рисующую картину разложения всех армий фронта, разрушения всей организации; доносится, что армии даже нельзя тронуть с места и отвести назад, так как все, еще оставшееся, немедленно рассыпется, ринется домой и уничтожить все прилегающее к тылам армий районы.

Повседневная административная работа замирает, ибо старые цензовые работники разогнаны, а выбранные на их места крикуны, весь ценз которых только в глотке и ни перед чем не останавливающейся дерзости, ни уха, ни рыла не понимают в том деле, вертеть которое взялись.

Вызывали в Главное Управление Генерального Штаба; несколько человек наших офицеров судорожно пытаются спасти положение, сохранить организацию и всячески тормозить работу большевиков на разрушение, в надежде, что царство зверя продолжится недолго. Я высказал им свое мнение, что их самопожертвование бесполезно, ибо комиссары очень хорошо понимают, как к ним относятся, и спешно работают над созданием собственного аппарата военного управления, составленного из своих или из надежно купленных людей; то, что делается сейчас в военном комиссариате и в штабе красной армии, куда перетягиваются целые отделы Главных Управлений, показывает достаточно убедительно, к чему стремятся большевики. Намеки на это я слышал еще в Двинске незадолго до своего отъезда, когда кто-то из большевистских комитетчиков, только что вернувшийся из Петрограда от Склянского и Подвойского, разболтался по поводу грядущих реформ, желая этим показать, очевидно, свою близость к высоким сферам; он тогда прямо сказал, что старые Учреждения будут щадиться до тех пор, пока на их место не построятся комиссарами свои собственные.

Собираю в генерал-квартирмейстерствах все данные о действительном положении фронта и страны, чтобы иметь возможность по приезде на Дальний Восток ориентировать наши посольства в Токио и Пекине; захват шифров лишил Главное Управление возможности делать это телеграфом. Приходится все накапливать в памяти, так как при современном положении брать с собой какие-либо документы невозможно. Общее настроение в Главном Управлении очень оптимистическое; надеются на здравый смысл народа (они не были на фронте) и уверяют, что ко времени прибытия командируемых, заграницу на места обстановка резко изменится к лучшему.

Сегодня вышло новое положение об окладах содержания; Главный Штаб и Управления выдержали страшную борьбу, но умудрились внести в это положение много здравого смысла; самое главное, что абсолютное равенство окладов признано абсурдным и вся реформа свелась к тому, что младшим прибавили, а старшим убавили и сделали это разумно, так как высшие оклады военного времени были у нас непомерно велики; после удачной войны можно раздавать особо отличившимся денежные награды, дарить дома и земли, но бессмысленно в тяжелое время войны рассыпать миллионы на выдачу таких окладов, которые по своим размерам ведут или к невероятно роскошной жизни или к накоплению состояний.

Город в ажитации по поводу предстоящего открытия Учредительного Собрания; слухи ползают самые пестрые и разнообразные; большевики готовятся во всю, чтобы остаться хозяевами положения, и несомненно не остановятся ни перед чем. В Неву привели линейный корабль, два крейсера и несколько миноносцев, а состав гарнизона усилен латышами и надежными матросскими отрядами. Что могут противопоставить сему товарищи эсеры и прочие говорливые, но мало действенные сторонники Учредительного Собрания.

В нашем районе день прошел спокойно; в стороне Литейного и Таврического Дворца была стрельба; пришедшее оттуда говорят, что есть убитые и раненые; обыватель пришипился и только собирает слухи. По улицам ездят вооруженные автомобили и ходят патрули, с самыми хулиганскими мордами.

Состоялось ли открытие "Учредиловки", как ее вульгарно теперь называют, неизвестно; большевики ведь все равно власти не отдадут: не для того они ее захватывали; кому охота лишаться всех материальных и честолюбивых сладостей, связанных с нахождением у власти, и уходить в небытие под пяту нового властелина или прятаться в подполье и начинать вновь голодное нелегальное существование.

Сами комиссары не уйдут, а прогнать их силой в распоряжении Учредительного Собрания нет средств; болтать за него языком охотников много, а поработать руками почти никого; все будто очень довольны, если придет какой-то дядя и прогонит скверного буку, но никто не желает прогнать его сам, боясь опасности и неприятных последствий.

Робкий и трясущийся обыватель способен только на жалобы (да и то больше шепотком), на тайные мольбы о приходе избавителя, на громкие иногда резолюции, но не более. Достаточно подходящего количества матросни и красноармейщины, чтобы обывательщина забралась в свои мурьи и, обливаясь от страха холодным потом, была готова лобызать любые лапы, лишь бы сохранить прикупленные запасы и свои обывательские животишки.

Тряслись перед опричниками, тряслись перед голубыми ангелами и гороховыми пальто, теперь трясутся перед товарищами комиссарами.

В бесформенности, слякотности и трусости нашего обывателя главным образом и кроется та нелепость, которая позволяет уголовно-хулиганской шайке уже второй месяц верховодить Россией, являя миру гнуснейшие образцы охлократии.

Вчера накануне созыва "Учредилки" большевики выстрелили в массы весьма сумбурной декларацией прав.

Вообще векселей и обязательств подписано и выброшено во всеобщее употребление целая куча; расплачиваться за них ведь не комиссарам, а России; время же расплаты комиссары постараются оттянуть насколько возможно, а, если кто подумает торопить, то покажут латышские и матросские штыки.

Оказывается, что открытие Учредительного Собрания состоялось, но окончилось его разгоном. Суть недолгого заседания свелась к руготне двух враждующих сторон. Преобладание в собрании эсеров, на которых большевики смотрят как на срочных и наиболее опасных врагов, предрешило его судьбу. Большевики слишком ценят власть, чтобы потерять ее только на основании голосований и резолюций; они дадут говорить пулемету, штыку, кулаку и дубине основным инструментам их оркестра.

Вышел большевистский декрет о роспуске Учредительного Собрания; как явно контрреволюционного - в ярлыках и терминах комиссары не стесняются и берут образцы позабористей и похлеще. Теперь очередь за учреждением российского конвента.

Можно себе представить какие вопли поднимут теперь эсеровские газеты и какое море негодования будет ими разведено по поводу этого неизбежного события.

Эсеровские вожди должны были давно уже прозреть, кто такой их противник, на чем он базируется и в чем его сила; тогда они обязаны были подумать, чтобы ко времени решительного столкновения противопоставить силу - силе, а не ораторские надрывы Чернова и Ко. латышскому штыку и матросскому кулаку.

Эсеровские вожди обязаны были понять, что перед ними стоит враг, несравненно более решительный, чем былой Царский режим, а кроме того несравненно более беспринципный, жестокий и способный на все. При Царях, наравне со многими, рожденными придворным болотом недостатками, стояло благородство аристократической расы, сострадание, подчас величие души и всегда те сдерживающие стимулы, которые отличают цивилизованного человека от гориллы и звероподобного дикаря. Ныне же все попало под власть больной, патологической и звериной похоти и прихоти изуверов-маниаков, подкрепленных бандами негодяев, преступников и хулиганов, случайно выбившихся на верх и напролом идущих к намеченной цели.

Большевики не постеснялись позавчера встретить пулеметами толпы народа, попытавшиеся манифестировать в пользу Учредительного Собрания, а когда Собрание оказалось неподходящего состава, то его в два счета разогнали латышскими стрелками (последних не трудно понимать, так как чем хуже России, тем больше честолюбивых надежд у разных мелких народностей).

Стрельба 5 Января все же очень "недемократична", и поэтому всю вину и ответственность за нее комиссары валять опять на буржуев, этих новоявленных мальчиков для сечения за все вины большевистской власти. Направляя толпы на буржуев, большевики чужими руками расправляются с опасными для них элементами и в то же время дают направление для разряда неудовольствия и ненависти, накапливающихся и против них самих в тех массах и подонках населения, которым они столько обещали, но удовлетворить во всю ширину их вожделений не могли, и которым также хочется дорваться до власти и попировать вволюшку.

 Был в Главном Управлении Генерального Штаба, где застал интересное заседание: из Бреста приехал член мирной депутации ген. штаба Капитан Липский и привез на разрешение целую кучу вопросов, на которые сегодня же надо дать ответь; узнал, что немцы решили провести будущие границы России по линии современного фронта, и что одним из условий мира поставлена немедленная демобилизация русской армии; Курляндия и Польша остаются занятыми немецкими войсками, так как эти страны уже "самоопределились и, по заявлению немцев, желают находиться под немецким протекторатом (после большевистских экспериментов запросишься под любой протекторат, лишь бы избавиться от комиссаров!)

Предлагаемая немцами граница отбрасывает нас на сотни лет назад и ставить Россию в невероятно невыгодное стратегическое положение, так как все главные железнодорожные узлы остаются вне этой границы, и все что сделано по постройке стратегической сети наших пограничных районов в корне уничтожается.

Кроме того по проекту договора Эзель и Даго отходить от России и входы в Финский залив находятся не в наших руках. Все эти требования, по словам Липского поставлены немцами в самой ультимативной форме, а вопрос о границах южнее Бреста будет решаться с украинцами самостоятельно.

Прямо одурь берет от того, какой ценой расплачиваются большевики за предоставление им возможности захватить власть над Россией; ведь даже проиграй мы прямо войну, условия не были бы хуже и позорнее.

Видел своего старого врага по крепостным вопросам, бесталанного, но влиятельного евнуха нашей военно-инженерной техники генерала Величка; он изображает что-то в роде Инспектора по инженерной части и приехал из Ставки, управляемой Бонч-Бруевичем, мерзейшей памяти "Маскоттой" старичка Рузского. Величко уверяет, что представители союзников до сих пор торгуются с большевиками по части сохранения на русском фронте призрака состояния войны и отказа от идеи заключения сепаратного мира; при этом большевики ничего определенно не говорят, но ставят первым условием официальное признание союзниками их власти.

Ночью красноармейцы убили в Мариинской больнице перевезенных туда из Петропавловской крепости Кокошкина и Шингарева; последний был крупной и очень симпатичной политической фигурой чисто практического характера.

 Весь день прошел в беготне по получении права на выезд из Петрограда; порядок или, вернее, беспорядок такой же, как и раньше, но без присущей прежнему режиму деловитости и определенности (даже в необходимых смазках): новые чины ничего не понимают в своем деле, но строго соблюдают все внешние формы, что еще более затягивает всю процедуру их делопроизводства. Всюду надписи, "просят не оскорблять швейцаров и курьеров предложением чаевых", но берут так же, как и прежде. Надо получить какой-нибудь паспорт для себя и для жены, взамен наличных генеральских, дабы избежать по пути всяких неприятностей.

Комиссар Главного Управления Генерального Штаба положил свою печать и подпись на удостоверении личности, данном этим управлением, но у жены паспорт на имя жены генерал-лейтенанта.

 Заходил в кредитную канцелярию, чтобы узнать нельзя ли получить некоторое количество валюты в обмен на рубли; оказалось, что в самом начале большевистского хозяйничанья вся наличная в канцелярии валюта куда-то исчезла, остались только греческие драхмы и румынская леи. Порядки в канцелярии самые современные: никто не знал, что у них имеется по части валюты, а затем принесли ящик и стали считать сваленные туда иностранные деньги, разделяя их тут же по категориям.

С паспортами еще хуже, так как после трехдневных мытарств заявили, что без разрешения Троцкого не выдают паспортов лицам, уезжающим заграницу, и что поэтому мне надо отправляться в Смольный Институт и хлопотать о разрешении.

На такую поездку я совершенно не способен, даже если бы она и дала мне право на выезд. Решил попробовать еще раз достать паспорт в бывшем Градоначальстве, а если не удастся, то пытаться пробраться на Дальний Восток и при одном удостоверении Главного Управления.

Скверно то, что по всем этим мытарствам приходится ходить пешком с Петроградской стороны, да еще в полуголодном состоянии.

 Пускаюсь на всякие ухищрения для добычи паспорта, данного советской властью; получил необходимые квитки от домового комитета и от комиссара Петроградской части. Но в Градоначальстве опять налетел на требование доставить разрешение от кого-нибудь из военных комиссаров, старые служащие градоначальства относятся ко мне очень сочувственно, но комиссар сама непреклонность. Мои сотоварищи по командировке пытались добыть паспорта через министерство иностранных дел и сначала была надежда на успех; но затем товарищ комиссара Легран, обещавший "дать", поссорился с товарищем комиссара Залкиндом, который приказал "не давать", заявив, что он постарается похерить все заграничные командировки и посылать туда надежных товарищей, а не контрреволюционных генералов,

 После трехдневных и трехночных стояний в хвостах достал билеты на сибирский экспресс, отходящей 23 Января; решил ехать без советских документов; говорят, что достаточно проскочить за Урал, а там досмотры и поверки значительно реже. Очень боюсь, что за это время комиссары разберутся в никчемности наших командировок и нас всех здесь прихлопнут.

Начали ходить трамваи, но на них можно попасть при наличии крепкой головы и увесистых кулаков; давка в вагонах такая, что у одной дамы вырезали спину каракулевого пальто, что она заметила только после того, как вылезла из вагона.

Встретил только что вернувшегося из Киева полковника Станиславского; по его словам песня Рады уже спета, так как на ее стороне осталась только интеллигенция, а солдаты и крестьяне уже перешли на сторону большевиков, ослепленные полученными ими заманчивыми посулами.

С Дона тоже идут невеселые вести; по-видимому, и там начались какие-то внутренние раздоры на почве борьбы за власть, вопроса о подчинении и т. п.

 Большевики скушали Учредительное Собрание и животик у них от этого не заболел. Встретил нескольких эсеров, членов старого армейского комитета и разогнанной Учредиловки. Спросил их почему они не применят против комиссарской власти тех приемов, коими они подрывали и терроризировали монархию; получил ответ, что такие приемы недопустимы в демократической борьбе и что они желают бороться в открытую.

В городе постреливают; по ночам ходить не безопасно, так как появились шайки грабителей, которые не только обирают все ценное, но и раздевают, снимая все платье и обувь.

 Скороспешная свадьба дочери; в первый раз надел все ордена, включая и полученные за эту войну; положение было рискованное, так как в церкви Ксениинского приюта, где происходило венчание, пели певчие Семеновского полка и если бы кто-нибудь сообщил ближайшему комиссару, что в церкви собрались генералы и офицеры в погонах и орденах, то нам была бы разделка и всех нас забрали бы в узилище.

 Троцкий на съезде заявил, что требования немцев невыносимы, но воевать мы не можем; поэтому он не в состоянии гарантировать заключения "честного демократического мира". Весьма пустозвонный и малопонятный набор слов; думается, что и сам оратор не в состоянии объяснить в чем должна заключаться "честность" и "демократичность", тем более что оба эти понятия в большевистском обиходе совершенно неизвестны.

В общем одна из последних сцен комедии, разыгрываемой под немецкого режиссера, умелое сдабривание скверного блюда, подносимого бараньему стаду покорных слушателей.

 С паспортом потерпел полное фиаско; комиссар градоначальства изволил "демократически рассердиться" и приказал мне сказать, чтобы без разрешения военного комиссариата я не смел являться.

Приходится пускаться в обильный поверками путь с довольно ненадежным документом.

 В Главном Управлении видел интересное секретное сообщение из Парижа, передающее интимные подробности Бернской социалистической конференции; из слов немецких социалистов видно, что Германия не надеется на окончательную победу и считает колонии и влияние в Сирии и Месопотамии потерянным; поэтому-то и надо получить свободный рынок в России и тут возместить и наверстать все свои колониальные потери.

Вообще, на возможный исход войны смотрится почти исключительно с коммерческой точки зрения; знаменательно то, что интересы Турции и Болгарии совершенно игнорируются и за их счет проектируются разные расплаты и компенсации.

 Весь день провел в разных хвостах; 2 часа простоял у кассы переводов Государственного Банка, чтобы получить присланные из корпуса 400 рублей, - за все это время удовлетворили только одиннадцать человек.

 Начались обыски квартир в поисках скрытых и накопленных запасов разных продуктов. Советские газеты оповещают о каких-то замечательных успехах своих войск на внутреннем южном фронте и о том, что в Германии вспыхнула революция; последнюю сказку мы слышим уже не в первый раз: вспоминаю, как бесновалась на Невском толпа, кажется, 2 Марта, когда по улицам носились автомобили, выкрикивали и разбрасывали плакаты с объявлениями об убийстве Вильгельма и ранении Кронпринца.

Заходил Перфильев; говорить, что Сибиряки усердно работают и готовить для грядущего Сибирского Учредительного Собрания проекты по всем отраслям государственного устройства, экономической и общественной жизни, дабы сразу же приступить к созидательной работе.

 Усилились пьяные погромы; в районе Вознесенского проспекта и Екатериненского канала происходят целые бои между бандами погромщиков и латышскими стрелками; рассказывают, что после одной экзекуции несколько больших грузовиков вывозили на взморье трупы убитых в течение целых суток. Сидим на голодной даче; радуемся уже и 3/8 фунтам хлеба, ибо чаще получаем только четвертушку.

Товарищи торгуют во всю; у них можно доставать хлеб, сало, ветчину, отличное масло, сахар и всевозможные спиртные напитки; посредниками служат обыкновенно швейцары.

 Большевики захватили Александро-Невскую лавру, причем убиты священник Скипетров; это вызвало сильное возбуждение среди всех слоев населения. Завтра предполагается грандиозный крестный ход и провозглашение анафемы всем покушающимся на церковь. Конечно, по своим нравам Александро-Невская лавра учреждение малопочтенное и весьма коммерческое, но здесь затронуты религиозные чувства, очень эмоциональные и способные вызвать взрывы действенности даже и слабых волей.

 Крестные ходы состоялись и кончились благополучно; картина была очень внушительная и чувствовалось, что тут затронуты весьма чувствительный струны. Комиссары поняли, что есть такие отделы жизни, где не надо доводить настроение толпы до опасной точки кипения, и не только не препятствовали крестному ходу, но и приказали своей опричнине не задевать участвующих и вести себя корректно.

 23-го вечером тронулись в далекий путь в родные сибирские места. При посадке украли чемодан со всеми моими документами, старыми фамильными бумагами и всеми фотографиями родных и детей. Судьба как бы хочет показать, что прошлому полный конец; душа так обмозолилась, что я довольно тупо, с чувством уже оглушенного животного перенес эту потерю, которая в былые времена нанесла бы мне жесточайший удар. После того, что потеряно за время с 1 Марта 1917 года, чувствительных потерь быть уже не может.

Но все же дорогой ценой пришлось заплатить за расставанье с проклятым Петроградским болотом.

Едем прилично; коридоры вагонов заполнены товарищами, которые ведут себя прилично, в купе не лезут и даже стараются услужить, исполняя разные мелкие поручения; объясняется это отчасти пожилым составом едущих (старые солдаты срока службы 1901-2 годов), а также и строгими мерами, принятыми комиссарами, противопоставившими солдатам красную армию и красную милицию.

Едем медленно, так как впереди идет воинский поезд, перегнать который товарищи никому не позволять. Чем дальше от Петрограда, тем больше на станции продуктов и тем ниже цены. На станциях полное безлюдье, так как железнодорожные служащие прячутся от товарищей, требующих отправки поездов вне всяких правил и творящих при отказе самые жестокие насилия (кладут на рельсы и давят паровозами; засовывают в локомотивные топки и т. п.

Торговки съестными припасами сидят за толстыми деревянными решетками послереволюционное новшество, которого прежде не было.

Среди едущих с нами товарищей никаких политических разговоров не слышно; все мысли направлены к дому и семье, а затем к покупке хлеба и добыче кипятку на станциях.

На второй день пути в поезд стали лезть отставшие от впереди идущих воинских эшелонов; этот сорт товарищей много похуже - расхлябанные, нахальные и многие вполпьяна, с постоянной матерщиной на языке, типичные представители городской и деревенской хулиганщины. Часть из них едет с винтовками и ручными гранатами, довольно неприятное соседство, так как гранаты недостаточно тщательного изготовления склонны к самовзрыванию.

Когда подходили к станции Шарья, то там происходило побоище между прибывшим на станцию эшелоном и местными милиционерами; побоище окончилось восьмью убитыми и несколькими десятками раненых.

 Только утром добрались до Вятки, где нас угостили форменным обыском с выворачиванием всех вещей; у меня даже откупорили все бывшие у меня шесть бутылок Боржома; искали оружие, спиртные напитки и драгоценные металлы; едва успел спрятать часы и уцелевшую у меня золотую медаль. При производстве обыска была видна опытная рука, но наружно были утонченно вежливы, сами ничего не трогали, а все заставляли делать самих владельцев.

Вагон-ресторан у нас аннексировали для какого-то чрезвычайного комиссара Северной Области, носящегося в великолепном поезде из царских вагонов и творящего суд и расправу; на станции рассказывали, что сегодня утром он нагнал эшелон, устроивший побоище на ст. Шарья, и расстрелял тут же на полотне всех зачинщиков.

Увидав в нашем поезде вагон-ресторан грозный комиссар решил, что буржуи могут обойтись и без этого вагона, и перевел его на свой меридиан; нам это все равно, ибо мы им не пользуемся, но зато в отчаянии опиопровозители, составляющие половину пассажиров: оказывается, что у них в стенках вагона-ресторана заделано восемь пудов опиума, стоимостью свыше полумиллиона. Один из них остался в Вятке, очевидно для того, чтобы выручать свой товар.

Купил "Вятскую Правду" (все "Правды" большевистские); хроника сообщает, что 23-го Января у Александровского Собора расстреляно пять грабителей; отмечено, что высшая мера наказания - расстрел применена потому, что при грабежах они именовали себя "большевиками".

 Подвижной составь нашего поезда совсем расхлябан, чинимся чуть ли по пять-шесть раз в день. Двигаемся очень медленно, зато отъедаемся во всю; хлеб всюду отличный, а главное, покупай его сколько тебе захочется. Едем под угрозой, что дальше Екатеринбурга не пустят, так как железнодорожные комиссары решили уничтожить буржуйные экспрессы.

Разговорился с едущими в наших коридорах солдатами, преимущественно с западного фронта; на революцию они смотрят с точки зрения перехода к ним земли, а поднявшегося беспорядка в большинстве не одобряют; социализм в земельном отношении понимают в том смысле, что земля должна быть отдана им и затем делается их неотъемлемой собственностью с правами наследства и т. п.; представления о том, что получится, если раздать все церковные, государственные и помещичьи земли, не имеют никакого; когда я спросил, сколько же по их мнению придется на брата, то они замялись, а потом один нерешительно вымолвил, а другие подхватили, что по сотни две десятин, наверно, придется. Когда я им объяснил действительное положение, то на меня посмотрели недоверчиво и хорошая отношения, бывшие между нами уже несколько дней, сразу потускнели.

То же самое было и у меня в корпусе; главной задачей моей Креславской школы и было дать солдатам крестьянам реальные знания по основам государственной, общественной и деревенской жизни

 За сутки проехали только 300 верст, много остановок из-за поломки подвижного состава. Встречные пассажирские поезда без стекол, с выломанными дверями; в мягких вагонах вся внутренность выдрана. Подсаживающееся к нам, отставшие от эшелонов товарищи, уходя, тащат с собой коврики, занавески, оконные ремни, даже медные гвоздики, но страдают только коридоры и уборные.

Опять попали в голодный район; на станциях пусто, нельзя достать ни хлеба, ни молока.

В поезд село несколько уральских общественных деятелей, пробирающихся в Томск; по их словам всюду на заводах идет полный развал, и если так будет продолжаться, то весь Урал скоро станет; будут продолжаться работы чисто местного, полукустарного характера. Всюду идет страшное воровство, а где можно и грабеж складов; кое-где начали разворовывать заводское оборудование.

 Въехали в страну с обилием плодов земных; Екатеринбург проскочили благополучно и едем по линии Тюмень-Омск; станционные лотки завалены гусями, поросятами, бараниной, сыром, сливочным маслом, калачами и белым хлебом; цены очень низкие, и оголодавшие пассажиры жуют целый день.

В Тюмени к нам сел Барнаульский городской голова; по его словам в Сибири идет уже большевистское движение, но не такое резкое и радикальное, как у нас в России. Настроение деревни пестрое: там, где много солдат вернулось с фронта, там большевистское, а где поменьше - там спокойное. Города, за исключением Семипалатинска, Кургана и Ирбита, махрово-большевистские и в руках приезжих (по-сибирски "навозных") большевиков самого каторжного типа; с развалом власти, много уголовных и каторжных перекрасились в политические мученики и вылезли в крупные политические дамки.

Сейчас в Сибири кипит большая работа по предстоящему переустройству всей сибирской жизни, стиснутой раньше давлением Петрограда и Москвы; перспективы пока самые радужные, особенно в промышленном и торговом отношениях. С довольствием вообще хорошо; хуже в городах. Алтайский край переполнен хлебом, но население не хочет его продавать из ненависти к городам. Сибирь за время войны очень разбогатела, продавая свое сырье.

 Проехали Омск; здесь узнал, что большевики арестовали весь состав Сибирской Областной Думы, и что заключен мир с Германией. Значит вся Сибирская работа пошла насмарку; и здесь государственно настроенные элементы опоздали организацией, не сумели во время создать реальную силу и на нее опереться; инертное население их не поддержало, и они рухнули под напором городского большевизма. Всюду то же самое; всюду одни и те же ошибки. Страшно обидно за Сибирь; я очень надеялся, что она станет оплотом против большевизма, и что на ней можно организовать спасение всей России; ведь природного большевизма здесь нет.

Мира, собственно говоря, не заключили, а "прекратили состояние войны"; новое международное, очень хитроумное понятие.

Вышли декреты об аннулировании всех займов и о национализации пароходных предприятий.

Коридоры вагонов, опустевшие около Екатеринбурга и Тюмени, опять наполнились солдатами местного сообщения; многие из них жалуются, что деревню заедает самогонка, разводящая небывалое еще пьянство; оттого и хлеба мало, потому что много а зерна идет на приготовление самогонки; пуд зерна дает этим путем до ста рублей чистой прибыли; аппаратов же для гонки сколько угодно, так как ими были полны склады разгромленных акцизных управлений, в которых хранились отобранные в прежние времена у населения самогоночные аппараты.

 Едва выскочил, да и выскочил ли еще из очень скверного положения. В Ново-Николаевске при проверке документов какой-то прыщавый товарищ обратил внимание на паспорт моей жены, написанный на имя генерал-лейтенанта и уже почти перед отправлением снял меня с поезда и отправил в местный совдеп; там заседало несколько прапорщиков и старых солдат под председательством какого-то интеллигентного субъекта докторского или учительского типа. Выслушав доклад взявшего меня товарища, председатель коротко распорядился "снять с поезда и отправить на гауптвахту". Я пытался указывать на свою официальную командировку; А заявил, что я еду с чрезвычайно серьезным поручением в Японию и что задерживающие меня рискуют ответить перед советом народных комиссаров.

На последнее председатель очень резко буркнул, что они очень мало беспокоятся, как отнесется к ним Москва; выручила меня добавочная фраза председателя "много вас тут едет со всякими документами; чем вы докажете, что вы тот, за кого себя выдаете". На мое счастье в помещении совдепа оказался ехавший на Дальний Восток назначенный туда комиссаром поручик Левицкий, бывший гимназист Владивостокской гимназии, знавший меня по отношению к бойскаутским организациям, который и заявил, что знает что я действительно то лицо, которое означено в имевшихся у меня документах.

В мою судьбу вмешались бывшие в совдепе солдаты и в конце концов решили арестовать меня в поезде и отдать под надзор комиссара Левицкого, а за эти время запросить Петроград и решить мою судьбу уже в Иркутске. Председатель долго упирался, настаивал на том, что если бы у меня действительно было важное поручение в Японию, то мои документы были бы за подписью Троцкого и военных комиссаров, и только под давлением членов солдат, стоявших за необходимость пропустить меня скорее в Японию, сдался на предложенный компромисс. Причину ярости председателя я усматриваю из его интереса, не брат ли я прокурора Красноярского окружного суда; вероятно, с тем у него остались какие-нибудь счеты по старой судимости. Перед возвращением в поезд долго допытывались, не знаю ли я по Дальнему Востоку какого-то казачьего есаула Семенова.

Везде на станциях уже 14 февраля, так как большевики декретировали переход на новый стиль. Еду под вагонным, так сказать, арестом. Наш поезд медленно ползет в хвосте пачки из пяти эшелонов демобилизованных солдат, которые никого вперед не пускают. Жена спросила одного начальника станции, почему они не пропустят экспресса вперед во время остановки товарищей на продовольственных пунктах, на что тот ей ответил: "сударыня, разве охота кому умирать раньше времени и насильственной смертью".

Наши опиоторговцы от Вятки в угнетенном состоянии; едущий с нами владивостокский купец Попов рассказывает, что опиоторговля за последнее время получила прочную организацию и имеет целую сеть контор и агентов; наиболее дорогой опиум везется из Персии и Туркестана в Петроград, там заделывается в стенки экспрессных поездов и переезжает в Харбин. Главная агентура состоит из очень нарядных, но также очень развязных дам, умеющих в нужных случаях быть дамами, приятными во всех отношениях, для тех агентов власти, кои могут мешать торговле; зарабатывают они по несколько десятков тысяч рублей в рейс и потому швыряют деньгами во всю.

 Встретил в коридоре соседнего вагона нескольких старых солдат своего бывшего корпуса, едущих с фронта; очень жалуются на то, что по дороге им не было житья от красноармейцев, занимающих большие станции; солдат всячески притесняют, бьют и даже расстреливают. Быстро рассчитываются комиссары с теми, при помощи кулаков и темноты которых они вылезли на верхи Российской власти. Цейхгаузы на фронте все поделили, а кто поближе, ушел домой с конями и с повозками.

 Попадающиеся по дороге сибирские газеты дают достаточно яркую картину захвата Сибири большевиками; центр большевизма по-видимому Иркутск, томские же областнические организации совершенно разгромлены. Местные большевики считают себя автономными и связанными с Петроградом только партийными интересами; мне это очень не улыбается ввиду предстоящего решения моей судьбы в Иркутске.

Был испытуем везущим меня комиссаром Левицким по поводу тех поручений, с которыми я еду в Японию; ответил, что до проезда на место, это совершенно исключительный секрет начальника Генерального Штаба и не может быть никому сообщен. Узнал, что для комиссаров проезд на Харбин закрыт, так как в районе Читы сидят казаки какого то есаула Семенова, которые расстреляли попавшегося им в поезде товарища морского комиссара, а его спутникам матросам всыпали по 150 нагаек и вернули их обратно в Иркутск.

Отпуск выпоротых товарищей обратно не особенно умен, так как они начнут мстить, отчего будут страдать тe офицеры, которые с большими опасностями и лишениями пробираются на Дальний Восток, пытаясь там найти убежище от комиссародержавия. На них уже и сейчас идет ожесточенная охота; в эшелонах осматривают руки и всех с белыми нерабочими руками сажают на гауптвахты.

 Проскочил Иркутск благополучно; там происходил какой-то большевистский съезд и какие-то внутренние осложнения и мой гардиен-комиссар, которому было очевидно не до меня, умчался в город. Поезд скоро двинулся дальше и я, считая себя арестованным при моем вагоне, отправился дальше; хотя надо проскочить еще за Читу, но шансы попасть в руки товарищей в отместку за выпоротых матросов стали много меньше. Только к вечеру догадался, как был неосторожен, продолжая эти дни везти при себе письма и две тетради дневника.

 За Иркутском, пошли с приличной скоростью; везде тихо и порядок; на платформах благообразные милицейские, в буфетах чисто, столы накрыты скатертями, одним словом все по хорошему, по старому. Пугали обысками в Чите, где, как говорят, пришедшие с фронта казаки арестовали офицеров и собираются грабить город, чтобы получить обещанные кем-то деньги. Проехали, однако, благополучно; в Чите видны только разбитые окна магазинов и следы уличных погромов. Зa Читой царство большевизма кончилось и впервые за четыре дня я вздохнул свободно и почувствовал, какой меч висел надо мной это время; попади я на Ново-Николаевскую гауптвахту, там бы мне и крышка; спасибо, что судьба бросила на мою дорогу этого Левицкого.

 Проехали станцию Маньчжурию, новоявленную штаб-квартиру антибольшевистской организации есаула Семенова; на вокзале большой порядок, ходят офицерские патрули; произвели поверку документов и багажа очень вежливо и предупредительно; почувствовал себя опять человеком, а не бесправной пешкой, доступной произволу всякого штыкократа.

Говорят, что большевики начали наступление на передовые части Семенова; когда мы были на станции Даурия, то ее гарнизон садился в вагоны, чтобы отходить к границе.

Положение на станции Маньчжурия обеспечивается китайскими войсками, которые заявили, что никого через границу не пустят; по-видимому, китайцы ведут себя умнее других союзников, показывая большевикам кулаки и зубы, то есть применяя одинаковое с противниками оружие; так было ими сделано несколько недель тому назад при разоружении Харбинских большевиков.

С нашего поезда сняли двух матросов с "Андрея Первозванного", причем тут же их избили; хотя вид у них самый углубительный, но это не может оправдать их избиения; нам нельзя опускаться до тех приемов, коими отличается большевистская сволочь; надо сохранить порядочность и законность; можно расстреливать по суду сотни, но нельзя тронуть пальцем ни одного виновного, как бы ни горьки и ужасны были прошлые переживания.

Наружная сторона на ст. Маньчжурия мне не особенно понравилась; я вообще большой скептик на счет того, что можно создать что-либо прочное из так называемых офицеров военного времени; обвинять их самих в этом нельзя, так как не они в том виноваты, но считаться с этим приходится. Ротмистр, начальник пропускного пункта, рассказал, что среди местной организации очень развит картеж и выпивка, и очень мало внутренней дисциплины.

Надо всю эту молодежь собрать и засадить в самые тяжелые условия службы и работы и настоящей духовной дисциплины; тогда через год из них может получиться нечто надежное и устойчивое; сейчас же эта смесь прапорщиков, юнкеров и кадет своим распущенным (внутренне; по внешности они утрированно, по юнкерски подтянуты) видом и бьющим в глаза нравственным разгильдяйством очень меня огорчила.

Типы современного молодого офицерства мы видели достаточно на фронте; встретились с ними даже и в нашем поезде, в котором, скрываясь от комиссаров, ехало несколько молодых офицеров, переодетых солдатами; мы их напоили, накормили, и прятали их в купе при осмотрах, собрали им несколько сот рублей денег. Как стало несколько безопаснее, они уже предложили себя в качестве партнеров в карты (игра шла по крупной) и были очень обижены, когда удивленные пассажиры отказались их принять.

Проехав ст. Маньчжурию, эти типы совершенно распустились, обнаглели и едва узнавали тех людей, которые их спасали и снабдили деньгами.

 Добрались до Харбина. Здесь нет большевиков, но порядки неважные, особенно для меня, старого Амурца, свидетеля и участника того, как создавалась здесь русская мощь и какой высоты она достигала. С одной стороны меня сразу резнуло несомненное засилье китайцев, которые сразу вернули многое из того что они постепенно уступали и теряли, начиная с 1900 года; они, как никто другой учли слабость русского медведя, сваленного с ног революцией и ее постепенным углублением.

Обольшевичение русских войск, стоявших в полосе отчуждения (ополченские части и железнодорожная бригада), слепо допущенное центральной и местной властями, как нельзя лучше сыграли в руку китайцев; декабрьские беспорядки среди харбинских войск дали китайцам повод обезоружить, запереть в вагоны и вышвырнуть из пределов Маньчжурии все остатки русских вооруженных сил, и после этого стать на почву основного договора, допускавшего здесь только охрану дороги особыми охранными, но не воинскими частями. То, чего мы добивались так долго, когда ввели наши регулярные войска в пределы дороги и создали Заамурский Округ Пограничной Стражи, было потеряно в несколько дней. Было огромной ошибкой то, что увели пограничный корпус на войну, не сформировав вместо него Ersatz-части. А теперь возврат к старому, по-видимому, уже невозможен. Другой скверной стороной здешнего положения является то, что сюда набились разные спасители отечества, которые думают создать целую армию из офицеров и добровольцев и двинуться против большевиков; основанием для этой армии хотят взять Семеновский отряд. Город набить темными авантюристами и очень разболтанными офицерами. Все жаждут хороших штатов и назначений, достойных тех, кто первыми подняли знамя борьбы с большевиками (пока что борьба идет китайскими руками, под крылом китайского дракона; без этого здесь прочно сидели бы большевики и правили комиссары); психология у большинства та же комиссарская, только под другим соусом; все считают себя вправе сделаться высоким начальством, решительно распоряжаться и быть щедро оплачиваемым; заниматься же грязным делом борьбы на фронте предоставляется экзальтированной молодежи, кадетам и юнкерам, а также немногим сохранившимся офицерам старой закалки, готовым за идею все отдать и всем пожертвовать.

Ожидают прибытия из Никольска сидящего там бывшего командира 1 Сибирского корпуса генерала Плешкова, выдвинутого для возглавления всех образовавшихся здесь организаций, никого не слушающих и друг на друга топорщащихся.

По моему трудно было сделать более неудачный выбор, так как Плешков это типичная фигура старого командования, добродушный, обходительный барин, ничем остро не интересующейся, любящий спокойную и без волнений, ровнотекущую жизнь высокого военного начальника довоенного времени, - одним словом, совершенно не то, что нужно сейчас, чтобы собрать и организовать всю эту разношерстную и несомненно очень распустившуюся толпу, забрать ее в ежевые рукавицы и заставить работать и учиться, ибо только труд, внутренняя дисциплина и воспитание в духе жертвенного подвига и бескорыстного служения идее может дать то, что сейчас так остро и спешно нужно России, то есть корпус добровольцев, рыцарей Белого Креста, чистых подвижников, ничего себе не ищущих, и все готовых отдать на служение великому и святому делу.

То, что мы видели на фронте; то, что я видел и слышал по дороге и что узнал в Харбине, убеждает, что для достижения такой цели нужна железная рука, великий организаторский талант, большие военные знания и огромный житейский и служебный опыт; ведь все сейчас так разболталось и отвыкло от идеи повиновения и принуждения; огромное большинство неустоявшейся, больной переживаниями войны и революции, молодежи недалеко ушло от большевизма, только другого цвета; желания у него самые большевистские: побольше наслаждений и поменьше испытаний; побольше денег и вкусных прав и поменьше работы и неприятных обязанностей; исполнение приказов и распоряжений только постольку, поскольку они приятны исполняющему, и вообще поскольку он намерен и расположен их исполнять.

Протест против принуждения, склонность к произволу, лени у всех нас в крови и достаточно малейшего послабления, чтобы мы все раздрессировались; кроме того, все мы слишком привыкли к тому, что обязанности внизу, а права и вкусные вещи наверху, а потому всем хочется наверх.

Противно то, что все эти, собственно говоря, звериные, перешедшие от первобытных предков вожделения прикрываются фиговым листом любви к отечеству, борьбы за идею, борьбы с большевизмом, а по секрету и под пьяную руку огнедышащею преданностью монархии (на неприятные воспоминания память коротка, и все забыли, как спокойно предали они эту монархию год тому назад).

По-видимому, правый большевизм расцвел здесь махровым цветом, ободрился и хозяйничает; все, что против него и с ним несогласно, наименовывается красным большевизмом, а далее возможны эксцессы и насилия до убийства включительно; так говорят, по крайней мере, встреченные сегодня знакомые и сослуживцы самого беспристрастного и правого лагеря.

Сейчас все усилия этих белых товарищей направлены к тому, чтобы свалить начальника охранной стражи генерала Самойлова, здраво смотрящего на существующее положение, успевшего спасти от расхищения серебряный запас бывшего Заамурского Округа и упорно отстаивающего от разграбления довольно солидное имущество этого округа; зная Самойлова очень давно, я уверен, что он хочет победы над большевиками и спасения России больше чем тысячи этих господ, но он, как старый и опытный служака, понимает, что такие нешуточные цели достигаются организацией, дисциплиной и тяжелым трудом, а не бахвальством, распущенностью, ленью, развратом и насилием.

Говорят, что спасители недовольны и Хорватом; последний по обыкновению играет роль двуликого Януса; он поддерживает образовавшиеся отряды деньгами, а на убеждения Самойлова в опасности этих организаций, разлагающих и без того неустойчивое офицерство, ответил: "да, разумом я с Вами, а сердцем я с ними".

Казалось бы, что приказчику случайно уцелевшего старого русского учреждения, вознесенному сейчас в положение высокой ответственности, следовало бы руководиться в своих действиях головой, а не сердцем; последний орган может превалировать только у неограниченных монархов или у частных лиц, играющих на свой личный счет. В большой политике сердце и прекраснодушие приводит всегда или к катастрофе, или заводят в безысходные, часто темные и грязные тупики. Лицу, на долю которого, видимо, выпадает доминирующая роль в судьбах восстановления здесь государственности, следовало бы понимать, что нельзя базироваться на истерические и авантюристические пузыри типа народившихся здесь организаций; в сути последних есть много хорошего, но родились они в больное время и их состав почти весь болен нашими общими и хроническими старыми, и случайными новыми болезнями. Посему государственному человеку необходимо приложить всю свою власть, средства и уменье для того, чтобы исцелить образовавшиеся антибольшевистские организации от всех их зол и болезней и направить их на истинный, здоровый путь.

В этом отношении я, только что приехавший, совершенно сошелся во взглядах с сидящим здесь Самойловым и несколькими старшими офицерами, сохранившими умственное равновесие и понимающими, что образовавшиеся отряды принимают вредное и ничего доброго не сулящее направление. Это бесконечно печально; не зная совершенно, что творится в полосе отчуждения, как по части сохранения здесь всей силы русской власти, так и организации здесь антибольшевистских сил, надеялся, что здесь можно будет образовать безопасное убежище для всех уходящих от большевизма русских людей, отсортировать их по качествам и начать организацию тех кадров, которые через несколько времени понадобятся, чтобы начать организованную борьбу против севших на голову России комиссаров и их банд. Я надеялся именно на полосу отчуждения, так как наше положение здесь давало полную гарантию против агрессивных действий большевиков и предоставляло огромные удобства для организации антибольшевистских сил; казармы и запасы Заамурского округа казались мне отличным основанием для размещения и первого обзаведения.

Вместо этого, по-видимому, наверх здесь выплыла кучка авантюристов, почуявших, что настали такие времена, которые позволяют дерзать, и жаждущих дорваться до власти; идеи у них внутри никакой, кроме плача о потерянном, злобной, личной - а не мировой -ненависти к насильникам и острой жажды реванша (тот же, но только паршивенький и не красочный Кобленц с полупочтенными дельцами, авантюристами и разночинцами вместо маркизов и петиметров французской революции).

За идею стоят, гибнут и готовы гибнуть только кучки старых офицеров и их детей - кадет, гимназистов, юнкеров, - представителей старых идей долга и служения государству за совесть; но их очень немного.

Все эти организации помимо денежной помощи от Хорвата поддерживаются каким то комитетом из Харбинских и Иркутских купцов, трясущихся при мысли о господстве большевиков и готовых пожертвовать крупицами из нажитых миллионов, чтобы найти руки и сердца, готовые на борьбу с этим страшным для них чудовищем.

Из рассказов узнал, что до 13 декабря здесь сидели большевики, поддержанные стоявшими в Харбине на линии дружинами ополчения; 13-го же декабря китайцы разоружили дружины, посадили их в вагоны и вывезли в пределы Забайкалья; туда же вывезли затем расформированные и разоруженные батальоны Заамурской железнодорожной бригады. В один день китайцы сделались военными хозяевами полосы отчуждения.

Жизнь здесь дорога, но за то все имеется в изобилии; дороговизна же происходит только вследствие падения курса нашего рубля.

Вечером экстренные выпуски телеграмм поведали нам, что немцы с 7 февраля объявили вновь состояние войны и перешли в наступление по всему фронту; нашим войскам комиссарами приказано оказывать всюду сопротивление (интересно, какое сопротивление может оказывать теперь тот жалкий остаток того, что было когда-то русской армией, который остался на фронте). Идиотский проект заключения мира, рожденный свихнувшимися утопистами и несвихнувшимися Иудами, разразился совершенно неожиданным финалом; обессиленная и искромсанная подлыми руками Россия отдана на волю немцев. К сожалению, современные Иуды не последуют примеру своего Кариотского предшественника и не удавятся, так как вероятно и этот немецкий ход входит в условленные тридцать сребренников (только последующая история узнает, какой курс был при переводе сребренников на марки).

Прибыв в Харбин, послал Главному Управлению Генерального Штаба заявление об отставке; после многих колебаний решил все же проехать в Японию для того, чтобы ориентировать нашу миссию в том, что творится в России, что затевается в Харбине, и просить нашего военного агента сделать что-нибудь, чтобы облегчить спасение нашего офицерства, закупоренного в России и обреченного там на сожрание большевиками. Хотя теперь и очень поздно, но все же можно еще многое сделать, помогая нам в районе Румынии, Дона, Кавказа, Финляндии и на Дальнем Востоке. Мы столько сделали для союзников, что имеем право рассчитывать на то, чтобы и они помогли нам в столь тяжкие времена.

Ехать в Японию мне очень неприятно, так как по телеграммам из Петрограда сидящие там господа, не понимающие нашего положения, могут подумать, что я еду в командировку от большевиков. Но ехать надо, ибо письменно не рассказать того, что делается с армией и Россией, и что надо сделать, чтобы нам помочь; ведь я, вероятно, первый, кому удалось так скоро продрать сюда из Петрограда.

Был на вокзале, смотрел, как провожали Хорвата, уезжавшего в Пекин по делам дороги и охранной стражи. Было больно видеть хозяйничанье на вокзале китайцев, постановку всюду китайских часовых, колотивших прикладами непонимавших их окриков русских пассажиров.

Все, чему мы отдали все лучшие годы своей жизни, все пошло прахом!

Харбин живет и дышит спекуляцией и темными делами; спекулянты очень огорчены прекращением правильного сообщения Харбина с Западом, так как приходится распрощаться с отправкой в Россию вин, водки, кожи и разных товаров, дававших баснословные барыши и сделавших недавних санкюлотов и мелких комиссионеров миллионерами.

Курс нашего рубля неизменно ползет вниз, на что влияет, как общее положение, так и введение в обращение разных суррогатов денег в виде керенок, почтовых марок, кредитных билетов старых образцов и т. п. Надо знать китайский рынок и быть очень осторожным при введении новых для него денежных знаков, так как китайцы очень недоверчивы.

 Газеты сообщают, что Украинская Рада, угрожаемая большевиками, обратилась за помощью к Германии и что немцы двинулись на Режицу, Полоцк и Витебск по путям на Петроград и Москву, и на Киев. Думается мне, что так далеко немцы не пойдут; им в первую голову важно захватить всю укрепленную полосу фронта и сосредоточенные на ней огромные запасы боевого снаряжения, и этим навсегда обеспечить себя от возможности какого-нибудь рецидива на нашем фронте.

Впечатления от Харбина тяжелые; не то ожидал я здесь увидеть; на улицах шатаются и носятся на извозчиках совсем разболтавшиеся офицеры (очень много в нетрезвом виде); по вечерам это явление усиливается; настроение у этих господь очень воинственное, с готовностью обнажать оружие и стрелять по первому подвернувшемуся под руку поводу. Иногда харбинские улицы начинают напоминать нам то, что месяц тому назад мы видели в Александровском саду и на Кронверкском проспекте: те же малостесняющиеся парочки, та же развинченная походка, те же кудлы волос...

 Приехал новый председатель правления Восточно-Китайской дороги генерал Го (китайцы впервые осуществили свое право иметь председателем дороги китайца), собрал старших агентов дороги и очень решительно указал им, что внутренние беспорядки России не должны отражаться на продуктивности работы этой очень важной для всего Китая железной дороги, и что они, китайцы, примут все меры к, тому, чтобы дорога работала как следует.

Сейчас жe, по мнению Го, на дороге очень много разговаривают и занимаются совершенно посторонними делами; надо работать, а кому такой порядок не нравится, тот может получить заштатные деньги и уезжать в Россию; на работе дороги это не отразится, так как если уйдут pyccкие служащие, то в распоряжении Го имеется до тридцати тысяч китайцев, которые готовы занять все могущие освободиться места.

Речь очень деловая и определенная. Сейчас в руках Хорвата задача огромной важности сохранить дорогу в руках России и не дать китайцам стать полными хозяевами положения; прежде всего, надо изгнать из обихода служащих политику; ведь сейчас при бегстве из России масс интеллигенции и технических сил, можно подобрать для дороги редкий состав отборных служащих; всех смутьянов и политиканов отсортировать и отправить их наслаждаться порядками комиссародержавия, а их места занять дельными, честными и далекими от политики людьми, которые будут осчастливлены получением обеспеченного заработка; я, например, с величайшей радостью пошел бы на место начальника какой-нибудь скромной станции, чтобы получить приют и кусок хлеба, и был бы добросовестным и полезным для дела служащим; а таких, как я, целые сотни и ими было бы можно заменить и то жулье, и тех съежившихся и притаившихся товарищей, которые сидят и в управлении, и на линии.

Вечером был у Самойлова и слушал про бесчинства, чинимые Семеновым и его отрядом; приехавший недавно пограничник генерал Чевакинский был свидетелем, как на ст. Даурия Семеновские офицеры убили взятого ими с поезда пассажира за его отчаянные протесты по поводу отобрания у него законно ему принадлежавших 200.000 рублей; этого пассажира пристрелили тут же на платформе и тело его выбросили за перила, ограждавшие платформу.

И таких случаев десятки. Меня это не удивляет; я слишком хорошо познакомился с тем материалом, из которого состоит наше офицерство военного и революционного времени, и знаю, до чего они могут распуститься в обстановке полной свободы и безнаказанности. Революция распустила нас всех, а молодежь par excellence. И я вполне уверен, что большая часть тех ужасов, про которые украдкой рассказывают в Харбине и которые творятся в "Даурских сопках", куда уводят снимаемых с поездов пассажиров, не преувеличена.

Несомненно, что наравне с красным большевизмом здесь мы имеем дело с настоящим белым большевизмом.

Особенно шумит и безобразничает здесь генерального штаба генерал Доманевский; судя по рассказам об его деяниях, это совершенно спившийся алкоголик, распустившийся до полной потери офицерского достоинства, и которому место только в больнице для алкоголиков и нервнобольных. А он играет здесь какую-то роль государственного и военного деятеля. Все потешаются над его пьяными и дикими выходками, но нет власти, которая положила бы предел таким безобразиям, он кутит по кабакам, не платит, награждает орденами лакеев, рубит шашкой пальмы, делает из них букеты и, перевязав снятой с шеи Владимирской лентой, отправляет их певицам на сцену, посылает ресторанные счеты обратно с надписью "Китайскому генералу Ма, рассмотреть и доложить"... и т. п. Харбин скалит на все это зубы, не понимая, какой печальный ужас для будущего заключается в самой возможности наличия в нашей жизни таких явлений.

Очень невесело здесь; на тех организациях, которые здесь создались, можно установить или белобольшевистскую диктатуру разболтанного офицерства, или же самую мрачную реакцию, и при том только здесь, так как с такими силами безнадежно идти на спасение России; ведь прошли те времена, когда группе вооруженных людей можно было держать в страхе целые народы.

Психологически явление таких организаций неизбежно, как бурная реакция против совершившегося в России, как протест против надругания над заветами и святынями прошлого, но в своем настоящем проявлении оно не может послужить основанием для восстановления разрушаемой уже целый год государственности; ведь по сути своей оно также противогосударственно, ибо зачато и растет в атмосфере презрения к закону, разрушения всех неприятных ограничений и допустимости произвола и насилия по отношению ко всему, что не их лагеря и обычая; необуздываемое ничем, это разлагает, развращает, охулиганивает последние остатки русской молодежи, приучает их к лени, произволу, пренебрежению к долгу и обязанностям, приучает к жизни не по средствам и к добыванию средств для всяких наслаждений, не стесняясь ничем в способах добывания, одним словом, делает с нашей белой молодежью то же, что делает с красной комиссарщина и красная армия.

 Официально сообщается о занятии немцами Вендена, Двинска и Луцка. Украинская рада заключила самостоятельный мир с центральными державами. Комиссары объявили какую-то сумбурную мобилизацию, сдобрив ее террором против буржуев. Кого хотят обмануть комиссары своими мобилизационными громами? Разве возможна какая-нибудь мобилизация в то время, когда толпы ушедших с фронта и покончивших со всякой войной и мобилизациями товарищей стихийно расползаются по домам!

Верхопрап Крыленко испустил истерический приказ - прокламацию, в которой требует победы или смерти; прокламация написана, как то и подобает хулиганскому Главковерху, самым хулиганским стилем.

Здесь появился какой-то самочинный штаб Дальневосточного Корпуса Защиты Родины и Учредительного Собрания (удивительное название! кого только они хотят им надуть?). Штаб сей объявляет, что все офицеры обязаны записаться в подчиненный ему войска; редакция приказа по стилю очень недалеко ушла от Крыленковской, так как вышла из лавочки того же сорта, но только с правой стороны улицы: тем не менее среди офицеров некоторое смущение, так как более порядочные боятся объявления уклоняющимися от исполнения долга, а более трусливые боятся реальных воздействий.

Вечером встретил знакомого по Владивостоку полковника Ходановича, бывающего на заседаниях этого комитета (состав его до сих пор не объявлен), и спросил, из кого же состоит этот комитет. Получил ответ: "из жуликов, хулиганов, авантюристов и купцов, жаждущих спасти свои застрявшие в большевизии капиталы"...

Таково общее мнение об этом комитете; если это верно, то не поздоровится ни Родине, ни Учредительному Собранию от таких защитников.

Вечером узнал, что китайцы присылали к Хорвату узнать, что это за корпус, указывая, что по договору в полосе отчуждения может стоять только вольнонаемная охрана; Доманевский ездил после этого объясняться к генералу Ма и дело кончилось каким то скандалом.

 В городе много разговоров по поводу активного проявления деятельности Дальневосточного Комитета и рожденного им корпуса (пока только из одного начальства, но без войск); думают, что это - попытка создать в Харбине повторение Семеновского отряда со всеми вкусными для антрепренеров последствиями. Приверженцы комитета распространяют слухи, что работают по указанию союзников, которые де отпустили уже комитету 40 миллионов, и с отеческого благословения Хорвата.

Опубликованы условия мира, продиктованные немцами и принятые вчера комиссарами; в главных чертах Россия теряет все, что западнее Двины и Бреста; восстанавливается старый торговый договор, преимущества которого, как говорили, были так велики, что окупали немцам все содержание их армии; затем Россия обязуется демобилизоваться и разоружиться.

В Петрограде царство террора; издан декрет, разрешающий расстреливать контрреволюционеров на месте; выходит - стреляй, кого хочешь.

Условия мира приняты Циком большинством 116 против 85; нашлись еще и в царстве комиссаров люди, не убоявшиеся голосовать против.

 Все три харбинские газеты обрушились на Дальневосточный Коматет, требуя опубликования его состава и объяснения прав, на основании которых он распоряжается; при этом комитет обвиняется в желании установить режим палки.

Получено известие, что из Иркутска идут эшелоны красных войск, -двинутые комиссарами для ликвидации Семенова; последний разобрал путь между станциями Борзя и Оловянная и таким образом железнодорожное сообщение с западом прекратилось. Харбинские спасители настроены очень воинственно, но я не вижу оснований, чтобы оптимистически смотреть на исход возможных столкновений Семенова с красными; если бы даже у Семенова и было достаточно сил, то, не имея ни артиллерии, ни обозов, ни обеспеченного интендантского и артиллерийского подвоза, базируясь на точку - ст. Маньчжурия и будучи привязан к железнодорожной линии, проходящей очень невыгодно (в облическом к границе направлении), он не в состоянии ни держаться в Даурском районе, ни двигаться вперед. Общие законы войны непреложные, а малая война, да еще в условиях гражданской войны, вещь очень деликатная.

 Был у Самойлова; слушал рассказы участников про вчерашнее собрание офицеров Харбинского гарнизона для выяснения отношений к родившемуся из пены харбинской Дальневосточному Корпусу; судя по рассказам, вышел самый бестолковый кавардак самого митингового характера с руганью, попреками и прочими аксессуарами таких собраний; подполковника генерального штаба Акинтиевского, сказавшего собравшимся горькую правду, чуть не избили. Впрочем, трудно было ожидать уравновешенности, спокойствия и деловитости от случайного собрания самых разношерстных элементов, большею частью издерганных, распустившихся, многое потерявших, много испытавших, жаждущих мести, отвыкших от истового исполнения тяжелых обязанностей и, в большинстве, очень и очень далеких от подвига; устроиться хочется почти всем, но работать и рисковать не особенно много охотников.

Неделя Харбинской жизни, личные наблюдения и рассказы беспристрастных людей дали самую безотрадную картину того, чем живет большинство собравшейся здесь молодежи, захваченной революцией и ее последствиями в самый опасный для нее период полной неустойчивости и нахождения на острие ножа, с возможностью свалиться и на одну и на другую сторону. Судя по рассказам обывателей, по вечерам во всех местных кабаках-шантанах все столы заняты спасителями родины разных рангов, вино льется рекой, кутеж и разврат идут во всю; кто успел награбить и нацапать, тот жарит на наличные, а кто не успел, должает, лупит в кредит и жадными глазами и всей силой звериного желания ищет где бы схватить, где бы поживиться и получить такие же, как у некоторых счастливцев, средства для пьяной, беззаботной жизни и удовлетворения животных наслаждений. Сейчас Харбин это помойница, в которой гноятся и безвозвратно погибают последние остатки русской молодежи, той самой, из которой, попади она в другую обстановку и в другие руки, могли бы выйти целые рати героев подвижников, истинных спасителей гибнущей Родины. Конечно, и сейчас здесь есть и идейные борцы за Россию, и добросовестные, скромные работники, но их капля сравнительно со всем остальным.

Во главе всей местной чепуховидной оперетки на государственно-военные темы взгромоздился ничтожнейший господинчик из бывших консульских чиновников, ныне исполняющий обязанности русского здесь консула - Попов, изображающий сейчас что-то в роде местного Главковерха, жалкая пародия на жалкого Керенского.

Все виденное заставило меня считать себя обязанным проехать в Японию, рассказать про виденное и пытаться убедить во-первых в необходимости назначить какое-нибудь компетентное и с авторитетным именем лицо для сбора, организации и муштровки русского офицерства, как необходимейших кадров грядущей антибольшевистской борьбы, а во-вторых изложить мои взгляды на срочную необходимость союзного вмешательства и союзной оккупации Дальнего Востока для спасения его от разложения, неизбежного спутника большевизма, и для предотвращения учинения над населением обид и беззаконий, откуда бы они ни шли. Оккупацию я представляю себе в виде занятия главных центров и железных дорог союзными войсками, назначения которых восстановить действие старых законов, судебные, земские и финансовые учреждения, потребовать от всех соблюдения строжайшего порядка и усекать каждого, кто сего не исполнит; борьбу с большевизмом предоставить русским, дав им только военно-технические средства и обеспечив снабжение; при порядке в тылу и на железных дорогах больших сил, чтобы справиться с красной сволочью, не требуется, но надо, чтобы свои силы были бы настоящими русскими войсками, а не бандами белых большевиков.

 С тяжелым чувством тронулся в дальнейший путь.

На западе немцы крепят свои условия мира неизменным продвижением в наши пределы. Комиссары вопят, что все войска двинуты для защиты Петрограда. Продали всю Россию, а теперь только и думают о спасении своего большевичьего гнезда.

На станции Чан-Чунь пересели в японский экспресс, представляющий разительный контраст с теми свинушниками, в которых ехали по нашей южной ветке от Харбина; душа ноет и плакать хочется, когда видишь, что у чужих так хорошо, а у нас все разваливается.

Еду под тяжелым гнетом Харбинских впечатлений; на наше великое горе здесь нет никого, кто бы мог взять на себя великое дело восстановления армии, администрации и государственного устройства; какое счастье было бы, окажись здесь, на Дальнем Востоке, сейчас Лечицкий или Нищенков.

Многоликий Хорват, способный только на ловкие компромиссы и на искусную лавировку среди самых разнообразных течений, несомненно умный, умеющий обходиться с людьми и к себе их привлекать, но абсолютно неспособный к решительным активным действиям, не знающий армии, совершенно не подходящий к тому, чтобы идейным, величественным утесом подняться среди общего развала и безлюдья и громовым, безотказным кличем собрать все уцелевшее и властно, железной рукой, повести его на великий жертвенный подвиг спасения гибнущей родины... Опереточный консул Попов, случайный прыщ вроде Семенова, алкоголик, скандалист Доманевский, полусумасшедший авантюрист Потапов - вот действующие персонажи маньчжурского Кобленца.

 Несемся дальше на юг; чистенький и аккуратненький японский экспрессик проносится через мосты и туннели; дорога очень походить на нашу Амурскую и на восточную ветвь Китайской.

Проехали Антунг, бывшую корейскую деревушку, а теперь солидный город с каменными домами, фабриками и заводами. Грустно думается о том, что и этому начало положено нами; мы первые разбудили пустынную Маньчжурию, внесли в нее культуру, уложили многие миллионы русских денег, потеряли сотни тысяч русских людей и в конце концов сделали ее источником великих благ и доходов, но только не для себя; нажилась Япония, приобрел многое и готовится приобрести еще больше Китай, мы же по исторической привычке добыли себе только горе, убытки и позицию у разбитого корыта.

Переехали р. Ялу; вспомнился 1904 год и тяжелые апрельские дни здешних боев и ужас первого поражения; на северных берегах еще видны остатки наших траншей, в которых, по отсутствию у старших начальников способности говорить правду, погибли бесцельно лучшие люди третьего сибирского корпуса; только генерал Трусов доложил правду, за что и был с ошельмованием удален от командования шестой сибирской дивизией.

От едущего в экспрессе директора Владивостокского отделения Сибирского банка узнал, что во Владивостоке все трещит и внешний порядок охраняется только нажимом со стороны иностранных консулов, грозящих, в случай беспорядков, запретить ввоз продуктов из-за границы.

 Решил перейти на новый стиль - за границей двойственность сугубо путает. Рано утром мы в Фузане; поезд подходит прямо к пароходу. Везде очень усердно допрашивают японцы, прилично говорящие по-русски. В Симоносеки пересели в чисто японские вагоны.

Из Кобеских газет узнал, что союзники упрашивают Японию выступить на Дальнем Востоке, но Япония отказывается на том основании, что ее интересы не затронуты; между строчек читается, что японцам не охота ради других таскать горячие каштаны из большевистской печки. Тяжкодумы японцы не понимают, что пожар у соседа надо тушить, пока не поздно.

Те же газеты сообщают очень горестное известие о занятии немцами Ревеля и Пскова.

Весь день любовался японскими пейзажами, всюду образцовый порядок чисто до подлости; вот куда надо пригнать наших российских лежебоков и показать, каким каторжным трудом зарабатывается здесь каждая пригоршня риса. На станциях полный порядок; нигде нет праздной толпы, а ожидающие поезда спокойно ждут за тонкими перилами, пока им разрешат садиться в вагоны.

Поражает также малое количество видимых на станциях служащих и удивительная точность движения.

Местные газеты обсуждают вопрос о выступлении Японии для водворения порядка на Дальнем Востоке; общее настроение отрицательное, ибо Японии, де, непосредственно ничего не угрожает и торопиться ей не зачем. Не хочется думать, что за этим уклончивым ответом, кроется скрытое желание дать России побольше развалиться и этим скинуть с будущих счетов на Азиатском материке наиболее опасного конкурента.

Все это очень огорчительно, ибо из этого ясно, что здесь, как и у союзников, никто не понимает того, что совершается сейчас в России и какими результатами это грозит всему миру.

Некоторые газеты заявляют, что Япония ожидает, как выскажется по этому вопросу Америка, зорко и ревниво следящая за каждым шагом Японии, особенно на азиатском материке.

Приехали в Токио; в отель ехал на рикше и думал о том резком контрасте, который пришлось пережить: за шесть недель тому назад на нас ездили, а сегодня самому приходится ехать на упряжном человеке.

В полдень приехал Яхонтов; конечно, у него ни на одну минуту не могло быть мысли, что я принял назначение от большевиков; он сразу понял, что это было для меня единственным способом удрать из Петрограда; но посланник, по его словам, дуется и сомневается, не приехал ли я от большевиков. Просил Яхонтова доложить послу, что уже 8 февраля я послал заявление о своей отставке из российской военной службы настоящего порядка, и что я приехал исключительно для того, чтобы: первое - рассказать, что сделали с нашей армией; что делается вообще в России и рекомендовать бить большую тревогу, ибо делается нечто очень ядовитое, ползучее и грозное по своим последствиям; второе - кричать о необходимости скорейшего вмешательства (если уже не поздно) союзников для того, чтобы спасти ошалевший русский народ от власти одурманивших его насильников и обеспечит работу, безопасность и спокойствие тех, кто будет создавать разрушенный государственный строй; и третье - умолять подумать о гибнущем в красных тисках русском офицерстве, столько положившем на союзное дело, устроить для них пути и убежища для спасения и помочь им сорганизоваться в кадры для будущей русской армии. Главное же, по моему мнению, это то, чтобы союзники поняли, что борьба с большевизмом это не узко русское дело, а дело мировое, одинаково для всех необходимое.

По словам Яхонтова вмешательство Японии в наши Сибирские дела, по-видимому, неизбежно, но едва ли она пойдет дальше Забайкалья; наибольшее затруднение пока представляет резкий протест Америки, несогласной на такое японское выступление. Китай же сам напрашивается, чтобы союзники поручили ему эту миссию (дожили до того, что люди собираются водворять у нас порядок, которого у них у самих нет). Одно время намечалась идея общесоюзного вмешательства, но была погашена заявлением Японии, что она обязалась поддерживать сохранение порядка на Дальнем Востоке и одна желает выполнить такое свое обязательство.

Союзники дебатируют, а мы все разваливаемся, да разваливаемся; ведь и то, что творится сейчас в Харбине тоже развал, и очень грозный по своим последствиям.

Здесь ходят слухи о попытке образовать в Пекине новое Сибирское правительство (вместо разогнанного большевиками в Томске); в справедливости слухов заставляет сомневаться сумбурность сообщаемого состава этого правительства: председатель Князь Львов, военный министр Брусилов, министр финансов Путилов и т. п.

Отдыхаю без работы и обязанностей; непривычно чувствовать себя никуда не торопящимся и ничем не связанным. Временами стыдно, что живешь так покойно и ешь так обильно в то время, когда другие, там ущемленные, страдают, голодают и ведут существование аналогичное каторжным гребцам, прикованным на галерах к веслам.

Сегодняшние газеты наполнены слухами о выступлении Японии и Америки, о поездах разных послов к премьеру и о длительных совещаниях.

Сообщают, что Китай уже назначил 40.000 войск для Сибирской экспедиции.

Утром ездил к послу, - это один из многочисленных Крупенскихъ; рассказал ему, что делается в России, в каком ужасном положении находится русская интеллигенция и pyccкие офицеры, и всячески старался охарактеризовать серьезность положения, усиленно подчеркивая, что сейчас не повторение 1906 года и что болезнь бесконечно опаснее и так уже прогрессировала, что может являться опасение, не опоздают ли доктора.

Такие господа, как местный посол и многие наши представители за границей, знают что такое революция только по газетам, да по розовым телеграммам Терещенко и Ко.; они ничего не испытали, обеспечены на долгое время прекрасными окладами в золотых рублях и очень горды тем, что могут, сидя в полной безопасности, рядиться в ризы ярых и непримиримых ненавистников большевизма и грозно размахивать руками. Все те, кто ущемлены, мучаются и погибают в России, ненавидят большевизм сильнее и острее, но что они могут сделать, разрозненные, беспомощные... Ведь для многих - только тот исход, который нашел в Бресте генерал Скалон. Посмотрел бы я на всех этих заграничных синьоров, если бы они попали в комиссарские лапы.

Высказал также послу свой взгляд на интервенцию и на острую потребность возможно скорее положить предел прогрессирующему разложению последних остатков осмысленного человеческого существования.

Вечер провел в отчаянном настроении, все те мечты, с которыми я стремился сюда, оказались очень далекими от возможности осуществления; вдобавок, начитался газет, перенесся мыслями в Россию и мучился неспособностью хоть чем-нибудь помочь тем, кто там остался.

Газеты продолжают обсуждать вопрос о вмешательстве Японии в русские дела; появились кое-какие намеки на возможность общего союзного выступления с участием Америки.

Прочитал сообщение, что за время последнего продвижения вглубь России немцы захватили 3000 орудий, несколько десятков тысяч пулеметов и необозримое количество всевозможных боевых и технических запасов, и плакал от боли и стыда; минутами вторгалась в голову мысль: "а, быть может, даже лучше, что все это брошено, чем если бы было продано, все равно кем, товарищами или комиссарами; результаты одни, но позора меньше".

Вспомнилось, как страдали мы; не имея ни орудий, ни пулеметов и снарядов; какой радостью было для нас получение этих средств борьбы и постепенное их накапливание и улучшение; какие надежды мы связывали с тем временем, когда, наконец, у нас будут средства бороться с врагом равным оружием... И когда все это пришло, когда состояние материи поднялось, развалился дух, и через 8-9 месяцев на месте русской армии остались какие-то кучи нравственного навоза-дезорганизованные банды товарищей, продающих немцам пушки и пулеметы и позорно бегущих перед наступающими церемониальным маршем немцами. Как счастливы те, кому судьба была благосклонна и не дала им увидеть всего этого позора!

Яхонтов хотел мне помочь прикомандированием меня, как знатока Дальнего Востока, к военной миссии, но наткнулся на сопротивление Крупенского, заявившего, что так как я принял командировку от изменнического Управления Генерального Штаба, то он не только не разрешает моего прикомандирования, но требует, чтобы я уехал из Японии.

Все доводы Яхонтова были безрезультатны.

Интересно знать, кто больше изменники: те, кто, попав в красный плен, своим телом, кровью и переживаемым ужасом тормозит, сколько может, поступательное движение большевизма и, находясь под постоянным страхом мучений, издевательств и смерти, напрягает невероятные усилия, чтобы выиграть время, пока придет помощь (ибо там в России все еще надеются, что союзники не бросят нас на комиссарское съедение), - или те, кто, сидя по безопасным заграничным и далеким от России и революции местам и кушая многотысячные оклады, брезгливо отворачивается от всего русского и пальцем не шевельнет, чтобы спасти гибнущих на Руси.

Трудно было ожидать чего либо более порядочного и человеческого от такого типичного представителя нашей дипломатии, каким является Базиль Крупенский. Heдаром говорили про наше "иностранное" ведомство, что русский дипломат и сны видит, и бредит во сне только на французском языке.

Имел с Яхонтовым длинную беседу о состоянии нашей армии и положении офицерства; рассказал ему подробно, что делается в Харбине и подчеркнул, что в этой помойной яме молодежь воспитывается только на мести, на идее реванша и сведения личных счетов, то есть на таких лозунгах, на которых России не восстановить.

Просил Яхонтова взять на себя хлопоты по организации с помощью союзников русских добровольческих легионов, которые и будут продолжать борьбу и за общее союзное, и за русское дело на началах великого воинского и гражданского подвига, о себе лично не думая, ничего не требуя, и никому не мстя.

По мнению Яхонтова мои надежды на возможность искренней и бескорыстной помощи со стороны Японии весьма утопичны: японцы очень хитры и еще более жадны; сейчас они полны вожделениями как бы выгоднее использовать наши несчастья и извлечь из этого наибольшую для своей страны пользу; польза же эта рисуется в легком захвате всего русского Дальнего Востока и наложения своей лапы на крайне нужные для них естественные богатства этого края (горные и рыбные). Пока что Япония сдерживается и косится в сторону Америки своей непримиримой соперницы во всем, что касается эксплуататорских экспериментов на азиатском континенте.

Газеты сообщают, что три дня тому назад Америка дала свое согласие на выступление Японии на русском Дальнем Востоке; говорят, что из Цуруги вышли уже транспорты с войсками, но военные японцы это отрицают.

Отдыхаю. Вопрос о сибирском вмешательстве Японии продолжает оставаться в положении дебатируемого вопроса, интерес к которому с каждым днем становится все слабее.

Яхонтов уезжает в отпуск; сговорился с ним по поводу организации помощи русским офицерам; проектирую, чтобы он попробовал обратиться к Рузвельту - это человек кипучий, военный и с огромным общественным и нравственным весом. Надо только торопиться, пока помойные ямы Харбинского типа не сгноили совершенно нашу молодежь.

По словам Яхонтова японцы охотно готовы вмешаться в наши дела, но только на средства союзников и с тем, чтобы не идти дальше Владивостока, Харбина и Камчатки. Условия чересчур прозрачные, и союзники совсем не охочи на то, чтобы давать деньги на осуществление за их счет чисто японских задач, и требуют гарантий, что при исполнении не будут преследуемы узко эгоистические цели.

Харбинские писаки продолжают муссировать Семеновщину, представляя Семенова, как единственную величину, способную спасти Россию от власти большевиков. За деньги и в чаянии разных благ от реванша наши продажные перья способны на все.

Разве на ненависти и мести можно восстановить разрушаемую Россию, особенно если ненависть направлена огулом по адресу всего народа? Следовало бы вспомнить и прочесть о том, что было во времена Вандеи и Кобленца; фон ведь тот же самый, только краски и углубления куда резче, чем сто двадцать лет тому назад.

Лунножитель Вильсон, разразился посланием к русскому народу; совсем никчемушная история, так как 3/4 русского народа никаких посланий не читает и очень мало, если не совсем, осведомлены о том, что такое Соединенные Штаты и где они находятся; милый профессор истории продолжает пребывать в неведении того, что с выпущенными на чисто звериную свободу дикими и темными массами нельзя беседовать ни воззваниями, ни идущими даже от искреннего сердца убеждениями.

В нашей острозаразной болезни нужны или операция, или прижигание; вернее сказать - были нужны, так как теперь время, по-видимому, уже упущено.

Съезд советов в Москве утвердил мирный договор с Центральными державами; ничего иного и не могло сделать специально собранное для этого случая голосовальное стадо. Подтверждена только сделанная именем России подлость, ибо ведь все равно самая Россия усердными стараниями комиссаров уже несколько месяцев фактически выведена из строя воюющих держав, потеряла всю свою армию, лишилась всех боевых запасов и приведена к экономическому коллапсу.

Союзная пресса продолжает жевать вопрос об оказании помощи России и о Сибирской экспедиции; каждая строка каждой статьи доказывает глубочайшее непонимание того, что совершилось и продолжается сейчас на нашей несчастной, ополоумевшей Родине.

Сообщается о переносе резиденции народных комиссаров в Москву; совдепщики рискнули на то, чего боялись Керенский и Временное Правительство и что им надо было сделать в Марте прошлого года. Столица "бывшей России" перенесена в "бывшую столицу" России.

Газеты поместили интервью с послом Учида, который высказал уверенность, что время нахождения большевиков у власти будет очень скоротечно, но что власть советов останется. Учида впадает в общее всем заблуждение относительно скорого конца большевиков, так как для этого конца надо, чтобы кто-нибудь прогнал этих гадов и прогнал силой: сами они от власти не уйдут, будут защищать ее по волчьи, а подходящих охотников прогонять их силой - пока не видно; союзнички только болтают, да совещаются, ну а такие помойницы, как Семеновщина, опасны только для тех, у кого есть деньги, и вообще для всякой государственности и порядка.

На юге немцы захватили Бахмач и быстро ползут на восток к хлебным, угольным и нефтеносным районам.

Из разговоров Учида с корреспондентами ясно, что Японии сейчас мешаться в сибирские дела невыгодно, в японских газетах прямо говорится, что Японии сейчас не к чему трепать свою армию, которая ей очень понадобится, когда начнутся настоящие разговоры о мире.

Получены первые сообщения о начавшемся наступлении немцев на западном фронте, причем главный удар направлен, по-видимому, на англичан. Как хотелось бы, - вместо того, чтобы томиться здесь в бездействии и ждать, пока китаец портной сошьет платье, - быть сейчас на этом фронте, где надолго решаются судьбы мира и закладываются основания жизни народов на грядущие времена.

Как обидно, что слепота и нерешительность союзников не дала возможности использовать те ценные запасы личного состава русской армии, которые уже погибли и продолжаюсь гибнуть под красным террором. Сейчас союзники, своим непротивлением большевизму и своим холодным равнодушием к нашей судьбе, довели очень многих русских до того, что у них появилась острая злоба по отношению к союзникам и желание победы немцам, которые сумеют свернуть головы комиссарам, обуздать товарищей и навести на Руси полный порядок. Тяжело все это слышать после всего того, что перенесено, пережито и потеряно благодаря этой войне.

Бон на западе развиваются; немцы несут большие потери, но имеют частичный успех; главный удар направлен на англичан, которым приходится иметь дело с лучшими частями немецкой армии. Наступают решительные для судеб мира дни; очевидно, что это будут последние напряжения обеих сторон. Немцам некогда ждать прибытия всех американских войск; все шансы пока на их стороне, так как они перебросили с нашего фронта на западный несколько десятков дивизий и огромную артиллерию, что дает им возможность иметь большие резервы и долго питать людским материалом ту колоссальную, решительную и чудовищно прожорливую операцию, которую они начали.

Но зато на стороне союзников огромные преимущества обороны, дающие им возможность использовать для истребления врага все накопленные ими ужасающие средства современной военной техники; этим путем они смогут сравнять шансы численного превосходства немцев; резервы же у союзников тоже очень почтенные.

Немцы ценой огромных потерь прорвали английский фронт у С. Кентена, и по их донесениям взяли 25000 пленных и 400 орудий. Положение союзников признается очень серьезным; сказывается во всю значение гибели русской армии, при существовании которой едва ли было бы возможно теперешнее немецкое наступление.

Газеты принесли весьма сенсационное известие, что немцы начали обстреливать Париж с расстояния 120 километров; очевидно, этот чудовищный рекорд современной артиллерийской техники был специально подготовлен к настоящему наступлению, как Uber-средство для того чтобы хватить по нервам населения столицы центра жизни неприятельской стороны.

На фронте немцы продолжают ломить вовсю, направляя теперь удар в разрез между англичанами и французами - любимый немцами прием бить по стыку крупных соединений, где связь и сила сопротивления, благодаря руководству разных центров, и слабее, и менее однородны, и эффективны.

Очень серьезно сообщение немцев о том, что первая стадия наступления окончилась и окончилась для них с большим внешним успехом; значить, наступает перерыв в операции, а это очень похоже на то, что положение немцев не так уже хорошо, как они выставляют. Принесенные ими жертвы должны были дать более существенные результаты, а тогда остановки быть не могло: "порыв не терпит перерыва", так говорит старая военная практика; частные же успехи, достигнутые за это время, куплены слишком дорогой ценой; моря немецкой крови прорвали союзные плотины, но последняя успели починить и начинается новая еще более решительная эпопея. Французское командование держится, по-видимому, очень осторожно и не тратить резервов, предоставляя немцам исходить кровью на проломе всего того, что так долго готовила для этого союзная техника. Общая картина такова, что уже можно ставить на союзников.

В Японии идет особо сильная струя дружбы по отношению к Китаю и заявляется о страстном желании помочь континентальному соседу справиться со всеми своими болезнями; говорят, что Япония выступает примирителем между Севером и Югом, и что японские капиталисты гитовы заняться пробуждением промышленности и развитием естественных богатств Китая. Во второй части, я думаю, никто никогда и не сомневался, ну а в первой - это басенки для грудных детей, ибо вся задача Японии в том, чтобы поддерживать в Китае беспорядок и пытаться раздробить его на составные и враждующие части.

Здоровый и могучий Китай это конец Японии, как промышленной и военной силы, ибо что такое микроскопическая Япония рядом со своим соседом, чудовищным по размерам своего населения, по своим богатствам и по природным данным своего народа, гораздо более богато одаренного. Эксплуатировать разрозненный, грядущий, самопожирающий и неспособный стать на свои дряблые государственный ножки Китай, это под силу Японии, но иметь его рядом здоровым и могучим, это ее конец или, во всяком случае, полное затмение и переход на третьи роли.

Интересны сообщения газет о начавшемся в Англии рабочем движении, причем там выдвинуты тоже очень крайние социалистические лозунги, но только рассредоточенные для осуществления на долгие периоды и разумно практически разработанные. Очевидно, что социальная революция расползается по всему миру таково неизбежное наследство всех великих войн.

Несомненно, что начатое немцами грандиозное наступление не дало им того, на что они рассчитывали, то есть решительного разгрома союзных армий; будь у меня немецкие ценности, я бы их немедленно ликвидировал. При современном размахе больших битв и при несомненном coxpaнении союзниками мощных резервов, немцам придется в скором времени встретить контрудар союзников и притом в очень неблагоприятном для обороны положении, то есть не на линии старого, отлично подготовленного фронта, а на только что занятых случайных позициях, которые невозможно в несколько дней приспособить для обороны так, как того требуют современные условия боя; там не будет ни надежных убежишь и наблюдательных пунктов, ни надлежащих средств связи, ни достаточно сильных препятствий.

Встретил нескольких русских, только что приехавших из Шанхая, Тянь-цзина; всюду к русским относятся, как к каким-то зачумленным; во всем отказывают, помощи никакой; наши дипломатические представители брезгливо прячутся от соотечественников, считая каждого или большевиком, или жуликом, или попрошайкой. Резкий контраст представляют поляки и евреи, организовавшие свои комитеты, деятельно помогающие своим соплеменникам и единоверцам.

При таком настроении мне нечего тратить деньги и ехать в Пекин с теми же целями, с которыми я приехал сюда; не стоит еще раз изображать Дон Кихота Ламанческого.

Немецкое наступление медленно продвигается вперед; местные немце-филы и союзникофобы ликуют; я их охлаждаю напоминанием про судьбу клина который не расколол бревна сразу, а застрял и продолжает вбиваться уже ослабленными мелкими ударами в то время, когда стенки раскола сохранили могучую силу сопротивления и готовы энергично сжаться и выбросить клин вон. Большинство здесь считает дело союзников проигранным и искренно радуется; скрытое немце-фильство бурно выбивается наружу. Горькое им предстоит разочарование, когда выяснится, что ценой огромных потерь и частичных тактических успехов немцы близки уже к стратегическому поражению, и теперь весь вопрос в том, как им удастся вылезти из начатой ими операции, успеют ли они унести свои хвосты и отстояться за основными линиями, цельность сопротивления которых не могла быть не нарушена с началом наступления. Конец немецкой наступательной волны должен быть началом контр волны союзного перехода в решительное наступление-такова, по-видимому, идея верховного союзного командования.

Отчаянное немецкое сопротивление продолжается; несомненно, что главная цель немцев заключается в том, чтобы отрезать англичан и припереть их к морю; возвещаемое же наступление на Париж это только для отвода глаз и, как говорят юнкера, для "наведения дранжа" на очень чувствительных во всем, что касается Парижа, французов.

Немцефилы японцы (их оказывается очень много) и очень многие русские вожделенно смакуют грядущую победу тевтоно-австрийских армий, от которых ждут затем энергичных действий по восстановлению порядка на Руси и возвращению всех потерянных прав, преимуществ и капиталов; во всем этом так и сквозит то, что именуется русским патриотизмом.

Томлюсь в ожидании возможности двинуться в обратный путь в Харбин без заезда, как раньше думал, в Пекин. Немцы все еще ломятся вперед под ликованье местных милостивых государей с бердичевского и кобленцского фронтов; у многих слюнки текут от предвкушения будущих жареных рябчиков и прочего благоухания былых времен. Утром продолжительная беседа с японским жандармом; выяснилось, что наше посольство все время волнуется, скоро ли я уеду, и представляет меня японцам, как большевика; от столь подлого учреждения трудно было ожидать чего либо другого; подлость усугубляется тем, что посол знает, что это неверно; знает причины моего отъезда из Петербурга и причины, побудившие меня приехать в Японию. Я рассказал жандарму причины моего прибытия, показал ему документы; тот рассыпался в любезности и уговаривал не уезжать из Японии, так как скоро цветение вишен и много удовольствий и развлечений. Поблагодарил его, сказав, что русским сейчас не до развлечений и что мне надо ехать в Харбин искать работы.