"Адмирал Де Рибас" - читать интересную книгу автора (Сурилов Алексей)

Вести из Петербурга

При подходе к Измаилу на борт флагмана прибыл офицер связи с почтой. Настенька писала: «Милый друг мой, я, слава богу, жива, в добром здравии и своем уме. Здешние вертопрахи за мной убиваютца, но я в их сторону не гляжу и сохну от любви к вам, супруг мой любезный. Все вам кланяютца и меня сердешно поздравляют с вашими викториями над неприятелем. Сказывают, будто турок от вас в большом унынии и не знает, куда деватца. Всемилостивейшая государыня наша велела отписать вам ее благоволение. Здесь много разговору о посрамлении шведского флота и о решительной поверхности над ним российского. Ожидаетца, что шведский король, коему наши шею накостыляли довольно, образумитца и запросит у государыни мир, а там даст Бог еще до скончания нынешнего года выйдет замирение с турецким султаном. Тогда нам, душа моя, можно и свидетца. Во Франции бунтовщики весьма колобродят и даже похвал-яютца государя и государыню французских с престолу скинуть, а буде можно и до смерти побить со всеми, кто останетца верным их королевским величествам. Любезный батюшка наш Иван Иванович сказывает, что во французов вселился бес. Жеребчиха по-прежнему бесстыжая на виду у всего света амурничает с послом от аглицкого двора Витвортом, а мужа в законе к себе не пущает, отчего тот пребывает в скорби и даже замышляет наложить на себя руки. При дворе болтают об амурах Светлейшего с Прасковьей Андреевной Потемкиной. Ты ее должен помнить как княжну Закревскую. В замужестве она за Павлом Сергеевичем Потемкиным – внучатым братом Светлейшего. Он обитаетца в командовании войсками там же, где и ты, душа моя. Князю Егорию, слава Богу, пятьдесят, а Прасковье Андреевне к Рождеству исполнитца двадцать пять. Она в барышнях была хороша, и в замужестве остаетца такой же. Чувствительность Прасковьи Андреевны к Светлейшему вознаграждаетца, что супругу ее жаловано повышение в чинах.

Преданная тебе до гроба Настасенька.

Дано в Питербурхе сего 1790 года месяца октября дня четвертого».

Не в пример прежним, в этот раз пространным было письмо и от Суворова: «Государь мой Осип Михайлович! Ваши действия я нахожу правильными, поелику вы очистили от неприятеля все пространство от Хаджибея до Измаила, взяли Тульчу и Исакчу, а также весьма содействовали падению Бендер тем, что примерно поколотили ногайцев, в приятельстве с турком состоящих. Нахожу, что и впредь мы не должны пребывать в скуке. Надобно полностью до самого Измаила лишить турок провиантских запасов и особливо всяких скотин, которые могут использоваться ими для переброски войск и грузов. После можно двинуться и на Дунайские княжества до самого Букареста. Освобождение сих христианских земель от магометанского тиранства приведет Порту Оттоманскую к доконечному поражению, а нас – к победоносному миру и разным приращениям. А буде турки станут упорствовать, поведем наступление до Константинополя. Препоручаю вашему превосходительству четырех иностранных волонтеров. Онимогут в наших замыслах быть весьма полезными. Это французской службы полковник граф Ланжерон, лейтенант французской же службы герцог де Брисак, он же граф Шинон – внук маршала Ришелье, майор голландской службы де-Волан и австрийский принц Карл де-Линь. При этом честь имею уведомить ваше превосходительство, что майор де-Волан и принц де-Линь весьма проворны в инженерном деле, куда в рассуждение военной выгоды и употребить их должно. Все сии иностранные офицеры явились в российскую военную службу с соизволения их природных государей.

Желаю вашему превосходительству доброго здравия и военной фортуны. Александр Суворов.

Сего 1790 года октября дня осьмнадцатого».

Пока Осип Михайлович читал письма, пожаловал Микешка. От его смазанных дегтем сапог, шел крепкий и злой дух. Микешка любезно сообщил, что из добытого вчерась на охоте вепря казачий есаул Черненко сварганил на хохлацкий манер род щей или борщ с некими пампушками.

– Ты бы, твое превосходительство, откушал, пока борщ не остыл.

Поскольку голод, как известно, не тетка, то Осип Михайлович принял предложение Микешки и отправился в кают-компанию, где на столе его ждала не только миска борща, но и окорок, зажаренный по старым запорожским обычаям. Надо сказать, что во всю эту компанию войска де-Рибаса не испытывали недостатка в продовольствии, потому что в море, лиманах и в Дунае водилось много скумбрии, чируса, сельди, кефали и прочей рыбы, среди которой, разумеется, встречалась и камбала с бычком величиной с казацкую саблю, но только без эфеса. Теперь таких бычков уже нет, а тогда были. Казаки, гренадеры и матросы в вольное время бычков имели обыкновение ловить крючками, а прочую рыбу даже сетями.

Отобедав, Осип Михайлович крестным знамением возблагодарил Бога и велел Микешке убрать миску. Здесь же, в кают-компании, он принялся писать письмо жене: «Родимая моя Настенька! Мы в сражениях и тревогах. Намедни ногайцы прискакали к месту стоянки канонерок. Как лихие наездники они встали на лошадей и осыпали нас стрелами, отчего один матрос окривел. Тех ногайцев мы отогнали ружейной пальбой. Мой ангел-хранитель Микешка с товарищами пустился за ними в погоню. Одного ногайца они порубили саблями, а троих взяли в неволю. Мы раздели их донага, за те шалости высекли и отпустили с миром. Ежели дворцовые вертопрахи и паркетные шаркуны будут и впредь к тебе приставать, то я велю Микешке с его товарищами схватить их также, снять с них порты и яко тех ногайцев примерно высечь, чтобы другим неповадно было совращать мужних жен и досаждать тебе вздором, душенька моя. Слава Богу, кажетца, война идет к концу. У меня в деташементе состоит граф Шинон герцог де Брисак, коему от роду двадцать четыре года. Сказывают, что в его предках сам кардинал Ришелье, трудами которого учинилась французская монархия, ныне переживающая черные дни, поелику неизвестно, что еще будет с французским королем и его венценосной супругой от неистовств разбушевавшейся черни. Де-Брисак весьма красив, волосы у него совершенно черные, лицо приветливое, нравом он веселый и доверчив, как малое дитя, несмотря, что герцог. Казаками в деташементе предводительствуют старшины Чепига и Головатый. С ними я в приятельстве еще со времени очаковской осады, когда за славное березанское дело, что мы учинили купно, мне жалован Владимирский в третьей степени. Гренадеры мои под начальством брата Эммануила. Он совершенно оклемался после потери руки под Очаковым и тебе шлет низкий поклон. Вот и все новости. Ежели война еще продолжитца, то я изведусь от разлуки с тобой.

Твой Хозе.

Дано сего 1790 года октября дня тридцатого».

Хороши были разудалыми разгулами с гармоникой и песнями санные катания на тройках с приходом и проводами зимы, особенно на масленицу, публичные и партикулярные машкерады, балы, обеды и ужины, где подавали обильные яства, пили заморские вина и томно вздыхали замужние барыни в затейливых нарядах.

Иван Иванович Бецкой с дочерью жили в одном доме, но в разных апартаментах и встречались только за обедами. Их застольные беседы ограничивались пересказом придворных сплетен.

Великосветский Петербург напоминал более Францию, нежели матушку Русь. В салонах и при дворе болтали по-французски, изредка – по-немецки. Разговаривать по-русски было принято лишь с подчиненными и лакеями. Сама государыня давала тому отличную примерность, изъясняясь по-русски только с камер – юнгферой Марьей Савишной Перекусихиной и камердинером Захаром.

Еще с отроческих лет в дом Бецких часто наведывался наследник престола Павел Петрович. Пошел слушок о неравнодушии его к Настеньке. Но все более враки, а впрочем… Однако Настасенька ни в девичьи годы, ни в замужестве к тому поводов не давала. Да и сам Павел Петрович держал себя прилично, без кавалерского нахальства.

Иван Иванович и Настасенька по высочайшему соизволению бывали на вечерах в Эрмитаже, где запрещалось упоминать о чинах и титулах и сама государыня состояла лишь поручиком общества. Каждый здесь изощрялся в шутовстве и лицедействе, но из всех был отличен Лев Александрович Нарышкин, не знавший равных в декламации стихов, чем он не раз повергал почтенное собрание в неописуемый восторг. Князь рыкал аки лев и мяукал кошкой, от громыхания переходил к стенаниям и вздохам, обыкновенно независимо от того, об чем говорил.

Иван Иванович на эрмитажах, однако, был редко, находил их неприличными ни возрасту, ни нраву своему. При дворе по случаю праздничных приемов и прочих торжеств был неизменно, ласкательств у государыни и сановников двора не искал, но состоял в большом почете Настасья Ивановна мудрость эрмитажной науки постигла в совершенстве, особенно умение изображать опахалом разные страсти, роняя его – испытывать обожателей в любви и преданности. Когда увлекшийся флиртом волокита пускался в двусмысленные объяснения, равно делал неприличные предложения, она, не в пример иным придворным красавицам, с величайшей скромностью, но умеренно била его свернутым опахалом по пальцам и говорила неизменно в таких случаях: «Перестаньте, пожалуйста». Втайне Настасья Ивановна мечтала в ее фрейлинском положении быть жалованной статс-дамой. Она знала всю жизнь двора. Дворцовая и кабинетная жизнь разных ведомств проходила тогда на виду. Не оставались в секрете и тайны альковные[26].

Настасенька была чудо как хороша и дамой полной зрелости, при некоторой склонности к полноте. Красота ее была южной. Брюнетка с темными глазами и зажигательным нравом, она утверждалась в свет черкешенкой, будто взятой Иван Ивановичем на воспитание. Более чемвнешность было обаяние Настасьи Ивановны милым, но не лишенным достоинства кокетством. Амуры за ней не водились. Ее верность супругу, который к тому же был в военных походах, при дворе почитал! странностью. Недоброхоты возводили поклеп, будто Настасья Ивановна отлична от других дам лишь тем, что в интимности скрытна, только-то и всего. Однако известно – недоброхоты потому и таковы, что весьма склонны к распространению злых небылиц. За Настасьей был иной грех – уж очень она была остра на язык и ко всему любопытна. В один голос считалось, что Рибасша знает при дворе все. Поболтать с ней – одно удовольствие и не без пользы для себя. Впрочем, посудачить была охоча не одна Настасья Ивановна.

Граф Никита в сопровождении трех казаков был послан с очередной от государыни эстафетой к Светлейшему. По доставлении той эстафеты в Бендеры ему велено было Светлейшим скакать под Измаил.

Тот был озабочен опасностью пути к Измаилу и пробовал от поручения отказаться по необходимости-де быть при дворе.

Но Светлейший строго наказал ему не дурить. На юге каждый офицер крепко стоит при какой-либо надобности и не может быть в ослушании высшему начальству.

Настасья Ивановна, словно предчувствуя такое поручение Светлейшего графу Никите и пользуясь его любезностью, пристроила к нему и свою цидулу мужу.

«Милый друг мой, сердечный и любезный, – писала она, – здесь нынче стало известно, что генерал-аншеф Суворов будто во главе несметной армии идет на Измаил на присоединение к иным войскам, там уже находящимся, не исключая вашу, радость моя, флотилию. И будто всем велено слушатца графа Суворова. Быть большому против турок сражению, отчего произойдут убийства и увечья. Да хранит вас в тех сражениях ангел, ибо свет мне без вас не мил. Я вся без ума от страха за вашу жизнь, супруг мой любезный. Доколь не получу известий, что вы из тех сражений вышли целым и невредимым, в Эрмитаж ходить не стану, скажу, что у меня разыгралась мигрень и мне не до веселий. Дети, слава богу, здоровы. Государыня по-прежнему бывает в нашем доме. Уж больно тревожит ее дурное состояние батюшки Ивана Ивановича. Намеднись ее величество, на тятеньку глядя, прослезилась. Ваша Настасья.

Сего 1790 года, октября двадцать девятого дня».

Графа Никиту, собственноручно вручившего ему письмо жены, Осип Михайлович просил пожаловать на флагманский корабль и отужинать чем Бог послал по нынешним обстоятельствам.

– Приглашение принимаю и ради беседы в видах, которые могут быть вам полезны, милостивый государь мой Осип Михайлович, – сказал граф в сознании своей столичной значимости.

– Обязан вашей доброте, – вежливо улыбнулся Осип Михайлович.

– Имею честь, милостивый государь, состоять в близких отношениях с особами в империи значительными. Шеф тайной полиции господин Шишковский мне кузен, – в голосе графа Никиты было сознание превосходства над провинциальным генералом.

Де-Рибас поклонился, но от графа Никиты не укрылось, что поклон тот при упоминании имени столь высокой персоны не был должно учтив.

– В Петербурге нынче образовалось общество мартинистов, куда вошли и лица, известные близостью ко двору. Неблаговидный образ мышления этих сектадоров обратил на себя внимание правительства.

– И до меня дошли эти слухи. Но утверждают, что у мартинистов только религиозно-нравственные цели и желание облегчить участь страждущего человечества, – сказал Осип Михайлович.

– В этом обществе известный книгопродавец и литератор Николай Новиков, а также Иван Лопухин – весьма опасный пустомель. Предосудительная деятельность Новикова – сочинителя древней Российской вифлиотеки. Его преосвященство архиепископ московский Платон почитает его произведения наполненными новым расколом для обмана и уловления душ, несведущих в житейской мудрости. Достойно сожаления, что вифлиотека сбывается столичными книгопродавцами не меньше как по сто рублей серебром. В сочинениях господина Новикова мало полезного, а более колобродное. Они исполнены нарочитой темноты, служащей и разным, опасным для монархии мудрствованиям, а потому и заблуждениям вплоть до разгорячения ума, весьма вредного для порядка, освященного монархией и законами. Хуже того сочинения господина Радищева, который заражен французским вольнодумством и выискивает все возможное к умалению почтительности крепостных мужиков к господам помещикам, – благодетелям их.

– Нет ли каких новостей, относящихся к внешней политике нашего двора?

– Австрийцы подписали мир с Портой Оттоманской, оставив нас наедине с турецкой армией. Западные державы, исключая Францию, которая находится в большом внутреннем расстройстве, ни о чем ином не помышляют, как только о нашем поражении в этой войне.

Осип Михайлович дал знать Микешке ставить на стол ужин.

В предвкушении обильной трапезы граф Никита расстегнул белый кавалергардский мундир, далеко не первой свежести, но с офицерскими значками.

– Эти канальские слухи, – сказал он, – происходят от господ англичан и пруссаков. Прусский министр при нашем дворе предлагает государыне миролюбивые с турками статьи, как полагают, единственно чтобы дать туркам поисправиться после многочисленных поражений. Высочайшим манифестом объявлено о новом рекрутском наборе. Английский министр, узнавши сие, пришел в такую робость, что голоса

лишился. По случаю недостатка ружей в армии, сказано делать их в Могилеве и в селе Павловском, что в Нижегородской губернии. Государевой грамотой казакам велено быть в поголовном походе. Господа англичане и пруссаки надеются, что война кончится миром, полезным для них и Порты Оттоманской. Но в рассуждении этом они крайне заблуждаются и в интригах не преуспеют.

– Каковы намерения государыни относительно Придунайских княжеств? – спросил де-Рибас.

– Ныне о том в совете мозголомствуют. Россия намерена получить Очаков с землями между Бугом и Днестром и для нужд торговли – два-три острова в Архипелаге. Из Молдавии, Валахии и Бесарабии должно образовать независимое княжество Дакию. К тому располагает жестокая вражда молдаванов и валахов к Порте Оттоманской. В князья государыня прочит Светлейшего. Английские и прусские дворы всеми силами стараются не допустить сокращение владений турецкого султана и под разным предлогом злодействуют против России, побуждают министров своих при российском дворе горланить за оставление турок в Европе.

– Удивляюсь недоброходству прусского и английского дворов к христианским народам, испытывающим жестокое угнетение басурман, – вздохнул де-Рибас. – Но отечество наше тем и сильно, что недоброхотам не пойдет на попятную.

– Ныне, ваше превосходительство, мы в тяжелом состоянии. Расходы на армию возросли до чрезвычайности. В прошлом месяце туда отправлено три миллиона серебром и столько же ассигнациями. Но войска и после сего в значительной части остаются босыми и нагими. Во внутренних губерниях неслыханная, небывалая дороговизна. Четверть муки обходится не дешевле семи рублей, а в армию на четверть отпускается четыре рубля пятьдесят копеек. Рекрутскую повинность распространили ныне и на те губернии, которые никогда рекрутов не выставляли.

После обеда граф Никита ушел в отведенную ему каюту. Осип Михайлович по давнишней привычке перечитал письмо жены и горько улыбнулся. Он доподлинно знал, что Суворов на Измаил не идет, что войска у этой крепости, разделенные между двумя соперничающими генералами – Потемкиным и Гудовичем, стоят в полном бездействии с немалым уроном от болезней и нуждой от неустроения лагерной жизни. Он знал, что оба тяжелые на подъем, бездельные генералы крепко думают о снятии блокады Измаила и о переводе войск на зимние квартиры. Это, по мысли де-Рибаса, было равносильно отступлению в Украину и утрате плодов кровопролитной компании девяностого года.