"Бес смертный" - читать интересную книгу автора (Рыбин Алексей)

Среди лобио и курабье

Зеркало в полстены отразило меня, и я остался доволен отражением. Высокий осанистый мужчина с седой косичкой, лежащей на плече и упорно не желающей убраться за спину. Начищенные сапоги, новые джинсы. Лицо в меру опухшее, а в этом даже есть некий шарм, определенная двусмысленность и загадочность.

Вид человека спортивного вида с мужественным, ухоженным лицом ничего, кроме скуки, вызывать не может. Такой человек предсказуем и напоминает рисунок в книге о простой и лишенной приключений жизни. Так выглядели герои советских производственных романов пятидесятых годов, инженеры, поэты и геологи, целомудренные и целеустремленные, все пороки которых сводились к курению дешевых папирос и рюмке-другой «Мукузани» в «Арагви».

Но если парень выглядит ладно, как упругий, прокопченный горным солнцем альпинист, и при этом носит лицо завсегдатая дешевых пивных и ночных магазинов, то он интригует на всю катушку. Он откровенно сексуален, в его красных похмельных глазах мерцают разгадки секретов бытия, он готов к ответу на любой вопрос и отражению любого вида агрессии – от спонтанного диспута до газовой атаки.

Зеркало, установленное в фойе клуба «Последний рубль» и напоминавшее каждому из посетителей о степени его, посетителя, кредитоспособности, показывало мне отражение именно такого умудренного дружескими пьянками и потрепанного частой сменой работы мачо, каким я и должен был выглядеть сегодняшним вечером. А точнее, каким я и выглядел последние лет двадцать.

С небольшой сцены, расположенной возле входа в зал, мне синхронно кивнули Ренегат и Буба – аккордеонисты, работавшие по ночам в «Рубле» и получавшие за свой труд как раз столько, чтобы их общий баланс соответствовал названию заведения.

Я махнул им рукой, прошел мимо и уселся за столик у дальней стены так, чтобы видеть вход. Сидевшие вокруг дамы и господа глазели на меня с удивлением и неприязнью. Впрочем, народу в это время в «Рубле» было немного – ближе к полуночи между столиками будет уже не протолкнуться, а сейчас, в начале десятого, только первые ласточки городской ночной жизни и последние – дневной – кушали свой коньяк и сациви, рассредоточившись, как редкие пешки, дождавшиеся эндшпиля. Как и положено пешкам, они были подозрительны, тупы и самонадеянны, им было не по силам просчитать дальше хода на одно поле, и, уж конечно, они не ведали, что ни одна из них не станет ферзем. Это был эндшпиль проигрывающей стороны. Но все надеялись на то, что прорвутся к последней линии, и эти их надежды давно не вызывали у меня никаких эмоций.

– Чучело… – услышал я злобный ропот.

Я и к этому давно привык. Я не обижался. Нелепо ферзю обижаться на то, что в голове у пешек вместо мозгов остывшее сациви.

Клуб «Последний рубль» когда-то назывался «Полигоном», и мой внешний вид не вызвал бы в те времена косых взглядов прежних посетителей. Все бывавшие в «Полигоне» одевались в таком духе. Разве что наряды гостей канувшего в Лету «Полигона» были победнее, нежели мой теперешний. И музыка тогда звучала другая, и меню отличалось от современного. Собственно, в те времена никакого меню не было вовсе. Кроме пива, ничего в «Полигоне» не продавали, впрочем, точно я не помню. Давно это было, и с тех пор как «Полигон» перекроили на новый лад, случилось столько всякого, что трудно уже восстановить отдельные детали таких необязательных вещей, как буфет ночного клуба.

В «Рубле» возле каждого столика стояли добротные коренастые вешалки. Я снял свою тяжелую куртку и повесил ее так, чтобы в случае необходимости иметь быстрый доступ к карманам.

– Что будете заказывать? – спросил Леня, знакомый мне официант. Для него я был просто постоянным посетителем, экзотическим, но денежным; он, вероятно, принимал меня за какого-то мелкого бандита с легкими отклонениями в психике. То же думали обо мне и Буба с Ренегатом, которых я время от времени снабжал шаманкой.

– Кофе.

– Какой? У нас…

– Не надо. – Я с детства привык к неприхотливой пище и простым грубым напиткам, поэтому длинный перечень сортов и наименований, который сейчас собирался зачитать мне высокий, напоминавший лист осоки официант, всегда меня раздражал. – Эспрессо.

– Обычный или двойной? Сахар, сливки…

– Двойной, с сахаром.

– Сахар тоже двойной?

– Сахар тройной.

Официант едва заметно поклонился, не из уважения, а рефлекторно – в кармане его при этом зашуршали купюры и звякнули ключи, – повернулся и заскользил к стойке, посвистывая подошвами по мраморному полу.

В зал вошел известный литератор Русанов. Публика, поедавшая свои сациви и лобио, в большинстве своем книг не читала и не знала ни произведений Русанова, ни его лично, поэтому до моего столика он добрался без приключений.

– Привет, Боцман! – сказал Русанов, подходя ко мне и снимая дорогое, не по сезону легкое пальто. – А выпить нет? Шучу.

– Здравствуй, дорогой, – ответил я. – Располагайся.

– Чего это тебя сюда занесло? – спросил Русанов, устраиваясь напротив и оглядывая зал. – Ублюдочное какое-то место.

Мадам, грызущая за соседним столиком свиной шашлык, демонстративно цыкнула зубом. Леня принес мой кофе.

– Что будешь? – спросил я. – Я угощаю. Пива?

– На понижение не пью, – солидно заметил Русанов. – Водки. Водка какая у вас нынче?

– Водка… – начал было официант, но писатель не дал ему договорить.

– Ладно. Несите самую хорошую. На ваш вкус. Только глядите, чтобы холодненькая была.

– Закусывать…

– Потом, – махнул рукой писатель. – Мы прочитаем вот эту вещь, – он взял со стола меню, – и сообщим вам о принятом решении. А пока водки. Граммов сто пятьдесят, ну, или четыреста, что ли. Хорошо?

– Хорошо, – ответил официант. – Заказ принят.

– Удивительно приятно было с вами пообщаться, – кивнул литератор.

Никиту Русанова я знал лет, пожалуй, тридцать. В юности мы даже вместе играли в группе, которую собрал Никита. Однако увлечение игрой на гитаре прошло у него довольно быстро, и это, как я сейчас понимаю, избавило его от множества неприятностей.

Подали водку. Она была налита в графинчик и выглядела строго и лаконично. Если бы она могла звучать, то звучала бы как поздний «Ultravox». Несмотря на всю свою любовь к новым романтикам, я решил пока не пить и приберечь силы для ночи.

– Первую – молча, – сказал Русанов и выпил водку одним глотком. Черты его лица, еще секунду назад неопределенные и смазанные, схватились, отвердели, глаза заблестели, и всклокоченные густые волосы легли в конкретную, пусть и не слишком аккуратную прическу. Судя по всему, литератор сегодня пил уже не только пиво, но и вино.

– Уф-ф, хорошо, – сказал Никита и налил себе вторую. – Так как у тебя? Случилось? – спросил он, поднимая рюмку.

– Именно так, – ответил я. – Случка прошла на высшем уровне. И привела к полному удовлетворению обеих сторон.

– Да, Танька может, – вальяжно размякнув, согласился Русанов. – Это тебе, брат, не малолетки какие-нибудь. У нее, Таньки, хорошая школа.

– Я уже понял. Спасибо.

– Не за что. Мне это ни малейшего труда, как ты понимаешь, не составило. Одно только удовольствие. И товарищу помог, и в гостях посидел. Она меня давно уже звала, говорит, заходи по старой памяти, посидим, молодость вспомним… С приятелями, говорила, заходи, мне, мол, скучно одной…

– Так у нее же муж…

– Да что там – муж! Одно название, а не муж. Все в разъездах…

– В Финляндии, – сказал я.

– Вот-вот. Медом ему там намазано, что ли?… Я так думаю, у него там какая-нибудь горячая финка завелась, вот он и переселяется потихоньку в страну сочной травы. А Танька скучает.

Русанов заглотнул вторую и старомодно щелкнул пальцами. Леня был тут как тут.

– Таперича чего-нибудь закусить. С икрой, что ли, с колбаской бутербродиков… И, может быть, – размышлял литератор вслух в тени, отбрасываемой нависшим над ним официантом, – может быть, еще водочки?… Или переждать?… Нет, неси, любезный. Еще двести. Чтобы десять раз не бегать.

– Козлы… – прошелестело по залу.

Официант напрягся, Русанов же не обратил на адресованное нам оскорбление никакого внимания. Или не услышал.

– Ну хорошо, – сказал он. – Я вот тебе книжку новую принес.

– Спасибо.

– Подожди, подпишу.

Русанов выхватил из кармана серого в черную клеточку пиджака ручку «Паркер» и махнул что-то на титульном листе.

– Спасибо еще раз, – сказал я, повернулся, чтобы спрятать книгу в карман куртки, и встретился глазами со статным господином, подошедшим к нашему столу. Шаги его я услышал загодя. Слышал я и то, как он вставал из-за стола, уронив при этом вилку, слышал, как печально вздохнула его спутница, слышал, как похрустывали суставы его пальцев в карманах брюк.

Ренегат и Буба заиграли на своих аккордеонах что-то отвратительно аргентинское. Инструмент Бубы был очень старым, и лабух этим очень гордился. Я не разделял его восторгов – клавиши стучали, мехи сипели, аккордеон скрипел, шепелявил и по-звериному урчал, но Буба говорил, что это и есть то настоящее, что отличает произведение большого мастера от конвейерного новодела.

– А ты кто, бля, такой? – спросил подошедший господин. Он был одет в костюм, стоивший как средненькая яхта, а его ботинки при нужде можно было бы поменять на комнату в коммуналке. Не дождавшись ответа, господин обогнул стол и уселся рядом с Никитой.

Обращался незнакомец ко мне, игнорируя соседство с мастером художественного слова, о котором он явно ничего не знал и значение которого для мировой словесности, соответственно, не ценил. Лицо господина было простым русским лицом сноровистого палача. Костюм его шуршал, рубашка поскрипывала шелком, фарфоровые зубы постукивали, он принес с собой целый букет новых звуков. Молчал только неподвижный шрам над левой бровью.

Впрочем, насчет шрамов я большой специалист, меня на это не купишь. Все эти отметины, бывает, зарабатываются вовсе не в бою, а напротив – в минуты сладостного досуга. Один мой знакомый, например, напившись пьян, имел обыкновение падать с кровати лицом вниз. Просыпался в луже крови. Тоже имел, в этой связи, лицо со шрамом.

Заискивающая южноамериканская музычка действовала на нервы больше, чем водянистые глаза угрюмого плейбоя.

Русанов нехорошо покраснел. Он любил по пьяному делу с кем-нибудь поссориться.

– Так я не слышу, – сказал плейбой.

– Вот что, любезный, – вкрадчиво прошептал писатель (чт-з-с! – прокатилось по залу компактное эхо). – А вам мне кажется… (ж-щ-тсь!..)

– Короче, пошли. – Гость резко встал. Одной рукой он зацепил Никиту за ворот и рывком поставил его на ноги. Упал стул, звякнула моя чашечка на блюдце. Знатоки ресторанной жизни Ренегат и Буба заиграли громче и быстрее.

– Встал, я кому говорю! – рявкнул на меня враг, но тут литератор, смекнув, что к чему, провел почти идеальную подсечку, толкнув державшего его здоровяка локтем в грудь, и тот рухнул на мраморные плиты, звонко щелкнув по ним подбритым затылком. Падая, он невнятно матернулся и рыгнул. Уже лежа, здоровяк выбил дробь каблуками музейных ботинок по мрамору – пол был скользким, и эффектно выпрыгнуть в стойку плейбою не удалось.

– Нам пора, – сказал я Русанову, который пыхтел и суетился вокруг поверженного врага, норовя побольнее пнуть его ногой под ребра.

К нам уже пробирались между столиками двое в костюмах, должно быть, приятели плейбоя, и охранник, который меня не любил. Не знаю, почему, но он никогда со мной не здоровался и старался не отвечать на вопросы, которые я ему иной раз задавал, – работает ли, к примеру, клуб в праздничный день или еще что из производственной темы.

Я сорвал с вешалки куртку, натянул ее на себя и вытащил из кармана пятидесятидолларовую бумажку.

Русанов все-таки исхитрился и добавил обидчику. Поднаторевший в скольжении по мрамору охранник с пластикой хоккеиста подплыл к литератору, и мне пришлось прыгнуть вперед, чтобы оттолкнуть его ударом ладоней в грудь. Русанов в это время уже сцепился с одним из приятелей ползающего на полу заводилы – высоким, худым, с сосредоточенным лицом бухгалтера, проверяющего квартальный отчет. Номер третий – неповоротливый, вспотевший от выпитого прежде и случившегося только что толстяк – неуклюже топтался возле боровшихся, явно мешая номеру первому подняться, а номеру второму – нанести литератору Русанову хоть какие-нибудь, даже самые безобидные увечья.

Вообще, ужасы ресторанных драк, как их преподносят в голливудских фильмах семидесятых годов, сильно преувеличены.