"Мечта империи" - читать интересную книгу автора (Алферова Марианна)

Глава 3 Третий день Аполлоновых игр

— Думала, буду радоваться, если погибнет Варрон. А я не радуюсь. Мне тошно.

Клодия откинула черную прядь со лба и в упор посмотрела на Вера.

— Тебе его жаль? — Вер отметил с досадой, насколько равнодушно звучал его голос.

Как будто он спрашивал о ценах на рыбу. Впрочем, о ценах на рыбу лучше не спрашивать. Они всегда высоки.

Сегодня Вер выходил на арену третьим. Ему выпал жребий сражаться с Клодией. Разумеется, Клодия проиграет. Потому она и нервничает — у нее всегда необыкновенная нужда в деньгах.

— Говорят, у тебя всего одно желание… — Клодия сделала паузу, но Вер не отвечал. Она оглянулась, проверяя, не слышат ли их. — Ты должен мне поддаться… Просто обязан…

— Я никому никогда не поддавался.

И это была правда. Ни разу Вер не проиграл поединка по договоренности. Пусть другие гладиаторы воображают, что могут обхитрить богов, Вер знает, что подобное никому не удается, — в этом случае все клейма сгорают и желания обращаются в прах. Боги не терпят обмана. Это они, пребывая в заоблачных высотах, могут безнаказанно обманывать людей.

— Послушай, — настаивала Клодия, — речь не обо мне и не о тебе…

— Будь осторожна, — тут же встрял в разговор Цыпа. — Он — подлый боец и дерется подло. Моя воля-я бы исключил его из списков гладиаторов. Таким не место среди нас, честных апологетов великого случая.

— Цыпа, заткнись! — оборвала его Клодия.

— Слышали последний анекдот? — хохотнул Кусака. — Вопрос: «Почему Марция Пизон не обратилась к „формулировщикам“, беря клеймо»? Ответ:

«У банкира Пизона не хватило денег».

— Я слышал другой анекдот: «Почему император больше не берет клейм? — Потому что у него нет Денег на „формулировщиков“».

«А может, бросить все и уйти? — подумал с тоскою Вер. — Зачем я сражаюсь? Чтобы исполнить одно-единственное желание Элия, которое сам же и придумал вместо него, то есть нарушая закон центурии. Я сошел с ума, как Элий!»

— Вер, уступи, — умоляла Клодия. — От моей победы зависит слишком многое…

Она запнулась — продолжать не посмела.

— Так выиграй, — посоветовал Вер. — И твое желание исполнится.

— Ты сегодня кого-нибудь убьешь? — вмешался в разговор Авреол.

— Нет, — отвечал Вер. — Мы с тобой не в паре.

— А я теперь точно знаю, у Элия нет правой ноги, — заявил Авреол. — Недаром Вилда называет Элия безногим. Это забавно. Ха-ха…

— Жаль, что нельзя меняться противниками, — громко сказал Вер. — Ну ничего, в следующий раз я выйду против Цыпы…

Арена встретила их напряженной глухой тишиной. В пурпурном полумраке лица растекались розовыми кляксами. У Клодии против прямого меча Вера был кривой тяжелый клинок. На первый взгляд ее палаш казался слишком тяжеловесным. Но Вер знал, как обманчиво это впечатление. Блеск меча, как блеск слова, — краток и ослепителен. И смертелен. Они сошлись — будто два партнера в танце радостно рванулись друг к другу. Встретились, коснулись клинками и разминулись в стремительном полете. Вновь замерли, высчитывая удары сердца, находя тот единственный, который совпадет с желанием ног метнуться вперед, с желанием стали — разить. И вот — совпало. Каждый двинулся в свою сторону, будто и не замечал другого, и вдруг, развернувшись, они очутились рядом, зазвенела сталь над головами бойцов, испытывая прочность. Клинки со свистом описали полуоборот и сошлись внизу. Короткое неуловимое движение. И опять звон стали. Клодия прыгнула назад, зная, что не выдержит если начнет меряться силой с Вером. Противники вновь закружили по арене. Вновь зазвенела сталь, и опять никто не сумел одолеть. Бойцы расстались, стискивая зубы, пытаясь удержать рвущееся из грудей дыхание.

Вер понял голову. В вышине, окруженный платиновым сиянием, парил лишь один гений. Гений Клодии. Опять сражение шло против всяких правил. Где же Гюн? Почему его нет? Что задумали боги?

Вер прыгнул вперед по-звериному, рассчитывая на свою мощь и свой вес, Клодия ожидала этой уловки. Ускользнула, заставив Вера податься вперед, напала сверху, но опять ее клинок встретил клинок Вера. Следом за блоком последовал мгновенный выпад. Клодия пыталась уйти вниз. Но не поспела. Клинок Вера ударил ее по шее. И она, тихо охнув, растянулась на песке. Тут же меч Вера уперся ей в горло.

— Сбылась мечта Империи! — выкрикнул Вер клич победителя. — Я заклеймил желания!

Но Клодия не молила о пощаде — она была без сознания.

Служители, наряженные Меркуриями, подбежав, заметили неладное. И вновь на арене появились медики с носилками. Ропот пробежал по рядам. Одетые в черное почитатели Варрона вскочили. На арену вместо цветов полетели тухлые яйца. Колизей забурлил. Как назло, Руфин на играх отсутствовал, а Цезарь, сидящий в императорской ложе, от страха закутался в пурпурную драпировку. Грозовая атмосфера сгущалась. Драка между сторонниками и противниками Вера грозила многочисленными жертвами. Элий подозвал к своей ложе дежурного медика, перемолвился с ним и после этого стал спешно протискиваться к комментаторским кабинам. Двое преторианцев помогали прокладывать ему дорогу, если зрители относились без должного почтения к тоге с пурпурной полосой.

Вскоре голос Элия разнесся над амфитеатром, перекрывая рев возбужденной толпы:

— Квириты![27] Сейчас роль комментатора взял на себя сенатор Элий. Прошу всех успокоиться. У гладиатора Клодии болевой шок. Ни один жизненно важный орган не поврежден. Через пару часов она будет в норме, а завтра сможет принять участие в играх. Не забудьте, что сегодня вас ждет еще два поединка.

Квириты вспомнили о купленных клеймах и сразу поутихли. Дежурившие в Колизее преторианцы вывели нескольких буянов. Объявили технический перерыв.

Тем временем в куникуле Клодия пришла в себя. Вер стоял подле нее и старательно изображал на лице жалость.

— Надеюсь, сегодня ты исполнил нечто важное, — прошептала Клодия и заплакала.

— Это было лучшее желание из всех, какие я исполнял, — отвечал Вер.

Но вряд его признание утешило Клодию.

У выхода из Колизея Вера поджидал Пизон. Толстые губы банкира расползлись в самодовольной улыбке, как будто распорядитель лично одержал победу на арене.

«Сейчас он сообщит какую-нибудь гадость», — подумал Вер.

И угадал.

— По решению Большой коллегии ты дисквалифицирован, гладиатор Юний Вер! — объявил Пизон.

За спиной его стояли два преторианца в сверкающих позолотой шлемах и броненагрудниках, напоминающих старинные доспехи. В руках обнаженные мечи. Может, они воображали, что Вер кинется в ярости на главного распорядителя.

— Что значит — дисквалифицирован? — Вер не поверил собственным ушам. Может, Пизон неудачно шутит? Вер бы и сам пошутил, да не было охоты.

— Пока не будет точно установлено, была ли смерть Варрона случайной или нет, ты не имеешь права принимать участия в играх. Вердикт вынесен. Ты должен уйти.

— Решение единогласное? — зачем-то спросил Вер, хотя это ничего не меняло.

Секретарь Пизона — юркий темнокожий человек с глазами, всегда опущенными долу, — вынырнул из-за спины великана-преторианца и протянул Веру копию протокола. Все двенадцать подписей стояли в низу листа. Вер скомкал протокол и швырнул на пол. Невероятно! Его, Вера, выгоняют! Он не мог в это поверить. И он не виноват… Или виноват? Сердце ничего ему не говорило, ум мог привести любые доводы. Пизон еще не знает, что Вер заказал за Элия желание — это уж точно противозаконно.

— Мне уже известно, что сегодня ты угрожал убить Авреола, — продолжал Пизон. — Советую тебе побыстрее покинуть Колизей.

— Да я и сам мечтал уйти из этого зверинца! — выкрикнул Вер.

Но эти правдивые, идущие от самого сердца слова прозвучали до отвращения фальшиво.

— О, разумеется, лисица, удаляясь от виноградной лозы, воскликнула: «Гроздья еще зеленые!»

Вер в ярости рванулся к Пизону. Но меж ними неожиданно возник Элий. Вер напрасно пытался прорваться к Пизону. Несколько секунд два бывших гладиатора боролись. Но справиться с Элием Вер так и не смог. Пизон с удовольствием наблюдал эту сцену.

— Прекрати, — выдохнул сенатор, отстраняя приятеля. — Он только и ждет, чтобы ты сделал глупость. Вер неожиданно сдался.

— Прислушайся к словам калеки, — снисходительно хмыкнул Пизон. — Иногда он говорит дельные вещи. Разумеется, когда не выступает в сенате.

— Надеюсь, мне никогда не посчастливится услышать там твои речи! — парировал Элий.

— Это мы еще посмотрим, — прошипел Пизон, и лицо его перекосилось от злости.

Элий почти силой увел Вера и усадил в свою машину. Кто бы мог подумать, что изгнание с арены причинит такую боль! Он сам хотел уйти, но уйти с гордо поднятой головой. А его выгнали пинком под зад.

— Мне все это очень не нравится, — сказал Элий.

— Мне тоже! Они не имели права меня дисквалифицировать. Ну ничего, я обжалую решение в суде, — пообещал Вер мстительно.

— Разумеется. Но на это потребуется время. Полагаю, раньше следующего года ты на арене не появишься. Пизона мы как-нибудь одолеем. Но что нам делать с твоим гением?

— Тебе еще не надоело вмешиваться в мои дела?

— Я не могу отстраниться. Я чувствую в происходящем угрозу Риму, — с грустью проговорил сенатор.

— Элий, ты ужасен! Я начинаю понимать, почему столь многие тебя ненавидят! Говорю тебе — отвяжись. Когда тебе вслед за ногами отрубят руки, ты вспомнишь о моем дружеском совете, — предостерег Вер.

Элий осуждающе покачал головой:

— Надеюсь, твои пожелания боги не слышат.

— Ладно, прости, друг… Меня никто уже не слышит, кроме тебя. Хорошо бы сейчас надраться до потери сознания. Жаль, не могу.

Напиться, чтобы заглушить гнев. Опять только гнев. Где же другие чувства? Впрочем, и напиться он не может. Вино его не пьянит, а вот голова поутру раскалывается, как с похмелья. О боги! Наверное, он самый несчастный человек в Риме.

— Ты когда-нибудь бывал в гостях у Гесида? — поинтересовался Элий.

— Нет. Это кто-нибудь знаменитый? — В своем роде. Хотя вряд ли он знаменит среди гладиаторов. Он кондитер из первой Римской центурии хлебопеков. Его пиры славятся на весь Рим. Поэтому я и решил, что вряд ли ты с ним знаком. Но сегодня нам с тобой надлежит отправиться к нему в гости.

Вер предпочел бы в этот вечер никуда не ходить, а то ненароком убьет кого-нибудь.

Он заметил, как вокруг головы Элия вспыхнула красная аура, затем, угасая, сделалась оранжевой и наконец золотой. Вер знал, что означает это свечение — Парки спешно меняют узор на своем полотне. Вер своим вмешательством полностью изменил судьбу друга. Новая фиолетовая вспышка обвела контуром тело Элия. Сам сенатор не замечал, что с ним происходит. Помертвевший взгляд Вера он истолковал по-своему и принялся, как мог, утешать гладиатора. Вер не слушал. Сердце его застыло — только теперь он понял свою роковую и непоправимую роль в людских судьбах. Сегодня он перекроил всю жизнь Элия на новый лад.

Поток нарядных людей катился по улице Триумфаторов, выливаясь из Колизея и направляясь теперь в сторону Большого цирка, где вечером при свете прожекторов должны были проводиться состязания колесниц. Пурпурная машина сенатора медленно двигалась в людском потоке. Справа остался храм Юпитера Статора. Слева за деревьями проплыл ярко раскрашенный фронтон храма божественного Клавдия. Они проехали под акведуком Нерона, и тогда справа выступили вперед сверкающие золотом дворцы Палатина. В Риме более четырехсот храмов, но ни один из них не может сравниться по роскоши с Палатинским дворцом императора. Власть — вот истинный бог Рима.

Ехать быстрее водитель не отваживался — на углу стоял дорожный патруль. Согласно закону, десять процентов со штрафов дорожные инспектора отдают в храмы Меркурия. Элий давно собирался заняться проверкой этого факта. По его подсчетам, храмы Меркурия должны быть выстроены из чистого золота.

Наконец машина выехала на Аппиеву[28] дорогу и рванулась вперед. Через полчаса она остановилась перед загородной виллой, окруженной великолепным садом. Криптопортик тянулся вдоль фасада, четыре колонны ионического ордера с лихо закрученными рогами капителей поддерживали покрытый густой позолотой фронтон, на котором была начертана та же фраза, что и над входом в «сады Эпикура», — «Гость, тебе будет здесь хорошо: здесь удовольствие — высшее благо».

Едва замер вкрадчивый шорох шин, как дверь отворилась, и на пороге возник сам хозяин — невысокий толстяк с круглым лицом. Он был на вид так же сдобен, как дрожжевой пирог с птицей, который выпекал по праздникам в своей кондитерской и за которым хозяйки Рима присылали ранним утром своих служанок.

— Приветствую тебя, доблестный муж Элий! — воскликнул Гесид. Голос у него был низкий, с хрипотцой. — Издали заметил твою тогу. Я же сказал — обед домашний, и тога совершенно ни к чему.

— Без нее я чувствую себя раздетым. Или на арене, — признался Элий. — И не бурчи, старина. Сегодняшний вечер слишком важен, чтобы портить его стариковским брюзжанием.

— Это кто здесь старик? — наигранно возмутился Гесид. — Я всего лишь на десяток годков тебя старше, а ты еще воображаешь себя юнцом.

Элий приподнял край тоги и поставил ногу в специальную нишу в стене, чтобы смыть под краном пыль. Мальчик, такой же полный и кругленький, как и хозяин дома, вытер гостю ноги бумажным полотенцем.

— Ты что, носишь брюки под тогой? — удивился Гесид. — Смотри, не узнал бы об этом Серпион — он живо накатает на тебя эпиграмму.

— Разве меня когда-нибудь волновали эпиграммы Серпиона? — пожал плечами Элий. — Меня больше волнует — подадут ли сегодня к столу твой знаменитый пирог.

— Тс-с… — Гесид прижал палец к губам. — Не говори об этом так громко, иначе тут же явится сотня-другая незваных гостей.

— Тогда шепни мне об этом на ухо.

— Будет, конечно.

— Я ухожу, — сказал вдруг Вер. — Мне не хочется веселиться.

— Кто сказал, что пир будет весел? — Элий наигранно изобразил удивление. — Это будет самый грустный пир на свете, поверь мне. Но при этом нам предстоит решить очень важную задачу, — и, взяв Вера за локоть, он ввел друга в триклиний.

Вместе с хозяином было девять пирующих, по три человека на каждом из трех лож. А вот блюда… Самому Апицию не могли пригрезиться яства, подаваемые за столом Гесида.

Надо отдать хозяину должное — он был мастер устраивать пиры. Пища изысканная, гости остроумные. Был приглашен подающий надежды поэт Кумий — юноша лет двадцати трех с мягким круглым лицом и золотистыми, слабо вьющимися волосами. Рядом с Кумием возлежала молодая женщина, очень красивая и к тому же неглупая, на точеные ножки и аппетитную попку которой постоянно бросал взгляды сочинитель. Красавица поощрительно и кокетливо улыбалась. Но при этом старалась делить свои улыбки, взгляды и остроты между гостями поровну и всем очень тонко льстила. Обедающие как бы невзначай, но при этом очень тактично старались развлечь Вера, считая, "что душа гладиатора должна разрываться от боли. И Вер старательно хмурил брови, изображая мрачное состояние духа. Лишь один гость не обращал на гладиатора внимания. Красавчик неопределенных лет, хорошо сложенный, с гладкой и нежной кожей и черными густыми кудрями, в венке из роз за весь обед не проронил ни слова. Зато он непрерывно подкладывал новые куски на свою тарелку и медленно жевал, прикрывая глаза и наслаждаясь вкусом подаваемых яств. Ничто на свете его больше не интересовало. Вер все чаще и чаще смотрел на этого человека. И чем больше смотрел, тем сильнее его раздражал блеск безукоризненных белых зубов незнакомца, и мягкие апатичные движения, и равнодушный взгляд из-под полуприкрытых век, и его привычка постоянно промакивать салфеткой губы.

— Кто это? — спросил Вер.

— Гений объединения кухонного персонала города Рима, — ответил шепотом Элий.

— Настоящий гений? А где его платиновое свечение?

— Чтобы вкушать человеческую пищу, ему пришлось принять полностью человеческий облик. Он сейчас и летать не может, а только ходить по земле как обычный человек.

— Гесид принимает у себя в доме гения кухонного персонала? Неудивительно, что Гесид печет самые вкусные пироги в Риме. Но я всегда думал, что гений питаются амброзией, как и боги.

— Именно так. Наши предки считали гениев смертными, будто бы они рождаются и умирают вместе со своими подопечными. Они правы и не правы. Если этому гению полторы тысячи лет — смертей он или нет, как считать? А гении людей пьют воду Леты вместе с людскими душами и вновь возвращаются на землю. Чем старше гений, тем легче ему принимать людское обличье и вкушать людскую пищу. В отличие от богов гении обожают наши яства. К тому же, когда подадут фрукты, он начнет говорить. Ради этого я привел тебя сюда. Его речь будет цветиста, а фразы витиеваты. Любой ритор не поставил бы ему зачета за подобный симпозиум, но в данный момент нас волнует не форма, а содержание.

— Надеешься разузнать у него о моем покровителе?

— И как ты догадался? Хвала богам, на арене тебе не отшибли последние мозги.

— Говорить остроумно и говорить умно — две большие разницы, мой друг сенатор.

Элий улыбнулся, давая понять, что он оценил шутку.

— Совершенная правда, — вмешался в разговор их сосед, почтенный оратор, чье лицо примелькалось и казалось по-дружески знакомым, но имя почему-то никак не желало выныривать из закоулков памяти. — Рим постепенно утрачивает свои бесценные сокровища культуры. Обратите внимание прежде всего на красноречие. Из нашего словаря уходят многие прекрасные слова. Язык беднеет. И уже никто не в силах его возродить. Что мы будем делать, когда язык умрет?!

— Общаться знаками, — предложила красавица и тронула губы кончиком языка.

— Однако кулинарное искусство остается на высоте, — заметил Элий.

— Дорогой Гесид, ты у нас истинный талант, — тем временем говорил молодой поэт Кумий, отправляя в рот кусок заливной рыбы. — Это как в литературном творении — нельзя вставить ни единого лишнего слова. Надеюсь, ты читал мою прекрасную поэму? На прошлой неделе я прислал тебе три экземпляра. Кожаный переплет. Золотыми буквами вытеснено: «Кумий. Поэма с изнасилованием».

Верно, литератор надеялся, что кондитер зачитает все три экземпляра до дыр. Гесид что-то промямлил про великолепный слог и возвышенный стиль. Было ясно, что ни одного экземпляра он не открывал.

— Нет там никакого возвышенного стиля! — воскликнул в гневе Кумий. — Это сложнейшая и моя самая лучшая поэма о том, как три легионера во время Третьей Северной войны поймали на дороге пятнадцатилетнюю девчонку и принялись насиловать ее по очереди. А шлюха эта оказалась убежавшей из моря Нереидой.

Вер вздрогнул и пролил вино на тунику. «Нереида» — опять заколотилось сердце. Вер с ненавистью глянул на Кумия. Как этот мальчишка посмел сочинить такое про Нереиду?

— Девчонка трижды беременела от каждого насильника по очереди, и трижды у нее случался выкидыш. На каждой из дорог, ведущей в Рим, она закапывала по своему мертворожденному гению, и войска виков всякий раз поворачивали назад.

— Постой-постой, — вдруг подал голос гений кухни. — Что ты там насочинял? Нереида родила гениев?

— Ну да… только мертвые… выкидыши…— Кумий приосанился, гордый своим невероятным вымыслом.

— Что за ерунда! Боги не рожают гениев. Это все равно, что львица родила бы собаку. Она могла родить либо бога, либо полубога, либо человека… Друг мой, надо знать законы генетики!

— Генетику я знаю не хуже прочих, — обиделся уумии. — Но у меня Нереида рожала гениев. Я — автор, волен придумать, что хочу.

— С тех пор как литераторам стали платить гонорары, они сделались совершенно несносными, — заметил Элий, причем достаточно громко.

Лицо Кумия пошло пятнами. Но широкая пурпурная полоса на сенаторской тоге Элия не позволяла литератору пустить в ход все свое остроумие. Ежегодно сенат вручал высшую Вергилиеву премию за литературу — золотую статуэтку и приз в сто тысяч сестерциев. Во время обеда поэт уже дважды успел намекнуть, что в этом году он надеется получить премию сената за вышеназванную поэму. Тем более что и в прошлом, и в позапрошлом году его несправедливо обошли. Элий сделал вид, что не понял намеков. Ему не хотелось портить аппетит.

— Нет, так нельзя, — возмутился гений кухни. — Если ты ничего не понимаешь в гениях, то и не смей о них писать.

— Я пишу что хочу. И не смей ограничивать творческий порыв. Мне собственный гений надоел — сил нет терпеть! Только я хватаюсь за перо, как он тут как тут и давай исправлять мои стихи. Что за наглость! Или будит посреди ночи и диктует какую-то галиматью! Я рву написанное в клочки, а он все шепчет и шепчет!

— Гении утратили квалификацию, — усмехнулся Элий. — Раньше люди не замечали их вмешательства — они делали это более тонко. Теперь являются в открытую и предъявляют ультиматум. Но нельзя выслушивать ультиматумы каждый день.

— Им надоела прежняя роль, — вновь подал голос гений кухни, — и дурацкие условности.

— В стабильном обществе должно быть достаточно Условностей и ограничений, чтобы бунтарям было что разрушать. Иначе бунтари примутся разрушать устои. А это уже никуда не годится, — отвечал Элий.

— А какая разница между людьми и гениями? — очень к месту спросила умненькая красавица.

— Существенная, — веско отвечал гений кухни. — Боги могут открывать врата времени, создавать новые миры, создавать информацию, наконец. А гении ничего этого не умеют. Но им хочется, очень хочется… — гений запнулся, сообразив, что сказал лишнее.

— Всех роднит великая культура — богов, гениев и людей, — очень не к месту влез в разговор пожилой оратор. — Люди, творя культуру, уподобляются богам.

«Как же его имя?» — мучительно пытался вспомнить Элий.

— «Первооткрыватели» называют всю эту протухшую культуру пошлостью, — объявил Кумий. — Творения Праксителя и Лисиппа пошлы. Аполлон Теменит пошл. Венера Косская пошла. Первая задача «Первооткрывателей» — избавиться от пошлости.

— «Первооткрыватели»? — переспросил оратор.

— Да, именно так называется наше течение, — Кумий решил, что Вергилиевой премии ему все равно не видать, и сделался дерзок. Впрочем, в двадцать лет даже трусы бывают дерзки. — Мы знаем подлинную историю Рима. И мы создадим его будущее. Я задумал библион под названием «1984 год». Вот точка перелома! — Кумий обожал хвастаться творческими замыслами.

— Вранье…— заявил изрядно захмелевший гений кухни. — Новая история начнется гораздо раньше.

— Это мы еще проверим, — вызывающе ответил Кумий.

— Нет, ты это не проверишь. Потому что никого из вас не будет… Ни тебя, — гений ткнул пальцем в поэта. — Ни тебя, — указал на Элия.

Он перевел палец на Вера и замолчал, не ведая, что сказать.

— И когда же это случится? — спросил Элий, всем своим видом стараясь показать, что ему известно все или почти все.

Гений кухни не успел ответить.

Дверь в триклиний распахнулась, и вместо слуг с подносами ввалились человек шесть или семь, одетых в черное и в черных масках, полностью закрывавших лица. В руках у ворвавшихся были короткие боевые мечи. Блики светильников вспыхнули на клинках синими опасными огнями. Молчаливые и незваные гости тут же накинулись на пирующих. Первым им под руку попался поэт. Кумий хрюкнул совершенно неэстетично и попытался спрятаться под тонкую тунику своей соседки, но не успел. Меч полоснул его по плечу, кровь брызнула веером, а тело литератора неуклюже сползло с ложа. Молодая красавица ахнула и заслонилась рукой. При этом она как будто и не верила, что ее ударят, а кокетничала и даже игриво выглядывала из-под ладошки. Но нападавший остался равнодушен к ее взору. Однако меч, занесенный над ее головой, не успел опуститься — Вер подставил под клинок бронзовую треногу старинного светильника, и меч переломился в месте удара. В следующее мгновение тренога так боднула нападавшего в живот, что тот отлетел к стене. Элий тоже не заставил себя ждать и парировал выпад меча кинжалом. Гесид в ужасе заслонился пустым подносом, и это спасло ему жизнь. Вер тем временем уже завладел клинком противника.

— Дисквалифицирую! — заорал он, вспарывая человеку в черном бедро. — Всех дисквалифицирую!

Элий схватил выпавший из рук раненого меч, отбил клинок нападавшего и сам ударил снизу противника в живот.

Дальше началось избиение. Прежние убийцы казались приведенными на заклание ягнятами. Вер и Элий каким-то чудом уходили от ударов, клинки нападавших разили воздух, подушки и ложа, зато ответные удары рассекали руки и ноги или плашмя били по головам так, что противники не могли подняться. Неведомые убийцы бросились вон. Но меч Вера настигал их и у дверей триклиния, и в атрии, и на пороге дома. Через несколько мгновений все было кончено. Раздавались лишь стоны раненых.

Гесид, отбросив ненужный поднос, склонился над злосчастным гостем, кому судьба обещала так много.

— По-моему, он не дышит, — прошептал кондитер.

— Разве? — Элий пощупал пульс на шее у Кумия. — А по-моему, ему рано путешествовать в Аид.

— Аид… подземное царство… — тут же забормотал Кумий и разлепил глаза. — Харон! Ты Харон? — обратился он к Гесиду. — Я так и знал, что здесь будет ужасно холодно и лица умерших внушат мне ужас…

— Кумий, ты забыл заплатить мне монетку, — нервно хихикнул Гесид.

— Монетка! Да, да, монетка! — Кумий засунул пальцы под язык, надеясь отыскать там условную плату за переезд. Но монетки не было.

— Может, ты ее проглотил? — предположил Гесид, вновь хихикая.

Кумий принялся ощупывать свою тунику, пальцы скользнули по липкому пятну крови.

— О боги, что это? — прошептал он дрожащим голосом. — Неужели…

Кумий побелел как мертвец и грохнулся головой об пол.

Элий разорвал тунику, чтобы посмотреть, действительно ли поэт так серьезно ранен, и тут заметил висящий на шнурке амулет. Он глазам своим не поверил — Кумий носил на шее детскую буллу.

— Неужели этому парню нет еще четырнадцати лет? — изумился Элий. — Хотя, если судить по уму, это вполне возможно.

— У него женская булла, — заметил Гесид. — Говорят, если носить детский амулет своей возлюбленной, то непременно с ней встретишься.

Гесиду показалось, что Элий заинтересовался странным суеверием. Сенатор отошел в сторону и — Гесид не поверил собственным глазам — надел на шею серебряную буллу. Кондитер отвернулся, но недостаточно поспешно — Элий заметил его удивленный взгляд. Сенатор тут же принял озабоченный вид, велел Гесиду вызвать «скорую» и связаться с вигила-ми. Пусть стражи хорошенько допросят нападавших. Хотя от этого наверняка толку будет мало — наемным убийцам не сообщают ни имени, ни цели заказчика.

— А где наш гений? — поинтересовался Вер. — Неужели улетел?

Ложе, на котором прежде лежал гений кухонного персонала, заколебалось, и покровитель кондитеров выбрался наружу.

— Надежное убежище, — заметил Элий, — но мне кажется, что тебе пора отсюда убираться, и как можно скорее.

— Прежде я должен сбросить материальную оболочку, — дрожащим голосом сообщил гений.

— Не здесь, — приказал сенатор, и гений против воли ему повиновался.

Элий подхватил гения под руку и повел из триклиния, который походил на арену Колизея после битвы гладиаторов в те времена, когда бойцы сражались боевым оружием. Гений сделал еще одну попытку убедить сенатора, что ему срочно надо изменить облик. Но тот оставался непреклонен, понимая, что гений в человечьей ипостаси слаб и уязвим. А вновь сделавшись высшим существом, он ускользнет, бросив людей на произвол судьбы.

Гений кухни сделал вид, что смирился, и уселся на заднее сиденье сенаторской машины рядом с Вером.

Элий велел ехать не по Аппиевой, а выбрать окружную дорогу — так ему казалось безопасней.

— Теперь, когда нам никто не мешает, поведай, почему мы все погибнем? — потребовал Элий.

Гений испугался. Лицо его посерело, а губы задрожали.

— Нет, — прошептал он, — это невозможно. Я не могу…

— Очень даже можешь. И это связано с Петицией Кар, жизнь которой спас мой друг. Почему ее хотели убить? Ну что же ты молчишь? Говори. Кому она мешает?

— Тебе лучше не знать, а то и ты…

Он хотел еще что-то добавить, но тут лицо его перекосилось так, что Элий невольно обернулся — сбоку совершенно неслышно вывернула черная машина. Ее задняя дверца поравнялась с передней дверцей сенаторской машины. И все увидели человека — на этот раз лицо его было открыто, — который целился из «парабеллума» шоферу в висок. Вер рванулся, но не успел. Голова шофера лопнула, как спелая вишня. Во все стороны брызнули кровь и мозг. Машину швырнуло в —сторону, на обочину, колеса перепрыгнули через каменное ограждение, и машина полетела вниз, под откос. Элий вцепился в руль, но напрасно. Кувыркаясь, пурпурное авто летело вниз с обрыва, прямо в реку.

На заднем сиденье нечеловеческим пронзительным голосом визжал гений.

Бог портов Портун был благосклонен к городу Массилия. Хорошо, когда в каждом деле есть свой бог. Любой труд становится делом почти святым. Разумеется, ты никогда не сравняешься своим искусством с богом, но мысль, что ты занимаешься божественным делом, согревает душу портовых рабочих и ремонтников.

Облицованные гранитом ступени спускались к воде. Слабая волна то набегала, лаская камень, то откатывала назад. Человек в просторном сером плаще с капюшоном сидел, опустив в воду удочку, и делал вид, что внимательно наблюдает за поплавком. На самом деле взгляд его был прикован к трем кораблям, стоящим в порту Массилии под разгрузкой. Все три торговых судна были приписаны к Остии[29]. И, судя по тем немногочисленным сведениям, которые удалось вытянуть из портовых рабочих, прибыли из колонии Конго.

По сходням темнокожие грузчики в одних набедренных повязках несли деревянные ящики. У наблюдателя был необыкновенно острый глаз, и он разглядел, что ничьих клейм на ящиках нет. Две кон-губернии[30] преторианцев охраняли прибывший груз. И это лишний раз убеждало наблюдателя, что содержимое ящиков необыкновенно ценно. Он смотал удочку и поднялся. Ноги его были обуты в огромные бесформенные сапоги.

День был жаркий, и вигил, расхаживающий по набережной, обливался потом, и то и дело доставал платок и отирал лоб. Уже дважды он посылал мальчишку за прохладительными напитками к ближайшему лоточнику, но шипучая ледяная вода приносила облегчение лишь на несколько минут. И потому вигил не сразу обратил внимание на странного человека в просторном плаще и огромных сапогах. Незнакомец ковылял, обходя по кругу стоящие вереницей грузовики. Охранники почему-то не обращали на странного типа никакого внимания. Наоборот, он что-то орал им, и они хохотали в ответ. Вигил подошел ближе.

— Эй, ребята! — кричал человек в накидке. — А вы слышали историю про чудака, который пожелал, чтобы у него никогда не болели зубы? Представьте, гладиатор выиграл для него это желание. Через месяц все зубы у счастливчика вывалились, так что маета от зубной боли ему больше не грозила.

Преторианцы загоготали.

В этот момент один из грузчиков, который также давился смехом, уронил ящик, и на мостовую посыпались куски черной руды. Жирным тусклым блеском она походила на смолу. Пока незадачливый грузчик и трое его товарищей собирали куски породы в разбитый ящик, человек в плаще наклонился и схватил один из черных осколков.

— Что ты здесь делаешь, доминус? — обратился к странному человеку вигил.

Тот спешно отскочил в сторону — ну точь-в-точь дикий козел.

— Ничего особенного — потешаю наших доблестных воинов.

— Без специального пропуска подходить к этим грузовикам нельзя. У тебя есть пропуск?

— Ага, есть…— хихикнул незнакомец и откинул со лба капюшон.

Вигил увидел широкую физиономию с растрепанной бородой и такие же взъерошенные курчавые волосы, меж которых торчали маленькие рожки. Вигил опешил от неожиданности. А соглядатай скинул плащ и сапоги и оборотился в козлоногое существо, которое кинулось прочь, резво перепрыгивая через ящики и бухты каната. Вигил кинулся следом — но куда там! Козлоногий уже исчез меж бесчисленных портовых складов. Центурион преторианцев, охранявших груз, подбежал к растерянному вигилу.

— Кто это был?

— Не знаю… Но мне показалось — сам бог Пан. Насколько я помню, он не являлся людям со времен Марафонской битвы.

— Глупец. Это какой-нибудь актеришка загримировался под бога. Помни — груз в ящиках находится под специальным надзором императора.

Пан тем временем уже мчался по узким улочкам, ступенями поднимавшимися в гору, петляя и уходя от погони, которая прекратилась еще в порту. Наконец он перемахнул через ограду и очутился в пустынном саду. Он уселся в тени огромного платана и захихикал, довольный. Отдышавшись, Пан раскрыл ладонь, что-. бы получше разглядеть похищенный камешек. И обомлел. Вместо руки с тонкими длинными перстами истинного артиста он увидел скрюченную лапу гарпии, сжимающую черный камень. От рождения Пан уродлив, козлоног и рогат. Но руки у него красоты несравненной. Никто, как он, на всем белом свете не умеет играть на свирели. «Неумел…» — в ужасе подумал Пан. А теперь?! Что он будет делать этими корявыми, отвратительными когтями? Рыть землю? Царапать звериные морды?..

В ужасе Пан зашвырнул проклятый камень подальше и, всхлипывая и причитая, повалился на землю — огромный, поросший рыжеватой шерстью уродливый бог, любитель безудержного веселья и песен. Будь проклят черный камень и те, кто его извлек из недр земли, похитив из тайников богини Теллус! Они заплатят за все, в том числе и за изуродованные руки Пана.

Храм Фортуны в Пренесте так огромен, что под его сводами мог бы разместиться целый город. Лестницы водопадом ступенек стекают к подножию храма.

Поднимешься по ним — и судьба твоя изменится непременно. Глянешь на пол храма, на удивительную мозаику, где суденышки с косыми парусами скользят по Нилу, а бегемоты и крокодилы резвятся в воде, — и поймешь, как прекрасна жизнь, если к тебе благоволит Фортуна. Весь вопрос в том, какую жертву надо принести на алтарь, украшенный по углам крылатыми Победами, чтобы капризная богиня соизволила тебе помочь.

Прежде чем подойти к алтарю, Фабия огляделась. Перед ней открывался прекрасный вид, который так обожают живописцы: зеленые Альбанские горы и горы Вольсков, а меж ними — сверкающий осколок моря. Возле подножия мраморной лестницы устроилась в тени кипарисов пожилая торговка цветами. Две матроны в новомодных красно-желтых туниках беседовали, перечисляя имена многочисленной родни и справляясь поочередно о здоровье каждого племянника и о надеждах на брак многочисленных племянниц.

Фабия накинула на голову край паллы, положила в огонь пучок ароматных палочек и смотрела, как пламя неохотно обгладывает их, распространяя пряный запах. Богиня как будто принимала жертву. Лично ее, Фабии, безмолвное и безличное подношение. Ибо губы Фабии были плотно сомкнуты. Наконец она заговорила:

— Одно прошу. Оставь ей жизнь. Она сотрет эти ужасные слова, и ничего страшного не произойдет. Очень прошу, — Фабия обращалась к Фортуне, ибо только богиня Судьбы могла ей помочь.

Затем поспешно спустилась по ступеням и зашагала по дороге, не оглядываясь. У нее было чувство, что кто-то идет следом, прячась в тени навесов из виноградных лоз. Фабия сделала над собою усилие, чтобы не ускорить шаг и не оглянуться.

Шорох шин заставил ее отскочить в сторону. Открытое роскошное авто остановилось подле. Человек, сидящий за рулем, распахнул дверцу.

— Боголюбимая Фабия, какая глупость — расхаживать пешком по такой жаре. Неужели не могла сказать, что отправляешься в город. Я бы с удовольствием тебя подвез.

Фабия, с трудом подавив испуг, попыталась улыбнуться.

— Думала, что ты занят, Марк…

— Я занят! — знаменитый актер изобразил неподдельное удивление. — Чем, скажи на милость, чем можно быть занятым в этой глуши? Дорогая, хватит препираться, садись скорее, и я отвезу тебя к себе на виллу.

— Ко мне, — поправила Фабия, усаживаясь на обитое. белой кожей сиденье.

— Ко мне, — настаивал актер. — Я приглашаю тебя на обед. Мне предложили роль Траяна Деция в новом фильме, который будет снят по твоей книге.

— Но книга еще не написана, — попыталась протестовать Фабия.

«И никогда не будет написана», — хотела добавить она, но сдержалась.

— Зато контракт уже заключен. Тема сейчас популярна. Достаточно сказать, что Тит Макрин тоже пишет библион о Деции. Или ты хочешь, чтобы я играл роль в кино по его сценарию?

— Нет, не хочу.

— Вот и я не хочу, — рассмеялся Марк Габиний. — Так что отправляемся ко мне на обед. И никакие отговорки не принимаются. Кстати, Гай должен скоро вернуться домой. Юний Вер заклеймил для меня это желание.

— Но Гаю как будто нравилась его работа.

— Зато мне она не нравится. Слишком много тайн. Едем ко мне и поговорим о наших детях. Как Летиция? Я слышал — она поправляется?

Фабия молча кивнула в ответ. Сейчас ей не хотелось веселиться и принимать ухаживания знаменитого актера, которые в другое время доставили бы ей удовольствие. Она лишь могла думать о своей глупой девочке, которая неведомо где подвергается смертельной опасности. И Фабия ничем не могла ей помочь, кроме как просить Фортуну защитить ее и дать возможность искупить свою вину.

Машина упала в реку колесами вверх. Внутрь хлынула вода. Течение было быстрым, и Вер почувствовал, будто сильные руки ухватили его и поволокли. Сквозь плотную зелень воды он заметил мелькнувшую тень. Кто-то выбрался из машины с другой стороны. Скорее всего, это был гений, потому что впереди на фоне зеленого диковинной водорослью змеилась пурпурная полоса. Вер ухватил ускользающее тело Элия за край тоги. Вдвоем они выбрались из машины. Лучи солнца пронизывали изумрудную воду. Холод глубины уже не казался таким пугающим: речная богиня приглашала друзей остаться у нее в гостях навсегда. Но Вер не поддался на уговоры, оттолкнулся от корпуса машины и всплыл на поверхность, вытянув за собой друга. Во время падения Элий ударился головой и потерял сознание. Теперь он постепенно начал приходить в себя. И в обычное время пловец из Элия был никудышный, а сейчас он наглотался речной воды и все время захлебывался и кашлял.

Река была неширокой, но быстрой, и выгребать одной рукой к берегу было не просто. Вер позволил воде нести их по течению, пока впереди не показалась песчаная отмель. Вскоре ноги коснулись дна. Друзья сбросили мокрые тряпки и легли животом на горячий песок. Обоих била дрожь.

— Никогда не думал, что оставаться в живых так приятно, — заметил Вер.

— Несомненно, это местечко куда лучше Элизия[31], — отозвался Элий.

Они лежали на берегу, в том месте, где река делала поворот. В тени огромной раскидистой ивы прятался маленький мраморный храм Нимфы. Не похоже, что кто-нибудь часто посещал это место — ступени храма поросли зеленым мхом.

— Жаль, что у меня нет с собой благовоний, чтобы поблагодарить хозяйку реки, — сказал Элий. — Но обещаю, что вернусь сюда и принесу побольше фимиама.

— Лучше пообещал бы мне бутылку столетнего фалерна, — хмуро сказал Вер. — За то, что я тебя вытащил. Или сенатор благодарит только богов?

— Прости, — сказал Элий. — Но фалерна у меня сейчас нет точно так же, как и фимиама.

План Элия полностью провалился. Гений удрал, пока друзья барахтались в воде, и даже не попытался им помочь. Но гении всегда были эгоистами.

Теперь друзьям нужно было где-то затаиться, пока их преследователи рыщут по дорогам и караулят возле префектур вигилов. У них был шанс ускользнуть. Машина затонула гораздо выше по течению вместе с телом водителя.

Бедняга Гай… У него остались жена и двое детей. И старики-родители. Он хотел открыть книжный магазин, но никак не мог собрать нужную суму. Элий дал ему денег на первый взнос и посоветовал взять кредит в банке. Но вместо магазина Гай купил клеймо на игры. Он поставил на Варрона. И вот человек умер, а мечту свою не осуществил…

Горячий песок пощипывал кожу, напоминая: ты жив, жив, жив.

— Ты понимаешь, почему нас хотели убить? — поинтересовался Вер. — Нет? Я тоже ничего не понимаю. Может, гении хотели прикончить своего собрата, покровителя кухни, за то, что он питается земной пищей. А мы неудачно подвернулись под руку.

Элий не ответил, находя остроумие Вера неуместным.

Вскоре они отыскали проходящую в зарослях тропинку, которая с расторопностью императорского посыльного привела их к мощеной дороге. Вдали голубизну неба причудливо исчертили зубцы Альбанских гор, ниже темная зелень покрытых виноградниками холмов переходила в пестрый ковер полей овощей и цветов, разделенных серебристыми полосами оливковых деревьев.

Дорога была пустынна. Навстречу попался лишь какой-то крестьянин, толкавший тележку с овощами, да проехала старая машина с пурпурной полосой и надписью «Императорская почта».

Невдалеке сквозь зелень проглядывала белая стена одноэтажной постройки. Меж грядок с петрушкой и тмином пролегала мощенная серыми вулканическими плитами дорожка. Судя по ширине, она предназначалась исключительно для пешеходов. Недолго думая, друзья свернули на тропинку.

— Не похоже, чтобы здесь особенно радовались гостям, — Элий оглядел солидную калитку из потемневшего дерева, которая не пожелала отвориться под напором его тела.

— Эй, есть кто-нибудь! — Вер изо всей силы грохнул по доскам.

— Чего ломишься, я здесь, — раздался голос рядом с ними.

В тени огромного дуба на траве полулежал человек в синей тунике и сером плебейском плаще. Человек был бос. Спутанные длинные волосы неопределенного цвета спускались на плечи. В тощей, неровно подстриженной бородке застряли крошки.

— Приветствую тебя, доминус, — сказал Элий.

— Привет, собака… — отвечал незнакомец. Вер недоуменно посмотрел на незнакомца, а Элий сразу сообразил, в чем дело.

— Это киник, — шепнул он на ухо приятелю. — Думаю, что это Марий Антиохский. Но, возможно, я ошибаюсь.

— Не ошибаешься, — отозвался киник, — перед тобой Марий собственной персоной. Если хочешь поступить ко мне в ученики, собака, то ты опоздал. Все места заняты.

— Я и не надеялся быть удостоенным такой чести, — отвечал Элий. — Все, что нам нужно, — это приют на ночь. И желательно, чтобы никто не знал о нашем присутствии.

— Если у тебя нелады с законом, то мне все равно. Я равнодушен к законам Империи. Хотя, если судить по твоим одеяниям, этого нельзя сказать о тебе.

— Я — сенатор Элий Деций, — представился патриций. — И мы не опасаемся властей. Сегодня нас пытались убить. Так что наше присутствие небезопасно. Ты дашь нам приют?

Марий нахмурился.

— Я подумаю. И мой ответ будет зависеть от твоих ответов. А что за собака следует за тобой?

Вер, не привыкший к подобным обращениям, нахмурился и положил руку на рукоять меча.

— Это мой друг, гладиатор, — отвечал Элий.

— А, исполнитель желаний. Нелепее занятие трудно придумать. Ты даруешь мечту одному и отнимаешь надежду у другого. Гораздо проще не потакать частным прихотям, а исполнить одно-единственное желание — сделать сердца людей чистыми и открытыми добру.

Совсем недавно Вер слышал вариации на эту тему в таверне Субуры. Тот разговор ему не понравился. Этот тоже не вызвал восторга. Наверное, это ошибка всех философов — пытаться предоставить счастье одним махом.

Но Элий не воспринял пожелание киника всерьез и заметил с улыбкой:

— Ни один гений не передаст такое желание богам, потому что это желание бога, а не человека.

Марий на минуту задумался. Он оценил ум Элия, но еще больше оценил его лесть.

— Твое замечание не лишено смысла. И, пожалуй, я дам тебе приют.

Марий поднялся и подошел, чтобы отпереть калитку. Элий с трудом сумел сохранить бесстрастное выражение лица, а Вер брезгливо сморщился: от Мария несло застарелым потом. Всем известно, что Диоген жил в бочке, но это не означает, что киники любят посещать бани.

— А, вам не нравится мой запах! — заорал Марий. — Но, клянусь собакой, от политиков в Риме пахнет еще хуже!

— Поэтому сенаторы используют так много благовоний, — отвечал Элий.

Марий вновь остался доволен ответом и пропустил гостей в дом. Облезлые стены во влажных потеках, почерневший потолок и просевший пол — это запустение напомнило Веру убогость и скудость обстановки его детства во время Третьей Северной войны.

В крошечном триклинии обнаружились три каменных ложа и такой же грубо отесанный каменный куб, служащий столом. Одно ложе было занято. На нем, завернувшись в коричневый, заскорузлый от грязи плащ, храпел какой-то киник. Не обращая на него внимания, Марий наполнил глиняные кружки козьим молоком и сверху положил по ломтю рыхлого светлого хлеба. Отказаться от столь щедрого угощения было невозможно, хотя друзья не так давно вкусили изысканный обед у Гесида. Они уселись на свободное ложе и принялись есть.

— Наверняка, Элий, тебе мой обед не по вкусу, — ухмыльнулся Марий, глядя, как сенатор медленно пережевывает кусок хлеба. — Но черствый хлеб хорошо сочетается с твердостью духа. Думаю, ты найдешь подходящую цитату из Марка Аврелия, чтобы убедить себя, что нынешний обед не так плох?

Оказывается, Марий был не так далек от столичной жизни и знал увлечение Элия стоицизмом. Старый киник не упустил возможности подковырнуть молодого стоика.

— «Относительно мясных блюд и вообще подобных кушаний можно приучить себя к такому взгляду: это вот труп рыбы, это — труп птицы или поросенка» [32], — охотно процитировал Элий.

— О, мудрость! — Марий громко захлопал в ладоши.

Хлопки эти разбудили спящего киника. Он приподнял голову, глянул круглыми ошалевшими глазами на гостей и пробормотал заплетающимся языком:

— Принес «мечту»?

— Мечта улетучилась, — отвечал Вер, не уверенный, что правильно понял вопрос.

— Дай «мечту»… «мечту» немедленно… гнида… Киник завертелся на ложе, выгибаясь, как угорь, и засучил ногами. И тут тряпки, в которые он был завернут, тоже закопошились, и наружу выбралась худая девица с узким лицом и черными густыми волосами, причем совершенно голая. На ее худой спине с торчащими лопатками острым частоколом проступали позвонки. Девица была на редкость уродлива — длинное плоское туловище с крошечными грудями, а ноги короткие и толстые. Не обращая внимания на гостей, девица вытащила из-под грязной тряпицы шприц, наполненный мутноватой белой жидкостью, и, ухватив повисшую плетью руку несчастного киника, всадила в вену иглу.

— Вот мечта Империи и сбылась, — проговорил Марий с печальной улыбкой. — Краткое исступленное желание и столь же краткая и простенькая реализация мечты. Не нужны ни поединки, ни риск, ни арена, ни зрители. Лишь человек, его вена, шприц и игла. И немного субстанции, именуемой «мечтой». Перед вами первое и главное доказательство первичности материи.

Девица повернулась к гостям. Никакого света, кроме уличного, проникающего сквозь узкое, забранное деревянной решеткой оконце, в комнатке не было. Но в черных расширенных зрачках отражалось по тлеющей свече. Она протянула Веру шприц и со странной усмешкой-сказала:

— «Мечта»… Отведай «мечты»…

— Бери, собака, не бойся, — усмехнулся Марий. — Первая «мечта», как первое соитие…

Юний брезгливо поморщился и отстранился.

— Когда я учился в Александрии, подобный препарат испытывали на добровольцах, — задумчиво сказал Элий. — Он помогал людям в случае амнезии. Некоторым удавалось вспомнить час своего рождения. Может, тебе надо что-то вспомнить?

Элий взял из рук девицы шприц. Струйка мутной жидкости брызнула из иглы.

— Начнем? — спросил Элий со странной улыбкой.

Вер ошалело глядел на друга. Элий предлагает ему наркотик! Или сенатор, лишившись гения, сходит с ума? Что он делает? Зачем?

— С бесноватыми надо бесноваться[33], — улыбка Элия сделалась совершенно безумной.

— Ты хотел укрыться в моем приюте, — сказал Марий. — Моя «мечта» укрывает даже от богов. Кто принимает «мечту», делается невидим для богов…

— Я не собираюсь прятаться от богов.

— А я бы на твоем месте укололся, — разглядывая паутину на потолке, отрешенным голосом сказал Марий. — Послушайся, собака, старого мудреца.

Веру показалось, что зрачки Элия странно расширены и светятся тем же таинственным светом, что и глаза одурманенной наркотиками девицы. Как зачарованный, Вер послушно вытянул руку, и Элий вколол ему в вену иглу. Вер получит мечту. Примитивную, вульгарную мечту. Но именно таким мечтам и удается сбыться.

Юний Вер лежал в колыбели, а мать смотрела на него и улыбалась. Она была прекрасна. Не такой, какой он запомнил ее-в доспехах, от которых шел запах пота, металла и кожи; ее руки были мягкими и теплыми, а не огрубевшими, и от них не пахло ружейной смазкой. На ней было платье из тончайшего белого виссона, а на шее — ожерелье из разноцветных камней. Как она могла так перемениться?

— Мой маленький…— шептала она, наклоняясь над ним. — Знал бы ты, какой опасности тебе удалось избежать. Но надеюсь, что ты не узнаешь об этом никогда.

Она взяла его на руки и поднесла к окну — и он увидел совершенно незнакомый пейзаж. Небо было серым и хмурым, шел дождь, и темная зелень деревьев влажно блестела. Дом, в котором они жили, находился на холме — где-то внизу извивалась серой лентой река.

Дверь отворилась, и на пороге появилась женщина в красной тунике и броненагруднике.

— Юния, — сказала мать, обращаясь к вошедшей. — Возьми его. Отныне он будет считать своей матерью тебя.

И мать протянула ребенка женщине в доспехах Вер узнал эту женщину. Фиала «Нереиды» была у нее на груди. И от нее пахло потом, и кожей, и ружейной смазкой.

— Скоро будет война, — сказала женщина-легионер. — Что, если я погибну?

— Он все равно вырастет. А я… я больше не могу ничего для него сделать.

Женщины поцеловались на прощание. Юния Вер унесла малыша.

Вер очнулся. Вместо склонившегося над ним лица матери он видел узкое, в окружении черных спутанных волос лицо безымянной девицы. Видя, что он открыл глаза, она тут же растянулась подле и раздвинула уродливые короткие ножки, приглашая к соитию.

Между тем в триклинии все переменилось. В комнате было полно народу. Молодые люди и девушки сидели прямо на полу и курили. Запах пряных трав наполнял комнату. И у девушек, и у юношей были длинные грязные волосы, давно не стиранные лохмотья сделали бы честь лавке провинциального старьевщика. На столе, на каменных ложах, прямо на полу стояли чаши с вином. Пронзительный очень высокий голос то начинал петь, то прекращал. Следом бас подхватывал все тот же куплет. Обрывки разговора вспыхивали слабым огоньком на ветру и гасли. Бессмысленный смех, как обертка марципана, шуршал, не веселя. Лишь одно слово кочевало из уст в уста, вызывая приступы хохота и краткого восторга. «Мечта». Оно витало меж сидящими, уже никому ничего не обещая, но как будто присутствуя среди них незримо. Будто материализовалось и наяву сделалось таким же отвратительным, как девица рядом, доступная, но при этом нежеланная. И Веру почудилось, что слово «мечта» непостижимым образом оттиснулось навеки в его мозгу, будто печать секвестора на имуществе должника.

Он оттолкнул девицу, которая восприняла его грубость с равнодушием, и поднялся. Увиденное во сне потрясло. Выходит, он не только не знал своего отца но и не ведал, кто его мать. В Риме, где так принято гордиться чередой предков, где каждый житель знает наизусть, в каком году его прадед был консулом, эдилом или префектом, или даже просто стоял во главе центурии маляров, или числился легионером, он, знаменитый победитель Больших Римских игр, Вер — исполнитель желаний, оказался никем. Безларником, подкидышем, взращенным в ничтожной и подлой семье. И от него не зависело уже ничего — прошлое неисправимо. Весь вопрос в том, насколько можно верить видению, что возникло в отравленном наркотиком мозгу. Жизнь, прежде простая, неожиданно превратилась в цепь сложнейших головоломок. Они накладывались одна на другую, и разгадать их становилось невозможно. Едва Вер находил ответ, как тут же некто подбрасывал ему новую задачку.

Он огляделся, желая отыскать Элия, чтобы поведать тому о своем открытии. Но сенатор исчез. Осталась лишь тога с пурпурной полосой. Какой-то обалдевший от «мечты» киник задрапировался в нее и, принимая вычурные позы, передразнивал знаменитых ораторов и цитировал Диогена. Вер повернулся к сидящему в плетеном кресле Марию. Несколько парней и девиц уселись вокруг учителя на полу.

— Диоген увидел грязную баню и спросил: «А где моются те, кто вымылся здесь?»

Киники рассмеялись. Они тряслись, они буквально рыдали от смеха, хотя каждый из них слышал этот анекдот про Диогена как минимум сотню раз. И Вер тоже начал смеяться, сам не зная почему. И злился на себя за этот идиотский смех.

~ Привет, собака… Добро пожаловать на симпо-эиум киников, — сказал Марий. — Ну как, ты понял наконец, что это и есть истинная и единственная мечта Империи?

— Где Элий? — спросил Вер, все еще давясь от смеха.

— Какое мне до него дело? — брюзгливо заметил Марий. — Вышел погулять. Сказал, что голова болит.

Кожаная занавеска, служащая дверью, отлетела в сторону, и два человека, такие же грязные и ободранные, как остальные, втащили в комнату третьего. Поначалу Вер решил, что этот киник тоже из породы «мечтателей», только мечта одолела его и полностью подчинила. Тело грузным мешком свалилось на пол. Худые, изъязвленные руки бессильно раскинулись, будто человек желал обнять всю Империю на прощание. Лицо упавшего наискось пересекал влажный алый шрам. Один глаз вытек, второй бессмысленно таращился в потолок. Лежащий на полу человек был мертв.

Один из пришедших вынул изо рта приятеля-киника самокрутку с веселящей травкой, жадно затянулся и принялся рассказывать:

— Мы шли сюда, беседуя о мечте и недостижимых высотах духа, и вдруг нам на дороге явились двое злодеев и предательски напали на нас.

— Элий! — закричал Вер и ринулся вон из приюта киников.

В сердце ему как будто ткнули иголкой. Впервые он тревожился за другого, впервые испытал настоящую боль.

За коричневой грязной занавеской царила непроглядная ночь. И в этой ночи светились лишь две цепочки огней — фонари вдоль автомагистрали. Сколько времени Вер был в отключке? Наверняка не более часа. Элий не мог исчезнуть давно: на киника напали минут десять или пятнадцать назад.

Вер бежал так, будто потерял самого себя. Без Элия он — ничто. Тень, утратившая своего хозяина. Дверь, от которой потерян ключ. Он так и подумал о себе — «дверь», и сам подивился сравнению…

Вер не увидел, а угадал тень, метнувшуюся из кустов, — по дуновению ночного воздуха, по шороху листьев. Но он безошибочно ушел в сторону, пнул нападавшего в колено, а уж затем перехватил руку с ножом и выломал кисть. Раздался противный хруст. Человек взвыл и рухнул на землю. Вер не видел его лица, но слышал судорожные вздохи, похожие на всхлипы. Человек дернулся, пытаясь вырваться, и тут же вновь закричал от боли.

— Где Элий? — спросил Вер, выламывая кисть еще больше.

— Там… — прохрипел пленник.

— Где там? — передразнил Вер и стиснул пальцы. Тот заорал в ответ:

— Там! Там! У источника…

Вер вспомнил храм Нимфы на берегу. Какое удачное совпадение. Или НЕсовпадение? Он, Вер, загадал для Элия желание, и Элий не может погибнуть, пока оно не исполнится. Волей-неволей боги вынуждены помогать сенатору, хотят они того или нет. Боги на службе у гладиатора! Порой надо угодить в подобную переделку, чтобы докопаться до сути вещей…

Суть вещей… Его интересует суть вещей или жизнь Элия?

Вновь сердце сжалось, а потом заколотилось как сумасшедшее.

Вер ударил пленника кулаком по затылку, оглушая, и бросился бежать. Он двигался очень быстро и совершенно бесшумно. Ночной ветерок, играющий листвой лавров, производил гораздо больше шума, чем мчащийся по тропинке гладиатор. Он лишь почувствовал приближение реки по свежему влажному дыханию. И почти тут же увидел свет возле забытого храма. Почему бы нимфе не прийти на помощь Элию? В такого парня могла бы влюбиться богиня. Или не могла бы? Умеют боги вообще любить? Себя — может быть… Но не смертных. «Боги любят Рим», — часто повторяет император Руфин. Интересно, боги сами поведали ему об этом?

Вер приник к земле и пополз. В этот момент земля показалась ему ледяной, коварной и скользкой. Равнодушной и даже враждебной. Земля имеет что-то против него, Вера, лично. Он двигался, работая локтями и бедрами, а мысли текли сами собой, мысли о чем-то великом, огромном, рядом с чем жизнь Элия казалась почти равной жизни светляка или лягушки. Или, напротив, все это великое было ничтожно рядом с жизнью Элия.

Пульсирующий, холодный свет становился все ближе. И вдруг ночная тишина лопнула от крика. Человек, закричав, пытался сдержаться, но не мог пересилить боль и вновь кричал.

— Вот так уже лучше, — послышался насмешливый хриплый голос.

Вер раздвинул ветви кустов. Поначалу ему показалось, что сам храм Нимфы и три человека, стоящие перед ним, освещены лучом фонаря. Потом понял, что ошибся. Людей было всего двое. А третий, стоящий как раз посередине, был гением. И именно от него исходило мертвенное белое сияние, обводя платиновым контуром колонны храма, алтарь и ветви деревьев. А потом Вер увидел Элия. Тот висел вниз головой, привязанный за ноги к толстой горизонтальной ветви огромного дуба. Само это подвешивание должно было вызвать непереносимую боль в искалеченных ногах бывшего гладиатора. Но мучителям этого показалось мало. Один из них держал в руках розгу, от ударов на теле Элия остались алые следы, похожие на порезы.

— Будешь говорить? Тебя ждет казнь «по древнему обычаю». Сначала засекут до смерти, а потом отрубят голову.

— Чтоб тебя Орк сожрал…— прохрипел Элий и дернулся в напрасной попытке освободиться.

Веревка закрутилась, и тело Элия принялось вращаться. Гений рассмеялся.

— Продолжай, — приказал подручному окруженный платиновым сиянием мучитель.

Поначалу хриплый голос говорящего показался знакомым. Но почти сразу Вер понял, что ошибся. Просто у гениев сходные голоса. Уже не людские. Но еще не божественные. Это был не его гений.

Вер бесшумно извлек из ножен меч и весь собрался в комок, по-звериному изготовясь к прыжку. Он надеялся, что у Элия не осталось больше сил безмолвно выносить пытку, и пленник непременно закричит. Крик отвлечет палачей и заглушит шорох веток.

Элий закричал.

В ту же секунду Вер выпрыгнул из кустов и полоснул клинком по спине платинового палача. Гений завизжал и рванулся вверх, рассыпая вокруг холодные белые искры и роняя вниз горячие капли крови. Вер тут же повернулся и ударил палача-человека в грудь. Третий пытатель в ужасе вскрикнул и бросился к реке. Вер изо всей сил пнул раненого палача в пах, чтобы окончательно себя обезопасить, и только после этого перерезал веревку, которой были связаны лодыжки пленника.

— О боги, это ты, Юний… я тебя заждался… — Обессиленный, Элий повалился на землю.

— Ты заплатишь за это, проклятый гладиатор, — донесся сверху переполненный яростью и болью голос.

— Тогда хотя бы скажи, кому я должен выслать чек?! — крикнул Вер, запрокидывая голову и пытаясь разглядеть в темном небе загадочного летуна.

Но в небесной черноте сверкали лишь равнодушные молочные капли звезд.

Вер обыскал раненого палача, нашел при нем нож и электрический фонарик. Фонарь оказался весьма кстати. Вер осветил лицо раненого.

— Ба, старый знакомый! Кажется, мы пили с тобой вместе в таверне и ты предлагал мне десять миллионов? Бедняга, ты все потратил, если очутился здесь! —воскликнул Вер, наклоняясь над лежащим. — Кир-фокусник?

— Кир-паук. Я был… фокусником… когда-то…

— Отлично, Кир. И лучше бы ты им и оставался. В ночной тишине грохнули один за другим два выстрела. Первый угодил Киру в грудь — луч фонарика прекрасно освещал жертву. Второй грянул через долю секунды. Но и этого краткого мгновения хватило гладиатору, чтобы отпрянуть. Он перекатился по земле и, увлекая за собой Элия, рухнул в кусты. В тот же момент с реки послышался удаляющийся стук лодочного мотора. Вер выскользнул из зарослей и вернулся к раненому. Но задавать какие-либо вопросы было уже некому. Вер кинулся в погоню, не разбирая дороги. Береговые заросли трещали под его напором. Неожиданно белым огнем брызнуло в глаза, мощный удар опрокинул гладиатора на землю. Вер очнулся, лежа в траве. Поднес руку к лицу. На лбу вспухала здоровенная шишка. В темноте гладиатор налетел на горизонтальную ветку. Его остановил случай. Выигранное гладиатором клеймо требовало, чтобы он вернулся: нельзя было оставлять Элия в таком состоянии одного. Оказывается, надо было хорошенько треснуться головой, чтобы понять такую малость. Вер вскочил и помчался назад. Сенатор сидел там, где его оставил Вер, привалившись спиною к стволу дерева. Зубы раненого громко клацали, как ни пытался последователь стоиков унять предательскую дрожь.

— Ну как ты? — спросил Вер. — Сможешь доковылять до дороги?

Он помог другу подняться. Элий сделал пару шагов, пошатнулся и шлепнулся на землю. Вер осветил фонариком бок Элия. Казалось, пленника не секли, а резали бритвой. Вся кожа была красна от крови.

Юний Вер содрогнулся от жалости, разглядывая следы пыток. Гладиатор спешно разодрал свою тунику на полосы и обмотал бок раненого, чтобы хоть немного унять кровь. Потом подобрал с земли тунику с пурпурной полосой и надел ее на сенатора. Но Элия все равно продолжала бить дрожь. Кожа его была холодной и липкой от пота.

— В траве должна быть булла Летиции Кар. Гений швырнул ее туда…— сказал Элий, клацая зубами. — Поищи, будь добр.

— Зачем тебе эта дурацкая булла? — недовольно пробурчал Вер, шаря лучом фонарика по траве.

— Н-н-надо…

Булла нашлась, Вер поднял ее, связал разорванный шнурок и протянул Элию. К его изумлению, сенатор надел амулет себе на шею. Ну что ж, пусть попробует отыскать Летицию Кар таким образом.

— Я знаю, что тебе нужно сейчас — бокал горячего вина с пряностями, — произнес Вер наигранно бодрым тоном.

— Мне нужно в больницу, — сказал Элий.

Роскошь Палатинского дворца поражает и подавляет. Сверкают позолотой капители бесчисленных колонн. Комнаты и залы набиты статуями, картинами и старинной мебелью так, что негде ступить. Мозаики изысканы, фрески совершенны. Куда бы ни пошел, из любого угла таращится на тебя какой-нибудь Деций с острым прямым носом и глубоко посаженными глазами, задрапированный в мраморную тогу.

Император Руфин сидел в таблине за столом из черного дерева и разглядывал противоположную стену, на которой была выложена из драгоценных камней карта Римской Империи. Всякий раз, глядя на нее, Руфин со вздохом отмечал, что император Гостилиан, задумав поместить на стене карту, совершил две ошибки. Первую — полагая, что Империя всегда будет пребывать в своих прежних пределах. Вторую — решив, что мир, находящийся за границами Рима, не должен интересовать императора. Впрочем, Гостилиана можно было понять. Это было начало Второго тысячелетия. Рим был опьянен властью, подаренной ему богами. Он помолодел и походил на юношу, только что получившего огромное наследство. Жизнь начиналась заново. Стоило гладиатору выиграть поединок, и тут же прекратилась чума, грозившая унести половину населения Империи, еще одна победа на арене — и засушливая жаркая погода, сулящая голод, сменилась обильными дождями. Надо было только уметь желать. Надо было знать, что желать. У Империи все было впереди. Ей было все или почти все по силам.

Ошибку предшественника пришлось устранять наследникам. Постепенно на карте появились золотые накладные полосы — драгоценные шрамы, оставшиеся на Месте отделения от Империи ее провинций. Британия, Африка, Египет… Месопотамия, проникнутая духом зороастризма, так в принципе никогда и не была подлинной провинцией Рима. Ее отделение было особенно болезненным. Ибо любой начинающий политик в Риме понимал, что новое независимое царство никогда не будет лояльным к Империи, как ни старался Римский орел удержать в лапах эту добычу.

Руфин открыл футляр из черного дерева и нажал педаль. Из темноты явился огромный стеклянный голубой шар, светящийся изнутри слабым белым светом. От легкого прикосновения руки шар начинал вращаться, и тогда начерченные на нем разноцветными контурами страны и континенты проплывали перед глазами императора. Руфина тревожили горящие желтым и оранжевым пятна, лежащие на севере и востоке. Царство готов на границах Борисфена. Царство викингов на Северном море. Московское княжество и Новгородская республика делили земли от северных болот и до устья могучей реки Ра. Все последнее время с востока приходили тревожные вести. И Руфин не мог понять, что означает этот заунывно воющий опасный ветер, поднявшийся над степями. Где уста, что своим дыханием гонят темные тучи с востока? И что означает полет этого таинственного урагана для Великого Рима?

Но больше всего его волновали события, начало которым было положено в далекой Империи Цзинь. Шесть лет назад она перестала существовать и превратилась в Улус Великого Хана. Теперь там воцарился завоеватель, явившийся из неведомых земель с севера. О нем рассказывали страшные и странные истории. И лишь одна была достоверна — он велел перебить все римское посольство в китайской столице. О бесчисленных воинах, мчащихся на низкорослых лошадках без устали день и ночь, ходили легенды. Армия Чингисхана двигалась все дальше, захватывая все новую добычу. Могучий Хорезм пал, как какое-нибудь крошечное слабосильное царство. Людские потери исчислялись сотнями тысяч, а может, даже миллионами. Руфин подозревал, что погибших боятся считать. Император пытался успокоить себя тем, что странные и страшные события происходят вдалеке от Римских границ.

Но императору так и не дали сосредоточиться и подумать. Как всегда. Дверь отворилась, и в таблин вошел человечек маленького роста, придерживая локотком толстую папку в кожаном переплете. Войдя, академик Трион небрежно махнул рукой, будто отгонял мух, а не приветствовал самого императора Рима, и без приглашения засеменил к глубокому кожаному креслу. Руфин давно привык к манерам — или, вернее, к отсутствию всяких манер у своего гостя. Перед ним был главный физик-теоретик и президент Физической академии Гай Валерий Трион, римский гражданин всего во втором поколении, человек, одаренный многими талантами.

Первым делом гость, ни слова не говоря, извлек из кармана отливающий серебром небольшой футляр и поставил его на стол. Хитро подмигнув императору, Трион повернул тумблер, и комната наполнилась коротким .неприятным треском. Звук становился все тоньше, пронзительнее и наконец исчез.

— Ну вот, теперь можно говорить, — улыбнулся гость, отчего лицо его сделалось одновременно и хитрым и глуповатым — точь-в-точь ребенок радуется своей проделке. — Ни боги, ни гении больше нас не слышат.

— Что нового? — Несмотря на заверения гостя, Руфин все равно невольно понизил голос.

Ибо по странному блеску в глазах своего Триона понял, что тот явился к императору не с пустыми руками.

— Получилось, — выдохнул Трион. — Сегодня. Когда я понял, что дело сделано, то ощутил себя богом!

— Все прошло удачно?

— О да! Один человек пострадал, но это ерунда. Все хорошо.

Руфин решил, что пострадавший отделался парой царапин. Никогда в жизни он так не ошибался.

— Отлично! — Император откинулся на спинку кресла, погладил руками выточенные в виде львиных голов подлокотники. — Я, конечно, не так велик, как Юлий Цезарь, но я тоже кое-что сделал, не так ли? У меня нашлось достаточно смелости поверить в твою безумную затею, Трион. А они точно не знают? — Он выразительно поднял глаза к небу.

— Наши приборы работают день и ночь. Для них это всего лишь старый стадион. Люди примитивны, все на что они способны, это украсть огонь у богов и тупо разжигать день изо дня примитивный костер. Богам никогда не придет в голову подозревать в том, что сделал я, обитателей Земли. Пока Олимпийцы вдыхают ароматы жертвоприношений, мы можем заняться более важными делами.

Гость самодовольно захихикал, но император не спешил ему вторить.

— Если боги так жестоко покарали Прометея за кражу простого огня, то что они сделают с нами, а, Трион?

— Я у них ничего не крал, — заявил президент Физической академии. — Я все придумал сам. А когда у Рима появится новое оружие, мы будем говорить с богами на равных. И наконец станем свободными. Сбудется мечта Империи.

— Не будем забегать вперед. Боги не любят тех, кто торопится. Я, конечно, не так велик, как Юлий Цезарь, но я кое-что знаю о мечте Империи.

Ученый понял, что время его аудиенции истекло, и поднялся.

— Сегодня день новой эры, — сказал Трион. — А людям кажется, что не произошло ничего примечательного.

— Да, ничего примечательного, — кивнул Руфин, — если не считать недоразумения с Вером. И нападения на сенатора Элия. Мой милый родственничек опять во что-то ввязался. Я начинаю подозревать, что он немного не в себе. Что вполне естественно для человека, перенесшего тяжелую травму и клиническую смерть.

Трион энергично затряс головой:

— Как же! Элий спятил? Ну нет, нам не может так повезти. Сенатор наверняка о чем-то догадывается. Он уже запрашивал финансовые отчеты академии.

Теперь хочет создать комиссию для проверки. Я заказал кое-кому в печати статьи с призывами не скупиться на научные расходы.

— Элия не убедят какие-то статьи в вестниках. Не забывай, он провел в Афинской академии пять лет.

— И еще три в Александрии. Но при" этом продолжает мыслить примитивно. Он может нам помешать. Хорошо бы…

— Будь с ним настороже, — Руфин не дал Триону договорить.

— Ладно, Август, разбирайся с Элием сам, — милостиво решил Трион. — А я буду заниматься своим делом.

Когда академик ушел, император вновь принялся рассматривать карту. И вновь подумал, как лживо то, что выдрано из единого целого. На карте Рим могущественен и окружен союзниками. Единственно, в преданности Месопотамии можно порой усомниться. Но это не так и важно, если практически ты владеешь всей Европой. Могущественные банки управляют ее экономикой, самые лучшие легионы охраняют ее границы. Но если взглянуть на стеклянный хрупкий глобус из синего стекла, то тут же окажется, что Рим бесконечно одинок. Ибо восток бурлит, переполненный готовыми хлынуть на завоевания народами, а север настороженно враждебен. Юг же совершенно отстранен. И при этом Рим является хранителем двухтысячелетней культуры, впитав в себя десятки, а может, и сотни культур, сплавив их в единое целое. Но это не добавляет ему твердости в схватке с остальным миром. Зато порождает зависть. Богатство Рима кружит головы слишком многим.

Руфин почувствовал, как противный холод сдавливает его сердце. Он должен сохранить Рим, чего бы это ни стоило. На богов уповать не стоит. Боги капризны. Они в любой момент могут передумать. Наверняка Элий привел бы по этому поводу цитату из Марка Аврелия. И Руфин даже знал, какая подошла бы:

«Боги или безвластны, или же властны»[34].

Едва Трион покинул таблин императора, как блик света, казавшийся отсветом уличного фонаря, скользнул по стене и устремился вслед за физиком, разгораясь все сильнее и приобретая отчетливое платиновое свечение. Трион обернулся.

— Как ты очутился здесь? — спросил он и в ту же секунду вспомнил, что оставил прибор в таблине императора.

— Наконец-то я могу беспрепятственно с тобой поговорить, — раздался голос, и платиновый блик на стене приобрел очертания человеческой фигуры. Платиновые глаза смотрели на академика, платиновые губы улыбались, но отнюдь не дружелюбно. — Хочу заключить с тобой договор. Простенький такой дого-ворчик. Я не сообщаю богам о твоих опасных проделках, а ты, Трион, хитроумный, как Улисс, передаешь мне одно из своих изобретений. Ведь я — твой гений и имею право на твои придумки. Разве не так? Ты умен, но я-то еще умнее.

Трион надменно фыркнул:

— Умнее меня ты быть не можешь!

— Не будем спорить, — уступил платиновый собеседник, хотя это и далось ему непросто — во все стороны посыпались искры холодного огня. — Подари мне свое изобретение. И я больше не буду тебе докучать. Слово гения.

— Ты не сможешь его взять, как бы ни старался… — гордо объявил академик.

Платиновый собеседник Триона рассмеялся.

— Ты неправильно понял. Ты пошлешь своего помощника туда, куда я укажу, и оставишь там то, что я попрошу. Мне не нужно все. Мне нужна малость. Договорились?

Трион раздумывал мгновение. Каков наглец! Как истинный покровитель, хочет воспользоваться изобретением своего подопечного. Пусть попробует! Гений что-то задумал. Но Триону все рано, чем занят его гений. Потому что в ближайшем будущем это не будет иметь ровно никакого значения. Главное, чтобы сейчас Триону никто не помешал. Он согласится на любые условия, лишь бы выиграть время. А потом человек будет править миром, не обращая внимания ни на богов, ни на гениев. И этим человеком будет Трион.

— Так мы договорились? — настаивал гений.

— Да! Да! Да! — выкрикнул Трион. — Только оставь меня в покое.

В ответ послышался смех, платиновый зигзаг мет-нулся к окну, скользнул сквозь золоченый узор решетки и исчез.