"По следам Добрыни" - читать интересную книгу автора (Членов Анатолий Маркович)Книга первая. На родине ДобрыниГлава 1. В дорогу!Герой картин Васнецова. Зеленый семиглавый Змей уперся хвостом в землю, а крыльями затмил небо. Страшные когти рассекают воздух, готовые сжаться в смертоносной хватке. Оскаленные пасти голов нависли над воином в красном плаще. Уже корчится на земле, сраженный ударом злобного чудища, верный конь. Но отважный богатырь закован под плащом в броню, голову его защищает шлем, а от ближайшей змеиной пасти – щит. И он занес для удара свой меч, уже обагренный змеиной кровью. Отсечена одна из голов чудища, будут отсечены в жестокой битве и другие… Кто же тот богатырь, сражающийся не на жизнь, а на смерть с драконом? Это – Добрыня Никитич. Я стою перед картиной кисти великого русского художника Виктора Михайловича Васнецова. Стою в его мастерской в доме-музее в тихом московском переулке возле Самотечной площади, который носит теперь имя художника. Картина называется «Бой Добрыни Никитича с семиглавым Змеем Горынычем». Она написана в 1918 году, когда землю нашей страны топтали полчища кайзера Вильгельма. Есть у Васнецова и другая картина. Пожалуй, самая знаменитая изо всех его картин. Она написана в этой же мастерской, но висит не здесь, а в Третьяковской галерее. Висит по праву, как один из шедевров русской живописи. Богатырская застава на границе леса и степи стережет покой русской земли. Сказочной силой веет от фигур воинов и их коней. Нерушимой стеной встает застава на пути любого захватчика. Не найдется, пожалуй, в стране человека, который не знал бы этой картины, не знал бы имен ее героев, трех богатырей. Один из них – тот же Добрыня Никитич. Он сидит на могучем белом коне, схватившись за булатный меч, весь олицетворенная готовность русского народа постоять за Отчизну, воплощение его богатырской силы, разума и доблести. Васнецов был передвижником, художником направления, на знамени которого был написан девиз «Реализм, национальность, народность». Именно за это творчество передвижников подвергается в наши дни ожесточенным нападкам различных антисоветчиков. Злобное шипение их вызывает и картина «Богатыри». Ей ставят в вину «отсталый вкус» (то есть ее реализм) и «консервативный национализм» (то есть русский патриотизм художника). Они лицемерно оплакивают ее популярность у советского зрителя, которую считают чрезвычайно вредной. Картина Васнецова действительно проникнута неколебимым русским патриотизмом. И за это она действительно снискала любовь народа. Недаром неустанный пропагандист творчества передвижников В. В. Стасов восторженно приветствовал ее появление на Передвижной выставке в 1898 году, заявив, что «в русской живописи «Богатыри» занимают одно из первейших мест», что в картине воплощена «вся сила и могучая мощь русского народа»[1]. Действительно, «Богатыри» служили всенародному чувству русского патриотизма! И я, офицер-разведчик с тремя годами фронта за спиной, кончавший Великую Отечественную войну в Германии, на развалинах гитлеровской империи, отлично помню, чему служили «Богатыри» в те грозные годы. Репродукции этой картины висели во фронтовых блиндажах, а силуэты васнецовских богатырей появлялись во фронтовых газетах, и в них нередко вписывались силуэты советских воинов. Они действительно напоминали о непобедимости русского оружия, если на Русь нападут. Вот каким проявился тогда пафос «Богатырей»! Как видим, картина эта вызывала и продолжает вызывать и восторг, и бешеную злобу. Она хрестоматийна, но вокруг нее кипели и кипят страсти. Не случайно ее образы вдохновляли воинов на фронтах Великой Отечественной войны. Не случайно она восхищает миллионы зрителей и сегодня. И одним из героев ее является Добрыня Никитич. Миллионы знают эту фигуру в том облике, в котором воплотила Добрыню вдохновенная кисть Васнецова в «Богатырях». Художник не раз возвращался к образу Добрыни Никитича, он – один из любимых героев его творчества. И на картине, где он сражается с семиглавым Змеем, он снова в том же шлеме, что в «Богатырях». Зритель может его узнать, хотя и не видит здесь его лица. Я покидаю мастерскую Васнецова с благоговейным чувством – и с глубоким волнением. Ибо я отправляюсь в поездку на родину Добрыни Никитича. Мифический персонаж? «То есть как – на родину?! – слышу я голос читателя. – Какая же у Добрыни Никитича может быть родина, если и самого-то его в помине не было? Вот же в книжке, изданной и переизданной в Москве, черным по белому написано: „…друг Ильи Муромца, мифический Добрыня Никитич“[2]. Книжка вышла в авторитетной серии «Дороги к прекрасному». А раз мифический, так о чем говорить? Разве можно, к примеру, поехать на место поединка со Змеем Горынычем?» Действительно, в книге Цапенко сказано ясно: Да, такой взгляд на былины как на народные сказки, широко распространен, для многих даже привычен. А между тем я еду вовсе не в волшебную сказку. Науке давным-давно известно, что былинные персонажи как категория вовсе не мифичны (хотя среди них, разумеется, попадаются и вымышленные фигуры). И еду я отнюдь не на родину мифа, а на родину Добрыни Никитича. Не персонажа, выдуманного Васнецовым или сказителями былин, а реально существовавшего человека. Сказка или учебник родной истории? Почему же утверждения о мифичности Добрыни Никитича и вообще русских богатырей так распространены? Причина, видимо, в том, что многие наивно убеждены: любой былинный персонаж, будь он Змей, Кащей или богатырь, непременно личность выдуманная. Между тем дело обстоит не совсем так. Недоразумение основано, вероятно, на том, что в былинах происходят чудеса. Но чудеса, гиперболизация и другие условности – черты, органически присущие эпосу как жанру. Эпосу всех времен и народов. А русская былина как литературный памятник, бесспорно, принадлежит к эпическому жанру. Так, в «Илиаде» рядом с людьми сражаются греческие боги, а в «Рамаяне» – царь обезьян со своим войском. В полинезийском эпосе мореплаватели Океании выуживают из волн морских острова. А в Библии море расступается, став стеной по правую и стеной по левую сторону, чтобы пропустить и оградить народ, выходящий из рабства на свободу. Сасунские богатыри рождаются на свет не от отца, а от чудесного источника, летают по небу на крылатом коне, убивают самого халифа Мсра-Мелика. Чудеса роднят эпос с мифологией и со сказкой. Тем не менее это разные литературные жанры. И различие их весьма существенно. Разумеется, принимать все чудеса на веру в том виде, как они описаны в эпических сказаниях, нелепо. Вместе с тем в Остановлюсь в этой связи на примере из круга литературных памятников братской семьи советских народов. Конечно, ни один армянский богатырь не рождался путем непорочного зачатия, не летал на крылатом коне и не убивал своей рукой могучего халифа. Но героическая борьба (вековая борьба) Армении против ига Халифата, душившего десятки народов от Франции и до Индии, – разве она вымысел? И потому «Давид Сасунский», при всех своих чудесах, вовсе не сборник волшебных сказок, а осмысление борьбы за независимость Армении, сделанное в поэтической форме, по законам эпоса. Это бесценное наследие армянского народа, могучая духовная сила. Статуя Давида Сасунского, воздвигнутая в столице Советской Армении, статуя армянского всадника, взмахнувшего своим волшебным мечом, славит прежде всего патриотизм и свободолюбие армянского народа. И сам эпос этот вернее сравнивать не с расшитым узорным платком, а с непобедимым боевым мечом. Так что же такое русская былина, если она не волшебная сказка? Видный советский историк и археолог лауреат Ленинской премии академик Б. А. Рыбаков дает былине диаметрально противоположное определение: « Сказанное вовсе не означает, будто в таком учебнике нет чудес, гиперболизации, других эпических условностей. Общим закономерностям жанра былина, естественно, повинуется. Но за чудесами, троекратными повторами и прочими признаками жанра надо уметь видеть события русской истории. И тезис Рыбакова означает не просто, что эти события нашли в былинах свое отражение, а то, что былины слагались в первую очередь именно ради фиксации в народном сознании и памяти этих событий. Иными словами, русская былина, подобно армянскому эпосу, не сказка, а боевой меч народа. Нет, я еду не в волшебную сказку. Я еду в отечественную историю! Владимиров цикл былин. Русские былины повествуют о событиях и людях разных эпох, разных столетий (вплоть до татарского нашествия). Это в результате долгого изучения выяснила историческая наука. Но центральное место занимает в русской былине знаменитый Владимиров цикл, названный так потому, что воспевает богатырей, служивших киевскому князю Владимиру Красно Солнышко. Воспевает подвиги своеобразных рыцарей круглого стола князя Владимира. Фигуры, подобные эпическому Владимиру, бывают и легендарными. Так, об историчности английского короля Артура, при дворе которого будто бы собирались рыцари круглого стола, идут многовековые споры. Однако относительно былинного Владимира никаких сомнений в науке давно не существует. Это действительно князь, действительно имя его было Владимир. Былинный Владимир идентичен с историческим Владимиром I, Владимиром Святославичем. Он княжил в Новгороде с 970, а в Киеве с 980 по 1015 год. Академик Рыбаков так и называет его эпоху – Да, Владимировы богатыри служили олицетворением русского народа! Именно эта черта их облика позволила в годы Великой Отечественной войны так звучать картине Васнецова, превратив их образы и силуэты в воплощение русского патриотизма. Образы Владимировых богатырей стали благодаря его вдохновенной кисти на фронтах 1941—1945 годов боевым мечом народа, ибо боевым мечом русского народа была (что Васнецов превосходно знал) и сама былина. Элемент Неужели учебник истории может быть построен сплошь на мифических персонажах? Ведь Владимир Красно Солнышко не вымышленное лицо. Так, может быть, и Добрыня Никитич – фигура историческая? Тот же Рыбаков пишет об этом с полной определенностью: «Научная традиция уже более ста лет считает Добрыню, сына Малка Любечанина, прототипом былинного Добрыни Никитича»[5]. Заслуга Васнецова перед памятью Добрыни колоссальна – десятки миллионов людей знают и помнят его именно благодаря Васнецову. Но сейчас мы расстаемся с васнецовскими картинами. Я отправляюсь в долгую поездку по следам Добрыня летописный и былинный. Когда же он жил? Летопись упоминает Добрыню как видного деятеля русской истории в конце X века. Тем самым определяется и хронологический адрес моего путешествия. Но значит ли это, что в поездке по следам Добрыни мы должны расстаться не только с васнецовскими картинами (они, конечно, не исторический источник), но и с былиной? Нет, не значит, ибо в былине, как подчеркивает Рыбаков, мы встречаем Добрыню как раз среди главных героев Владимирова цикла. Ц в науке нет сомнения, что в целом ряде былинных эпизодов Добрыня Никитич – Разумеется, есть в былине и другие эпизоды, где такого тождества нет. Они возникли уже по законам эпического жанра. Так, Алеша Попович никогда не воровал жены у Добрыни да и не был его боевым товарищем по той простой причине, что победитель былинного Змея Тугарина – половецкого хана Тугоркана 1096 года – никак не мог быть современником Добрыни. Тех былинных сведений, где Добрыня Никитич не идентичен летописному Добрыне, просто касаться не буду. Поэтому и никаких «трех богатырей» в моей книге не будет – я еду по следам одного только Добрыни. К сведениям же, где былинный Добрыня идентичен летописному, я вслед за другими учеными буду прибегать, они – ценный источник для науки. И таких сведений имеется много. И дело не просто в том, что в былине сохранились для науки кое-какие дополнительные сведения о людях и событиях, отсутствующие случайно в летописи. Тот же Рыбаков резко подчеркивает «Былины – это как бы устный учебник родной истории, сложенный самим народом; он может сходиться с официальным изложением истории, но может и резко расходиться с придворными летописцами. Для нас очень важны народные оценки тех или иных явлений и событий, которые мы находим в былинной эпической поэзии, так как это единственный способ услышать голос народа о том, что происходило тысячу лет назад»[6]. Действительно, сведения устного учебника родной истории, Устное существование былины дало ей возможность избегнуть княжеской и церковной цензур. Правда, еще бытует представление, будто летопись и есть народный учебник родной истории, не зависимый от князей. Летописи писались будто бы в тиши монашеской кельи, беспристрастными отшельниками или некими мудрыми старцами, носителями народного духа и хранителями истины. К сожалению, взгляд этот неверен. Еще крупнейший дореволюционный знаток русского летописания академик А. А. Шахматов писал: «Рукой летописца управлял в большинстве случаев не высокий идеал далекого от жизни и мирской суеты благочестивого отшельника… рукой летописца управляли страсти и мирские интересы»[7]. К тому же наука установила, что летописцами этими на Руси X – XII веков были преимущественно князья, бояре, епископы, игумены, словом, высшая знать. Взгляд на летопись как на народный учебник истории порожден просто незнанием того, что сделано Сын Малко Любечанина. Итак, я еду в x век. Таков мой хронологический адрес. Наш герой – реальный человек, живший в X веке и зафиксированный как в русских летописях (добавлю, киевских и новгородских), так и в былинах. Как уже было сказано, он сын некоего Малко Любечанина, человека, судя по летописи, ничем не примечательного: кроме имени, о нем в летописи не говорится ровно ничего. Зато в ней кое-что говорится о сестре Добрыни. Ее звали Малуша. Она была одно время княжеской ключницей. И потом стала матерью князя Владимира. Малко Любечанин… А что это, собственно, значит – Любечанин? В живом разговорном русском языке такого слова сегодня нет. А между тем оно дает и географический адрес поездки на родину Добрыни. В летописные времена слово «любечанин» было на Руси общеизвестным и значило – житель русского города Любеча. Сейчас города Любеча нет. А на географической карте вы найдете одноименный поселок городского типа. Стоит он на восточном берегу Днепра, в Черниговской области УССР. Но тысячу лет назад Любеч был городом. Он часто упоминается в летописях. Впервые – еще в IX веке, в статье 882 года. А так как под этим годом говорится о взятии Любеча, он, несомненно, существовал еще раньше. В ту седую старину Любеч знали на Руси, ибо он был важной стратегической крепостью на Днепре, ключом к Киеву с севера. Итак, ехать на родину Добрыни – значит прежде всего ехать в Любеч. |
||
|