"Взрыв" - читать интересную книгу автора (Полянский Анатолий)

8

Длинные тени, падавшие на глиняную землю двора неровными полосами, постепенно укорачивались, пока не исчезли вовсе. Выщербленный плац побелел. Даже у высоких крепостных стен, где дольше всего сохранялось хоть немного затененного пространства, солнце безжалостно изгнало остатки темных пятен.

Пушник сидел на перевернутом ящике из-под снарядов, наблюдая через дверной проем, как духи убирают со двора очередные трупы. Жара набирала силу. Воздух раскалился чуть не до температуры кипения – дышать, во всяком случае, было тяжко.

Получив отказ вести переговоры, разъяренный начальник тюрьмы в очередной раз бросил послушных охранников в атаку на арсенал, наверняка понимая бессмысленность предприятия. Не мог же он не видеть, что на крыше склада стояло четыре станкача и две крупнокалиберные зенитные установки, прикрывшие двор крепости таким плотным многослойным огнем, что проскочить сквозь него не мог бы даже невидимка? Но злость ослепляла, и начальник тюрьмы посылал людей на убой, не заботясь о последствиях.

Впрочем, Пушник понимал поведение Жабы. Никто никогда не наносил ему такого смертельного оскорбления. Мало того, что карьера сломана, что начальнику тюрьмы грозило суровое наказание, так над ним же еще отныне будет смеяться весь исламский мир. Допустить, чтобы скованные цепями безоружные пленники захватили лучшую крепость моджахедов, – такое простится ли?..

Из подвала в сопровождении двух афганцев вышел Акар Барат и подошел к Пушнику. Сутулился он больше обычного. На смуглом с ввалившимися щеками лице жили только глаза – черные и печальные.

– Большую яму в подвале сделали. Лучше места нет, – сообщил Барат. – Шуравн и сарбаз[7] одна могила молитву читали.

– Перед смертью все равщы, – отозвался Пушник. – Нашего и твоего парня хоть похоронили, а нас закопать будет некому…

Барат помолчал, горестно качнул головой. Мысли его были далеко.

– Садись, друг, – предложил Пушник, – облегчи душу, расскажи о себе. Может, другого времени не будет…

– Правильно, не будет. Я старый, ты – тоже. Молодой надеется, старик понимает…

– Ты откуда русский знаешь?

– Москва учился. Лубянка бывал.

– В КГБ служил, что ли?

– ХАД по-нашему. Душманы ХАД ненавидят, русских тоже, – усмехнулся Барат. – Я молчал, не хотел пытка. Ахмед Шах, мой товарищ, плен брали, звезда на спине резали, когда узнали про ХАД.

– Не церемонятся духи с вашим братом, убивают как диких зверей и не боятся Аллаха прогневать. Ты верующий, Барат?

– Коран в Афганистане первая книга – так отец учил. Он был азиз нови – уличный писарь. Народ грамоту не знает, азиз нови большое уважение.

– Получается, ты из богатой семьи?

– Смешно говоришь. Богатый нет. Отец афгань собирал. Детей много, я один учился в лицее. Потом университет поступил…

– При чем же тут ХАД?

– Политика. Студенческая организация «Братья мусульмане» боролась против монархии с Даудом. Потом студентов разогнали. Пришлось скрываться, пока Амина убили и в Кабул вошли советские войска.

– Ты рад был нашей военной помощи?

– Очень рад. Тогда бедный народ ждал шурави, вино, лепешки угощал, как у русских хлеб-соль. Потом обида стала: народ убивать, муллу убивать, женщин чадру рвать…

– Товарищ прапорщик, – закричал внезапно Выркович. – У ворот непонятное происходит.

Пушник с усилием встал, подошел к загородившей дверной проем баррикаде и увидел: под аркой крепостных ворот двое душманов устанавливали на ящике динамик с широким раструбом.

Подошел Полуян, отстранил Вырковича,

– Для чего это? – спросил недоуменно. – Музыкой решили позабавить али байку какую расскажут?..

Динамик действительно захрипел, забулькал, разразился маршем. Потом из громкоговорителя донесся знакомый всем гнусавый голос Абдулло:

– Слушай тихо! Вы хотели встреча с господином Бархануддин Раббани. Он будет говорить вам.

– А як же ответствовать будемо? – растерялся Полуян, но никто на вопрос не отозвался.

Ребята, собравшись из всех углов гигантского сарая, сгрудились вокруг Пушника. Любая неожиданность пугала и, как правило, ничего путного не обещала. Тем временем в динамике послышался гортанный голос, от звука которого по спине побежали мурашки. Это конечно же был Раббани. Пушник хорошо запомнил встречу с ним, связанную навсегда в памяти со спасением, помощью тюремного табиба и, наконец, со зверским избиением.

– Господин Раббани предлагает сложить оружие, – переводил между тем Абдулло. – Он обещает хорошую еду, раненый есть – медицинскую помощь. И всем – жить.

– Хорошо поет, – прокомментировал ротный, спустившись по лестнице с крыши. – Всем отойти от дверей! Ненароком очередью срежут…

– Думать один час, – вещал Абдулло, – потом на площадь ходи без оружия…

Динамик умолк, и время начало отсчет. Шестьдесят минут обещанной тишины наэлектризовали людей, измученных голодом и жаждой.

– Что будем делать, мужики? – спросил Алексей. – Может, примем лестное предложение?

– Не шути, командир, – отозвался молчавший до этого Загоруйкин. – От этого матюгальника смердит. Прикажи, я быстро заткну ему глотку.

– Отставить! – нахмурился ротный.

Минут через десять снова послышался разносившийся далеко окрест голос толмача, то умоляющий, то угрожающий Он повторил предложение Раббани, добавив новые льготы… В третий раз главарь моджахедов договорился и вовсе до абсурда. В числе обещаний фигурировал роскошный пешаварский отель, в котором предлагались относительная свобода перемещения и денежное вознаграждение.

– Господин Раббани слово давал, все выполнит, – разливался соловьем Абдулло. – Тридцать минут ек. Самый умный у вас Колья. Пусть хороший совет дает…

Переводчик очень старался. Дорожка предательства скользкая. Раз ступив на нее, надо уметь балансировать. Надо уметь… Но где было бедному Абдулло научиться такому высокому искусству? Он искренне старался вначале содействовать побегу, раздобыл схему постов, узнал время и порядок смены часовых. Он честно пытался связаться с пуштунами. И если бы об этом догадался Жаба…

Не догадался, слава Аллаху! До конца со старыми товарищами идти нельзя. Свои никогда не простят: предавшему однажды веры нет. Отец попал в плен в Отечественную, бежал из гитлеровского лагеря, геройский поступок совершил. А попал – в сталинский! Братья, сестры без кормильца один за другим помирали…

Николай, слышавший эту историю, не испытывал к Абдулло неприязни. Влип тот как кур в ощип. У духов тошно, свои не примут, да и дома родительского давно нет… Во всяком случае, именно переводчик предупредил об усилении ночного караула, тем самым предотвратив побег. Лежали бы они теперь штабелем – все двенадцать шурави, предоставленные шакалам, стервятникам и не менее кровожадному солнцу. Вот и получилось, что благодаря Абдулло они, пусть на время, почувствовали себя людьми. В окружении врага владение оружием дает прекрасное чувство независимости, защищенности…

До обозначенного Раббани срока оставалось четверть часа, и Абдулло напомнил: пора выходить сдаваться. Кому дорога жизнь, пусть не теряет возможности…

– Надо бы ответить, – сказал Николай ротному.

– Валяй!

Пушник осмотрелся, увидел подходящий кусок фанеры и углем, поданным догадливым Вырковичем, лихо, не отрывая руки, изобразил гигантский кукиш.

– Пойдет, как думаешь? – спросил, любуясь своей работой.

– Символ из языка международного общения! – захохотал Моряк.

– Можно выставлять на обозрение? – спросил Выркович.

– Давай, – ухмыльнулся Николай, довольный признанием художнических способностей. – Только попроворней, а то у духов могут нервы сдать…

Сашок подхватил фанеру, полез на крышу. Вскоре «художественное полотно» с выразительным ответом уже красовалось на фронтоне арсенала. Прошла минута-другая. Затем простучала отрывистая автоматная очередь, прошив фанеру наискось.

– Дошло! – констатировал Николай.

– Теперь полезут. По местам, ребята! – распорядился ротный. – Без команды огня не открывать!

Из крепостных ворот, как черви из преисподней, выскочили душманы. Среди них замелькали фигуры в черных рубашках с погончиками, в брюках, заправленных в высокие ботинки армейского образца. Действовали они четко, организованно, подчинялись неслышной команде. Военная выучка их была очевидной. «Чернорубашечники», как окрестил их Связист, вытянулись в цепь, соблюдая интервал. Сзади для прикрытия появились станковые пулеметы.

Акар Барат, сжавший рукоятку ручника, перехватил взгляд Пушника и пояснил:

– Малиши.

– Что за звери?

– Племя есть. Границу Пакистана охраняют. Малиши войну понимают, ученые. Отряды у них, форма…

Пушник присвистнул. Факт появления малишей был сам по себе примечательным. Раббани привлек пакистанцев, значит, не надеется на своих, да и события в Бадабере получили, по-видимому, широкую огласку. А чем сильнее будет резонанс, тем больше вероятности, что о них узнают иностранные корреспонденты или вдруг свои…

Внезапный огонь с короткой дистанции, открытый по команде старлея, не вызвал среди малишей паники. Они не побежали назад, как духи, а залегли и начали отстреливаться. Неся потери, продолжали медленно ползти вперед по-пластунски. Это были хорошо обученные, смелые бойцы. И огонь они вели меткий. Два афганца и тихий незаметный белобрысый солдатик, о котором было известно, что до войны он «воевал» на колхозном тракторе, стали жертвами прицельной стрельбы.

Малишам, чтобы достичь арсенала, оставался последний бросок.

– Гранаты – к бою! – крикнул старший лейтенант. Барат продублировал команду по-афгански.

Николай мысленно похвалил ротного. Научился-таки действовать хладнокровно: момент для применения карманной артиллерии выбран удачно.

Разрывы густо накрыли плац, разбрасывая, кромсая тела врагов. Оставшиеся в живых поспешно отползли, потом вскочили и ринулись к воротам. Оружия никто не бросил. Когда нападавшие скрылись за воротами, раздался одиночный выстрел. Полуян вскрикнул, схватился за плечо. Сквозь пальцы побежали алые струйки.

– Товарищ сержант, – вскочил Выркович. – Я сейчас. Я перевяжу. Господи, мама, что же делается на свете!..

Подошел Барат, держа в руках охапку ветоши. Отодвинул плечом трясущегося парнишку и мастерски сделал перевязку.

– Давай, шурави, ложись, – сказал. – Твоя работа конец, наша начинается. Слушай концерт, Абдулло опять песню петь начинает…

Действительно, голос переводчика, многократно усиленный динамиком, выпрашивал у арсенальцев разрешение забрать погибших, дабы предать земле. Магометане были неутомимы: шли на смерть, борясь с неверными, но, покидая мир, были убеждены во встрече с Аллахом.

Пушник не вслушивался. Напряженный бой вымотал до предела. Не было сил двигаться, не хотелось говорить. Посмотрев издали на Алексея, распоряжающегося набивкой патронных лент, Николай даже позавидовал: ротного обуревала нерастраченная прежде энергия. Лицо в струпьях, глаза воспалены, сквозь дыры в балахоне виднелось грязное в кровоподтеках тело. И все же это был настоящий командир, слову которого внимали.

– Крикни, Барат, пусть убирают, – сказал Алексей. – Пока духи займутся трупами, нам обеспечена передышка.

– Верно говоришь, – заметил Барат, не отходя от Полуяна. – Передышка хорошо. Но мертвых нет.

– Не понял. Я о тех, у кого дыра в голове.

– Дырка ничего… Погиб за Аллаха – твое место рай.

– По-твоему выходит, духам и помирать не страшно?

– Настоящий мусульманин радуется, когда в бою с неверными погибает, – подтвердил Барат. – Коран сура сто шестьдесят три: «… не считай тех, которые убиты на пути Аллаха, мертвыми. Нет, живые! Они у своего господа получат удел».

Афганец не проговорил, пробормотал странные слова, наблюдая в щель за уборкой трупов. Горько пахла пронизанная порохом жара, от которой першило в горле. Предстоял вечерний намаз…

Динамик голосом Абдулло на сей раз попросил выслать парламентеров. Торжественно объявил: переговоры будет вести сам господин Раббани.

– Какая честь, – усмехнулся Алексей.

– Если бы малишам не дали как следует прикурить, – заметил Пушник, – вряд ли этот барин снизошел бы до переговоров.

В памяти Николая всплыло холеное лицо Раббани, роскошная черная борода, атласные широкие брови, взгляд проницательный, лбище восточного мудреца… Надо отдать должное: враг этот не чета своей своре. Николай был обязан владыке моджахедов не только жизнью, но и несмываемым позором. Надо ж так ловко использовать военный билет! Листовка, воспроизводящая документ прапорщика Пушника, давно – попала в Союз!..

– Разреши мне, командир, пойти на встречу? Очень хочется посмотреть своему благодетелю в лицо. Интересно, как он воспримет выходца с того света?

– Ну, что ж, иди.

– Доверять Раббани нет! – сказал Барат взволнованно. – Говорит так, делает совсем другое.

– Ты его лично знаешь?

– Вместе «Братья мусульмане» были. Раббани потом главный стал. Плохой человек. Доверия нет!

– Спасибо, Барат, учту. Я ведь тоже не лыком шит.

С Пушником был командирован Выркович. Другого посылать не имело смысла. Хорошо владеющие оружием должны были оставаться на местах.

Встреча состоялась посреди плаца. В отношениях осажденных и осаждаемых начал, похоже, отрабатываться своеобразный ритуал. Раббани, конечно же, Пушника узнал, но вид сохранил бесстрастный. Глава моджахедов ничуть не изменился. В голубом халате с широким красным поясом он выглядел несколько полнее, чем в костюме. На голове в знак принадлежности к священнослужителям высилась белоснежная чалма, что было, впрочем, неудивительно. Сын муллы, бакалавр мусульманского права, автор нескольких книг по Исламу, Раббани знал себе цену и не мог унизиться до выяснения позиций.

На фоне шикарного Раббани сопровождавший его Абдулло выглядел оборванцем, и Пушнику стало жаль бедолагу. В прислужниках жить не мед.

Заговорил Раббани негромко, увещевательно. Так же, как при первом знакомстве. Применение оружия в мирной стране, пролитие крови достойно сожаления. Зачем множить беды и страдания людей? Не лучше ли решить противостояние договором?

– Не тарахти, – с досадой прервал переводчика Пушник. – Скажи ему, я с детства проповедей не терплю. Пусть предлагает дело.

Раббани согласно кивнул – понял без перевода. Если восставшие сложат оружие, сказал медленно, им будут гарантированы жизнь, свобода, а также денежное содержание, достойное шурави. Даю слово главы партии «Исламское общество Афганистана».

– Нет! – решительно ответил Николай.

– Нет, – повторил Выркович пронзительно.

– Господин Раббани может поклясться на Коране! – воскликнул Абдулло.

– Лично я клятве на Коране доверяю, – заметил Пушник. – Но один Раббани погоду не делает. «Пешаварская семерка» может его клятву запросто похерить.

– Тогда говори сам, какой барыш хочешь, – предложил Абдулло.

Пушник ждал этого вопроса. Впервые за время плена он получил право ставить условия. Ощущение морального превосходства над всесильным мусульманином помогло произнести последующие слова спокойно, даже с улыбкой:

– Мы требуем встречи с представителями советского или афганского посольства в Пакистане.

Ни один мускул не дрогнул в лице Раббани, хотя ответ Пушника не доставил удовольствия. И голос продолжал звучать ровно, словно хозяин его произносил молитву.

– Господин Раббани не хочет крови, – перевел Абдулло. – Утро вечера мудренее. Ответ даст, когда солнца восход.

На том и разошлись. Пушник рассказал ребятам о переговорах. Все пришли к единому мнению: духам верить нельзя. Слово, данное харби[8], мусульманин нарушит, не дрогнув. Не для того они добыли оружие, чтобы снова очутиться к кандалах. Не простят им никогда моджахеды ни своего страха, ни гибели единоверцев.

– Насколько я понял, нас до утра оставили в покое? – спросил Алексей. – Тогда выставляю часовых и отдыхаем.

– Треба вторую иллюминацию устроить, – подал голос Полуян. – Кабы мог, тюрягу нашу запалил бы…

– Это можно, – подхватил Выркович, обрадованный тем, что его покровитель ожил. – В подвале бидон с керосином имеется. Разрешите смотаться, товарищ старший лейтенант?..

Решение было принято, и, как только темнота опустилась на крепость, Выркович с Загоруйкиным, прихватив довольно тяжелый бидон, отправились к тюрьме, соблюдая все правила предосторожности. Отсутствовали оба минут двадцать. Прибежали запыхавшиеся, возбужденные.

– Есть, товарищ старший лейтенант! Сделано, – сообщил Выркович. И словно в подтверждение из окон тюрьмы вырвались языки пламени. Полыхнули, исчезли, чтобы через несколько секунд вырваться из заточения и заплясать – весело и ярко.

– Порядок! – одобрил Алексей. – Всем спать!..

Ночь – вторая ночь свободы – прошла относительно спокойно. А с восходом солнца снова загрохотал, залаял динамик, призывая восставших к благоразумию.

– Отвечать будем, командир? – спросил Пушник.

– А зачем? Нас ведь скоро опять на переговоры пригласят. Ох, не завидую я Раббани и его команде…

Несмотря на драматизм ситуации, в которой находились они все, Николай искренне залюбовался ротным. Куда девались мальчишество, безответственность?.. Старший лейтенант Алексей Сергеев никогда бы теперь не подставил людей за здорово живешь под душманские пули. Дорогой ценой достались прозрение, командирская мудрость…

Старлей как в воду глядел: в воротах крепости замаячил белый флаг.

– Ну, вот и пожаловали! – воскликнул Алексей, оборачиваясь к Пушнику. – Всю ночь, наверное, с Зияуль-Хаком совещались, втык получили за свой провал. Как думаешь, удастся разжечь международный скандал? Пакистан же с нами не воюет, и в ООН может возникнуть законный вопрос, с какой стати на его территории оказались русские военнопленные?

– Мне идти или сам отправишься? – спросил Пушник.

– Пожалуй, схожу. Очень хочется побыть в роли высокой договаривающейся стороны. Возьму с собой Вырковича, а ты принимай команду…

Ротный одернул балахон, приосанился, вскинул голову и, печатая шаг, отшагал точно половину плаца. Раббани замешкался в воротах, и Алексей терпеливо ждал.

Издали было видно, как вначале спокойна, а потом разгорячась, говорил Раббани, подкрепляя слова энергичными жестами. Старший лейтенант, бросив руки по швам, отвечал скупо. Бесстрастное лицо не дрогнуло и тогда, когда Раббани покачал головой и развел под конец руками, как бы говоря, что доводы его исчерпаны и он очень сожалеет.

Вернувшись, Алексей собрал ребят – теперь их оставалось девять – и сообщил: Раббани посулил в случае добровольной сдачи не только сохранить жизнь, но и отправить в любую страну по выбору, за исключением Советского Союза.

– Может, желающие найдутся? – сказал он громко и почувствовал, что реакция на вопрос далеко не однозначна. Полуян вдруг подался вперед. У Моряка сквозь коричнево-красную кожу проступила бледность. Он облизал сухие губы, сглотнул слюну, но ничего не сказал.

– Погоди, командир, – остановил Алексея Пушник. – Вопрос серьезный. Любой из нас имеет право решать его самостоятельно. Сколько дано времени на размышление?

– Два часа.

– Мне не надо время, – отозвался Акар Барат. – Мусульманин слово неверному давал. Взять назад Аллах простит.

– Я потребовал у Раббани гарантий. Согласился на встречу с представителем Организации Объединенных Наций. И тоже дал два часа на раздумье.

– Дипломаты, мать вашу, – пробурчал Моряк. – Встречи, переговоры… На кой нам представительства? Откуда они тут возьмутся?.. Неужели не поймете, что нас нет? Нас давно нет на свете – ни Пушника, ни старлея, ни Саньки… Испарились, вознеслись к богу в рай.

– Истеричка, баба, заткнись! – заорал Алексей. – Хочешь уходить – мотай к ядреной фене.

– Гарный совет, задерживать не станем…

Наступило тягостное молчание. Николай ощутил, как сгустилась, словно наэлектризовалась, атмосфера. Только сейчас, пожалуй, ребята ощутили, что наступил решающий момент. Если отступить, сдаться на милость победителя, может, удастся сохранить жизнь. Какую жизнь – вопрос…

Разошлись по местам, обуреваемые сомнениями. Не так-то просто решиться покинуть товарищей. И все же это честнее, чем скурвиться в последнем бою. Драка предстоит на смерть… Время будто остановилось. И хоть в помещении арсенала стояла удушающая жара, Николаю от этих мыслей стало зябко.

Послышался отдаленный гул моторов. Нарастая, сливаясь в протяжный вой, он быстро приближался. К двери поспешил ротный. Пушник последовал за ним. Оба одновременно увидели два тупорылых боевых вертолета. На фюзеляжах отчетливо виднелись знаки различия: зеленый с желтым кругом и такой же четырехугольник с лунным серпом и белой звездочкой.

– Пакистанские ВВС, – прошептал ротный и повернул к Николаю посеревшее лицо. – Ты понял?

– Они подбрасывают сюда войска…

«Вертушки» пошли на повторный разворот, заполнив

колодец крепости грозным, рвущимся с высоты рокотом, поглотившим все остальные звуки. Николай увидел, как из боковых ракетных кассет полыхнуло пламя. Оставляя за собой дымный след, огненные стрелы пошли книзу, окруженные дрожащим маревом. За арсеналом они вонзились в землю… «Вертушки» знали куда бить: взрывами ракет были разом уничтожены афганцы-минометчики.

Одновременно из ворот крепости, как из рога изобилия, посыпались солдаты в мундирах цвета хаки с погонами на плечах, в зеленых беретах. Сомнений не оставалось – это была регулярная армия.

Плотный пулеметный огонь восставших заставил солдат залечь, но не остановил. Это были хорошо обученные бойцы, и их было много, как муравьев, которых сколько ни дави, остановить немыслимо.

Ткнулся лицом в раскаленный казенник пулемета афганец. Другой, ужаленный пулей, взвыл, закрутился на месте, упал. Вскрикнув, завалился на бок Выркович. Автомат его загремел, подскакивая по наклону цементного пола. Алексей, подхватив безжизненное тело, бережно положил солдата на стеллаж. Сашок дернулся и затих.

Пушник подошел на негнущихся ногах. Осторожно, точно боялся разбудить, закрыл парнишке глаза. Сердце сжалось от невыразимой боли. Как обидно, как бессмысленно погибать в девятнадцать! И есть ли вообще в смерти какой-нибудь смысл?!

Предаваться печали было, однако, некогда. Лишь пустив в ход гранаты, удалось ненадолго остановить солдат. Но вскоре последовала еще одна атака. Отбили ее только потому, что успели заменить на крыше расчеты у крупнокалиберных пулеметов.

Наступившая тишина оглушила. Люди обалдело смотрели друг на друга, с трудом осознавая, что живы. Как мало их осталось в строю!

– Ты ранен? – спросил Пушник, увидев на лице старшего лейтенанта кровь.

– Царапнуло, – отмахнулся Алексей. – А Яну снова досталось. В грудь – навылет… Моряк его перевязывает.

Снаряд разорвался на гребне крепостной стены, другой – чуть ниже. Брызнули, полетели камни, глина, тучи песка.

– Да это, никак, артиллерия! – удивился Алексей. – Стодвадцатидвухмиллиметровые гаубицы… Дорого же нас ценят!

– На что рассчитывает Раббани, не пойму. Один неточный выстрел – и все дружно полетят к ихнему Аллаху, – возразил Николай.

– Думаю, они знают, что делают. Огонь ведется прицельно…

Измазанное кровью лицо Алексея было страшным. Канонада напоминала артподготовку, проводимую на крупных учениях. Но одно дело наблюдать ее со стороны, находясь в безопасном укрытии, и совсем другое – сидеть под ураганным обстрелом.

На крепость обрушивались десятки снарядов. Старинные, возведенные в прошлом веке, так много повидавшие стены оказались настолько прочными, что даже современной артиллерии трудно было проделать проходы. И все же постепенно дыры в них расширялись, зияя неровными краями. Канонада смолкла так же внезапно, как началась.

– Сейчас полезут… с четырех сторон, – прохрипел Алексей.

В белесое небо взлетела красная ракета. Прочертив дугу, лопнула, рассыпалась блеклыми искрами. И сразу раздался повторяемый сотнями глоток вопль: «Аллах акбар!» В проломы крепостных стен хлынул людской поток. Зеленые солдатские мундиры смешались с черным одеянием малишей и грязно-серыми халатами духов. Орущая лавина вливалась во двор, затопляя все свободное пространство.

С крыши арсенала гулко зарокотали крупнокалиберные пулеметы. Из чрева арсенала заговорили станкачи, сыпанула дробь нескольких автоматов. Прореживаемая огнем в упор, первая цепь атакующих сломалась. Бегущие сзади подмяли ее и попали под разрывы гранат. Николай яростно жал на гашетку пулемета, выпуская очередь за очередью.

– Да остановись наконец! – крикнул Алексей. – Пауза! Надо запастись патронами…

Пушник с трудом оторвал пальцы от спуска. Слепая ярость душила его, так бы и стрелял без остановки. Так бы и стрелял…

Подошел Барат. Лицо его было черным, мокрым от пота и слез. Дышал он тяжело, с присвистом.

– Два мои товарищ смерть принял, – сказал и закашлялся. – Скоро конец.

– Не каркай! – заорал Алексей. – Патроны тащи. Где Связист? Где Моряк? Жив?

– Дышу, едрена вошь, – донеслос из-под крыши. Там, возле станкача, примостился Загоруйкин.

– Перебирайся вниз! – приказал Алексей.

– Мне и тут не пыльно.

– Посмотри, что эти психи катят. Это ж горные пушки!

– Неужто решатся палить по пороховой бочке? – воскликнул Загоруйкин, поспешно скатываясь вниз.

– Из пушки по воробьям – пословица будто специально про нас. Раббани наши пулеметы на крыше – кость в горле…

– Мама родная, что сволочи делают, – завопил Загоруйкин и присел на корточки, зажав уши.

Хлопнул выстрел, снаряд угодил в левый верхний угол склада, разворотив огневые точки. И тут же залегшая было цепь поднялась вновь. Солдаты находились совсем близко, метрах в семидесяти. Атакующим оставался до цели последний бросок. Сзади подползало подкрепление, скапливаясь на передней линии. И Николай вдруг остро ощутил: сил сдержать вражескую лавину не осталось. Жизнь отсчитывает последние минуты. Край виден – вот он…

Ойкнул ротный, прильнул к земле. На виске чернело, взбухало маленькое отверстие, от которого по глубокой морщине потекла струя.

Пушника охватило холодное бешенство. Он нащупал связку гранат. Рядом люк, ведущий в подвал. Там штабелями взрывчатка… Острая, как удар тока, боль пронзила позвоночник. Пол, потолок, стены закружились, заплясали перед глазами. Лишь ударившись головой, Николай понял: отказали ноги. На этот раз – навсегда!

– Не смей, прапор, – раздалось за спиной. – Отдай мне!

Пушник увидел склонившегося над ним обезумевшего от страха Моряка. Он вырывал связку гранат и одновременно оттаскивал Пушника от разваливающейся баррикады.

– Значит, все-таки ты, а не Танкист? – спросил Николай, с ненавистью глядя на солдата.

– Я, прапор, я. Ты правильно вычислил. Но Антон Загоруйкин жил гадом, а умереть хочет человеком. На том свете сочтемся…

Тяжело затопали солдатские ботинки. Яростные крики, эхом оттолкнувшись op высоченных сводов, заполонили арсенал. Моряк ужом скользнул в подвал, последним усилием сдернул вниз Пушника.

Страшной силы взрыв потряс округу. Задрожала земля, закачались вековые стены. Над Бадаберой взметнулся огненный сполох. Небо окрасилось в цвет крови.