"Всеволод Бобров" - читать интересную книгу автора (Салуцкий Анатолий)

НЕДОПЕТАЯ ПЕСНЯ

В 1945 году футболисты команды Центрального Дома Красной Армии имени М. В. Фрунзе продолжали жить в гостинице ЦДКА. Эта традиция установилась еще в военные годы, когда армейским спортсменам вменили в обязанность охрану большого комплекса зданий на площади Коммуны в Москве. У каждого из них был свой пост, а Владимира Никанорова назначили комендантом. Правда, поначалу футболистов разместили непосредственно в Доме, их солдатские койки были расставлены в помещениях, где прежде находились библиотека и читальня. Если вечерние часы выдавались свободными от дежурств, спортсмены неизменно отправлялись на концерты, проходившие в ЦДКА. Билеты покупать не приходилось: из «спален» через фойе второго этажа можно было выйти прямо на балкон главного зрительного зала Центрального Дома Красной Армии.

Позднее футболистов перевели в гостиницу ЦДКА и почти всех поселили в одной большой комнате, где старшиной сразу же стал Анатолий Тарасов, бдительно следивший за порядком. Чем успешнее шли сражения на фронтах, тем быстрее начинал набирать силу московский футбол, и следствием этого явилось постоянное «улучшение жилищных условий» армейских футболистов: из перенаселенного общежития их постепенно переводили в номера на двух-трех человек. Всеволода Боброва поместили сперва на седьмом этаже в комнате № 714 вместе с Владимиром Деминым. Но позднее, после триумфального выступления на футбольных полях Великобритании, Всеволода перевели в «люкс» четвертого этажа, где он по распоряжению гостиничной администрации жил один. Однако на самом деле вместе с Бобровым постоянно жил его брат Борис, приехавший из Омска.

«Люкс» не был особенно шикарным, однако оказался достаточно просторным для… игры в футбол, которую однажды, в отсутствие Всеволода затеяли четырнадцатилетний Борис и внештатный «адъютант» Боброва Николай Демидов. Играли мячом, который Всеволод привез из Англии. В итоге мяч вылетел в окно и на глазах у изумленного садовника угодил прямо на клумбу, что повлекло за собой вполне конкретные последствия для нарушителей гостиничного распорядка.

Тренировались армейцы в Сокольниках, куда ездили с улицы Дурова на трамвае. Весь футбольный реквизит обычно хранили в гостинице, поэтому гигантскую, чудовищную «авоську», набитую тренировочными мячами, приходилось чуть ли не каждый день возить через весь город. После возвращения с сухумских сборов, где Всеволод Бобров отличился на зеле-. ном поле, сетку с кожаными мячами, которую раньше таскал запасной игрок Владимир Щелчков, стали вверять именно новичку. Москвичи, ездившие в ту пору по маршруту с площади Коммуны в Сокольники, могли дважды в день видеть высокого парня в кепочке, с торчащим из-под козырька чубчиком, в тенниске, который занимал целую площадку старенького московского трамвая, усаживаясь на упругие мячи, словно наседка.

Однако возить «авоську» с футбольными мячами Боброву пришлось очень недолго: уже через три недели Всеволод заработал право ездить налегке. Перед игрой с московским «Локомотивом» внезапно заболел левый полусредний армейцев Петр Щербатенко. И тренер ЦДКА Борис Андреевич Аркадьев был вынужден ввести в игру запасного форварда Всеволода Боброва.

Так 18 мая 1945 года на московском стадионе «Сталинец» в Черкизове состоялся дебют этого великолепного футболиста.

В самой первой официальной игре, в которой довелось принять участие Боброву, он забил в ворота «Локомотива» два мяча, и у тренера уже, как говорится, не поднялась рука вернуть наиболее результативного нападающего на скамейку запасных.

Повторилась история, произошедшая в русском хоккее, когда появление Всеволода Боброва вынудило тренера Павла Короткова сразу ввести этого форварда в основной состав команды ЦДКА вместо Николая Кузнецова, известного по прозвищу Кола. С тех пор Щербатенко выступал только за дублирующий состав. Этому отличному игроку неоднократно предлагали перейти в другую команду, сулили всяческие выгоды. Однако Щербатенко до конца своей спортивной карьеры сохранил верность родному армейскому клубу.

Но как только Всеволод Бобров вошел в основной состав, само собой получилось, что он перестал возить с улицы Дурова в Сокольники сетку с тренировочными мячами. В футбольном, да и вообще в спортивном коллективе авторитет каждого игрока очень сильно зависит от его мастерства. Поэтому армейцы сразу изменили свое отношение к дебютанту, сменив снисходительно-доброжелательный тон на серьезный и уважительный. За три недели Бобров из новичка превратился в полноправного члена знаменитого футбольного армейского коллектива.

Мощь бобровских атак росла буквально с каждой игрой. Среди болельщиков начали поговаривать о появлении «второго Федотова». Один за другим лучшие советские вратари с удивлением и плохо скрываемой досадой знакомились с бобровским прорывом, с бобровским ударом и принялись активно изучать манеру игры нового опасного форварда. Однако это оказалось очень и очень непростой задачей. Дело в том, что сам Всеволод, этот новичок, этот дебютант, тоже внимательно присматривался к действиям голкиперов, учился правильно оценивать позицию, занимаемую вратарем.

В отличие от многих нападающих Бобров видел в момент удара не только белый четырехугольник ворот и фигуру голкипера, но также успевал зафиксировать в своем сознании, какая нога у вратаря опорная, в какую сторону он готовится совершить бросок, а куда он уже не сможет двинуться. Потому-то бобровские мячи шли не только в «шестерки» или в «девятки», а зачастую влетали в сетку рядом с вратарями. Часто казалось: голкипер растерялся, чуть-чуть не дотянулся до мяча, ему просто-напросто не повезло. Но это было обманчивое впечатление. На самом же деле Бобров бил именно туда, куда вратарь уже не мог двинуться. Достаточно было, например, стражу ворот перенести центр тяжести на правую ногу, как Всеволод тут же направлял мяч рядом с этой ногой голкипера, который в такой ситуации оказывался почти беспомощным.

Множество советов такого рода Всеволод Бобров получил от… вратарей, особенно от Анатолия Акимова, с которым некоторое время играл в команде ВВС.

Акимов, прославившийся во время парижского матча с «Рэйсингом» 1 января 1936 года, когда он заслужил прозвище «человек-угорь», после войны играл в «Торпедо». Своим вратарским глазом Анатолий Михайлович сразу обратил внимание на то, что новый нападающий армейцев Всеволод Бобров обладает прекрасным ударом. Причем бьет зачастую издали, не доходя до штрафной площадки, бьет словно бы легонечко, не сильно, без грозного, устрашающего замаха, а попадет в штангу – штанга гудит. Анатолий Акимов был хорошо знаком с могучим ударом Василия Карцева. Худенький, с виду тщедушный – дунь, упадет! – Василий Карцев славился сильнейшим ударом, собственно, это был не удар, а ударище. Когда мяч, посланный им, шел в ворота, то казалось, воздух колеблется кругом, и у голкиперов, принимавших мячи, нередко болела грудь, словно им угодили в солнечное сплетение боксерской перчаткой.

А удар Боброва внешне отнюдь не производил впечатление особой мощи. Всеволод любил обыгрывать защитников и неожиданно, казалось, не сильно бил по воротам. Наблюдая за его игрой с трибун, Акимов даже не сразу понял, почему эти удары столь результативны. Стал расспрашивать о новом форварде у одноклубников Георгия и Василия Жарковых. Их сестра была замужем за армейцем Федотовым: Григорий Иванович рассказывал в семейном кругу, что в ЦДКА появился новый хороший парень. Но по-настоящему Акимов познакомился с Всеволодом Бобровым в начале следующего сезона. Матчем между командами «Торпедо» и ЦДКА 2 мая 1946 года должен был открыться очередной чемпионат страны по футболу. Правда, из-за сильнейшего ливня с градом, обрушившегося в тот день на Москву, игру пришлось перенести почти на неделю. Но это, как и прогнозировалось, не спасло торпедовцев от поражения. Счет был крупным – 4:0, причем два гола в ворота Анатолия Акимова забил именно Бобров.

Лишь после той игры, впервые испытав на себе удары Боброва, торпедовский вратарь разгадал их секрет, хотя это и не принесло ему заметного облегчения.

В команде ЦДКА много голов забивал Валентин Николаев, умевший хорошо использовать выгодные ситуации, вовремя поспевать к мячу. Очень боялись защитники, конечно, Федотова. Правда, когда Григорий Иванович играл левого крайнего нападающего, он вратарей беспокоил сравнительно мало, лишь создавая голевые ситуации для партнеров. Но переместившись в центр, стал забивать значительно больше голов. Вратари хорошо знали знаменитый федотовский удар «с полулету с поворотом». Но этот удар шел главным образом с правой ноги, и когда Федотов замахивался, опытные голкиперы понимали, что мяч пойдет в правый угол, потому что Григорий Иванович уже не мог изменить направление удара.

И совершенно иначе бил по воротам Всеволод Бобров.

У этого форварда был необычайно подвижный коленный сустав, что позволяло ему изгибать бьющую ногу наподобие пропеллера и при одном и том же замахе направлять мяч в разные стороны. В какой-то мере удар Боброва можно было сравнить с действиями игрока в настольный теннис, который держит маленькую ракетку двумя пальцами и в самый последний момент движением кисти изменяет направление удара. Всеволод мог повернуть подъем ноги в любую сторону – это сбивало с толку вратарей. Нога у Боброва шла мягко, пластично, стадия подготовки к удару отсутствовала вообще, поэтому угадать, куда полетит мяч, было практически невозможно.

Позднее, когда Бобров и Акимов стали играть в одной команде – в клубе ВВС и тренировались совместно, их излюбленным занятием были поединки «один на один». Учились оба: вратарь пытался ложными движениями обмануть нападающего, а форвард искал самые уязвимые места в игре голкипера. При этом оба подсказывали друг другу, что надо делать в момент удара. Это был своего рода психологический практикум. Его результатом стало то, что Всеволод Бобров научился еще искуснее обманывать вратарей, «ловить» их на контрприем – «укладывать» в одну сторону, а посылать мяч в противоположную. Это получалось у него довольно часто.

Именно так Всеволод Бобров забил свои знаменитые голы другу юношеских лет Леониду Иванову и тбилисцу Николаю Маргания. Нападающий приближался к воротам тбилисского «Динамо» с очень острого угла, из таких положений голы обычно не забивают. Но Бобров так правдоподобно имитировал удар, что вынудил Марганию броситься в дальний угол. А сам даже не ударил – спокойно, мягко бросил подъемом ноги мяч в ближний угол.

После сильнейшей травмы, полученной в матче с командой киевского «Динамо» в 1946 году, Бобров в том футбольном сезоне на зеленом поле уже не появлялся. А зимой поехал в Югославию, к белградскому профессору Гроспичу, на операцию коленного сустава. Отпуская пациента домой, профессор строго предупредил: лечиться предстоит целый год, следующий футбольный сезон придется пропустить, на поле выходить категорически запрещено.

Однако Всеволод Бобров, конечно же, не внял советам хирурга. В конце концов, он был пациентом не обычным, он был спортсменом, а это резко меняло дело.

В этой связи небезынтересно вспомнить обстоятельства, при которых возник интерес к спортивной медицине у одного из самых знаменитых спортивных медиков мира советского профессора, хирурга Зои Сергеевны Мироновой, отмеченной высшей наградой Международного олимпийского комитета. Кстати, она неоднократно лечила Всеволода Михайловича Боброва. В середине тридцатых годов Миронова училась во 2-м Медицинском институте в Москве, увлекалась конькобежным спортом и была чемпионкой страны. Однажды, во время подготовки к очередному первенству, с ней случилась беда. Студентка тренировалась на стадионе «Динамо», где в эти же самые часы проходил товарищеский матч по хоккею с мячом. Когда спортсменка на полной скорости мчалась по финишной прямой, кто-то из игроков врезался в невысокий дощатый бортик, ограждавший хоккейное поле, бортик сдвинулся с места и перегородил беговую дорожку. Остановиться или изменить направление бега было уже невозможно – Миронова с ходу врезалась в препятствие.

На следующий день она пришла в институт, опираясь на палку: колено сильно распухло, подскочила температура. После лекции по хирургии Миронова подошла к профессору И. Л. Файерману и рассказала о том, что с ней случилось. Осмотрев пациентку, профессор решил немедленно сделать амбулаторную операцию – так называемую пункцию для удаления крови из полости сустава. И блестяще выполнив ее, приказал: – Две-три недели никаких тренировок!

Профессор был великолепным хирургом, однако не являлся специалистом в области спортивной медицины. Он назначил срок выздоровления, исходя из привычной поликлинической практики, и не учел ни отменного здоровья, ни особенностей спортивного характера своей пациентки. Не через две недели, а гораздо быстрее она вышла на лед и успешно выступила в соревнованиях.

Впоследствии, когда сама Зоя Сергеевна Миронова стала знаменитым спортивным врачом, она всегда придерживалась точки зрения, что после спортивной травмы атлет должен как можно скорее приступать к тренировкам. Апофеозом успешного применения этого принципа стала история с советским тяжелоатлетом Яаном Тальтсом, который перенес тяжелую травму позвоночника, но которому Миронова разрешила тренироваться со штангой… лежа в постели. Это произошло за несколько месяцев до Мюнхенской олимпиады, где Яан Тальтс стал чемпионом.

Всеволод Бобров тоже приступил к тренировкам гораздо раньше, чем это было предписано медициной. Весной 1947 года он вновь появился на футбольных полях, и тренер ЦДКА Борис Андреевич Аркадьев продолжил разработку своей интереснейшей тактической идеи «сдвоенного центра нападения» Федотов – Бобров. Такая тактика вынудила других советских тренеров искать противоядие. В результате на свет появилась новая расстановка игроков. Как и принцип «сдвоенного центра», она несла в себе зародыши знаменитой системы, игры по схеме 4-2-4, которая дала колоссальный успех бразильцам, впервые применившим ее на футбольном чемпионате мира в Швеции в 1958 году, а потому получила название «бразильская система».

В далекий период своего зарождения футбол основывался на одном единственном весьма незатейливом тактическом принципе, который можно было бы сформулировать таким образом: как можно дольше водить мяч и как можно реже передавать его партнерам. Игра футболистов отчасти напоминала современное регби и в точности соответствовала «игре в килу», которую известный русский писатель Н. Г. Помяловский описал как развлечение бурсаков. Футбол сводился к тому, что толпа спортсменов просто-напросто бегала по полю вслед за мячом.

Но в 1870 году шотландцы впервые задумались об истинной тактике футбола и ввели систему пасов, что положило начало футболу как коллективной игре. Появились комбинации, розыгрыш мяча, и в то время шотландцы стали очень часто выигрывать у своих самых принципиальных противников – у англичан. Естественно, англичане встревожились, но не могли ничего поделать. Целых пятнадцать лет ушло у них на то, чтобы осознать простую истину: четыре защитника не в силах бороться с шестью нападающими. А потому родоначальники футбола оттянули в полузащиту еще одного игрока, создав новую футбольную «должность» – центр полузащиты. В итоге получилась расстановка игроков, известная под названием «пять в линию». Это была первая всемирно признанная система игры в футбол, принесшая успех ее зачинателям. Но после того как в 1923 году было изменено футбольное правило «вне игры», позволившее нападающим получать мяч, имея перед собой уже не трех, а только двух игроков соперника, включая вратаря, тактическая мысль вновь двинулась вперед, изобретя систему «дубль-ве». С этой системой советские футболисты впервые познакомились во время матча с французским «Рэйсингом». Правда, непосредственно в игре спортсмены, и в первую очередь центральный защитник Андрей Старостин, не могли понять, почему французам удается создавать столько опасных моментов, почему то и дело возникает прореха в защите. И лишь позже, когда советским игрокам был показан 45-минутный кинофильм о состоявшейся игре, они сумели разобраться, в чем дело. А окончательно все разъяснил тренер «Рейсинга» англичанин Кэмптон, от которого наши футболисты впервые услышали название «дубль-ве».

Впрочем, поначалу советские спортсмены весьма горячо спорили с Кэмптоном, отстаивая преимущества системы игры «пять в линию». Посольскому переводчику А. А. Игнатьеву, впоследствии написавшему замечательные воспоминания «Пятьдесят лет в строю», пришлось основательно потрудиться и нырнуть в дебри незнакомой футбольной терминологии. Но этот спор объяснялся весьма просто: советская команда в целом играла лучше, чем хозяева поля, и упустила множество, как говорится, верных моментов для взятия ворот. В кинокартине, снятой по ходу матча, это было зафиксировано очень хорошо. Например, во время просмотра Василий Павлов даже заплакал от обиды, увидев на экране, как он дважды выходил с мячом на пустые ворота и дважды в момент удара цеплял носком бутсы о землю. Иными словами, проиграв со счетом 0:1, советские футболисты решили, что им просто-напросто не повезло и остались при своем мнении: знакомая система «пять в линию» гораздо надежнее, чем непонятная, загадочная система «дубль-ве».

Но уже в 1937 году во время знаменитой серии московских встреч с командой басков всем стало ясно, что «дубль-ве» – это самая прогрессивная для тех лет система игры. Все мячи, посланные через переднего защитника, теперь попадали к заднему. А центр полузащиты из блуждающего по всему полю игрока превратился в часового, бдительно охранявшего наиболее опасную зону перед своими воротами и «державшего» центрфорварда соперников. «Система игры «трех защитников» – дубль-ве. Во всех передовых организациях она получила всеобщее признание, – писал знаменитый советский теоретик футбола Михаил Давидович Товаровский. – Команды, пытающиеся играть по отмирающей системе «пять в линию», неизменно проигрывают».

Система «дубль-ве» явилась как бы ответом на новую редакцию правила «вне игры», позволившую нападающим более остро угрожать воротам. Главным ее элементом, как, впрочем, и при системе «пять в линию», было расположение и взаимодействие игроков оборонительных порядков.

После того как лед недоверия по отношению к системе «дубль-ве» был сломан, советские футболисты и тренеры занялись очень активными и очень творческими поисками новых вариантов футбольной тактики, стремясь не столько овладеть уже известной на Западе системой, сколько модернизировать ее, отыскать в ней дополнительные преимущества. Так, в частности, родился принцип комбинированной обороны, а затем появился и метод «блуждающих форвардов». Эти тактические варианты приносили прекрасные результаты в поединках с командами, державшимися за старую тактическую схему, и впоследствии обогатили тактику мирового футбола.

В то время именно на основе тактических находок вдруг ярко засверкала звезда молодой московской команды «Торпедо», побеждавшей признанных фаворитов: торпедовцы одними из первых пышно похоронили старую систему игры «пять в линию». Но пожалуй, наиболее заметный вклад в развитие тактики советского футбола внесли в тот период московские динамовцы. С 1936 по 1940 год тренеры в «Динамо» менялись с поразительной частотой, что отнюдь не способствовало стабилизации команды. Даже заведующий кафедрой спортивных игр Московского института физкультуры Михаил Давидович Товаровский, по сценарию которого до войны был снят кинофильм о лучших советских футболистах и на которого возлагались особые надежды, не сумел создать крепкий футбольный коллектив, способный успешно выступать в первенстве страны.

В двадцатые годы Товаровский, чьи футбольные учебники стали настольной книгой для советских тренеров нескольких поколений, работал счетоводом в Киевском отделении Государственного банка СССР, «по совместительству» играя центрального нападающего сперва в «Железнодорожнике», а затем в команде «Совработники». Уже в те годы он увлекался теорией футбола, вызывая иронические улыбки друзей, беззаботно гонявших мяч по площадке Шато (на месте бывшего киевского варьете) и даже не подозревавших о существовании такого понятия, как тактика футбола. Кстати, на той же площадке Шато, где спортсмены сами разбили футбольную поляну, однажды случайно встал в ворота паренек в странных двуцветных сапогах (верх – черный, низ – желтый) – курьер Киевского отделения Госбанка, правый крайний нападающий «Железнодорожника» Антон Идзковский, вскоре ставший одним из лучших советских голкиперов довоенного поколения. Именно он был вратарем – главным героем футбольного фильма, снятого по сценарию Товаровского. В тридцатые годы Михаил Давидович вырос в ведущего футбольного теоретика страны, работал заведующим кафедрой спортивных игр Московского института физкультуры. Одно время он тренировал команду киевского «Динамо», а потом его пригласили в «Динамо» московское. Однако хорошего наставника из Товаровского не поручилось. Он не тренировал динамовцев, а преподавал им футбол – огромная разница, если учесть, что настоящий тренер обязан заниматься огромным комплексом проблем: от воспитательной работы с игроками, до общефизической подготовки.

Но в 1940 году в московское «Динамо» старшим тренером пришел Борис Андреевич Аркадьев, и в том же сезоне начались творческие метаморфозы – команда стала неузнаваемой. В знаменитом матче второго круга между динамовцами и спартаковцами питомцы Аркадьева показали принципиально новый рисунок игры, все нападающие непрерывно менялись местами – «блуждали», а полузащитники активно подключались к атаке, что тоже было по тем временам удивительным новшеством. Григорий Иванович Федотов, наблюдавший за матчем между «Динамо» и «Спартаком», впоследствии писал: «…Московское «Динамо» своей игрой убедительно и наглядно разрешило целый ряд задач, над которыми думали, работали коллективы, переходя на новую тактику. Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что с этой встречи началась, по существу, новая пора в развитии нашего футбола. Все лучшее, что было присуще советскому футболу: чувство коллективизма, энергия, воля к победе, – определяло характер и содержание новой тактики, определившей, в свою очередь, дальнейший путь развития нашей советской школы футбола».

Так, спустя три года после встреч с басками, которые впервые во всем блеске продемонстрировали московским зрителям игру по системе «дубль-ве», начала осуществляться коренная тактическая перестройка советского футбола.

Однако это уже не был футбол по классической схеме «дубль-ве»: Борис Андреевич Аркадьев обнаружил изъяны в отлаженном наподобие часов «Мозер» механизме басков и заметно трансформировал их тактику. Баски играли чрезмерно академично, по строгой, канве, предписанной начертанием латинской буквы «дубль-ве», футболисты не позволяли, себе никаких смещений в сторону из отведенного для каждого из них «коридора». А московское «Динамо» начало активно применять смену мест в линии атаки, форварды использовали маневр по всему фронту, то и дело «застревали» на чужих местах, и это полностью сбивало с толку защитников, привыкших к строгостям расстановки игроков при классической системе «дубль-ве». После первого круга динамовцы занимали всего лишь четвертое место в первенстве 1940 года. Но во втором круге они применили тактику «блуждающих форвардов и выиграли одиннадцать встреч подряд! С крупным счетом разгромили киевских одноклубников и спартаковцев столицы, после чего триумфально выиграли чемпионат.

Определенный консерватизм в оценке новых веяний вообще свойствен советскому спорту, и этот консерватизм выполняет своего рода защитную функцию, является как бы вакциной от слепого копирования, служит исходной точкой для истинно творческих поисков. История спорта в СССР содержит немало примеров, когда «поспешая не торопясь», внимательно изучая зарубежный опыт, советские спортсмены в итоге значительно совершенствовали достижения своих иностранных коллег, обогащали мировую спортивную теорию и становились законодателями мод в том или ином виде спорта. Особенно заметно это явление в хоккее с шайбой.

Однако и в футболе на рубеже тридцатых-сороковых годов в СССР шли такие интенсивные творческие поиски, которые должны были бы увенчаться своего рода открытиями в области тактики – открытиями мирового значения. Помешала война, которая временно прервала развитие так называемого большого спорта, сконцентрировав все внимание на прикладной функции физической культуры.

Но после окончания войны, после победы советский футбол вновь двинулся вперед, о чем красноречиво свидетельствовал сенсационный успех команды московского «Динамо» во время ее турне по Великобритании.

В тот период особыми слаженностью и мастерством блистала знаменитая пятерка нападения команды ЦДКА, в состав которой входили Демин, Бобров, Федотов, Николаев и Гринин. Каждый из этих спортсменов отличался незаурядным футбольным даром, но поистине небывалую мощь игре этой великолепной пятерки придавал «сдвоенный центр» Григорий Федотов, – Всеволод Бобров. В матчах против относительно слабых соперников, которые были плохо знакомы с тактикой игры армейцев, этот «сдвоенный центр» резал защиту противника, как нож разрезает масло.

Так, в частности, произошло во время тренировочного матча команды ЦДКА со сборной футболистов Советской группы войск в Германии, который состоялся в Потсдаме в 1946 году. Специально к этой игре устроители матча придумали оригинальную новинку: установили на стадионе две высокие мачты, на которые предполагалось поднимать фанерные диски, разрисованные под футбольные мячи, чтобы показывать зрителям счет. Но поскольку гости заколотили хозяевам поля шестнадцать (!) «сухих» мячей, армейским художникам пришлось уже по ходу игры в панике малевать дополнительные фанерные «мячи», чтобы их хватило для указания двузначного счета. А центральный полузащитник хозяев поля Юрий Нырков, который в том матче в одиночку безуспешно пытался бороться против армейского «сдвоенного центра», очень хорошо понял, каким грозным тактическим оружием является этот наступательный прием.

Очень много беспокойства Доставлял «сдвоенный центр» Федотов – Бобров и основным соперникам армейцев в чемпионатах страны – московским динамовцам. Именно их тренер хитроумный Михаил Иосифович Якушин все-таки сумел так изловчиться в поисках противоядия, что, по сути дела, вместе с Борисом Андреевичем Аркадьевым и стал первооткрывателем знаменитой системы игры по схеме 4 – 2 – 4.

Поскольку об этой схеме после чемпионата мира по футболу 1958 года говорилось и писалось немало, то небезынтересно конкретно вспомнить, как именно Михаил Якушин в попытках нейтрализовать «сдвоенный центр» Григория Федотова и Всеволода Боброва вслед за Аркадьевым, но в еще более ярко выраженной форме осуществил идею принципиально новой по тем временам расстановки игроков.

Московские динамовцы в послевоенные годы играли так: в обороне – Радикорский, Семичастный и Станкевич, в полузащите – Блинков и Леонид Соловьев. Но в матчах против команды ЦДКА Якушин приказывал своим подопечным в нужные моменты менять расстановку. Как только мяч попадал к армейцам и знаменитая пятерка форвардов устремлялась в атаку, Леонид Соловьев немедленно оттягивался в защиту, а на его место из линии нападения переходил Александр Малявкин, оставляя впереди лишь четверых – Карцева, Бескова, Трофимова и Сергея Соловьева. Если же в матче принимал участие не Малявкин, а Николай Дементьев, то роль оттянутого в полузащиту форварда доверялась ему.

Короче говоря, расстановка динамовцев на поле приобретала ныне знакомый каждому тренеру вид 4 – 2 – 4.

И хотя в первые послевоенные годы динамовцы, как правило, уступали армейцам, класс игры этих команд, безусловно, был равным, это были достойные соперники, такие же достойные, как их тренеры Аркадьев и Якушин, которые вели свой неустанный принципиальный футбольный спор, придумывая новые тактические варианты и стремясь опровергнуть находки оппонента. Творческое соперничество этих двух известных тренеров значительно продвинуло вперед советскую футбольную теорию.

Оба они твердо придерживались мнения, что умозрительные тренерские конструкции, придуманные, как говорится, в кабинете, за письменным столом, в отрыве от искусства и способностей тех игроков, которым предстоит исполнять замыслы наставников, обречены на неудачу. Они творили футбол не теоретически, а в гуще борьбы за первенства и Кубки, на конкретном «материале», исходя из мастерства и умения тех футболистов, которые находились в их распоряжении. Особенности игры Федотова и Боброва подсказали Аркадьеву идею «сдвоенного центра». Неутомимость, выносливость Малявкина и Дементьева позволили Якушину противопоставить этому «сдвоенному центру» систему игры 4 – 2 – 4.

Но в этой прекрасной концепции – творить футбол не умозрительно, а стремиться к максимальному использованию достоинств конкретных игроков – таилась и определенная слабость. Судьба футбольных открытий слишком сильно зависела от исполнителей. В сознании болельщиков, спортсменов, да и самих тренеров тактические новинки были связаны исключительно с незаурядными способностями тех или иных атлетов, самостоятельная ценность тренерской находки порой скрывалась за виртуозностью претворявших ее в жизнь футболистов. Расстался с зеленым полем Григорий Иванович Федотов – и распался знаменитый аркадьевский «сдвоенный центр». А перестроилась игра армейцев – у Якушина отпала надобность в игре по схеме 4 – 2 – 4.

Вот так, незамеченной и не оцененной по достоинству, исчезла с наших футбольных полей очень интересная тактическая новинка. Зато потом, после футбольного шведского чемпионата 1958 года, когда чуть ли не во всех странах мира бросились копировать бразильскую систему, на одном из совещаний в Управлении футбола Спорткомитета СССР его тогдашний начальник потребовал от всех тренеров команд мастеров немедленно перейти на «прогрессивную систему бразильцев, обеспечившую им победу в Швеции». Но один из трезвомыслящих и думающих тренеров отказался это делать, поскольку, по его словам, не располагал такими игроками-диспетчерами, как Диди или Нетто. И начальник Управления футбола грозно заявил: «Если ты не перейдешь на новую систему, мы тебя с работы снимем». К счастью, тот думающий тренер по-прежнему работает с командами мастеров. А вот начальника Управления футбола сменили…

До обидного не повезло в свое время советскому футболу с интереснейшей тактической новинкой, которая способна была, как писал один из самых авторитетных знатоков футбола в нашей стране редактор еженедельника «Футбол» Мартын Иванович Мержанов, «сократить число форвардов с пяти до четырех, увеличить за их счет число защитников, сумев при этом усилить во много раз… атакующий потенциал». Если бы, как говорится, под рукой у Михаила Якушина в тот момент оказался такой игрок, как Игорь Нетто, система игры 4 – 2 – 4 показала бы тренерам свои совершенно новые грани, которые не мог раскрыть Малявкин, выполнявший утилитарную задачу по усилению оборонительных линий…

И честь диспетчера-первооткрывателя, ключевого игрока при игре по схеме 4 – 2 – 4 досталась бразильцу Диди.

Впрочем, в истории советского футбола вскоре возникла еще одна ситуация, когда система 4 – 2 – 4 буквально «стучалась» в двери наших клубов. Спустя ровно десять лет после «сдвоенного центра» Григорий Федотов – Всеволод Бобров практически такую же тактику осуществили два других замечательных футболиста – торпедовцы Эдуард Стрельцов и Валентин Иванов. Но тренеры вновь не распознали в игре этих спортсменов зачатки принципиально новой тактической идеи. Тем не менее если бы дуэт Стрельцова и Иванова принял участие в шведском чемпионате мира по футболу, то в матче с бразильцами могла бы возникнуть поистине парадоксальная ситуация: латиноамериканцы, которые привезли в Европу футбольный сюрприз, столкнулись бы… с подобием своей тактической новинки. И как ни сильны были бразильцы, исход поединка предугадать было бы трудно, потому что «сдвоенный центр» Стрельцов – Иванов обладал колоссальной атакующей мощью, что, безусловно, связало бы действия диспетчера Диди.

Но, как известно, судьба распорядилась так, что буквально накануне шведского чемпионата Эдуард Стрельцов был дисквалифицирован, и советская сборная, подобно всем остальным командам – участницам мирового первенства, оказалась безоружной перед тактической новинкой бразильцев.

Старший тренер футбольной сборной СССР того периода Гавриил Дмитриевич Качалин и сегодня считает: если бы мы вовремя распознали в «сдвоенном центре» основу бразильской тактики, то стали бы родоначальниками новой системы игры. Качалин говорит: – Лишь после чемпионата хватились: да ведь у нас это тоже было! Да ведь и мы практически так играли при Боброве – Федотове и Стрельцове – Иванове!

Вся эта история вновь напоминает о том, что в футболе на свой лад постоянно дебатируется старый как мир вопрос, который в просторечье звучит слегка иронически: что родилось раньше – яйцо или курица? Действительно, что следует делать: искать игроков, способных воплотить идею тренера, или же лепить тактические модели из уже имеющегося «материала»?

И подобно тому как нет и не может быть односложного категоричного ответа на вопрос о первичности яйца или курицы, в футболе тоже невозможны однозначные рецепты. Этой непредсказуемостью, непредписанностью и неподвластностью формулам извечно привлекателен футбол.

Но зато одно в футболе совершенно ясно: каким бы путем ни рождалась новая тактика этой игры, первыми ее осваивают яркие, незаурядные игроки. «Звезды», без которых небосвод футбола был бы тусклым.

К таким игрокам безусловно принадлежал Всеволод Бобров, быстро вписавшийся в игру знаменитой армейской пятерки нападения. Ни в одном другом футбольном клубе не было столь слитного и мощного атакующего ансамбля, как в знаменитой «команде лейтенантов» – в ЦДКА образца 1945—1952 годов. И потому федотовско-бобровская пятерка вполне заслуживает того, чтобы войти в историю.

На левом краю у армейцев играл Владимир Демин. Он начинал в детских и юношеских командах московского «Спартака» и однажды во время игры с динамовцами Одессы отлично забил пенальти, обеспечившее москвичам победу. В том же матче у Володи выскочили из гетр футбольные щитки, на что никто из игроков, в том числе сам Демин, не обратил внимания. Но когда довольные выигрышем спартаковцы пришли в раздевалку, вдруг раздался голос Николая Петровича Старостина, возглавлявшего общество «Спартак»:

– Демин, ты больше в основном составе играть не будешь, ты еще не умеешь по-настоящему, по-спортивному аккуратно одеваться[5].

Это был предметный урок воспитания для всей спартаковской молодежи.

Владимир Демин отличался большой скоростью бега, необходимой крайнему нападающему, и отличным дриблингом. Его удар по точности и по силе уступал ударам товарищей из «великолепной пятерки», и Володя не считался опасным бомбардиром. Однако он умел делать прекрасные передачи в штрафную площадку, «выкладывая» мяч прямо на ногу Боброву или Федотову. Мягкий характером, очень добрый, отзывчивый, верный и благородный товарищ, готовый, как гласит пословица, отдать другу последнюю рубашку, Демин славился среди друзей одной «слабостью» – особой любовью к популярности. Когда команда ЦДКА в фирменном автобусе отправлялась на очередной календарный матч, проходивший на стадионе «Динамо», Владимир Демин неизменно просил остановить автобус около станции метро и выходил из него, ссылаясь на то, что ему, мол, надо передать входной билет на игру кому-то из знакомых. Но все армейцы отлично знали, в чем дело: Володя любил не спеша пройтись со своим чемоданчиком через толпу болельщиков к служебному входу, чтобы «произвести эффект». Кругом восторженно восклицали: «Демин пошел! Демин идет! Смотри, Дема!» Володя ловил на себе сотни взглядов, и это ему нравилось.

Впоследствии, уже расставшись со спортом, Владимир Демин заболел туберкулезом. С помощью Всеволода Боброва его устроили на лечение в очень хороший туберкулезный санаторий, находившийся в подмосковном городе Пушкино, – именно там лечился от туберкулеза в 1920 году отец Всеволода Михаил Андреевич Бобров. Но, к сожалению, Владимир Демин продолжал относиться к советам врачей беспечно, небрежно, очень часто нарушал режим и это кончилось трагически – Демин умер.

Правым крайним в команде ЦДКА играл Алексей Гринин, обладавший хорошим ударом, особенно с правой ноги, что позволяло ему делать сильные прострельные передачи с фланга, на которые выходили Бобров, Федотов и Николаев. Прямой, резковатый – и на поле и в жизни, Гринин после ухода из спорта Григория Федотова стал капитаном армейцев, получив новое прозвище «дважды капитан», которое учитывало его воинское звание. Впоследствии Гринин стал тренером детских команд в Центральном спортивном клубе Армии, где продолжает работать по сей день.

Великим тружеником на футбольном поле был полусредний Валентин Николаев, мотор команды. Он начал играть в футбол и в русский хоккей в детских и юношеских коллективах на стадионе «Локомотив» близ Казанского вокзала. Его ставили полузащитником, инсайдом, однако Валентин неизменно уговаривал тренеров «назначить» его центром нападения. Он любил забивать голы, и это у него очень здорово получалось.

Когда Николаев учился в десятом классе, его пригласили в команду мастеров «Локомотива». Но парень отказался, решив полностью сосредоточиться на учебе. Однако большой футбол, конечно, не ушел от Николаева – уже в 1940 году, в возрасте девятнадцати лет, он был принят в команду ЦДКА, причем сразу в основной состав. В первой же своей календарной игре на первенство страны с донецким «Стахановцем» Николаев забил единственный гол, решивший исход встречи в пользу армейцев.

В 1941 году он стал мастером спорта.

Валентину Николаеву по-своему очень не повезло в футбольной жизни. Прирожденный центр нападения, активный «забивала», он попал в команду, где в центре играл Григорий Федотов, и, естественно, не мог претендовать на то, чтобы занять столь привлекавшее его место на острие армейских атак. Но зато Николаев стал, по сути дела, учеником Григория Ивановича. Очень часто Федотов на тренировках учил Валентина комбинационной игре, мастерству создания острых ситуаций за счет искусных пасов. При этом Федотов наставлял собственным показом, а в понимании тонкостей футбольной игры Григорию Ивановичу не было равных.

Возможно, именно поэтому в своей идее «сдвоенного центра» Борис Андреевич Аркадьев особую роль отвел Валентину Николаеву, которого поэт Евгений Евтушенко в последствии очень удачно назвал «перпетуум мобиле» армейской команды. Позиция Николаева была несколько сзади, он стал связующим звеном между линиями нападения и защиты, постоянно снабжал точными пасами Федотова и Боброва. Однако с Николаева не снималась обязанность и забивать голы, что он делал с успехом. На счету этого инсайда 106 мячей, хотя в игре Николаева был трехгодичный перерыв (годы войны), а расстался со спортом этот футболист довольно рано – в 31 год. Между тем отменное здоровье и строгое соблюдение спортивного режима вполне позволяли ему играть до 35 лет, а то и до 38, как играл Николай Дементьев из московского «Динамо».

Да, при том что футбольная слава Валентина Николаева была очень велика, спортивная судьба этого незаурядного игрока сложилась все же, можно сказать, неудачно. Он так и остался необычайно трудолюбивым и добросовестным «футбольным чернорабочим», которому, говоря языком бразильских инчос, всю жизнь приходилось «таскать на плечах пианино для других музыкантов». Зато удивительная работоспособность Николаева цементировала оборонительную и атакующую линии армейцев.

Впоследствии Валентин Николаев окончил Военную академию бронетанковых войск, где учился вместе со своими товарищами футболистами Юрием Нырковым и Анатолием Башашкиным, много лет служил в воинских частях, а затем дважды был старшим тренером своей родной команды ЦСКА. Именно в те периоды, когда клуб возглавлял Николаев, армейцы добивались наибольших успехов, а в 1970 году после девятнадцатилетнего перерыва стали чемпионами страны. Полковник в отставке Валентин Николаев на протяжении многих лет руководит советской молодежной сборной командой по футболу.

О безвременно умершем Григории Ивановиче Федотове, «профессоре» футбола, сказано и написано немало. В одной из своих статей Андрей Петрович Старостин назвал его «жемчужиной советского футбола». Рабочий паренек из подмосковного города Глухово, ныне Ногинска, токарь столичного завода «Серп и молот», Федотов отличался редкостным умением мгновенно решать самые трудные тактические задачи и неизменно оказывался в той точке поля, куда по игровой ситуации партнерам выгоднее всего было послать мяч. Он бил с обеих ног, отлично играл головой и поражал болельщиков тем, как безропотно сносил грубость защитников, «охотившихся» за ним: собьют в очередной раз Федотова, он тут же поднимется, потрет ушибленное место – и снова играет. А между тем на каждый матч Григорий Иванович выходил обтянутый бандажами, наколенниками и бинтами, чтобы снова не «выскочило» плечо, чтобы не подвел коленный сустав.

Видимо, следует подчеркнуть, что Григорий Иванович был человеком особой скромности, непритязательности, даже застенчивости, никогда не кичился своими великими футбольными заслугами, да и вообще в повседневной жизни вовсе не отличался такой сообразительностью и хваткой, как в игре (в футбольной среде известно немало случаев, когда все бывает наоборот). И в этой связи любопытно привести одну забавную историю, произошедшую с Федотовым. Она весьма красноречиво свидетельствует о том, сколь нерасторопным был Григорий Иванович вне пределов футбольного поля.

В 1946 году некоторые лучшие армейские футболисты купили легковые автомобили. Машину купил и Григорий Иванович. А вскоре футболист Дмитрий Петров повез Федотова в район Минского шоссе, чтобы обучить Григория Ивановича вождению автомобиля.

Однако первый же выезд закончился поистине трагикомически. Едва Федотов сел за руль, включил скорость и дал газ, как на пути машины откуда ни возьмись появился… большой бородатый козел. Вместо того чтобы остановиться, Григорий Иванович принялся отчаянно бибикать. Он не учел ни козлиного упрямства, ни того, что в эпоху лишь начинавшейся широкой автомобилизации домашние животные еще были недостаточно знакомы с правилами дорожного движения и менее пугливы. В результате Федотов все-таки наехал на дурацкого козла, заплатил за ущерб какой-то осерчавшей, с воплями выбежавшей на дорогу бабусе, плюнул в сердцах и продал машину.

Но возможно, еще более примечательно то, что примерно в то же самое время аналогичный случай произошел и в автомобильном кружке, где обучали вождению машин советских физиков-ядерщиков. Правда, там обошлось без наездов на домашних животных, однако инструктор автодела, естественно понятия не имевший о профессии своих подопечных, сказал на общем собрании кружка: «Вообще-то вы ребята толковые. Только вот этот… как его… Арцимович – туповат». Речь шла о Льве Александровиче Арцимовиче, академике, одном из самых знаменитых советских физиков, «звезде» мировой науки[6].

Таким образом, можно сделать вывод о том, что наиболее выдающиеся виртуозы своего дела не всегда являются мастерами на все руки, если речь идет о повседневных, житейских вопросах.

Григорий Иванович Федотов, как и подобает истинно великому спортсмену, не только без чувства зависти или скрытого недоброжелательства принял в команде талантливого новичка Всеволода Боброва, способного составить конкуренцию ему, Федотову, но, наоборот, первым оценил футбольный дар Боброва и своим авторитетным словом поддержал армейского дебютанта. А Всеволод, со своей стороны, всегда испытывал чувство огромной благодарности и признательности к «профессору футбола» за добрые напутствия и теплое отношение.

В 1952 году, рассказывая о спортивных событиях 1946 года, Григорий Иванович Федотов такими словами характеризовал нового товарища по команде: «…Бобров, завоевавший к тому времени репутацию наиболее опасного игрока».

И верно, Всеволод Бобров, можно сказать, моментально стал грозой вратарей № 1. Его называли талантом из талантов, он отличался особой «игровой сообразительностью» – именно так Б. А. Аркадьев сформулировал умение игрока очень быстро, мгновенно и правильно оценивать обстановку на поле и находить самые разумные решения. Как футболист Бобров вполне отвечал тренерскому идеалу, за исключением, пожалуй, лишь одного качества – он не славился громадным «объемом работы» на поле. Он всегда находился в зоне удара, откуда можно было поразить ворота, а покидал эту зону только для того, чтобы освободиться от своего защитника-опекуна. В пылу борьбы он порой не видел «открывавшихся» партнеров и предпочитал всю игру брать на себя. Но в отличие от других игроков такого плана, которые нередко попадали в своего рода «мышеловку» и теряли мяч, Бобров справлялся и с двумя защитниками – выручало редкостное индивидуальное мастерство. Иногда казалось, что он действует на поле неторопливо, медлительно. Но в самый последний момент следовал взрыв – молниеносный рывок и завершающий удар, удар очень точный.

Нередко приходится слышать, как Всеволода Боброва сравнивают с Пеле. Однако это неточное сравнение. По манере, по стилю игры к Пеле гораздо ближе стоит Григорий Федотов – тот же широкий диапазон действий, постоянное взаимодействие с партнерами, диспетчерские функции и одновременно способность своевременно оказаться в голевой позиции. Всеволод Бобров был игроком совершенно иного плана, и сравнивать его с Пеле просто-напросто нельзя, как невозможно и бессмысленно сопоставлять, скажем, автомобиль и дирижабль. Пеле занимал «стартовую» позицию в середине поля, а Бобров «работал» на сравнительно небольшом пространстве, почти все время маячил перед воротами противника, терзая защитников своими прорывами, – когда мяч пасовали Боброву, это уже само по себе вызывало панику у обороны и голкиперов.

Всеволод Бобров олицетворял собой главный смысл игры любого нападающего – забить гол! Ради этого он выходил на поле, именно это удавалось ему лучше всего. Он рассуждал так: неважно, сколько я пробегал в матче – двадцать километров или один километр, главное, что я не должен уйти с поля без гола, а если не удастся забить мяч, то моя цель – непрестанно держать ворота противника под обстрелом. Бобров не признавал тех форвардов, которые без конца перемещались по полю, играя в одно касание, а по воротам били очень редко. Все голкиперы знали: как только Всеволод получил мяч, сразу создается опасность для ворот. Между тем, по мнению спортивных психологов, именно удары по воротам являются кульминационными моментами игры и целью всех предшествующих коллективных действий команды. Отсюда – и особая популярность Боброва, очень часто с неповторимым блеском завершавшего атаки.

О «моментах», которые он создавал у ворот противника, можно было бы написать отдельную книгу. Собственно говоря, она и написана самим Всеволодом Михайловичем, называется книга «Самый интересный матч». Но в этой связи небезынтересно напомнить, что во время каждого 90-минутного матча игрок высокого международного класса соприкасается с мячом 60—65 раз, причем время владения мячом у самых сильных нападающих в среднем составляет… всего 165 секунд! Таким образом, «чистое время» с мячом в ногах за всю футбольную жизнь Боброва исчисляется всего лишь несколькими часами. А между тем эти два-три часа «чистого времени» запомнились десяткам миллионов людей и стали основой бесчисленных изустных рассказов и книг.

Обладая мощнейшим ударом, Бобров считал, что форварду нет необходимости громить ворота пушечными выстрелами, и отдавал предпочтение не силе, а точности. В этом проявлялось заметное отличие Боброва от многих других игроков, которые умели точно бить по воротам лишь на тренировках, в спокойных, не отягощенных нервным напряжением условиях, а в футбольном «бою», сопряженном с плотной, массированной обороной, в условиях скоростной атаки, не столько били по воротам, сколько «лупили» в сторону ворот, иногда удачно.

Безусловно, в последовавшие за сороковыми-пятидесятыми годами десятилетия акцент в тренировке футболистов значительно сместился в сторону общефизической подготовки, что было бы очень неплохо, если бы не достигалось за счет утери искусства метко бить по воротам. Не случайно результативность советских нападающих в семидесятых годах была такова, что они занимали в мире… двадцать шестое место среди тридцати стран, чьи внутренние чемпионаты подверглись статистической обработке.

И в этой связи бобровско-федотовские традиции частых и умелых ударов по воротам приобретают особое значение.

Великолепный спринтер и дриблер, Бобров обладал непревзойденным «чувством мяча». Как опытный баскетболист, ударяя мячом о площадку, не смотрит на него, а оглядывается по сторонам, оценивая игровую ситуацию, так и у Боброва мяч всегда находился «под полным контролем стопы», что, естественно, гораздо сложнее, особенно при дриблинге, сопряженном с финтами.

И конечно, Всеволод Бобров очень часто использовал свой знаменитый неудержимый рывок, которого как огня боялись защитники, пытавшиеся «своевременно», еще до старта сбить Всеволода с ног. О том, как «охотились» за ним опекуны, какие тяжелейшие травмы наносили они Боброву, речь впереди. Но следует особо подчеркнуть, что искусство, мастерство ведущих игроков мира в том и заключается, чтобы вопреки бдительной опеке все-таки обмануть защитников, выбрать удачную позицию и забить гол.

Всеволод Бобров этим искусством владел блестяще.

Но он действительно не любил черновой работы на поле, это правда.

Однако необходимо тщательно разобраться, было ли это недостатком, присущим Всеволоду Боброву, как считают некоторые, или же являлось следствием атакующего стиля его игры. Ответ на этот вопрос чрезвычайно важен, потому что он носит общий характер и имеет отношение не только к Боброву. Спортивные игры знают слишком много случаев, когда «исправление недостатков» того или иного игрока оборачивалось тем, что вместе с недостатками исчезали и достоинства.

Этот важный вопрос беспокоит специалистов во всем мире. Английский футбольный обозреватель Глэнвилл писал по этому поводу: «Существует опасение, что тренеры могут сосредоточить свое внимание на слабостях футболистов и постараются исправить эти недостатки, вместо того чтобы преимущественно обратить внимание на их сильные стороны. Если, например, какой-нибудь футболист прекрасно играет головой, но слабо владеет ударом правой ноги, то едва ли удастся сколько-нибудь значительно исправить его игру правой ногой, в то время как постоянная тренировка игры головой может привести его к еще большему совершенствованию этого приема».

Очень точно сформулировал для себя эту проблему брат Бориса Андреевича Аркадьева – Виталий Андреевич, выдающийся советский тренep по фехтованию, вырастивший несколько десятков чемпионов мира и олимпийских игр. Точка зрения В. А. Аркадьева такова: спортсмену-середнячку, которому по всем показателям можно выставить «четверку» (по пятибалльной системе), он предпочитает такого атлета, у которого самое сильное качество заслуживает оценки «отлично», а самое слабое развито посредственно, «на тройку».

Сам Всеволод Бобров был твердо убежден, что, постоянно находясь на острие атаки, он приносит пользу своей команде. И это соответствовало истине. Выносливый, необычайно работоспособный, Валентин Николаев без конца снабжал Всеволода мячами, и голевые моменты у ворот противника возникали один за другим. Но надо иметь в виду, что и Николаеву было очень легко играть с Бобровым, который прекрасно «читал» футбол и всегда занимал самую выгодную позицию. К тому же Демин й Гринин пласированными, прямолинейными ударами тоже частенько слали мяч с флангов во вратарскую площадку, на «пятачок», туда, откуда можно забить, – в твердой уверенности, что Бобров своевременно выйдет на передачу.

Товарищи по команде играли на Боброва, и он не подводил их. А победа – одна на всех!

Было бы глубоким заблуждением считать, что нежелание Всеволода Боброва «оттягиваться», чтобы помочь своей команде в обороне, диктовалось такими свойствами его характера, как, скажем, леность. Рабочий паренек из Сестрорецка, человек по натуре очень деятельный, он всю жизнь оставался мастеровым с золотыми руками, обожал возиться с автомобильными моторами, самостоятельно делал в квартире ремонты. Да а вообще, о какой лености Боброва можно говорить, если он чуть ли не самым последним уходил с тренировок, надолго сверх тренировочной нормы задерживаясь на поле, чтобы «постучать» по воротам.

Да, Бобров все время находился в атаке не потому, что не любил выполнять оборонительные функции, а потому, что хотел принести своей команде как можно больше пользы. В этом, кстати, убеждают случаи, регулярно происходившие во время матчей самых принципиальных соперников – команд ЦДКА и московского «Динамо».

Динамовцы постоянно наступали на пятки армейцам. Они очень остро атаковали, причем форвардам активно помогал правый полузащитник Всеволод Блинков, забивавший много голов. В поединках с ЦДКА Блинкову всегда поручали опекать Боброва, и два Всеволода прекрасно знали друг друга, поскольку точно такая же ситуация возникала и в русском хоккее. Но характер игры Блинкова несколько отличался от манеры действий других полузащитников того времени: как уже говорилось, наряду с персональной опекой Блинков порой подключался в нападение, что придавало особую мощь динамовским атакам. И однажды тренер армейцев Борис Андреевич Аркадьев перед очередной встречей с давними соперниками сказал Боброву: – Всеволод! – Аркадьев произносил имя Боброва с ударением на последнем слоге. – В этой игре надо почаще оттягиваться, чтобы прикрыть Блинкова.

Но Бобров сердито ответил: – Зачем же я буду оттягиваться?! Инициативу отдавать? Пусть он меня караулит и в нападение не ходит.

Аркадьев предпочел не настаивать, потому что в словах Боброва необычайно сжато и кратко была сформулирована очень важная тактическая установка: действительно, активный, постоянно угрожающий чужим воротам форвард, даже не участвуя непосредственно в обороне, существенно облегчает игру своих товарищей, сковывая действия одного, а то и «полутора» игроков соперника.

И все поединки с московским «Динамо» – а было их немало – полностью, стопроцентно подтвердили точку зрения Всеволода Боброва. Хотя бывали отдельные случаи, когда Всеволод Блинков все-таки пытался участвовать в атаке (в одном из матчей Бобров даже сказал ему: «Да хватит тебе бегать! Надоело мне за тобой таскаться!»), но он всегда делал это осторожно, с оглядкой, что позволяло Николаеву или Демину с легкостью нейтрализовать его атакующий пыл. Сам Блинков утверждает, что в его жизни не было более интересного и более трудного подопечного, чем Бобров, включая английских форвардов, с которыми динамовскому полузащитнику пришлось иметь дело в 1945 году. И в целом, как считает Блинков, в матчах с ЦДКА он почти совсем «выключался» из атак, бдительно опекая армейского нападающего. Цель, которую преследовал Аркадьев, советуя Боброву «оттягиваться», была достигнута, но совершенно иными, чисто бобровскими средствами.

Такая тактика была для Боброва делом принципа, это было его кредо, которое он отстаивал всегда и везде – в футболе и в хоккее. Он считал, что выполнение оборонительных функций может отнять у форварда силы, необходимые для стремительного завершающего рывка. И действительно, например, Валентин Николаев, сновавший повсюду как челнок, принимавший мяч почти в центре поля и «тащивший» его к штрафной площадке соперников, тратил на это очень много усилий, что, конечно же, снижало его мощь в завершающей стадии атаки. А Бобров предпочитал придерживаться принципа высоковольтного «аккумулятора»: он «заряжался» в те минуты, когда его товарищи оборонялись, и выплескивал всю свою колоссальную энергию в момент атаки, становясь неудержимым.

По сути дела, Бобров интуитивно почувствовал и широко использовал ту же манеру, что и бразильцы, которые прославились своим искусством смены темпа, сочетая несколько замедленный ритм игры с мгновенными вспышками максимальной скорости и атакующего порыва. Овладевший тайной аритмичного футбола, Всеволод Бобров мог бы повторить слова Пеле, однажды воскликнувшего: «Футбол – великая игра, когда вы имеете право двигаться туда, куда вас влечет собственная фантазия или куда направляет интеллект».

Один из наиболее авторитетных советских футбольных специалистов тренер сборной команды СССР конца пятидесятых годов Гавриил Дмитриевич Качалин так говорит о Всеволоде Боброве: – Хотя Бобров играл в то время, когда на наших футбольных полях было немало талантов, он занимал одно из ведущих мест среди всех. А по части самоотдачи Бобров – пример из примеров. Я не видел ни одной игры, где он не действовал бы активно, с полной отдачей. Не было такого! И если он где-то простаивал, то лишь потому, что мяча поблизости не было. А когда мяч был у его команды, он всегда искал самую ударную, голевую позицию. Всегда предлагал Партнерам самое острое, самое активное, интересное продолжение наступательных действий.

Кстати, весьма символично, что упреки по поводу «простаивания» на поле нередко раздавались и в адрес другого выдающегося советского футболиста, тоже отличавшегося непревзойденным умением забивать голы, – в адрес Эдуарда Стрельцова. Но подобно Боброву, Стрельцов приносил огромную пользу своей команде, и о таком форварде мечтал каждый тренер. В конце концов, как отлично сказал однажды футболист английской команды «Сток-Сити» Джимми Макинрой, «игрок делает хорошо то, что он любит делать».

В этой же связи небезынтересно вспомнить историю появления в «футбольном свете» такого классного нападающего, как форвард киевского «Динамо» Анатолий Бышовец. Заслуженный тренер СССР Николай Фоминых, руководивший футбольной школой «Юного динамовца», где вырос Бышовец, рассказывал по этому поводу следующее: «Что и говорить, поначалу намучились мы с Толей Бышовцем. Его одаренность не вызывала сомнений, а упрямое тяготение к индивидуальной игре раздражало. Сначала мы старались всячески ограничить его, заставляли играть в пае, только в пас… А он гнул свое. Одно время казалось, что этот упрямец никогда не станет настоящим футболистом, и я с трудом сдерживался, чтобы не отчислить его. Останавливало лишь то, что он в самом деле часто забивал голы. Я подумал, что, может быть, все-таки на его стороне правда, может быть, не стоит ломать характер футболиста в угоду распространенным взглядам. Оставили его в покое. Спустя некоторое время он вернулся из Италии, где выступал в составе молодежной сборной страны, с призом лучшего центрального нападающего Европы».

Если же подвести итог, то следует сказать, что вопрос о нежелании Всеволода Боброва «оттягиваться» в оборону относится не к области тактики – тактика Боброва приносила команде прекрасные результаты, – а к сфере нравственности и этики. Играя на Боброва, его товарищи играли на свою команду. И Боброва можно было бы упрекать лишь в том случае, если бы он мнил себя «звездой», стремясь забрать себе все лавры, добытые коллективными усилиями. Однако этого не было и в помине, о чем прекрасно свидетельствует громкая слава всей армейской пятерки нападения. И вспоминая замечательную атакующую игру Всеволода Боброва, нет нужды сетовать на то, что он мало «оттягивался», не любил отнимать у соперников мяч на своей половине поля.

Но зато необходимо всегда помнить и говорить о тех футболистах, о тех хоккеистах, которые играли рядом с Бобровым и без которых он не смог бы стать лидером атак.

Это будет настоящей спортивной справедливостью.

Сам Всеволод Михайлович никогда не забывал, что своей редкостной игровой результативностью обязан товарищам по команде. С громадным, подавляющим большинством из них Всеволод сохранял теплые, дружеские отношения, он не задирал перед ними нос и не кичился забитыми голами или шайбами. Правда, было несколько случаев, когда в раздевалке после матчей Бобров, распаленный, а вернее раскаленный, острым поединком, принимался корить какого-нибудь партнера за то, что, находясь в отличной позиции, не получил от него паса. А однажды сгоряча даже запустил в кого-то бутсой. Однако пыл спадал, страсти успокаивались, и Всеволод вновь превращался в того добродушного, покладистого, отзывчивого и далекого от зазнайства человека, каким все его знали, причем он всегда был способен самокритично извиниться за резкое слово.

А если во время игры он слишком увлекался индивидуальной обводкой, то наставления тренеров весьма быстро приводили Всеволода в чувство, и все становилось на привычные места. Так, в частности, произошло в Уэльсе во время английского турне московских динамовцев в матче с командой «Кардифф-Сити», который советские футболисты выиграли с разгромным счетом 10:1.

Именно потому, что встреча проходила с подавляющим преимуществом динамовцев, Всеволод Бобров, видимо, решил «блеснуть», увлекся и чрезмерно взял игру на себя, оставляя без мяча партнеров, находившихся в более выгодных положениях. Однако тренер Михаил Иосифович Якушин справедливо рассудил, что динамовцам нужна не просто победа, а победа красивая, которая продемонстрировала бы коллективный стиль советского футбола. И в перерыве между таймами осадил Боброва: – Сева, так играть нельзя, надо играть в пас. Рядом открываются Карцев, Соловьев, Бесков – надо с ними играть.

В азарте молодой форвард вскипел: – Сам знаю, как играть. Чего меня учить!

– Тихо, тихо… – Михаил Иосифович, сам прекрасный футболист и хоккеист, отлично понимал, какие страсти бушуют в игроках во время матчей, а потому предпочитал настаивать на своем не диктатом, не громким голосом, а спокойствием и веселой, хитрой – чисто якушинской шуткой.

И действительно, после тренерского внушения Всеволод Бобров начал играть совершенно иначе – в пас с партнерами. Не случайно именно во второй половине игры динамовцы забили соперникам семь из десяти голов.

Таким был Всеволод Бобров в футболе. Но чтобы портрет этого выдающегося спортсмена был истинным, не приукрашенным, нельзя обойти молчанием ту единственную ошибку, которую он совершил на зеленых полях и которая впоследствии, когда Бобров уже работал тренером, пошла ему впрок.

В самом начале 1950 года Всеволод из команды ЦДКА перешел в клуб ВВС, где тренером футболистов был Гайоз Джеджелава. Летчики выступали, можно сказать, средне, во всяком случае, хуже, чем в хоккее с шайбой. Например, в 1951 году заняли четвертое место в чемпионате СССР.

В том же сезоне Гайоз Джеджелава покинул команду и тренером ВВС был назначен Всеволод Бобров – играющим тренером. Таким образом, Бобров теперь нес как бы двойную ответственность за успех коллектива – как руководитель и как лидер атак. Возможно, поэтому он особенно старался, буквально лез из кожи, по привычке стремясь взять игру на себя.

Однако той результативности, которая с легкостью получалась в очень сильной и слаженной армейской пятерке нападения, Бобров добиться никак не мог. И это еще больше подстегивало, распаляло его. Во время игр он без конца кричал партнерам: «Дай! Дай! А-а!», хватал посланные не совсем точно мячи, рвался к воротам, забивал, конечно, но вовсе не так часто, как бывало в ЦДКА. Да и товарищи по команде редко добивались успеха, футбольный коллектив ВВС в начале сезона 1952 года выступал явно неудачно, проиграв несколько встреч подряд, что рассматривалось руководством клуба как ЧП.

И наконец, произошел открытый конфликт – с ершистым, принципиальным Виктором Шуваловым, с которым у Боброва поначалу были трения и в хоккее с шайбой, но который впоследствии вместе с Евгением Бабичем стал самым знаменитым партнером Всеволода Боброва на льду.

Как и в хоккее с шайбой, Виктор Шувалов играл в футбольной команде ВВС в центре нападения, а Всеволод Бобров был левым инсайдом. Но в коллективе не оказалось своего Валентина Николаева, способного быстро оттягиваться в оборону и служить связующим звеном между атакующими и защитными линиями. Этого Бобров не учел и потому постоянно заставлял Шувалова выполнять эту функцию. В итоге, вместо того чтобы находиться на острие атаки, центрфорвард летчиков то и дело возвращался назад, на всякий случай латая прорехи в обороне. Вдобавок Всеволод все время требовал пасовать мяч ему. Ситуации порой возникали даже курьезные: как-то Алексей Анисимов вышел один на один с вратарем противника, но, повинуясь требовательному крику играющего тренера, вместо того, чтобы нанести завершающий удар, «сбросил» мяч маститому партнеру. Однако защитники успели перехватить пас, и атака кончилась бесславно, безрезультатно.

Виктор Шувалов, в 1951 году вошедший в число 33 лучших футболистов страны, не без оснований считал, что одна из причин слабого выступления команды ВВС кроется в «игре на Боброва». И на одном из командных собраний сказал: – Наша команда в основном ищет не ворота противника, чтобы забить в них гол, а ищет Боброва, чтобы передать ему мяч. Отсюда – и поражения…

Видимо, Всеволод Михайлович очень разозлился на Шувалова за то выступление, потому что, как играющий тренер, стал частенько заменять Виктора. Но игра команды от этого лучше не стала, и футболисты принялись коллективно «давить» на Боброва, чтобы он оставил Шувалова в покое. К счастью, Всеволод Михайлович был человеком, не помнящим зла и способным подчиняться голосу разума и здравому смыслу, а не субъективным чувствам обиды или мстительности. Коллективная проработка играющего тренера явно возымела действие. И неоспоримый факт состоит в следующем: в хоккее с шайбой Бобров и Шувалов впоследствии стали такими тесными, неразлучными партнерами и так великолепно дополняли друг друга, что вместе с Евгением Бабичем составили самую прославленную тройку того времени, внеся огромный вклад в первую победу на чемпионате мира.

Этот факт означает, что Всеволод Бобров нашел в себе силы и мужество переступить через обиду, понять справедливость критики Шувалова и осознать совершенную им ошибку. Ошибку не тренера, а игрока, который с чрезмерным азартом, на основе предшествующего опыта понадеялся на свое мастерство, однако не учел изменившихся обстоятельств и отсутствия таких выдающихся партнеров, какие постоянно окружали его в команде ЦДКА.

Впрочем, справедливости ради следует сказать, что неудачная – относительно, конечно! – игра Боброва в команде ВВС в известной мере объяснялась и травмами: как раз в тот период Всеволод перенес две операции коленного сустава. И все-таки даже в эти, далеко не самые лучшие, свои футбольные годы Бобров очень редко уходил с поля без забитого мяча.

Хотя, безусловно, бывали и такие случаи, когда ему вообще не удавалось поразить ворота соперников.

Один из таких особо запомнившихся летчикам случаев произошел в игре с минским «Динамо». К Боброву в тот раз «приставили» низенького – метр с кепкой! – хавбека по фамилии Савось, перед которым тренер поставил задачу, видимо, до предела просто и ясно: ты сам не играй, но пусть и Бобров не играет! И маленький Савось, безмерно польщенный выпавшей ему ролью, решил войти в историю, а потому превзошел самого себя. Конечно, ни о каком футболе «сторож» и думать не думал – он неотступно, шаг в шаг, бегал за Бобровым и был озабочен лишь одним: выбить мяч из ног форварда. Своему партнеру, противнику, в аут, на угловой – это не имело ни малейшего значения. Лишь бы выбить мяч у Боброва! И упорный самолюбивый «шпингалет» все-таки добился своего – не дал Всеволоду забить гол. При этом, к чести сверхбдительного стража, в отличие от иных защитников Савось не применял против форварда запрещенных грубых приемов, не бил его по ногам.

Кстати, точно такой же случай произошел однажды с Бобровым и в Москве на стадионе «Металлург», близ Красной Пресни, где во время матча на Кубок Москвы с командой одного из столичных заводов опеку ведущего нападающего также поручили малоквалифицированному, однако беспредельно упорному и отчаянному пареньку. И снова Бобров не смог забить ни одного мяча в ворота противника.

Однако вполне понятно, что оба случая никакого отношения к футболу не имеют, представляя собой отменные образцы того, что принято называть «антифутболом»[7].

Если же не считать этих двух забавных инцидентов, то можно с уверенностью говорить о том, что Всеволод Бобров был выдающимся футбольным бомбардиром, которого практически не в силах были сдержать защитники.

Но его талант не ограничивался просто особым умением забивать голы.

Всеволод Бобров очень часто, гораздо чаще, чем другие бомбардиры, забивал самые важные, решающие голы.

Именно такой гол он забил в знаменитом матче 1947 года между командами ЦДКА и сталинградским «Трактором».

То был последний календарный матч футбольного сезона, и от его результата зависело, кто станет чемпионом страны – ЦДКА или московское «Динамо». Армейцы, сыграв вничью с тбилисцами, набрали на два очка меньше, чем динамовцы, а потому им нужна была только победа. Но не просто победа, а с определенным счетом, потому что, согласно тогдашнему положению о проведении первенства, при равенстве очков первое место отводилось той команде, у которой было лучшее соотношение мячей.

Соотношение, а не разница мячей!

И армейские футболисты, поделив забитые на пропущенные, быстренько высчитали, что для получения золотых медалей им необходимо обыграть сталинградский «Трактор» со счетом либо 5:0, либо 9:1, либо 13:2. Некоторые остряки отваживались даже продолжать эту арифметическую прогрессию, однако к футбольным результатам она, естественно, уже абсолютно никакого отношения не имела.

Но разумеется, подсчетами занимались не только армейцы, а также их непосредственные конкуренты – динамовцы.

Матч, проходивший в Сталинграде, вызвал немыслимый ажиотаж. В 1947 году еще не было радиорелейных линий, позволявших транслировать радиорепортаж из города на Волге в столицу. Однако тогдашний, председатель Центрального совета общества «Динамо» Мильштейн добился разрешения использовать для этой цели правительственную связь, и в Сталинград прибыл лучший радиокомментатор того времени Вадим Синявский. На трибунах маленького стадиончика сталинградского тракторного завода творилось нечто невообразимое, не говоря уже о том, что среди зрителей оказалось необычайно много москвичей, в том числе спортивных деятелей, прибывших инспектировать матч.

А в эти же самые часы на столичном стадионе «Динамо» тоже можно было увидеть необычную картину: пустое поле, ворота без сеток, а на трибунах – несколько тысяч болельщиков. Это любители футбола, узнав о предстоящей трансляции матча, собрались на стадионе, чтобы коллективно послушать радиорепортаж Синявского из Сталинграда.

Игра была необычайно нервная, напряженная. В первом тайме капитан армейцев Григорий Федотов, угадавший «решку», выбрал для своей команды ворота против солнца и против ветра, предпочитая оставить более легкие условия для заключительной стадии матча. И действительно, поначалу казалось, что план армейцев удался: на перерыв команды ушли со счетом 2:0 в пользу ЦДКА. Однако дальнейшие события складывались драматически: футболисты «Трактора» сопротивлялись отчаянно, минула уже ровно половина второго тайма, а на табло значился прежний счет.

Страсти нарастали с угрожающей быстротой. И когда на 23-й минуте Валентину Николаеву удалось забить третий гол, это вовсе не означало, что победа в чемпионате армейцам гарантирована. Вадим Синявский, устроившийся в специально сооруженном для него деревянном «скворечнике», не умолкал ни на одну секунду. Судья Николай Латышев, выражаясь стандартным языком радио и телекомментаторов, «то и дело посматривал на секундомер», приближавший динамовцев к золотым медалям.

Но тут был забит четвертый гол.

Волнения достигли кульминационной точки. Все понимали, что армейцы теперь должны забить и пятый – умрут здесь, на поле, но забьют. И действительно, вскоре Всеволод Бобров – опять Бобров! – поставил победную точку, провел в ворота сталинградцев последний, решающий мяч.

И тут все внимание зрителей сфокусировалось на армейских защитниках, потому что сталинградцы отчаянно устремились в атаку, а один-единственный гол, забитый хозяевами поля, мог бы перечеркнуть пять мячей, забитых армейцами, и вывести в чемпионы динамовцев. Сталинградцы очень спешили, их вратарь Василий Ермасов, не дожидаясь, пока мальчишки подадут мяч из-за лицевой линии, сам бегал за ним. А москвичи, наоборот, откровенно играли «на отбой», тянули время.

Труднее всех в эти минуты пришлось защитнику ЦДКА Анатолию Портнову. Психологически он оказался в чрезвычайно сложном положении, поскольку практически весь сезон играл в армейском дубле. Встреча в Сталинграде была для Портнова всего лишь вторым матчем за основной состав (внезапно заболел правый защитник армейцев Виктор Чистохвалов), и в случае победы ЦДКА он все равно не получил бы золотую медаль: для этого полагалось сыграть в основном составе по меньшей мере половину игр чемпионата. И кто-то пустил нехороший слух, будто правый защитник армейцев Анатолий Портнов в матче со сталинградским «Трактором» является «ключевым игроком», держит «в ногах» судьбу встречи, а заодно и чемпионских медалей. Достаточно, мол, Портнову один-единственный раз ошибиться – ну, скажем, «снести» нападающего в штрафной площадке, за что назначают пенальти, – и золотые медали окажутся у «Динамо».

Между тем ошибиться на футбольном поле может каждый. Спустя ровно год после матча в Сталинграде в таком же напряженном поединке, решавшем судьбу золотых чемпионских медалей, катастрофически ошибся лучший армейский защитник Иван Кочетков, забивший мяч в свои ворота… Однако в силу сложившихся обстоятельств ошибка Анатолия Портнова несправедливо могла быть истолкована совершенно иначе – как умышленная, и это бросило бы тень не только на его имя, но и на весь сталинградский матч, на весь советский футбол.

Ситуация, в которой оказался Анатолий Портнов, действительно была не простой. Но, к счастью, его игра обошлась без ошибок, и матч закончился со счетом 5:0 в пользу ЦДКА. У динамовцев соотношение забитых и пропущенных мячей было 3,80, а у армейцев оно оказалось лучше – 3,81. Одна сотая, всего лишь одна сотая (!) решила судьбу чемпионских медалей в сезоне 1947 года.

Впрочем, кое-кто произвел еще более точные расчеты и пришел к выводу, что динамовцы проиграли армейцам по соотношению мячей 12 тысячных – 0,012. А дотошный Михаил Якушин пошел еще глубже и вывел такой итог: «Динамо» отстало от ЦДКА всего лишь на ноль целых 125 десятитысячных – поистине мизерная разница!

Но с тех пор этот странный показатель, внесший столько путаницы и требовавший от армейцев забить пять мячей, чтобы завладеть чемпионскими медалями, а от сталинградцев – ответить всего лишь одним, чтобы отдать эти медали команде «Динамо», был упразднен. Его заменили на более объективный критерий – на разницу забитых и пропущенных мячей.

О другом «золотом» голе, забитом Всеволодом Бобровым ровно год спустя – в решающем матче за первое место между командами ЦДКА и «Динамо», хорошо известно. За четыре минуты до конца матча, в котором так опростоволосился Иван Кочетков, счет был 2:2, что вполне устраивало динамовцев. Но во время одной из последних атак Вячеслав Соловьев получил возможность ударить по воротам – довольно обычная ситуация, часто возникающая в каждом матче. Однако в такой ситуации партнеры, как правило, ведут себя инертно, всего лишь наблюдая за ударом. А Всеволод Бобров всегда поступал иначе: он неизменно мчался к воротам вслед за чужим ударом в расчете на добивание. В девяноста девяти случаях из ста этот стремительный рывок оказывался безрезультатным: мяч либо покидал пределы поля, либо его ловили вратари. Но в одном случае из ста Бобров все-таки добивался успеха. Так, например, произошло на стадионе «Ниниен – Парк» в Кардиффе, когда Всеволод, пользуясь английскими футбольными правилами, вместе с мячом затолкнул в ворота потерявшего равновесие голкипера. И так произошло во время матча за чемпионские медали на московском стадионе «Динамо».

Когда Вячеслав Соловьев ударил по воротам динамовцев, Бобров, верный своему правилу, тут же устремился вперед, во вратарскую площадку. И стоило Алексею Хомичу чуть-чуть ошибиться – собственно, голкипер не ошибся, он бросился за мячом, но не достал его, мяч попал в основание стойки и отскочил в поле, – как откуда ни возьмись появился Всеволод Бобров и направил мяч в ворота. Впрочем, если быть скрупулезно точным, Алексей Хомич уже успел вскочить с земли и занять место в правом углу ворот. Более того, рядом с ним, прикрывая створ, тут же выстроились несколько динамовских защитников. Возникла жуткая паника, образовалась свалка игроков. И возможно, окажись на месте Всеволода другой футболист – ниже классом, – он сильно ударил бы в проем ворог и угодил бы в кого-нибудь из защитников. Однако Бобров все видел, даже в этот кульминационный момент матча он не потерял самообладания, и не сильно, но очень точно, снайперски, «щечкой» направил мяч в полуметровую щель между Хомичем и штангой[8].

– Бобров – «золотая нога»! – надрывался в микрофон Вадим Синявский.

Зрители, прорвав оцепление милиции, хлынули на поле и на руках унесли армейских футболистов. На Всеволоде в клочья порвали майку – это был поистине латиноамериканский болельщицкий восторг.

Да, Всеволод Бобров славился особым, исключительным умением забивать решающие голы. Однако это искусство относилось уже не к области футбольной техники, а, скорее, к силе духа, к спортивному мужеству, к умению в самый ответственный момент взять на себя инициативу, повести товарищей вперед.

И несомненно, самым ярким проявлением этого неукротимого бойцовского духа, которым отличался Всеволод Бобров, его лидерских качеств стал матч со сборной командой Югославии на Олимпийских играх 1952 года в Хельсинки. Советские футболисты за двадцать минут до финального свистка проигрывали ту встречу с катастрофическим, разгромным счетом 1:5. Однако благодаря поистине героическому порыву Всеволода Боброва, который повел за собой в атаку товарищей и сам забил три мяча, окончательный результат того матча оказался ничейным – 5:5. Но прежде чем рассказать обо всех обстоятельствах вошедшего в мировую футбольную историю драматического поединка в Хельсинки-52, необходимо вспомнить о том, как создавалась первая олимпийская сборная.

Старшим тренером сборной олимпийской команды назначили Бориса Андреевича Аркадьева.

Сыновья одного из ведущих актеров петербургского Нового драматического театра (театра, организованного русской актрисой Верой Комиссаржевской) Андрея Аркадьева – Борис и Виталий – родились и выросли на берегах Невы, на Васильевском острове. Но высшее физкультурное образование братья получили в Москве, в Инфизкульте, после чего их пригласили работать преподавателями физической подготовки в Военную академию имени М. В. Фрунзе. В шеренгах слушателей перед Борисом и Виталием Аркадьевыми стояли такие известные советские полководцы, как будущий министр обороны СССР, Маршал Советского Союза А. А. Гречко и будущий Главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов. Высокие, стройные, выносливые, братья Аркадьевы отличались огромной трудоспособностью.

Когда в результате несчастного случая Виталий получил тяжелую травму головы, Борис почти в течение целого года умудрялся работать в Академии имени Фрунзе за двоих.

Позднее оба брата выступали за футбольную команду московского завода «Серп и молот». Хорошо подготовленные физически, они много трудились на поле, однако не блистали отточенной техникой, часто посылали мячи «свечой» или «зажигалкой», не владея в совершенстве искусством точного пласированного удара. Все это время Борис и Виталий Аркадьевы жили на территории Московского инфизкульта, их маленькая комната вечно служила раздевалкой для футболистов, потому что футболу Аркадьевы и их друзья посвящали значительную долю своего свободного времени.

Затем их спортивные пути разошлись: Виталий посвятил себя фехтованию, а Борис – футболу. Он играл в команде «Металлург», ню вскоре полностью перешел на тренерскую работу. С именем Бориса Андреевича Аркадьева связаны небывалые взлеты команд «Динамо» и ЦДКА, в обоих коллективах тренеру удавалось не только подобрать изумительный ансамбль игроков, но также разработать новые тактические варианты игры, приносившие ошеломляющий успех. Только питомцы Бориса Андреевича могли проводить поистине уникальные сложнейшие тренировочные занятия, которые назывались «игра с тенью»: все одиннадцать армейцев комбинационно, в пас играли против… пустого пространства, силой своего воображения представляя себе возможные действия несуществующего противника и стремясь обыграть его. Аркадьев – человек очень высокой культуры. На спортивные сборы он неизменно брал с собой чемоданчик книг, среди которых обязательно были томики стихов Ахматовой и Блока, а также этюдник с красками. Этот футбольный тренер был неплохим пейзажистом, его акварели украшали не только стены в квартире Аркадьевых на площади Маяковского в Москве (флигель гостиницы «Пекин», выходящий окнами на Садовую), но также пользовались большим успехом у его друзей – профессиональных художников.

И конечно, Борис Андреевич всеми своими тренерскими силами стремился приобщить к искусству своих подопечных, считая, что общая культура необходима истинному спортсмену. Правда, было бы преувеличением утверждать, что его усилия увенчались полным успехом, поскольку художественные музеи, куда тренер в обязательном порядке водил на экскурсии футболистов, многих питомцев Аркадьева клонили в сон. Однако ленинградские Эрмитаж и Русский музей в результате многократных посещений (экскурсии сопутствовали каждому матчу в Ленинграде!) запомнились футбольным воспитанникам Бориса Андреевича столь же отчетливо, как самые знаменитые игровые ситуации, в результате которых были забиты самые памятные голы.

А во время сухумских предсезонных сборов Аркадьев неизменно водил футболистов на гору Чернявского – любоваться закатом солнца. Эти восхождения среди зарослей цветущей мимозы тренер рассматривал как совмещение физической подготовки с эстетическим воспитанием спортсменов.

После того как Борис Андреевич начал тренировать команду ЦДКА и быстро добился значительных успехов, ему настойчиво советовали стать кадровым офицером, сразу предлагая воинское звание полковника. Однако Аркадьев постоянно отказывался, мотивируя это чисто тренерскими соображениями. Пока он являлся человеком штатским, он был вправе держаться на равных с генералами и маршалами, которые патронировали армейскую команду. Но как только он наденет военную форму, это равноправие, естественно, кончится. Он не сможет называть военачальников по именам-отчествам, ему придется, как и положено в армии, выполнять приказы, а это, по мнению Аркадьева, стеснило бы его творческую свободу.

Когда в поле зрения Бориса Андреевича возник новый игрок – Всеволод Бобров, Аркадьев сразу угадал в нем ярчайший спортивный талант. Но помимо этого – почувствовал доброго, хорошего человека, что для Аркадьева было чрезвычайно важно. Спустя почти четыре десятилетия с тех пор, как тренер увидел Боброва, Борис Андреевич все еще продолжает восхищенно говорить: – Хороший человечек был Всеволод… Своим характером. Если бы великолепные игроки возникали на таком человеческом материале, как Бобров, это было бы прекрасно! Обычно чемпионский характер – это плохой характер… Я любил Боброва больше других. Но в моем общении с остальными игроками это не проявлялось.

Аркадьев увидел в Боброве спортивного гения и постоянно изумлялся тому, с какой легкостью Всеволод усваивает самые различные технические приемы в совершенно непохожих друг на друга видах спорта. Например, впервые взяв в руки теннисную ракетку, Бобров тут же начинал играть так, что на равных сражался с мастерами спорта по теннису Иваном Новиковым и Зденом Зигмундом, которые переквалифицировались в хоккеистов. Подошел к столу для пинг-понга – и тут же обыграл всех. О биллиарде и говорить не приходится! В шахматы Всеволод Бобров играл очень и очень неплохо. Пытаясь сформулировать эти особенности Боброва на языке спортивной науки, Аркадьев пришел к обобщающему выводу, что Всеволод гораздо в меньшие сроки, чем другие, достигал игровых успехов, быстро усваивал новые технические приемы и великолепно владел искусством имитации. Боброву достаточно было всего один раз увидеть новый прием, новый финт, как он тут же в точности повторял его[9].

Безусловно, это особый дар, столь же непонятный для обычного, нормального человека, как, например, искусство звукоподражания, пародирования голосов, которым некоторые люди одарены от природы и с легкостью могут сделать то, чего другие не в силах добиться даже при беспощадной тренировке.

Кроме того, Борис Андреевич воспринял Боброва как уникального форварда, постоянно нацеленного на ворота, и сразу понял: как бы ни был силен Всеволод в различных футбольных ипостасях, именно это его «голевое» свойство является самым замечательным, непревзойденным.

Аркадьев считался одним из самых твердых и последовательных сторонников коллективной, комбинационной игры, о чем красноречиво свидетельствует изобретенная им в московском «Динамо» тактика «блуждающих форвардов», основанная, на непрерывном взаимодействии футболистов. Именно Аркадьеву в значительной степени принадлежит честь формирования советского коллективного стиля футбола – знаменитая армейская пятерка нападения вобрала в себя лучшие черты этого стиля. Однако Борис Андреевич благодаря широте своих знаний и культурному кругозору был далек от утилитарного, формального, «колхозного» понимания коллективизма, при котором все форварды должны трудиться на поле одинаково. И осознав, что именно атака на ворота является сильнейшим качеством Всеволода Боброва, поняв, сколь ценно это качество и сколько пользы оно может принести команде, Аркадьев в свойственной ему лаконичной манере так сформулировал тактику игры армейцев с учетом особенностей бобровского рывка и бобровского удара: «Суть коллективной игры, когда на поле находится Всеволод Бобров, должна сводиться к тому, чтобы предоставить Боброву как можно больше попыток прорваться к воротам».

Иными словами, Борис Андреевич не стал «ломать» нового игрока, втискивать его в рамки сложившегося командного стиля, а смело пошел на то, чтобы трансформировать тактику армейцев «в угоду» Всеволоду Боброву, твердо считая, что это принесет успех всей команде.

И тренер не ошибся в своих прогнозах. Результаты были великолепными: три года подряд – с 1946-го по 1948-й включительно – армейцы становились чемпионами страны, а игра всей «великолепной пятерки» ЦДКА, «работавшей» на Боброва, вошла в историю футбола.

Отношения между Аркадьевым и Бобровым были несколько необычными для тренера и футболиста. Они основывались на глубочайшем уважении, причем тренер, необычайно ценя Всеволода как игрока и как личность, признавал за Бобровым право последнего слова, никогда на него не давил, полностью доверяя интуиции и спортивному гению своего подопечного. А Бобров, со своей стороны, необычайно ценил советы Аркадьева и всей душой воспринял его тактическую идею «сдвоенного центра».

В 1949 году армейский коллектив начал постепенно сдавать свои позиции. Причин этому много. В какой-то мере сказались уход из спорта Григория Ивановича Федотова, бесконечные травмы Всеволода Боброва… Но возможно, главное все-таки в другом. Как показывает футбольная история, в каждом, даже очень сильном клубе, который долго играет одним и тем же составом, постепенно накапливается своего рода усталость. Не физическая – ее можно снять на ежегодных предсезонных сборах, а психологическая, которую устранить труднее. А она несомненно является одним из факторов, сопутствующих очень длительным, многолетним совместным играм и тренировкам, когда всем все про всех известно.

Все аналогии носят условный, относительный характер. Но все-таки в данном случае напрашивается сравнение с той проблемой, которая возникла перед космонавтикой в период сверхдлительных космических полетов. На земле – все космонавты друзья. Но как сформировать экипаж по принципу психологической совместимости, чтобы и в космосе, в ограниченном объеме орбитальной станции, спустя полгода между людьми сохранились бы прежние земные отношения?

Но так или иначе, а команда ЦДКА начала играть слабее. В ней появилось очень много маститых футболистов, для которых наставления и советы тренера уже не были откровениями и казались по меньшей мере скучными. Интеллигентность Аркадьева начала «спотыкаться» о своеобразный и весьма независимый характер Ивана Кочеткова – игрока незаурядного, яркого, талантливого, лучшего советского центрального защитника того времени, однако чрезмерно ленивого на тренировках. Борис Андреевич старался не делать замечаний Григорию Федотову, Всеволоду Боброву, Владимиру Никанорову: если первый в случае несогласия просто отмалчивался, то двое последних могли возразить и пуститься в горячий спор. На установках перед играми, объявляя состав, Аркадьев обычно говорил Боброву: «Всеволод, а вы играйте так же, как в прошлый раз». И все! Когда Бобров был в форме, не травмирован, Борис Андреевич отлично знал, что понукать его к более активной игре не следует, Всеволод наверняка будет действовать в полную силу, что называется, «выложится» до конца.

Но в 1949 году и команда ЦДКА стала выступать хуже и Боброва замучили травмы. Всеволод глубоко переживал спад в игре, однако самолюбие не позволяло ему быть более внимательным к словам тренера, который, естественно, стал чаще делать Боброву замечания. Отношения между ними постепенно накалились. И когда Всеволода пригласили перейти в клуб ВВС, оба восприняли это с облегчением, в равной мере считая, что им пора расстаться.

Трудно сказать, какие мысли одолевали в то время Боброва. Но что касается Аркадьева, то он был абсолютно убежден, что Всеволод, как говорится, уже «сошел», – сколь это ни грустно, сколь ни печально, но травмы больше не дадут ему играть по-настоящему, вынудят Боброва в расцвете лет расстаться с футболом.

Да, именно так думал Борис Андреевич Аркадьев.

Между тем после годичного спада дела в команде ЦДКА начали поправляться. Однако, отдавая должное педагогическому таланту. Аркадьева, надо все же признать, что в этом была заслуга не столько тренера, сколько партийной организации армейского футбольно-хоккейного коллектива, которую к тому времени возглавлял Юрий Александрович Нырков.

Нырков родился в Вышнем Волочке в семье прораба, кочевавшего по различным стройкам, и поэтому в детстве сменил немало адресов, пока семья не поселилась в столице. И как страстный поклонник футбола, уже в двенадцатилетнем возрасте начал заниматься в секции на стадионе Юных пионеров, пройдя жесточайший конкурс, в котором участвовали многие и многие тысячи московских мальчишек. А уже через год, в 1937-м, высокого быстрого Юру Ныркова включили в состав юношеской команды Москвы для участия в… международном матче со сборной басков.

Эту команду составили из испанских детей, вырванных из рук фашистского диктатора Франко и гостеприимно принятых в Советском Союзе. В ней, кстати, играл и Августин Гомес, впоследствии один из широко известных советских футболистов.

Увы, перед самой игрой Юра Нырков случайно обварил ногу кипятком. И хотя, ожог был очень сильным, а боль почти нестерпимой, он со слезами на глазах – не от боли, а от обиды – умолял тренеров все-таки допустить его к игре.

Ныркова выпустили на поле во втором тайме. И таким образом, он все-таки стал участником первого детского международного матча в Москве. Эта встреча состоялась на Центральном стадионе «Динамо» (перед игрой московских команд «Спартак» и «Динамо») на поле несколько уменьшенных размеров, с сокращенными до 30 минут таймами.

В годы войны Юрий Нырков сражался на фронте и встретил победу в поверженном фашистском Берлине. А вскоре вновь начал играть в футбол: сначала – за батальон, потом – за дивизию, затем – в сборной корпуса. И наконец, стал капитаном сборной армейской команды, которая в 1946 году выиграла первый Кубок по футболу Группы советских войск в Германии.

В том же году в Группу войск приехал Анатолий Тарасов, формировавший футбольный коллектив ВВС, увидел Ныркова в игре и тут же пригласил его к себе. Однако Юрий Александрович отказался. Но когда такое же предложение, подкрепленное строгой телеграммой из Министерства обороны, последовало от Бориса Андреевича Аркадьева, Нырков не стал упрямиться – перешел в команду ЦДКА.

И здесь ему начало катастрофически не везти. Во-первых, прибыл он в ЦДКА с ожоговой травмой и не сразу смог приступить к тренировкам. Во-вторых, в 1947 году, играя за дубль, Нырков получил повреждение коленного сустава, «заработав» бурсит, из-за чего пришлось делать откачку жидкости из опухшего колена. Юрий Александрович уже подумал о том, что наступил конец его спортивной карьеры, однако за зиму футболиста все-таки подлечили, и в 1948 году Нырков снова стал выступать за армейский дубль, причем почти на каждый матч Аркадьев брал этого защитника запасным. Однако в игру за основной состав Нырков вступил только в первой встрече второго круга, когда в матче с тбилисским «Динамо» получил травму Анатолий Портнов. Но зато Юрий Александрович сразу заиграл так, что в том же сезоне был признан лучшим левым защитником страны и вошел в состав сборной СССР.

Казалось, все идет прекрасно. Но судьба уготовила ему еще одно испытание. В конце 1948 года Нырков простудился, получил остеомиелит челюсти, а также осложнение на почки. Ни о каких тренировках даже думать не приходилось: четыре месяца он пролежал в госпитале, и его окончательно зачислили в разряд неудачников. Возможно, любого другого такой неумолимый ряд неудач выбил бы из равновесия. Однако бывший фронтовик, боевой офицер сумел и на этот раз оказаться на высоте положения. Выйдя на газон стадиона только в мае, он опять догнал своих товарищей и снова вошел в основной состав команды ЦДКА. В этой связи небезынтересно упомянуть о том, что Нырков до преклонных лет сохранил привязанность к футболу и в возрасте шестидесяти лет продолжал каждое воскресенье – летом и зимой! – принимать участие в товарищеских матчах, которые любители спорта устраивают в Сокольниках.

Безусловно, то мужество, с каким Юрий Александрович Нырков преодолевал все неудачи, и его боевые заслуги создали этому человеку особый авторитет в команде, и товарищи единодушно избрали его секретарем партийной организации.

Сначала парторганизация в ЦДКА была малочисленной – всего пять коммунистов. Но вскоре она значительно окрепла и начала все более и более активно влиять на нравственный и психологический климат в команде. Все дисциплинарные вопросы стали решать коллективно. Очень резко, откровенно поговорили с Иваном Кочетковым, крепко отругав его за небрежное отношение к тренировкам. Иван сперва пытался по привычке отмахнуться от разговора, но увидев обступивших его Ныркова, могучего Никанорова, Николаева, присмирел. Речь шла об интересах команды в целом, это очень хорошо понимали игроки, а потому полностью поддерживали Ныркова. И хотя недели две Кочетков дулся на весь свет, потом, он, видимо, осознал справедливость критики и заметно подтянулся.

А круто «прижать» норовистого Кочеткова означало одновременно подействовать и на других нарушителей дисциплины, режима. В команде почувствовали твердую руку. Все как-то разом подтянулись, футболисты стали тренироваться и играть собраннее. Борис Андреевич Аркадьев был чрезвычайно доволен: будучи по натуре человеком мягким, по сути дела, не умея наказывать, он теперь целиком и полностью сосредоточился на вопросах футбольной тактики и техники, а также той аркадьевской педагогики, которая давала прекрасные плоды при воспитании сознательных спортсменов и буксовала в тех случаях, когда перед Аркадьевым оказывались нарушители дисциплины.

В итоге турнирное положение армейцев быстро улучшилось, в 1951 году футболисты ЦДКА вновь стали чемпионами. И поэтому вполне естественно, что сформировать первую в истории советского футбола олимпийскую сборную команду поручили именно Борису Андреевичу Аркадьеву.

А парторгом олимпийской сборной товарищи опять-таки единодушно избрали Юрия Александровича Ныркова, человека спокойного и мужественного, справедливого и очень душевного.

Никакого опыта участия в крупных международных турнирах у советских футболистов в то время не было. Как составить сборную? Какие игроки предпочтительнее? Какую тактику избрать? Чем отличается длительная, поистине марафонская дистанция олимпийских состязаний от обычных товарищеских международных матчей?

Вопросов такого рода возникало неисчислимое множество. Хотя на Олимпийские Игры 1948 года в Лондон выезжала большая группа советских тренеров во главе с начальником физподготовки Советской Армии генералом Глебом Владимировичем Баклановым, в прошлом выдающимся гимнастом, и хотя специалисты привезли с собой немало ценных наблюдений, сказывалось отсутствие практического опыта.

Известно, что тренер бразильской сборной Винсенте Феола, по прозвищу Гордо, что в переводе с испанского означает толстяк, который привел свою команду к победе на мировом шведском чемпионате 1958. года, готовясь к лондонскому чемпионату 1966 года, имел в своем распоряжении четыреста кандидатов в сборную. Из них на первом этапе от отобрал 44 игрока. Однако на вопрос о том, какую самую трудную проблему пришлось ему решать, Феола, не колеблясь, ответил: – Из этих сорока четырех футболистов отобрать двадцать два!

Безусловно, Борис Андреевич Аркадьев не располагал четырьмя сотнями молодцов, способных поспорить за место в сборной команде. Но можно с уверенностью говорить о том, что самая трудная проблема Феолы стояла и перед советским тренером: в поисках наиболее рационального состава он перепробовал в тренировочных играх множество футболистов из разных команд.

Аркадьев относился к предстоящим Олимпийским играм как к главному делу своей жизни: он считал, что настал его звездный час. Конечно, как человек трезво мыслящий, реально оценивавший возможности, Борис Андреевич не был абсолютно уверен в победе. Но он рассматривал предстоящую первую для советских спортсменов олимпиаду, как своего рода поприще для максимального творческого самовыражения. Многие месяцы Аркадьев жил в состоянии огромного подъема, нервного напряжения, его обуревали надежды и замыслы.

И как частенько бывает в жизни, он перемудрил.

Создав костяк команды в основном из армейцев и динамовцев, разделявших принципы его тактического мышления, Борис Андреевич все же не был удовлетворен. Он чувствовал, что в этой команде чего-то не хватает. Да и объективно сборная не блистала. Весной 1952 года во время тренировочных сборов на Черноморском побережье Кавказа она провела контрольный матч в Сочи с московскими торпедовцами, и эта игра, на которой присутствовали спортивные руководители, показала, что сборная Аркадьева, по сути дела, не превосходит обычную клубную команду.

Тем не менее ни один игрок, приглашенный Борисом Андреевичем в сборную, не вызывал у него сомнений. А вот все вместе они, как считал сам тренер, не являлись тем совершенным футбольным ансамблем, о создании которого он мечтал. Порой в памяти Бориса Андреевича мимолетно всплывал образ Всеволода Боброва – не как реальная фигура, не как игрок, способный претендовать на место в сборной, а как символ, как тот хранитель священного огня победы, которого, по мнению Аркадьева, недоставало олимпийской сборной.

А Всеволод Бобров в это время был играющим тренером ВВС, его команда не слишком-то блистала на футбольных полях, игра у летчиков не очень ладилась. Потому-то Аркадьев, полностью поглощенный мыслями о предстоящих Олимпийских играх, думал только о былом, о бывшем Боброве – об игроке своей мечты, о великом игроке, который по нелепому стечению обстоятельств вынужден был преждевременно сдать в архив свою футбольную гениальность.

И действительно, когда кончался хоккейный сезон, Всеволод начинал ощущать какое-то непривычное прозябание, потому что впервые за годы, проведенные в большом спорте, не мог добиться того, чего хотел. Он всегда очень ревностно относился к своему спортивному престижу, обладал ярко выраженным чемпионским характером, и такой характер заставлял его постоянно блистать, отличаться в чем-то – не только в футболе или хоккее, но, как уже говорилось, в пинг-понге, в теннисе, биллиарде – во всем, за что ни возьмись. Даже на тренировках Всеволод не мог позволить себе делать упражнения, играть, бить мяч или бросать шайбу просто так, не по-бобровски. С того момента, как Бобров надевал спортивную форму, он начинал чрезвычайно щепетильно относиться к своему престижу, к тому, что о нем могут подумать. И вдруг он перестал блистать в главном – в футболе…

Как раз в тот период ему однажды позвонила по телефону из Свердловска чемпионка мира по скоростному бегу на коньках Римма Жукова. Между делом она обмолвилась в разговоре, что на Урале очень любят печь пироги.

– Какие пироги? Что за пироги? – спросил Всеволод.

– Сладкие…

Несколько секунд Москва молчала. Потом Бобров в совершенно необычной для себя манере сказал:

– А вот у меня пироги не сладкие…

Но весной 1952 года во время предсезонных сборов на Черноморском побережье Кавказа все в жизни Всеволода Боброва круто изменилось.

В то время настоящей спортивной базы для предсезонных тренировок у советских футболистов не было. Из года в год примерно в середине марта, когда заканчивался хоккейный сезон, все команды отправлялись на юг, в район Сочи, Сухуми, иногда в Тбилиси. Там уже распускались цветы и листья на деревьях, однако поляны для игры в мяч все еще были влажными, игрокам приходилось, что называется, месить бутсами грязь. На сочинском стадиончике одновременно тренировались несколько команд, здесь устанавливали не двое ворот, а порою сразу шесть, потому что гоняли мяч поперек поля, разбитого на узкие секторы. Так же поступали и на летном поле небольшого аэродрома, принимавшего самолеты местных авиалиний. Его территория давным-давно застроена многоэтажными домами. Но в начале пятидесятых годов этот небольшой аэродромчик в горной теснине на берегу реки Сочинки тоже превращался в тренировочное футбольное поле. И хотя, конечно же, предсезонная тренировка, насыщенная кроссами и атлетическими занятиями, приносила свои плоды, в техническом и тактическом отношении она давала футболистам не очень много. И это, кстати, явилось одной из веских причин, не позволивших сборной команде СССР по футболу по-настоящему подготовиться к Олимпийским играм 1952 года в Хельсинки.

Но так или иначе, а весной первого для советских спортсменов олимпийского года все команды, и в том числе сборная, выехали на Черноморское побережье Кавказа. Будущие олимпийцы обосновались в Леселидзе. Там Борис Андреевич продолжал отбор игроков, регулярно устраивая тренировочные матчи, поскольку на каждое вакантное место в олимпийской сборной по-прежнему претендовали минимум по три футболиста.

И становилось все более очевидным, что в игре сборной нет чемпионского духа, задора, что в команде отсутствует ярко выраженный лидер атак.

Но как раз в это время Аркадьев увидел в одной из игр Всеволода Боброва – и словно прозрел! Бобров был, если позволительно так сказать, его «первой любовью», и былые чувства вновь нахлынули на тренера. Да иначе и быть не могло. В конце концов, оба они были глубоко порядочными людьми, в 1949 году они разошлись достойно, по-доброму, не составляя перечня взаимных обид и не устраивая дележа спортивной славы. Поэтому в 1952 году мгновенно были забыты прошлые размолвки, Аркадьев немедленно и с радостью включил Боброва в состав олимпийской команды.

Это был, пожалуй, единственный случай в истории нашего футбола – да и хоккея, – когда старший тренер сборной сумел переступить через сложные отношения с игроком, добровольно признать свою ошибку и, не помня зла, вновь призвать этого игрока под знамена сборной.

Несомненно, это делает честь педагогическому таланту, непредвзятости, объективности Бориса Андреевича Аркадьева.

Но к сожалению, в период подготовки к Олимпийским играм 1952 года и непосредственно во время их проведения этот замечательный тренер все-таки излишне увлекся экспериментированием, что в конечном итоге отрицательно сказалось на выступлении советской сборной.

Заключительный этап предолимпийских тренировок футболистов проходил на спортивной подмосковной базе близ станции Челюскинская. Все олимпийцы занимались очень напряженно, сознательно. Ни старший тренер Борис Андреевич Аркадьев, ни тогдашний начальник Управления футбола Сергей Александрович Савин, постоянно живший на сборах в Челюскинской, не могут припомнить ни одного случая нарушения дисциплины или режима. Часто к спортсменам приезжали руководители ЦК ВЛКСМ, именно в тот период и зародилось комсомольское шефство над олимпийцами.

Футболистам были созданы все условия для тренировок и отдыха: удобная спортбаза, возможность культурного досуга. Активно подключились к подготовке олимпийцев и представители зарождавшейся советской спортивной медицины, а также медики других специализаций. В частности, одного из форвардов даже возили к гипнотизеру, чтобы сделать его посмелее в атаках. Впоследствии этот игрок стал известен своим жестким характером – видимо, сеанс гипноза помог.

И наконец Олимпийские игры приблизились вплотную. Советские футболисты отправлялись на них с хорошим настроением, твердо рассчитывая занять в олимпийском турнире достойное место.

Однако именно в этот момент началось нечто несуразное.

В спортивных мемуарах уже не раз отмечалось, что в первые послевоенные годы существовало неоправданное и неприемлемое для спорта положение, при котором команды, участвовавшие в международных встречах, должны были дать обязательство во что бы то ни стало одержать победу. Спорт есть спорт, и существует огромная разница между заверениями в том, что игроки приложат максимум сил для победы, и в том, что они наверняка победят. Первое желательно и даже необходимо, поскольку свидетельствует о волевом настрое спортсменов. Но что касается письменного обязательства занять первое место, то оно могло привести лишь к чрезмерной нервозности и скованности.

Между тем, когда по пути в олимпийский Хельсинки футболисты на несколько дней остановились в Ленинграде, их собрали в гостинице «Астория», в «двойном люксе», где жил руководитель футбольной делегации, и предложили подписать письмо с торжественным обещанием стать чемпионами Олимпиады. Спортсмены буквально вытаращили глаза от удивления. А потом дружно заявили: будем «выкладываться», как говорится, «костьми ляжем», но дать торжественное обещание… Половина команды наотрез отказалась подписать такое письмо, и не нашлось сил, способных заставить футболистов сделать это.

Однако то необычное собрание перед отъездом на Олимпийские игры, созванное по инициативе некоторых чересчур энергичных молодых руководителей того времени, взбудоражило команду, и на протяжении нескольких дней Юрию Ныркову приходилось успокаивать возмущенных ребят.

А потом был олимпийский турнир и тот исторический матч с командой Югославии, где советская сборная за двадцать минут до конца проигрывала со счетом 1:5.

О том, как проходила концовка того матча, хорошо – лучше не скажешь! – написал его участник Игорь Нетто в своей книге «Это футбол».

«Не сговариваясь, но каким-то шестым чувством ощутив настроение каждого, мы, – пишет Игорь Нетто, – заиграли на пределе своих возможностей. Так заиграл каждый. Однако острием, вершиной этого волевого взлета был, бесспорно, Всеволод Бобров. Атака следовала за атакой, и неизменно в центре ее оказывался Бобров. Словно не существовало для него в эти минуты опасности резкого столкновения, словно он не намерен был считаться с тем, что ему хотят, пытаются помешать два, а то и три игрока обороны. При каждой передаче в штрафную площадку он оказывался в самом опасном месте. Гол, который он забил «щечкой», вырвавшись вперед, забил под острым углом, послав неотразимый мяч под штангу, до сих пор у меня в памяти. Это был образец непревзойденного мастерства… Счет стал уже 3:5… И снова Всеволод Бобров впереди. Вот я вижу, как он врывается в штрафную площадку, туда, где создалась невообразимая сутолока. А вот он, получив мяч, обводит одного, другого, и уже бросается ему в ноги, пытаясь перехватить мяч, вратарь Беара… Счет уже 4:5!.. Все заметнее, что наши соперники уже не верят в свою победу. И у них есть все основания для этого. Мой партнер по полузащите Александр Петров, вырвавшись вперед, головой забивает пятый гол!» Три из пяти мячей забил в том матче Всеволод Бобров. Еще один гол был забит с его подачи.

И Нетто делает окончательный вывод: «А такого игрока, как Бобров, не было ни у болгар, ни у югославов. И мне еще долго не приходилось встречать на поле таких игроков. Да и сейчас, если говорить откровенно, я не вижу равных ему по классу, а главное, по характеру бойцов».

После того исторического матча в Хельсинки, после этих слов Игоря Нетто, можно ли говорить о том, что Всеволод Бобров не любил черновую работу на футбольном поле? Можно ли неодобрительно отзываться о тактике «игры на Боброва»? На самом деле Всеволод выполнял очень много черновой работы, но понимать ее надо в широком смысле, а не так, как трактовали ее сторонники привлечения к обороне самого активного нападающего. Бобров всегда мчался на каждый мяч, посланный в линию атаки, старался использовать каждую, пусть казавшуюся совершенно безнадежной ситуацию, каждый, пусть минимальный шанс для взятия ворот. Не было матча, где он не создавал бы десятки голевых моментов. Это и была его огромная черновая работа – черновая работа форварда, позволявшая Боброву не упустить ту одну-единственную возможность, которая приводила к взятию ворот противника. А что касается «игры на Боброва», то, как показывает пример матча в Хельсинки, это понятие тоже следует трактовать иначе, чем делали это приверженцы так называемого «колхозного» футбола. Играть можно на любого игрока, да толку из этого будет мало. Но Бобров сам смело брал игру на себя – игру, а вместе с ней ответственность за исход матча. Именно ответственность! А именно и только тот, кто берет на себя ответственность, становится лидером команды, ведет ее вперед. И для этого необходимо не только спортивное техническое мастерство, но также гражданское мужество. Мы знаем игроков, которые в решающие моменты предпочитают поступать наоборот: отдать мяч, а вместе с ним и ответственность за неудачу, которая, конечно, возможна. И прикрывают такого рода тактику рассуждениями о коллективном стиле игры. Между тем именно бобровский стиль игры олицетворял собой истинный коллективизм советского спорта, что и было многократно отмечено зарубежной печатью после футбольного турнира Олимпиады-52 и чемпионата мира по хоккею с шайбой в Стокгольме-54.

И в такой связи небезынтересно привести слова Анатолия Владимировича Тарасова, написанные им о Всеволоде Боброве в 1952 году: «К положительным качествам Боброва, в частности к искусству обводки, прибавилось умение играть коллективно, действовать в течение длительного периода времени с большим напряжением сил. Не ущемляя своей яркой индивидуальностью творчества партнеров, Бобров способствовал развитию в каждом из них наиболее ценных качеств».

«Не ущемляя своей яркой индивидуальностью творчества партнеров…» – сказано очень точно и справедливо.

О том, как неудачно сложился для советских футболистов олимпийский турнир 1952 года, широко известно. Неправедный пенальти, назначенный в ворота сборной СССР английским судьей Артуром Эллисом при переигровке с югославами, во многом решил исход напряженного матча в пользу соперников. Однако справедливости ради следует напомнить и о некоторых явных тренерских просчетах, приведших к поражению в повторном матче и лишивших команду права продолжать борьбу в турнире.

Наряду со старшим тренером Борисом Аркадьевым, в советской команде было еще два тренера: Михаил Якушин, «ведавший» нападающими, и Михаил Бутусов, занимавшийся проблемами общефизической подготовки. И перед повторным матчем с югославами, видимо, из-за колоссального нервного напряжения – другой причины предположить просто невозможно! – у наставников сборной, как говорится, ум зашел за разум: установку на игру защитникам и форвардам они давали… раздельно. Борис Андреевич Аркадьев накануне второй встречи собрал защитников и полузащитников, разъяснил задачи, стоявшие перед ними. А когда Юрий Нырков поинтересовался, в какое время команда соберется в полном составе, то услышал ответ, поразивший его: – А мы с нападающими уже поговорили, они не нужны…

– Как не нужны? Да ведь мы играем все вместе, – удивился Юрий Александрович.

– Ничего, мы с ними уже все решили… Потом всех соберем.

Но так и не собрали.

А между тем в линии атаки тренеры сделали одну очень важную перестановку: вместо левого крайнего ленинградца Марютина поставили молодого тбилисца Чхуасели, рассчитывали на его свежие силы, быстрый бег и энергию. Тот факт, что Чхуасели не только впервые участвовал в международном матче, да к тому же столь необычайно ответственном, но вдобавок вообще ни одного раза не играл за основной состав, тренеры почему-то не взяли в расчет. А ведь в тот период в официальных олимпийских встречах замены игроков еще не разрешались, поэтому исправить ошибку в ходе игры уже не представлялось возможным.

И получилось так, что сборная команда СССР играла практически вдесятером.

Когда молодой, подававший надежды форвард оказался на иоле в небывало напряженной, нервной обстановке, он буквально… остолбенел от невиданной ответственности, свалившейся на него. Нельзя было сказать, что он играл плохо – он вообще не играл, автоматически, без всякого смысла двигаясь вперед и назад по своему флангу. Юрий Нырков, который должен был взаимодействовать с левым крайним нападающим, подобно другим футболистам основного состава, даже не знал, как Чхуасели зовут. Вдобавок молодой тбилисец плохо говорил по-русски и почти не понимал, что ему по ходу матча пытался втолковать защитник. Нырков мысленно рвал на себе волосы: как получилось, что он, парторг команды, не настоял на том, чтобы созвали общее собрание коллектива, и не поставил вопрос о сомнительности такой замены?

Но исправить положение уже было невозможно. Олимпийский поезд умчался дальше без советской команды.

С проигравшими обошлись круто: во-первых, команду немедленно отправили из Хельсинки домой, а во-вторых, с Бориса Андреевича Аркадьева сняли звание заслуженного тренера СССР, а с Константина Бескова и Константина Крижевского – звания заслуженных мастеров спорта. К Боброву, Ныркову и Николаеву никаких санкций все же применять не стали, сочтя, что они действовали на футбольном поле героически, смело и в поражении не виноваты.

Председатель Спорткомитета СССР Николай Николаевич Романов, возглавлявший олимпийскую делегацию, учитывая особый вклад Всеволода Боброва в игру с командой Югославии, предложил ему задержаться в финской столице и досмотреть олимпийский футбольный турнир. Однако Бобров это предложение отверг и вернулся вместе с командой, считая, что обязан разделять с товарищами не только радость побед, но также горечь поражений.

В тот момент он, конечно, не подозревал, насколько сильна будет эта горечь.

В Ленинграде футболистов никто не встретил. На столичном вокзале – тоже. Тихо и незаметно прибыли в Москву герои исторического матча с очень сильной югославской командой, сумевшие сделать то, что никому ни до них, ни после них не удавалось ни на олимпиадах, ни на чемпионатах мира – за двадцать минут отквитать четыре мяча.

Быстро попрощавшись друг с другом, олимпийцы заспешили в метро, на трамваи и разъехались по домам. Сетку с футбольными мячами погрузили в машину спортивного обозревателя газеты «Правда» Мартына Ивановича Мержанова, который приехал на вокзал не по заданию редакции, а по собственной инициативе. Эти олимпийские мячи долго пылились на книжном шкафу Мержанова, и впоследствии он писал, что они «были немым укором тем спортивным деятелям, которые по-своему бестактно выражали отношение к неудаче футболистов».

А спустя дней десять в дом отдыха на Ленинских горах, где перед очередным календарным матчем на первенство страны жили футболисты ЦДКА, приехал представитель Наркомата обороны и сообщил, что «где-то наверху» принято решение расформировать армейский коллектив.

Так по прихоти одного из высокопоставленных спортивных меценатов, которому, видимо, мешали блестящие спортивные успехи этой команды, лидировавшей в чемпионате страны 1952 года, был расформирован самый сильный футбольный клуб того времени, что нанесло серьезный ущерб развитию нашего футбола в целом.

Большинство армейцев сразу же перешли в команду Спортивного клуба Армии города Калинина, которая с их приходом немедленно стала одной из лучших. Однако и это кое-кому пришлось не по душе – СКА (Калинин) тоже расформировали.

Но вполне закономерно, что такие волюнтаристские решения вскоре были отменены. Уже на следующий год армейский футбольный коллектив создали вновь. Под названием Центрального спортивного клуба Армии – ЦСКА, он существует и поныне. Однако вот уже три десятилетия он не может по-настоящему преодолеть последствия той давней «психологической травмы», нарушившей славные традиции, приблизиться по мощи игры к знаменитой послевоенной «команде лейтенантов».

После ликвидации команды СКА (Калинин) армейские футболисты разбрелись по разным клубам, некоторые из них вообще расстались со спортом. Например, явно преждевременно, в расцвете лет и таланта покинул футбол Валентин Николаев. Вместе с Юрием Нырковым и Вячеславом Соловьевым он поступил в Военную академию бронетанковых войск.

У Всеволода Боброва определенных планов не было. Он безучастно слонялся по стадионам и однажды пришел посмотреть тренировку московского «Спартака». Там его сразу приметил Сергей Александрович Савин, работавший в тот период начальником этой команды. Увидел – и тут же бросился к старшему тренеру «Спартака» Абраму Христофоровичу Дангулову: – Бобров свободен! Как же его к нам не взять!

Так состоялось «сватовство», и сезон 1953 года, свой последний футбольный сезон, Всеволод Бобров играл за команду московского «Спартака».

Он быстро вписался в очень сильный спартаковский ансамбль того времени – в команду Игоря Нетто и Никиты Симоняна. Однако было все же заметно, что Бобров не играет, а «доигрывает».

После поражения в Хельсинки в футболисте Боброве произошел как бы надлом. И дело заключалось вовсе не в травмах. Всеволод понимал, что Олимпиада-52 была вершиной его футбольной карьеры, его самым высоким взлетом и одновременно – лебединой песней. После возвращения из Хельсинки в большом доме на Соколе, в угловой квартире № 8 на четвертом этаже, где жил Бобров, собрались его друзья, чтобы послушать рассказ о том, как все произошло. Всеволод начал говорить, но вдруг уронил голову на продолговатый, с закругленными краями раздвижной стол и, не стесняясь, навзрыд заплакал. Никогда друзья не видели его в таком состоянии: долгие рыдания буквально сотрясали Всеволода. И лишь выплакав свое большое горе, непоправимую беду, невозвратную потерю, он начал рассказывать о горькой олимпийской неудаче: героически свести вничью при счете 1:5, а на следующий день проиграть!

Было от чего прийти в отчаяние.

Замечательный футбольный тренер Борис Андреевич Аркадьев, глубоко потрясенный случившимся на Олимпиаде и после нее, уже не нашел в себе моральных сил подняться до прежнего уровня, до прежних тренерских высот. И Всеволод Бобров тоже ощутил своего рода душевную опустошенность, после Олимпиады-52 мысленно расстался с футболом. Впоследствии он сказал одному из друзей, что в тот день, когда он рассказывал о случившемся в Хельсинки и долго рыдал, он оплакивал собственные футбольные похороны.

Между тем Боброву исполнилось лишь тридцать лет, физически он чувствовал себя превосходно, о чем свидетельствует тот факт, что еще целых пять лет он великолепно играл в хоккей с шайбой. Безусловно, после личного триумфа в матче с югославами, благодаря своему мастерству и опыту, он мог бы дотянуть и до летней Олимпиады 1956 года в Мельбурне, оставаясь в составе сборной. Однако, как и старшего брата Владимира, Всеволода Боброва не устраивала роль «почетного члена». Гордость не позволяла ему «ехать на авторитете». Если многие футболисты самолюбиво считают, что они должны играть не хуже других, то Боброва такая позиция не устраивала.

Он считал, что должен играть лучше других.

Но в сезоне 1953 года Всеволод увидел на футбольных полях страны новую, очень талантливую плеяду молодых игроков. Он понимал, что будущее, близкое будущее – за ними, а по складу своего характера он годился в «патриархи футбола», он был прирожденным лидером команды, он привык быть первым, но не старшим.

И он расстался с футболом, так и не добившись в нем тех мировых почестей, какие ему принадлежали по праву.