"Тау ноль" - читать интересную книгу автора (Андерсон Пол)

Глава 5

Когда скорость «Леоноры Кристины» составила существенную часть скорости света, оптические эффекты стали заметными для невооруженного глаза. Ее скорость и скорость лучей света, исходящих от звезд, складывались как векторы, результатом была аберрация. За исключением того, что лежало прямо по курсу или непосредственно позади корабля, все видимые картины изменились. Созвездия изменили очертания, стали гротескными и совсем растворились, по мере того, как составляющие их звезды дрейфовали во мраке.

Одновременно действовал эффект Допплера. Поскольку корабль убегал от световых волн, которые догоняли его сзади, с точки зрения людей на корабле их длина возрастала, а частота понижалась. Подобным образом волны, которые догонял нос корабля, становились короче и быстрее. Звезды за кормой выглядели более красными, звезды впереди — более фиолетовыми.

На мостике располагался компенсирующий видеоскоп: единственный на борту, учитывая сложность его конструкции. Компьютер постоянно вычислял, как бы выглядело небо, если находиться в данной точке пространства неподвижно, и проектировал подобие этого изображения. Устройство это предназначалось не для развлечения или удобства; оно существенно помогало навигации.

Очевидно, тем не менее, что компьютеру необходимы были данные о том, где именно находится корабль и с какой скоростью он движется по отношению к небесным объектам. Это не так-то просто было выяснить. Точная скорость и точное направление менялись в соответствии с изменениями в межзвездной среде. Отклонения от расчетного курса корабля были сравнительно невелики; но на астрономических расстояниях любая неточность могла добавить свое к фатальной сумме.

По этой причине опрятный, коренастый, темнобородый мужчина, навигационный офицер Огюст Будро, находился среди немногих членов экипажа, которые работали посменно, и занимались работой, связанной с управлением кораблем. Будро вращался в замкнутом логическом цикле, чтобы определить положение корабля, скорость и направление движения, а затем скорректировать оптические явления. Отдаленные галактики были его первостепенными бакенами; статистический анализ наблюдений за более близкими отдельными звездами обеспечивал следующие по важности данные. Он пользовался математикой последовательных приближений и передавал данные капитану Теландеру, который рассчитывал необходимые изменения курса и отдавал приказ об их исполнении главному инженеру Федорову. Задачу выполняли четко. Никто не чувствовал поправок, лишь изредка незначительно и кратковременно возрастала находящаяся на пороге восприятия пульсация корабля и происходило столь же небольшое и преходящее изменение в векторе ускорения, которое проявлялось лишь в том, будто палубы накренились на несколько градусов.

Вдобавок Будро и Федоров пытались поддерживать связь с Землей.

«Леонору Кристину» пока еще можно было обнаружить находящимися в космосе приборами в пределах Солнечной системы. Несмотря на трудности, создаваемые полями ее двигателя, мазерный передатчик на Луне все еще мог донести до нее запросы, новости, развлекательные программы и личные сообщения.

Корабль отвечал, пользуясь собственным передатчиком. Собственно говоря, предполагалось, что такой обмен информацией станет регулярным, как только космонавты обоснуются на Бете Девы. Автоматический предшественник «Леоноры Кристины» не имел проблем при отправке данных. Он делал это и в настоящий момент, хотя на корабле их получить не могли, и экипаж собирался прочесть ленты на зонде, когда прибудет к месту назначения.

Солнца и планеты — большие объекты. Они движутся в пространстве на разумных скоростях, редко более пятидесяти километров в секунду. И они не делают зигзагов, даже малейших. Несложно предсказать, где они будут через несколько столетий, и соответственно направить луч с сообщением.

Космический корабль — совсем другие дело. Люди недолговечны; они должны торопиться. Аберрация и эффект Допплера затрагивают и радио. Через некоторое время передачи с Луны будут прибывать на таких частотах, которых не сможет принять ни одно устройство на борту корабля. Однако задолго до этого, в силу разных причин, которые невозможно предвидеть, время пути между мазерным передатчиком и кораблем растянется на месяцы и луч наверняка потеряет корабль.

Федоров, являвшийся также офицером связи, возился с детекторами и усилителями. Он усиливал сигналы, которые отправлял к Солнцу, в надежде, что они дадут ключ к будущему местоположению корабля. Хотя проходили целые дни, а молчание не нарушалось, он упорствовал. И был вознагражден. Но качество приема было от раза к разу все хуже, а продолжительность передач короче, по мере того, как «Леонора Кристина» погружалась в Большую Глубину.

Ингрид Линдгрен нажала кнопку звонка. Каюты основательно звукоизолировали, так что стучать было бесполезно. Она вновь позвонила, но никто не ответил. Ингрид нахмурилась и в нерешительности переступила с ноги на ногу. Наконец она положила руку на ручку двери. Дверь не была заперта. Линдгрен приоткрыла ее. Не заглядывая внутрь, она мягко позвала:

— Борис, с вами все в порядке?

Ее слуха достигли звуки: скрип, шуршание, медленные тяжелые шаги.

Федоров распахнул дверь.

— О, — сказал он. — Добрый день.

Она окинула его взглядом. Главный инженер был плотным мужчиной среднего роста, с широким скуластым лицом. Его каштановые волосы, словно снегом присыпаны сединой, хотя ему всего сорок два. Он не брился уже несколько вахт. На нем был халат, явно только что наброшенный.

— Можно к вам? — спросила Линдгрен.

— Как пожелаете.

Он взмахнул рукой, пропуская ее, и закрыл дверь. Его половина каюты была отделена перегородкой от той части, где в настоящий момент обитал управляющий биосистем Перейра. Большую часть помещения занимала неубранная кровать. На кухонном шкафчике стояла бутылка водки.

— Извините за беспорядок, — равнодушно сказал он. Неуклюже двигаясь за ней, добавил:

— Выпьете? У меня нет стаканов, но вы вполне можете глотнуть из бутылки. Ни у кого на корабле нет ничего заразного. — Он рассмеялся, но смех вышел неискренним. — Откуда здесь взяться микробам?

Линдгрен присела на край кровати.

— Нет, спасибо, — ответила она. — Я на дежурстве.

— Я тоже по идее на дежурстве. Да. — Федоров возвышался над ней, согнувшись. — Я сообщил на мостик, что нездоров, и мне лучше отдохнуть.

— Не следует ли вам показаться доктору Латвале?

— Зачем? Физически я здоров. — Федоров сделал паузу. — Вы пришли удостовериться, что со мной.

— Это входит в мою работу. Я уважаю ваше уединение. Но вы один из ключевых людей.

Федоров улыбнулся. Улыбка была такой же вымученной, как предыдущий смех.

— Не беспокойтесь, — сказал он. — Мозги у меня в порядке. — Он потянулся к бутылке, но убрал руку. — Я даже не намерен напиться до беспамятства. Это всего лишь попытка… как там говорят американцы?.. Дать по мозгам.

— Давать по мозгам лучше в компании, — заявила Линдгрен. И добавила:

— Я, пожалуй, выпью.

Федоров передал ей бутылку и тоже сел на кровать. Линдгрен подняла бутылку:

— Skal.

Она проглотила немного, вернула бутылку Федорову.

— Ваше здоровье, — сказал он по-русски.

Некоторое время они сидели в молчании. Федоров рассматривал переборку. Наконец он пошевелился и произнес:

— Ладно. Раз вам необходимо знать. Я бы не сказал никому другому, а женщине и подавно. Но я кое-что узнал о вас, Ингрид… дочь Гуннара, верно?

— Да, Борис Ильич.

Он ответил ей взглядом и более искренней улыбкой. Линдгрен сидела расслабившись, ее гибкое тело в комбинезоне дышало теплом.

— Я думаю… — он запнулся. — Я надеюсь, что вы поймете меня, и не станете пересказывать то, что от меня услышите.

— Я обещаю молчать. Что до понимания, то я постараюсь.

Он явно нервничал.

— Видите ли, это очень личное, — сказал он медленно и не очень уверенно. — Хотя и не так уж важно. Я скоро с этим справлюсь. Просто… последняя полученная нами передача… меня расстроила.

— Музыка?

— Да. Музыка. Соотношение сигнала к шуму слишком низкое для телепередачи. Почти слишком низкое для звука. Это последняя передача, Ингрид, дочь Гуннара, пока мы не достигнем цели и не начнем получать сообщения от следующего поколения. Несколько минут, то угасая, то возобновляясь, едва слышная сквозь потрескивание звезд и космических лучей — когда мы потеряли эту музыку, я понял, что больше мы ничего не услышим.

Голос Федорова затих. Линдгрен ждала.

Он встряхнулся.

— Так случилось, что это была русская колыбельная, — сказал он. — Моя мать пела мне ее на ночь.

Линдгрен положила руку ему на плечо — легкую, как перышко.

— Не думайте, что я жалею себя, — торопливо добавил он. — Просто я ненадолго слишком хорошо вспомнил тех, кого уже нет. Это пройдет.

— Наверное, я и в самом деле понимаю, — пробормотала она.

Межзвездная экспедиция на «Леоноре Кристине» была для Федорова второй. Он участвовал в полете к Дельте Павлина. Данные зонда указывали на землеподобную планету, и экспедиция отправилась с радужными надеждами.

Действительность оказалась столь кошмарной, что выжившие проявили редкостный героизм, когда остались для проведения исследований на минимальное запланированное время. Когда они вернулись, для них прошло двенадцать лет, но Земля постарела на сорок три.

— Вряд ли вы понимаете. — Федоров повернулся к ней. — Мы ожидали, что когда вернемся, наших близких не будет в живых. Мы ожидали перемен. Как бы то ни было, вначале я был вне себя от радости, что могу узнать любимые места моего города — лунный свет на каналах и реке, купола и башни Казанского собора, Невский проспект, сокровища Эрмитажа… — Он снова отвернулся и покачал головой. — Но сама жизнь. Она так изменилась.

Встретиться с ней было как… как встретить женщину, которую ты любил, и которая стала потаскухой. — Он презрительно усмехнулся. — Именно так! Вам, может быть, известно, что я работал в космосе сколько мог, пять лет.

Участвовал в исследованиях и разработках по усовершенствованию бассердовского двигателя. Я стремился получить мою нынешнюю должность. Мы надеемся начать все сначала на Бете-3.

Его голос стал едва слышным:

— И вот до нас долетела колыбельная моей матери. В последний раз.

Он поднес к губам бутылку.

Линдгрен немного помолчала, а затем произнесла:

— Теперь я отчасти понимаю, Борис, почему это вас так расстроило. Я немного изучала социоисторию. В вашем детстве люди были менее, ну, менее раскованными. Они восстановили нанесенный войной ущерб в большинстве стран и взяли под контроль гражданские беспорядки и рост населения. Затем они занялись новыми делами, потрясающими воображение проектами, как на Земле, так и в космосе. Казалось, невозможного нет. Ими двигали патриотизм, самоотдача. Я думаю, что вы сами служили всем сердцем двум богам: Отцу Науке и Матери России. — Ее рука скользнула вниз и накрыла его руку. — Вы вернулись, — сказала она, — и оказалось, что всем все равно.

Он кивнул, закусив губу.

— Именно поэтому вы презираете современных женщин? — спросила она.

Он вздрогнул от неожиданности.

— Нет! Ничего подобного!

— Почему же тогда ни одна из ваших связей не продлилась дольше одной-двух недель? И это были лишь редкие встречи? — спросила она вызывающе. — Почему вы чувствуете себя непринужденно и веселитесь только среди мужчин? Мне кажется, что вы не хотите признавать нашу половину человеческой расы. Вы считаете, что в нас больше нет ничего, что стоило бы узнавать. И то, что вы только что сказали, о потаскухах…

— Я вернулся с Дельты Павлина, надеясь встретить настоящую жену, ответил он глухо, словно его душили.

Линдгрен вздохнула.

— Борис, нравы меняются. С моей точки зрения, вы выросли в период неразумного пуританизма. Но это была реакция на предыдущую легкость нравов, которая, быть может, зашла слишком далеко; а еще раньше…

Впрочем, неважно. — Она тщательно подбирала слова. — Факт тот, что человек никогда не придерживался одного идеала. Массовый энтузиазм времен вашей молодости уступил место холодному рационалистическому классицизму. Сегодня он, в свою очередь, утонул в разновидности неоромантизма. Бог знает, куда это приведет. Мне, быть может, это не нравится. Но все равно вырастут новые поколения. Мы не имеем права формировать их по нашему собственному шаблону. Вселенная слишком обширна.

Федоров не шевелился так долго, что она уже решила уйти. Внезапно он повернулся, схватил ее за руку и усадил обратно рядом с собой. Он заговорил:

— Мне бы хотелось узнать вас, Ингрид, узнать как человека.

— Я рада.

Его губы сжались.

— Все же сейчас вам лучше уйти, — вымолвил он. — Вы с Реймоном. Я не хочу послужить причиной неприятностей.

— Я хочу, чтобы вы тоже были моим другом, Борис, — сказала она. — Я восхищаюсь вами с нашей первой встречи. Храбрость, компетентность, благожелательность — что еще есть такого, чем стоило бы восхищаться в человеке? Я бы хотела, чтобы вы научились демонстрировать эти качества тем вашим коллегам по экспедиции, которые — так сложилось — женщины.

Он отпустил ее руку.

— Предупреждаю вас: уходите.

Она оглядела его.

— Если я уйду, — сказала она, — то в следующий раз, когда мы будем разговаривать, будете ли вы чувствовать себя со мной свободно?

— Не знаю, — ответил он. — Надеюсь, что да, но не знаю.

Она задумалась еще на минуту.

— Давайте попытаемся сделать так, чтобы мы были в этом уверены, наконец мягко предложила она. — Я свободна до конца дежурства.