"Дунайский лоцман" - читать интересную книгу автора (Лори Андре, Верн Жюль Габриэль)

ПЛЕННИК

Подозрения Карла Драгоша, которые открытие женского портрета окончательно подкрепило, не были целиком ошибочны, время сказать об этом читателю для лучшего понимания нашего рассказа. В одном пункте, по крайней мере, Карл Драгош рассуждал правильно. Да, Илиа Бруш и Сергей Ладко — одно лицо. Напротив, Драгош серьезно ошибался, когда приписывал своему компаньону по путешествию целый ряд грабежей и убийств, которые столько месяцев нарушали спокойствие дунайской области, и, в частности, последнее преступление — разграбление виллы графа Хагенау и ранение сторожа Христиана. Ладко, впрочем, не думал, что его пассажир имел подобные мысли. Он только знал, что его фамилией называли известного преступника, и не мог понять, как могло получиться такое недоразумение.

Сперва Ладко был поражен сообщением об ужасном однофамильце, который, к довершению несчастья, оказался его соотечественником, и испытал инстинктивный страх. Но что ему, в конце концов, до преступника, с которым у него общим было только имя? Невиновному нечего бояться. О, он, конечно, был невиновен во всех этих преступлениях.

Вот почему Сергей Ладко, которому мы отныне присвоим его настоящее имя, спокойно оставил баржу в предыдущую ночь, чтобы побывать в Сальке, как он и объявил. Он, в самом деле, скрывался в этом маленьком городке после отъезда из Рущука; там он в течение долгих недель ждал под именем Илиа Бруша известий от своей дорогой Натчи.

Ожидание, как уже известно, сделалось для него невыносимым, и он напрасно искал средства проникнуть инкогнито в Болгарию, когда ему случайно попал на глаза номер газеты «Пестер Ллойд», где с большой сенсацией сообщалось о предстоящем рыболовном конкурсе в Зигмарингене. Читая статью, посвященную соревнованию, изгнанник, такой же искусный рыболов, как и признанный лоцман, составил план, самая причудливость которого обещала, быть может, успех.

Под именем Илиа Бруша, которое он носил в Сальке, он вступит в «Дунайскую лигу», явится на конкурс в Зигмарингене и, благодаря виртуозному искусству рыболова, завоюет первый приз. Придав, таким образом, своему вымышленному имени известность, он с большим шумом и даже с возможным заключением пари объявит о намерении спуститься по Дунаю с удочкой от истоков до устья. Не было сомнений, что этот проект взволнует любителей-рыболовов и создаст его автору репутацию среди остальной публики.

Обеспечив себе бесспорное гражданское положение, так как обычно к «звездам» питают слепое доверие, Сергей Ладко в самом деле начнет спускаться по Дунаю. Разумеется, он будет, насколько возможно, ускорять ход своей лодки и станет терять на рыбную ловлю минимум времени. И все же он заставит говорить о себе во время плавания, чтобы о нем не забывали и чтобы он мог открыто высадиться в Рущуке под защитой приобретенной известности.

Чтобы благополучно достигнуть этой единственной цели его предприятия, никто не должен будет заподозрить его настоящее имя или в наружности рыболова Илиа Бруша узнать черты лоцмана Сергея Ладко.

Первое условие легко было осуществить. Достаточно, преобразившись в лауреата «Дунайской лиги», безошибочно играть эту роль. Сергей Ладко поклялся самому себе оставаться Илиа Брушем наперекор всему, что бы ни случилось во время путешествия. Можно было, впрочем, предполагать, что путешествие совершится медленно, но верно, и что никакие приключения не сделают его клятву трудной для выполнения. Удовлетворить второму условию оказалось еще проще. Бритва снесла его бороду, краска изменила цвет волос, большие темные очки скрыли глаза, и этого было достаточно. Сергей Ладко совершенно переменил наружность в ночь перед отъездом из Сальки и пустился в путь до рассвета, уверенный, что его никто не узнает.

В Зигмарингене события развернулись по его плану. Когда он стал бесспорным лауреатом конкурса, его проект был благосклонно принят печатью прибрежных стран. Став достаточно известной личностью для того, чтобы никто не мог заподозрить его подлинное имя, и уверенный, с другой стороны, что рассеянные по реке члены «Дунайской лиги» в случае надобности помогут ему, Сергей Ладко пустился по течению.

В Ульме его постигло первое разочарование: он убедился, что относительная известность не спасает его от зорких глаз администрации. И он был совершенно счастлив, приняв на борт пассажира с бумагами в полном порядке, по-видимому пользующегося уважением полиции. Конечно, когда он будет в Рущуке и спуск по Дунаю придется прекратить, присутствие постороннего представит известные трудности. Но тогда он объяснится, а до того общество пассажира увеличит шансы на успех путешествия, которое Сергей Ладко страстно желал привести к счастливому концу.

Известие о том, что он носит такое же имя, как ужасный бандит, и что этот бандит тоже болгарин, заставило Сергея Ладко снова испытать неприятное волнение. Какова бы ни была его невиновность, а следовательно, и безопасность, он понимал, что тождество имен могло вызвать самые прискорбные ошибки и даже важные осложнения, Если имя, которое он скрывает под псевдонимом Илиа Бруша, откроется, это не только помешает высадке в Рущуке, но можно будет бояться долгой отсрочки.

Против этой опасности Сергей Ладко ничего не мог сделать. Впрочем, если она и была серьезной, не следовало ее преувеличивать. В действительности, было маловероятно, чтобы полиция без особых причин обратила внимание на безобидного рыболова-удильщика, и особенно на рыболова, увенчанного лаврами зигмарингенского конкурса.

Прибыв в Сальку после захода солнца и оставив ее до рассвета, так что никто его не видел, Сергей Ладко только побывал в доме, чтобы удостовериться в отсутствии известий от Натчи. В продолжительности молчания было что-то страшное. Почему молодая женщина не писала уже два месяца? Что с ней случилось? Времена общественных потрясений влекут за собой бедствия отдельных людей, и лоцман говорил себе с тоской, что если он высадится счастливо в Рущуке, то, быть может, появится слишком поздно.

Эта мысль, разбивая ему сердце, в то же время удесятеряла силу его мускулов. Это она дала ему после отправления из Грона силу бороться с грозой и остервенелым ветром. Это она заставляла его ускорять шаги, когда он возвращался к барже, неся подкрепительное для господина Йегера.

Велико было его удивление, когда он не нашел пассажира, оставленного в таком тяжелом состоянии, и найденная записка это удивление не уменьшила. Какая важная причина заставила господина Йегера уйти при такой слабости? Какие могли быть у обитателя Вены настоятельные дела в чистом поле, далеко от населенных центров? Здесь была загадка, которую размышления лоцмана вряд ли могли разрешить.

Но какова бы ни была причина отсутствия господина Йегера, оно, во всяком случае, создавало неудобство и удлиняло путешествие, и без того долгое. Без этого непредвиденного происшествия баржа уже была бы посредине реки, и к вечеру много километров прибавилось бы к тем, которые остались за ее кормой.

Очень было сильно искушение не считаться с просьбой господина Йегера, отчалить и без потери времени продолжать путешествие, цель которого притягивала Сергея Ладко, как магнит железо.

Лоцман, однако, решился ждать. Он обязался перед своим пассажиром, и, со всех точек зрения, лучше было потерять день, чтобы не доставлять предлогов к позднейшим протестам.

Чтобы с пользой употребить остаток дня, ему, к счастью, хватило работы. Надо было привести в порядок баржу и исправить повреждения, причиненные бурей.

Сергей Ладко сначала принялся укладывать содержимое сундуков, которые перерыл во время утренних бесполезных поисков. Это у него не потребовало много времени, и, когда он уложил второй сундук, его взгляд упал на портфель, который незадолго перед этим привлек внимание Карла Драгоша. Лоцман открыл портфель, как и полицейский, и как он же, но с совершенно другими чувствами вытащил портрет с трогательной надписью, который Натча дала ему в момент расставанья. Сергей Ладко долго созерцал это очаровательное лицо. Натча!.. Да, это она!.. Это ее дорогие черты, ее чистые глаза, ее губы, полуоткрытые, точно она хочет заговорить.

Со вздохом он положил дорогое изображение в портфель и портфель в сундук, который старательно закрыл; он спрятал ключ в карман и вышел из каюты, чтобы заняться другой работой.

Но работа не шла ему на ум. Скоро руки его опустились, и, сев на скамейку спиной к берегу, он устремил взгляд на реку. Его мысль улетела в Рущук. Он видел свою жену, свой дом, веселый, полный песен… Нет, он не жалел ни о чем. Он снова пожертвует своим счастьем для блага родины, если это понадобится… И, однако, как он страдал, что такая горестная жертва принесена бесполезно! Революция вспыхнула преждевременно и безжалостно раздавлена. Сколько лет суждено еще Болгарии изнывать под игом угнетателей? И, если он сможет пересечь границу, найдет ли ту, которую любит? Не захватили ли ее турки, как заложницу, как жену одного из своих непримиримых противников?. Если это так, что они сделали с Натчей?.

Увы! Следы этой скромной семейной драмы затеряются среди грозных событий, потрясающих балканскую область. Кому какое дело до несчастья двух существ среди всеобщего народного отчаяния? Свирепые орды наводнили полуостров. От дикого топота лошадей дрожит земля, и даже самые бедные деревушки опустошены войной.

Против турецкого колосса поднялись два пигмея — Сербия и Черногория. Сможет ли этот Давид победить Голиафа?[19] Ладко понимал, до какой степени неравны силы, и возлагал надежды на отца всех славян, великого русского царя, который, быть может, соблаговолит протянуть мощную руку на помощь угнетенным сынам.

Погруженный в свои мысли, Сергей Ладко совершенно забыл о том, где находится. По берегу мог промаршировать целый полк, а он бы не обернулся. Тем более он не заметил приближения трех людей, которые подкрадывались сверху с большой осторожностью.

Но, если Ладко их не видел, они его прекрасно заметили, как только баржа показалась из-за поворота реки. Трое тотчас остановились и стали тихо совещаться.

Один из этих троих уже представлен читателю в венской гавани под именем Титчи. Это он в сопровождении спутника крался за Карлом Драгошем, пока сыщик в свою очередь выслеживал Илиа Бруша; а тот шел посетить одного из посредников, принимавших участие в доставке оружия в Болгарию. Если читатель помнит, слежка привела обоих шпионов к барже; уверившись, что они узнали плавучее обиталище полицейского, люди удалились с намерением извлечь пользу из этого открытия. Теперь они решили осуществить свой проект.

Три человека затаились в прибрежной траве и оттуда следили за Сергеем Ладко. А тот, погруженный в размышления, не подозревал об их присутствии и о грозившей ему опасности. А опасность в самом деле была велика, так как люди, скрывавшиеся в засаде, состояли в шайке преступников, грабивших дунайскую область, и не очень-то приятно было встретиться с ними в темном уголке. В этой банде Титча играл значительную роль; он являлся первым после атамана, «подвиги» которого доставили лоцману Ладко незаслуженно постыдную славу. Двое других, Сакман и Церланг, были простыми исполнителями.

— Это он! — пробормотал Титча, останавливая жестом сообщников, как только перед ними открылась баржа.

— Драгош? — спросил Сакман.

— Да.

— Ты уверен в этом?

— Абсолютно.

— Но ведь лица не видно, а только спину, — возразил Церланг.

— Мне не к чему смотреть ему в лицо, — сказал Титча. — Я его лица не знаю, я едва заметил его в Вене.

— Так как же…

— Но я превосходно знаю судно, — перебил Титча, — я его очень хорошо рассмотрел, пока я и Ладко скрывались в толпе. Я уверен, что не ошибаюсь.

— Тогда за дело! — сказал один из людей.

— За дело, — согласился Титча, развертывая узел, который держал в руках.

Лоцман даже не подозревал, что за ним подсматривают. Он не заметил, как приблизились трое врагов; он не слышал их шагов, заглушенных густой травой. Погруженный в мечты, он мысленно спешил по реке к Натче и родной стране.

Внезапно множество крепких веревок сразу обвилось вокруг него, ослепило, оглушило, парализовало его члены.

Порывисто вскочив, он инстинктивно бился в напрасных усилиях, когда жестокий удар по голове ошеломил его и сбросил на дно баржи. Он, впрочем, успел заметить, что запутался в ячейках рыболовной сети, какими иногда сам ловил рыбу.

Когда Сергей Ладко вышел из полуоцепенения, он уже не был опутан сетью. Его связали крепкой веревкой, и он не мог пошевельнуться; затычка во рту должна была заглушать его крики, непроницаемая повязка закрывала глаза. Первым чувством Сергея Ладко, когда он вернулся к сознанию, было непередаваемое изумление. Что с ним произошло? Что означало это необъяснимое нападение и что с ним хотят сделать? В одном он был по крайней мере уверен: если бы его собирались убить, это было бы уже сделано. Раз он еще в этом мире, значит, на его жизнь не покушаются, и нападающие, кто бы они ни были, только хотели завладеть его особой.

Но зачем, какая цель в таком захвате?

Ответить на вопрос было нелегко. Грабители? Они не стали бы трудиться и так старательно упаковывать жертву, когда удар ножа был бы быстрее и вернее. Впрочем, какие это жалкие, должно быть, грабители, если их привлекло содержимое бедной баржи!

Мщение? Это еще более невозможно. У Илиа Бруша не было врагов. Единственные враги Ладко, турки, не могли подозревать, что болгарский патриот скрывается под именем рыболова, а если бы даже узнали об этом, не такой он был важной персоной, чтобы они рискнули на это насилие так далеко от границы, в центре Австрийской империи. Кроме того, турки умертвили бы его с большим вероятием, чем простые разбойники.

Убедившись, что в данный момент тайна неразрешима, Сергей Ладко, как человек дела, перестал об этом раздумывать и стал наблюдать за событиями и искать средства возвратить свободу, если только будет возможно.

По правде говоря, его положение не способствовало наблюдениям. Крепко обмотанный веревкой, он совсем не мог двигаться, а повязка закрывала глаза так плотно, что он не мог бы отличить дня от ночи. Весь уйдя в слух, он убедился, что лежит на дне судна, своего, без сомнения, и что это судно быстро движется под усилиями крепких рук. Он явственно слышал скрип весел об уключины и плеск воды о борта судна.

Куда направлялась баржа? Такова была вторая задача, которую он разрешил довольно легко, определив заметную разницу температур своего левого и правого бока. Толчки, которые испытывала баржа при каждом ударе весел, показали, что он лежал в направлении движения, а в момент нападения неизвестных солнце еще не удалилось от меридиана, Ладко без труда заключил, что половина его туловища находится в тени от борта лодки и что она плывет с востока на запад, следуя, таким образом, по течению, как и в то время, когда она повиновалась законному владельцу.

Те, кто держал его в своей власти, не обменялись ни словом. Шум людских голосов не достигал его слуха, кроме «ха!» гребцов, налегающих на весла. Это молчаливое плавание продолжалось часа полтора, когда солнечные лучи упали на его лицо, и он понял, что повернули к югу. Лоцман не удивился. Превосходное знание малейших извилин реки дало ему понять, что они плывут мимо горы Пилиш. Скоро они направятся на восток, потом на север до того места, откуда Дунай начинает спускаться на Балканский полуостров.

Эти предвидения оправдались только частично. В момент, когда Сергей Ладко рассчитывал, что они достигли середины бухты Пилиш, шум весел внезапно прекратился. Баржа поплыла по течению, и раздался грубый голос.

— Примите крюк, — приказал один из находившихся в лодке.

Почти тотчас же послышался удар, за которым последовал скрип борта о твердую поверхность, а затем Сергея Ладко подняли и стали передавать из рук в руки.

Очевидно, баржа причалила к большому судну, на борт которого пленника погрузили, словно тюк. Ладко напрасно напрягал слух, чтобы уловить хоть какие-нибудь слова. Не было сказано ни слова. Тюремщики обнаруживали себя только прикосновением грубых рук и прерывистым дыханием. Связанного Сергея Ладко дергали туда и сюда, но не лишили возможности размышлять. Его сначала подняли, потом спустили по лестнице, ступеньки которой он пересчитал поясницей. По ударам и толчкам он понял, что его протащили сквозь узкое отверстие; наконец, освободив от затычки во рту и повязки на глазах, его сбросили, как узел, и над ним, глухо стукнув, захлопнулся трап.

Прошло много времени, прежде чем Сергей Ладко, оглушенный падением, пришел в чувство. Он понял, что его положение не улучшилось, хотя к нему вернулись речь и слух. Если у него вынули затычку изо рта, это означало, что его криков никто не услышит, и снятие повязки с глаз тоже не пошло на пользу. Напрасно он открыл глаза. Вокруг была темнота. И какая темнота! Пленник, который по последовательно пережитым ощущениям предполагал, что его поместили в трюм судна, напрасно старался уловить хотя бы малейший луч света, пробившийся через щель обшивки. Он не различал ничего. Это не была темнота погреба, где глаз все же может различить смутный свет: это была тьма полная, абсолютная, какая бывает только в могиле.

Сколько часов прошло таким образом? Сергей Ладко думал, что была уже полночь, когда до него донесся шум, заглушенный расстоянием. Где-то бегали, топали ногами. Потом шум приблизился. Прямо над его головой волочили тяжелые тюки, и от грузчиков его отделяла всего лишь толщина одной доски.

Шум еще более приблизился. Теперь говорили возле него, без сомнения за одной из переборок, разделявших его тюрьму, но он не мог уловить смысла слов.

Скоро, впрочем, шум прекратился, и молчание снова водворилось вокруг несчастного лоцмана, окруженного непроницаемой тьмой.

Сергей Ладко заснул.