"Дунайский лоцман" - читать интересную книгу автора (Лори Андре, Верн Жюль Габриэль)

ПОРТРЕТ ЖЕНЩИНЫ

Был ли Илиа Бруш виновен в предумышленной лжи или он изменил намерения просто по капризу? Как бы то ни было, то, что он сообщил о себе, отличалось исключительной неточностью.

Отправившись за два часа до рассвета утром 26 августа, он не остановился в Пресбурге, хотя объявил об этом накануне. Двадцать часов отчаянной гребли привели его к пункту на пятнадцать километров ниже города, и он возобновил свои сверхчеловеческие усилия после краткого отдыха.

Илиа Бруш не считал себя обязанным объяснять господину Йегеру, почему он так лихорадочно стремится ускорить свое путешествие, хотя интересы последнего серьезно страдали; а тот, со своей стороны, верный данному слову, не проявлял никаких признаков досады, которую должен был испытывать от такой поспешности.

Занятия Карла Драгоша отвлекали, впрочем, внимание господина Йегера. Маленькие неприятности, которым мог подвергнуться второй, ничего не стоили в сравнении с заботами первого.

В это утро, 26 августа, Карл Драгош сделал, в самом деле, еще одно наблюдение, совершенно необычное, которое, вместе с фактами предшествующих дней, его глубоко смутило. Случилось это около десяти часов утра. В этот момент Карл Драгош, погруженный в размышления, машинально смотрел, как Илиа Бруш, стоя на корме баржи, греб с упорством рабочего вола. Вследствие извилистости русла, по которому они как раз плыли к северо-западу, солнце было позади рыболова. Голова его была обнажена, так как, буквально истекая потом, он бросил к ногам меховую шапку, которую обычно носил, и яркий свет проходил насквозь через его обильную черную шевелюру.

Внезапно Карла Драгоша поразила особенность, самая странная. Илиа Бруш был брюнетом, но только частично. Черные на концах, его волосы у корней неопровержимо оказывались на протяжении нескольких миллиметров белокурыми.

Такое различие цвета было ли природным явлением? Возможно. Но вероятнее, вовремя не была возобновлена окраска волос.

Однако, если на этот счет у Карла Драгоша было сомнение, оно исчезло утром следующего дня, потому что волосы Илиа Бруша потеряли двойную окраску. Рыболов заметил свою небрежность и исправил ее ночью.

Эти глаза, которые их владелец так тщательно скрывал за непроницаемыми стеклами, эта явная ложь на венской пристани, эти белокурые волосы, превращенные в черные, эта непонятная поспешность, не совместимая с целью путешествия, — все это составляло совокупность улик, из которых следовало заключить… В самом деле, что же следовало заключить? В конце концов, Карл Драгош ничего не знал. Верно, что поведение Илиа Бруша казалось подозрительным, но какой отсюда можно сделать вывод?

Однако предположение, сто раз отвергнутое прежде, в конце концов подействовало на Карла Драгоша, который не переставал раздумывать над задачей, предложенной его догадливости. И это предположение было то самое, которое уже дважды подсказывал ему случай. Сначала веселый серб Михаил Михайлович, потом собеседники в ратисбонском отеле, разве они полушутя, полусерьезно не высказывали мысли, что под маской лауреата скрывается атаман шайки злодеев, терроризующей целый край? Должен ли он серьезно рассматривать гипотезу, которой сами ее авторы не придавали ни малейшего вероятия?

А в конце концов, почему бы и нет? Правда, факты до сих пор не оправдали такую уверенность. Но они оправдывали всевозможные подозрения. И в действительности, если последующие наблюдения установят основательность подозрений, получится очень забавное приключение, когда одно и то же судно будет везти на такое далекое расстояние атамана бандитов и полицейского, которому предстоит его арестовать.

Этой своей стороной драма обещала превратиться в водевиль, и Карлу Драгошу противно было допустить мысль о возможности такого чудесного совпадения. Но специальные водевильные приемы разве не состоят единственно лишь в концентрации в одном и том же месте и на кратком отрезке времени недоразумений и сюрпризов, которых не замечают или которые кажутся менее веселыми в действительной жизни, по причине их разбросанности и, если можно так выразиться, их состояния разжиженности? Ведь совсем не логично попросту отбрасывать факт лишь на том основании, что он кажется ненормальным. Нужно быть более скромным и допустить бесконечное богатство случайных стечении обстоятельств.

Под властью этих забот Карл Драгош утром 28 августа после ночи, проведенной в поле, в нескольких километрах южнее Комарно, завел разговор по вопросу, которого до сих пор никогда не касался.

— Доброе утро, господин Бруш, — сказал он, выходя утром из каюты, где готовил план атаки.

— Доброе утро, господин Йегер, — ответил рыболов, который, как всегда, энергично греб.

— Вы хорошо спали, господин Бруш?

— Превосходно. А вы, господин Йегер?

— Гм… Гм… Так себе.

— Неужели? — сказал Илиа Бруш. — Почему же вы не сказали мне, если плохо себя чувствовали?

— Я совершенно здоров, господин Бруш, — возразил Йегер. — Но, тем не менее, ночь показалась мне чересчур длинной. Я совсем не огорчился, признаюсь, когда она кончилась.

— Потому что?..

— Потому что я немного побаивался, в чем хочу теперь признаться.

— Побаивались? — повторил Илиа Бруш тоном самого чистосердечного изумления.

— Это уже не в первый раз я боялся, — объяснил господин Йегер. — Мне всегда было не по себе, когда вам приходила фантазия ночевать вдали от города или деревни.

— Ба! — сказал Илиа Бруш, который точно свалился с облаков. — Нужно было сказать мне, и я бы устраивался по-другому.

— Вы забываете, что я обязался предоставить вам полную свободу действий. Обещанное надо выполнять, господин Бруш. Это не мешает мне по временам беспокоиться. Что поделаешь? Я горожанин, и на меня действуют это Молчание и эта пустынная природа.

— Дело привычки, господин Йегер, — весело ответил Илиа Бруш. — Вы к этому тоже привыкнете, когда мы подольше попутешествуем. На самом-то деле меньше опасностей в чистом поле, чем в центре большого города, где бродят убийцы и грабители.

— Вероятно, вы правы, господин Бруш, но впечатлениями не распоряжаешься. Тем более, что мои страхи не совсем безрассудны в данном случае, потому что мы пересекаем область, пользующуюся особенно дурной славой.

— Дурной славой? — вскричал Илиа Бруш. — Откуда вы это взяли, господин Йегер? Я здесь живу, ваш покорный слуга, и я никогда не слышал, что у этой местности дурная слава!

Теперь была очередь господина Йегера выразить живейшее удивление.

— Вы серьезно говорите, господин Бруш? — воскликнул он. — Тогда вы единственный человек, которому неизвестно то, что знают все от Баварии до Румынии.

— А что же именно? — спросил Илиа Бруш.

— Черт возьми! Что банда неуловимых злодеев регулярно опустошает берега Дуная от Пресбурга и до устья!

— Я впервые слышу об этом, — заявил Илиа Бруш с чистосердечным видом.

— Невозможно! — поразился господин Йегер. — Да ведь по всей реке ни о чем другом не говорят.

— Новости появляются каждый день, — спокойно заметил Илиа Бруш. — И давно начались эти грабежи?

— Уже около восемнадцати месяцев, — отвечал господин Йегер. — И если бы речь шла только о грабежах!.. Но негодяи не ограничиваются грабежами. Если им понадобится, они убивают. За эти восемнадцать месяцев совершено по меньшей мере десять убийств, виновники которых остались неизвестными. Как раз последнее убийство случилось менее чем в пятидесяти километрах отсюда.

— Я теперь понимаю ваше беспокойство, — сказал Илиа Бруш. — Может быть, и я разделял бы его, если бы был лучше осведомлен. В будущем мы станем останавливаться по вечерам как можно ближе к какой-либо деревне или городу, начиная с сегодняшнего ночлега, который устроим в Гроне.

— О, — одобрил господин Йегер, — там мы будем спокойны. Грон — значительный город.

— Я буду очень доволен, — продолжал Илиа Бруш, — что вы окажетесь там в безопасности; я ведь намерен покинуть вас в следующую ночь.

— Вы будете отсутствовать?

— Да, господин Йегер, но всего несколько часов. Из Грона, где я надеюсь быть довольно рано, я хочу съездить в Сальку, которая оттуда недалеко. Я ведь там живу, как вы знаете. Я, впрочем, вернусь еще до рассвета и наше отправление завтра утром не задержится.

— Будь по-вашему, господин Бруш, — согласился господин Йегер. — Я понимаю, что вам хочется побывать у себя, а в Гроне, повторяю, мне нечего бояться.

На полчаса разговор прекратился. После перерыва Карл Драгош начал снова.

— Очень любопытно, — сказал он, — что вы никогда не слыхали разговоров об этих дунайских злодеях. Это тем любопытнее, что делом особенно занимались за несколько дней до рыболовного конкурса в Зигмарингене.

— По какому поводу? — спросил Илиа Бруш.

— По поводу создания специальной полицейской бригады под командованием очень искусного, как утверждают, начальника, некоего Карла Драгоша, сыщика из Будапешта.

— Ему хватит работы, — заметил Илиа Бруш, на которого это имя, по-видимому, не произвело никакого впечатления. — Дунай велик, и очень неудобно разыскивать людей, о которых ничего неизвестно.

— Вы ошибаетесь, — возразил господин Йегер. — Полиция кое-что знает. Совокупность собранных свидетельств дает, прежде всего, почти полную уверенность насчет атамана шайки.

— И каков же этот субъект? — спросил Илиа Бруш.

— Вообще говоря, это человек, внешне похожий на вас…

— Очень благодарен, — смеясь перебил Илиа Бруш.

— Да, — продолжал господин Йегер, — он примерно вашего роста и вашего телосложения, но в остальном как будто никакого сходства.

— Ну, это еще хорошо, — вздохнул Илиа Бруш с видом облегчения, который мог показаться смешным.

— Говорят, что у него прекрасные голубые глаза, и ему не приходится, как вам, носить очки. Впрочем, тогда как вы сильный брюнет и тщательно бреетесь, он ходит с бородой, как утверждают, белокурой. Насчет этого последнего пункта свидетельства, кажется, не очень достоверны.

— Конечно, это является указанием, — заметил Илиа Бруш, — но еще достаточно неясным. Блондинов много, и нельзя всех подозревать в преступлениях.

— Знают и другое. Прежде всего, говорят, что этот атаман болгарин… как и вы, господин Бруш!

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Илиа Бруш взволнованным голосом.

— По вашему акценту, — объяснил Карл Драгош с невинным видом, — я заключаю о вашем болгарском происхождении… Но, быть может, я ошибаюсь?

— Вы не ошибаетесь, — подтвердил Илиа Бруш после краткого колебания.

— Значит, этот атаман — ваш соотечественник. В народе его имя даже переходит из уст в уста.

— Даже!.. Так его знают?

— Разумеется, но это совсем не официально.

— Официально или полуофициально, но каково же имя этой подозрительной личности?

— Правильно или нет, но прибрежные жители относят злодеяния, от которых им столько приходится страдать, на счет некоего Ладко.

— Ладко!.. — повторил Илиа Бруш и, охваченный живейшим волнением, внезапно перестал грести.

— Ладко, — удостоверил Карл Драгош, наблюдая за собеседником уголком глаза. Но тот уже овладел собой.

— Это странно, — сказал он просто, в то время как весло снова заработало в его руках.

— Что же здесь странного? — настаивал Карл Драгош. — Вы знаете этого Ладко?

— Я? — возразил рыболов. — Меньше всего на свете. Но ведь Ладко — это не болгарская фамилия. Вот что я вижу здесь странного.

Карл Драгош не стал продолжать разговора, который рисковал сделаться опасным и результаты которого уже удовлетворили его. Удивление рыболова, когда он услышал описание наружности преступника, смущение, когда была названа его предполагаемая национальность, волнение, когда он услышал имя, — всего этого нельзя было отрицать, и это давало новую силу первоначальным подозрениям, но не являлось, однако, решительным доказательством.

Как и предвидел Илиа Бруш, еще не было двух часов пополудни, когда баржа прибыла в Грон. За пятьдесят метров до ближайших домов рыболов причалил к левому берегу, чтобы его не задержали любопытные, как он объяснил, и попросил господина Йегера одного, переправиться на правый берег, где он окажется в центре города, на что пассажир согласился охотно.

Выполнив эту задачу, последний превратился в сыщика. Поставив баржу на якорь, он выпрыгнул на набережную в поисках своих людей.

Он не сделал и двадцати шагов, как столкнулся с Фридрихом Ульманом. Между двумя полицейскими произошел быстрый разговор.

— Все идет хорошо?

— Да — Нужно замыкать круг, Ульман. Отныне посты наших людей ставь через километр один от другого.

— Значит, становится горячо?

— Да.

— Тем лучше.

— На завтра задача — не терять меня из виду. У меня есть мысль ускорить дело.

— Понятно.

— И чтоб у меня не спали! Ухо востро! Спешить!

— Рассчитывайте на меня.

— Если что-нибудь узнаешь, сигнал с берега, не так ли?

— Условленно.

Собеседники разошлись, и Карл Драгош вернулся на суденышко.

Если бы отдых Драгоша не смущало беспокойство, которое он испытывал, то его нарушил бы в эту ночь оглушительный шум стихий. В полночь с востока пришла гроза и усиливалась с часу на час, а дождь свирепо хлестал.

В то время, когда Илиа Бруш вернулся на баржу, около пяти часов утра, дождь лил потоками, и ветер яростно дул как раз против течения. Рыболов, впрочем, отплыл, не колеблясь. Вытащив якорь, он выбрался на середину реки и возобновил свою привычную греблю. Нужна была подлинная смелость, чтобы приняться за работу в таких условиях после утомительной ночи.

В продолжение первых часов утра буря не показывала никакого намерения утихнуть, наоборот, она усиливалась. Баржа, несмотря на помощь течения, с трудом подвигалась против бешеного ветра, и после четырех часов усиленной работы она прошла только двенадцать километров от Грона. Приток Ипель, на правом берегу которого расположена Салька, где, по словам Илиа Бруша, он побывал ночью, находился уже не очень далеко.

В это время гроза удвоила ярость, и положение сделалось очень опасным. Если Дунай и нельзя сравнить с морем, он все же достаточно широк, чтобы на нем могли возникать большие волны при сильном ветре. Так было и в этот день, и сила бури заставила Илиа Бруша искать убежища у левого берега.

Он до него не добрался.

Его отделяло от берега еще более пятидесяти метров, когда произошло ужасное и редкое явление природы. Несколько выше баржи деревья, росшие на берегу, внезапно устремились в реку, словно начисто срезанные гигантской косой. В то же время вода, поднятая неизмеримой мощью, набросилась на берег и отхлынула от него огромной волной, подхватившей и закружившей баржу.

Очевидно, в верхних слоях атмосферы образовался смерч и присосался к поверхности реки с неотразимой силой.

Илиа Бруш понял опасность. Энергичным ударом весла повернув лодку, он направил ее к правому берегу. Если этот маневр и не дал желанного результата, то все же рыболов и пассажир были ему обязаны спасением.

Подхваченная смерчем, продолжавшим свой яростный бег, баржа, по крайней мере, избежала поднимавшейся перед нею водяной горы. Поэтому ее не затопило, что стало бы неизбежно без маневра Илиа Бруша. Увлеченная наружным краем воздушного водоворота, баржа помчалась по дуге большого радиуса.

Слегка задетая воздушным осьминогом, щупальца которого на этот раз промахнулись, лодка не была засосана. В несколько секунд смерч пронесся мимо, и волны с ревом покатились вниз по реке, а сопротивление воды понемногу уменьшало скорость суденышка.

К несчастью, прежде чем эта скорость стала обычной, неожиданно возникла новая опасность. Прямо перед лодкой, рассекавшей воду со скоростью экспресса, рыболов внезапно заметил одно из вырванных деревьев, которое медленно плыло по течению вверх корнями.

Суденышко, налетев на корни, могло опрокинуться или, по меньшей мере, получить серьезные повреждения. Илиа Бруш испустил крик ужаса, заметив это непредвиденное препятствие.

Но Карл Драгош также увидел опасность и понял ее неизбежность. Не колеблясь, он устремился к носу лодки, схватил руками корни, торчавшие из воды, и, согнувшись дугой, чтобы лучше бороться с напором судна, силился избежать нежелательной встречи. Ему это удалось. Баржа, отклонившись в сторону, пролетела, как стрела, задев сначала за корни, потом за верхушку дерева, покрытую листьями. Мгновение спустя она должна была оставить позади дерево, мягко увлекаемое потоком; но в это время одна из последних ветвей ударила Карла Драгоша прямо в грудь. Напрасно он сопротивлялся удару. Потеряв равновесие, он перелетел через борт и исчез в воде.

За его падением последовало другое, на этот раз добровольное. Илиа Бруш, увидев несчастье с пассажиром, без колебаний бросился на помощь.

Нелегко было рассмотреть что-либо в грязной воде, к тому же взволнованной недавним яростным смерчем. Целую минуту потратил Илиа Бруш напрасно и ужо начал отчаиваться в спасении господина Йегера, когда нашел, наконец, этого несчастного под водой в бесчувственном состоянии.

Но это было к лучшему. Утопающий обычно бьется и бессознательно мешает спасти себя. Человек в обмороке — только неподвижная масса, спасение которой зависит исключительно от ловкости спасателя.

Илиа Бруш тотчас же поднял над водой голову господина Йегера и быстро поплыл к барже, которая в это время удалилась метров на тридцать. Он к ней приблизился в несколько взмахов, что показалось игрой для искусного пловца. Одной рукой он схватился за борт, а другой поддерживал все еще бесчувственного пассажира.

Оставалось теперь втащить господина Йегера на борт лодки, что было трудной задачей. Илиа Бруш ценой тысячи усилий благополучно справился с делом.

Положив утопленника на одну из кушеток в каюте, он снял с него одежду и, достав из сундука кусок шерстяной материи, начал энергичные растирания.

Вскоре господин Йегер открыл глаза и пришел в чувство. В общем, погружение в воду было непродолжительным и можно было надеяться, что оно обойдется без серьезных последствий.

— Ну, ну, господин Йегер, — вскричал Илиа Бруш, когда его пациент пришел в сознание, — вы решили понырять!

Господин Йегер слабо улыбнулся, не отвечая.

— Это ничего, — продолжал Илиа Бруш, не прекращая энергичных растираний. — Нет ничего лучше для здоровья, чем августовское купанье!

— Спасибо, господин Бруш, — пробормотал Карл Драгош.

— Не за что, — весело ответил рыболов. — Это я должен вас благодарить, господин Йегер, потому что вы дали мне превосходный предлог искупаться.

Силы Карла Драгоша возрастали на глазах. Хороший глоток водки, и все будет в порядке. К несчастью, Илиа Бруш, более взволнованный, чем старался показать, напрасно перерывал свои сундуки. Запасы спиртного истощились, и на борту баржи не осталось ни капли.

— Вот это досадно! — вскричал Илиа Бруш. — Ни капли водки в нашей кухне!

— Неважно, господин Бруш, — говорил Карл Драгош слабым голосом. — Мне стало гораздо лучше, уверяю вас.

Однако Карла Драгоша трясло, несмотря на его уверения, и прием подкрепительного был бы ему весьма полезен.

— Вы ошибаетесь, — отвечал Илиа Бруш, который не питал иллюзий насчет состояния пассажира, — это так просто не пройдет, господин Йегер. Предоставьте мне действовать. Это не займет много времени.

Мгновенно рыболов переменил мокрую одежду на сухую, потом несколькими ударами весла пригнал баржу к левому берегу, где крепко привязал ее.

— Немножко терпения, господин Йегер, — сказал Илиа Бруш, соскочив на берег. — Я знаю эту местность, так как вижу приток Ипель. Менее чем в полутора километрах есть деревня, где я найду все нужное. Я вернусь через полчаса.

Сказав это, Илиа Бруш удалился, не ожидая ответа.

Оставшись один. Карл Драгош опустился на постель. Он был разбит больше, чем хотел признаться, и, утомленный, закрыл глаза.

Но жизнь быстро брала свое; кровь билась в его жилах. Скоро он открыл глаза и посмотрел вокруг себя.

Прежде всего его еще смутный взор привлек один из сундуков, который Илиа Бруш в спешке перед уходом забыл закрыть. Внутренность этого сундука, развороченная в бесполезных поисках, представляла сборище разных вещей. Грубое белье, одежда, сапоги с толстыми подошвами громоздились там в беспорядке.

Почему глаза Карла Драгоша внезапно заблестели? Неужели это зрелище, способное, однако, вызвать мало восторга, заинтересовало его до такой степени, что он после нескольких секунд внимательного рассматривания поднялся на локте, чтобы лучше видеть внутренность ящика?

Конечно, ни одежда, ни белье не могли возбудить такое любопытство нескромного пассажира, но среди этих предметов испытующий взгляд сыщика увидел нечто более достойное его внимания.

Это был наполовину раскрытый портфель, из которого вываливались многочисленные бумаги. Портфель! Бумаги! Здесь, без сомнения, был ответ на те вопросы, которые Карл Драгош задавал себе уже несколько дней.

Сыщик не мог сдержаться. После короткого колебания он нарушил закон благодарности за гостеприимство, рука его потянулась в сундук и вытащила соблазнительный портфель с его содержимым, которое он тотчас начал рассматривать.

Прежде всего письма, которые Карл Драгош немедленно начал читать; они были адресованы Илиа Брушу в Сальку. Затем документы, среди которых квитанции в оплате квартиры на то же имя. Во всем этом не было ничего интересного.

Карл Драгош уже хотел все это бросить, но последний документ заставил его задрожать. Не было, однако, ничего более невинного, и следовало быть полицейским, чтобы испытать перед таким «документом» иное чувство, кроме глубокой симпатии.

Это был портрет, портрет молодой женщины, совершенная красота которой вдохновила бы живописца. Но полицейский не был художником, и не от восторга перед этим восхитительным лицом забилось сердце Карла Драгоша. Он даже едва рассмотрел его черты. По правде говоря, он ничего не заметил в этом портрете, кроме простой надписи, сделанной по-болгарски внизу фотографии. «Моему дорогому мужу от Натчи Ладко» — таковы были слова, которые прочитал ошеломленный Карл Драгош.

Итак, его подозрения оправдались, и заключения, основанные на замеченных им странностях, оказались логичными. Ладко! Это все-таки с Ладко он спускался по Дунаю столько дней. Это все-таки был опасный преступник, напрасно разыскиваемый до сих пор и скрывшийся под безобидной внешностью лауреата «Дунайской лиги».

Как же должен вести себя Карл Драгош после такого открытия? Он еще не успел принять решения, как шум шагов на берегу заставил его быстро бросить портфель в глубину сундука, крышку которого он закрыл. Но вновь пришедший не мог быть Илиа Брушем, который ушел всего десять минут назад.

— Господин Драгош! — позвал голос снаружи.

— Фридрих Ульман! — пробормотал Карл Драгош, который с трудом поднялся и шатаясь вышел из каюты.

— Извините, что я вас позвал, — сказал Фридрих Ульман, увидев начальника. — Но я заметил, что ваш компаньон ушел, и знал, что вы один.

— Что у тебя? — спросил Карл Драгош.

— Новости, сударь. В эту ночь совершено преступление.

— В эту ночь! — вскричал Карл Драгош, тут же подумав об отсутствии Илна Бруша в предшествующую ночь.

— Поблизости отсюда разгромлена вилла. Пострадал сторож.

— Убит?

— Нет, тяжело ранен.

— Хорошо, — сказал Карл Драгош, сделав подчиненному знак молчать.

Он погрузился в глубокое раздумье. Что делать? Конечно, действовать, и для этого у него хватало сил. Новость, которую он только что получил, оказалась наилучшим лекарством. Не осталось даже следов от случая, жертвой которого он только что чуть не сделался. Ему даже не пришлось опираться на крышу каюты. От нервного возбуждения кровь волнами приливала к его лицу.

Да, надо действовать, но как? Дождаться ли возвращения Илиа Бруша, или, вернее, Ладко, потому что таково было настоящее имя его компаньона по путешествию, и неожиданно положить ему руку на плечо именем закона? Это было бы наиболее благоразумным, потому что отныне не было никакого сомнения в виновности так называемого рыболова. Старание скрыть свою настоящую личность, тайна, его окружавшая, имя, которое оказалось его собственным и которое народная молва приписывала атаману бандитов, его отсутствие в прошлую ночь, совпавшее с совершением нового преступления, — все говорило Карлу Драгошу, что Илиа Бруш и есть разыскиваемый бандит.

Но этот бандит спас ему жизнь!.. Вот что осложнило положение!

Как могло получиться, что грабитель, более того — убийца бросился в воду, чтобы вытащить его? И если эта невероятная вещь произошла, возможно ли было только что вырванному от смерти так ответить на преданность своего спасителя? Какой риск, в самом деле, отсрочить арест? Теперь, когда фальшивый Илиа Бруш разоблачен, когда его личность установлена, ему невозможно ускользнуть от полицейских агентов, разбросанных по реке, и если расследование приведет в самом деле к так называемому рыболову, у Карла Драгоша под руками окажется более многочисленный персонал, и арест легче будет произвести.

В продолжение пяти минут Карл Драгош на всякие лады обдумывал решение, которое ему предстояло принять.

Отправиться, не повидав Илиа Бруша? Или остаться, спрятать Фридриха Ульмана в засаду в каюте и, когда рыболов появится, неожиданно броситься на него, отложив объяснения на дальнейшее?.. Нет, решительно нет. Ответить таким предательством на самоотверженный поступок — это разрывало ему сердце. Лучше было, рискуя дать виновному возможность спастись, начать розыски и на время забыть то, что он знал. Если следствие все-таки приведет его, в конце концов, к Илиа Брушу, если долг заставит его рассматривать своего спасителя как врага, тогда по крайней мере они станут биться лицом к лицу и после того, как Драгош даст ему время приготовиться к защите.

Одобрив жестом все последствия, вытекавшие из его решения, Карл Драгош скрылся в каюте. Поспешно набросанной запиской он предупредил Илиа Бруша о необходимости отлучиться, и просил хозяина подождать его по меньшей мере сутки. Потом он собрался уходить.

— Сколько у нас людей? — спросил он, выйдя из кабины.

— На месте двое, но уже объявлен сбор. В этот вечер у нас будет двенадцать.

— Хорошо, — одобрил Карл Драгош. — Ты, кажется, сказал, что место преступления недалеко?

— Всего в двух километрах, — ответил Ульман.

— Веди меня, — сказал Карл Драгош и выпрыгнул на берег.