"Собака из терракоты" - читать интересную книгу автора (Камиллери Андреа)

Глава третья

Монтальбано прикинул, что вот уже минут пять как Фацио и Галлуццо должны были засесть сзади за домом, а что до него, то, лежа плашмя посреди травы с пистолетом в руке, – прямо под ложечку ему пренеприятно впивался камень, – он чувствовал себя донельзя глупо, чисто киношный гангстер, и потому не мог дождаться, когда пора будет подавать сигнал к поднятию занавеса. Глянул на Галлуццо, который лежал рядом с ним – Джермана был подальше справа, – и спросил шепотом:

– Ты готов?

– Так точно, – ответил Галуццо, который, это было видно, весь превратился в комок нервов и обливался потом. Монтальбано пожалел его, но не мог же он взять и сказать, что это представление, конечно с не вполне предсказуемым финалом, однако ж с бутафорией.

– Пошел! – скомандовал ему Монтальбано.

Будто подбрасываемый упругой пружиной, почти не касаясь земли, Галлуццо в три прыжка оказался у домика и распластался по стене слева от двери. Казалось, это не стоило ему усилий, однако комиссар видел его грудь: она тяжело поднималась и опускалась. Галлуццо перехватил поудобнее автомат и знаком сообщил комиссару, что готов ко второй части. Тогда Монтальбано посмотрел в сторону Джермана, который выглядел не просто спокойным, а просто-таки расслабившимся.

– Я пошел, – сказал он ему беззвучно по слогам и преувеличенно артикулируя.

– Я вас прикрою, – ответил Джермана таким же манером, указывая кивком головы на автомат, который держал в руках.

Первый прыжок комиссара годился если не для антологии [6], то как минимум для учебного пособия: точный посыл тела, достойный чемпиона по прыжкам в высоту, долгое зависание в воздухе, приземление чистое и красивое, на зависть танцовщику. Галлуццо и Джермана, которые стояли и глядели на него с разных позиций, в равной степени были удовлетворены выступлением своего начальника. Второй прыжок начался с еще более точного и мощного толчка, однако в полете что-то такое стряслось, отчего Монтальбано, державшийся поначалу абсолютно прямо, вдруг накренился, как Пизанская башня, а уж дальше пошел настоящий клоунский номер. Растопырив руки в поисках несуществующей зацепки, он со всего маху грохнулся на бок. Галлуццо инстинктивно подался к нему, чтоб подсобить, но вовремя остановился и снова прилепился к стене. Джермана тоже привскочил, потом опять пригнулся. Слава богу, что все было понарошке, подумал комиссар, а не то Тано мог бы сейчас посбивать их, как кегли. Выдавая самые ядреные ругательства из своего обширного запаса, Монтальбано на карачках принялся искать пистолет, который при падении выскользнул у него из руки. В конце концов он заприметил его меж кустиками «бешеных огурцов», и, как только просунул руку в их сплетение, все они разом выстрелили ему в лицо семенами. Комиссар с досадой осознал, что его разжаловали из киношного гангстера в киношного недотепу. Ни атлета, ни танцовщика изображать ему больше не хотелось, а потому те несколько метров, что отделяли его от домика, он одолел просто быстрым шагом, только самую малость пригнувшись.

Посмотрев друг другу в глаза, Монтальбано и Галлуццо пришли к мгновенному бессловесному соглашению. Они одновременно подскочили к двери, которая не производила впечатления особо прочной и, глубоко вздохнув, обрушились на нее всем весом своих тел. Дверь оказалась сделана из материала, близкого по свойствам папиросной бумаге, – нажми ладонью, и она треснет, – а потому оба сломя голову влетели внутрь. Комиссару чудом удалось остановиться, Галлуццо же по инерции пронесся через всю комнату и лицом вмазался в стену, расквасив нос и едва не захлебнувшись кровью, которая принялась хлестать фонтаном. В тусклом свете керосиновой лампы, которую Тано оставил гореть, комиссар получил возможность насладиться мастерством Грека-актера. Притворяясь внезапно разбуженным, тот с проклятьями вскочил на ноги и бросился к Калашникову, который теперь был прислонен к столу и, следовательно, стоял далеко от раскладушки.

Монтальбано приготовился играть свою роль подсадки.

– Стой! Именем закона, стой, или стрелять буду! – гаркнул он что есть мочи и четыре раза пульнул в потолок. Тано застыл, подняв руки вверх. Думая, что в комнате наверху кто-то притаился, Галлуццо выпустил автоматную очередь в сторону деревянной лестницы. Фацио и Галло, заслышав снаружи всю эту стрельбу, для устрашения открыли огонь по окну. Все, кто был в халупке, оглохли от выстрелов, когда появился Джермана и поддал жару:

– Всем стоять или буду стрелять.

Не успело отзвучать его грозное предупреждение, как Фацио и Галло уже отмели его от порога, втиснув между Монтальбано и Галлуццо, который, бросив автомат, вытащил из кармана платок и пытался остановить им кровь, заливавшую ему рубаху, галстук, пиджак. Галло при виде его запаниковал.

– Он в тебя стрелял? Он в тебя стрелял, да, этот козел? – крикнул он злобно, оборачиваясь к Тано, который все стоял с ангельским терпением, подняв руки вверх, и ожидал, что силы правопорядка наведут порядок в хаосе, который сами же и учинили.

– Нет, не стрелял. На стену я налетел, – еле выговорил Галлуццо. Тано ни на кого не смотрел, он разглядывал носки своих башмаков.

«Ему, наверно, смешно», – подумал Монтальбано и отрывисто отдал приказ Галлуццо:

– Надень ему наручники.

– Это он? – спросил потихоньку Фацио.

– Он, он, не узнаешь? – сказал Монтальбано.

– Что теперь делать?

– Сажайте его в машину и везите в квестуру в Монтелузу. По дороге позвонишь начальнику полиции, объяснишь ему все, пусть он тебе скажет, что нужно делать. Постарайтесь, чтоб никто его не увидел и не узнал. Арест пока что должен оставаться в полной тайне. Поезжайте.

– А вы?

– Я погляжу в доме, сделаю обыск, чем черт не шутит.

Фацио и полицейские, держа с обеих сторон Тано в наручниках, подались к двери, Джермана нес в руке Калашников задержанного. Только тогда Тано Грек вскинул голову и зыркнул на Монтальбано. Комиссар заметил, что взгляд «как у статуи» исчез, теперь глаза были живые, почти смеющиеся.

Когда все пятеро скрылись из виду, Монтальбано возвратился в домик, чтоб начать обыск. И действительно, он раскрыл буфет, достал бутылку вина, которая была еще наполовину полна, и захватил ее с собой в тень дерева, чтобы прикончить ее в мире и покое. Задержание опасного преступника, скрывавшегося от правосудия, было благополучно завершено.

Едва завидев появившегося в управлении Монтальбано, Мими Ауджелло, в которого словно дьявол вселился, налетел на него, как ураган:

– Где ты был? Куда тебя черти носили? Куда подевались остальные? Это что, по-твоему, нормальное поведение, мать вашу за ногу?

Должно быть, он и в самом деле разозлился, раз уж начал выражаться так энергично, – за три года, что они работали вместе, ни разу комиссар не слышал, чтоб его зам выругался. Нет, однажды: когда один сукин сын выстрелил в живот Торторелле, он реагировал точно так же.

– Мими, да что тебя разбирает?

– Как это, что меня разбирает? От страху чуть не помер тут!

– От страху? Какого страху?

– Сюда звонили по крайней мере шесть человек. Подробности рассказывали каждый раз разные, а суть одна: огневой конфликт с ранеными и убитыми. Один сказал – бойня. Тебя дома нет, Фацио и остальные пропали на служебной машине, никому ничего не сказали… Я подумал, что дважды два – четыре. Я не прав?

– Да нет, прав. Только злиться ты должен не на меня, а на телефон, вина-то его.

– А телефон-то здесь при чем?

– А очень даже при том! Потому как на сегодняшний день телефон, он даже в каком-нибудь задрипанном курятнике в любой деревне есть. И что делает народ, когда телефон у него под рукой? Звонит. Расскажет тебе что есть и чего нету, что может быть и чего даже и быть-то не может, что кому-то во сне приснилось, как в пьесе Эдуардо, как ее там, ах вот, «Голоса изнутри»: раздует, уполовинит, и вечно без указания своего имени и фамилии. Звонят по номерам, где можно нести любую несусветицу – и никакой ответственности! [7] А эксперты по мафии меж тем то-то радуются: на Сицилии исчезает круговая порука, исчезает пособничество, уменьшается боязнь! Ничего не уменьшается, увеличиваются только счета за телефон.

– Монтальба, не дури мне голову своей болтовней! Это правда, что есть убитые и раненые?

– Ничего не правда. Не было никакого конфликта, стреляли мы только в воздух, Галлуццо сам себе нос разбил, и этот сдался.

– Этот – кто?

– Один скрывавшийся от правосудия.

– Ясно, но кто?

Появление запыхавшегося Катареллы избавило его от необходимости что-то отвечать.

– Дохтур, тут у телефона будет до вас синьор начальник полиции.

– Потом скажу, – ответил Монтальбано, мгновенно исчезая в своем кабинете.

– Дорогой друг, я звоню, чтобы принести вам живейшие поздравления!

– Спасибо.

– Это большая удача.

– Нам повезло.

– Кажется, тот, о ком мы говорим, – фигура гораздо более крупная, чем он из себя изображал.

– Где он сейчас?

– По дороге в Палермо. Антимафия так решила, ничего нельзя было поделать. Ваши люди не смогли даже остановиться в Монтелузе, должны были проследовать дальше. Я им добавил машину охраны с четырьмя моими.

– Значит, вы не разговаривали с Фацио?

– Нет, не было ни времени, ни возможности. О происшедшем не знаю почти ничего. Потому я был бы вам благодарен, если сегодня после обеда вы смогли бы зайти ко мне на службу и изложить мне все в деталях.

«Вот в чем загвоздка», – подумал Монтальбано, вспоминая монолог Гамлета в одном переводе девятнадцатого века. Но ограничился лишь вопросом:

– В каком часу?

– Скажем, к пяти. Ах да, Палермо рекомендует держать операцию в строжайшем секрете, по крайней мере пока.

– Если б зависело только от меня…

– Я говорил не о вас, вас я знаю прекрасно и могу заверить, что по сравнению с вами и рыбы – болтливая нация. Да, кстати…

Возникла пауза, начальник полиции замолчал, а Монтальбано не спешил услышать продолжение: противный сигнал тревоги принялся звенеть у него в голове при этом хвалебном «я прекрасно вас знаю».

– Послушайте, Монтальбано, – начал опять нерешительно начальник полиции, и от этой нерешительности сигнал тревоги становился только пронзительнее.

– Я слушаю вас.

– Думаю, что на этот раз мне не удастся уберечь вас от повышения в должности до заместителя начальника полиции.

– Владычица Небесная! Ну почему?

– Не будьте смешным, Монтальбано.

– Извините, но за что меня нужно повышать?

– Что за вопрос! За то, что вы совершили сегодня утром.

Монтальбано бросило разом и в жар и в холод, лоб вспотел, а по спине пошел мороз, перспектива его ужасала.

– Синьор начальник полиции, я ничего не сделал такого, чего бы ежедневно не делали мои коллеги.

– Не сомневаюсь. Однако этот арест, в особенности когда о нем станет известно, наделает много шуму.

– И нет никакой надежды?

– Да ну же, не будьте ребенком.

Комиссар почувствовал себя как рыба, вынутая из воды, воздуху ему не хватало, он открыл и закрыл рот, но впустую, потом сделал отчаянную попытку:

– А мы не можем представить дело так, будто все это вина Фацио?

– Как это вина?

– Простите, я оговорился, я хотел сказать заслуга.

– До скорого, Монтальбано.

Ауджелло, который подстерегал его за закрытой дверью, посмотрел на него вопросительно:

– Что тебе сказал начальник полиции?

– Мы говорили о ситуации.

– М-да? У тебя такая физиономия!

– Какая?

– Кислая.

– Да вчерашний ужин до сих пор в желудке стоит.

– И что ж это ты такое съел вчера на ужин?

– Полтора кило печенья.

Ауджелло посмотрел на него ошарашенно, и Монтальбано, чувствуя, что скоро последует вопрос: кто же все-таки арестован, воспользовался случаем перевести разговор в другое русло.

– Ну и что, нашли вы потом ночного сторожа?

– А, того, из универсама? Да, его обнаружил я. Воры дали ему хорошенько по голове, заткнули рот, связали руки-ноги и запихнули в большой морозильник.

– Умер?

– Нет, но думаю, и не жив. Когда мы его вытаскивали, он был вроде мороженой трески в человеческий рост.

– У тебя есть какой-нибудь след?

– Кой-какие наметки у меня есть, лейтенант карабинеров не согласен, но одно точно: чтоб все это увезти, им нужен был большой грузовик. Погрузкой, видно, занималась целая команда, человек шесть минимум, под руководством профессионала.

– Слышь, Мими, я заскочу домой, переоденусь и потом вернусь.

Проезжая Маринеллу, он заметил, что индикатор бензина замигал. Остановился у бензоколонки, где недавно случилась перестрелка и ему пришлось задержать заправщика, чтоб заставить рассказать все, что тот видел. Заправщик, не помнивший зла, чуть завидев его, поздоровался своим пронзительным голосом, от которого у Монтальбано мурашки шли по телу. Залив полный бак, заправщик сосчитал деньги и потом бросил взгляд на комиссара.

– Что такое? Недодал тебе?

– Никак нет, денег сколько полагается. Хотел вам одну вещь сообщить.

– Ну так сообщай, – сказал нетерпеливо Монтальбано, чувствуя, что, если заправщик вскорости не замолчит, у него вот-вот лопнут нервы.

– Во, гляньте на тот грузовик.

И показал на большой грузовой автомобиль с прицепом, стоявший на площадке за бензоколонкой – брезент хорошо натянут, чтоб не видно было груза.

– Сегодня спозаранку, – продолжал тот, – я когда открывался, грузовик уже стоял тут. Четыре часа прошло, а никого еще за ним не приходило.

– Ты смотрел, – может, в кабине кто спит?

– А то как же, нету никого. И потом еще одна странность: в зажигании ключи торчат, подходи первый встречный, заводи и – хить.

– А ну-ка покажи, – сказал Монтальбано, вдруг заинтересовавшись.