"Царь голод" - читать интересную книгу автора (Андреев Леонид Николаевич)Картина первая Царь Голод призывает к бунту работающихПервое, что с силой овладевает сторонним зрителем, – это многоголосый, сложный, но ритмичный шум от работы машин и тысяч приставленных к ним людей. Равномерные тяжелые вздохи паровиков, жужжание и свист вертящихся колес, шелест бесконечно бегущих ремней; глухие, редкие, сотрясающие землю удары больших механических молотов. На фоне этих мертвых, тяжелых, жестоко-неизменных звуков, как будто уже не зависящих от воли человека, – живой, меняющийся, но ритмичный стук многочисленных маленьких молотков. Различные по тону и силе звука, они то сливаются в общий, живой, говорливый поток, то разбегаются в одиночку, слабеют, становятся жалобны и тихи – как стая певчих птиц в лесу, разогнанных коршуном. В общем получается какая-то мелодия, напоминающая песенку Времени. При раскрытии занавеса глазам представляется, в черном и красном, внутренность завода. Красное, огненное – это багровые светы из горна, раскаленные полосы железа, по которым, извлекая искры, бьют молотами черные тени людей. Черное, бесформенное, похожее на сгустившийся мрак – это силуэты чудовищных машин, странных сооружений, имеющих грозную видимость ночного кошмара. Угрюмо-бесстрастные, они налегли грудью на людей и давят их своею колоссальною тяжестью. И столбы, подпирающие их, похожи на лапы чудовищных зверей, и их черные грозные массы – на тела животных, на исполинских птиц с распростертыми крыльями, на амфибий, на химер. Тяжесть, и покой, и мрак; и будто смотрят отовсюду широко открытые, недвижимые слепые глаза. И как маленькие черные тени копошатся внизу люди. Суетливости нет в их движениях, нет живой и порывистой свободы жеста. И говорят и движутся они размеренно и механично, в ритме молотов и работающих машин; и когда кто-нибудь вдруг выступает отдельно, то кажется, что это откололась частица черной машины, странного сооружения, похожего на неведомое чудовище. Звуки работающих молотов и машин то усиливаются, то затихают. И голоса людей вливаются в этот хор незаметно, звучат в унисон: то живые и звонкие, то глухие, отрывистые, тупые – почти мертвые. – Мы голодны. – Мы голодны. – Мы голодны. Трижды отрывисто ударяет большой молот. – Мы задавлены машинами. – Мы задыхаемся под их тяжестью. – Железо давит. – Гнет чугун. – О, какая безумная тяжесть! Точно гора надо мною! – Надо мной вся земля. – О, какая безумная тяжесть! Удар молота. – Меня плющит железный молот. Он выдавливает кровь из моих жил – он ломает кости – он делает меня плоским, как кровельное железо. – Между валами протягивают мое тело, и оно становится узкое, как проволока. Где мое тело? Где моя кровь? Где моя душа? – Меня кружит колесо. – День и ночь визжит пила, разрезая сталь. День и ночь в моих ушах визжит пила, разрезая сталь. Все сны, что я вижу, все слова и песни, что я слышу, – это визг пилы, разрезающей сталь. Что такое земля? Это визг пилы. Что такое небо? Это визг пилы, разрезающей сталь. День и ночь. – День и ночь. – День и ночь. Удар молота. Трижды. – Мы задавлены машинами. Звонкий рыдающий голос. Мы сами части машин. – Я молот. – Я шелестящий ремень. – Я рычаг. Слабый голос. Я маленький винтик с головою, разрезанной надвое. Я ввинчен наглухо. И я молчу. Но я дрожу общей дрожью, и вечный гул стоит в моих ушах. – Я маленький кусочек угля. Меня бросают в печь, и я даю огонь и тепло. И вновь бросают, и вновь горю я неугасимым огнем. – Мы огонь. Мы раскаленные печи. – Нет. Мы пища для огня. – Мы машины. – Нет. Мы пища для машин. – Мне страшно. – Мне страшно. Удар молота. Голоса звучат испуганно и жалобно. – О, страшные машины! – О, могучие машины! – Будем молиться. Будем молиться машинам. Кто сильнее всех в мире? Кто страшнее всех в мире? Машина. Кто всех прекраснее, богаче и мудрее? Машина. Что такое земля? Машина. Что такое небо? Машина. Что такое человек? Машина. Машина. Трижды, мрачно соглашаясь, ударяет молот. Ты, стоящая над миром, – ты, владычица тел, помыслов и душ наших, – ты, славная, бессмертная, премудрая машина, – пощади нас! Не убивай нас – не калечь – не мучь так ужасно! Ты, безжалостнейшая из безжалостных, скованная из железа, дышащая огнем, – дай нам хоть немного свободы! Сквозь копоть твоих стекол, сквозь дым твоих труб мы не видим неба, мы не видим солнца! Пощади нас! На мгновение умолкают маленькие живые молотки, и трижды безжалостно и тупо ударяет в темноте большой молот. И уже слышны отдельные возмущенные голоса. – Она не слышит! – Она глухая, – дьявол! – Она лжет! – Издевается над нами! – Мы работаем для других! – Всё для других! – Мы льем пушки. – Мы куем звонкое железо. – Мы приготовляем порох. – Создаем заводы. – Города. – Всё для других. – Братья! Мы куем собственные цепи! Чистый, живой, резкий, негодующий стук маленьких живых молотков. И в такт ударам негодующие голоса. – Каждый удар – новое звено. – Каждый удар – новая заклепка. – Бей по железу. – Куй собственные цепи. – Братья, братья, мы куем собственные цепи. Глухой удар большого молота обрывает этот бурный и живой поток, и дальше он течет ровно и устало. – Кто освободит нас от власти машин? – Покажет небо? Покажет солнце? – Царь Голод! – Царь Голод! – Нет, он враг. Он загнал нас сюда. – Но он нас и выведет отсюда. – Он страшен. Он коварен и лжив. Он зол. Он убивает наших детей. У наших матерей нет молока. Их груди пусты. – Грозным призраком стоит он у наших жилищ. – От него некуда уйти. Он над всею землею. – Тюремщик! – Убийца! – Царь Голод! Царь Голод! Удар молота. – Нет, он друг. Он любит нас и плачет с нами. – Не браните его. Он сам несчастен. И он обещает нам свободу. – Это правда. Он дает нам силу. – Это правда. Чего не может сделать голодный? – Это правда. – Чья ярость сильнее? – Чье отчаяннее мужество? Чего может бояться голодный? – Ничего. – Ничего. Ничего! Несколько ударов молота. – Зовите его сюда! – Голод! Голод! Голод! – Иди сюда, к нам. Мы голодны. Мы голодны! – Молчите, безумцы! – Голод! Голод! – Он идет! – Царь Голод! Царь Голод! – Он пришел! – Царь Голод! На середину, в полосу багрового света, из горна быстро входит Царь Голод. Он высокого роста, худощавый и гибкий; лицо его, с огромными черными, страстными глазами, костляво и бледно; и волосы на точеном черепе острижены низко. До пояса он обнажен, и в красном свете отчетливо рисуется его сильный, жилистый торс. И весь он производит впечатление чего-то сжатого, узкого, стремящегося ввысь. В движениях своих Царь Голод порывист и смел; иногда, в минуты задумчивости и скорби, царственно-медлителен и величав. Когда же им овладевает гнев, или он зовет, или проклинает – он становится похож на быстро закручивающуюся спираль, острый конец свой выбрасывающую к небу. И тогда кажется, что в движении своем, как вихрь, поднимающий сухие листья, он подхватывает с земли все, что кругом, и одним коротким взмахом бросает его к небу. Голос его благороден и звучен; и глубочайшей нежности полны его обращения к несчастным детям. Царь Голод. Дети! Милые дети мои! Я услыхал ваши стоны и пришел. Бросьте работу! Подойдите ко мне. Бросьте работу. Останавливается выжидающе, озаренный красным светом раскаленной печи. И медленно собираются вокруг него работающие. Только трое из них вступают в полосу света и становятся видимы отчетливо, остальные же стоят грудою темных теней; и только кое-где случайный луч выхватывает из мрака голое могучее плечо, поднятый молот или суровый профиль. И те, которые видимы, таковы по своей внешности. Первый Рабочий– могучей фигурой своею и выражением крайней усталости походит на Геркулеса Фарнезского. Ширина обнаженных плеч, груды мускулов, собравшихся на руках и на груди, говорят о необыкновенной, чрезмерной силе, которая уже давит и отягощает обладателя ее. И на огромном туловище – небольшая, слабо развитая голова с низким лбом и тускло-покорными глазами; и в том, как наклонена она вперед, чувствуется какая-то тяжелая и мучительная бычачья тупость. Обе руки рабочего устало лежат на рукояти громадного молота. Второй Рабочий– молодой, но уже истощенный, уже больной, уже кашляющий. Он смел – и робок; горд – и скромен до красноты, до заиканья. Начнет говорить, увлекаясь, фантазируя, грезя, – и вдруг смутится, улыбнется виноватой улыбкой. На земле он держится легко, как будто где-то за спиною у него есть крылья; и, кашляя кровью, улыбается и смотрит в небо. Третий Рабочий – сухой, бесцветный, будто долго, всю жизнь, его мочили в кислотах, съедающих краски. Так же бесцветен и голос его; и когда он говорит, кажется, будто говорят миллионы бесцветных существ, почти теней. Звук маленьких живых молотков совершенно затихает. Царь Голод Горе, горе работающим! Рабочие Царь Голод. И я принес вам привет от ваших братьев. И я принес вам великий наказ от ваших братьев: готовьтесь к бунту! Молчание. Бухает молот. Готовьтесь к бунту! Уже веет незримо над головой кровавое знамя его, и сам в ночи, содрогаясь муками земли, стонет колокол всполоха. Я слышал его стон! Молчание. Первый рабочий Объясни же мне, Царь! А иначе я возьму мой молот и расколю эту землю, как пустой орех. Царь Голод. Погоди, мой сын! Береги свои силы для последнего великого бунта. Тогда ты узнаешь все. Рабочий Второй Рабочий. Ее нужно беречь и ласкать, как маленькую девочку. Многие из тех, что вон стоят в темноте, говорят, будто нет ни неба, ни солнца, будто на земле вечная ночь. Ты подумай: вечная ночь! Царь Голод. Отчего, кашляя кровью, ты улыбаешься и смотришь на небо? Рабочий. Оттого, что на моей крови вырастут цветы, и я уже вижу их. У одной богатой и красивой дамы я видел на груди алую розу – она и не знала, что это моя кровь. Царь Голод Рабочий. Царь, Царь, не смейся надо мною. В темноте я научился поклоняться огню. Умирая, я понял, как прекрасна жизнь. О, как прекрасна! Царь, – это будет большой сад, и там будут гулять, не трогая друг друга, и звери и люди. Не смейте обижать зверей! Не смейте обижать человека! Пусть гуляют, пусть целуются, пусть ласкают друг друга – пусть! Царь Голод Рабочий Царь Голод. Другого пути нет. Молчание. Тяжелые вздохи. Третий Рабочий Царь Голод Твердые голоса. Нет. – Пусть говорит. – Говори, старик. – А ты, Царь, слушай. Царь Голод Говори, старичок, не бойся. Рабочий. Я не боюсь. Я винтик из машины – мне нечего бояться. А зачем ты обманываешь нас? Зачем внушаешь нам обманчивую веру в победу? Разве побеждал когда-нибудь голодный? Царь Голод. Да, – но теперь победит. Голоса. Необходимо кончить. – Так жить нельзя. – Лучше смерть, чем эта жизнь. – Другого пути нет. Первый рабочий. Иначе я подниму мой молот… Второй Рабочий. А если есть другой путь? Голоса. Какой? – Говори! Какой? – Он бредит. Сближаются вокруг Царя Голода и Первого Рабочего. Второй Рабочий. Смех. Смех. Царь Голод Работающие хохочут, и Царь Голод вторит им гневно и продолжает. Как смел ты извратить мою волю, о подлый, о хитрый человек! Голодные – со мною против сытых! Вернем человеку его мощь и красоту, бросим его снова в поток беспредельного движения! Со мною, голодные! Милый сын мой, ты достоин быть царем, а ты только раб. Дай твою руку, я поцелую ее. Первый рабочий. Я ничего не понимаю. Голоса. У них оружие! – У них пушки, отлитые нами! – У них инженеры. – Ученые. – У них власть, и сила, и ум! Царь Голод прислушивается, вытянув шею. – У них машины! – Страшные машины! – Мудрые машины! Царь Голод Голоса. У них пушки! Царь Голод. Так отнимите их! Первый рабочий. А кто будет управлять? Мы не умеем, царь! Царь Голод Молчите! Голоса. Это правда. Царь Голод. Отнимите пушки – и к вам на службу придут инженеры и ученые, и вы станете господами земли! Голоса. Это правда! – Нет, это ложь. Братья, готовится новое предательство! – Нет, это правда. Царь Голод. К бунту, дети мои! На улицы! Ломайте машины, режьте ремни, заливайте котлы – на улицы! К бунту, дети мои! Вас зовет великий и несчастный Царь! Голоса. На улицы! – Мы боимся! – Нас убьют! – На улицы! – Так жить нельзя. Долой трусов! – Ломайте машины! – Мы боимся! – Боимся! – Пощади нас, Царь Голод. Мы так боимся! Царь Голод Среди молчания, в жуткой тишине, трижды раздается хриплый звук рога, сперва дальше, потом все ближе и ближе. Тухнут, точно залитые мраком, дальние горны, и позади рабочих, в углу, встает что-то огромное, черное, бесформенное. Это ты, Смерть? Молчание и сухой, недовольный ответ: – Да – это я. Работающие робко жмутся друг к другу, освобождая угол, в котором черным и бесформенным пятном возвышается Смерть. Царь Голод. Вы слышали? Она уже здесь. Она уже стоит над вами и ждет послушно. Одно движение, один лишь знак – и черною тучею она ринется на ваши дома, безжалостная, и изобьет ваших жен и детей. Вы знаете, что это значит, когда по темным улицам длинною вереницею несут гробы – маленькие гробики – крошечные гробики – деревянные тихие колыбельки? Суровое молчание. Решайте же, трусы: для кого смерть, для кого гибель? Для вас или для детей ваших? Скорее. Она ждет. Молчание. Первый Рабочий Второй Рабочий. Для нас, для нас! Многочисленные суровые, покорные, восторженные голоса. – Для нас! Для нас! Бери нас, Смерть. Победа или Смерть! Смерть! С криком бросаются к ногам неподвижной Смерти. И, озаренный красным светом горна, охватив голову руками, громко, в безумном отчаянии и восторге рыдает Царь Голод. Опускается занавес. |
||
|