"Вашингтонская площадь" - читать интересную книгу автора (Джеймс Генри)

19

По причинам, связанным с этим решением, доктор на следующее утро предпринял попытку поговорить со своей сестрой. Он пригласил ее в кабинет и, когда миссис Пенимен пришла туда, выразил надежду, что она будет соблюдать приличия – хотя бы самые азы – и не станет потворствовать племяннице.

– Не понимаю, что ты называешь азами, – сказала миссис Пенимен. – Можно подумать, что ты советуешь мне выучить азбуку.

– Азбуку здравого смысла тебе, очевидно, никогда уже не выучить, позволил себе заметить доктор.

– Ты пригласил меня сюда для оскорблений? – поинтересовалась миссис Пенимен.

– Вовсе нет. Я пригласил тебя, чтобы дать тебе совет. Ты потворствуешь этому молодому человеку, Таунзенду, и это твое личное дело. Твои чувства, твои фантазии, твои симпатии и заблуждения меня не касаются. Я прошу тебя лишь об одном – держи все это при себе. Я изложил Кэтрин свою точку зрения; Кэтрин меня отлично поняла. Всякое поощрение его ухаживаний я буду отныне рассматривать как намеренное непослушание, а твое пособничество Кэтрин в этом деле – как, прости за выражение, прямое предательство. Тебе известно, что предательство считается тяжким преступлением; подумай же о наказании.

Миссис Пенимен распрямила стан, широко раскрыла глаза – она иногда пользовалась этим приемом – и заявила:

– Ты говоришь как какой-нибудь державный властитель!

– Я говорю как отец своей дочери.

– Но не как брат своей сестры! – воскликнула Лавиния.

– Дорогая Лавиния, – сказал доктор, – я подчас действительно сомневаюсь в нашем родстве – мы так не похожи друг на друга. Однако, несмотря на несхожесть характеров, мы в состоянии понять друг друга в критическую минуту, и сейчас это главное. Прекрати свои игры вокруг мистера Таунзенда – большего я от тебя не требую. Полагаю, что последние три недели ты переписывалась с ним; возможно, даже встречалась. Это не вопрос – не трудись мне отвечать.

Доктор был уверен, что Лавиния ответила бы ложью, слушать которую ему было бы неприятно.

– Прекрати свои забавы, – закончил он, – в чем бы они ни заключались. Вот и все, чего я хочу.

– А по-моему, ты хочешь также быть причиной смерти твоей дочери, заметила миссис Пенимен.

– Напротив, я хочу, чтобы она жила долго и счастливо.

– Ты ее убьешь. Она провела ужасную ночь.

– От одной ужасной ночи и даже от десяти ужасных ночей она не умрет. Поверь моему врачебному опыту.

Немного поколебавшись, миссис Пенимен решилась на выпад:

– При всем своем врачебном опыте ты уже лишился двух членов своей семьи!

Решиться-то она решилась, но когда брат в ответ пронзил ее взглядом, острым, как хирургический скальпель, миссис Пенимен сама испугалась своей смелости. Взгляду доктора вполне соответствовали его слова:

– И не побоюсь лишиться общества еще одного!

Миссис Пенимен поднялась, постаравшись принять вид оскорбленной добродетели, и ретировалась в комнату Кэтрин, – девушка давно уже сидела в одиночестве. О ее "ужасной ночи" тетушка знала потому, что накануне вечером, после разговора Кэтрин с отцом, наши дамы сошлись вновь: миссис Пенимен поджидала племянницу на лестнице, на втором этаже. Нет ничего удивительного в том, что столь проницательная особа, как миссис Пенимен, догадалась о беседе в кабинете доктора. Еще менее удивителен тот факт, что сей особе весьма любопытно было узнать, чем завершилась беседа, и это любопытство заставило милую, незлопамятную тетушку пожалеть о резкостях, которыми она давеча обменялась с племянницей. Завидев бедняжку в темном коридоре, миссис Пенимен бросилась к ней с изъявлениями сочувствия. Раненое сердце девушки тоже не вспомнило об обидах; она поняла лишь, что тетя заключает ее в свои объятия. Миссис Пенимен отвела племянницу в ее спальню, и они просидели там вдвоем до рассвета. Уронив голову на теткины колени, девушка долго и почти беззвучно рыдала, пока не излила свое горе. Миссис Пенимен была довольна: она с чистой совестью могла считать, что эта сцена, в сущности, отменила запрет, наложенный Кэтрин на ее отношения с Морисом Таунзендом. Однако радость ее сильно уменьшилась, когда, заглянув к племяннице утром, она обнаружила, что Кэтрин одевается и готовится выйти к завтраку.

– Ты не должна спускаться к завтраку, – сказала она. – Тебе надо прийти в себя после этой кошмарной ночи.

– Я уже пришла в себя, только боюсь опоздать к столу.

– Я тебя не понимаю! – воскликнула миссис Пенимен. – Ты должна по крайней мере три дня оставаться в постели!

– Ну нет, ни за что на свете! – сказала Кэтрин, которая не находила ничего приятного в подобном времяпрепровождении.

Миссис Пенимен была в отчаянье. Она с величайшим неудовольствием заметила, что на лице Кэтрин не осталось и следа ночных слез. Крепкое здоровье девушки только мешало делу.

– Какое впечатление ты думаешь произвести на отца, – воскликнула тетушка, – прискакав к завтраку как ни в чем не бывало, словно ты вовсе не терзалась, словно ничего и не произошло?

– Ему не понравится, если я останусь в постели, – простодушно ответила Кэтрин.

– Именно поэтому ты и должна остаться в постели. Как же еще, по-твоему, можно его разжалобить?

Кэтрин немного подумала.

– Не знаю, – сказала она. – Но только не так. Я не хочу делать ничего необычного.

И, завершив туалет, девушка, по теткиному выражению, "поскакала" завтракать с отцом. Она была слишком скромна, чтобы подолгу выставлять свое несчастье напоказ.

И тем не менее она действительно провела ужасную ночь. Даже после того, как миссис Пенимен удалилась, Кэтрин не удалось уснуть. Она лежала, безутешно глядя в полумрак спальни, а перед глазами ее стоял отец, указывающий ей на дверь. Кэтрин снова слышала, как он называет ее бессердечной. Сердце ее разрывалось от горя – ведь сердце у нее было достаточно чувствительное. В иные минуты ей казалось, что отец прав: только плохая дочь могла поступать так, как она. Значит, она плохая дочь; но уж с этим ничего не поделаешь. Надо постараться хотя бы внешне быть хорошей – даже если душа ее греховна; и временами Кэтрин начинала надеяться, что, оставаясь сердцем верной Морису, она, возможно, сумеет кое-чего достичь путем искусного притворства. Кэтрин проявляла искусность в самых разных занятиях, и не наше дело выяснять, насколько глубоки были ее таланты. Вероятно, самые ценные из них и сказались в утренней свежести ее лица, так огорчившей миссис Пенимен, которая была поражена тем, что девица, всю ночь не спавшая из-за отцовской суровости, может наутро сойти к завтраку без всяких признаков ночных страданий. Бедняжка Кэтрин знала, что хорошо выглядит, и на душе у нее от этого становилось еще тяжелее ведь свежий вид свидетельствовал о крепком, выносливом здоровье и обещал долгую, может быть слишком долгую, жизнь, а такое обещание было ей сейчас в тягость, ибо оно как бы приписывало ей еще одно желание – причем в такое время, когда выказывать желания ей не пристало. Кэтрин написала Морису Таунзенду и пригласила его прийти на следующий день; написала кратко, ничего не объясняя. Она все объяснит ему при встрече.