"Вашингтонская площадь" - читать интересную книгу автора (Джеймс Генри)

7

В действительности, однако, доктор был настроен вовсе не так серьезно, как может показаться; вся эта история скорее забавляла его. Будущее Кэтрин не вызывало у него особой тревоги или беспокойства; напротив, он напоминал себе, как нелепо выглядит семейство, приходящее в волнение, когда у дочери и наследницы появляется первый кандидат в женихи. Скажем больше: доктор даже вознамерился повеселиться, наблюдая драматическую миниатюру (если событиям суждено было принять драматический характер), в которой миссис Пенимен отвела блестящему мистеру Таунзенду роль героя. У доктора пока не было намерений влиять на ее denouement [развязку (фр.)]. Он был готов последовать совету Элизабет и отнестись к молодому человеку без всякой предвзятости. Большой опасности это не представляло, ибо Кэтрин, которой исполнилось уже двадцать два года, была, в сущности, цветком вполне окрепшим – такой походя не сорвешь. Сама по себе бедность Мориса Таунзенда еще не говорила против него; доктор не считал, что его дочь должна непременно выйти за богатого. Ее будущее наследство казалось ему достаточно солидным, чтобы обеспечить двух благоразумных людей, и если бы среди претендентов на руку Кэтрин появился обожатель без гроша за душой, но с хорошей репутацией, о нем судили бы лишь по его личным качествам. Были и другие соображения. Поспешно и безосновательно обвинить человека в меркантильных побуждениях представлялось доктору недостойным – тем более что дом его пока не осаждали легионы охотников за приданым. И наконец, ему было интересно проверить, действительно ли кто-то способен полюбить Кэтрин за свойства ее души. Мысль о том, что бедный мистер Таунзенд и в гости-то приходил всего дважды, вызвала у доктора улыбку, и он велел, чтобы в следующий раз миссис Пенимен пригласила его к обеду.

Следующий раз настал очень скоро, и миссис Пенимен, конечно, с величайшей радостью исполнила распоряжение доктора. Морис Таунзенд с неменьшим удовольствием принял приглашение, и несколько дней спустя обед состоялся.

Доктор справедливо полагал, что не следует принимать молодого человека одного; это выглядело бы поощрением его ухаживаний. Так что пригласили еще кое-кого. Но главным гостем на обеде был – не по видимости, а по сути все-таки Морис Таунзенд. Есть основания думать, что гость стремился произвести хорошее впечатление, и если он потерпел неудачу, то не потому, что приложил мало ума или стараний. За обедом доктор почти не разговаривал с молодым человеком, но наблюдал за ним очень внимательно, а когда дамы вышли из-за стола, предложил ему вина и задал несколько вопросов. Морис был не из тех, кого надо тянуть за язык, а отведав великолепного кларета, уже вовсе не нуждался в поощрениях. Вина доктор держал превосходные, и надо честно сказать: поднося к губам бокал, Морис отметил про себя, что вкус к хорошим винам – а хорошие вина в этом доме не иссякали – весьма привлекательная причуда в характере будущего тестя. На доктора сей искушенный гость произвел немалое впечатление; он понял, что мистер Таунзенд – личность не совсем обычная. "Человек он способный, – решил отец Кэтрин, – определенно способный, светлая голова. И сложен весьма неплохо как раз таких и любят дамы. Но мне он, пожалуй, не нравится". Доктор, однако, держал свои наблюдения при себе, а с гостями говорил о дальних странах, – предмет, касательно коего Морис выложил много таких сведений, которые доктор мысленно определил как "басни". Доктор Слоупер мало путешествовал и теперь позволил себе усомниться в правдивости иных рассказов этого забавного шалопая. Доктор не без гордости считал себя отчасти физиономистом, и, в то время как молодой человек разглагольствовал, наслаждался сигарой и подливал себе вина, хозяин дома не сводил внимательных глаз с его живого, выразительного лица. "Ишь, какая уверенность в себе, – думал доктор. – Пожалуй, такого я еще не встречал. И чего только не придумает, чего только не знает. В мое время молодые люди меньше знали. Я, кажется, решил, что у него светлая голова? Определенно! И он не потерял ее после бутылки мадеры и полутора бутылок кларета!"

После обеда Морис Таунзенд подошел к Кэтрин, которая стояла у камина, освещавшего ее алое атласное платье.

– Я ему не понравился, вовсе не понравился! – сказал он.

– Кому вы не понравились? – спросила Кэтрин.

– Вашему отцу. Странный он человек!

– Не понимаю, почему вы так решили, – сказала Кэтрин, покраснев.

– Я чувствую. Я очень хорошо чувствую такие вещи.

– Может быть, вы ошиблись.

– Ну да! Вот спросите его и сами увидите.

– Нет, уж лучше я не буду его спрашивать – вдруг окажется, что вы правы?

Морис состроил притворно-трагическую гримасу.

– А возразить ему вам было бы неприятно?

– Я никогда ему не возражаю, – сказала Кэтрин.

– И вы будете слушать, как меня ругают, и не раскроете рта в мою защиту?

– Отец не станет вас ругать. Он слишком мало вас знает.

Морис Таунзенд громко рассмеялся, и Кэтрин снова покраснела.

– Я вообще не буду говорить с ним о вас, – сказала она, пряча свое смущение.

– Что ж, прекрасно. И все же я предпочел бы услышать от вас иной ответ. Я предпочел бы, чтобы вы сказали: "Если отец не одобряет вас, мне это совершенно не важно".

– Напротив, это очень важно! Я бы так никогда не сказала! – воскликнула девушка.

Он смотрел на нее, слегка улыбаясь, и доктор – если бы он в эту минуту наблюдал за Морисом Таунзендом – заметил бы, как в его милых, приветливых глазах мелькнул нетерпеливый огонек. В ответе его, впрочем, не было ни капли нетерпения; он только трогательно вздохнул:

– Будем надеяться, что мне удастся его переубедить!

Позже, в разговоре с миссис Пенимен, молодой человек высказался более откровенно. Но сперва, исполняя робкую просьбу Кэтрин, он спел несколько песен; нет, он не льстил себя надеждой, что это поможет ему расположить к себе ее отца. У Мориса был приятный мягкий тенор, и, когда он кончил петь, каждый из присутствующих издал какое-нибудь восклицание – лишь Кэтрин напряженно молчала. Миссис Пенимен объявила его манеру исполнения "необычайно артистичной", а доктор Слоупер сказал: "очень проникновенно, очень"; сказал во всеуслышание, но тон его при этом был несколько суховат.

– Я ему не понравился, вовсе не понравился, – проговорил Морис Таунзенд, обращаясь к тетке с тем же заявлением, какое раньше сделал племяннице. – Он меня не одобряет.

В отличие от своей племянницы, миссис Пенимен не стала требовать объяснений. Она тонко улыбнулась, словно все сразу поняла, и – опять-таки в отличие от Кэтрин – даже не попыталась возражать.

– Но это же совершенно не важно, – негромко проговорила она.

– Вот вы умеете сказать то, что надо! – сказал Морис к великой радости миссис Пенимен, которая гордилась тем, что всегда умела сказать то, что надо.

При следующей встрече со своей сестрой Элизабет доктор сообщил ей, что познакомился с протеже Лавинии.

– Сложен прекрасно, – сказал доктор. – Мне как врачу приятно было видеть такой превосходный костяк. Впрочем, если бы все люди были так сложены, они не слишком нуждались бы в докторах.

– А кроме костей ты ничего не видишь в людях? – поинтересовалась миссис Олмонд. – Что ты думаешь о нем как отец?

– Отец? К счастью, я ему не отец.

– Разумеется. Но ты отец Кэтрин. Если верить Лавинии, твоя дочь влюблена в него.

– Ей придется совладать со своим чувством. Он не джентльмен.

– Поостерегись! Не забывай – ведь он из клана Таунзендов.

– Он не джентльмен в _моем_ понимании этого слова. Ему недостает благородства. Он прекрасно умеет себя подать, но это низкий характер. Я тотчас раскусил его. Слишком фамильярен; я не переношу фамильярности. Он просто ловкий фат.

– Да, – сказала миссис Олмонд, – это замечательное свойство – умение с такою легкостью судить о людях.

– Я не сужу о людях с легкостью. Мои мнения – результат тридцатилетних наблюдений. Чтобы суметь разобраться в этом человеке за один вечер, мне пришлось потратить половину своей жизни на изучение человеческой натуры.

– Возможно, ты прав. Но ведь надо, чтобы и Кэтрин его увидела твоими глазами.

– А я снабжу ее очками! – сказал доктор.