"Ом Свасти" - читать интересную книгу автора (Дай Андрей)

Андрей Дай ОМ СВАСТИ

1 Реальная смерть. Солдат

Земля, ударившая мне по носу, пахла жженой резиной.

Я сразу потерял автомат, отбросив его в сторону, чтобы зажать уши. Пронзительный вой штурмовиков, заходящих для следующего удара по растянувшемуся вдоль дороги каравану грузовиков, вытягивал душу.

Плоскобрюхие летящие машины вернулись, и зажатое между березовыми перелесками пространство дороги наполнилось грохотом взрывов, визгом осколков, дымом и пылью. Напоследок, уже с развернувшегося для возвращения на базу штурмовика, сбросили сейсмическую бомбу.

Земля ударила в нос. Тело взлетело в воздух и со звуком падающего навоза шмякнулось обратно. Дыхание перехватило. Нос оказался забит грязью, песок скрипел на зубах.

Смерть меня обошла. После звукового безумия нападения на колонну, треск горящих грузовиков, стоны и звуки голосов были тишиной. Я встал на колени и оглянулся вокруг. Оружие лежало рядом целехонькое, а в ранце зияла дыра размером с кулак. Обожженный край отверстия заканчивался не более чем в паре сантиметров от тела.

Ехать больше было не на чем. Те машины, которые оставались целыми после применения обычного оружия, были разрушены сейсмобомбой. Метал не выдержал землятресения в десять баллов.

Солдаты выползали из придорожных канав, и собирались возле горящей машины. Я поднялся, подождал пару секунд, опираясь на автомат, пока искры перестанут плясать в глазах, и отправился к офицеру. Трое, которым не повезло, лежали в позах сломанных игрушек у горящих колес. Одежда на них тоже тлела. Несколько человек плакали, не замечая своих слез.

– Есть сигареты? – спросил солдат с перепачканным сажей лицом.

– Смотри, на пару пальцев не достало... – продемонстрировал я дыру в своем ранце.

– Ясно, – чумазый боец похлопал себя по карманам и обратился к человеку сидящему на корточках возле мертвецов.

– Глянь, сигареты у них есть?

– Часы нужны кому-нибудь? – отозвался тот.

– Второй взвод, – орал наш лейтенант от соседней машины, и я пошел к нему.

– Имя? – деловито спросил он.

– Рядовой Кастр, – я слегка дотронулся дрожащими пальцами каски на голове.

– На, – лейтенант вложил мне в ладонь знаки отличия младшего сержанта. – Капрал Кастр, соберите людей...

Живых и здоровых нас набралось девятнадцать человек.

Сзади уже слышался рев бульдозеров расчищавших дорогу. За ними шли отряды сборщиков трупов и группки мародеров, ворующих оружие.

Задерживаться для того, чтобы похоронить погибших не стали. Мы чувствовали себя ни чуть не лучше мертвяков. Нельзя сказать, чтоб я очень жалел о том, что оказался в этих забытых Богом местах...

* * *

Она напряглась. Ее затрясло. Еще раз, последний, царапнула мою мокрую от пота спину и расслабленно откинулась на смятую постель.

«Ничего нового. Эти негритянки такие же, как и остальные», – пронеслось в голове, и тут же я почувствовал себя грязным. Меня даже стало слегка подташнивать.

– Милый, как мне хорошо, – простонала негритянка.

– Душ работает? – ответил я, из всех сил пытаясь повернуть, искривленные гримасой брезгливости, губы в улыбку.

Ответа не дождался. Пришлось выяснять это самому.

Душ работал, но горячей воды не было. Видно, кто-то, какой-то жадный негр решил, что подогревать воду в Африке, где и так жарко, вовсе не обязательно. Возможно, в чем-то он и прав – я освежился. А после того, как энергично растерся большим полотенцем, даже ощутил себя чистым.

Настроение стремительно поднималось и даже очкастый темнокожий типчик, которого я встретил, выйдя из ванной комнаты, состояние души не поколебал. И его кваканье на банту, сопровождаемое хаотичными взмахиваниями руками, вызвало лишь легкую досаду.

– Да ладно тебе, – отмахнулся я от очкарика, когда он вдруг принялся наскакивать с кулаками. – Можно подумать для тебя открытие, что твоя жена шлюха!

«Рогатый» негр убежал куда-то, продолжая яростно причитать, а я отправился одеваться. Больше в этом доме делать было нечего, давно уже загостился.

Пока прыгал на одной ноге, попадая другой в штанину брюк, подошла завернутая в белую простыню негритянка.

– Он пошел за пистолетом, – холодно сообщила она.

– С каких это пор обезьянам стали разрешать иметь оружие?! – посетовал я, кряхтя и натягивая носки.

– Я не шучу, – процедила женщина и ушла.

Я лишь успел накинуть рубашку, когда вбежал очкарик, размахивающий большим черным пистолетом.

– Ну, что ты прямо, как ребенок, – возмутился я и толкнул коротышку пальцами в грудь. Это так его разозлило, что оружие запрыгало, как сумасшедшее.

– Эй, муж. Ты поосторожнее с этой штукой.., – только и успел проговорить, как раздался выстрел. Пуля глухо чмокнула пол. Ветерок тронул штанину, а страх приподнял волосы на спине. Негр становился опасным.

Я действовал быстрее, чем думал. Выхватил из рук негра оружие, навел ствол на него и спустил курок. Очкарик потерял очки и отлетел к стене, где и сполз на пол, марая светлые кровью обои.

– Идиот, – выругался я, осознав чего же натворил. – Подохнуть из-за такого пустяка...

– Уходи, – спокойно проговорила женщина. – Уходи, я вызываю полицию.

– Не торопись, – ухмыльнулся я, подавляя тошноту. Мертвый негр ли начал попахивать или оттого, что впервые убил человека. Разбираться было некогда. Негритянка давала время убраться до появления местных копов и надо было быть полным придурком чтобы этим не воспользоваться.

«Хреновые хозяйки, эти негритянки, – неожиданно подумал я, садясь за руль взятого на прокат автомобиля. – Даже кофе гостя не напоила...»

– Тем более такого! – ухмыльнулся я и тронул машину с места.

От побережья Атлантического океана, бухты Бенго, через небольшой городок Какуако, вела отличная дорога в Луанду. Дом, из которого мне пришлось поспешно уносить ноги, стоял как раз у бухты, а гостиница, где жил – как раз в центре Луанды.

Я старался особенно не выделяться в потоке машин вяло везущих всякую облепленную мухами гадость с плантаций Северной Кванзы. И путь занял не более сорока минут.

Еще через пол часа Бартоломео Эстер де Кастро, то есть я, покинул отель «Анту-Кавалу», предварительно купив билет в Европу. А часом позже в небольшом пансионе на берегу океана, у самого порта поселился человек по имени Бертран Кастр.

Новое имя – это не совсем новая жизнь. Забросив потертый чемодан на узенькую кровать в узенькой комнатке – келье, я наконец-то осознал, насколько сильно вляпался.

«Так, Берти, – сказал я себе. – Ты в дерьме по самые уши и твои мегакредиты тут помогут, как пингвину спутник связи».

У меня был безотказный метод заставить мозги работать на всю катушку – полбутылки русской водки. Единственное в этом забытом цивилизованными Богами городе место, где могли продать встряску для мозгов располагалось в центре Луанды. Совсем не далеко от только что покинутого отеля. Одно это обстоятельство должно было приковать задницу к кровати, но дохлый четырехглазый негр продолжал возникать передо мной, стоило лишь закрыть глаза. Ни о чем другом, кроме водки, я думать не мог.

Всегда считал себя умненьким парнишкой, однако, мертвец, словно ладонью застилал мне глаза, и я перестал замечать самые очевидные вещи. Например, наличие полицейской машины у дверей отеля или собственную симпатичную мордашку в стереовизоре над стойкой бара, за которой я, присосавшись к бокалу, сидел минут десять. И даже когда черно-коричневая влажная ладонь властно легла на мое плечо, не сразу сообразил, что происходит.

– Иди, помой руки, – выдохнул я, звякнув зубами о стекло, и на секунду отрываясь от пойла, которое почему-то называлось водкой. – Прежде чем хватать белого человека...

– Допивай, – со странным акцентом выдал стоящий за спиной фараон. – Мой шеф хочет задать тебе пару вопросов.

Я обернулся, как был, со стаканом в руке. Увидел полицейского и это было так неожиданно, что слипшиеся волосы на спине вдруг высохли и встали дыбом, а пойло встало поперек горла. Представьте, как я чувствовал себя погано сидя перед копом, развесив сопли, судорожно пытаясь пропихнуть жидкость в желудок. Да еще пунцовый от этих усилий, как помидор.

– В чем меня обвиняют? – хрипло поинтересовался я, шагая в обществе копа к его автомобилю. Водка булькала в желудке и, хотя доза была явно маловата, мозги начали потихонечку наращивать обороты. Например, вспомнил, что плату за водку с меня, арестованного полицией, ни кто не попросил. Мелочь, а приятно!

– В убийстве, слизняк, – оскалился полицейский. – Ты убил доктора Кимбумбе. Хочешь попробовать отказаться!?

Негр выразительно похлопал по кобуре пистолета висящего на его животе.

– Разве у меня есть шанс? – пожал я плечами, перебирая в уме варианты спасения и краем глаза читая вывеску над облезлыми дверьми, мимо которых как раз проходили. «Южно-Африканский военный округ. Армия Демократического Содружества. Вербовочный пункт №...», – намекнули мои мозги весьма многозначительно.

– Одну секунду, мистер, – сказал я копу, совершенно не представляя, что делаю. Негр замер. Рука лежащая на кобуре начала судорожно искать застежку. А я сделал два шага, толкнул плечом хлипкую дверь и вошел.

– Вы хотите вступить в ряды АДС? – на предельно высоком уровне громкости вопросил робот.

– Да! – заорал я в ответ, затравленно озираясь на болтающуюся створку дверей.

– Ваше имя!?

– Бертран Кастр.

– Волонтер Кастр, повторяйте за мной...

Я повторял за роботом непроникающие в сознание слова и смотрел в широко раскрытые глаза ввалившегося наконец полицейского.

Потом, едва робот замолк, и на вытертом полу загорелась стрелка, фараон плюнул и вышел. А я, хихикая от нежданно привалившего счастья, пошел в будущее.

Как называется место, где собрано несколько тысяч полных идиотов? Дурдом? Ну, если учебную базу Южно-Африканского ВО и можно было назвать сумасшедшим домом, то лишь отчасти. На каждые тридцать человек придурков купившихся на обещания и записавшихся добровольцами в АДС приходилось по одному животному в простонародье именуемому сержантом.

Я понятия не имею, что делает этих двуногих, безволосых и с головой покрытой пятнистой камуфляжной кепкой, такими тварями. Создалось впечатление, что они соревновались между собой в особой жестокости и дремучей тупости. Понятие гуманизма в их головах попросту не вмещалось. Их прямолинейные, как дорожки между казармами, извилины были забиты более важными вещами.

Господин сержант Ван Нитчен, в зубы к которому я попал, тем не менее, имел представление о гуманизме. Когда мы, лежа на животах в жирной пыли африканской саванны, стонали от непрерывной боли в перетруженных мышцах, Ван Нитчен, прохаживаясь, очень любил посвящать нас в его трактовку прописных истин.

– Гуманизм для вас, уроды, – приговаривал он. – Это вши и тушенка. А если этого у вас нет – значит, вы уже дохлое мясо... Гуманизм – это человечность и я научу вас, слизняки, быть человеками! Царями природы. Быть может, вам повезет, и вы станете солдатами! И это много лучше чем быть человеком!

Подобные речи он мог толкать непрерывно и целыми сутками. Очень важно было слышать и воспринимать его теории. Иначе расправа следовала незамедлительно.

Первые три месяца, ровно девяносто дней, в течении которых нам вкалывали чертову уйму всяких веществ в вены, его монологи практически не прекращались. Мышцы, в коих шла интенсивная перестройка, как под воздействием физических нагрузок, так и вследствие генной ломки волокон, болели до темноты в глазах. А едва организм привык к систематическим издевательствам над мышцами, последовали инъекции улучшающие зрение, пищеварение, реакцию и т. д. и т. п.

На рассвете девяностого дня, когда нас, словно стадо баранов, погнали под струю обжигающе ледяной воды, я, глядя на свое похудевшее, обветренное лицо в зеркало, решил, что с меня хватит.

Чтобы выжить в армии, нужно сразу и навсегда усвоить одну простую истину: ты больше не принадлежишь самому себе! Никому не интересно твое мнение и всем наплевать на твои желания. Ты, либо подчиняешься и сохраняешь свою жизнь и здоровье, либо пытаешься бунтовать и по тебе проедет вся тяжелая, тупомордая армейская машина.

В любой армии Вселенной существует субординация. Это значит, что если нужно что-то из ряда вон выходящее, ты должен обратиться к своему сержанту. Тот к лейтенанту, от него к капитану... Решение возвращается тем же путем.

Однако в любых законах, а субординация ни чем от них не отличается, существует огромное количество дыр, через которые умненький парнишка, вроде меня, всегда может просочиться.

Я в совершенстве знал законы финансового мира и благодаря этому имел возможность безнаказанно украсть миллионы кредитов. Но в армии деньги почти ничего не значат...

Двигая с заячьей скоростью челюстями в процессе поглощения картонной колбасы, размышлял о том, каким же образом применить известные законы к правилам армии. Мельком взглянув на мерзкую рожу Ван Нитчена, на минуту охватило отчаяние...

И это чувство заставляло судорожно сжиматься задницу до тех пор, пока мы строем не отправились за очередной дозой геноизменяющих инъекций в мед часть.

– Все умные берут взятки! – хмыкнул я, едва увидев хитрющую морду секретаря в мед части. Если эта крыса не способна подсказать дыры в законе, то я был бы обречен на смерть в учебном центре. Сил переносить систематические издевательства больше не было.

После всех обысков мне все же удалось сохранить пару сотен кредитов. Стокредитовая купюра оказала на капрала Леви, секретаря мед части, волшебное действие. Леви заделался фокусником. Купюра растворилась прямо у меня на глазах.

– Имя? – шепнули его губы.

Я ткнул на имя в списке.

– Рядовой Кастр, в смотровой, – рявкнул капрал и я, под пристальным взглядом Ван Нитчена, промаршировал в указанный кабинет. Минутой спустя туда же влетел Леви.

– ЛСД, Экстази, Кокаин, Героин, Вулканит? – зашептал он.

– Совет, всего один совет.

И я выложил все, о чем хотел узнать.

– Ты в полном дерьме, солдат, – сразу заявил Леви. – Я могу дать совет, как получить больше свободы, но тогда ты окажешься в еще худшей ситуации.

– Выкладывай. Только мне нужен законный путь...

– С этим все в порядке... Так вот! Ты можешь врезать ногой под зад своему сержанту и получить три года в штрафном батальоне. Кормят там похуже, но со штрафниками стараются не связываться и свободы там побольше.

– Это единственный вариант?

– Нет. Есть еще фронт... Ты можешь подать рапорт полковнику, и тебя тут же отправят на фронт. Там кормят, словно на убой, свободы хоть отбавляй, но зато там могут убить!

Да, незавидная перспектива. Оба варианта следовало обдумать.

– И еще, – вдруг добавил Леви. – Этот совет не стоит столько денег... Давай-ка я вколю тебе еще какую-нибудь генную сыворотку... Ну, хочешь в карты всех обыгрывать?

Практически, решение мной уже было принято. И лишь на миг задумавшись, я сказал:

– Хочу... способность к управлению людьми. Стану генералом, с меня ящик коньяка!

– Договорились, – хмыкнул Леви и отправился к холодильнику за ампулами. Пока он готовил шприц-пистолет, я сел за стол врача и написал рапорт.

Рассуждения, приведшие меня к такому решению, не отличались оригинальностью. «Грудь в крестах или голова в кустах». Часом позже я уже передал лист с рапортом Ван Нитчену. Скривившись словно от зубной боли, сержант поставил в уголок личную печать, и отнес бумагу лейтенанту. К вечеру рапорт добрался до командующего базой, а вот обратно упал словно камень. В девяносто первое утро моего пребывания на учебной базе, во время утреннего построения, меня вывели из общего гурта волонтеров и присоединили к жалкой кучке добровольцев. И когда Ван Нитчен увел взвод смотреть очередной патриотический фильм, я отправился получать полевое обмундирование и личное оружие.

Я изменился. У меня выросли чудовищные, перевитые жилами генетически измененные мышцы. Я приобрел пугающе стремительную реакцию и навыки обращения с оружием. Небольшая близорукость исчезла, а глаза приобрели какое-то коровье выражение, готовности ко всему, готовности принять любой удар Судьбы.

То, что видел в туалетном зеркале на борту транспортного стратолета, мне вовсе не понравилось. Худое, обветренное, с сероватым оттенком кожи лицо, принадлежавшее мне теперь, раньше могло присниться лишь в страшных снах.

Перевалочная база северного фронта, куда посылали добровольцев из Южно-Африканского ВО, находилась где-то в Сибири. В южной, юго-западной и юго-восточной Сибири шли бои, поэтому стратолету пришлось делать крюк через Европу, что удлиняло путь вдвое, часа на два.

На борту стратолета мы оказались предоставленными самим себе. Со всех учебных и просто военных баз Южной Африки, добровольцев набралось не более тридцати человек.

Группа, человека четыре, десантников командос почти сразу после взлета уселись играть в карты. Их тускло отблескивающие камуфляжные костюмы, страшные зазубренные ножи на поясах, а особенно холодные оценивающие глаза отпугнули остальных. Сопровождающий нас молоденький лейтенант ушел в кабину для офицеров. Мы же разбрелись по огромному пустому брюху военного гиганта. И ни единому солдату не пришло в голову подойти, познакомиться, поболтать. Большая часть добровольцев тут же завалилась спать, а я отправился в туалет умыться и вколоть вторую из трех купленных у Леви ампул пиратского генного стимулятора.

В одной из кабинок кто-то пыхтел, но я хотя и обратил на это внимание, близко к сердцу не принял. Маслянистая жидкость перетекла из ампулы в вену и я, не торопясь уходить в огромное, пустое и сумрачное нутро стратолета, принялся разглядывать себя в зеркало. И глядя на изможденное серое лицо, стало так жалко себя, что я даже принялся всерьез обдумывать последнюю имеющуюся возможность. Всегда можно было обратиться к родственникам, дабы они вытащили меня из этого вонючего сортира. Полностью уйдя в океан жалости, даже не заметил, как застонал.

– Э как тебя тащит, – дрожащим голосом, с явной завистью на лице, выдохнул вышедший из кабинки солдат.

– Чего? – не понял я.

– Поделись дозой, браток, – жалобно запричитал незнакомец.

– Это не то, что ты думаешь, – попробовал втолковать я.

– Это? – наркоман указал на лежащую в урне ампулу.

– Не дам, – твердо заявил я.

– Даш! – зло буркнул солдат и выхватил нож.

Мой нож лежал в ранце у стены. У меня практически не было шансов.

Но в этот момент дверь в сортир распахнулась, и через порог втек десантник. Не ожидавший такого поворота дел наркоман, резко повернулся к командос.

К нашему с наркоманом удивлению, десантник оказался женщиной. Ровно одну десятую секунды она смотрела в глаза дрожащему от нехватки наркотика солдата, а потом неуловимо быстрым движением подтекла под руку с ножом и одним махом сломала солдату шею. Костюм хамелеон еще продолжал показывать копию того места, где командос была миг назад, а душа наркомана уже отправилась на небеса.

Подхватив обмякшее тело, женщина мягко положила труп под умывальник, так, что ни одна пряжка не звякнула и спокойно принялась умываться. А я поспешил забрать свои вещи и убраться.

В аэропорт с надписью «Толмачево-Новосибирск» мы прилетели в составе двадцати девяти человек и одного трупа. Женщине убийце ни кто слова не сказал. Запах войны, запах смерти, запах крови ударил в ноздри, а войны я еще и не видел. Я подумал, что мир сошел с ума.

– Ну вот что, мужики, – сказал сопровождающий нас лейтенант, когда мы вышли на улицу после регистрации в пересыльном пункте. – Транспорт прибудет в 23:00 по местному времени. Сейчас семь утра. До 22-ух отпускаю вас в увольнительную в город. Если кто решит сделать ноги, найду и лично пристрелю. Давайте не будем доставлять друг другу лишние проблемы.

Мы, еще не веря во вдруг привалившую удачу, буднично получили жетоны, сдали оружие с личными вещами и отправились в город.

Я не разделял всеобщего оптимизма. Уровень моего настроения валялся где-то на дне Марианской впадины. Равнодушное убийство наркомана настолько потрясло, что я просто перестал соображать. И когда все отправились к шлюхам или в кабак, я пошел к нотариусу писать завещание. А от него переместился в ближайшее отделение Всеземного Федеративного банка.

Это было соврем небольшое отделение колоссального, объединяющего сотни планет Федерации Млечного пути, банка. В этом отделении было всего три кабинки индивидуального пользования, и пришлось с полчаса ждать пока место для меня освободится. Служащий банка недоверчиво на меня посмотрел, но промолчал и впустил.

И он даже не догадывался, насколько был прав.

Едва я вошел в систему, как тут же понял, что структура управления операциями из этого отделения упрощена до предела и под завязку набита дырами.

Настроение, с воплями восторга, взметнулось к солнцу. Я, шутя, перекидывал массивы счетов из одного банка в другой. Через час я так запутал систему, что она запросила ручного управления, осведомившись конечно для начала о моем коде допуска. А в этом отделении не было даже идентификатора по сетчатке глаза. Система поверила, едва я ввел код допуска принадлежащий моему бывшему шефу из банка, где я прежде работал.

Вот тогда я развернулся по серьезному. Еще целый час перекидывал на свои счета не принадлежащие мне суммы, а списывал эти операции на других людей. И увеличил свой капитал втрое. На счету оказалось в итоге почти миллиард кредитов. Я мог купить себе дивизию!

И куда же было девать такие огромные деньги? Снова подумал о том, что вляпался по самые уши, хотя мог откупиться от Закона. Теперь нужно было ехать туда, где легко могли убить, или где мог прозябать до самого окончания контракта. Еще целых три года! И все эти три года я не смог бы воспользоваться капиталом.

Я почти на все деньги купил акции того самого банка, который только что надул. Сделка было зарегистрирована. Мне принадлежало одиннадцать с четвертью процентов всех акций банка. Я мог войти в Совет директоров!

Уже совершенно спокойно я зарегистрировал свой цифровой код рисунка сетчатки глаза, как одного из главных акционеров.

А потом перешел к банкомату, который приветливо вздохнул и отстрелял десять тысяч кредитов. Я решил хорошенько отметить покупку.

Но за дверями меня ждала полиция.

– Бартоломео Эстер де Кастро, – угрюмо сказал полицейский сержант, наставляя на меня здоровенный пистолетище. – Вы арестованы по обвинению в убийстве доктора Кумбубуне в Какуако, штат Луанда.

– Кимбумбе, – широко улыбнувшись, поправил я полицейского. – Этого урода звали доктор Кимбумбе.

– Ну и что? – еще более помрачнел коп, позвякивая наручниками.

– Никакого говнюка – Кимбубуне я не убивал.

– Да какая разница!? – вскричал тупой фараон, тыкая мне в грудь пушкой. – Руки!

– Да пошел ты... – отпихнулся я. – Не по глазам? Я солдат армии Демократического Содружества. Свою вину смываю кровью...

Я еще чего-то там вещал о Чести и Долге, Идеалах Свободы и краснопузых ублюдках. Слова сами прыгали в рот, и я едва успевал языком выпихивать их наружу. И больше всего на свете в тот момент хотелось пожать руку тыловой крысе капралу Леви.

Итогом словесного извержения стало то, что коп убрал наручники, отказался от идеи меня арестовывать и лишь пригласил проследовать в участок для идентификации личности.

– Всегда пожалуйста, – хмыкнул я и, придерживая топорщащиеся от купюр карманы, пошел к машине фараонов.

Первый раз в жизни попав в полицейский участок, я, три месяца проползавши на брюхе в грязи, удивился смраду и вони царившей там. Видно привыкнув иметь дело с грязью в людях, фараоны не видели грязь у себя под ногами.

У полицейских был сканер для глаз, и опознание моей личности заняло не больше часа. Все то время, в течение которого искали ключ от комнаты со сканером, искали копа, у которого был этот ключ, искали светофильтр для серых глаз, ходили на склад, отвечали на миллион глупых вопросов и ржали над сверхтупыми шутками, наконец, было вознаграждено. Я увидел компьютерный файл, посвященный моей скромной персоне. И я понял, что назад пути нет. Осталось лишь два пути: вперед на фронт и назад, в тюрьму.

Когда в два часа дня местного времени я вышел из дверей полицейского участка, оставалось восемь часов на празднование удачной покупки. По моему мнению, это было совсем немного времени, и следовало поспешить.

– Мне нужно очень быстро попасть в кабак, где есть шлюхи, очень шумно и редко бывает полиция, – сказал я водителю такси и передал ему сто кредитов. – А в десять часов вечера, ты найдешь меня внутри, вытащишь и привезешь к пересыльному пункту. Договорились?

Смуглый кучерявый шофер хитро улыбнулся и согласился.

– Три капли нашатырного спирта у тебя найдется? Я еду на войну и хочу попасть туда трезвым, – поинтересовался я у водителя, глядя на непрезентабельный кабак.

– О`кей, командир, – оскалился шофер. – Запасайся таблетками от головы, а трезвость гарантирую.

Семь часов спустя я подъехал к пересыльному пункту на такси. Голова жутко болела, во рту словно кошки ночевали и я абсолютно не помнил кто же эти три размалеванные бабы, которые провожали до самых ворот. За двадцатку одна из них даже сбегала в соседнюю лавку за пивом.

На войну поехал в обнимку с бочонком пива и ощущением, что у полиции претензий ко мне стало много больше. Костяшки пальцев были покрыты ссадинами и болели.

Лейтенант сидел прямо на полу вертолета и болел с похмелья. За добрый глоток из бочонка, он поведал, что я полный идиот, раз отправляюсь на войну рядовым. Тем более, имея высшее образование.

Я загрустил было, но тут же отошел.

Я жив. Я умненький парнишка и в армии. И это значит, что не миновать офицерских погон, как бы я не упирался.

Впрочем, упираться я и не думал.

* * *

Они это называли тишиной. Невдалеке, с деловитой сухостью, стучал пулемет. То впереди, то сзади тройного ряда окопов время от времени падали мины, взметая комья земли к грязным от сажи облакам. Прямо между рядами окопов росла обгоревшая, но все равно имеющая еще листья, яблонька. А под ее корнями располагался штабной блиндаж. На фронте было затишье.

– Кого ты мне привез? – устало сказала молодая женщина-лейтенант, но, тем не менее, в предложенных нашим сопровождающим бумагах расписалась.

– Кого дают, того и везу, – угрюмо пробурчал мой знакомый офицер, натянул шлем на самые глаза и вышел. Ему еще предстоял путь назад.

– Кто из вас уже участвовал в боевых действиях? – без особой надежды поинтересовалась лейтенант Нахило.

– Ясно, – выдохнула она, когда тремя минутами позже так и не дождалась ответа.

– Капрал, разместите людей по ячейкам...

Капралом, которому она адресовала приказ, был я. Штурмовики «красных» подняли меня в чине...

Кто говорит, что на войну люди едут, чтобы умирать, сами ни разу там не были. На войну люди идут чтобы жить. Это становится ясно только после первой атаки противника...

На землю юго-западной, степной части Алтая наползал сырой предутренний туман. Выпускаемые дозорами осветительные ракеты недовольно шипели и света почти не давали. Капли влаги оседали на одежду и при любом движении скатывались на кожу.

Не спалось. Двадцать минут назад меня впервые в жизни укусила вошь и я все еще продолжал чесать укушенное место. Большая часть ледяных капелек скатилось за шиворот, что не добавляло хорошего настроения. И если я знал, что слабое дрожание земли, это залпы крупнокалиберных орудий врага и спустя несколько минут тяжелые, начиненные взрывчаткой снаряды упадут на окопы, то бежал бы уже точно на Север, земли под собой не чуя. Только я этого не знал, и когда смерть свалилась с неба, это было полной неожиданностью. И это спасло жизнь насекомому, которое поймал на плече, и разглядывал, прежде чем раздавить.

Вначале я удивился. Я еще успел удивиться вставшей дыбом земле, прежде чем оглушающий рев взрывов долетел до ушей и комья земли, как копыта бешеного коня застучали по шлему. Раз за разом степь вставала дыбом, слой за слоем насыпалась грязь на скрюченное в углу ячейки тело. Волна за волной ужас накатывал на душу. С того самого момента, как понял, что происходит, я решил, что смерть пришла за мной. Дважды осколок в ранец не попадает.

Минуту или час продолжался этот страшный сон – не суждено узнать. Когда последние комья земли улеглись, и артобстрел закончился, я считал, что нахожусь уже на том свете. Причем в Аду!

Как же я ошибался!

– Э, ты жив, приятель? – пнул меня по ребристой подошве ботинок, пробегающий мимо по окопу солдат. Это вернуло меня к жизни. Я принялся отряхиваться, за одно разглядывая полу обвалившиеся фортификации. Рядом валялась чья-то оторванная рука сжимающая гранату. Зачем этому бедолаге понадобилась набитая динамитом железяка?

– Жив, капрал? – хлопнула по плечу лейтенантша. – Слава Богу. На, держи...

Нахило вложила мне в руку знаки старшего сержанта.

– Принимай правый фланг... И еще... Эти папуасы, наши соседи справа... В общем, на их участке краснопузые прорвали оборону. Командование пообещало к вечеру заделать «дыру», но на всякий случай посоветовали отойти... Я отказалась. Ты должен это знать...

– А? Чего? – не сразу понял я, продолжая вытряхивать пыль их ушей. А когда понял, задница лейтенантши уже исчезала за поворотом.

– Дура! – заорал я вслед командиру. – Идиотка. Давай валить отсюда, пока краснопузые нас тут всех не сделали...

Она не услышала, или не захотела услышать. Я поплелся на правый фланг, где уже ждали двадцать, также растерянных человек.

На позициях второй роты, первого батальона, 371 южно-африканского мотострелкового полка, правый фланг начинался в том месте, где ряды окопов взрезал язык сосновой рощицы. Прямо под молодыми елочками была врыта и замаскирована 85-мм противотанковая реактивная пушка. Второе такое же орудие прикрывало пространство между оврагом на самом правом фланге и холмом. Тем, что напротив центра позиций роты. Два станковых ракетомета завершали короткий список тяжелого вооружения взвода, которым довелось командовать.

– В общем так, ребята, – сказал я, глядя на хмурые, грязные лица своих людей. – Наша основная цель – сохранить свои ненаглядные сиделки. Кто хочет стать героем, может валить к лейтенантше и пусть она пришлет сюда нормального на замену...

Сыворотка Леви снова творила чудеса с моим языком. Я даже не подыскивал слова. Улыбающиеся рожи пропыленных, изъеденных вшами солдат служили лучшим тому подтверждением. Я ни кого из них не знал...

– ... Короче, мужики, давайте продержимся до сумерек. Без геройств. В темноте нам обещана кавалерия... Наши доблестные штурмовики летают только в ночное время. Наверное, чтобы комми видели их ржавые борта... – успел завершить я свою речь до того, как наблюдатель крикнул:

– Сержант, панцеры!

Их наверняка забавно разглядывать на военных парадах, когда эти приземистые, с ребристой интерактивной броней, машины, выставив длинные трубы ракетометов, рядами катят по украшенной флагами площади. А дети кричат «ура!» и сжимают в мокрых ладошках ниточки надувных шаров...

Эти дети наложили бы в штанишки, увидев, как машины для убийства хороших парней выползают из-за гребня невысокого холма, и наводят свои ужасные, толстенные стволы орудий прямо в пузо. Уж взрослые-то здоровые мужики почувствовали слабость в ногах и спазмы в кишечнике.

– Подпустите краснопузых поближе, – посоветовал я расчетам орудий и, взглянув на нерешительно переминающихся с ноги на ногу стрелков, добавил. – Выбросите эту идею из головы! Первому, кто покажет гадам спину, лично башку прострелю!

Минуты на циферблате часов и бронированные по самую макушку агрегаты ползли, словно черепахи. Над изрытым окопами и воронками пространством повисла гробовая тишина. Слышно было, как на лугу у оврага стрекочут кузнечики, а в окопах сопят бойцы. Тишина и то, что враг так и не начинал стрелять, действовало на нервы. Я связался с лейтенантшей.

– Мэм, у нас тут панцеры.

– Спокойно, сержант. На левом фланге тоже...

Здорово у этой стервы получалось поддерживать в трудную минуту. Весь опыт предыдущей жизни вопил, что пора делать ноги. Но пятнистые кепки солдат из под опухших броней шлемов говорили совсем другое. Всплыло и поразило меня самого до глубины души, странное слово – ДОЛГ!

– Да нафига такая жизнь... – вырвалось у меня. – Давайте сделаем этих сопляков женщинами. Огонь!

Два моих орудия шарахнули почти одновременно. Реактивные снаряды пересекли лог и лопнули шарами взрывов под гусеницами стальных монстров. Насколько я мог судить, повреждений это нахальство не вызвало. За то что-то треснуло в мозгах, и я вспомнил о припасенной бутылке водки. Русской конечно.

Один из моих предков, Жоан де Кастро, довольно успешно выдержал оборону. Правда, это происходило больше тысячи лет назад, он служил вице-королем с практически не ограниченной властью и его врагами были полудикие турки, даже не имеющие пушек. Так что память генов ни чем помочь не могла, как бы я не будил ее алкоголем.

Едва успел проглотить, совершенно не чувствуя вкуса, новый глоток этого адского пойла, как в блиндаж влетел чернокожий солдат и, путая слова интерлинга с суахили, сообщил, что один панцер убит, а второй ранен и истекает кровью.

– На, глотни, – сунул я на радостях ему емкость и, не задумываясь больше о судьбе водки и моих досточтимых предков, выбежал наружу.

Из открытых люков громадной машины хлестали малиновые языки пламени. Второй завалился на бок и дымил. Цепь серых фигурок – пехотинцев, бежавших прежде за панцерами, попадала. На наши позиции посыпались ответные подарки.

Бутылка обежала окопы словно шлюха. Следом за ней появилась большая фляга шотландского виски. Взвод быстро напивался. И когда на тот берег оврага выехал БТР, солдаты уже не черта не боялись и знали что делать. Степь впитывала осколки металла с упрямостью Природы, панцеры больше не пугали, а пехота противника отказывалась атаковать наши окопы, где, кстати, мы принялись орать во всю глотку похабные песни.

Примерно через час «красные» наконец осознали простую истину – пьяные, наглые и малочисленные проходимцы в окопах прямо перед ними – это крепкий орешек. Панцер, всего один оставшийся из шести, задом уполз за холм. За ним последовала пехота. Не нужно было иметь университетский диплом, чтобы догадаться – сейчас нас станут убивать. Либо дальнобойная артиллерия, либо штурмовики зароют нас в землю, и хоронить не надо будет.

Хорошенько подумать не дала лейтенантша.

– Сержант, ты как там?

– Хреново, мэм. Краснопузые сейчас начнут нас закапывать.

– Потери?

– Один убит, шестеро ранены.

– Хорошо... Левый фланг опрокинут. Панцеры могут зайти тебе с тыла. Что думаешь делать?

– Как на счет «кавалерии», мэм?

– У нас нет связи со штабом.

– Твою мать...

– Что?

– Пошла в задницу, вот что! – крикнул я в микрофон, споткнулся о выпученные глаза солдат и подумал, что при встрече в Аду припомню все ее «геройства». Я начинал ненавидеть эту бабу!

– Собирайте свои манатки, мужики, – уверенно сказал я. – Кавалерии не будет, лошади заболели. Пойдем в атаку.

Когда я раньше смотрел фильмы о войне, во всех атаках всегда кричали «ура». Глупость какая! Мы бежали молча и за нами вспучивалась земля.

Мы успели вперед снарядов. И даже смогли утащить с собой орудия. А вот времени врыться, как следует, не было.

Кто-то из нас чем-то очень нравился Всевышнему. Тяжелые снаряды еще продолжали сыпаться на оставленные окопы, а из-за оврага уже выползала новая колонна панцеров. Да ровно так, словно на параде. Мы поставили обе наши пушченки рядом и расстреляли еще пять машин, как в тире.

Изрезанное холмами, логами и оврагами пространство горело. Я понимал, и особенно эта мысль стала донимать меня к обеду, что на холме больше оставаться нельзя. Что давно уже пора бросать проклятые позиции и драпать на север. Но коммунисты лезли и лезли, не давая времени остудить оружие. Это было почти как чудо. После каждой атаки нас засыпали минами, слепили лазерными прожекторами, забрасывали зажигательными бомбами, но из воронок снова и снова навстречу серым цепям красных неслись наши злые пули.

Я перестал соображать. Я оглох от рева снарядов, грохота выстрелов и взрывов. Я ослеп и не видел ничего вокруг кроме игрушечных солдатиков за прорезью прицела.

И наступило самое худшее из того, что может случиться с солдатом на фронте – стали кончаться боеприпасы. К этому времени нас оставалось только одиннадцать человек. О рукопашной не могло идти и речи. Только любимчик Бога все еще был с нами – вдруг атаки прекратились.

– Ну, чего скажите, мужики? – мрачно поинтересовался я, производя ревизию патронам.

– Не пора ли нам пора, командир? – тут же отозвался парень из Кейптауна и показал две оставшиеся у него обоймы. Две сотни патронов.

– Вот и я думаю... Самое время!.. Побежали!

Не чувствуя под собой ног, мы драпанули в сторону оврага. Какой уж там организованный отход! Бросили все, что не могло повысить шансы на выживание. Мы бежали, как стая зайцев, забыв обо всем на свете, кроме своих нежных шкурок. И может быть, именно поэтому уцелели.

Этот БТР пытался прорваться на наши позиции. И его командир считал себя самым хитрым. Когда многотонная машина летела над самой узкой частью оврага, мы разгадали коварный замысел, и влепили ракету прямо им в белое, мягкое, теплое брюшко. Бог создал БТРы, чтобы ползать, а созданный ползать, прыгать не может! Машина так и повисла мостиком между берегами оврага.

Мы драпали в лучших традициях степных тушканчиков, и овраг показался нам симпатичной норкой. Надеялись, вдруг комми поверят, что нас больше нет. Крыша из вражеского БТР сразу приглянулась и я на заднице съехал под пахнущую горелой резиной железяку. Следом в овраг попрыгали и остальные солдаты.

Едва мы успели перевести дух и удостовериться, что принесли в нору свои шкурки без видимых потерь, как на брюхе мертвого транспортера распахнулся люк и из него высунулся «красный». Голова его была замотана окровавленными бинтами, но рука сжимала пистолет, а глаза горели огнем фанатика.

– Сикирмундобаратш! – выдал смуглый коммунист и навел на меня ствол своего оружия.

Я аж задохнулся от такого безобразия. Дважды за какие-то четыре месяца двое разных чернозадых на разных континентах норовили меня пристрелить.

В Африке трюк у меня удался, почему бы ему не получиться в Азии!?

– Сам дурак! – ответил я и выхватил пистолет из слабых рук раненого. Потом приставил дуло к покрытой потом щеке врага и взвел курок.

Индиец зажмурил глаза. Я уже готов был выстрелить, но тут перед моим внутренним взором встал несчастный рогоносец из пригорода Луанды. К горлу подступила тошнота. Передо мной был враг, минуту назад готовившийся пристрелить меня, как пса, а я не мог его убить.

– Живи, – хрипло проговорил я, ставя оружие на предохранитель. Из уголков глаз «красного» выкатились две фантастически чистые, в этот загаженном войной месте, слезинки. Солдаты смотрели, как я убираю пистолет, и молчали. И как бы я не всматривался в лица, даже тени осуждения в них не было.

– Идем, бвана, – сказал здоровенный негр из Танзании.

Разговаривать не хотелось. Мы встали и, пригибаясь, пошли к сосновому лесу.

Тех, кто говорит, будто война в природе человека, нужно называть монстрами. Природа – это лес, звери и птицы. И даже самая последняя окопная гнида – это тоже природа. То же, что делает человеческая война с природой, называется варварством.

Сосны плакали янтарными слезами. Их стройные бурые тела были иссечены осколками, опалены взрывами. Лес, заваленный обломанными пулями и снарядами ветками, оставлял гнетущее впечатление. Словно животное старающееся не наступать на трупы, мы изо всех сил пытались не наступать на срубленные ветки с увядающими иголками. Наконец, не сговариваясь, повернули к опушке рощи.

По окопам, бывшими когда-то позициями взвода, свободно разгуливали «красные». Так и подмывало обойти их с тыла и выбить беспечность из их тупых голов. Но от этих геройских планов отвлек истошный вой заходящих для атаки штурмовиков.

– Кто-то здорово разозлился, – хмыкнул парень из Кейптауна. Ухмылка замерзла на обветренных губах, когда струи горящего напалма залили вершину холма, где, по мнению врага, мы должны были находиться.

Трое или четверо негров опустились на колени и принялись благодарить неведомого Бога за спасение. В душе я делал тоже самое, но, тем не менее, так и остался стоять, неотрывно глядя на вулканом полыхающий холм.

– Ненавижу! – неожиданно заорал, бросив под ноги автомат, один из солдат. – Я больше не могу! Кто придумал эту траханную войну!? Я пристрелю первого же гада, который снова погонит меня сюда...

– Ну, ну... – попытался я успокоить съехавшего с катушек парня. Я еще хотел похлопать его по плечу, но руку перехватил танзаниец.

– Оставь его, бвана. Он убит.

Здоровяк, осторожно приобняв истерично рыдавшего бойца за плечи, снял с его шеи жетон и протянул ниточку мне.

– Сохрани тебя Господь, – шепнул я и спрятал жетон в карман. И солдат стало ровно десять.

– Он убит, – повторил кейптаунец, видя мою нерешительность, и остальные согласно кивнули.

– Жаль парня... Пошли...

И подумал, что очень хотел бы видеть напыщенное личико лейтенантши. Очень хотелось показать ей горсть жетонов снятых с трупов ее солдат. И спросить ее, зачем все это!? За какие такие награды можно купить десять жизней? Кто просил ее быть таким героем, и как она могла приказывать кому-либо стать героем.

Мы снова углубились в лес.

Если от наших первых позиций пойти точно на север, выйдешь к шоссейной дороге, которая делала резкий поворот, и пересекала линию монорельса. У самого переезда я и намеревался форсировать это препятствие. Потому, что прямо за туннелем начиналось старое кладбище, среди могил которого можно было отдохнуть и решить, что делать дальше.

Северная опушка соснового бора пребывала в мире. Густые кусты тальника стояли совершенно целыми. Могучие сосны защитили тонкие ивовые прутики от человеческого безумия. Я один вышел на опушку. Смешно говорить, но чувствовал ответственность за девять живых душ, оставшиеся в чаще леса. В разведку просто не мог кого-то послать. Морально не мог. И пошел сам.

Тальниковые лабиринты – младшие братья бамбуковых зарослей. Я пробирался по ним, изо всех сил стараясь не шуметь. Мириады мелких жалящих, нудно пищащих насекомых поднимались с кустов и атаковали разгоряченное лицо. Даже запах дыма, которым от меня разило за километр, их не отпугивал.

Я чертыхался, лупил себя по щекам, плевался и стонал от ярости.

И кто-то в кустах стонал еще. Кроме меня.

Волосы встали дыбом. Ожили все детские чудовища, один миг сожрали, выплюнули и снова съели. Мной владело чувство лишь отдаленно напоминающее страх. Мне стало зябко в моей пропотевшей пятнистой комбе. Ужас схватил меня за яйца и держал, сжимая больше и больше.

По логике вещей я должен был мчаться, не разбирая дороги, прочь от этого страшного места. И я так бы и сделал, да только бесконечный страх сковал ноги. Я до сих пор удивляюсь своим действиям. Я повернулся в сторону, откуда раздавались стоны, шагнул и дрожащими руками раздвинул ветки с узкими серебристо-зелеными листочками.

На небольшой прогалине, в густых зарослях лежал человек в офицерской форме АДС и на его плече, как костер на фоне ночи, бросался в глаза окровавленный бинт. Оружия видно не было и я, выставив вперед трофейный пистолет, решился подойти ближе.

Это была лейтенант Нахило, и глаза ее были закрыты, губы дрожали. Она до судорог боялась того человека, что должен был подойти. То есть меня. Я сел у ее головы прямо на землю и скрестил ноги по-турецки.

– Ну вот мы и встретились, лейтенант Нахило, – сказал я. Я не знал радоваться мне или печалиться. С одной стороны, мог перевалить ответственность за жизни своих людей на нее. С другой, раненая баба только добавила бы хлопот...

– Кастр, – выдохнула, расслабляясь, лейтенант. Ее небольшая крепкая грудь с острыми торчащими сосками волнующе вздрогнула под грязной пятнистой формой. – Ты тоже вышел?! Еще видел кого-нибудь?

– Со мной половина взвода, – кивнул я ей и улыбнулся. – А где остальные?

Нахило закусила губу и отвернулась. Я с удивлением заметил на ее лице слезы. Но меня гораздо больше в тот момент волновали ее титьки. Я не мог ей простить этой бойни и чувствовал, что должен как-то отомстить. Мне пришла в голову мысль, и эта идея сразу очень понравилась. Тем более что фигурка у женщины была хоть куда...

– Там, – едва слышно шепнула она. – Все там...

– Бросили тебя одну?

Я вроде как даже разозлился. Яростно оглядывался и делал вид, будто готов теперь же бежать наказывать ее обидчиков. И в то же время мысленно себе аплодировал, откровенно разглядывая округлые колени.

– Они все умерли... – размазывая грязными кулаками слезы по лицу, выговорила Нахило.

– Брось, – серьезно посоветовал я.

– Что? – всхлипнула она.

– Брось так убиваться по ним.

– Что-о-о!? – забыв про слезы протянула она командным тоном и попробовала сесть.

– Ты же сама оставила их умирать, – пояснил я. – Ни кто же не просил оборонять этот проклятый переезд до последней капли крови!

– Да ты... Трибунал... – запричитала в крайней степени возмущения Нахило.

– Расслабься... – продолжал уговаривать я. Штаны вдруг стали мне непривычно тесными. Я просто должен был иметь эту женщину.

– Не думай о грустном... – попросил я тихонько и расстегнул ремень офицерской комбы. – Думай об удовольствии!

Она еще попыталась сопротивляться и грозить Страшным Судом, но я был сильнее, и у меня было моральное право. Наступила секунда, когда Нахило поняла это.

Я плохо помню, как это было. Мерзкие насекомые искусали все седалище...

– Как твое имя? – улыбаясь, вдруг спросила лейтенант.

– Как хочешь...

– Подожди, я оденусь...

– И что потом?

– Позовешь остальных.

– Тебе не хватило?

Лейтенант замерла с открытым ртом.

– Ведь ты заберешь меня с собой?! – не слишком уверенно спросила она.

– Нет! – решительно заявил я, достал пистолет и взводя курок. – Встретимся в Аду.

Старое кладбище оккупировали вороны.

Когда мы, затравлено дыша, перевалили проржавевшую ограду и вторглись в заброшенный мир мертвых, большие черные птицы даже не шелохнулись на ветках обросших мхом деревьев. Мы ворон не интересовали, у них было достаточно интересов на выжженном поле к югу от кладбища.

Сначала мы, обессиленные полукилометровым рывком от соснового леса, через шоссе и линию монорельса, повалились среди поросших высокой травой холмиков с покосившимися крестами. Потом, то один, то другой солдат, почтительно косясь на надгробия, вставал. В итоге все сгрудились в узких проходах между могилами и, не сговариваясь, двинули дальше на север.

Траурные птицы встрепенулись было, но потом снова повернули ониксовые носы в сторону воняющего напалмом поля.

По пути разглядывал надписи на крестах и плитах. Сделаны они были еще до введения интерлинка на всей Земле и колониях. Незнакомые символы распаляли любопытство, а каменные стелы казались страницами волшебной книги какого-то колдуна. Лица людей, которых уже десятки лет ни кто не помнит, словно из окон Того Света серьезно и может быть немного насмешливо, смотрели на нас.

Мороз по коже. Мы, десять ободранных, грязных, умытых кровью солдат, неведомо за что и с кем воюющих, как похоронная процессия, гуськом, торжественно шествовали по кладбищу. Как будто мы хоронили кого-то или что-то.

И это что-то было в нас самих.

Не очень приятно, скажу я вам, присутствовать на собственных похоронах! Особенно, если не слишком уверен, что все еще жив. И нечего удивляться, что, увидев среди укутанных серым мхом кладбищенских деревьев просвет, мы припустили со всех ног. И остановились, лишь вылетев на самый верх холма.

Шоссе, уходящее на север, стрелой пересекало лесостепь и терялось за горизонтом. Словно пятна лишайников открывшееся нам пространство то тут, то там покрывали березовые колки. И среди них петляла серебряной ниточкой речка.

– Красота-то, какая! – восхищенно выдал один из солдат и шмыгнул носом.

– Так охота жить... – непонятно к чему проговорил кейптаунец.

Южноафриканцу ответили вороны. Вдруг, в один миг, вся их огромная стая прыгнула с веток в небо и на приличной скорости описала круг вокруг кладбища.

– Чего это они? – вяло вопросил я, мысленно выбирая путь между перелесками.

Мне траурные птицы тоже ответили. Глупо конечно думать, словно покрытые перьями летающие пингвины вдруг спустятся с неба, подойдут и предупредят, мол сейчас гаркнем всей толпой. Но все же, их черное стадо заорало одновременно и по спине пробежал холодок. Настолько это у них получилось грустно, устрашающе и неожиданно.

– Мощные птицы зовут Большую Смерть! – уверенно изрек угольно-черный танзаниец, и лег на землю.

– Не беспокойся, снежок, – неудачно пошутил я. – Черный черного не тронет...

Вороны сделали еще один круг и унеслись на север. И тень от их великой стаи слилась с тенью одинокой медлительной крылатой ракеты летевшей навстречу. На серо-зеленом борту тупорылой крылатой болванки большими буквами было начертано: «АДС». А чуть ниже – «ВБТ-7К». Тактическая водородная бомба в семь килотонн.

Когда она перелетала кладбище, которому и нам суждено было стать кладбищем, нырнула и взорвалась ослепительно-белым шаром, мы стояли лицами на север и крыли самыми страшными ругательствами командование своей армии.

Что еще нам оставалось делать?!

Пришедшая через минуту ударная волна смела, и кладбище и нас словно пух с полированного стола.

Я даже не успел испугаться.