"Мертвые без погребения" - читать интересную книгу автора (Сартр Жан-Поль)

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Канорис, Сорбье, Франсуа, Люси, Анри

Канорис сидит на чемодане, Сорбье — на старой скамейке, Люси — на плите. Все они в наручниках. Франсуа ходит взад и вперед. Руки у него тоже скованы. Анри спит на полу.

Франсуа. Вы долго еще будете молчать?

Сорбье (подымая голову). А о чем мы, по-твоему, должны говорить?

Франсуа. О чем угодно, только бы слышать какие-нибудь звуки.

Неожиданно раздается резкая, вульгарная музыка. Этажом ниже включили радио.

Сорбье. Вот тебе и звуки.

Франсуа. Это совсем не то. Это их звуки. (Внезапно останавливается.) Черт!

Сорбье. Что еще?

Франсуа. Они слышат мои шаги и думают: один уже нервничает.

Канорис Ну что ж, тогда перестань нервничать, садись. Положи руки на колени, будет не так больно. И помолчи. Попытайся уснуть или поразмышляй.

Франсуа. О чем?

Канорис пожимает плечами. Франсуа снова принимается ходить.

Сорбье. Франсуа!

Франсуа. Что?

Сорбье. У тебя скрипят ботинки.

Франсуа. Я нарочно скриплю. (Пауза. Останавливается около Сорбье.) Ну, о чем вы можете сейчас думать?

Сорбье (подымая голову). Ты хочешь, чтобы я тебе объяснил?

Франсуа (посмотрев на Сорбье, отступает). Нет. Не надо.

Сорбье. Я думаю о девочке, как она кричала.

Люси (неожиданно выходя из задумчивости). Какая девочка?

Сорбье. Девочка с той фермы. Я слышал ее крик, когда нас уводили. Лестница была уже в огне.

Люси. Девочка с фермы? Зачем ты нам об этом рассказываешь?

Сорбье. Погибло много людей. Дети, женщины. Но я не слышал, как они умирали. А крики этой девочки я слышу до сих пор. Я не могу больше думать о них в одиночестве.

Люси. Ей было тринадцать лет. Она умерла из-за нас.

Сорбье. Они все умерли из-за нас.

Канорис (Франсуа). Вот видишь, лучше было молчать.

Франсуа. Почему? Мы ведь тоже недолго задержимся здесь. А возможно, скоро будем считать, что им повезло.

Сорбье. Они не хотели умирать.

Франсуа. А разве я хочу? Мы же не виноваты, что не выполнили задание.

Сорбье. Нет, виноваты.

Франсуа. Мы подчинялись приказу.

Сорбье. Конечно.

Франсуа. Нам сказали: «Поднимитесь в горы и захватите деревню». Мы ответили: «Это идиотизм, через двадцать четыре часа немцам все станет известно». Нам ответили: «Идите и займите деревню». Тогда мы сказали: «Ладно». И мы пошли. Чья вина?

Сорбье. Наша. Мы должны были выполнить приказ.

Франсуа. Мы не могли его выполнить.

Сорбье. Конечно. И все же нужно было выполнить. (Пауза.) Триста. Триста человек, которые не хотели умирать и которые умерли ни за что. Они лежат среди камней, и их тела почернели от солнца; их должно быть видно изо всех окон... Из-за нас. Из-за нас в этой деревне остались только полицаи, трупы и камни. Тяжело нам будет умирать с этим криком в ушах.

Франсуа (кричит). Отстань от нас с твоими мертвецами. Я моложе вас всех, я только подчинялся. Я не виноват! Не виноват! Не виноват!

Люси (в течение всей этой сцены сохранявшая спокойствие, нежно). Франсуа!

Франсуа (смущенно, слабым голосом). Что?

Люси. Иди ко мне, сядь рядом, братишка.

Франсуа колеблется.

(Повторяет еще более нежно.) Иди сюда!

Франсуа подходит, садится рядом с ней.

(Неловко гладит его по лицу скованными руками.) Как ты разгорячился! Где твой платок?

Франсуа. В кармане. Я не могу его вытащить.

Люси. В этом кармане?

Франсуа. Да.

Люси (опускает руку в карман его куртки, с трудом вытаскивает платок и вытирает ему лицо). Ты весь мокрый и дрожишь: не надо так много ходить.

Франсуа. Если бы я мог снять куртку...

Люси. Не думай об этом, раз это невозможно.

Он пытается снять наручники.

Не старайся их разорвать. Не думай об этом, так хуже. Сиди спокойно, дыши ровнее, замри: я замерла и спокойна, я берегу силы.

Франсуа. Для чего? Для того чтобы потом сильнее кричать? Грошовая экономия. Осталось так мало времени. Я хочу двигаться. (Хочет встать.)

Люси. Останься возле меня.

Франсуа. Я должен двигаться. Стоит мне сесть, как в голову приходят разные мысли. А я не хочу думать.

Люси. Бедный малыш.

Франсуа (опускаясь на колени перед Люси). Люси, все так трудно. Я не могу смотреть на ваши лица; мне делается страшно.

Люси. Положи голову мне на колени. Да, все так трудно, а ты такой маленький. Если бы кто-нибудь мог тебе сейчас улыбнуться и сказать: мой бедный малыш. Раньше я избавляла тебя от всех огорчений. Мой бедный малыш... Мой бедный малыш! (Резко выпрямилась.) А теперь не могу. Тоска иссушила меня. Я больше не могу плакать.

Франсуа. Не оставляй меня одного. Мне стыдно тех мыслей, что приходят мне в голову.

Люси. Послушай. Ведь есть человек, который может тебе помочь... Думай о нем. Я не одинока... (Пауза.) Со мной Жан, если бы ты мог...

Франсуа. Жан?

Люси. Они его не поймали. Сейчас он спускается к Греноблю. Он — единственный из нас — останется завтра в живых.

Франсуа. А потом?

Люси. Он вернется к нашим, они снова начнут работать, в другом месте. А потом кончится война, они будут спокойно жить в Париже, с настоящими фотографиями на настоящих удостоверениях, и люди будут называть их настоящими именами.

Франсуа. Что же, ему повезло. А мне что от этого?

Люси. Он идет сейчас через лес. Вдоль дороги стоят тополя. Он думает обо мне. На всем свете он единственный, кто думает обо мне с такой нежностью. О тебе он тоже думает. Он думает, что ты бедный малыш. Попытайся увидеть себя его глазами. Он может плакать. (Плачет.)

Франсуа. Ты тоже можешь плакать.

Люси. Я плачу его слезами.

Пауза.

Франсуа (резко встает). Хватит разговоров. В конце концов я его возненавижу.

Люси. Ты же любил его.

Франсуа Но не так, как ты.

Люси. Да, конечно, не так.

Шум шагов. Открывается дверь. Люси резко встает. Полицейский посмотрел на них и молча закрыл дверь.

Сорбье (пожимая плечами). Они развлекаются. Зачем ты встала?

Люси (садясь). Я думала, что они пришли за нами.

Канорис. Они придут позже.

Люси. Почему?

Канорис. Они ошибаются, думая, что ожидание деморализует.

Сорбье. A разве это не так? Ждать невесело, в голову лезут разные мысли.

Канорис. Безусловно. Но, с другой стороны, есть время взять себя в руки. Когда меня арестовали в первый раз — это было в Греции во времена Метаксаса,— они пришли за мной в четыре часа утра. Если бы они сразу нажали на меня, я бы заговорил. От неожиданности. Но они не стали меня допрашивать сразу. Через десять дней они прибегли к самым сильным средствам, но было уже поздно: они упустили момент — фактор неожиданности.

Сорбье. Они били тебя?

Канорис. А как ты думаешь?

Сорбье. Кулаками?

Канорис. Кулаками, ногами.

Сорбье. Тебе хотелось заговорить?

Канорис. Нет, пока бьют, можно держаться.

Сорбье. Да?.. Можно держаться... (Пауза.) Ну а когда они бьют тебя по берцовой кости или по локтям?

Канорис. Ничего, ничего. Можно держаться. (Мягко.) Сорбье.

Сорбье. Что?

Канорис. Не надо их бояться. Они лишены воображения.

Сорбье. Я боюсь себя.

Канорис. Почему? Нам нечего рассказывать. Все, что мы знаем, им уже известно. Послушайте! (Пауза.) Все совсем не так, как себе представляешь.

Франсуа. А как?

Канорис. Я не могу этого рассказать. Кстати, тогда мне показалось, что прошло очень мало времени. (Смеется.) Я так сжал зубы, что потом целых три часа не мог открыть рот. Это было в порту Новплис. На одном из этих типов были старомодные ботинки. С острыми носами. Он бил меня ими по лицу. Под окном пели женщины. Я запомнил мотив.

Сорбье. В каком году?

Канорис. В тридцать шестом.

Сорбье. Вот так совпадение. Я как раз там был. Я прибыл в Грецию на теплоходе «Теофиль Готье». По службе. Я видел тюрьму; у ее стен растут смоковницы. Значит, ты был там, внутри, а я снаружи? (Смеется.) Уморительно.

Канорис. Уморительно.

Сорбье (резко). А если они начнут тебя обрабатывать?

Канорис. Как?

Сорбье. Если они начнут тебя обрабатывать своими приборами?

Канорис пожимает плечами.

Думаю, что стану защищаться самым простым методом. Каждый раз буду себе говорить: продержусь еще одну минуту. Это правильный метод?

Канорис. Никаких методов нет.

Сорбье. А что бы делал ты?

Люси. Вы не можете замолчать? Посмотрите на мальчика: вы воображаете, что вселяете в него мужество? Погодите еще немного, они сами вам все разъяснят.

Сорбье. Отстань, пусть заткнет уши, если не хочет слушать.

Люси. А мне тоже прикажете заткнуть уши? Я не хочу вас слушать, боюсь, что начну вас презирать. Неужели вам нужно столько слов, чтобы обрести мужество? Я видела, как умирают животные, и хотела бы умереть, как они: молча.

Сорбье. А кто говорит о смерти? Мы беседуем о том, что они сделают с нами «до». Надо к этому подготовиться.

Люси. Я не хочу к этому готовиться. Зачем мне дважды переживать то, что неизбежно должно случиться. Посмотрите на Анри: он спит. Почему бы вам не уснуть?

Сорбье. Уснуть? А они придут и разбудят меня пинками? Не хочу. У меня нет времени.

Люси. Тогда думай о тех, кого любишь. Я думаю о Жане, о моей жизни, о малыше, за которым я ухаживала, когда он заболел в гостинице в Аркашоне. Там были сосны и большие зеленые волны. Я видела их из окна.

Сорбье (иронически). Зеленые волны, неужели? Я тебе уже сказал, что у меня нет времени.

Люси. Я не узнаю тебя, Сорбье.

Сорбье (смущенно). Ты права! Это нервы. У меня нервы девственницы. (Встает, подходит к ней.) Каждый защищается по-своему. Я ничего не стою, когда меня захватывают врасплох. Если бы я только мог заранее ощутить боль — хотя бы совсем немножко, чтобы узнать... при встрече — я был бы более уверен в себе. Не моя вина. Я всегда был дотошным. (Пауза.) Я тебя очень люблю, ты же знаешь. Но я чувствую себя таким одиноким. (Пауза.) Если ты хочешь, чтобы я молчал...

Франсуа. Не мешай им говорить. Главное, чтобы не было такой тишины.

Люси. Делайте что хотите.

Пауза.

Сорбье (понижая голос). Послушай, Канорис!

Канорис поднимает голову.

Ты уже встречал людей, которые выдавали других?

Канорис. Да.

Сорбье. Ну и что?

Канорис. А какое это имеет значение, раз нам не о чем им рассказывать.

Сорбье. Я просто хочу знать, как они потом себя чувствовали.

Канорис. Кто как. Был один, который выстрелил из охотничьего ружья себе в голову. Но он только ослеп. Я иногда встречал его на улицах Пирея, его водила какая-то армянка. Он думал, что за все расплатился. Каждый сам решает, расплатился он или нет. А другого мы пристрелили на ярмарке, когда он покупал рахат-лукум. После выхода из тюрьмы он полюбил лукум, пристрастился к сладкому.

Сорбье. Счастливчик.

Канорис. Гм!

Сорбье. Если бы я им все выложил, сомневаюсь, что мне удалось бы утешиться сахаром.

Канорис. Все так думают. Но никто не знает, пока не пройдет через это.

Сорбье. Во всяком случае, я не думаю, что буду испытывать после этого нежность к себе. Мне кажется, что я бы взялся за охотничье ружье.

Франсуа. А я предпочитаю рахат-лукум.

Сорбье. Франсуа!

Франсуа. Что, Франсуа? Разве вы меня предупредили, когда я к вам пришел? Вы мне сказали: Сопротивление нуждается в людях. Вы мне не сказали, что Сопротивление нуждается в героях. Я же не герой, я не герой! Не герой! Я делал, что мне говорили: я раздавал листовки, и переносил оружие, и делал это с радостью, вы же видели. Но никто но предупредил меня, что меня ожидает в конце. Я клянусь вам, что никогда не знал, на что я иду.

Сорбье. Нет, знал. Ты знал, что Рене пытали.

Франсуа. Я никогда об этом не думал. (Пауза.) Девочка, которую вы так жалеете, умерла из-за нас. А если я заговорю, когда они начнут прижигать меня своими сигарами, вы скажете: он трус и протянете мне охотничье ружье, если, конечно, не выстрелите мне сами в спину, а я ведь только на два года старше этой девочки.

Сорбье. Я говорил о себе.

Канорис (подходя к Франсуа). У тебя больше нет никаких обязанностей, Франсуа. Ни обязанностей, ни приказов. Мы ничего не знаем, нам нечего скрывать. Пусть каждый устраивается, как может, чтобы меньше страдать. Средства не имеют значения.

Франсуа постепенно успокаивается, но остается подавленным. Люси прижимает его к себе.

Сорбье. Средства не имеют значения... Конечно. Кричи, плачь, умоляй, проси пощады, копайся в памяти, чтобы найти, в чем бы признаться, кого бы выдать. Ну и что дальше? Ставки-то нет; ты же ничего не можешь рассказать, все твои мелкие гадости останутся при тебе, в строгой тайне. Может быть, так лучше. (Пауза.) Но я в этом не уверен.

Канорис. А что бы ты хотел? Знать чье-либо имя или дату, чтобы иметь возможность отказаться их сообщить.

Сорбье. He знаю, я даже не знаю, смогу ли я молчать.

Канорис. Значит?

Сорбье. Я хотел бы узнать самого себя. Я всегда знал, что меня когда-нибудь схватят и в один прекрасный день припрут к стенке, и я буду один, и никто мне не поможет. Я спрашиваю себя — выдержу ли? Понимаешь, меня беспокоит собственное тело. У меня паршивое, плохо устроенное тело и женские нервы. Теперь это время пришло, они начнут меня обрабатывать своими методами, а я чувствую себя обворованным: я буду страдать зря, умру, не зная, чего стою

Музыка умолкает, все вздрагивают и начинают прислушиваться.

Анри (внезапно просыпаясь). Что случилось? (Пауза.) Полька кончилась, теперь наш черед танцевать.

Снова звучит музыка.

Ложная тревога. Смешно, что они так любят музыку. (Встает.) Мне снилось, что я танцую. В танцевальном зале ресторана «Шехеразада», в Париже. Я там никогда не был. (Окончательно просыпаясь.) А вот и все вы... Вот и вы... Хочешь потанцевать, Люси?

Люси. Нет.

Анри. У вас тоже болят руки? Наверное, пока я спал, они распухли. Который час?

Канорис. Три часа.

Люси. Пять.

Сорбье. Шесть.

Канорис. Мы не знаем.

Анри. У тебя же были часы.

Канорис. Они их разбили. Ясно одно — ты спал долго.

Анри. Украденное время. (Канорису.) Помоги мне.

Канорис подставляет ему спину.

(Подтягивается к слуховому окну.) По солнцу пять часов, права Люси. (Спускается.) Мэрия еще горит. Значит, ты не хочешь танцевать. (Пауза.) Ненавижу эту музыку.

Канорис (равнодушно). Да?

Анри. Ее, наверное, слышно на ферме.

Канорис. Там никого не осталось, некому слушать.

Анри. Знаю. Эта музыка врывается в окна, кружится над трупами. Музыка, солнце — картина! А трупы совсем почернели. А! Мы здорово промахнулись. (Пауза.) Что с малышом?

Люси. Ему плохо. Вот уже восьмой день, как он не смыкает глаз. А как тебе удалось уснуть?

Анри. Это случилось само собой. Я почувствовал такое одиночество, что даже захотелось спать. (Смеется.) Мы забыты всеми. (Подходит к Франсуа.) Бедный малыш. (Гладит его по голове, и вдруг, внезапно остановившись, Канорису.) В чем наша ошибка?

Канорис. Не знаю. А какое это теперь имеет значение?

Анри. Была допущена ошибка: я чувствую себя виноватым.

Сорбье. Ты тоже? Очень рад. Я думал, что нахожусь в одиночестве.

Канорис. Так вот, я тоже чувствую себя виноватым. Но что это меняет?

Анри. Не хочется умирать с сознанием, что виноват.

Канорис. Не ломай голову. Я уверен, что товарищи не упрекнут нас ни в чем; только подумают, что нам не повезло.

Анри. Наплевать на товарищей.

Канорис (шокированный, сухо). Значит, тебе надо исповедоваться?

Анри. К черту исповедь. Теперь я только одному себе должен дать ответ. (Пауза. Как бы про себя.) Все должно было кончиться иначе. Если бы я только мог найти ошибку.

Канорис. Ты бы от этого много выиграл.

Анри. Я бы взглянул ей прямо в лицо и сказал: вот почему я умираю. Черт возьми! Человек не может подыхать, как крыса, не зная за что, даже не вздохнув напоследок.

Канорис (пожимая плечами). Да?

Сорбье. Почему ты пожимаешь плечами? Он имеет право оправдать свою смерть. Это все, что ему осталось.

Канорис. Безусловно. Пусть оправдывает, если может.

Анри. Благодарю за разрешение. (Пауза.) Ты бы поступил правильно, если бы занялся оправданием собственной смерти, у нас осталось не много времени.

Канорис. Моей смерти? Зачем? Кому это нужно? Это дело абсолютно личное.

Анри. Абсолютно личное, конечно. Ну и что?

Канорис. Я никогда не чувствовал интереса к личным делам. Ни к чужим, ни к своим собственным.

Анри (не слушая). Если бы я только мог сказать себе самому, что я сделал все, что мог, но это, конечно, невозможно. В течение тридцати лет я чувствовал себя виновным. Виновным потому, что живу. А сегодня по моей вине горят дома, умирают невинные, а я умру виновным. Вся моя жизнь была ошибкой.

Канорис (встает и направляется к нему). Ты не отличаешься скромностью, Анри.

Анри. Почему?

Канорис. Ты оттого и страдаешь, что нескромен. Я, например, считаю, что мы давно уже умерли: в тот самый момент, когда перестали приносить пользу, а теперь перед нами короткий отрезок смертной жизни, остается убить всего несколько часов. Тебе больше нечего делать, как убивать время и болтать с соседями. Не сопротивляйся, Анри, отдохни. У тебя есть право на отдых, потому что мы бессильны что-либо предпринять. Отдохни, мы уже сброшены со счетов, мы ничего не значащие мертвецы. (Пауза.) Первый раз в жизни я признаю за собой право на отдых.

Анри. Впервые за три года я остался наедине с самим собой. Мне приказывали. Я подчинялся. Моя жизнь была оправданна. Сейчас никто не может отдать мне приказания и никто не может меня оправдать, небольшой лишний отрезок жизни. Да. Как раз столько времени, сколько нужно, чтобы заняться самим собой. (Пауза.) Канорис, почему мы умираем?

Канорис. Потому что нам дали опасное задание и нам не повезло.

Анри. Да, так будут думать товарищи, так будут говорить в официальных выступлениях, но ты сам, ты-то что думаешь?

Канорис. Ничего не думаю. Я жил для нашего дела и всегда знал, что умру такой смертью.

Анри. Ты жил для нашего дела. Верно. Но не пытайся мне доказать, что ты умираешь за него. Если бы мы выиграли, если бы мы погибли, выполняя задание, тогда, может быть... (Пауза.) Мы умрем из-за бессмысленного приказа и потому, что мы его плохо выполнили, следовательно, наша смерть никому не принесет пользы. Нам не обязательно было захватывать эту деревню. Наше дело не нуждалось в этом, потому что приказ был невыполним. Дело, которому мы служили, никогда не отдавало приказов, оно никогда ничего не требовало. Мы сами определяли его нужды. Не будем говорить о нашем деле. Тем более здесь. Пока мы можем трудиться для него — все в порядке. А когда этой возможности больше нет — надо молчать. А главное — не пользоваться им для личного утешения. Нашему делу мы больше не нужны, потому что мы уже ни на что не годимся, найдутся другие, чтобы служить ему: в Туре, в Лилле, в Каркассоне женщины дают жизнь детям, которые встанут на наше место. Мы попытались оправдать свою жизнь, но ничего не вышло. А теперь мы умрем и превратимся в мертвецов, которым нет оправдания.

Канорис (равнодушно). Возможно. Все, что происходит в этих стенах, не имеет значения. Наделся или отчаивайся — это ничего не даст.

Пауза.

Анри. Если б только можно было что-нибудь предпринять. Все равно что. Или хотя бы что-нибудь от них скрыть... Черт! (Пауза. Канорису.) У тебя есть жена?

Канорис. Да. В Греции.

Анри. Ты можешь сейчас о ней думать?

Канорис. Пытаюсь. Но она так далеко.

Анри (Сорбье). А ты?

Сорбье. У меня есть старики. Они думают, что я в Англии. Должно быть, сейчас они садятся за стол. Они рано обедают. Если бы я только знал, что у них вдруг сожмется сердце, вроде как от предчувствия... Но я уверен, они совершенно спокойны. Они будут ждать меня годами, все более и более успокаиваясь, и я постепенно умру в их сердцах, совсем незаметно. Мой отец, должно быть, говорит сейчас о своем саде. За обедом он всегда говорил о садоводстве. А потом он пойдет поливать огород. (Вздыхает.) Бедные старики. Зачем думать о них? Не поможет...

Анри. Да, это не помогает. (Пауза.) А все же я предпочел бы, чтобы мои старики были живы. У меня никого нет.

Сорбье. Никого на свете?

Анри. Никого.

Люси (живо). Ты несправедлив. У тебя есть Жан. У нас всех есть Жан. Он был нашим руководителем. Он думает о нас.

Анри. Он думает о тебе, потому что любит тебя.

Люси. Он думает обо всех.

Анри (нежно). Люси! Разве мы часто говорили о тех, кто умер? Нам не хватало времени для того, чтобы похоронить их даже в наших сердцах. (Пауза.) Нет. Меня нигде не ждут. Я не оставлю пустоты. Метро набито битком, рестораны переполнены, головы трещат от кучи мелких забот. Я выскользнул из жизни, а она осталась неизменной, полной, как яйцо. Я должен помнить, что я заменим. (Пауза.) А я хотел быть незаменимым. Для чего-то или для кого-то. (Пауза.) Кстати, Люси, я тебя любил. Я это говорю тебе сейчас, потому что теперь это не имеет значения.

Люси. Да. Это больше не имеет значения.

Анри. Ну вот. (Смеется.) Действительно не имело смысла родиться.

Дверь открывается, входят полицейские.

Сорбье. Пожаловали! (Анри.) Пока ты спал, они уже три раза проделывали этот номер.

Полицейский. Это ты назвался Сорбье?

Пауза.

Сорбье. Я.

Полицейский. Пошли.

Пауза.

Сорбье. В конце концов, я предпочитаю, чтобы начали с меня. (Пауза. Идет к двери.) Может быть, теперь я наконец познаю самого себя.