"Шахидка с голубыми глазами" - читать интересную книгу автора (Дышев Андрей)

Глава 17

Спал я чутко, урывками, то ненадолго погружаясь в глубокий сон, и мое заторможенное, утомленное сознание рождало неоформленные видения и звуки, то возвращаясь в легкую полудрему, и начинал думать про Яну, профессора и затуманенную луну… Ночь казалась мне нескончаемо длинной, я ждал рассвета, как конца долгого и неприятного пути. Но всякий раз, когда я подносил светящийся циферблат часов к глазам, убеждался, что проспал каких-нибудь двадцать минут. И тогда я нервными ударами взбивал подушку, прижимался к ней и настраивался на глубокий и крепкий сон. Но у меня опять ничего не получалось, и я качался по волнам, то слегка погружаясь в пучину, то всплывая наверх.

Наконец, мои нервы расслабились, сердце унялось, и мне представилось, что я сжался до размеров кулака, а потом и вовсе перестал существовать в этом мире. Не знаю, сколько времени я проспал. Это было полное, здоровое отключение от жизни и ее проблем. И как тяжело и неприятно было возвращаться к ним!

Я выползал из глубины сна мучительно долго, словно выкапывался, подобно жуку. Внешний мир давал о себе знать все сильнее - то физическим восприятием неровностей матраца, то легким ознобом, то навязчивым тихим скрежетом. Наконец, я окончательно осознал, что уже не сплю, а лежу под скомканным одеялом, а подушка забилась в щель между кроватью и стеной, и у меня занемела рука. Было по-прежнему темно, и я не сразу понял, что меня разбудило.

И вдруг я отчетливо услышал осторожный скрип ступеней за дверью. Привстал на кровати, оглядывая залитую лунным светом комнатушку, взглянул на часы. Шел пятый час ночи. «Чего это профессору не спится?» - подумал я, перевернулся на спину, подложил руки под голову и уставился на косой потолок, с которого, как со снежной горки, скатывались призрачные тени.

И тут я уловил звук, который заставил меня снова приподнять голову. Дверная ручка заскрипела. Кто-то надавливал на нее снаружи, проверяя, заперта ли дверь. Я беззвучно опустил ноги на пол, шагнул к двери и затаил дыхание. Ручка вернулась в исходное положение. Несколько мгновений стояла гробовая тишина, и я понял, что человек, стоящий по ту сторону двери, тоже замер и затаил дыхание, прислушиваясь. Может быть, он даже приложился ухом к замочной скважине… Но кто же это, как не профессор? Посторонний не мог проникнуть в дом. Это профессор, без всяких сомнений, но почему он ведет себя так странно? Можно было бы, конечно, громким голосом спросить, что его беспокоит, открыть дверь, зажечь свет. Но меня что-то удерживало. Сейчас я познавал то, что профессор пытался скрыть от меня. Вороватые, замедленные движения. Стремление не потревожить мой сон…

Вот снова заскрипела лестница под осторожными шагами. Он спускался на второй этаж. Я слышал, как профессор открыл свою дверь. Старый дом аккумулировал, не выпускал наружу все звуки, и по ним я представлял, что сейчас делает профессор. Вот раздался протяжный гул - похоже, чемодан прошелся волоком по полу. Клацнули замки. Потом некоторое время было тихо. Я зевнул. Старческая бессонница? Или привычка вставать ни свет ни заря?

Тут до меня донесся отчетливый щелчок шпингалета. Кажется, профессор не послушался меня и распахнул створки окна. Так ли это, можно было легко проверить. Я подошел к окну, осторожно оттянул запорную задвижку. Рама на английский манер поднялась вверх. Я сел на подоконник, высунулся в проем и посмотрел вниз. Словно белый флаг, из профессорского окна показался край занавески; он трепыхался на сквозняке, елозил по мокрой стене… Должно быть, профессору стало душно. Комната маленькая, давно не проветривалась.

Я посмотрел по сторонам, на темный спящий поселок, послушал тихий шелест дождя, погладил кота, который беззвучно материализовался из темноты и сел со мной рядом, и уже хотел было вернуться к прерванному сну, как услышал голос профессора. В первое мгновение мне показалось, что он увидел меня из своего окна и пожелал доброй ночи, и я чуть было не отозвался. Но из нижнего окна по-прежнему виднелся только край занавески, и говорил профессор по-испански. Я свесил голову и прислушался. Голос его был приглушенным, невнятным, и все-таки мне удалось кое-что разобрать.

- …скажи им, что товар совершенно безотказный, будет работать как часы… Нет-нет, никаких сбоев, дай им полную гарантию! Напомни, что мы договаривались на четыре единицы… Убеди, чтобы взяли четвертую. Если сумеешь, то треть выручки от нее твоя. Не торопи их с ответом, пусть хорошо подумают, но не слишком долго, потому как товар скоропортящийся… Звони мне в любое время дня и ночи… Что? Расчет по результатам? Это они так сказали? Это уже, как говорят у нас, перебирание харчами… Я сам не знаю, что они имеют в виду под результатом. Передай, что я настаиваю на прежней схеме: получили товар - отдали деньги… Хорошо, Сандро… Доброй ночи!

Профессор замолчал. Я увидел, как на секунду высунулась из окна его рука, потом захлопнулись створки окна. И наступила прежняя, самая глубокая предрассветная тишина.

Я лег на кровать, медленно, чтобы не скрипнули пружины, расслабляя тело. Мое предположение нашло подтверждение. В Испании профессор не только читает лекции в поэтическом клубе. Он занимается бизнесом, что-то кому-то продает и за это получает деньги «по результатам». Засыпая, я подумал, что должен обязательно расспросить профессора о его коммерческих делах, но сделать это надобно так, чтобы он не догадался, что я подслушивал.

Утро было тяжелым и ленивым. Рваные куски тумана нависли над виноградниками. Террасы, подпирая одна другую, поднимались в серое мучнистое небо. Старик в черном плаще и с посохом в руке гнал дюжину бойких козочек по каменистой тропе. Мелодично позвякивали колокольчики. Я любовался этим пейзажем через вентиляционное окошко в душевой, где плескался под струей холодной воды. С профессором мы встретились во дворе. Я растирался полотенцем, а он выполнял приседания, вытягивая руки вперед, «по науке», вдыхая и выдыхая.

- Как спалось? - спросил он меня, и я заметил его быстрый и внимательный взгляд: по тому, как я отвечу и какое у меня будет выражение на лице, профессор намеревался выяснить степень моей искренности.

- Так себе, - честно признался я.

- Я тоже неважно спал.

Завтракали мы в простенькой харчевне, обустроенной на открытой веранде жилого дома. Профессор показал пример правильного питания и заказал козьего сыра и творога с изюмом. Я же привык по утрам потреблять углеводную пищу, чтобы потом было где взяться силам для подвигов, и с аппетитом умял тарелку паэльи, этакий испанский вариант узбекского плова.

- Возьмешь в аренду машину, - поставил мне задачу профессор.

Нацепив очки и пристроив органайзер между тарелок и чашек, он изучал список дел и телефонных номеров. Я рассматривал его цельный профиль и представлял его за кафедрой в лекционном зале. Для кого-то этот человек - вредный и дотошный «препод», от которого зависит успеваемость, диплом и, возможно, будущая карьера; к нему надо подбирать «ключик», знать особенности его характера, улавливать изменения в настроении, когда он «добрый», а когда «не в духе», заучивать наизусть произнесенные им сакраментальные фразы, и лицемерить, и лебезить перед ним. А для меня он - своенравный и скрытный старик, которого я опекаю как маленького ребенка на опасных аттракционах, придерживаю его за руку, слежу, чтобы не упал в канализационный люк, не схватил за хвост собаку, не полез на дерево и не попал под машину. Интересно получается: я и студенты смотрим на одного и того же человека, а видим разное. Каждый выбирает из многогранного образа то, что его задевает лично.

- Мы поедем в клуб? - спросил я.

- Обязательно…

Не отрываясь, он читал свои записи.

- Меня давно беспокоит вопрос, - сказал я. - Богатых чудаков, вроде ваших старушек с фарфоровыми зубами, на свете не так уж и много. А вот специалистов в области литературы и лингвистики… (Профессор взглянул на меня с высокомерным удивлением, мол, кто это там посмел судить о специалистах в области лингвистики?) Неужели у вас нет конкурентов, желающих тоже читать миллионершам лекции и получать за это большие деньги?

- Нет, - коротко ответил профессор.

- Странно, - ответил я. - Ведь это, по-моему, нехлопотное и прибыльное дело.

- Кесарю - кесарево, - сказал профессор. - Лингвистов моего уровня на планете - единицы. А богатые старушки все же не окончательно выжили из ума, чтобы ходить на лекции к шарлатанам.

- Я вовсе не хотел умалить ваших достоинств, - поспешил объясниться я. - Я пытаюсь выяснить мотивы, которые вынуждают преступников желать вашей смерти.

- Что за человек! - вздохнул профессор, снял очки и посмотрел в туманную даль. - Возьмет да испортит настроение с самого утра… Ты не хочешь сегодня вылететь обратно?

- Нет, не хочу. У меня тут еще много работы.

Профессор долго смотрел мне в глаза, и я почувствовал себя так, словно в меня прицелились из двустволки.

- Уж не запала ли тебе в душу моя бывшая соседка? - спросил он голосом врача, подозревающего у пациента венерическую болезнь.

- Возможно, - уклончиво ответил я.

Профессор поцокал языком и покачал головой.

- Ой, Кирилл! Слепой ты, что ли? Разве не понял до сих пор, кто такая эта Яна Ненаглядкина? Наглая, необразованная, вульгарная…

- Извините, профессор, - перебил я его, - но позвольте мне самому сделать выводы об этой девушке.

- Ну-ну, - ответил профессор и снова погрузился в свои дела.

Водить машину по мадридским улицам стало для меня настоящим наказанием. Профессор поторапливал, заставляя меня нервничать, но чем больше он поторапливал, тем чаще мы залипали в пробках, в которых даже нашей маленькой итальянской «Уно» было тесно. Вдобавок шел промозглый мелкий дождь, щетки работали плохо, и сквозь мутное стекло я видел только красные пятна габаритных огней, обступивших нас повсюду; эти огни напоминали мне волчью стаю, сжимающую кольцо окружения.

Клуб любителей восточной поэзии находился где-то в старой части города, в довольно мрачном бедном квартале, где тесно лепились друг к другу серые обветшалые дома с обвалившейся штукатуркой, с темными окнами, среди которых не было двух одинаковых, с подъездами и арками, из которых тянуло сырым сквозняком, пахнущим бедностью и старостью.

Профессор попросил остановиться у тяжелой металлической двери с лаконичной табличкой, на которой был нарисован зеленый пегас. Крылатая лошадь была единственным признаком того, что за дверью, оснащенной кодовым замком, обитает поэтический дух.

- Жди меня в машине и никуда не отлучайся! - распорядился профессор, выходя наружу.

- Надеюсь, в клубе достаточно безопасно? - спросил я.

- Достаточно.

Профессор поднял воротник плаща, шагнул к двери и ввел код. Клацнул электрозамок. Я успел увидеть крутую лестницу, ведущую в подвал.

Тут мне посигналили сзади. Улочка была настолько узкой, что обогнать меня можно было лишь наехав на тротуар, но там громоздились мусорные баки. Я убедился, что профессор благополучно скрылся за дверью, и на малой скорости покатил дальше в поисках паркинга.

Очень скоро я нашел свободное место напротив кондитерской лавки. Едва я заехал передними колесами на тротуарный бордюр, как увидел прямо перед собой синий микроавтобус - тот самый, который увез Яну. Сердце мое заколотилось в предвкушении важного и значительного события, которое обязательно должно было изменить вялый ход моего расследования. Я припарковался вплотную к микроавтобусу. Похоже, он уже давно мокнул под дождем, и его крыша и стекла были покрыты капельными пупырышками. Внутри, похоже, не было никого.

Я вышел наружу и взглянул на номер микроавтобуса. Не ошибся, это тот самый. Прильнул к ветровому стеклу. На одном из сидений я разглядел стопку тонких брошюр, обложку которых украшал рисунок девушки в длинном шелковом платке и с кувшином на плече. Больше ничего интересного. Я разглядывал потертые сиденья, гадая, на каком из них сидела Яна в своем малиновом пальто… Мне очень хотелось забраться внутрь микроавтобуса и недолго побыть там одному, представляя себе худенькое лицо с запавшими щеками…

Я вернулся в «Уно», дал задний ход, выкручивая руль до упора. Остановился, потуже затянул ручник. Теперь моя машина перегораживала микроавтобусу выезд задним ходом. Вперед он тоже не сможет проехать, так как капот упирается в стену дома. Сколько уничижительных испанских слов и выражений полетит в мой адрес! Какие сочные, пробирающие до дрожи эпитеты! Зато я взял его на короткий поводок - хоть и может лаять, но никуда не денется.

Вода, льющаяся с крыши, образовала водяную штору, и мне приходилось продвигаться к металлической двери, прижимаясь спиной к стене. Отвратительная погода! Она словно подталкивает меня к выводу о том, что мое расследование увязло в непроглядной серой мгле. Что я выяснил? Какие тайны постиг? Гоняюсь за какой-то девчонкой в надежде на то, что она даст мне исчерпывающую информацию по преступникам. А если не даст? Если она ни черта не знает?

Мне даже страшно было думать о том, что я, как слепой, потерявший поводыря, уже долгое время шел совсем не туда, куда надо было. Я дошел до двери клуба и последовательно нажал пять цифр, как это делал профессор. Сработал замок. Я перешагнул порог, тихо прикрыл дверь за собой. Каменная лестница под сводчатым потолком вела вниз. На стенах горели светильники, похожие на древние факелы.

Я спустился в коридор. Меня настораживало отсутствие людей. Как я понимаю, в литературном клубе всегда должны находиться очарованные поэзией фанаты, которые знакомятся с книжными новинками, беседуют, спорят друг с другом, пьют кофе, курят ароматные сигареты в длинных мундштуках. Тем паче в такую дрянную погоду… В коридоре было сумрачно, и я едва не снес стоящий у стены раздвижной агитационный щит с большой фотографией молодого человека. Над его головой, словно венец, блестела золотистая надпись: «Социалистическая рабочая партия».

Вовсе не желая оскорбить политические пристрастия членов клуба, я бережно поправил щит и пошел дальше. Коридор заканчивался небольшим актовым залом мест на тридцать, со сценой и кафедрой. На стенах в творческом беспорядке были развешаны портреты мужчин и женщин, преимущественно пожилого возраста, без пояснительных текстов и автографов. Это помещение здорово смахивало на красный уголок в каком-нибудь провинциальном Доме культуры. Тут даже запах стоял соответствующий - пахло сырой плесенью, старой мебелью и побитым молью бархатным занавесом. Я подумал о том, что миллионерши с брюликами, повернутые на восточной поэзии, могли бы арендовать для своих литературных оргий более приличное помещение.

Убедившись, что профессор не выступает здесь перед благодарной публикой и, по-видимому, в ближайшие часы не будет выступать, я вернулся в коридор и устремился в его противоположный конец. Там я нашел туалет с неисправным бачком, из которого с шумом Ниагарского водопада хлестала вода, и маленький кабинет, задыхающийся от высоких, под потолок, стеллажей, заваленных старыми книгами и журналами.

За столом сидела старушка и, методично слюнявя кончик указательного пальца, перелистывала замасленные страницы какой-то книжки. Ее фиолетовые волосы были коротко пострижены и на темечке стояли дыбом; на тонком, загнутом книзу носу сидели тяжеловесные очки с толстыми линзами.

Увидев меня, старушка воткнула высохший палец в страницу и необыкновенно звонким голосом затараторила:

- Никого нет, клуб закрыт, идет работа с архивами!

От архивной пыли у меня со страшной силой засвербело в носу, и я громко чихнул. Старушка вздрогнула и замолчала.

- А где профессор Веллс? - спросил я, заглядывая за стеллажи.

- Его нет, - отрывисто ответила старушка, плюя на кончик пальца. - Он не собирался сегодня приезжать. Он читает лекцию завтра.

- Вы что-то путаете, - произнес я, криво улыбаясь, как если бы старушка позволила себе какую-нибудь непристойную шутку. - Он зашел сюда пятнадцать минут назад.

- Если бы зашел, то я бы его увидела, - безапелляционно ответила старушка. - Я же не слепая!

И, словно желая подтвердить бесспорность этого изречения, она подняла лицо и продемонстрировала мне свои огромные глазища, неимоверно увеличенные толстыми линзами очков. Впрочем, меня больше поразило то, что глаза смотрели в разные стороны: один на мое правое плечо, а другой - на левое. Не берусь судить, в каком жутком перекошенно-полископическом виде я представлялся ей. Так чего удивляться, что она не узнала профессора?