"Шахидка с голубыми глазами" - читать интересную книгу автора (Дышев Андрей)

Глава 2

Хорошо, что уже наступила ночь и в неврологическом отделении куковал только дежурный врач. Он выглядел намного хуже меня, под его глазами набухли сизые мешки, нос и щеки были покрыты мелкой сеточкой капилляров, а прокуренные зубы напоминали пьяных балерин, пытающихся исполнить танец маленьких лебедей.

- Мест в отделении нет, - сказал он мне с ненавистью и полез в карман за ключом, чтобы отпереть дверь, но я поймал его влажную руку и крепко пожал ее.

- А вода в отделении есть? - спросил я и, прикидываясь нервнобольным, стал трясти головой и клацать зубами.

Пока врач пытался понять, что это был за намек, я нашел за стойкой бутылку с напитком «Колокольчик» и жадно выпил ее до дна.

- Я понимаю, - сказал я, вытирая губы ладонью, - что вам легче меня убить, чем вылечить. Поэтому у меня к вам нет никаких претензий. Я пошел домой. Чао!

Кажется, врач понял, что я - самый настоящий, классический, неподдельный пациент его отделения. Может быть, единственный в своем роде.

- Эй! - крикнул он. - А какой диагноз?

- Попытка суицида, - с достоинством ответил я.

- Вот что, больной!! - обеспокоился врач, догнал меня и схватил за рукав. - С суицидом мы сразу не выписываем.

Я оттолкнул его и независимой походкой приблизился к двери. Дернул за ручку и только тогда увидел огромный амбарный замок.

- Я же говорю: сразу не выписываем, - повторил за моей спиной врач.

Мы вынесли из палаты крепко спящего больного с угасающими рефлексами, которому было все равно где спать, и положили его на каталке в коридоре. Я занял его место. Несмотря на то, что койка оказалась мне мала и я был вынужден просунуть ноги между прутьев спинки, заснул я быстро. Кошмары меня не мучили, если не считать навязчивого сна, в котором я беспрестанно пил холодное пиво и все никак не мог напиться.

Утром ко мне пожаловал психиатр. Это был мелкий, тщедушный юноша с длинным носом и большим ртом, что делало его похожим на Буратино. Над верхней губой у него росли тоненькие черные усики. Было похоже, что психиатр попил из кружки чернил, да забыл утереться. Его небольшая шишкастая голова была гордо вскинута, а смоляные брови сведены к переносице, где тихонечко и срастались. Вид у молодого человека был очень серьезный. Добросовестность прямо-таки перла из него.

- Моя фамилия Лампасов! - первым делом сказал он, стремительно зайдя в палату, при этом полы его белого халата развевались, как бурка у Чапаева во время атаки. - Где у вас тут можно помыть руки?

- Смотря чем вы собираетесь их мыть, - замысловато ответил я.

Психиатр призадумался и решил не развивать эту тему. Он взял стул, поставил его рядом с моей койкой, на которой я протирал глаза после сна, сел и принял позу роденовского «Мыслителя». В этой позе он провел некоторое время, внимательно изучая меня. Дольше всего его взгляд задержался на альпинистской обвязке, которая по-прежнему была на мне, так как я не раздевался на ночь. Психиатр, как непосвященный человек, наверняка принял эту ленточную конструкцию для страховки за трусы стриптизера, почему-то надетые поверх спортивных брюк.

- Знаете, что сказал Камю о смысле жизни? «Основной вопрос философии - стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить?» - произнес он, подпирая острую челюсть костистым кулачком. Должно быть, с этой фразы он всегда начинал свои беседы с психами. - Признайтесь, что сейчас вы жалеете о содеянном.

- Ничуть, - ответил я и скрипнул пружинами.

- Вы хотите сказать, что мысли о самоубийстве продолжают отравлять ваше сознание?

- Я вовсе не хотел сводить счеты с жизнью, - признался я.

- А зачем же вы полезли по стене дома?

Мне пришлось повторить ту же сакраментальную фразу, которую я уже говорил милиционерам:

- Вам этого не понять. - Подумал и добавил: - И вообще, вы, наверное, зря пришли.

- Не думаю, что зря, - многозначительно произнес психиатр, закинул ногу за ногу и сложил руки кренделем. Прищурив один глаз, он стал проталкивать свой пронырливый взгляд в мою душу. - Во всем виновата, конечно, женщина? Вас бросила любимая? Вы застали ее с любовником? Семейный разлад на почве банального адюльтера?

- Вы такой молодой, - оценил я, - а уже таких слов где-то понахватались… Как вы думаете, что здесь дают на завтрак?

- Ага! - обрадовался психиатр, подпрыгнул на стуле и потер ладони. - Вы думаете о еде. Вы испытываете голод. Значит, в глубине вашего сознания набирает силу жизнеутверждающее начало. Какой смысл вам утолять голод, если вы собираетесь покончить собой?

Он начал меня нервировать, и мне стало жаль своего хорошего настроения, которое снизошло ко мне сразу после пробуждения. Я действительно радовался жизни, потому как не сорвался со стены и избежал штрафа, меня действительно мучил голод, как бывало всякий раз после дружеской пирушки. Но молодой специалист заставлял меня отречься от идеи, которая вовсе не отягощала мой рассудок.

- Вы возвращаетесь к жизни, - увещевал он. - Вы начинаете ее ценить…

- Послушайте, а что вам от меня вообще-то надо? - поинтересовался я.

- Я хочу убедиться, что вы глубоко раскаялись в своем ужасном поступке и больше никогда не попытаетесь свести счеты с жизнью.

- Чем больше вы меня к этому призываете, тем больше мне хочется выпрыгнуть из окна, - неосторожно заметил я.

Психиатр с досадой крякнул и вскочил со стула. Некоторое время он расхаживал по палате, искоса поглядывая на меня.

- Очень жаль, очень жаль, - бормотал он, гоняя воздух от окна к двери и обратно. Когда он двигался от двери, то прихватывал с собой запахи уборной, и у меня свербело в носу. - Очень жаль, - повторил он, - что мысль о суициде продолжает сидеть в вашем сознании, как заноза.

- Как рельсовый костыль, - поправил я.

- Даже так? - настороженно произнес психиатр, остановившись посреди палаты. - Эта идея представляется вам в виде рельсового костыля?

Я вдруг подумал, а не сумасшедший ли этот юноша, возомнивший себя психиатром? Мне нестерпимо захотелось подурачиться.

- Да, в виде ржавого костыля, - подтвердил я с самым серьезным видом и, уставившись в потолок, начал рассказывать более детально: - Мне кажется, что он торчит у меня в правом глазу…

- В правом? - прервал психиатр. - Это хуже.

- … а его острие выходит из неба, как раз между коренными зубами… Я даже чувствую его языком. Прошлой весной, когда я пытался повеситься на колготках соседки, то шляпка костыля зацепилась за край балкона, и потому петля не затянулась. Досадно, да? А еще был случай, когда я полез на опору высоковольтной линии и этим самым костылем замкнул контакты высокого напряжения. Потом весь город неделю без света сидел… Но самый смешной случай был на Новый год…

Психиатр стоял посреди палаты, подпирая голову, похожую на позднюю картофелину, рукой, и смотрел на меня с тем вдохновением, с каким смотрят на голую натурщицу великие живописцы.

- М-да, понятно, - произнес он. - У вас запущенный случай.

- Запущенный, - заверил я его. - Еще какой запущенный!

- Вам, может быть, и смешно, - строго сказал психиатр, - но я не могу дать положительного заключения в ваш выписной эпикриз. Шутите вы или нет, но мысль о самоубийстве - пусть завуалированная, пусть подсознательная - но все же присутствует.

Я вскочил с кровати, с опозданием поняв, что переиграл.

- Ну ладно, - примирительно сказал я. - Я просто валял дурака. Характер у меня такой, я шутить обожаю. А так - нормальный человек, люблю жизнь и мечтаю отметить свое столетие в каком-нибудь ресторане на набережной.

- Я вам не верю, - отрезал психиатр и надвинул на глаза смоляные бровки. - Вы испугались, что вас не выпишут, и потому говорите неправду.

- Клянусь, что это правда, - сказал я, глядя на психиатра чистыми светлыми глазами.

- Нет, даже не уговаривайте меня! - категорично заявил психиатр, отступая к двери. - Вам надо серьезно лечиться.

Он расстроил меня. Я уже был готов пригрозить, что если меня сию же минуту не выпишут, то я переломаю в палате всю мебель, а потом сбегу через окно, но вовремя опомнился. Мы находились на шестом этаже, и эта угроза лишний раз убедила бы психиатра, что я не в себе.

- Ну, будьте же вы человеком! - взмолился я, остановив психиатра на пороге палаты. - Мне здесь надоело. Тут отвратительно пахнет. Тараканы по тумбочкам бегают. Дышать нечем. Хуже тюрьмы.

Психиатр смотрел на меня с каким-то скрытым интересом. Я понял, что уломал его. Он прикрыл дверь, взял меня за локоть и подвел к окну.

- Я могу предложить вам переехать в реабилитационный центр «Возрождение». Это частная клиника, в которой оказывается квалифицированная психиатрическая помощь людям, склонным к суициду. Поверьте, там райские условия! Парк, фонтан, кино, спортивный зал, великолепное питание. Словом, все, что возвращает человеку любовь к жизни.

- Наверное, лечение там стоит бешеных денег, - предположил я.

- Совершенно бесплатно, - заверил психиатр.

Я думал недолго, хоть меня и терзали сомнения. Решающую роль сыграло твердое убеждение, что из реабилитационного центра, где был парк с фонтаном, мне сбежать будет гораздо проще, чем из этой невротической тюрьмы, на двери которой постоянно висел амбарный замок.

Процедура переезда затянулась надолго. Психиатр ушел и вернулся только к обеду. Он принес отпечатанный на принтере бланк подписки о моем согласии на лечение в реабилитационном центре «Возрождение». После того, как я его подписал, в палату пришли два могучих санитара, похожих на мясников. Ни слова не говоря, они бесцеремонно обыскали меня, вытянули из моих кроссовок шнурки, стащили с меня обвязку, отстегнули наручные часы и, громко сопя, удалились вместе с трофеями.

Я начал опасаться, как бы следующая пара санитаров не облачила меня в смирительную рубашку, и на этот случай заблаговременно рассовал по карманам фрэнды, которые до этого прятал под подушкой. В качестве оружия самообороны фрэнд не годился, так как представлял собой связку ребристых эксцентриков из дюраля размером с грецкий орех, но непосвященных мясников мог напугать своим непонятным, а потому зловещим предназначением.

Но обошлось без насилия и унижения моего достоинства. Перед ужином, которым меня никто не накормил, как, впрочем, завтраком и обедом тоже, в палату пришел психиатр Лампасов.

- Карета подана! - радостно сообщил он.

Каретой оказалась машина скорой психиатрической помощи, похожая на глухой инкассаторский броневик, обшитый изнутри поролоном. Ехали долго, но это меня не тяготило, так как всю дорогу я провалялся на мягком матрасе, красочно представляя, каковы будут лица моих друзей, когда они узнают о моих приключениях. Так как в бронированной камере не было ни окошка, ни щелочки, я не мог определить, в каком направлении мы ехали, но по натужному гулу двигателя предположил, что машина взбирается по крутой горной дороге.

Меня выпустили на свет божий, когда солнце на своем красном парашюте уже опустилось за туманную горную гряду. Выйдя из машины, я окунулся в густой запах соснового леса. Цверенькали птицы, шумел ветер в верхушках сосен. Броневик стоял во дворе у крыльца длинного, как конюшня, двухэтажного дома. Над крыльцом висела табличка с подсветкой: «Приемное отделение».

На что я сразу обратил внимание, когда меня завели внутрь, - здесь не было извечного медицинского аромата из смеси карболки, дуста, мыла и спирта. Ни в прихожей, ни в коридоре, по которому меня вели, не было никаких запахов, как бывает в новом доме с хорошим ремонтом. И не было людей, хотя, по моим соображениям, в коридоре должен был суетиться медперсонал, а вдоль стен тенями проплывать раскаявшиеся грешники, некогда пытавшиеся наложить на себя руки.

Без остановок, ожиданий и проволочек, как правительственный кортеж, мы с ходу вошли через приемную в кабинет, который был больше похож на гостиную в квартире. На голубом кожаном диване, обложившись такими же подушечками, восседали двое мужчин. Один из них был маленького роста, с крупной, облысевшей головой цвета жареного кофе, с подвижными беспокойными глазками и короткопалыми ладошками, которые как бы жили сами по себе и не находили себе места. Второй был тяжеловесным, нединамичным, с одутловатым лицом и рыбьими глазами. В складках могучего живота безнадежно увяз брючной ремень и хорошо замаскировалась ширинка. По контуру подбородка кудрявилась черная с проседью «боцманская» бородка. То, что мужчины были одеты в цивильное, то есть не в белые халаты, почему-то оскорбило меня.

Меня завели и поставили посреди кабинета. Было видно, что мужчины ждали меня, знали, кто я и с какой целью появился здесь, и рассматривали меня без любопытства.

Грузный разлепил пухлые губы, качнулся на диване и развел руки в стороны.

- Да вы что! - произнес он с категорическим несогласием, как если бы я попросил у него в долг немного долларов, и не без труда повернул шею, чтобы взглянуть на лысого. - Это же вообще никуда не годится!

Я почувствовал себя скверно. У меня было такое чувство, что я не оправдал чьих-то надежд, что пришел поступать в балетную школу, имея кривые ноги, или намеревался устроиться банщиком в женское отделение. Меня даже начал терзать некий неведомый раннее комплекс неполноценности, и я невольно посмотрел на свои кроссовки без шнурков и помятые спортивные брюки.

Лысый тем временем приблизил губы к уху грузного и, продолжая смотреть на меня своими плутовскими глазками, что-то шепнул.

- Какой еще материал? - скептически уточнил грузный. - Вот он, материал, передо мной стоит. Я все вижу. Рост - метр восемьдесят, не меньше…

- Метр восемьдесят один, - вежливо поправил я.

- Косая сажень в плечах. Взгляд самоуверенный, даже наглый. Это ему-то жизнь надоела? Не смешите меня!

Лысый не сдавался, продолжал что-то нашептывать грузному на ухо и при этом злобно косился на меня.

- Ну, давай, показывай, - вяло согласился грузный.

Лысый проворно вскочил с дивана, едва не перевернув журнальный стоик, вогнал в видеомагнитофон кассету и включил телевизор. Сначала на экране мерцали белые «мухи», потом телевизор зашипел, появилось мутное изображение чьего-то затылка с расправленными по бокам ушами, похожими на крылышки, а затем раздался невнятный голос: «Вон он, вон!! Выше, выше смотри!! Видишь? Вон сидит!»

На экране замелькали серые окна гостиницы. Тот, кто снимал камерой, искал объект и, наконец, нашел, приблизил, и на экране появился я, одиноко сидящий на карнизе и в своей скорбной печали похожий на лепного амурчика.

- Семнадцатый этаж, - соврал лысый, тыча пальцем в экран. - Взобрался по стене. Часа два сидел и готовился.

- Ни к чему я не готовился, - подал я голос в защиту истины. - Просто с друзьями поспорил.

Лысый болезненно скривился и махнул на меня рукой.

- Ладно, молодой человек, мозги нам конопатить! Видали мы таких спорщиков! А потом приходится асфальт от мозгов отмывать.

Грузный продолжал смотреть на экран, а когда увидел, как я поймал веревку с крюком, засмеялся, отчего его тело закачалось, словно бурдюк с водой.

- Ты глянь, как он за жизнь цепляется! Да его с этого крюка никакой силой не оторвешь! Ты посмотри, как он за него схватился!

Я поддержал веселый оптимизм грузного:

- Еще бы! Там была такая высота, что у меня кишки вокруг желудка узлом намотались!

- Он просто испугался высоты, - вполголоса продолжал настаивать на своем лысый. - Ему нужно было время, чтобы перебороть страх и прыгнуть…

Но грузный махнул рукой и отвернулся от экрана.

- Суду все ясно, - подытожил он. - Это не наш случай.

- Я могу идти? - с облегчением спросил я, уже лелея надежду, что до темноты успею добраться до дома, по пути заглянув в продуктовый магазин. И сразу приглашу на ужин Петровича и Васильича.

Грузный помедлил с ответом, потянулся к бутылке с минеральной водой, налил в стакан, сделал глоток.

- А чего тебе торопиться? - сказал он, причмокнув мокрыми губами. - Переночуй тут, коль уж попал сюда. У нас здесь хорошо. Павлины по парку ходят. Фонтан журчит. Рай…

- К утру у меня будет еще несколько аргументов, - сказал лысый грузному, размахивая коротким пальцем.

- Ладно, ладно! - как от прилипчивой мухи отмахнулся от него грузный. - Слышал уже и про аргументы, и про интуицию… Все это мусор. Пьяные споры, юношеские подвиги, несчастные случаи. Истинный суицид всегда выстрадан, продуман до мелочей, тщательно подготовлен. Человека, морально готового наложить на себя руки, я отличу от тысячи других людей… - Он взглянул на санитаров, которые все еще стояли в дверях. - Отведите нашего героя, пусть отдыхает.

- В какую палату? - спросил кто-то из санитаров.

- Зачем в палату? Он здоровее всех нас вместе взятых. В комнату отдыха охраны его! Дайте ему на ночь элениума, чтобы крепче спал… Впрочем, обойдется обыкновенной валерьянкой… Хотя постойте! Дайте ему лучше пива.

Пока меня вели по коридору, настроение у меня быстро угасало. Ужин в компании друзей, по всей видимости, отпадал. Медики оказались необыкновенно тормозными и никак не хотели возвращать меня обществу. Досада и злость душили меня. В конце концов, даже если я действительно хотел покончить с собой, какое кому до этого дело? Моя жизнь - моя собственность, и я вправе распоряжаться ею по своему усмотрению. Почему меня держат взаперти и не отпускают на волю?

Комната отдыха находилась в правом крыле здания и была чуть больше железнодорожного купе. Санитары пожелали мне спокойной ночи, убедительно сыграли тугоухость, когда я напомнил им про пиво, и удалились. Я сел у окна, зажег настольную лампу и затосковал. Как только я похоронил надежду на товарищеский ужин в кругу соседей, так сразу почувствовал нестерпимый голод. Есть хотелось так сильно, что я был готов укусить себя за руку. Тщательно обыскав комнату, я не нашел ничего съестного, негромко взвыл от обиды и лег на жесткую кровать поверх одеяла.

Но уснуть мне не удалось, и вряд ли элениум вместе с валерьянкой и пивом в придачу помог бы мне справиться с чувством голода. Мне казалось, что мой аппетит растет с ужасающей скоростью, и вскоре я не мог уже ни о чем думать, кроме как о еде. Я вскочил с койки, открыл дверь и выглянул в коридор. В комнате напротив, с распахнутой дверью, сидел крепкий парень, похоже, охранник. Откинувшись на спинку кожаного кресла и водрузив ноги на стол, он смотрел телевизор и курил, беспрестанно стряхивая пепел в пустую консервную банку.

- Эй! - позвал я его. - А ужином здесь кормят?

Охранник на короткое мгновение повернул голову в мою сторону и снова вперил взгляд в экран.

- Ужин давно закончился, - не слишком любезно ответил он.

- Может, здесь есть пирожковая или бар? - не успокаивался я.

Охранник долго не отвечал, с интересом глядя в экран, видимо, там началась кульминация, глубоко затянулся и, выпустив дым под потолок, ответил коротко и исчерпывающе:

- Нет ничего. И вообще, вам запрещено выходить из комнаты.