"Шахидка с голубыми глазами" - читать интересную книгу автора (Дышев Андрей)

Глава 6


ДРУГ РУСЛАН

С трудом дождавшись рассвета, я тихо выбрался из постели, бесшумно оделся и вышел из квартиры, не нарушив сладкого сна моей подружки.

Море было свинцово-серым и беспокойным, но я искупался, а потом, согреваясь, долго бегал по пляжу, разгоняя стаи чаек.

- Иоанн, - сказал я в трубку мобильного телефона, с трудом натягивая носок на мокрую ногу. - Срочно добудь домашний адрес профессора Лембита Веллса, заведующего кафедрой лингвистики пединститута. И наскреби любую информацию о нем - чем больше, тем лучше.

- Это ты, чудовище? - простонал Никулин сонным голосом. - Сам не спишь и людям не даешь. Что, мчишься по следам злодеев?

- Нет, - ответил я. - В институт хочу поступить.

Никулин проворчал, что сейчас поищет бумажку и карандаш. Огромная чайка со снежно-белой головкой пролетела надо мной, вяло покачивая узкими и угловатыми, похожими на бумеранги, крыльями, приземлилась недалеко и уставилась на меня одним глазом.

- Мне придется поставить на уши половину милиции города, - тем же недовольным тоном произнес Никулин.

- Ну, так поставь! Или ты за их уши беспокоишься?

- А ты не забыл, что уже март и мне полагается аванс и премия за добросовестный труд?

- Тебе полагается клей «Момент» - в качестве зубной пасты, чтобы поменьше болтал.

Чайка выжидающе смотрела на меня, пока я обувался и застегивал рубашку. Порывы ветра задирали ее крылья, прижатые к узкому тельцу, трепали белые перышки, словно край нижней кружевной юбки у дамочки. Я оделся, заправился, разгладил на себе рубашку. Причесываться пришлось рукой, растопырив пальцы.

Позавтракал я в своем любимом армянском кафе, где уже с шести утра можно было вкусить свежего хаша. Хаш - не мое изобретение, тем не менее я рекомендую его всем, кому предстоит тяжелый рабочий день с угрозой обильной и крепкой выпивки.

- Прислали мне по факсу целых пять страниц о твоем Веллсе, - сказал Никулин, громко жуя. Он позвонил в тот момент, когда я уже пил кофе и официант Ашот принес мне счет на блюдечке. Я перевернул счет чистой стороной и приготовился писать на нем. - Последние годы живет в Крыму, сохраняя эстонское гражданство. Тысяча девятьсот сорокового года рождения. Женат. Дочь… М-м-м… это не интересно… Работал в средней школе города Пайде, потом в университете Таллина… Кандидатская… Докторская… В ряде арабских стран открыл сеть культурных центров «Восток-Запад»… Президент международной ассоциации любителей восточной поэзии… М-м-м… несколько научных работ о подростковом максимализме в эстонской литературе и психиатрии поведения школьников. Самая известная: «Литературный образ: способы художественного выражения»… Пишет стихи, в Таллине вышли два поэтических сборника, кое-что переведено на русский язык. Короче, туфта всякая. Что тебя конкретно интересует?

Я в сокращенном виде записывал все, что диктовал Никулин. Если бы мне сказали, что покушение готовится на мою соседку тетю Веру, которая всю жизнь проработала официанткой в дешевом кафе, мне пришлось бы крепко поломать голову, отыскивая мотивы готовящегося преступления. Но в случае с профессором Веллсом, президентом каких-то ассоциаций и культурных центров, мне виделось просторное поле для всевозможных мотивов. Где крупные организации, там деньги, а где деньги - там преступление. В этой непреложной истине я часто убеждался.

- Ты читай все подряд, а я сам выберу, что для меня важно, а что нет, - сказал я.

- Так я, собственно, уже все прочитал… Хотя, вот небольшая приписка: год назад Веллс проходил по какому-то запутанному уголовному делу в качестве свидетеля.

- Мне срочно нужно это дело! - тотчас потребовал я, сминая и кидая в пепельницу исписанную моими каракулями бумажку со счетом.

- Это безнадежный «висяк», никаких существенных подвижек на сегодняшний день.

- Найди это дело, Иоанн! Позвони своим корешам в прокуратуру. И я прямо сейчас туда пойду.

- Чует мое сердце, что ты собираешь на профессора компромат…

- Тебя не касается, что я собираю! - рявкнул я, отчего Ашот вскинул голову и вопросительно посмотрел на меня. - Делай, что я приказываю!

К сожалению, иногда приходилось осаживать Ивана таким способом. Время, которое я так ценил, увязало в пустой болтовне.

- Ладно, - обиженно буркнул Никулин. - Попробую договориться с Блиновым…

Никулина, конечно, задел мой тон и моя недоговоренность. Но что конкретного я мог ему сказать, если сам еще ничего не знал? И зачем надо втягивать парня в опасный замес, куда меня угораздило вляпаться? Если я расскажу Ивану о своих приключениях в реабилитационном центре, да еще передам слова Яны, он тоже может стать объектом охоты. Не надо ему этого. Пусть обижается, но живет спокойно.

Через пятнадцать минут я подъехал к районной прокуратуре. В кабинете под номером тринадцать меня ждал следователь Блинов. Это был смуглолицый моложавый мужчина с темными глазами, в которых мне увиделась затаенная злая обида. Наверное, следователь знал об этой особенности своих глаз и потому все время старался смотреть в пол. Легкая длинная челка, прямая, как конская грива, всякий раз съезжала ему на лоб и брови. Взмахом руки Блинов закидывал ее повыше, но челка снова сваливалась. Потому он взмахивал рукой беспрерывно.

- Вы от Никулина? - спросил он тихим и умиротворенным голосом, который совсем не выражал настроение обиженных глаз. - Проходите. Садитесь. Вынужден вас огорчить: до завершения следствия детали этого уголовного дела не подлежат разглашению.

Я только раскрыл рот, чтобы бурно выразить свою готовность хранить тайну следствия, как свои финансовые сбережения, как Блинов поправил челку и добавил:

- Но, так и быть, я разрешу вам ознакомиться с короткой справкой и, может быть, отвечу на некоторые ваши вопросы. Если, конечно, смогу.

Он говорил таким нудным и скучным тоном, что я непременно заснул бы, если бы меня не пронизывал его недобрый, как кумулятивная струя, взгляд.

Справка состояла из одной странички. Год назад неизвестным лицом был застрелен заведующий кафедрой лингвистики пединститута Урусов Г.Г. Его труп нашли на берегу реки с тремя пулевыми ранениями. В этот же день бесследно исчез студент третьего курса этого же института Якименко В.И. Следователь первым делом допросил лиц, которым смерть Урусова могла быть в той или иной мере выгодна. Первым в этом списке оказался заместитель Урусова профессор Веллс, который на протяжении многих лет стремился занять должность руководителя кафедры. У профессора оказалось железное алиби, подтвержденное многочисленными свидетелями: в момент убийства он находился далеко от места преступления. Две недели спустя после убийства в море был обнаружен труп студента Якименко с огнестрельным ранением сердца. Баллистическая экспертиза доказала, что студент и преподаватель были убиты из одного и того же пистолета Макарова и приблизительно в одно и то же время.

Вот, собственно, и все. Поиски убийцы на сегодняшний день ни к чему не привели. Все подозрения с Веллса сняты… Под справкой стояла подпись Блинова.

- Вы действительно считаете, что Веллс ни при чем? - с упрямством произнес я.

- Веллс не имеет никакого отношения к преступлению, - занудным голосом произнес Блинов, уставившись в пол.

Я еще раз перечитал справку и закашлялся от переполнивших меня негативных эмоций. Я попусту потратил время и ничего существенного не узнал! Я видел, что следователь не хотел быть со мной откровенным. Проклятье! Если бы он поделился со мной своими соображениями, на крайний случай дал бы мне почитать уголовное дело, я бы выудил из него хоть какую-нибудь зацепку.

- Ну что вы прицепились к этому Веллсу? - слезливым голосом произнес Блинов, чувствуя мое горячее желание добиться правды. - Он хотел занять должность заведующим кафедрой? Да, хотел. Но это нормально. Это естественное чувство здорового карьеризма. Разве можно предположить, что из-за карьерных соображений он организовал убийство своего начальника? А при чем здесь студент Якименко? Нет, это чушь!

- А что же тогда, по-вашему, не чушь? У вас есть какая-нибудь серьезная версия? - спросил я, не скрывая злобной усмешки.

- Это у вас, частных сыщиков, все легко и быстро, потому что вы ни за что не отвечаете, - с обидой ответил Блинов. - А у нас идет серьезная и кропотливая работа. Да, к сожалению, она пока не принесла ощутимых результатов. Но это временная уступка обстоятельствам…

- Год прошел, - напомнил я.

- Да что вы от меня хотите?! - совсем расстроился Блинов. - Даже как частное лицо я не выскажу вам своего мнения. Не дождетесь! Под пытками не выскажу…

Тут он прищурился и посмотрел на меня с подозрением.

- А вообще, чего это вы на Веллса бочку катите?

Я вышел из прокуратуры и врезал ногой по пустой алюминиевой банке из-под пива. Два часа коту под хвост! Никаких результатов. Никакого движения вперед. А тот, кто в меня стрелял, идет к своей цели свободно и быстро. Никаких пауз и временных уступок обстоятельствам! Не попал у сквера - не беда. Через час он со снайперской винтовкой уже сидит на крыше «Магнолии» и наводит оптический прицел на балконную дверь моей квартиры… Можно, конечно, залечь на дно, выждать, когда в газетах появится некролог, извещающий о трагической смерти профессора Веллса, потом выйти из подполья и со спокойной совестью жить дальше. Можно так сделать? Можно? Но разве я смогу спокойно жить с раскаленной мыслью в мозгу, что от меня зависела жизнь человека, а я ничего не сделал, чтобы ее спасти? Разве я когда-то пробовал жить с этой мыслью, разъедающей всю радость бытия?

Черт с ним, с Блиновым! Надо разговорить самого Веллса. Сейчас приеду к нему и с ходу огорошу его. Профессор, конечно, поинтересуется, откуда у меня информация о готовящемся на него покушении. Придется сослаться на Яну Ненаглядкину. Скажу, что случайно встретился с ней в больнице и она попросила предупредить, чтобы профессор… чтобы он… Фрррр, стоп! Стоп! Что-то не то, не то…

Что ж это меня так обеспокоило? Какой-то маленький дискомфорт в мозгу, какая-то мелкая заноза в памяти, с которой хоть и можно жить, но она напоминает о себе смутными неясными ощущениями… Когда ж она засела?

Я резко остановился, и сзади на меня налетела старушка с кошелками.

Вот что меня беспокоит - это то, как необычно, неточно высказалась Яна. Но как?.. Я напряг память, ковыряясь в ней, словно в большом сундуке, заваленном всяким хламом, а нужна всего одна крошечная штуковина… Она сказала: «Передай профессору Веллсу, чтобы он не появлялся…» Нет! «Что бы он не высовывался…» Нет! Опять не то! «Чтобы он…»

«Москвич», выехавший прямо на тротуар, сбил бы меня, если бы я вовремя не отскочил в сторону. Опять? Снова из окна высунется автоматный ствол, и какой-то купленный мокрушник, провонявший трупами, откроет по мне стрельбу? Снова будет поливать все вокруг огнем, разбивать вдребезги витринные стекла, дырявить мое тело замасленными пулями? Меня, которого в муках рожала на свет божий достойная женщина? Меня, кого растили и учили добрые и мудрые педагоги? Меня, чья совесть не заляпана дерьмовыми поступками, подлостью и предательством?

Я убрал все тормоза и кинулся на капот «Москвича», в мгновение оказался рядом с водителем, который уже начал вылезать наружу, схватил его за воротник и кинул на землю. Наступил коленом на его спину, замахнулся кулаком…

- Братан… - сиплым и испуганным голосом произнес водитель. - Ты что, братан… Да я ж тебя не задел… Я ж… Бес меня попутал… Не бей только…

Что ж это со мной? Я тряхнул головой, поднялся на ноги… Это уже шизофрения. Невинного человека обидел.

- Прости, - пробормотал я, пятясь назад. - Ты зря выезжал на тротуар…

Я пялился на забрызганную грязью машину и вдруг почувствовал, что невольно произнес это самое слово, которое искал в памяти… Поймал его за хвост! Яна сказала: «Передайте Веллсу, чтобы не выезжал!» Именно так - «не выезжал». Если бы за профессором охотился какой-нибудь маньяк, Яна посоветовала бы, чтобы Веллс из дома не выходил, чтобы куда-нибудь уехал. На худший случай, чтобы обратился в милицию. Но она сказала «чтобы не выезжал». Как это понять? Куда Веллс не должен выезжать?

От избытка чувств я вскинул сжатый кулак вверх. Надо немедленно ехать к профессору! Водитель «Москвича» принял мой жест за продолжение агрессии, быстро юркнул в салон и немедленно заблокировал дверь.

Что ж это я так накрутил себя, что мне повсюду мерещатся наемные убийцы, идущие по моим следам? Спокойно, Кирилл, спокойно! Не все так страшно, как кажется. Я излишне драматизирую ситуацию. Никто не собирается меня убивать. Петрович перехватил мою пулю, и теперь я могу дышать спокойно.

С улицы Сеченова я свернул на Коммунаров. Дождь, прошедший ночью, растворил пыль, как художник растворяет сухую акварель, и теперь асфальт был покрыт тонкой грязевой пленкой. По нему хотелось идти на цыпочках. Или ехать на тракторе. Не люблю весну. Самое серое время года. И почему поэты и романтики так превозносят ее?

Под курткой запиликал мобильник.

- Кирилл, это Ашот! - услышал я голос официанта.

- Я забыл заплатить за хаш? - предположил я.

- Что ты, дорогой! - искренне возмутился Ашот. - Даже если б забыл, стал бы я тебе по такому пустяку звонить? Тебя Руслан нашел?

- Какой Руслан? - удивленно спросил я, потому как у меня не было знакомых с таким именем.

- Друг твой. Он к нам в кафе зашел минут через пять после тебя. Говорил, что воевал с тобой в Афгане, что ты очень обрадуешься встрече.

- Не было у меня никакого Руслана, - твердо повторил я, и в душе снова всколыхнулось гнетущее чувство неясной опасности. - Как он выглядел?

- Плечистый парень в темных очках.

- А одет как?

- В темную ветровку…

- А волосы какие?

- Темные…

- У него что, все темное было? - едва сдерживая раздражение, уточнил я.

- Ну да, вроде того.

- И что хотел этот Руслан?

- Спрашивал, давно ли ты ушел и куда? А я вспомнил, что ты по телефону о прокуратуре говорил…

- И ты направил его в прокуратуру?

- Ну да… Кирилл, может, я зря это сделал, но он так убедительно говорил, какие вы с ним друзья. И я подумал, что ты очень обрадуешься…

- Я уже обрадовался, - мрачным голосом ответил я и невольно огляделся по сторонам. - Больше ничего он не спрашивал?

- Нет, ничего. Правда, меня одно удивило. Он подошел к столу, где ты кушал, и взял из пепельницы какую-то смятую бумажку. Кажется, это был счет.

У меня мурашки побежали по затылку. На обратной стороне счета я записал под диктовку Никулина кое-какие сведения про Веллса.

- Ты извини меня, Кирилл, если я что-то не то сделал, - вымученно произнес Ашот.

- Ничего страшного, - ответил я. - Может, действительно был у меня друг Руслан. Ведь много уже лет прошло, всех не запомнишь…

Это был малоубедительный довод, но меня не волновало, поверил мне Ашот или нет. Я отключил телефон и невольно поднял воротник куртки. Новая проблема: по моим пятам идет некий Руслан. Молодой человек, одетый во все темное. Безусловно, он лгал Ашоту. Я отлично помню всех своих товарищей, с которыми воевал в Афгане. Два десятка имен и фамилий перечислю по памяти без запинки. Руслана среди них нет.

До улицы Гоголя, где всегда было много прохожих, мне осталось пройти метров двести. Там я был бы в большей безопасности, чем здесь, где не было никого. Но я вдруг замедлил шаг. Тот парень, которому я был нужен, даже не догадывался, что нужен мне. Если бы мне удалось поймать его за ухо, то отпала бы необходимость ехать к профессору, выпытывать у него подробности его жизни, строить версии и отрабатывать их.

Я остановился и обернулся. Сердце встрепенулось в груди от избытка чувств. Вот так удача! В мою сторону неторопливо шел молодой человек в темной ветровке, в солнцезащитных очках. Он был крепенький, но невысокий, как подросток. Руки опущены в карманы, небрежная походка выражает нарочитую беззаботность. Заметив, что я остановился, он замедлил шаг, походя сорвал с туи веточку, растер иголки в пальцах, понюхал…

Я зашагал дальше. Здесь он вряд ли выстрелит в меня, мы уже слишком близко от многолюдной улицы. Идти дальше? А если он оставит меня в покое на некоторое время, исчезнет, чтобы появиться, когда я забуду о нем?

Вот короткая улочка, уходящая вправо. Здесь разворачивается строительство. Двухэтажные обветшалые домики будут сносить. Жители уже выселены, окна и двери крест-накрест заколочены досками. Двор пустой, грязный, заваленный строительным мусором. Единственное живое существо - рыжий пес с впалыми боками и свалявшейся на хвосте шерстью. Склонив над грязной лужей узкую морду, пес шлепал коричневым языком по воде… Прекрасное место для убийства.

Я свернул за угол опустошенного дома. Дверь подъезда заколочена досками, но я знал, что это всего лишь видимость. Бомжи аккуратно выдернули гвозди, но так, чтобы дверь можно было открыть, а доски остались на прежнем месте. Маскировка. «Друг Руслан», преследующий меня, явно не здешний и в эту хитрость вряд ли посвящен. Я еще раз оглянулся и кинулся к двери. Приоткрыл ее, пролез в затхлый, наполненный тяжелым подвальным смрадом подъезд. Через узкую щель стал наблюдать…

Только успокоил дыхание, как увидел его. «Друг Руслан» забежал во двор, скользнул быстрым взглядом по двери подъезда. Дергать за ручку не стал, поверил, что доски прибиты крепко, и пошел дальше, к куче битых кирпичей. Перед ними остановился и опустился на корточки, как будто шнурок завязать. Он был ко мне спиной. Между нами пять-семь шагов.

Я приоткрыл дверь и, сжав кулаки, неслышно пошел к «другу». Если он успеет вытащить пистолет, то мне конец. Я должен схватить его за правую руку. Я должен держать ее крепко, как бешеного удава… Осталось три шага, два… Тип сидит неподвижно, глядя на свои ботинки. Он прислушивается. Он улавливает звук моих шагов и уже поворачивает голову…

Я прыгнул вперед, хватаясь за его руку, опущенную в карман. Синтетическая ткань ветровки скользнула под моими ладонями. «Друг Руслан» попытался вскочить на ноги, но на его плечи обрушились все мои пять с половиной пудов.

- Сидеть! - как собаке крикнул я.

Его правая рука стала моей добычей. Я начал выкручивать ее. «Друг» закряхтел, сопротивляясь. Он него пахло табаком и хорошим одеколоном. Прямо перед собой я видел его затылок, просвечивающуюся через редкие волосы белую кожу…

Вдруг он изловчился и свободной рукой швырнул мне в лицо горсть песка. Сотни иголок вонзились мне в глаза. На мгновение ослепший, я тотчас пропустил удар в лицо - не слишком сильный, но его оказалось достаточно, чтобы я ослабил хватку. Пистолет шлепнулся мне на ногу и, как резиновый, отскочил в песок. Заливаясь слезами, я потянулся к оружию, и в это же мгновение «друг» резво вскочил на ноги и во всю прыть побежал прочь со двора.

- Стой, кузнечик копченый!! - заорал я, кидаясь следом за ним, но не сделал и трех шагов, как сослепу налетел на кусок арматуры, торчащей из земли, и рухнул на землю.

Мне было и стыдно, и горько. «Друг» скрылся за углом. Я поднялся на ноги, сам себе напоминая обкурившуюся гориллу. Вываленный в песке, с залитым слезами лицом, я все же снова устремился в погоню. Едва я выбежал на Гоголя, как увидел, что прыткий негодяй заскочил на подножку отъезжающего автобуса.

У меня хватило ума не кинуться за ним вдогонку. Отряхиваясь и изрекая невероятно жестокие угрозы, я вернулся к месту своего позорного поражения. В ванной, которую строители использовали для замеса раствора, я сполоснул лицо скопившейся там дождевой водой. Потом опустился на корточки перед пистолетом и некоторое время раздумывал, как мне с ним поступить. Эта штука останется вещественным доказательством до тех пор, пока я не возьму ее в руки и не суну себе в карман. Тогда пистолет приобретет новое качество и станет уликой, обращенной против меня.

Но не оставлять же его здесь?

«Что, маленький подлец, хотел меня укокошить?» - подумал я, просовывая в ствол кривой и ржавый гвоздь. Поднял оружие, словно рыбину на крючке, осмотрел его со всех сторон, а потом завернул в промасленную тряпку, которая торчала в выхлопной трубе бульдозера, словно ружейный пыж.

Вещественное доказательство я затолкал под крышу старого кирпичного гаража, стоящего в соседнем дворе, а потом долго отмывал в ванне руки, вымазанные в смазке. При этом ни разу не оглянулся, хотя и согнулся в три погибели, словно нарочно подставлял затылок и спину под удар. Спрятав пистолет, я будто вырвал у змеи, намеревавшейся меня укусить, ядовитое жало, и был уверен, что, по крайней мере, пару часов могу не беспокоиться за жизнь.

В витрине магазина я полюбовался своим отражением. Вид у меня был такой, словно я только что вернулся с разгрузки угольного вагона. Тем лучше. Я ведь не на юбилейный банкет иду. Я пробираюсь к профессору окольными и путаными путями, чтобы предупредить его о смертельной опасности. И мой внешний вид красноречиво говорит о драматичности момента.