"Тени" - читать интересную книгу автора (Федорив Андрей, Колесник Елена)

_{Глава 13}

– Мне бы что-нибудь почитать. В самолете… – сказал Кирилл вместо слов расставания.

– Отдохни. Выспись. Полечи свой хронический недосып. – Кира как будто злилась, а у Кирилла просто не было сил высчитывать, почему Кира опять надула свои очаровательные губки. По поводу недосыпа она была абсолютно права.

– Не сердись. Я обязательно посплю. Но лететь очень долго.

Кира молча протянула ему несколько детективов Акунина.

– Спасибо, конечно, – он неуверенно взял книжки.

– Что-то не так?

– Дай мне что-нибудь про октавы… Или что-нибудь из твоих записей. Чтобы понять…

– Понять что?

– Что происходит.

– Думаешь, у меня есть?

– Думаю, да.

Кира распечатала из ноутбука пачку страниц.

– Держи. Ручная кладь до пяти килограмм. Только понять в принципе ничего нельзя. Разве что ухватить, вот это. Но и это вместить удается лишь избранным.

– Ну, значит это как раз для меня. – Кирилл крепко прижал Киру к себе. – Я скоро вернусь, мы будем жить счастливо и умрем в один день.

– Мы не умрем…

Отъезд Кирилла ввел Киру в некоторое замешательство. Она как будто вынырнула из таинственных и сказочных морских глубин на поверхность; здесь дул сильный пронизывающий ветер, поднимая верхний слой воды и колкими каплями бросая в лицо, заливая глаза холодной солью. И в то же время беспощадное солнце продолжало палить, сжигая на теле кожу. А главное – все это было настоящим. Пришло леденящее осознание того, что если это и игра, то играть придется до конца и всерьез. Известное и затертое до дыр и банальности выражение, что жизнь – игра, Кирой воспринималось не аллегорически, не абстрактно, а буквально. Она играла. Самозабвенно, но всегда зная, что игру можно остановить, а в крайнем случае, начать заново. В последнее время играть было чертовски интересно. А то, что иногда было больно, муторно, плохо, страшно, гибли и сходили с ума люди, – списывалось в счет игры. Игра именно и интересна тем, что непредсказуема, полна неожиданностей, побед, сменяющих поражения. Без поражений нет побед. Еще одна банальность. Но вот сейчас, когда она осталась одна, без Кирилла, до нее дошло, что играет ведь только она. Остальные не настроены, или настроены совсем по-другому. Кира до последней минуты не верила, что Кирилл улетит к Муслиму. Даже смерть Давида не произвела на нее такого впечатления, как решение Кирилла во что бы то ни стало повидать Муслима. Смерть вообще никогда не воспринималась Кирой всерьез, поскольку в ее восприятии она представлялась не концом, а началом, началом новой игры… И только когда она возвращалась из Шереметьево, поняла, что происходит что-то серьезное, то, что если не разрушает ее игру, то придает ей совсем иной смысл и цвет. Кирилл, который все же «упал в любовь», как говорят англичане, упал следом за ней, причем с большей высоты, – все бросил и, можно сказать, в разгар «медового месяца», который по ряду вполне определенных причин обещал растянуться на годы, улетел неизвестно куда, неизвестно к кому, а главное – неизвестно зачем. Ко всем манипуляциям, которые производил с ней Кирилл, она относилась снисходительно, подыгрывая ему, в глубине души абсолютно не сомневаясь, что они, то есть эти манипуляции, не являются необходимыми и особенно ничего не меняют, а представляют собой один из вариантов этой самой игры, как, впрочем, и все последние события. Теперь же Кира задумалась по-настоящему, чего уже давно не делала, заглянула в себя и растерялась. Она действительно изменилась, или даже нет, не изменилась, а стала совсем другой. В том смысле, что она из большой рыжей собачки превратилась, например, не в маленькую, беленькую с пушистым хвостиком, – а в тигра или в попугая… Хорошо бы в тигра… А если в попугая? Внутренняя перемена не была для нее откровением, она наблюдала за ним уже несколько дней и даже упрекала Кирилла, что он отъел от нее кусок. Сейчас, однако, она впервые взглянула на это не в рамках игры, а в свете вечности, и испытала удивление и испуг, – испуг, доходящий до ужаса. Болезнь, от которой она так мечтала избавиться, отступила, высветив лишь одну реальность из расцвеченной бесконечности, придав тем самым Кириной игре совсем другой смысл, вернее, лишив ее глобального смысла. Кира чуть не врезалась в остановившуюся впереди машину.

Добравший домой, она, выпив полбутылки дорогого коньяка, заснула без сновидений. Наутро, ощутив прилив новых сил, отправилась в спортклуб, стараясь отгонять мысли о Кирилле. К вечеру, правда, все силы кончились. Внутри было тихо – никто не рвался наружу, не показывался – но что-то явно было не так. Кира чувствовала, что излучает, причем не так, как раньше – изучает вибрации нового непонятного качества и переменной частоты. Голова кружилась, все тело ломило. Коньяк не помог.

Звонил Кирилл. Кира не стала ему ничего рассказывать, только попросила не задерживаться. Но Кирилл, по-видимому, и в самом деле уже чему-то научился и хорошо видел, несмотря на расстояния и скрытность Киры.

– Я знаю, что с тобой происходит. Потерпи немного. Я помогу. Ничего не делай. А главное – ни о чем не думай. Твои мысли ужасно вибрируют…

– Опять! – У Киры даже нашлись силы подскочить от возмущения. – Опять контролировать мысли? Нет уж. Дудки. Я не вижу реальностей. Ничего не вижу. Так что думать могу – о чем угодно.

– Если ты не видишь реальностей, это вовсе не значит, что их нет. От твоих вибраций сначала умрут все вокруг люди, потом я, а потом и ты сама. В общем, Земля превратится в пустыню, а потом тоже умрет…

– У тебя здоровое чувство юмора.

– Это потому, что я здоров. Пока. Так что не буянь, а слушайся.

Телефон надрывался. Кира потянулась, зевнула, села в кровати. Все прошло. Само или Кирилл постарался? Не важно. Она посмотрела на часы. Почти полдень.

– Кирочка, добрый день, это Артем, твой тренер. Кира сладко зевнула:

– Доброе утро.

– Я тебя, никак, разбудил?

– Именно как, – она опять зевнула.

– Ну извини, – протянул он растерянно.

– Ничего, ничего, все нормально.

– У тебя все в порядке?

– Да, а что?

– Ты вчера не пришла на тренировку и не позвонила. Думаю, может, чего случилось…

– Ой, извини. Закрутилась. У меня все хорошо.

– Сегодня придешь?

Кира пошевелила пальцами на ногах, потом напрягла пресс:

– Приду обязательно.

Через полчаса Кира бодро вышагивала по улице, направляясь в спортклуб. Мнения Кирилла о том, что Максим за ней охотится, а Артем работает на Максима, не существовало, когда Кира была бодра, весела и у нее ничего не болело, как, собственно, сейчас и было. Лишь в моменты бессилия и страха Кира допускала, что Кирилл не так уж и далек от истины. Сейчас момент был явно не тот. После двухдневного недомогания чувствовала она себя прекрасно, а когда ей было хорошо, проблемы сами собой исчезали или уходили на задний план, так, что совсем не беспокоили. До следующего приступа отчаяния и боли. Отсутствие боли для Киры означало отсутствие проблем.

Первым, кого она встретила, оказался Максим. Он вышел из машины и о чем-то договаривался со своим шофером.

– Привет, – Кира махнула ему рукой.

– Увидимся, – заулыбался в ответ Максим. – Я следом. Вот только дела решу…

Было в Максиме что-то притягательное. К нему тянуло. С ним хотелось общаться. Правда заглянуть в него не удавалось. Все попытки увидеть, что у него внутри, натыкались на холодную бетонную стену. В принципе, это ни о чем не говорило. Кира и раньше встречала людей, причем совершенно нейтрально к ней настроенных, заглянуть в которых не представлялось возможности. Причины были разные – от перенесенных ими болезней до смещения частоты вибраций – в общем, это вовсе не означало, что стена выстроена специально. С Артемом дело обстояло проще. Кира успешно, без труда в него погружалась и не видела в нем ничего подозрительно, хотя это тоже само по себе ни о чем не говорило, поскольку если им руководил Максим, он мог замести все следы.

– Что-то ты, Кирочка, сегодня как-то слишком уж долго тренировалась. Я ждать тебя устал, – растянулся в улыбке Максим, когда Кира подсела к нему за столик.

– Да, я два дня пропустила – дела навалились, а силы копились. Ужас, сколько накопилось. Надо было их использовать.

– Да? – вроде как с недоверием переспросил Максим. – Ну я рад, что ты в порядке. А то уж было начал волноваться.

– Если я пропускаю тренировки, это вовсе не значит, что я умерла, а если прихожу, – она хитро прищурилась, – это также не означает, что я жива. – Кира вдруг вспомнила каламбур из одного из писем Муслима, который ей зачитал Кирилл. Кирилл никогда не показывал ей писем Муслима целиком, а лишь изредка зачитывал особенно понравившиеся ему места.

– Я это уже давно понял. Просто как-то тяжело это осознать. Но я близок. – Прозвучало, как угроза.

Кира напряглась.

– Расслабься… – Он поставил перед ней стакан грейпфрутового сока. – Впрочем, после такой тренировки чтобы расслабиться, требуется что-нибудь более существенное, чем грейпфрутовый сок. – Он засмеялся. – Банановый, например. – Он подождал, пока его слова осядут в Кире, и продолжал. – А если серьезно, – он наклонился к ее уху, – я приглашаю тебя в ресторан. Пойдешь со мной в ресторан?

Кира сделала вид, что думает.

– Я брошу к твоим ногам свои протезы…

– А как же мы пойдем, без протезов? Я вас не донесу.

– Я поползу…

– А вот этого не надо… Я согласна, – сказала Кира и потрогала его руку, как будто проверяя наличие протеза.

«Кирилл все равно улетел, – стала оправдываться перед собой Кира. – Должна же я как-то развлекаться. Мысли плохие отгонять, вытеснять… Чтобы не вибрировать плохо. Чтобы всем было хорошо. – Получалось неубедительно. – Я вполне могу сходить в ресторан с приятным мне человеком. Без продолжения, разумеется. А хотя бы и с продолжением, – додумала она машинально. И тут же послала далеко в пространство: „Прости меня, Кирюша, дуру такую. Я люблю тебя. Очень. Но в ресторан пойду. Ужасно есть хочется“. Мысль о том, что это может быть опасно, даже не пришла ей в голову. Впрочем ничего страшного не произошло. Они премило поболтали, поели всяких вкусностей и даже потанцевали. Максим, при всей своей, мягко сказать, необычности, танцевал весьма неплохо. Он не только ни разу не наступил Кире на ногу, но и вел ее очень уверенно. Правда несколько раз Кира ощущала слабые уколы в голову, как будто острая игла осторожно, стараясь не причинить боль, проникала в сознание, но вино сделало свое дело – Кира не остановилась и не зафиксировала это ощущение, и оно лишь слабо коснувшись сознания почти забылось.

Я улетал с тяжелой душой. Мне было нелегко оставлять Киру в таком состоянии и в большой опасности. Несмотря на то, что мы заранее договорились не упоминать о моей поездке в письмах по электронной почте и в разговорах по телефону, все же я не был уверен, что это осталось тайной для всех, кому об этом знать не следовало.

Самолет был наполовину пуст, так что мне не составило труда найти уединенное место, где можно было вытянуть ноги и не обращать внимания на попутчиков. На места рядом с собой положил вещи, чтобы кто-нибудь не присел ненароком. Прошла стюардесса, оглядела меня строгим, но приветливым взглядом на предмет моей «пристегннутости» и удалилась. Москва внизу прощалась. Я внимательно рассматривал ее очертания, стараясь ни о чем не думать. Через полчаса она скрылась под облаками. Еще какое-то время помедитировав на облаках, я отвернулся от окна. Вполне спокойный. Попросил принести мне воды без газа и достал из рюкзака бумаги, которые мне дала Кира.

«Закон октав», – прочитал я, – «фундаментальный закон вселенной… Нет, не закон сохранения… И не законы квантовой механики… И не закон падающего бутерброда… Все они являются лишь следствиями, или частными случаями… А незыблемый и самый основной закон – это закон семи, или закон октав – до, ре, ми… Как много в этих звуках… Гармонии. Хаоса. Жизни. И всего, всего, всего. Чего угодно.

Вселенная вибрирует, и нет ничего, что бы не вибрировало… Вибрации происходят во всех видах, аспектах и плотностях материи, составляющей вселенную, от самых тонких до самых грубых ее проявлений. Они исходят из различных источников и устремляются в разные стороны, пересекаясь, сливаясь, усиливаясь, ослабевая, препятствуя друг другу… А мы – люди-человеки – вибрируем постоянно, подчиняясь закону семи (или восьми, если считать верхнее «до» – как кому нравится), причем вибрируем не однообразно, а с чередующимися ускорениями и замедлениями. А если быть точнее, сила первоначального импульса действует, не изменяя своей природы, и вибрации развиваются правильно (единообразно) лишь в течение некоторого времени, зависящего от природы самих вибраций, среды и проч., далее происходит особого рода перемена и вибрации перестают повиноваться импульсу – они замедляются и даже могут менять свою природу или направление. После этого вибрации возрастают или затихают до известного момента, когда в их развитии вновь происходит задержка. Например, вы с превеликим энтузиазмом взялись за изучение какого-нибудь заморского языка, книгами обложились, словарями, денег кучу потратили, и какое-то время, которое зависит от личностных характеристик и всевозможных причин, вы с достаточным рвением зубрите и ходите на занятия, но потом энтузиазм проходит (всегда и у всех, что, конечно, не означает, что цели никто не достигает – кое-кто достигает, но об этом позже) и дальнейшее обучение протекает уже немного (или совсем) по-другому, в зависимости от мотивации, воли или банальной случайности. В этой связи, однако, знаменательно, что периоды единообразных колебаний не равны, а периоды замедления вибраций не симметричны: один из них короче, другой длиннее. Законы, управляющие распространением вибраций, были известны древней науке и включены в особую формулу, или диаграмму, где период удвоения колебаний был разделен на восемь неравных ступеней в соответствии с темпом возрастания вибраций. Восьмая ступень повторяет первую, но с удвоенным числом вибраций, а сам период удвоения определяется как октава.

В облачении этой формулы идеи октавы передавались из рук в руки, от учителя к ученику, от одной эзотерической школы к другой. В очень отдаленные времена кому-то из посвященных пришла в голову мысль применить эту формулу к музыке. Так была получена музыкальная гамма семи тонов, являющаяся универсальной формулой космического закона. Не больше не меньше. Вот так!»

– Привет, – услышал я и поднял голову. Передо мной стояло неопределенного возраста создание женского пола, улыбаясь белыми огромными зубами. Сесть оно не могло, так как я заблаговременно разбросал свои вещи так, что пристроится возможности не было никакой.

– Привет, – повторило оно и сверкнуло зубами.

– Добрый день, – сказал я и поднял брови.

– Я вот смотрю, вы один, – она угрожающе выставила вперед свою белоснежную челюсть. – И я одна. Скучаю. Давайте скучать вместе.

Я сглотнул.

– Ну, вместе скучать смысла нет… Объединяются, чтобы не скучать.

– Конечно, конечно. Вы абсолютно правы. Это я так выразилась. Красиво звучит. «Скучать вместе».

Можно было нагрубить и ответить резко, но я почему-то никогда не пользуюсь этой возможностью. Воспитание? Или трусость?

– Извините, – я показал ей на бумаги. – Работа, будь она неладна. Я бы с удовольствием с вами поскучал, но, увы, не могу.

– А-а-а… – протянула она. – Вы по работе летите? А вы кто? Ученый или бизнесмен? Так на ученого похожи… А вы в какой области?

– Мы поговорим с вами позже, когда я закончу с бумагами. Если закончу. – Я опустил голову и начал читать.

Она еще немного помялась рядом со мной и, уходя, отчеканила:

– Я буду ждать. Я сижу на месте 7А. – Она еще подождала, не последует ли ответа и ушла.

«А теперь немного, совсем чуть-чуть математики. Итак, если принять „до“ за единицу, тогда „ре“ будет составлять 9/8, „ми“ – 5/4, „фа“ – 4/3, „соль“ – 3/2, „ля“ – 5/3, „си“ – 15/8 и „до“ – 2. Разница в интервалах будет наименьшей между „ми“ и „фа“, а также „си“ и „до“. Как раз в этих местах и происходит замедление октавы, а как следствие – отклонение от первоначального направления. Итак, „до-ре-ми“ – развитие при неизменном действии импульса, между „ми“ и „фа“ – линия развития меняет направление, и через „фа-соль-ля-си“ идет уже под углом к первоначальному намерению. „Си“ – „до“ – новое отклонение, увеличение соответствующего угла. Следующая октава дает более заметное отклонение, а идущая за ней – еще более явственное, так что линия октав, в конце концов, может сделать полный поворот и идти в направлении, противоположном первоначальному.

Этот закон показывает, почему в нашей жизни никогда не бывает прямых линий и отчего, взявшись за что-то одно, мы почему-то делаем совершенно иное, зачастую противоположное первому, продолжая думать, что занимаемся тем же, чем и в начале. Многое, что происходит с нами и вокруг нас можно объяснить с помощью развития октав, понимая, разумеется, значение интервалов, которые то и дело меняют развитие силы, направляют ее по ломанной, поворачивают, превращают дело в полную себе противоположность…

Такой ход событий, то есть перемену направления можно наблюдать во всем. После периода энергичной деятельности или сильной эмоции наступает реакция – работа становится нудной и утомительной, в чувства вкрадываются элементы усталости и безразличия, мысль движется по кругу, повторяя то, что уже известно, причем линия продолжает развиваться, хотя уже и не в том направлении. (А как много поворотов сил должно было случиться от Евангелия, проповедовавшего любовь, до инквизиции; или от аскетов первых веков, изучавших эзотерическое христианство, до схоластов, вычислявших, сколько ангелов может поместиться на острие иголки.) Ничто не стоит на одном месте, не остается тем, что было – все движется, куда-то перемещается, меняется и с неизбежностью или развивается, или идет вниз, ослабевает и вырождается. Иными словами, все движется или по восходящей, или по нисходящей линии октав. Ничто не в состоянии развиваться без постоянных усилий. Мы часто не видим и не понимаем этого, может быть потому, что не допускаем неизбежности спада, когда нет подъема, а возможно потому, что принимаем спад за подъем. Ведь везде и во всем происходит раскачивание маятника. А внутри у нас существует, пожалуй, сотня маятников, которые движутся туда-сюда. Эти подъемы и падения, эти волнообразные флюктуации настроений, мыслей, чувств, энергии, решимости – все это периоды развития сил между интервалами октав.

Как бы ни парадоксально это выглядело, но правильное (т. е. без изменения направления) развитие октавы часто зависит от кажущейся случайности. Иногда выходит так, что другие октавы, идущие близко к октаве-х, пересекают ее или сталкиваются с ней, тем или иным образом заполняя ее интервалы, в результате позволяя колебаниям октавы-х развиваться свободно и безостановочно. Если в нужный момент, а именно в интервал замедления приходит добавочный толчок, совпадающий по силе и характеру с исходными вибрациями, то октава-х будет беспрепятственно развиваться в первоначальном направлении, ничего не теряя и не изменяя своей природы.

Здесь, однако, нужно отметить, что наблюдается существенное различие между восходящими и нисходящими октавами. В восходящей октаве первый «интервал» возникает между «ми» и «фа», и если здесь добавится необходимая энергия, октава будет беспрепятственно развиваться до «си», где для перехода в «до», для правильного развития ей потребуется гораздо более сильный добавочный толчок, чем ранее, между «ми» и «фа». Причиной является более высокая частота колебаний, и чтобы преодолеть остановку развития, здесь требуется большая интенсивность толчка.

В нисходящей октаве такой интервал возникает в самом ее начале, сразу после первого «до», и материал для его заполнения часто находится или в самом «до», или в боковых вибрациях, вызванных этой нотой. По этой причине нисходящая октава развивается легче восходящей. Деятельность, связанная с творческими процессами, представляет собой нисходящую октаву. Примерами восходящих октав могут служить эволюционные и космические октавы.

Вообще, получается, что результат любого предприятия, начинания зависит как раз от добавочного толчка, который позволяет линии сил достичь намеченной цели. В примере с изучением иностранного языка, таким толчком может явиться известие, что вам представляется возможность (о которой вы всю жизнь мечтали) увидеть, пожить или поработать по выгодному контракту в чужой стране, и возможность эта будет зависеть от степени владения вами иностранным языком. Или вы встретите барышню небесной красоты, которая снизойдет до вас, только если вы сможете сочинять сонеты и оды на языке этой страны, в совершенстве освоив все тонкости грамматики и лексики. Можно, правда, найти достаточно силы и воли на сверхусилие в самом себе – и независимо достичь поставленной цели. Однако сознательный внутренний результативный импульс – чрезвычайно редкое явление.

С другой стороны, вас могут и без всякого знания, во внешних причинах направить на работу в заморскую страну, где вы в любом случае выучите ее язык, потому что будете вынуждены общаться на нем каждый день в течение многих лет…

Это классический пример случайного импульса. Те линии развития сил, которые оказываются выпрямленными благодаря случаю и которые человек иногда может увидеть, предположить или ожидать, вызывают у него иллюзию прямолинейности. Иначе говоря, он думает, что прямые линии – это правило, а ломаные – исключение, что в свою очередь вызывает у него иллюзию возможности достичь определенной цели. В действительности события случайно приводят к результату, только лишь напоминающему первоначальную цель, разве что по внешним признакам, да по начальной формулировке. Человек (тот, с кем произошел случай) уверяет себя и других, что достиг цели, которую ставил, и что любой другой также способен это сделать; и прочие ему верят. На самом деле, все это иллюзия. Можно выиграть и в рулетку. Достижение цели представляется точно таким же случаем. За исключением того, что, играя, мы знаем, выиграли или проиграли в каждом отдельном случае, то есть на каждой ставке, а в деятельности – в которой участвуют много людей и между началом и завершением проходят целые годы – легко можно обмануться и принять достигнутый результат за желаемый, и поверить в то, что выиграли, тогда как в целом проиграли, поскольку стремились вначале совершенно к другому.

При изучении закона октав нужно учитывать, что октавы бывают основные и подчиненные. Основные подобны стволу дерева, подчиненные – ветвям. Семь основных нот и два интервала, носители новых направлений, дают вместе девять звеньев цепи. Основные связаны с подчиненными вполне определенным образом. Из подчиненных октав первого порядка возникают октавы второго, третьего порядков и выше. Строение октав похоже на строение дерева. От главного ствола отходят во все стороны ветви, переходящие во все более мелкие и тонкие веточки.

И что все это нам дает? А вот что. Охватывающие нас порой моменты слабости, лености, безразличия – это не что-то из ряда вон выходящее и случайное, а закономерное развитие любого процесса. Это не исключение, а правило. И происходит это с нами не потому, что мы такие особенные и исключительные, плохие или хорошие, несчастные или счастливые, а потому, что это СЛУЧАЕТСЯ. Со всеми. Просто если нам дорог результат, которого хотим добиться, и нравится дорога, по которой идем, и не хотим сворачивать на тропы, и утопать в придорожной траве, – нам требуется прикладывать не просто усилия, а сверхусилия, чтобы достичь, не упасть и не раствориться в порой даже радующей – сладостной, и успокаивающей музыке повернувшихся и развернувшихся многоликих и многоголосых октав».

Отложил ворох бумаг и посмотрел в окно. Принесли ужин. После еды я закрыл глаза и думал о нас с Кирой, об октавах, о… Разбудили меня во Франкфурте. Все пассажиры уже вышли в аэропорт и я, взяв в руки куртку и рюкзак, пошел по длинным разноуровневым переходам. Побродил по магазинах беспошлинной торговли, попил кофе в баре и поглазел на людей, так же, как и я прилетевших сюда на несколько часов. Был приятно удивлен, увидев зубастое создание с каким-то толстяком с портфелем. Она показывала ему свой оскал, а он, судя по всему, не возражал, даже был доволен, что-то мурлыча себе под нос.

Через два часа я снова оказался в самолете и все одиннадцать часов лету до Лос-Анджелеса мирно проспал.

Яркое солнце, плюс пятнадцать и человек с табличкой, на которой написана моя фамилия. После двухчасовой дороги по полям или, наверное, по-американски – по прериям, усеянным ветровыми установками, я разместился в гостинице, а затем пообедал с партнерами по бизнесу. За день я посмотрел все, что необходимо было посмотреть, пощупал руками все, что необходимо было пощупать, и получил все заверения, которые необходимо было получить.

На следующее утро меня отвезли в Сан-Диего. Я остановился в отеле недалеко от клиники, где лежал Муслим. Как проехать и где лучше разместиться мне объяснила Джоан, голоса Муслима я пока не слышал. Мы договорились, что я приду в клинику к четырем часам. Поскольку у меня еще было время, я, послонявшись по номеру и оглядев все его достопримечательности, достал оставшуюся часть бумаг, которые мне дала Кира.

«Как рождаются миры.

– Нет ничего, кроме вибраций.

Все вибрирует. Жизнь. Смерть.

Одиночество. Отчаяние. Беда.

Удовольствие. Любовь. Радость.

– И все это пища… Вибрации любого рода являются пищей.

Всегда находится тот, кто это ест.

– Нет, все это происходит, Потому, что всегда кто-то

Голоден.

Горхиарх чувствовал голод. Теперь уже знал точно, он просто хотел есть. Вначале это легкое неудобство он охарактеризовал как усталость. Учитель в последнее время был чрезвычайно требователен и строг. А Горхиарх хотел быть хорошим, и дотошно выполнял все требования и предписания. Он обещал маме. Мама дала ему еще один шанс. Она снисходительна. Сказала, что у него извращенный ум, и он слишком много читает. Неправда. Читает мало, понимает еще меньше. Но очень старается.

Как же хочется есть. Богатый стол Императорского дворца уже не мог удовлетворить его. Горхиарх огляделся. Ели медленно. С удовольствием. Он переводил взгляд с одного блюда на другое, словно стараясь открытым, влажным ртом поймать на лету что-то необыкновенно вкусное, то, чего он так жаждет. Все не то. Голод не проходил, а рос в нем. Горхиарх ощущал его не только своей плотью, но и сознанием. Он ел с неохотой. Что толку в еде, если нельзя наесться?

Угрюмая оцепенелость голодной души, заряженной способностью к мышлению. Он встал из-за стола.

– Спасибо. Я пойду к себе. Мне что-то нездоровится.

Быстрый взгляд бледных, бесчувственных глаз. Все глаза были устремлены на него. Шепот. Шепот перешел в хитрое кудахтающее хихиканье.

Возмущение. Злоба. Страх. Какой же слабой оказалась узда, державшая его столько лет в повиновении и дисциплине. В один миг решительный, бесповоротный шаг грозил лишить его свободы раз и навсегда. Соблазны мира, пути греха. И он падет. Неслышно, бесшумно, в одно мгновение. Навсегда. Какое странное и страшное слово.

Навсегда. «Пасть навсегда» – тяжелая фраза медленно оседала в его сознании, проваливаясь, точно камень в трясину. Горхиарх следил, как она оседает, и чувствовал ее тяжесть на сердце.

– Конечно, иди, сыночек.

И вот уже все смотрят на императрицу. Сытые и насыщающиеся мозги вокруг. Решают, почему мать не наказала сына. Замышляют выгодные сделки. Все не их: одежда, речь, жесты. Их глаза опровергают их слова.

Горхиарх думал. Он чувствовал, как что-то важное упорно ускользает от него. Если в течение КРУГА он не найдет себе пищу, он умрет. Слабые проблески страха обратились в ужас. Он представил, как предсмертный холод выползает из сознания, туман заволакивает глаза; мозговые центры, еще недавно озаренные светом мысли, угасают один за другим, как фонари.

Слова и цифры на странице его тетради запрыгали и, в конце концов, развернулись пышным хвостом, как у павлина, в глазках и звездах. Уравнения задрожали, глазки и звезды показателей стали взаимоуничтожаться, хвост начинал медленно складываться. Надписи появлялись и исчезали, словно открывающиеся и закрывающиеся глазки, вспыхивающие и угасающие, как звезды. Огромный круговорот звездной жизни уносил его усталое сознание прочь за пределы, в никуда, а потом с силой возвращал обратно к центру, и это движение сопровождала музыка голода. Звезды начали крошиться, и облако тонкой звездной пыли понеслось в пространство. И вот уже следующее уравнение медленно распускает хвост. Это растет его голод, разворачиваясь, рассыпая тревожные огни пылающих звезд. Он захлопнул тетрадь. Голод становился все сильнее и сильнее.

Как будто волна жизненной силы хлынула из него, и он боялся, что тело и душа будут убиты этим извержением. Страх вдруг обратился в холодное, равнодушное познание самого себя. Он вспомнил, как прогуливаясь со слугами по ОКРАИНЕ, он заговорил с торговцем странностями. От того исходил удивительный и чудесный запах. Мама потом долго негодовала и ругала слуг, что не досмотрели и позволили Горхиарху войти в контакт с недостойным. Интересно, чем это так пахло? Сейчас он чувствовал этот запах сознанием и внутренне улыбался. Он разыщет этого торговца во что бы то ни стало. Он должен сделать это, или он умрет…

КРУГ подходил к концу. Все попытки отыскать торговца странностями ни к чему не привели. За это время Горхиарх почти привык к постоянному чувству голода, и оно уже не доставляло ему столько неудобства, как раньше. Холодное, трезвое равнодушие царило в его душе. Лекари со всей Империи съезжались, чтобы облегчить его страдания, вернее сказать, страдания его Всеобъемлющей матери.

Сам он уже не слишком страдал и смирился со своей болезнью. И лишь по вечерам скитался он по ОКРАИНЕ в поисках неуловимого торговца. Лихорадочный жар охватывал его и гнал бродить в сумерках по узким улицам.

На далекой планете, находящейся во власти сорока восьми законов, на самых задворках Вселенной одиннадцатилетний мальчик вновь и вновь боролся с цифрами, пытаясь доказать великую теорему Ферма. Он не знал, справится он или нет. Впрочем, он даже об этом не думал. Его привлекал сам процесс. Тихая радость раздвигала его губы. Трепетная, мерцающая, как слабый свет радость кружилась вокруг него волшебным роем крохотных звезд. Радость разливалась в цифрах и символах. Они беззвучно сталкивались, распадались, набегая один на другой, струились, раскачивая немые колокольчики невидимых волн. Как мог он знать, что какой-то торговец странностями из неведомого, невообразимого мира делает маленькие конфеты из этой тихой, еле заметной радости.

Горхиарх часто приходил в ЗАПОВЕДНИК МУДРЫХ КАМНЕЙ и проводил там долгие часы, пересаживаясь с одного камня на другой. Императрице не нравилось это увлечение младшего сына, но, принимая во внимание его странную затяжную болезнь, она старалась не замечать его отлучек, и не заостряла на этом внимание двора. Горхиарх садился на камень, сливался с ним и слушал его голос. Камней были тысячи, даже тысячи тысяч, и они все время перемещались, так что он никогда не помнил, сидел ли он уже на этом камне или нет.

– Преисподняя расширилась и без меры раскрыла пасть свою.

Горхиарх пересел на другой:

– Время есть, время было, но времени больше не будет.

Он почувствовал запах, тот самый. Быстро спрыгнув с камня, Горхиарх побежал на этот запах, гонимый нестерпимым голодом.

Торговец странностями сидел на одном из камней и сосал конфету.

– Ух, ты! Какой голодный! На вот, возьми конфетку. Он протянул Горхиарху леденец.

Горхиарх быстро положил конфету в рот. Тягучий, густой аромат.

Тихая радость разлилась по телу. Он чувствовал, словно какая-то сила снимает с него так долго мучавший его голод – с такой же легкостью, как снимают с плода мягкую спелую кожу. В потоке света, внезапно хлынувшем из него, он увидел лучезарную клубящуюся массу звездной пыли, на которую искрящимися струями проливался его голод. Всем своим естеством он ощущал, что в этом ослепительном водовороте зарождается что-то новое, невообразимое и трепетное. В оцепенении чувств он ждал, когда чарующий туман рассеется, и откроется то, что за ним скрыто.

Новый с иголочки мир.

– Еще. Еще конфет. Он быстро протянул торговцу руку, не в силах оторвать глаз от буйства света и форм.

– Да на, возьми все, если так нравятся. Это чудесные конфеты.

Совсем недалеко от счастливого Горхиарха два неприметных камня вели вялый диалог:

– Великая вселенская жрачка.

– Все друг друга едят.

– Да, и многое случается в этом странном и непостижимым мире только лишь потому, что требуется жрачка определенного качества.

– Полегче, профессор, не жрачка, а вибрации.

– Ну, вибрации. Какая разница, как назвать жрачку».

Дальше следовала приписка: «Примечание автора». Я мысленно улыбнулся. У Киры этого не отнимешь. Впрочем, почему нет. Она ведь автор. Хотя если бы писал я, то было бы просто примечание. Ну да ладно.

«Органическая жизнь, в том числе и человек, с одной стороны – орган восприятия Земли, с другой – орган излучения (вибраций).

Все, что происходит на Земле, создает вибрации. И многие вещи случаются только потому, что требуются вибрации определенного вида.

Солнце, например, поглощает наиболее плотные вибрации (плотность вибрации обратно пропорциональна плотности материи), т. е. самые качественные и тонкие с точки зрения материи. Самыми грубыми вибрациями питается Луна. Как правило, это отрицательные эмоции и энергия, выделяющаяся в момент смерти. Именно Луна ответственна за войны и безумие толпы. Абсолютно все в природе является пищей. Вибрации самого Солнца и звезд – пища для Абсолюта.

Существует так называемая таблица водородов, в которой подробнейшим образом указывается, какой водород питается каким водородом. Эти водороды, естественно, не имеют никакого отношения к химии. Человек, например, являясь водородом 24, питается водородом 96, и сам является пищей для водорода б.

Природа функционирует именно так, и ее все устраивает, вернее, ее устраивает только это. Так что освобождение человека нужно только самому человеку, если нужно, конечно. Поскольку человек (обычный, т. е. механистический, находящийся под влиянием Луны) едва ли сознает свое место в природе. И поэтому, чтобы захотеть освободиться (хотя бы от влияния Луны), надо осознать, что ты не свободен.

Дорога к освобождению лежит через познание самого себя и осознания себя истинного, т. е. шестимерного и вечного. Спасение – внутри, впрочем, как и все действительно реальное. Вселенная, соответствующая нашему трехмерному сознанию, трехмерна и не существует в вечности, впрочем, как и наш трехмерный разрез, мечущийся и загипнотизированный Луной. Низменные стремления нужны только Луне. Солнце, напротив питается самым лучшим, добрым, альтруистическим, творческим.

Через Солнце лежит путь к Абсолюту (водород 1), через Луну к антиабсолюту (водород 6144, водород неполный, в котором отсутствует Святой дух триады).

Человек получает пищу трех видов:

1) то, что мы едим;

2) то, чем дышим;

3) наши впечатления.

Самая важная для нас пища – впечатления. Без них мы не можем прожить ни секунды.

Разумность материи определяется тем существом, которому она может служить пищей. Поэтому, если наши вибрации являются пищей для Солнца, мы более разумны, чем те, чьи вибрации перерабатываются Луной.

Значительно изменить качество своих вибраций человек может утончая свои впечатления и усиливая их интенсивность, т. е. укрепляя свои тонкие тела (если есть что укреплять, конечно)…»

Меня провели по белым коридорам в палату на первом этаже. По дороге мне встретилась Джоан, высокая брюнетка в лучших голливудских традициях, попросила чего-то не делать с Муслимом. Чего именно не делать, я не понял. Мой английский не дал мне такой возможности. Но я, как настоящий американец ответил «o'key». Муслим лежал на высокой кровати посреди комнаты, я не уверен, что он мог ходить или даже сидеть, тело, скрытое одеялом было не совсем привычных очертаний, это на первый беглый взгляд, а рассматривать мне было неудобно. Левую руку он протянул мне для рукопожатия, правая находилась под простыней. Лицо было не сильно повреждено, а усы – так совсем без изъянов. Я поздоровался, но Джоан попросила подождать и одела на Муслима слуховой аппарат. Говорил Муслим плохо, очень неразборчиво, при этом голос раздавался из ящика, типа старого радиоприемника, стоящего рядом на тумбочке, видимо микрофон был прикреплен к его шее. Я ожидал чего-то похожего, поэтому увиденным шокирован не был. Взгляд у Муслима был цепкий, а голос, несмотря на неразборчивость, повелительным. Неловкость первой встречи длилась недолго.

– Ну, как тебе моя Джоан? Засвингуем втроем? – он попытался улыбнуться.

А я попытался представить, как это будет выглядеть, и решил замять эту тему.

– Спасибо, Муслим, но я после перелета не в форме.

Он опять сделал усилие, чтобы улыбнуться.

– Да не будь ты таким серьезным. Скажи: обязательно, только позже. Рад ужасно тебя видеть. До последней минуты не верил. Это просто фантастика, что ты тут передо мной стоишь…

– Я сижу…

– Тем более… Ладно, давай рассказывай, как долетел, как там Кира, и вообще КАК?

– Долетел хорошо, дела все сделал, весь ваш. А вот Кира…

– Ну…

– Вы были правы, Киа после того, как я забрал цветок, стала очень неуравновешенной. Необходимо что-то делать, это бомба. И кажется, то, что я вынул из нее, было чекой.

– Ладно, ладно… Ты бомб настоящих не видел… Конверсируем мы твою бомбу, не сомневайся.

– Что-то вы раньше не были столь оптимистичны.

– Так раньше и тебя здесь не было… А вообще-то никто и не говорил, что будет легко. Твоя пустота заняла ее структуру. Судя по всему, Сила недовольна, что лишилась сущности. Не знаю, почему. Возможно, потому, что не может ничем себя занять, но это только предположение. Она сейчас очень агрессивна и эта агрессия направлена на тебя, а поскольку ваши с Киой тонкие тела сейчас объединены, она разрушает и тебя, и себя. То есть чем больше она на тебя обижается, тем сильнее разрушает себя. – На Муслиме были толстые очки, через которые он смотрел на меня, как мне казалось, очень пристально. При этом он говорил очень медленно, почти не двигая губами, превращая диалог в монолог. Его голос, который звучал из динамика, был низок – больше походил на рычание или хрип. Он заставлял меня напрягаться, чтобы разобрать слова, и поэтому все остальное отошло на второй или третий планы.

– Это я не только понимаю, но и уже прочувствовал не раз. Но что делать, куда мне двигаться? – взгляд Муслима меня не смущал, пусть рассматривает.

– Ты должен донести до нее, что все изменилось, и никогда больше не будет так, как раньше. Сила так явно проявлялась только потому, что сдерживала сущность. Теперь все будет по-другому. Все, что было в Кие, там и осталось, только преобразилось, дополнилось, поменяло форму, насколько, конечно, здесь уместно говорить о форме. Ты притянул ее структуру, и это положение оказалось устойчивым. Твоя воронка уничтожила сущность, но Киина структура неуничтожима. Однако поскольку Сила хотела удержать и спасти сущность, она притянулась к твоей воронке, но не сгорела в ней, а как бы ее дополнила. И твоя пустота тут же заполнила эту структуру Силы, а теперь расширяется за счет нее. Типа, большой метеорит не упал на звезду и не сгорел в ней, а стал ее планетой. И вместе навеки! Одинокая звезда обрела планету, и расширила пределы своей системы, а обреченный метеорит спас свою жизнь, обрел дом и тепло. Примерно так, с известной степенью аналогии, конечно, съешь меня собака.

– Все это очень интересно, Муслим. Но если бы я даже и понимал то, о чем вы говорите, что конкретно мне делать с собой и с Кирой? Может, упражнения какие-то попробовать или еще чего?

– Рецепт готовый хочешь? Не дуйся, тебе не идет. Подумаю я, что можно сделать. Вернее, я уже знаю что. А вот не скажу… – Дальше последовал, очевидно, смех.

– Да, не дрейфь. Скажу я тебе. Но только завтра. Случай у вас уникальный. А пока придвинься ко мне поближе, дай свою правую ладонь. – Муслим несильно сжал мою руку и закрыл глаза. Я понимал, что он хочет что-то считать с меня, и расслабился, открылся для него. Пусть смотрит и щупает. Скрывать мне нечего. Так мы просидели несколько минут.

На следующий день после обеда я снова был у Муслима. В палате ничего не изменилось, Муслим лежал точно так же, как и вчера, и было такое впечатление, как будто я и не уходил.

– Плохо дело, милый мальчик, я уже не тот, чтобы вам помогать, ну ты сам видишь, а ты еще полностью в себя не веришь. А в магии это одно из главных необходимых условий. Сегодня ночью не только ты не спал, – он сделал многозначительную паузу, – мне тоже не спалось, и я смотрел на вас. Так вот, Киа вибрирует очень плохо, излучает столько темных вибраций, что тебе и поглотить столько невозможно. Хотя ты молодец – хорошо открыт для нее, твоя способность поглощать большая, но все же недостаточна. Киа вновь обрастает нехорошей энергией. Причем, если первое черное облако было атакующим и выражающим гнев, то сейчас я вижу беспредельный страх, печаль и отчаяние. Она так долго не протянет. Да и ты тоже, как связанный с ней крепче не бывает.

– Да ладно, Муслим, у нас выбора нет, будем поглощать и регулировать. Хотя я и сам чувствую: ситуация вышла из под контроля, я вязну в облаке Киы. Честно говоря, я подспудно надеялся, что что-то решится, пока я здесь.

Муслим засмеялся. Теперь я уже точно знал, что это смех. Потом он попросил Джоан оставить нас.

– Сядь-ка поближе, милый мальчик. Ты приехал сюда не меня повидать, хотя без этого ничего бы и не получилось, а привела тебя сюда твоя пустота. Постарайся не расстраиваться, но главная твоя заслуга, что ты не сопротивлялся. Ты ведь и сам не знаешь, зачем ко мне, старику, прилетел, ведь так или нет?

– Нет, не знаю, Муслим. Но я же практически конченый дзен-буддист, оно само делается, а я не сопротивляюсь и ни о чем не жалею.

– Возьми на тумбочке сверток и разверни его.

Я повиновался. У меня в руках оказался предмет, видом с сильно погнутый, замысловато раскрашенный знаками шар с одной сквозной дыркой. Кажется, он был изготовлен из глины. Я крутил в руках диковинку, Муслим, тем временем, рассматривал меня.

– Я вчера смотрел на тебя и увидел, что ты не можешь нанести ей вред. То, что у тебя в руках, – это код. – Муслим вздохнул, видно нелегко ему далось решение отдать мне этот код.

– Он дает возможность или, вернее, должен давать возможность общаться с Силой. Но что получится на самом деле, если его применить, никто не знает. Все это только теоретически, а практически тебе придется испытать самому. Или не придется, может быть, реши сам. – Муслим закрыл глаза и замолчал.

Я крутил в руках шар молча, готовый лишь слушать тогда, когда Муслим сам начнет говорить.

– Ты должен сделать следующее. – Он открыл глаза. – Объяснять нет сил. Поверь мне, милый мальчик, на слово. Посади или положи свою девушку так, чтобы ей было удобно и некуда было падать. Дай ей в руки шар таким образом, чтобы красный треугольник оказался сверху, а пальцы вошли в выемки на шаре. Пускай смотрит на шар неотрывно и в это время медленно выдыхает через дырку в шаре. Придумай что-нибудь, чтобы заставить ее это сделать. Она войдет в состояние транса. Забери шар с символами и спрячь, чтобы потом он случайно не попался ей на глаза, и можешь задавать ей любые вопросы и давать любые установки, ответы будет давать Сила. Надеюсь, ситуация прояснится. В конце помоги ей встать и нарисуй, можно мысленно, вокруг нее круг, возьми за руку и резко выдерни ее из этого круга в свои объятия. Только делать это нужно очень уверенно, без тени сомнения. – Муслим замолчал и закрыл глаза, видно было, что ему нелегко так много говорить. Помолчав несколько минут и, видимо, передохнув, он продолжил.

– После этого Киа будет без сознания и чтобы вернуть ее из этого состояния, помассируй ей большим пальцем середину левой ладони. Она должна прийти в себя. Имей в виду, она не будет помнить того, что было с ней в измененном состоянии сознания. Если все это сработает, проделывай эту процедуру, пока не устраните причину негативных вибраций. Я давно в тебе копаюсь, уж не гневись, милый мальчик, и доверяю тебе настолько, что решился вручить тебе код. Не злоупотребляй. Измененное состояние сознания должно длиться не более 20—30 минут. Я сам не знаю, что получится, и насколько это поможет разрешить ситуацию и разобраться в вашем новом статусе. Очень может быть, что я ошибаюсь. Но попробовать нужно. Это шанс. Иначе то, что происходит у нее внутри, разрушит вас обоих. И вообще, вам обоим необходимо понять, что вас как отдельных энергетических сущностей больше не существует. Я не знаю, что будет дальше, но сейчас это так… И еще. Я не знаю, кого ты выпустишь наружу, использовав этот код. Иван делал это кодом Силы. Но что он в конечном счете сделал? То есть что у него получилось? Вот ты и посмотришь. Если не побоишься, конечно, – и последовала уже привычная гримаса, обозначающая смех.