"Случай в Момчилово [Контрразведка]" - читать интересную книгу автора (Гуляшки Андрей)

13

Пообедав у полковника Манова, где круглощекая, проворная Христина на славу угостила его любимым блюдом, Аввакум отправился в библиотеку Археологического института и просидел там до ночи. Он просмотрел все, что в ней было, об интересующем его уголке Родоп, сделал кое-какие заметки и к девяти часам вечера с отяжелевшей от долгого чтения головой вернулся к себе. Всю ночь ему снились всадники в шлемах и кольчугах, разрушенные крепостные стены и высокие горные перевалы, охраняемые зубчатыми башнями. Ему даже показалось, что одна из этих башен окрашена в ярко-розовый цвет и среди бойниц к ней прилепился маленький балкончик, похожий на птичье гнездо из прутьев или скорее, из тростника. А в этом гнезде стоит во весь рост Сия; ее волосы так блестят на солнце, словно они из золота. Приложив руку к глазам, она смотрит куда-то вдаль, и ему очень хочется крикнуть: «Я здесь!». Но почему-то у него не оказалось голоса. Потом он спросил себя: «А где же я в самом деле нахожусь?» У него было такое чувство, будто башня с балкончиком постепенно отдаляется, а он стоит на месте и ему не видно, что происходит в тростниковом гнезде. Но стояло задать себе вопрос «где я?», как башня и гнездо исчезли, словно унесенные ветром, пропали в бескрайних лесных дебрях. Он проснулся и тотчас же сообразил, что лежит в своей постели, и, хотя глаза у него были закрыты, почувствовал, что ночь уже на исходе.

Аввакум не любил нежиться в постели; проснувшись, он тут же вскочил, потянулся и на цыпочках пошел на кухню умыться. Вернувшись к себе в комнату, достал из шкафа темно-серый костюм, оделся и очень старательно завязал синий галстук. Он терпеть не мог, когда плохо завязан галстук, а в нагрудном кармашке пиджака нет платочка, когда на ботинках пыль или — боже упаси! — грязь. Если в его одежде что-либо было не в порядке, он нервничал, злился по самому пустячному поводу, чувствовал себя, как путешественник, забывший дома самую нужную вещь.

Потом Аввакум занялся своим огромным чемоданом. Со сноровкой портного он сложил белье и спортивный костюм. Затем аккуратно разместил несколько пузырьков с химикалиями, две пачки патронов и короткую стальную лопатку в кожаном футляре. Когда все было готово, запер секретные замочки и стянул чемодан поверх чехла ремнями. Написав несколько букв и цифр на маленьком кусочке картона, он привязал его пестрым шнурком к ручке, еще раз осмотрел все и подошел к телефону.

Через четверть часа из управления прибыл дежурный сержант.

— Этот чемодан имеете с портативной коротковолновой радиостанцией отправьте в Смолянское окружное управление, — распорядился Аввакум. — Отошлите со служебной машиной, и пусть он находится там, пока я не затребую.

Оставалось еще два дела, сообщить о своем отъезде Сие и проститься с хозяйкой.

С Сией было куда сложнее. Ему не хотелось об этом думать, но он прекрасно помнил, что с вечера, перед тем как уснуть, ломал голову над вопросом, как дать ей знать о своем отъезде. Сегодня она будет ждать ею на остановке, будет оглядываться и снова ждать. Придет в своем самом красивом платье, с самой очаровательной улыбкой и с самой лучшей помадой на губах — чтоб он не задавал ей неприятных вопросов, не расспрашивал про инженера. К дьяволу этого инженера! Пускай себе занимается своими сильными токами и не попадается на глаза. Но как же все-таки сообщить ей?

Если просто пойти к ней и сказать: «Так, мол, и так, меня в срочном порядке посылают на какие-то там раскопки», — она спросит: «Но почему же так неожиданно? И где они находятся, эти раскопки?»

Что ей тогда ответишь? Погребенным под землей древностям все равно — доберется он до них днем раньше или днем позже. Тут его позиция, конечно, крайне уязвима. И потом в Болгарии нет Сибири или Дальнего Востока, чтобы можно было сказать: «Будем производить раскопки где-то в районе Алтая, а где именно, я и сам толком не знаю». В Болгарии все как на ладони.

Лучше ей ничего не говорить. На какое-то время он просто исчезнет.

И все-таки она не должна томиться в напрасном ожидании. Девушке и самом красивом платье, с самой очаровательной улыбкой зря ждать на остановке неловко и неприятно, разумеемся Он бы всю жизнь себя презирал, если бы по его вине случилось такое.

Остается одно: послать ей телеграмму. «Срочно уезжаю на новый объект». Но телеграмма — это слишком официально, от нее повеет педантизмом и канцелярщиной. Девушке, которая уже испытала однажды разочарование и теперь с такой надеждой ждала этого свидания, ей, этой девушке, послать лаконичную телеграмму — все равно что вместо теплого приветствия высокомерно и бездушно кивнуть головой. Он не хочет, чтобы она сочла его высокомерным и бездушным, ему противно прощаться одним кивком головы, как это делают некоторые надутые начальники, расставаясь с подчиненными. Короче говоря, надо написать си письмо. Слава богу, на свете существует срочная почта, и Сия получит письмо раньше, чем закончит свои приготовления к свиданию.

«Сия, — Аввакум не употреблял при обращении эпитетов, он не любил их, — меня включили в бригаду, которая через четверть часа выезжает. А не позвонил, потому что не хотел тебя будить.

Мне кажется, будет разумно и полезно, если ты проведешь отпуск в деревне. Скоро сбор винограда, и в деревне будет очень хорошо.

Я надеюсь, что через месяц наши раскопки закончатся. Говорят, обьект интересный и обещает ценный археологический материал.

Возможно, я не стану писать тебе, чтобы не отвлекать на себя твоего внимания. Но думаю, что в свободные минуты мысленно буду с тобой. От всей души желаю тебе быть веселой»

Туг Аввакум поставил подпись.

Он дважды перечитал письмо, подправил несколько нечетко написанных букв и остался вполне доволен. Письмо ничего не раскрывало, ничего не обещало. И ни к чему ее не обязывало.

«Пускай себе живет, будто я и вовсе не существую на свете», — вздохнув, подумал он.

Было около восьми. Он вошел в кухню и любезно пожал руку хозяйке, которая, надев массивные очки, только что принялась перебирать рис.

— Отправляюсь в дальний путь, — улыбнулся Аввакум. — Буду участвовать в нескольких археологических экспедициях, так что раньше чем через месяц-два меня не ждите.

Старуха сдвинула на лоб очки и посмотрела на него с удивлением.

— Вот вам плата за комнату на два месяца вперед, — Аввакум положил на стол несколько банкнот. — Если почему-либо я задержусь дольше, то пришлю деньги по почте.

— Остерегайтесь гадюк, — сказала хозяйка, не сводя с него глаз. — На всяких там пустырях, где вам приходится копаться, полным-полно гадюк, не забывайте об этом. А теплый свитер взяли?

Аввакум кивнул головой.

— А хинин?

Час спустя он уже летел на самолете в направлении Варны. Над Балканским хребтом их неожиданно встретили тучи, и стало темно, как в сумерки. Самолет задрал нос, пробил громаду облаков, и через несколько секунд его тень стремительно заскользила поверх облачною ковра.

Приземлились на аэродроме в окресностях Горна Оряховицы. Аввакум вышел из самолета. Багаж его состоял лишь из легкою плаща, который он нес, перекинув через плечо.

Вздохнув полной грудью, он сделал несколько шагов и улыбнулся: ведь это был его родной край! Час езды — и он в Тырнове.

«На обратном пути обязательно заеду», — подумал он и, оглянувшись, быстро вошел в телефонную будку.

Когда самолет скрылся из виду, Аввакум закурил и направился по дороге в город. Там его ожидала серая «Победа». Шофер, высокий парень, облокотившись на капот и весело поглядывая вокруг, грыз семечки.

— Здравствуй, — обратился к нему Аввакум. — Может, и мне дашь горсточку позабавиться?

Парень молча посмотрел на нею и продолжал грызть семечки. Аввакум засмеялся.

— А в Тырговиште меня отвезешь?

Услышав эти слова, шофер выпрямился, щелкнул каблуками и тотчас же открыл дверцу машины.

— Я прислан в ваше распоряжение, — сказал он.

«Победа» пронеслась мимо села Арбанаси и уже через несколько минут мчалась по старой восточной части города. Аввакум опустил занавески, забился в левый угол машины и закрыл глаза. «Площадь Девятого сентября, — принялся угадывать он. — Сейчас спускаемся к городскому народному совету… Первый поворот, второй… — Он прижался к спинке. — Вот проезжаем мимо нашею дома, мимо дворика с виноградной лозой и тремя акациями. Может быть, мама глядит сейчас со двора мне вслед».

Он закурил и нахмурился. Когда сигарета догорела и начала жечь пальцы, он посмотрел вперед — машина, едва касаясь черной ленты шоссе, стремительно мчалась на Козаревец…

В Тырговиште у почты остановились на несколько минут. Пока Аввакум разговаривал по телефону, шофер достал из кармана горсть семечек и снова принялся их грызть. Было жарко, душно, пахло пылью и раскаленным щебнем.

В три часа дня они прибыли в Преслав. Аввакум вышел из машины, пожал руку шоферу и зашагал к центру городка. Улицы были пустынны, на покрытых пылью плодовых деревьях не шелохнулся ни один листок, все будто погрузилось в какую-то ленивую, беззаботную дрему.

Заказав в гостинице комнату, Аввакум подозвал возницу обшарпанного фаэтона и велел везти его в старый город. Когда они подъехали к парку, соединяющему новый и старый Преслав, он послал извозчика вперед, а сам не спеша пошел по главной аллее пешком. Возле памятника погибшему антифашисту Борису Спирову стоял невысокий, довольно полный мужчина в белом пиджаке и черных брюках. На его круглом лице блестели капельки пота.

— Делайте вид, что не знаете меня, — бросил ему Аввакум, заметив, что тот заулыбался. Он посмотрел вокруг и тоже остановился перед памятником.

Мужчина в белом пиджаке встал рядом.

— Мне необходимы сведения о Методии Парашкевове, сказал Аввакум. — О нем, о его родителях и обо всех родственниках. А также сведения о людях, с которыми он был в более или менее близких отношениях. Кто они, где проживают и чем занимаются. Завтра вечером на этом же месте мы снова встретимся и вы передадите мне эти сведения… — Он помолчал. — Только глядите в оба. — В голосе Аввакума чувствовалась строгость. — Я археолог и с сотрудниками милиции не имею ничего общего, ясно?

Мужчина кивнул головой.

— Я изучу полученные материалы ночью. Если понадобятся дополнительные сведения, вы меня застанете на следующий день часов в восемь утра в маленькой кондитерской напротив гостиницы. Если нет — меня там не будет. Тогда можете считать, что задание выполнено хорошо.

Он вгляделся в надпись на памятнике, потом повернулся и неторопливо пошел к выходу из парка. Там его, как было условлено, ждал обшарпанный фаэтон. Возница, надвинув на глаза барашковую шапку и раскрыв рот, сладко дремал на козлах.

С этого момента и до следующего вечера Аввакум был только археологом. Методий Парашкевов, некто X, таинственное урочище Змеица вдруг как бы перестали для него существовать. Прежде всего он нанес визит вежливости директору музея и имел с ним длинный разговор. Потом осмотрел экспонаты, хотя некоторые из них он видел десятки раз, и покинул музей лишь с наступлением сумерек. На следующий день он побродил немного у развалин внутренних стен крепости, набросал в записной книжке орнаменты карнизов Золотой церкви и, сев в фаэтон, поехал на правый берег Тичи. Среди зелени кустарников на солнцепеке громоздились руины знаменитых в древности преславских монастырей. Аввакум расположился в тени, набил трубку и с удовольствием закурил.

В горячем воздухе дым вился колечками. Над головой пролетали крикливые сороки, а высоко, в бледной синеве плавно парил орел, неподвижно распластав крылья. Груды камня, заросли, где наверняка водились змеи, запах горячей земли и прелой листвы и тяжелая душная тишина. Аввакум улыбнулся: «Sic transit gloria mundi!»[4] Может быть, именно здесь царь Симеон Черноризец Храбрый, отточив гусиное перо, вспоминал кровавую Ахелой[5] и изнывал от неутоленной жажды власти, мечтая вступить на царьградский престол… «Sic transit gloria mundi!» Важно, чтобы о тебе осталась добрая память.

Вечером Аввакум принес к себе в номер большой конверт, в нем были записи, сделанные от руки и на пишущей машинке, — сведения о Методии Парашкевове.

Тут возникает вопрос. Допустим, что в соответствии с гипотезой, изложенной им полковнику Манову, преступление совершил некто X. Он оглушил постового милиционера, разбил окно в помещении военно-геологического пункта, похитил схему стратегического значения и прочее. А Мелодия Парашковова — момчиловскою учителя, человека, ни в чем неповинного, — просто-напросто оклеветали. Почему же в таком случае Аввакум собирает сведения о невинном человеке, и притом не открыто, а в строгой тайне, с тысячью предосторожностей?

Мне, летописцу этой истории, можно задать не один, а десятки подобных вопросов, и я всегда отвечу вполне серьезно и с большим удовольствием. Что касается Аввакума, то он только усмехнулся бы сдержанно, как обычно, и промолчал.

Он был глубоко убежден, что поступает правильно и делает именно то, что следует. Если диверсия против Методия Парашкевова есть плод личной мести, то Аввакум надеялся найти в биографии учителя тот ключ, которым он легко откроет дверку и обнаружит за ней автора диверсии, некоего X. Но если в биографии учителя нет ничего такого, что указывало бы на его более особые отношения с кем-либо тогда станет ясно, что в преступлении не следует искать проявления личных чувств и субъективных мотивов.

В этом деле быта еще одна сторона, над которой Аввакум часто задумывался. Опасение, что какая-либо случайность поставит его гипотезу с ног на голову. Он строил свою версию на основе нескольких трудноуловимых, по очевидных ошибок преступника До сих пор все шло хорошо, все покоилось на железной логике: ошибки в конце концов уличают и раскрывают преступника. Прекрасно. Но как в математике, так и в разведке при решении сложных задач иногда приходится пользоваться методом «от противного» Аввакуму был знаком этот математический метод, и, когда нужно, он применял его в своей практике. Отсутствие битого стекла на земле, следов на штукатурке и то, что железный прут был перепилен с внутренней стороны и отогнут наружу, крупные осколки стекла на каменном полу — это действительно могло быть ошибкой преступника. Но кто мог с полной уверенностью утверждать, что все это сделано не преднамеренно, не с умыслом?

И Аввакум попробовал идти «от противного»: некто X. умышленно делает ошибки, чтобы навести разведку на мысль, что она имеет дело с мнимой, а не с настоящей диверсией, или, проще говоря, что Методий Парашкевов сам выдает себя за жертву диверсии, из чего следует, что некто X. и Методий Парашкевов — одно и то же лицо.

В этой контргипотезе был какой-то процент вероятности. Ничтожный, правда, процент, потому что она предполагает исключительные способности преступника, что в практике встречается очень редко. Во всяком случае, Аввакум решил подвергнуть контргипотезу самой придирчивой проверке, чтобы не осталось ни капли сомнения в возможности тою, что Методий Парашкевов и загадочный X. — одно и то же лицо. Он проследит за жизнью учителя Методия Парашкевова с его юношеских лет вплоть до того полночного часа, когда было совершено преступление. Эта работа должна послужить как бы введением к решению загадки.

Он вынул записи, набил табаком трубку, уселся поудобнее за столом и принялся читать.

На следующее утро ровно в восемь часов человек в белом пиджаке вошел в маленькое кафе-кондитерскую, окинул взглядом столики и облегченно вздохнул. Хотя человек этот еще не завтракал, он заказал лимонад и с наслаждением выпил его залпом.

Из Преслава Аввакум уехал в Шумен, но остановился не в городе, а снял на несколько дней комнату в ближнем селе Мадар. Сюда ему были доставлены два объемистых пакета — первый вручили в большой пещере, а второй — три дня спустя у развалин над селом; оба пакета содержали сведения о Методии Парашкевове и о людях, с которыми он дружил и общался.

Затем Аввакум отправился в Провадию. Там он пробыл три дня и почти не выходил из своего номера. Лишь вечером совершал небольшие прогулки по улочкам, прилегающим к гостинице.

На одиннадцатый день после того, как он покинул Софию, он приехал в Пловдив. С вокзала на квартиру, которая быта заранее приготовлена тля него, он добрался на служебной машине. Ехали с задернутыми занавесками: сержант, сопровождавший его, за всю дорогу не проронил ни сова.

Квартира оказалась просторной, солнечной, с ванной и закрытой верандой, на которой вдоль стен стояло несколько пестрых шезлонгов. Обслуживала ею пожилая женщина, которая приходила из кухни только по вызову.

Аввакум дал сержанту денег и попросил купить костюм, чтобы можно было переодеться, и флакон одеколона. Затем он помылся, укутался и прохладные, безупречно чистые простыни, закрыл глаза и тотчас же уснул.

Спал он до самого вечера. Когда стемнело, выбритый, чистый, надушенный вышел на улицу. Узнать его, правда, было нелегко — в очках, с коротко подстриженными усиками. Перекинув через плечо бежевый плащ, с рассеянным, беззаботным видом побрел он к центру города.

На квартиру Аввакум вернулся ранним утром, когда шли на работу рабочие первой смены.

Так он проводил в Пловдиве все дни и ночи: вечером уходил из дому и возвращался утром.

По вечерам Аввакум шел в управление, запирался в комнате секретаря и вооружившись записной книжкой и карандашом, перелистывал целые горы дел. Его интересовали те из них, в которых содержался материал об имевших место в последние два-три года пограничных происшествиях: переброска из-за границы диверсантов, обнаружение и раскрытие шпионской резидентуры. шпионаж на границе и прочее. С предельным вниманием он читал и снова перечитывал страницы, где местом действия были пограничные участки, находящиеся в районе Момчилова.

Каждый день, прежде чем идти в управление. Аввакум забегал в отдаленный от центра ресторан «Фракия», где ужинал в укромном уголке и полчаса слушал музыку. Здесь был хороший оркестр, и обычно исполнялись веселые мелодии, но почему-то от этой веселой музыки Аввакуму становилось грустно, словно с эстрады веяло холодом, а угол, в котором он уединялся, находился где-то на краю света. В такие минуты ему очень хотелось заказать чего-нибудь горячительного, и он начинал стучать перстнем по тарелке, но когда появлялся официант, Аввакум мрачно требовал счет и быстро уходил.

Он ложился спать в семь утра и вставал в двенадцать. Освежившись под холодным душем, садился есть. Обед его состоял из двух больших чашек кофе и тонкого бутерброда. Затем, положив перед собой сигареты и обставившись пепельницами, он принимался за работу.

Еще находясь в Мадаре, Аввакум запросил из управления дополнительные сведения о Методии Парашкевове, так как о его учительской деятельности между Девятым сентября и началом 1947 года ничего не было известно Кроме того, он попросил полковника Манова прислать ему координаты пунктов тайных радиопередач, засеченных нашими пеленгаторами, и личные дела сотрудников момчиловского военно-геологического пункта.

Материалы были ему переданы на следующий же день после его прибытия в Пловдив.

Облик Методия Парашкевова уже начал вырисовываться в сознании Аввакума. Разумеется, он видел его пока лишь в «три четверти». Чтобы получился полный «анфас», в характеристике учителя недоставало момчиловского периода. Но даже и так он целиком совпадал с тем первоначальным представлением об учителе, которое создалось у Аввакума.

В роду Методия Парашкевова ни по отцовской, ни по материнской линии не было никого, кто был бы уличен в каких бы то ни было проявлениях реакционных настроении. Все его близкие и дальние родственники усердно работали теперь в сельскохозяйственных кооперативах, а два двоюродных брата за успехи в выращивании десертных сортов винограда «димят» были награждены серебряными медалями. Став учителем, Методий Парашкевов по-прежнему сторонился политической борьбы; правда, в некоторых материалах имеются намеки на его «скрытые симпатии» к прогрессивно настроенным учащимся. Однако нигде в документах нет ни одного свидетельства даже о «скрытых симпатиях» к правым.

В большинстве материалов Методий Парашкевов рисуется как человек необычайно скромный, пренебрегающий бытовыми удобствами, спартанец по духу. Утверждали, что он несколько молчалив, замкнут, у нею довольно тяжелый характер. По общему мнению, он прекрасный педагог, интересуется научной литературой, любит бывать «среди природы». После химии вторым ею увлечением была геология — везде, где ему приходилось учительствовать, он оставлял в качестве наглядных пособий небольшие, тщательно подобранные коллекции минералов. По мнению некоторых, именно это увлечение и помешало ему жениться: он терял много времени на собирание различных камешков и вечно транжирил деньги на книги, инструменты, всевозможные препараты и химикалии.

Не было ни одною свидетельства, где бы не упоминалось о его необыкновенной страсти к охоте. У него она была наследственной. Дед его по отцовской линии, Игнат, слыл на всю околию опытным охотником на волков. А Методий был не только метким стрелком, но и искусным препаратором: всюду, где он работал, кабинет по естествознанию украшали чучела препарированных им зайцев и лисиц, сов и куропаток, которые выглядели совсем как живые.

Трудно было, однако, понять, что заставило ею прервать свою учительскую работу и поселиться в Софии. Сведения об этих двух годах его жизни были довольно скудными. Удалось установить немногое: он жил на деньги, полученные им от продажи отцовскою виноградника; приобрел у какого-то иностранца, вероятно, у англичанина, охотничье ружье; подавал заявление о приеме его на работу в горно-геологический институт. В этот институт его не приняли — на заявлении значится резолюция заведующего отделом кадров: «Не соответствует политически». Хозяин квартиры, где он жил в ту пору, паровозный машинист, сообщил о нем такие данные: «Молчалив, нелюдим, много читает, часто ходит на охоту. У него хорошее ружье, патроны делает сам, убитую дичь раздает всем, кто пожелает. Человек он тихий, замкнутый. Василка, жена моя, ужасно сердилась из-за камней, которыми он завалил всю комнату. На столе всегда держал большие и маленькие пузырьки со всякими химикалиями, разные увеличительные стекла и молоточки. Как-то даже купил себе у старьевщика маленький микроскоп, видать, неплохой, потому что блестел, словно сделан из золота. В тот день мы даже услышали, как он насвистывал у себя в комнате. Видимо, микроскопу радовался. Гости к нему не ходили, за комнату платил в срок, а вот тратиться на одежду скупился. Жена моя, Василка, стирала ему белье, и ей приходилось вечно штопать воротнички его рубашек. Нам он был не в тягость, да и нами был доволен Когда сказал, что уезжает в деревню учительствовать, жена очень огорчилась. Он оставил нам на память замечательную спиртовку, заграничную».

Выбрав главное из всех этих сведений, Аввакум удовлетворенно по-тирал руки: теперь уже не было никаких оснований сомневаться в том, что некто X. и Методий Парашкевов не одно и то же лицо.

На пятый день Аввакум покинул Пловдив и уехал в Смолян.