"Роман с Хаосом" - читать интересную книгу автора (Мартьянов Андрей)

Глава 2. Обитатели Содома и Гоморры

Вокруг Комплекса пейзаж изменился разительно. Слева от стоящего на холме Дома воздвиглась сосновая «корабельная роща», черная поверхность Комплекса теперь стала пятнистой — на обожженном металле росли травы и тянулись вверх редкие деревца. Наш вертолет оплели длинные, буро-зеленые ветки лиан. Наверное, экспериментаторы сочли, что теперь нам никуда летать не обязательно.

Внутрь Комплекса мы все-таки попали. Подошли к аварийному выходу, еще раз осмотрели замок, но теперь в бетонную стену около шлюза был вбит ржавый кривой костыль, на котором висел ключ. Кондовый ключ, здоровенный, с фигурной бородкой и непременным золингеновским штампом. Крепостные ворота таким открывать.

И по знакомой дороге до лифта, вниз, далее по тоннелю, к берлоге Навигатора. Родные подземелья теперь выглядели непривычно. По стенам коридоров развешаны легкомысленные картинки со всякими зайчиками, белочками и прочими винни-пухами, на полу валяется конфетти и ленты серпантина, в углу, под силовым щитом, обнаружилось блюдо с надкусанными пирожными и разбитая бутылка из-под шампанского «Мадам Клико». Праздновали, гады. Интересно, что именно праздновали? Я не сомневался, что мерзкие твари отмечали изгнание из Комплекса его настоящих хозяев, то есть меня и Дастина. Один раз видели, как в боковом коридоре промелькнул мультяшечный Тигра, шествующий под ручку с Кроликом и впаривающий ушастой нечисти, что морковка в этом году уродилась на славу. На трубах теплокоммуникаций висели сонные летучие мыши и пластиковые скелетики.

Притаившись в стенной нише, мы переждали явление очередного стада Пятачков, только на этот раз поросята отнюдь не веселились, а бежали от опасности, визжа и завывая: Пятачков гнал по коридору огромный, трехметрового роста металлический монстр с четырьмя руками, пылающими холодным огнем алыми глазками и богомерзкой мордой. Туловище тварюги покрывали торчащие во все стороны острейшие шипы и лезвия. Урод несся за поросячьим табуном с завидной целеустремленностью, время от времени ловил отстающих и небрежно насаживал плюшевые тельца на шипы. Наколотые Пятачки обречено хныкали.

— Я знаю, кто это, — просветил я Дастина. — Это…

— Шрайк, лапушка, не трогай их! — вдогонку за поросятами и чудовищем вихрем пролетела девчонка лет двенадцати-тринадцати. — Шрайк, не отвлекайся на всякие глупости!..

— То, что впереди — это Шрайк, — дополнил за меня образованный Дастин. — За ним — Энея. Дэн Симмонс, «Гиперион». Интересно, что они здесь делают?

И далее в том же духе. Комплекс, видимо, решили использовать как огромную съемочную площадку или развлекательный парк для любителей кинематографа. Интерактивная выставка к трехсотлетию кино, если угодно. Я даже взял автограф у Чарли Чаплина, мирно прогуливавшегося возле склада компьютерной техники. Он вынул из кармана перьевую ручку и расписался у меня на ладони. Ушел, постукивая тросточкой.

Навигатор сидел в осаде. Естественно, он запер шлюз АЭС, стараясь никого не впускать в операторский зал, но, войдя внутрь, мы спугнули изучавшего терминал Индиану Джонса, который приподнял шляпу в приветственном жесте, притушил сигарету о монитор внешнего слежения и, не говоря ни слова, просто растворился в воздухе.

— Это чудовищно! — пожалобился компьютер. — Они ходят, смотрят, жмут на клавиши, совершенно не осознавая, что с такими вещами лучше не шутить! Мне пришлось заблокировать все пульты и действовать только в соответствии с заданной программой, не обращая внимания на посторонние вмешательства.

— Правильно, правильно, — подбодрил я Навигатора. — Что написано на дверях? «Вход только для специального персонала». Все остальные могут катиться куда угодно и их приказы выполнять совсем не обязательно. Мы пойдем?

— Опять бросаете меня одного, — насупленно провещал динамик. — Предупреждаю, тот, кто управляет наступившим хаосом, имеет возможность читать некоторые мои файлы. Я уже отмечал несколько посторонних вторжений в систему. Защита не всегда справляется… Боюсь, вам действительно лучше пока оставаться на поверхности. В Комплексе небезопасно. Я зафиксировал стрельбу из автоматического оружия на пятом уровне. Какая-то гангстерская разборка. Оружие идентифицировано как автомат Томсона.

— Угу, — понимающе кивнул Дастин. — Счастливо оставаться.

Оставляя без внимания мелькающих персонажей очень старинных, просто старинных и более современных фильмов, которым до нас не было никакого дела (они лишь проходили мимо, спеша по своим собственным загадочным надобностям), мы забрали со складов два новеньких электрокара, запас аккумуляторов к ним, оружие и продовольственный НЗ — были подозрения, что Дом однажды исчезнет вместе со всеми холодильниками и кладовками. А машинки весьма пригодятся для быстрого передвижения. За время грабежа государственного имущества Навигатор монотонно осведомлял, что ожидаемый взрыв на поверхности так и не произошел, хотя время обычного фейерверка давно миновало, связь с Землей и Кесарией по-прежнему не восстановлена, а в небе над Комплексом происходит воздушный бой. Появились аэропланы времен Первой Мировой войны, повоевали четырнадцать минут, затем сгинули.

Возвращались «домой» долго — нас не хотели впускать в лифт. За створками кабины теперь плескалось море. Прямо с порога можно было нырять в холодные пенистые волны. В отдалении виделись небольшие, покрытые лесом островки, между которых проходили длинные ладьи под полосатыми парусами. Если раньше «дырка» исчезала, стоило лишь попросить Навигатора закрыть дверь, то теперь эту процедуру пришлось повторить четырежды. Скандинавские драккары постепенно уходили за горизонт, а из-за ближайшего острова выползла серая туша авианосца.

— Надоел, честное слово! — подняв голову к потолку тоннеля, проорал Дастин, когда створки в очередной раз захлопнулись. Я сообразил, к кому он обращался. К Хозяину. Именно так мы почему-то начали именовать того, кто командует нынешними бесчинствами с пространством, временем и материей. — Нам надо подняться наверх! Эсмеральда голодная!

Металлические плиты разъехались. Море исчезло. Надо же, послушался. Но в качестве ответа на гладкой стенке лифта был вывешен старинный советский плакат со строгой женщиной-работницей в красном платке, приложившей палец к губам, и размашистой надписью «Не болтай!»

— По-моему, красиво.

— Да, ничего. Только если бы вместо железных листов на крыше была черепица… И цветы зачем-то убрали.

— Почему убрали? Видишь фиалки, в ящиках на подоконнике? И чистенько. У нас хорошие уборщики, оказывается.

— А где Эсмеральда?

— Слышишь, пыхтит? Вон сарай. Только он опять другой. И крыша соломенная почему-то. Заглянем?

— К Эсмеральде?

— Нет, в дом.

Выкрашенные веселенькой голубой краской кары стояли на дороге, вымощенной желтым кирпичом (теперь дорога стала широченной, как шестиполосная скоростная трасса), прямиком возле Дома, у калитки. За время, пока мы с Дастином путешествовали в Комплекс, Дом из более-менее современного коттеджа превратился в постройку немецко-австрийского типа: белые панели обшивки, укрепленные крест-накрест деревянными рейками, узкие окна со ставнями, острая крыша. Действительно, жаль, что нет черепицы, тогда Дом смотрелся бы точь-в-точь как обиталище почтенного баварского бюргера, любителя пива и тушеной капусты. Флюгер на коньке, маргаритки и фиалки в ящичках. Сбоку на первом этаже витрина с кричащей надписью по-немецки.

— Пивная, — перевел Дастин, знакомый с тевтонским наречием. — Будешь смеяться, называется «У Дастина».

— Поздравляю, — кивнул я. — Всегда мечтал надуться пивом на халяву. Надеюсь, денег ты с меня брать не будешь? Впрочем, у меня никаких наличных, только кредитная карточка.

Внутри оказалось неплохо. Мощные дубовые столы, деревянная обшивка стен, умилительные украшения в виде развешанных по стенным панелям фарфоровых тарелок с пасторальными сценками — пастушки, пастухи, свинки, овечки, деревца. Широкая деревянная стойка. Сушатся кружки — большие, глиняные, с баварским орлом на боках. Какие-то германоязычные надписи готическим шрифтом.

— Этот столик забронирован, — Дастин ткнул пальцем в клочок картона. — Интересно, для кого? Ты посмотри, какая прелесть! Настоящий патефон, как в кино!

— Заводи, — я понаблюдал, как Дастин крутит ручку и выбирает пластинку. — Ого, Марлен Дитрих! Классика!

— Хочешь, поставлю Эдит Пиаф? — серьезно спросил напарник. Я отказался.

Пошли осматривать Дом. На втором этаже — почти никаких изменений. Мебель поархаичнее, исчезли телевизоры и прочая современная техника, которую заместили большие, как мамонты, радиоприемники. Ради эксперимента включили — бухал барабанами военный марш. В остальном все, как вчера. Две спальни, кухонька. В кладовках появились копченые окорока, большой запас овощей, старинные консервные банки. Кстати говоря, газеты, захваченные Дастином со скамеечки у крыльца, остались прежними — от 12 апреля 1961 года.

Единственным привычным предметом обстановки были коммуникаторы. Навигатор насуплено отмалчивался, напрочь отказываясь как-либо комментировать происшедшее.

— Тихо! — Дастин поднял палец. — Слышишь? Машина гудит!

Вихрем слетели вниз по лестнице. Я на всякий случай посмотрелся в зеркало. Сразу вспомнилось пребывание в «дырке», изображавшей книжный магазин, где я вступил во владение книжкой товарища Сталина (а книга посейчас лежит на тумбочке у кровати, где я ее оставил утром). Может быть, наш теперешний облик вновь не совпадает с реальным? Ничего подобного. Черный комбез, заляпанный пятнами слонопотамьего молока, кобура на поясе и шеврон службы безопасности Внесолнечной Колониальной Администрации. И на том спасибо.

Игра продолжалась вовсю — подъехали первые посетители.

На дороге стоял скромненький, но изящный черный «мерседес», на которых обычно ездят герои фильмов о событиях тридцатых годов ХХ века. Красивая машина, умели тогда делать и для души, и для эстетики.

Появилась молодая пара. Господин в темном костюме и белокурая девушка — такую хоть на рекламный плакат: «Настоящая немка». Синие глаза, облегающее бежевое платье длиной чуть ниже колен, шляпка, аккуратный ридикюльчик. Я онемел, увидев на лацкане пиджака ее сопровождающего круглый значок со свастикой в центре и вполне переводимой надписью по ободу — «Национал-социалистическая рабочая партия Германии».

Куда же это нас занесло? И почему они не удивляются нашему внешнему виду, несколько не подходящему к эпохе Второй мировой?

Парочка вопросительно уставилась на нас.

— Герр Дастин? — осведомился молодой человек со значком.

— Э… Да, — выдавил напарник. Подумал и добавил: — Чего изволите?

— Мне кружку «Бюргерброй» и айсбайн, для фройлян — бокал красного вина.

И уселись за ближайший столик.

— Что такое «айсбайн»? — шепотом спросил меня Дастин.

— Какая-то хрень из свинины, — мои познания в кулинарии особой глубиной не отличались. — Смотри, еще кто-то пришел… Давай-ка быстренько налей этому парню пива, а я попробую найти красное вино для мадемуазель. Видишь бутылки над стойкой? Неприлично же — они наши гости, а мы бизнес поддержать не можем!

— Рехнулся? — прошипел Дастин. — Выставить их отсюда с громом и треском! Это же игра!

— А если нет? Если все взаправду? Раз уж игра — давай соблюдать правила. В общем, ты содержишь трактир, а я у тебя на подхвате. Начали?

— Идиотизм, — точно отобразил Дастин наше положение и побледнел, когда его вдруг тронули за плечо сзади. Обернулся. Раскрыл рот.

— Майн герр? — на Дастина лыбилась дородная, брюнхильдисто-белокурая дева в накрахмаленном фартучке. Явилась дева из глубины дома. — Что заказано господами?

— Айсбайн, — подсказал я.

— Айн момент! — дева что-то чиркнула в извлеченном из кармана передника блокнотике и упорхнула в дверь за стойкой. Я едва только не пинками препроводил ничего не осознающего Дастина к бару, ткнул пальцем в краники, из которых наверняка наливалось пиво, а сам ухватил ближайшую ко мне бутылку красного (этикетка гласила: «Розе д'Анжу, урожай 1936 года») и вонзился в пробку штопором.

Брюнхильда появилась, как и обещала, почти мгновенно. Тащила подносик с дымящейся и благоухающей едой, снежными салфетками и аккуратно сложенным столовым прибором. Я успел перебросить туда же наполненный бокал и перехватить у Дастина пенистую кружку с пивом. Брюнхильда, колыхая наипышнейшей грудью, отправилась к заказчикам.

Ныл патефон, оглашая нашу таверну страданиями Марлен Дитрих, с большой кухни, где хозяйничала златоволосая дева и еще какие-то личности, мне категорически незнакомые, проистекал вкусный запах, зала постепенно наполнялась посетителями. Самые разные социальные слои. Если первые двое — парень с нацистским значком и красавица в шляпке — явно представляли средний класс, то затем подходили работяги в картузах. Вполне приличные работяги, чисто, пусть и непритязательно одетые, вежливые и укладистые. Заглянули военные. Я, хоть и дал себе слово впредь ничему не удивляться, пролил от неожиданности вино из бутылки, а саму бутылку рассадил об угол стола. Первый — обер-лейтенант ВВС, серо-сизая форма, над правым нагрудным карманом летящий орелик с венком в лапах. Внутри венка — паучиный коловорот. Между второй и третьей пуговицами кителя — черно-бело-красная орденская полосочка Железного Креста. Второй попроще: какой-то снабженец в лейтенантском чине. Конечно, в школе у меня была пятерка по истории, но всех тонкостей быта середины ХХ века я не помнил.

Дастин вкалывал, как проклятый. Тому пива, этому рыбы. Третьему сардельки в томате. Четвертому — водки. Приходилось еще и рассчитываться, давать сдачу. И, само собой, поддерживать разговор.

Тут я понял главное. Все говорили по-немецки. Я тоже. Отлично понимая язык, из которого прежде знал два-три самых общераспространенных слова наподобие «да», «нет», «спасибо». Что же такое творится на белом свете?

Удивительное дело, но Дастин, хоть и был слегка тугодумом, быстро вышел из ступора. В немалой степени ему помог прайс-лист, висевший перед глазами. Что сколько стоит, что подают в нашей пивной… Иногда гости прямо-таки настырно пытались заговорить с ним на политические темы, однако Дастин благоразумно и натужно улыбался, заявляя, что он не интересуется делами вне трактира. Вам еще пива? Извольте.

Часа через четыре (к семи вечера по земному стандартному времени) поток гостей достиг пика, мне, как «гарсону», помогавшему сисястой Брюнхильде, хотелось лишь прилечь и забыть обо всем сегодняшнем неразумии окружающего мира. Дастин бросал на меня страдальческие взгляды, отирая льняным полотенцем облитые пивом руки. Признаться, нас просто достали. Вроде бы и кабацких драк нет, и посетители более-менее приличные, и во вкус дела немножко вошли… В голове вертелась единственная глупая мысль: как там Эсмеральда? Небось опять доить придется.

И вдруг все кончилось. Дверь больше не хлопала, последний припозднившийся работяга — скорее всего, докер или грузчик в гавани (КАКОЙ ТАКОЙ ГАВАНИ?!) — откланялся, бросил на стойку несколько монеток и, покачиваясь, ушел. Брюнхильда, отнюдь не выглядевшая уставшей, вытребовала у Дастина дневное вознаграждение размером в двадцать марок, надела приталенное пальтишко, шляпку с вуалью, и тоже растворилась в неизвестности. Навигатор, незаметно наблюдавший за этим кабаком в обоих смыслах данного слова, суконно молчал. Мужики с кухни ушли через черный ход.

— Ф-фу! — я набросил на мытое стекло двери табличку «Закрыто». Дастин, как-то посеревший и скукожившийся, сидел на табурете за стойкой, считая деньги. — Много заработали?

— Пятьсот двадцать четыре марки, сорок пфеннигов, — доложил он. — Надо бы высчитать из твоего жалованья за разбитую бутылку. Подойди, посмотри.

Я подошел. Повертел в руках синевато-серые купюры. Молча поиграл в орел и решку с монеткой в десять пфеннигов — тяжелый желтый кругляш с имперским орлом и буквами готикой. Где-то неподалеку, а точнее — в сарае, недовольно урчала Эсмеральда. У Дастина, как у всякого приличного трактирщика, под стойкой лежало оружие: импульсная винтовка, слегка не вписывавшаяся в архаичный пейзаж.

— Я пойду спать, — измученно сказал Дастин. — Если завтра будет то же самое — сожгу этот дом самолично. Знаешь, о чем они меня спрашивали?

Напарник зло посмотрел в сторону входной двери.

— О чем?

— Спрашивали: долго ли продлится война с Англией и вмешается ли в нее Россия? Восхищались броском генерала Гудериана в обход линии Мажино к швейцарской границе. И еще, Тео… Они все настоящие, живые. От женщин пахнет духами. Какой-то парень пожал мне руку — настоящая, теплая, твердая рука. Что здесь происходит? Ведь мы же на другой планете, в другом времени, наконец! Двадцать второй век от Рождества Христова! Сколько лет прошло!

Я сунулся в карман за личной аптечкой, выудил капсулу с успокоительным и перебросил Дастину. Тот поймал и бездумно заглотил.

— Иди спать, — сказал я. — А мне полы помыть надо.

Еще ровно сутки, вплоть до вечера 13 апреля, мы изображали из себя добропорядочных трактирщиков. За некоторыми исключениями. Слонопотамша Эсмеральда требовала к себе внимания, но следующим утром я нашел выход — свистнул проходящего мимо по дороге желтого кирпича мальчишку, вынул несколько измятых купюр номиналом по десять рейхсмарок каждая и нанял его на работу. Мальчик, в обязанность которому вменялось надзирать за слонопотамом — кормить, чистить, расчесывать шерсть, доить — слегка удивился господской щедрости, но не более. Отнесся к Эсмеральде, словно к банальной корове. Подивился покладистому характеру нашего с Дастином домашнего животного. С радостным воплем бросился к слонопотамчику — минувшей ночью в хлеву зародился детеныш Эсмеральды. Скотинка едва превосходила габаритами собаку породы сенбернар, то есть была на удивление маленькой. Умильный хоботочек, мягкая шерстка и едва прорезывающиеся бивни. Чтобы не вступать в противоречие с Хозяином, явно чтившим Виктора Гюго и знаменитый роман «Собор парижской Богоматери», я поименовал малыша Квазимодо. Никто не возражал.

На второй вечер наше относительно благополучное существование дало трещину.

Поначалу все шло нормально. Дастин даже одел фартук и вполне профессионально управлялся со своими обязанностями. Днем посетителей было мало, когда пивная пустела, мы выходили на крылечко, дабы обозреть, что творится в окрестностях — Комплекс оставался на месте, мощные взрывы, происходившие в минувшие дни на северо-западе, нас не тревожили, Навигатор, окончательно впавший в уныние, только констатировал, что его понятию о реальности чужды экзерсисы, которые вытворяет внешняя среда, а над нами изредка проносились самолеты времен Второй Мировой. Как германские, так и союзнические. Спасибо, не бомбили.

Мы уже собирались закрываться. Брюнхильда вовсю кокетничала с каким-то французом в форме охранных войск правительства Виши и немецким унтер-офицером, разбрасывая свою любвеобильность на обоих. Вчерашний докер снова напился и уснул за столом. Я только вздохнул, когда услышал, как рядом с Домом зафыркал двигатель автомобиля.

— Кого там принесло на ночь глядя? — встрепенулся Дастин, подсчитывавший дневную выручку. Похоже, наше заведение было очень доходным, но мы никак не могли уяснить, куда можно тратить заработанные рейхсмарки. Это при условии, что запас продуктов в кладовых и погребе не истощался. Всего за два дня кабацкая жизнь стала привычной и мысли о расширении производства сдерживало лишь то обстоятельство, что в округе не было ни одного дома. Откуда в пивную приходили гости — так и оставалось загадкой.

Они вошли быстро, хищно и почти незаметно. Петли на двери даже не скрипнули. Четверо офицеров в черных плащах, на околышах фуражек — Тотенкопф, мертвая голова. На серебристых петлицах — лавровые листочки, один плетеный погон на правом плече и красная повязка на рукаве. За ними — полудюжина солдат в форме войск SS.

— Оставайтесь на местах, — скомандовал худощавый господин в плаще. Я послушно замер, потому что дула солдатских автоматов «МП-38» уставились прямиком на Дастина и мою персону. Брюнхильда от неожиданности попрала громоздкой задницей скамью у стола и прикрыла пухлый ротик ладонью.

— А в чем дело? — возмутился Дастин. — Кто вы такие?

— Geheimestaadspolizei, — исчерпывающе представился начальник. Знакомое слово. Сокращенно — «гестапо». Государственная тайная полиция. Ни хрена себе игрушечки… Каким образом мы с Дастином могли наступить им на любимую мозоль?

— Так в чем дело-то? — я краем глаза замечал, как насторожившийся Дастин шарит под прилавком в поисках импульсной винтовки. Рожи черноплащных эсэсовцев не сулили нам ничего хорошего. — Если вы зашли покушать и выпить пива — милости просим.

— Нет, — железно сказал мужик в одном погоне и высокой фуражке. Кивнул своим офицерам. Те мгновенно рванули вверх по лестнице, уводящей на жилой этаж дома. Я машинально поднял руки и вдруг различил странный грохот на улице. Покосился в окно. Дастин, кстати, смотрел туда же.

Картина маслом: по дороге, вымощенной желтым кирпичом, идут танки. Тяжелые «Тигры — T-VI» с черно-белыми крестами на бортах. Надо полагать, грядет война с Изумрудным городом.

— Обыск, — бросил черноплащный. — По закону о чрезвычайном положении.

Как-то сама собой опустилась игла патефона и надрывный женский голос завел «Лили Марлен».

Какой обыск? Как могут в середине XXII века вломиться в дом, пусть даже весьма необычный, офицеры спецслужб давно исчезнувшего государства? Конечно, и сейчас Германия существует, но она ведь совсем другая! Я не вижу смысла их бояться. Это игра. Игра и ничего больше! Значит, можно посопротивляться.

Сверху доносился какой-то невероятный шум. Будто там мебель ворочали. Так неаккуратно обыскивают, что ли?

Звякнул колокольчик на двери. Кто-то вошел. Герр офицер посторонился и проводил изумленным взглядом прошедшего прямиком к стойке человека, которому, как видно, было категорически наплевать на солдат с автоматами и грозного начальника.

Роланд. Точно, он. В своей джинсе , с револьверами, битых сапогах и светлой шляпе с выгоревшей лентой.

— Привет, парни, — он облокотился на стойку перед Дастином. Тот лишь изобразил мимикой нечто похожее на слова «Заткнись, сейчас не время». Роланд, простая душа, ничего не заметил. — Не ждал вас увидеть. Что, проблемы с полицией? Это случается… Джин есть?

Дастин деревянно налил джин. Роланд, ничуть не смущаясь, устроился у дальнего стола, сопровождаемый крайне подозрительными взглядами тевтонов.

Вывалились сверху трое подручных начальника. Я похолодел, когда увидел в руке одного из них мою книжку «О Великой Отечественной войне». Другой тащил кипу газет, которые мальчик на велосипеде доставлял нам регулярно, каждое утро.

Начальник нахмурился. Осмотрел найденное. Поцокал языком, узрев на первой странице книжки портрет товарища Сталина.

— Как же вы так неосторожно? — протянул он. — Вражеская литература, иностранные газеты. Кто владелец дома?

— Я, я, — одновременно ответили мы с Дастином.

— Ваше? — эсэсовец хладнокровно постучал затянутой в перчатку ладонью по газетам и книжке.

— Наше… — ответил я, пожав плечами. — Разве нельзя?

— Нельзя, — кивнул начальник. — Я обязан вас задержать. Проедем в комендатуру.

Наверняка от них можно было отбрехаться. Но Дастин, которому изрядно поднадоели царившие вокруг непонятки, рванул из-под стойки винтовку, выстрелил, энергетический разряд ударил в черный мундир эсэсовца, породив брызги крови и фонтан искр. Я по старой армейской привычке мигом свалился на пол. Хотя бы потому, что началась безудержная стрельба.

Сухое щелканье «МП-38», пистолетные выстрелы офицеров SS, уханье дастиновской винтовки. На мою голову посыпались осколки неубранных со стола глиняных кружек, серебристо звенела разбитая посуда и текли струйки пива из простреленных бочонков, лопнули электрические лампочки под потолком, кто-то орал, стонал и матерился, визжала Брюнхильда, а всю эту какофонию перекрывали мощные щелчки одиночных выстрелов.

Едва все затихло, меня потрепали за плечо.

— Эй, ты живой?

Роланд. Один револьвер в кобуре, один в левой руке. От ствола исходит едва заметный дымок. Джинсовый ковбой, ничуть не чинясь, взял меня свободной рукой за ворот комбинезона и поднял на ноги.

Бойня. Настоящая бойня. Роланд, паршивец такой, стрелок с большой дороги, положил всех. Никого живого, кроме меня и него. Ах да, еще уцелевшая Брюнхильда плачет. А Дастин?

— Дастин?! — вырвавшись из цепкой руки ковбоя, я кинулся к стойке. — Ты где?

Напарник, сжимающий тяжелую винтовку, валялся на полу. Кровь на фартуке.

— Вот… — кряхтя, поднялся он. — Оцарапали, кажется.

— Сиди и не дергайся! — я одним прыжком перемахнул через стойку, попутно хватаясь за рукоять ножа. Усадил Дастина обратно на пол, распорол передник и комбез.

— Вроде ничего особенного, — серьезно сказали откуда-то сверху. Оглянувшись, я увидел Роланда. Тот критически осмотрел рану. — Я пойду?

— Ага, — судорожно кивнул я. — А куда? Может, переночуешь?

— Благодарю. Мне лучше отправиться к побережью. Глядишь, еще встретимся. Бывайте.

Он не глядя кинул свой кольт в кобуру, допил пиво из чьей-то полупустой кружки и хлопнул дверью. Скатертью дорожка. Я едва успел крикнуть вслед:

— Спасибо!

Огнестрельные раны — самые поганые. Пуля обжигает поврежденный участок тела, может вырвать клочки ткани, попадающие в рану, а как следствие — заражение. Хорошо хоть Дастин мужик здоровый, ни капли жира. Кожа, под ней одни мышцы. Все видно сразу. Касательное ранение на уровне восьмого-девятого ребер и ничего более. Слегка обожженная царапина. Перевязать проще простого.

Пока я возился с перевязочным материалом из аптечки, Дастин хмурился, пофыркивал и, наконец, изрек:

— Знаешь, эта игра не столь безопасна, как тебе казалось изначально. Пожалуйста, насущный пример. Пули у них настоящие…

Едва я успел закрепить бинт, снова хлопнула дверь и над стойкой показалась физиономия белобрысого мальчишки, которого я нанял утром.

— Куда бидон с молоком девать прикажете?

— На кухню отнеси.

Вот так и живем.

За время до заката пришлось уничтожать следы побоища. Лишь когда Сириус канул за горизонт, я смог воздохнуть свободно. Относительно свободно.

Брюнхильду пришлось утешать, вытирать ей крокодиловы слезы и одаривать толстой пачкой денег — чтоб не болтала. Надеюсь, она не бросится с доносом в гестапо. В противном случае нам крышка — осадят в собственном доме и перестреляют. Собственно, мы, сами того не желая, по уши погрязли в уголовщине: убили сотрудников тайной полиции, храним неразрешенную литературу… И слонопотама в сарае.

Трупы я вытащил через заднюю дверь и временно складировал на хозяйственном дворе. Как я не твердил сам себе, что все это понарошку, работа приятной не показалось. Потом собрал оружие — несколько автоматов, вороненые «Вальтеры». Дастин в это время пытался вымести пол и затереть кровавые лужи.

— …Сидя в бункере рейхсканцелярии, Гитлер отчаянно оттягивал свой конец, — выдал я один из апокрифов эпохи Второй мировой и сунул в карман очередной, подобранный с пола, сувенир в виде орденского знака «За Францию». Свалился с кителя одного из эсэсовцев. — Дастин, может, вернемся в Комплекс? Я лучше предпочту общество плюшевых игрушек и давно умерших кинозвезд, чем компанию маньяков в погонах.

— Бессмысленно, — ответил Дастин и присел к столу. Огорченно осмотрел попорченную пулями древесину. Погладил раненый бок. — Если ОНО захочет, достанет нас где угодно. О нет, опять!

Во дворе раздался какой-то жуткий треск, словно поленница обрушилась. Мы схватили оружие и выбежали. Завернули за угол. Я машинально отметил, что трупы солдат исчезли (Слава Богу! Одной проблемой меньше). Ничего не происходило — Эсмеральда мирно спала в хлеву, у нее под боком посапывал малыш Квазимодо, в переделах обводящей Дом ограды не было видно ни единой живой души. Все персонажи Игры куда-то пропали. Дорога желтого кирпича опустела.

Возвратились, несолоно хлебавши, обратно. Оказывается, нас просто отвлекли шумом, дабы привести Дом в порядок и заново его преобразить — из баварской пивной Дом превратился в уютное кафе. Ажурные столики, цветочки в вазочках на белых скатертях. Стойка бара украшалась рыжим котом, до смешного похожим на Дастина. Кот, развалившись, спал. Естественно, последствия погрома были старательно ликвидированы.

— Кажется, теперь мы в Швейцарии, — Дастин указал на акварельные рисунки с альпийскими видами, развешанные по стенам и квадратные красные флажочки, украшенные белым крестом посередине. — Вот и надпись… «Добро пожаловать в Цюрих». Навигатор?

— Я никуда не пропал, — проворчал компьютер из непременного коммуникатора, сейчас замаскированного под вентиляционную решетку. — Просто не вижу смысла комментировать происшедшее. Я сделал видеозапись ваших приключений, если угодно — могу прокрутить. Но в Доме опять нет телевизоров. И радио тоже.

Моя книжка, между прочим, никуда не пропала. Коричневый томик лежит на одном из столов. Я сразу сунул его в карман, от греха подальше.

— Поздно, — сказал Дастин. — что, будем отдыхать? Завтра денек будет не легче прошедшего. Нутром чую.

Уже наверху я сменил Дастину повязку, и осмотрел новшества. Появилась библиотека — солидные, в громоздких переплетах книги с золотым тиснением. Много томов на немецком, есть и франкоязычные. Самый поздний год издания — 1910. Собиратель библиотеки, как видно, был человеком образованным, с уклоном в философскую тематику. Ницше, Вольтер, Эммануил Кант. И почему-то Елена Блавацкая со своей выморочной теософией — как, любопытно, эта старая дура затесалась в ряды признанных классиков?

Освещение на сей раз было не электрическим — газовые лампы, свечи, коптящая керосинка на лестнице. Антикварные серебряные канделябры. Удобная ванна осталась, да только саноборудование старинное. И пасторальный фарфоровый кувшин с горячей водой для умывания.

Разбудили нас глубокой ночью — пол ощутимо покачивался, дребезжала посуда в буфете, подрагивали оконные стекла. Ни дать ни взять, землетрясение. Спросонья меня подбросило с кровати, будто катапультой. В окнах мигали желтовато-белые огни. Вскочивший Дастин с неразборчивым брюзжанием наподобие «нигде покоя нет», прильнул к стеклу, а затем дернул за ручку балконной двери и вышел наружу. Я шагнул следом, попутно жалея, что не одел прилагавшиеся к обстановке спальни шлепанцы — не очень-то приятно стоять голыми ступнями на холодном, покрывающемся предутренней росой балконе.

В ночи, под светом чужих для землян созвездий, шла военная техника. Танки, многотонные грузовики, тянущие за собой орудия, мотоциклисты. Грохочут моторы, поднимаются облака выхлопов, светятся круглые фары… Я мимолетно подумал, что танковые траки обязательно повредят нашу желтокирпичную дорогу.

— Они в сторону Комплекса двигаются, — сказал Дастин и зевнул. Словно этот факт и без его комментариев не был очевиден. — Германцы. Продолжают развивать тематику Второй мировой. Слушай, ты представляешь, сколько энергии и сил надо затратить Ему, чтобы все это создать? Люди, машины, бензин, одежда… На каждом кителе должны быть форменные пуговицы, и никакие-нибудь, а соответствующие эпохе. С ума сойти! Если отбрасывать версию о нашем помешательстве, то с чем же мы столкнулись?

— Может, у Господа Бога на Афродите полигон, где обкатываются возможные варианты творения? Чем тебе не версия? Кажется, такое под силу лишь Высшей силе.

— Нестыковка, — покачал головой Дастин. — Скажи, ну зачем Господу Богу нас дурачить? Мелковато для Него.

— Но ничего более путного я предположить не могу…

Хвост танковой колонны скрылся за поворотом, справа от дома, некоторое время еще слышалось отдаленное урчание двигателей. Моторы звучали все тише, но вот звук снова начал нарастать и усиливаться. Сверкнули фары первых машин. Теперь колонна шла в противоположную сторону, от Комплекса, в саванну.

— Надо же, — поразился Дастин. — Глянь! Теперь катаются союзники. Танки «Шерман» и «Черчилль». И как же они на дороге с тевтонами разминулись, без всякой стычки?

Точно. Теперь на бортах бронированных жуков красовались не кресты, а белые американские звезды.

— Как хочешь, а я иду досыпать. Замерз. Еще простудимся, — я решительно проследовал в спальню, и стараясь не обращать внимания на грохот и дрожание пола залез под одеяло. Дастин прикрыл балконную дверь и последовал примеру.

Заснуть удалось не сразу — спустя полчаса в отдалении загремела орудийная канонада, за тонкими батистовыми шторами вспыхивало зарево, гудели над Домом самолеты, где-то верещала сирена. Мы два раза вскакивали, посмотреть что происходит, но рядом с Домом царило спокойствие, и лишь вдалеке, над горами багровели отблески разрывов.

— Надеюсь, — яростно заявил я, после очередного подъема, — они там все-таки перемочат друг друга и следующей ночью дадут людям спать! Сколько же можно?

Внезапный сон пришел в образе медведя — большой, темный и мягкий.

Утро четырнадцатого апреля выдалось стандартным, если таковое понятие применимо к нашему бытию, которое, как известно, определяет сознание.

Разбужены мы были спустя час после восхода Сириуса звоном бьющегося стекла и женской руганью, в которую вплетались жалобно-оправдательные речи, произносимые юным голоском.

— Так, — Дастин, подпрыгивая, пытался попасть ногой в штанину. Одежда снова оказалась чистой, а комбез напарника, изрезанный вчера, заштопали. — Вероятно, прибыли новые гости. Идем смотреть! Винтовку не забудь, всякое может случиться.

Однако, ничего неожиданного не произошло. Когда мы, прыгая через несколько ступенек, прибежали вниз, оказалось, что надрывается Брюнхильда, пришедшая на работу. Теперь она была одета в длинное платье со стоячим воротничком, по-викториански закрывавшем горло. На голове небольшой белый чепчик, укрывающий сложенные «баранками» косы. Как потом выяснилось, наша дородная официантка напрочь позабыла вчерашнюю историю со пальбой, словно и не было господ в черных плащах и револьверного Роланда-стрелка.

Представление называлось «Слон в посудной лавке». Точнее, не слон, а слонопотам. Парнишка, призванный следить за Эсмеральдой и ее мохнатым потомством, пунктуально явился утром отрабатывать полученные деньги. И то ли по глупости, то ли по добросердечию выпустил слонопотамшу из хлева погулять. Эсмеральда не замедлила воспользоваться случаем и нанесла визит в кафе. Слава Богу, войти внутрь у нее не получилось — мы отделались разбитой витриной, в которую Эсмеральда въехала всеми четырьмя бивнями и хоботом. Сейчас мальчик, попутно выслушивая брюнхильдины сентенции, пытался загнать слонопотама обратно, но почуявшая свободу громадная Эсмеральда резвилась во дворике, растаптывая клумбы с тюльпанами, выросшими ночью. Тут же бегал и Квазимодо. Парень рядом с нашей зверюгой выглядел просто клопом.

— Она ж его растопчет, — озабоченно сказал Дастин, наблюдая за непринужденными эволюциями слонопотамши и мальчишки. — Да и черт с ним, он ведь не настоящий…

Брюнхильда взялась за веник и начала выметать осколки витрины, заодно доложив, что послала человека за стекольщиком. Газеты уже доставили.

Выпить утренний кофе и ознакомиться с прессой мы не успели. Нагрянули посетители. К калитке подъехала коляска с извозчиком, из ландо вышла пара — он в сюртуке и шляпе, дама — в скромном коричневом платье с турнюром. Гости аккуратно обогнули Эсмеральду, принявшуюся объедать плющ (я и не заметил сразу, что теперь Дом украшен плющом), а дама, проворковав: «Какая милашечка, Володя, посмотри…», мимолетно погладила усевшегося на крыльце слонопотамчика.

Сказала она эти слова по-русски.

Вошли, сели за столик. Что-то заказали Брюнхильде. А я глядел на посетителей, и никак не мог вспомнить, где же я раньше видел невысокого рыжеватого мужчину с жиденькой бородкой…

Эти двое были только началом целого нашествия молодых, не очень молодых и совсем не молодых людей в сюртуках, пиджачных костюмах, жилетках, шляпах, котелках, цилиндрах и кепи. Одни победнее, другие побогаче, но в целом все выглядят обеспеченными бездельниками. Несколько решительных дамочек с горящим взором — яркий типаж вожака феминистской лиги или, на худой конец, активной лесбиянки. Бледненькие юнцы с локонами. Стервозного вида старые девы, которые тут же напустились на Дастина, обвиняя в том, что у нас «скатерти нечистые», хотя это было откровенным враньем и тетки скандалили только ради собственного удовольствия. Кстати, еще одна мадам приволокла с собой пуделька, который немедленно поднял ногу на входную дверь и натужно напустил лужу. Пришлось вытирать. Тухлоглазых старых дев очень хотелось накормить и побыстрее выдать замуж.

Но самое страшное заключалось в другом. В их разговорах. Как это ни ужасно, но наше кафе избрали местом сборища российские интеллигенты. Причем интеллигенты социал-демократического уклона. Квелый рассадник болтливых пустоцветов. Половина блестит своим интеллектом (импотентного вида господа и старые девы), другая половина показно поддакивает, а на самом деле изыскивает способ затащить кого-нибудь из присутствующих в кусты. Это если фигурально выражаться. Уж больно глазыньки блудливые.

— Кто они такие? — по-английски спросил меня Дастин, после того, как одарил вином, пирожными и французскими булочками эмигрантский табун. — Никак не могу понять, о чем они говорят.

— Самое страшное зло мира, — обреченно вздохнул я. — Интеллигенты.

— Ах, вот как… — понимающе кивнул Дастин. — А эпоха?

— Судя по прикидам, конец XIX — начало ХХ веков, не позже. Интересно, что им здесь понадобилось?

— Что и другим, — справедливо заметил напарник, вскрывая очередную винную бутылку. — Пожрать и выпить. Расплачиваются, между прочим, французскими деньгами. Взгляни.

На серебряной монете в пять франков красовалась галльская Марианна в чепце и надпись по ободу: «Республика Франция. 1898».

Общество спорило все громче и безобразнее, ибо логика выдвигаемых в диспуте предположений всегда обратно пропорциональна количеству и градусности алкогольных напитков, потребленных диспутирующими. По залу летали словечки: «Почвенники размежевываются», «Плеханов, батенька, не прав категорически!», «Марксисты не имеют ничего общего с этим отребьем!», а лесбийского вида остроносая мадемуазель, которой больше подошли бы не длинное платье, а кожаные шортики, портупея и плетка, громко орала о восьмичасовом рабочем дне для женщин. Уверен, сама она не проработала в своей жизни ни одного часа. Старая дева в черном, неуловимо похожая на Блавацкую, чье сочинение я откопал вчера в библиотеке, возражала — мол, при социализме марксистского толка у мужчин и женщин обязательно должны быть равные права.

Я начал их узнавать — ничего сложного в том не было. Обращались они друг ко другу с непременным употреблением слова «товарищ», причем произносили его вкусно и гордо. Конечно, попробуй сейчас в России сказать что-либо подобное. Здесь не Россия, здесь Цюрих, поэтому можно пошалить. Товарищи были самыми разными. Товарищ Мартов. Товарищ Зиновьев. Очаровательного юношу с ресницами и локонами называли просто Ванюшей. Зазывали на чашку коньяка по окончании заседания. Знаем-знаем мы эти шуточки… Прибывшие раньше всех Владимир Ильич с Наденькой попивали кофе и я едва подавил искушение взяться за аптечку и сыпануть им слабительного. Лев Давидович потрясал гривой темных спутанных волос и громыхал цитатами. Товарищ Инессочка (красивая баба, между прочим. С чего вдруг генеральская дочка записалась в революционерши?) хищно отстреливала мужчинок глазками. В общем, так себе party. Без претензий. И как только они умудрились причинить обструкцию Российской империи в 1917 году?

С зубовным скрежетом и стоном я вернулся к стойке, терзаемый острым желанием попросить Дастина выставить всю эту гопу вон. Не потреплю большевистской заразы во вверенном мне кафе-шантане! Дастин только посмотрел страдальчески и буркнул: «Бездельники», неизвестно кого имея в виду. Ну не нас же?

В продаже у Дастина имелись тонкие английские сигары, я свистнул две штучки из коробки и пошел на крыльцо — перекурить. Далее слушать разговоры о марксизме я просто не мог. И как почтенным господам-товарищам не надоедает эта пустенькая болтовня?

Комплекс отсюда просматривался великолепно — почти безграничное, ровное, как бильярдный стол, поле. Дорога желтого кирпича теперь проходила точно по центру постройки, рассекая Комплекс надвое, и где-то далеко, километрах в четырех, по ней двигалась темная колонна. Не бронетехника, это точно. Скорее всего, кавалеристы. Подождем, посмотрим.

Я уселся на травку возле калитки и, пуская струйки сладкого дыма, начал наблюдать. Головной отряд выбрался на холм и по кирпичу загрохотали лошадиные копыта. Буденовки, длинные шинели, древние винтовки Мосина. Знамя, конечно же, красное. С буквами «Р. С. Ф. С. Р.», выстроившимися в квадратик. Первая Конная, не иначе. Вон у командира усищи какие. Небось сам Семен Михалыч Буденный. Если зайдет, придется поить со скидкой. И не вином, но водкой. А лучше — «балтийским чаем». На стакан водки — две чайных ложки кокаина. Как классик прописал. Но имеется ли в наших припасах кокаин?

Рядом остановился какой-то тип комиссарского вида, посмотрел на Дом, на меня, снова на Дом. Злобно прокричал, что с буржуями давно пора кончать, и пригрозил экспроприацией. Это во всеуслышание. Потом нагнулся с седла и тихо спросил, нет ли у меня лишней папироски. Я молча встал, отдал ему вторую сигару и побрел обратно к веранде, показав вслед комиссару вытянутый средний палец правой руки.

Меня окликнули. Повернулся, холодея. Думал, что комиссар заметил мой неприличный жест и сейчас прикажет расстрелять. Выведут куда-нибудь в овражек и пустят в расход именем мировой революции.

Ничего подобного. Сквозь решетку калитки на меня смотрел мальчишка лет, наверное, четырнадцати. В одежде — ничего экстраординарного. Тинэйджер в походе. Но на фоне комиссаров в пыльных шлемах смотрится дурацки.

— Эй, мистер! — говорил парень на английском, только не на классическом, как Дастин, а на «американском английском».

— Чего?

— Я тут ищу одного человека… Мистер, вы меня слышите?

— Тут все кого-нибудь ищут, — вздохнул я, подходя поближе. — Кто смысл жизни, кто Темную Башню…

— Как вы сказали, сэр? — насторожился юный визитер. — Темную Башню? Значит, вы знакомы с Роландом?

— Ага.

— Он у вас? У вас в… ресторане?

— Нет. Роланд ушел к побережью вчера вечером. Тебя искал. Ты, наверное, Джейк?

— Точно. Направление не укажете?

— Ты бы зашел, перекусил…

Джейк решительно помотал головой, отказываясь. Спешил. Я показал на дорогу и кивнул в сторону саванны.

— По-моему, он отправился туда. Видишь кавалерию? Попроси, подвезут.

— Спасибо! — Джейк, не прощаясь, выскочил на кирпичный тракт, подумал и поднял большой палец в жесте автостопщика. Что характерно, сработало — остановилась тачанка с пулеметом. Джейк перекинулся несколькими словами с возницей, договорился, залез и уехал. Надо полагать, к Темной Башне. Тусовка у них там, что ли, намечается? Или ежегодный фестиваль для пациентов психиатрических больниц? Тогда и нам туда прямая дорога.