"Сибирская жуть-3" - читать интересную книгу автора (Буровский Андрей Михайлович)

ГЛАВА 1 В СТАРОМ ГОРОДЕ ПО ВЕЧЕРАМ

По меркам Сибири Красноярск — старый город, он стоит на своем месте уже с 1628 года. Жители Владимира или Новгорода усмехнутся такой смехотворной для них «древности», но для Сибири и это уже что-то. Древнее Красноярска только несколько городов Западной Сибири: Кузнецк, Тюмень, Омск, Томск, Тобольск, Ялуторовск. И только.

Беда Красноярска в том, что события XX века все перемешали в нем, и маленький городок XIX века утонул в огромной новостройке конца XX столетия. Судите сами: в 1830 году в Красноярске жило 5 тысяч человек; в начале 1860-х — 10 тысяч человек; в 1893 году население Красноярска достигло точно зафиксированной цифры в 20 570 человек. В 1917 — уже порядка 70 тысяч. А в 1959 — уже 600 тысяч человек!

Сегодня красноярец, чей дед и прадед жили бы в городе, — редкость, а почти все красноярцы, больше 90%, — очень недавние его обитатели.

Города, растущие тысячелетия, сохраняют не только архитектуру, но и множество обитателей прежнего города, его ушедших времен. К этому можно относиться как угодно, но старинные замки трудно себе представить без аппетитных, но полупрозрачных графинь в развевающихся ночных одеяниях, а Прагу трудно представить без Трубача Густава, который расхаживает по мостовым, держа свою голову под мышкой, а голова знай себе дует в трубу. Ничего подобного, конечно же, нет в Красноярске, потому что у нас не было ни трубачей, которым отрубил бы голову король (да и королей не было). Не было у нас и легкомысленных графинь, травивших мужей ради любовников или просто потому, что мужья им пуще репы надоели. Впрочем, и серьезных графинь, верных мужьям, у нас в городе тоже не водилось.

Аристократию старого Красноярска составляли купцы. Были среди них личности побогаче иного графа — владельцы золотых россыпей, пароходов, фабрик, магазинов и целых торговых рядов.

Часть этой «аристократии» выделилась тут же, из местного сибирского простонародья. Но вот эти-то, местные по происхождению, купцы как раз не состоялись ни как самые богатые, ни как самые интересные из красноярских купцов. А большая часть крупных красноярских купцов происходила не из местных крестьян и мещан, а из простонародья Европейской России. Верхним слоем купечества были гильдейские купцы, то есть те, кто официально объявил о своем капитале и записался в гильдию — объединение купцов, примерно таких же по богатству.

В третью гильдию объединяли купцов с капиталом от 500 рублей до 1000. Во вторую — от 1 тысячи до 10000. Свыше 10000 — в первую.

Манифестом от 17 марта 1775 года те, кто не был записан в гильдию, не считались купцами и не имели никаких прав и тем паче привилегий. Не имели права, например, владеть своими магазинами, открыто перевозить грузы в разные районы Российской империи и так далее. А гильдейские купцы вдобавок к тому освобождались от подушной подати и от рекрутчины.

После освобождения 1861 года торгующие крестьяне так сильно конкурировали со старым купечеством, а новые гражданские права так противоречили сословным привилегиям, что принадлежность к гильдиям все быстрее уходила в прошлое. В 1863 году третью гильдию вообще отменили — очень уж у многих торгующих крестьян были капиталы и побольше тысячи рублей… В эту эпоху записаться в гильдию означало в основном получить некий общественный престиж, признание. А для потомка крестьян, по-прежнему записанного в крестьяне, это означало выйти из своего, как и встарь, неравноправного сословия.

В Красноярске купцов первой гильдии всегда было немного, буквально несколько человек: A.M.Кузнецов, Т.Н.Щеголихина, П.Я.Прейн, М.А.Сажин — это постоянные. Число купцов второй гильдии колебалось между 30 и 50 человеками. Для сравнения скажу, что число графов или герцогов в Британии XVIII века составляло порядка 100 человек, во Франции — порядка 160 — 170. И этот узкий-преузкий общественный слой определял, как будет дальше развиваться экономика Енисейской губернии.

В конце XIX века из 35 гильдейских купцов Красноярска 12 происходили из крестьян Европейской России, причем 10 почему-то из крестьян Владимирской губернии. Чем она особенная, Владимирская губерния, — ума не приложу. В Вязниковском уезде Владимирской губернии — корни М.А.Крутовского, основателя опытных участков, садов, где впервые в Сибири выращивались яблоки и груши.

Самый богатый красноярский купец, Николай Герасимович Гадалов, в детстве успел побывать крепостным князя Шаховского. Сразу после освобождения он перебрался в Сибирь — в край, где крепостного права не было никогда.

Через тридцать лет семейная фирма «Николай Герасимович Гадалов и сыновья» существовала при 225 тысячах объявленного капитала. Во всем тогдашнем Красноярске был 21 магазин и 135 мелочных лавок. И 6 магазинов из них принадлежали Гадалову.

Занимался он и добычей золота… Это и сейчас куда как выгодное занятие, а тогда из еще не истощенных недр извлекали просто фантастическое количество металла. Только с 1837 по 1847 год было добыто и отправлено по Енисейскому тракту 25 746 пудов золота. Напомню, что пуд равняется 16 килограммам, а стоимость золота составляет порядка 30 долларов за один грамм. И получается, что из Енисейской губернии вывезли порядка 400 тонн золота, которое в наши дни стоило бы 12 миллиардов долларов. Желающие могут воспроизвести мои расчеты.

Впрочем, Гадалов занимался очень многими делами, о чем я не премину рассказать в свое время.

Земляк Николая Герасимовича Гадалова И.Г.Щеголихин пришел в Енисейскую губернию несравненно раньше, в 1820-е годы, — он происходил из мещан, а мещане ведь были лично свободными. В Енисейскую губернию Щеголихин пришел как офеня, разносчик с коробом товаров. Так и ходил по городкам и деревушкам необъятного края, совершенно как парень, воспетый в старой залихватской песне на стихи А.Некрасова:

Я не в курсе дела, какие именно красавицы и на каких условиях жалели плечи Ивана Щеголихина и какие цены он платил за парчу и ситец. Зато совершенно точно известно, что на нажитый с розничной торговли капитал он в компании с А.П.Кузнецовым купил Крестовоздвиженский прииск, а через много лет помер владельцем винокуренного завода в Минусинске, многих лавок и магазинов в городе; что его дочь, Татьяна Щеголихина, была купчихой первой гильдии и большим меценатом, благотворителем и благодетельницей для множества сирых и убогих.

Европейские корни и у Г.В.Юдина, который прославился своей великолепной библиотекой, — той самой, в которой работал Ленин во время сибирской ссылки. В советское время она, библиотека, в основном и была известна как место, где работал Ленин… А жаль! Библиотека, право же, заслуживает иного отношения, более серьезного. И говорить о ней имеет смысл независимо от того, трудился ли в ней Ульянов.

Судьба купеческих семей очень различна, но в целом прогорели, потеряли состояния после смерти основателей очень немногие. То ли конкуренция была не слишком жесткой, то ли сибирские купцы оказались особенно цепкими и живучими — судить не берусь. Другое дело, что второе-третье поколение после отца-основателя обычно цивилизовывалось, образовывалось и постепенно обнаруживало, что помимо добычи золота и торговли мануфактурой есть на свете не менее увлекательные занятия. Так, двумя поколениями раньше российское дворянство обнаружило, что заниматься науками и искусствами, читать книги и писать картины несравненно интереснее, чем выслуживать генеральские чины и деревеньки.

Браки купцов были если даже и не особенно счастливы, то уж, во всяком случае, благополучны и прочны: купцы любили семейный очаг со множеством ребятишек, и, при обычном для них чадолюбии, число внуков отца-основателя могло достигать двух, а случалось — трех десятков. Первоначально огромное, сколоченное на торговле и добыче золота состояние дробилось на множество частей и частичек; на место одного сверхбогача являлось множество весьма хорошо обеспеченных, но совсем не сверхбогатых людей. Скажем, Смирновы к началу XX века десятками осели в чиновниках, преподавателях гимназии, людях свободных профессий. Юдины, Кузнецовы, Гадаловы и в начале XX века были очень богатыми людьми, миллионщиками, но и в этих семьях, кроме кучки богатых наследников, оказалось множество худородной родни. Не богатой, но, как правило, интеллигентной.

Весь центр города… Ну, почти весь, если быть точным, в начале XX века принадлежал купцам. Все каменные дома Красноярска начала XX века были особняками купеческих семей, своего рода купеческими гнездами. Впрочем, и очень многие деревянные двухэтажные здания на центральных улицах Красноярска часто являлись такими родовыми гнездами. Деревянная архитектура Красноярска, детище архитектора из ссыльных поляков В.А.Соколовского, не меньше каменной радует душу.

Самые крупные здания в Красноярске принадлежали не государству, не могущественным общественным корпорациям, а частному лицу — купцу Гадалову. Ни здание общества врачей, ни благородного собрания, ни городской думы не могут сравниться с гостиным двором и частным трехэтажным особняком на центральной улице Красноярска, бывшей Воскресенской, а нынче проспекте Мира.

Бароны и графы, их верные и неверные жены, их плохие и хорошие вассалы и слуги составили призрачное население европейских замков. Рассуждая логически, именно купцы и их близкие должны составить призрачное население этих домов. Проявления такого рода есть в нескольких старинных зданиях, но уверен — большая часть явлений прежних жителей Красноярска не обнаруживается никак. Просто потому, что некому это замечать.

Действительно, ну как определить, что это не кто-нибудь прохаживается в сумерках по проспекту Мира, а сам купец Николай Гадалов восстал из праха и осматривает, во что превратили его дом, сделав там корпус сельскохозяйственной академии?! Нет, правда, как вы определите, что этот пожилой мужчина — именно купец Гадалов?! Или Кузнецов, тот самый, кто дал денег на учебу Василию Сурикову? Мы ведь совершенно не представляем, как выглядели эти люди.

Вот, допустим, мой друг как-то выходил из здания Эрмитажа; выходил через служебный ход, как и полагается сотруднику этого огромного музея. Стоял декабрь 1982 года, часов 6 вечера, к тому же была сильная метель. В полутьме, в летящих хлопьях снега мой друг заметил неясно видную, размытую из-за метели фигуру, бредущую к зданию Эрмитажа. Они почти столкнулись, Ю.К. и этот быстро идущий человек в шинели с поднятым воротником и теплой фуражке на голове. Ю.К. лишь какое-то мгновение хорошо видел лицо идущего и не сразу понял, почему у него возникло желание снять шапку перед этим встречным. Он поздоровался (хотя никогда не видел раньше этого человека), и тот ему кивнул в ответ. И только пройдя еще несколько шагов сквозь метель, Ю.К. резко повернулся, поняв: это же был император Николай I! Но никого уже не было в метели, под качающимся фонарем. Ни ясно видного человека, ни даже размытой фигуры… Собственно, вот он и весь, этот случай.

Так вот: черты лиц Романовых все-таки хоть немного, но известны в России довольно большому числу людей. Тем более — профессиональным историкам. А черты лиц красноярских купцов: Гадаловых, Смирновых, Юдиных — они-то не известны никому. Если бы Ю.К. не способен был узнать императора Николая I, тот мог бы хоть часами расхаживать по площади и никто не имел бы никакого представления, что это привидение и что оно здесь гуляет, придя из совсем других мест. Для всех он был бы просто каким-то странным, несовременно одетым дяденькой, и только.

К тому же император Николай и правда одет очень уж несовременно — в шинель, какие сейчас уже не носят, в старинного покроя фуражку на меху, какой вообще нет никаких аналогий в современной одежде. А как одевался купец… скажем, в 1875 году? Или в 1900? Да ничего особенного! Одет он был бы, этот купец, в самый обычный костюм, с самой обычной рубашкой, в точности, как современная. Рубашка никак не могла быть из нейлона, но и сейчас мужчины больше любят полотно. Сюртук — это, по сути дела, тот же пиджак свободного покроя, такой и сейчас носят многие мужчины в годах, любящие одежду, которая не стесняет движений.

Обычнейшие ботинки… Ухоженная борода… Массивные роговые очки или, напротив, легкое золоченое пенсне. Ну и где здесь что-то такое, чего нельзя найти у наших современников? Да ничего! Вздумай Гадалов или Смирнов пройтись вечером по Мира, вдоль своих же собственных домов, что увидели бы прохожие? Только лишь двух пожилых массивных мужчин, одетых консервативно и строго. А что, таких мало на улицах? Может, это новые профессора из той же Сельскохозяйственной академии…

И я не уверен, что разговор только о мужчинах. Татьяну Щеголихину, может быть, по одежде определить будет тоже не очень легко — дамские моды изменились совершенно кардинально, но вот костюмы казачек на рисунках Сурикова… От таких цветастых кофт — пышных и с глубоким вырезом, от юбок с воланами из тканей разной расцветки не отказались бы и современные модницы.

У меня есть подозрения, что такие встречи время от времени происходят, но никто попросту не понимает, с кем встретился. Красноярск в этом отношении очень похож на большинство современных городов-новостроек: в нем приличному привидению совершенно некому являться.

Эти подозрения поддерживаются историей совершенно анекдотичной, но, в общем, довольно характерной для нашего времени. Началась эта история с того, что некая фирма арендовала дом в самом центре Красноярска. В доме этом некогда жила семья некрупного купца, которого источники характеризуют так: «третьей гильдии купец и бургомистр»; этот самый Мирсков занимался пушниной и снаряжением караванов на Север и на этом сделал состояние. Собственно, дом этот построили еще до 1817 года, но потомки отца-основателя как-то сохранили его за собой, хотя фантастических капиталов так и не обрели, редко поднимались из третьей гильдии во вторую.

В эпоху исторического материализма в доме находилось, сменяя друг друга, до десяти советских учреждений с самыми фантастическими названиями и под самыми длинными и непонятными аббревиатурами. Что такое Гортоп, еще нетрудно догадаться. А вот что такое Крайпотребселдорторг? Не знаете?! Ну что, сдаетесь? Так вот, это учреждение, которое ведает торговлей с машин — передвижных лавок на сельских дорогах Красноярского края и подчиняется Крайпотребсоюзу. Вот такие учреждения занимали дом, в котором когда-то жила большая, дружная семья, сгинувшая в сталинских лагерях до последнего человека.

После 1991 года последний владелец дома, назовем его Лескраймоптопмусердор, разорился и стал сдавать помещения в доме, частные фирмы стали арендовать площади; а фирма «Лорелея» обогатилась на спекуляциях лесом, да и купила весь дом! В фирме было правило, по которому все сотрудники обедали здесь же, этот обед готовили специальные люди; расходились коммерсанты поздно, и очень часто здание пустело вообще за полночь. Так что для многих сотрудников это здание быстро стало даже не вторым домом, а скорее даже первым, потому что в нем они проводили гораздо больше времени, чем в своей собственной квартире.

История и развернулась среди сотрудников этой фирмы, которую я здесь назвал «Лорелеей». Секретарем фирмы служила некая Лидочка, фамилию которой называть я не буду. Лидочка считалась умопомрачительной красоткой, потому что ноги у нее были длинные, фигура тощая, безгрудая, почти что как у подростка, а лицо — с правильными чертами, большущим ртом и почти дебильным выражением. Выражение не обманывало; люди вообще достаточно часто и являются тем, чем выглядят, но природная тупость только прибавляла Лидочке популярности. Дур вообще очень ценят неуверенные в себе мужчины, а откуда же возьмутся уверенные среди бывшей комсомолии да беглых из райкомов секретарей?

Лидочка, понятное дело, цвела в атмосфере массового обожания. От непристойных предложений у нее не было отбоя, и скоро она начала не просто мило кокетничать, а вести себя, что называется, «с позиции силы».

— Значит так, Вовочка, — всерьез говорила она очередному поклоннику. — Если хотите повести меня в ресторан, то только в «Сопку», на «Енисей» я не согласна. И подарите мне духи, я французские духи люблю.

Самое забавное было в том, что поклонник, кидая обожающие взоры, покупал французские духи подороже и действительно вел Лидочку в «Сопку», причем с самого начала не рассчитывая ни на что, кроме поедания эскалопов. И тем же самым занимался не просто отдельно взятый болван; тем же самым занималась половина мужского населения фирмы, да еще и отталкивая, изо всех сил отбивая друг у друга Лидочку и добиваясь ее благосклонности. Холостые имели явное преимущество, потому что предлагали Лидочке выйти за них замуж, и таких за год набралось с полдюжины как минимум. У пожилых были другие преимущества в виде положения, больших денег и опыта, и они этим тоже бессовестно пользовались. Иногда мне кажется, что мужики в фирме просто конкурировали друг с другом, что-то друг другу доказывали, а Лидочка сама по себе тут была вообще делом десятым.

Наивные люди всерьез считают, что красивые женщины глупы по некому «закону компенсаций». Мол, если женщина набитая дура, должна же она получить что-то в какой-то другой сфере? Вот и становится набитая дура ослепительной красавицей! Ученые ничего не слыхали ни о каком «законе компенсаций», и могу уверенно сказать, что дело обстоит как раз совсем наоборот. Поскольку и красота, и умственные способности женщины зависят в основном от ее наследственности, то, как правило, умные женщины красивы, а красавицы умны. Из правила можно найти сколько угодно исключений, но правило именно таково, и самые большие дуры в основном просто устрашающе безобразны. А уродины — удручающе глупы.

Это правило блестяще подтверждала другая сотрудница фирмы, Светлана… то ли брокер… то ли кокер фирмы… Не помню, право, как называется эта должность. Или она была филером? Или киллером? Нет, хоть режьте, не припоминаю… американское что-то. В общем, заметное место в фирме играла эта очень красивая, яркая женщина, работавшая на глупо называвшейся должности.

— Великолепные мозги! — говаривал шеф про Светлану, и был он совершенно прав. Красавица Светлана соединяла умственные способности и яркую внешность, как и подобает хорошо кормленной в детстве, хорошо воспитанной женщине с хорошей наследственностью. Светлане шла даже некоторая полнота… Вернее, полнота — сильно сказано, но к тридцати появилось у Светланы некое подобие животика… Даже не животика, но книзу стал ее живот заметен, и стала потому Светлана носить более свободные одежды. Но умела их носить эта умнейшая женщина! Скажем, сверху облегающий лиф, выгодно оттеняющий высокую грудь, а снизу, от груди, — все свободно.

Масса сделок была заключена именно с помощью Светланы, и не ценить ее оказывалось не то что глупо, а прямо-таки самоубийственно! Так что Светлану ценили, тем более — Светлана в обращении была проста, умна, и в общении, в разговоре был у нее некоторый стиль… Единственная в этой фирме девочка из интеллигентной семьи, что тут поделаешь.

Но вот личная жизнь Светланы сводилась к тому, что несколько лет назад она недолго была замужем, и от этого эпизода остался у нее ребенок, дочка лет пяти. Ухаживать за ней, конечно же, пытались, и не раз, но всякий раз начавшийся процесс ничем существенным не завершался. Что тут поделать! Со Светланой мужчины из фирмы и заглянувшие из других фирм чувствовали себя неуверенно, скованно… Потому что даже красота у этой женщины оказывалась уверенной, самодостаточной, а тут еще и ум, и чувство юмора, и полная финансовая самостоятельность…

В результате, повертевшись короткий срок возле Светланы, мужики пулей бежали прямо к Лидочке! Отнестись к этому можно по-разному… Люди закомплексованные легко поймут этих бегущих и выразят свое понимание поджиманием губ, пожиманием плеч и удовлетворенным бурчанием. А в компании себе подобных припомнят соответствующие поговорочки — от «Ну какой же дурак хочет иметь жену умнее себя» и до «Зачем вообще бабе верхний чердак? Был бы нижний в порядке…». Люди опытные тяжело вздохнут, жалея умных и красивых женщин, прозябающих в компании недоносков. Люди опытные и умные посетуют на измельчание мужчин и механизм деградации народа, а опытные и одинокие поинтересуются, кого я вывел здесь под именем Светланы.

Но факт остается фактом, и больше года в фирме Светлана играла роль своего рода камушка на входе в фирму, оттолкнувшись от которого, ручеек мужичков притекал к асимметричной худосочной фигуре и дебильной мордочке Лидии.

И что греха таить, характер у Светланы начал портиться. С мужиками она начала язвить, ехидно улыбаться, уже начиная разговор; а в самой деловой беседе стала высмеивать недостатки мужчин и тыкать их носами в сделанные ими ошибки и глупости. Из поведения Светланы, собственно, вытекает одно — и умные женщины порой ведут себя вовсе неумно. Ведь очевидно же: столкнувшись с грубостью Светланы, тут-то мужики еще быстрее побегут к Лидочке…

А Светлана дала Лидочке кличку Шкилет, несколько раз помянула поговорку про то, что «мужчины не собаки, на кости не бросаются», и, вероятно, думала, что этим кончатся ее проблемы! А проблемы и не думали кончаться.

В начале лета 1997 года совпало два важных события в истории фирмы: начался ремонт в здании фирмы и у Светланы кто-то появился!

Ремонт состоял в том, что перед старинным двухэтажным зданием разворотили землю, выкопали здоровенный ров, а стены начали ломать и делать из двух комнат одну, а в другом месте — две комнаты из одной. Это был так называемый евроремонт — и поэтому удобную деревянную мебель выбросили вон (а сотрудники поумнее быстренько ее растащили); вместо столов поставили что-то эдакое стеклянное, к чему и прикоснуться страшновато, а вместо удобных кресел поставили евростулья с ножками пауков, страдающих геморроем. И теперь там, где еще недавно вы сидели удобно, вольготно и вдыхали чудный запах старинного дерева, вам приходится балансировать, как на штурмовой лестнице, подведенной под стены Измаила, а рассохшиеся поверхности евробезобразия чувствительно щиплют посетителей за филейную часть.

Конечно же, сотрудников «Лорелеи» очень волновала обстановка евроремонта… Но не меньше волновало их и происходящее со Светланой. Потому что последние несколько недель Светлана стала улыбаться загадочной улыбкой Моны Лизы и смотрела на мир вальяжно, спокойно, как потягивающаяся кошка. Она перестала делать замечания, нервировать мужчин демонстрацией своего превосходства… и вообще стала смотреть томно, но при этом буквально сквозь них. Видно было, что все мужчины, даже самые замечательные, ее больше не интересуют. Что вызывало у сотрудников «Лорелеи» и облегчение, и все-таки чувство обиды… хотя сами же от нее бежали, как бес от ладана!

Впрочем, меньше работать Светлана не стала. Она и раньше задерживалась в фирме по вечерам, оставляя дочку на попечение прислуги, а тут стала работать еще больше, и редкий вечер сотрудники не оставляли ее трудиться одну, склонившуюся над кучей бумаг. Вот в фирму приезжать она стала поздно, и, по мнению всех заинтересованных лиц (то есть всех мужчин в фирме), именно в эти часы она и встречалась с неизвестным счастливцем — когда ребенка уводили на все утро гулять.

Уже позже, много позже сотрудники обратили внимание на две странности:

Во-первых, шеф фирмы, старый партаппаратчик Протерозой Мезозоевич, прилагал все усилия, чтобы поменьше времени проводить в своем кабинете, особенно по вечерам… Вообще сидел Протерозой Мезозоевич в коридорах власти со времен совершенно незапамятных, в шестьдесят пять лет выглядел на пятьдесят и никогда ничего не говорил прямо… Даже погоду прямо не ругал. Но за всеми его поступками и мельчайшими движениями сотрудники следили внимательнейшим образом, потому что знали: Протерозой Мезозоевич ничего не совершает зря. На каждую, самую мельчайшую особенность поведения шефа рано или поздно находилось самое серьезное объяснение, и пренебрегать этим было решительно неразумно.

Так вот, Протерозой Мезозоевич стал исчезать из здания фирмы гораздо раньше обычного. В своем же кабинете он бывал вообще неподолгу и даже перенес совещания на бойкие утренние часы, хотя всегда был сторонником неспешных заседаний и разборок в тихие вечерние часы, когда деловая активность стихает и самое время подумать о чем-то неспешном.

Разумеется, поведение Протерозоя Мезозоевича истолковали: был сделан вывод, что старика утомляет шум компрессоров и отбойных молотков и что он постепенно сдает.

Потом-то, конечно, его поведение истолковали совсем иначе, но это уже после того, как развернулись интереснейшие события и многое стало понятным.

Во-вторых, в здании несколько раз слышалось пение старинной студенческой песни. Слова ее знали не все, а кто и знал, то обычно не все, а кусками, но постепенно практически все сотрудники «Лорелеи» могли прочитать наизусть и даже пропеть эти слова:

А кончалось, конечно же, тем, что:

По упоминанию «Исаакия святого» видно, что события песни происходили в Петербурге. Но пели ее, безусловно, не в одном Петербурге и вовсе не только студенты. Студенческие песни вообще в старой России были примерно тем же, что песни экспедиционные — в СССР.

Сотрудники же «Лорелеи», слушая эту песню в летних сумерках, относили ее за счет рабочих, долбивших стены и натягивавших потолки. Правда, неслась эта песня очень часто вовсе не из тех мест, где рабочие что-то ломали или натягивали, а потом как-то незаметно выяснилось, что заключал-то договор русский мастер, но вся остальная бригада состояла из этнических китайцев… Но это выяснилось тоже намного позже. А пока что сотрудники, посмеиваясь, делились впечатлениями о поведении Светланы и гадали, кто мог бы быть ее любовником, с удовольствием подпевая лихой старинной песне в золотистых теплых сумерках июня.

Мне даже называли дату, когда это все произошло… Дата запомнилась, потому что именно в этот день несколько сотрудников фирмы вдруг заключили совершенно фантастическую сделку с фирмой «Золотой попугай» и испытали мощную потребность ее отпраздновать. Где? Да конечно же в здании «Лорелеи»! Берем пузыри, и погнали, мужики, погнали!

Стояло часов 11 вечера, когда народ подъехал к старинному зданию, бывшему родовому гнезду Мирсковых.

Улицу перекопали так, что подъехать можно разве что метров за 200, а войти удобнее всего через черный ход, довольно далеко от парадного фасада. Тишина и полумрак невольно навевали желание пройти потише, сесть поскорее в уже отремонтированных комнатах. Двое проникли в здание несколько раньше других и попытались проникнуть в кабинет шефа — в предбаннике кабинета Протерозоя Мезозоевича всегда водились стаканы, вилки и тарелки, и все знали, где их можно взять. Эти двое (назовем их Фановым и Полещуком… ровно потому, что их зовут совсем не так) уже на лестнице уловили странные звуки. Сперва им показалось, что где-то урчит огромных размеров кошка. Потом — что кого-то в кабинете шефа прижали к стенке и душат. Так им, по крайней мере, послышалось.

Душить Протерозоя Мезозоевича они позволять не хотели, но все же была в этих звуках некоторая странность, и услышавшие их приближались к кабинету шефа совсем не в боевом задоре, а снявши ботинки и на цыпочках.

Ох…

В кабинете шефа стоял огромный крайкомовский диван советских времен, и на этом диване Светлана стонала, выгибалась, тоненько повизгивала, вращала тазом под каким-то пожилым, массивным, утробно ворчавшим не в такт. Как ни глупо звучит, но оба вломившихся так и остолбенели, так и замерли по стойке «смирно», вжавшись в стенку, пока не вырос перед ними этот огромный, массивный, не бросил Светлане:

— Дитя мое, прикройтесь, на Вас смотрят эти стрекулисты…

И уже двоим, так и стоящим с башмаками в руках, вращая кустистыми усами:

— Гхм!!!

Тут только Фанов с Полещуком с топотом вылетели из кабинета и, не прихватив вилок и тарелок, зарысили обратно по коридору. Они, что называется, до конца своих дней запомнили это тяжелое лицо, эту массивную фигуру, и можно спорить, что произвело на них самое сильное впечатление: перекинутая через спинку стула золотая цепь килограмма на четыре, налитые кровью мрачные глаза или полотняные исподние длиной до колена.

— Ну, давайте!

— Да понимаете… Да мы…

— Где же стаканы?!

— Да там… В общем…

Единственно, в чем удалось убедить остальных, так это что там, наверху, Светка не одна, и в кабинет шефа будет куда правильней не лезть. По этому поводу было тоже много веселого шуму. Как исчезла Света из здания, не замеченная остальной компанией, никому не известно. Или она оставалась наверху, пока народ не ушел? В общем, в этот вечер ее никто не видел и, к чести сотрудников «Лорелси», разговоров на эту тему никто с ней не вел (при том, что между собой обсуждений было, разумеется, выше крыши).

Уже не к чести сотрудников будь сказано, кое-кто из них теперь вдруг обнаружил, что у него очень много работы в здании по вечерам. Но теперь Светлана стала брать с собой нужное, уходила работать домой, и подсмотреть не удавалось.

Но вот точило, точило что-то Фанова с Полещуком, заставляло их беспокоиться; и независимо друг от друга они предприняли похожие шаги. Фанов обратился в краеведческий музей, попросил подыскать ему все, что только возможно про Мирсковых. У Полещука троюродный брат давно работал в КГБ. Была встреча с братом, была просьба примерно того же рода. Но оба они получили один и тот же портрет; разве что Фанов увидел в запасниках музея написанный маслом портрет купца второй гильдии и коммерции советника Василия Ивановича Мирскова и сделал с него фотокопию. А Полещук нашел уже плохую фотокопию портрета, сделанную где-то в начале 1930-х годов, но со всеми комментариями — кто тут изображен, в каком году и какого рода вражескую деятельность вел вплоть до расстрела в 1926.

Что характерно, оба деятеля пытались поговорить со Светланой отдельно, независимо друг от друга. Не менее характерна истеричная реакция Светланы.

— У меня же крест на шее! — вопила она, прикрывая рукой этот крест. Женщина искренне верила, что неверующая может носить крест и это ей поможет… в том числе не даст приблизиться к ней никакому решительно призраку.

Впрочем, утаить шила в мешке не удалось, шум по фирме прошел немалый. Припомнилась и залихватская песня, а заодно выяснилось, что рабочие-то сплошь китайцы и старинную студенческую песню вряд ли могли исполнять.

Припомнили и кое-какие рассказы Лидочки: мол, бегает тут за мной мужик… Выходит из стенки такой, прямо из шкапа, с бородищей!!! Но коэффициент интеллектуального развития Лидочки был в фирме общеизвестен, и никто ничего плохого не подумал про ее нового поклонника. Мало ли что может почудиться Лидочке… Так думали все, даже ее поклонники, и даже те из них, кто не прочь был бы на Лидочке жениться.

Тут, уже не к чести сотрудников, сразу же нашлись любители выяснять, не общалась ли Светлана с купцом Мирсковым уже после того, как их накрыли в кабинете шефа. Раздавались голоса, что здание фирмы необходимо освятить. Отдать должное следует как раз Протерозою Мезозоевичу, который праздные разговоры самым свирепым образом пресек и заперся со Светланой в кабинете почти что на час. По истечении беседы Светлана вылетела из него, рыдая; слезы лились по ее щекам, смывая макияж, и почти так же текли струи пота по лицу отдувавшегося, сопевшего изо всех сил Протерозоя Мезозоевича.

Здание освятили, на что Протерозой Мезозоевич безнадежно махнул рукой, но сам участия не принимал. Что поделать! Протерозой Мезозоевич относился к поколению, которое очень активно учили, что нет бога, кроме ЦК КПСС, а КГБ пророк его, и что ничего-то на свете нет; чего не спохватишься, ничего и нет, ни бога, ни дьявола. А что учили этой глупости всех, а именно он оказался первым учеником, — это уже, что называется, совсем другая история.

Не знаю, к лучшему это или к худшему, но больше никто не поет по вечерам в старинном здании и никто не появляется из стен, не пытается схватить за мягкое место ни ценных интеллигентных сотрудников, ни жердеобразных, по моде, секретарш.

С тех пор в здании, конечно же, пришлось сделать еще один евроремонт, и новые стулья уже тоже начали щипать за задние части посетителей. Наверное, грядет третий очередной евроремонт. Но никто больше не ломает стены в комнате, где со времени возведения дома и до «эпохи исторического материализма» находилась фамильная библиотека Мирсковых, потом множество разных учреждений, а последние годы находится кабинет главного менеджера, дилера, филера и киллера «Лорелеи». Может быть, именно поэтому больше ничего не происходит. Может быть, сказалось освящение.

Светлана так и живет одна; она как была, так осталась прекрасным работником, но ее характер, выражаясь мягко, не улучшился, а губы все чаще портит нехорошая, циничная ухмылка. Ее дочка уже учится в школе; вряд ли она знает об удивительном приключении мамы.

Протерозой Мезозоевич смотрит пустыми глазами и говорит, что все это глупости, ничего не было. Слишком уж противоречит эта история тому, что он привык считать истиной в последней инстанции.

А Лидочка, конечно, вышла замуж, но совсем не так, как ожидали… Как-то раз в фирму привез то ли товар, то ли какие-то документы парень-шофер из родной Лидочкиной деревни Атаманово. Шофера этого давно никто не звал по имени, а только дурацкой кличкой Андрюха-Маклай, неизвестно откуда пришедшей, и считали его человеком ненадежным и фальшивым. Парень с лицом злым и ничтожным, в грубой одежде и уж, конечно, слыхом не слыхавший про французские духи и ресторан «Сопка», но они с Лидочкой проговорили часа три, и Лидочка в этот день ходила, как в тумане, роняла и путала важные документы.

Через две недели она вышла замуж за этого шофера, и он увез ее в деревню, в которой оба родились. С тех пор Лидочка родила двух детей и исправно топит печи, вскапывает картофельное поле примерно в полгектара, кормит корову и стадо свиней, обшивает, кормит и ублажает супруга.

Андрюха-Маклай постоянно пьян, кроме времени, когда приходится куда-то ехать. Он последовательно вылетел абсолютно изо всех мест, где работал, — за ненадежность, прогулы и пьянку. Последние полгода он безработный, и Лидочка поставила свечку Николаю Угоднику, чтобы муж поскорей нашел работу. Потому что, пока он ставил ей фонари под обоими глазами, Лидочка еще терпела, но безработный Андрюха-Маклай, должно быть от нечего делать, повадился драться оглоблей.

Впрочем, Лидочка явно очень счастлива с Андрюхой-Маклаем и откровенно в него влюблена, из чего можно сделать только один вывод: пусть себе каждый живет, как ему удобнее всего и к какой жизни он больше всего приспособлен. Или, как говаривал один народ, тоже имеющий к Сибири самое прямое отношение: «Edem das Seine» — каждому свое. Ну не видела никакого смысла Лидочка в судьбе новорусской жены! И не стоит, кстати говоря, делать торопливых выводов: непонятно, кстати, какой вариант женской судьбы глупее и нелепее другого, судьба ли рабыни, увешанной золотом, или деревенской бабы.

Но вот о чем я думаю нередко… Неужели старый купец Мирсков, появившись в своей бывшей библиотеке, так и сидел в усадьбе сиднем?! Да нет, конечно, никак он там не мог сидеть безвылазно, с такой-то энергией. Между прочим, Светлана ведь вплоть до предъявления портрета понятия не имела, что имеет дело не с человеком, а с существом не из мира живых. И тем более Светлана — это совсем не та женщина, с которой возможен гусарский налет: вылез человек из стены и сразу стал делать свое черное дело. Значит, были какие-то разговоры, очень вероятно, что и уговоры, и приходил Мирсков ухажером, сначала в роли посетителя…

Так что наверняка было и это — массивный человек в золоченых роговых очках, в распахнутом свободном пиджаке проходит по Мира, прищурившись, смотрит на закат, полыхающий над сопкой; в золотых лучах вечернего солнца проходит рядом с домом, в котором жила семья его приятеля, Гадалова. Очень может быть, пробует «Спрайт» или «Тархун» у уличных торговцев, фыркает из-за ударившего в нос газа… Что успел он понять в том месте, в которое попал по причине, мне очень мало понятной? Как он отнесся ко всему, что тут увидел?!

Скорее всего, Василия Мирскова видело множество самых различных людей обоих полов и самых разных состояний, но ведь никому и в голову не пришло, что этот пожилой и грузный пришел к нам из совсем других времен. Прохожие видели в нем только пожилого и несколько чудаковатого, не больше. Научная фантастика все рассказывает о том, как то ли мы сами, то ли наши потомки отправятся в путешествие во времени и смогут пообщаться с далекими и близкими предками. К тому, что это предки могут посмотреть на нас и сделать какие-то свои выводы (может быть, и совсем не такие уж благоприятные для нас), мы не готовы. Вообще не готовы, не только в вопросе о привидениях старых купцов.

Мне же все чаще вспоминается старое британское поверье. Мол, все солдаты всех времен, когда-либо павшие за Британию, раз в году, под Рождество, могут видеть и слышать все, что происходит в стране. Рыцари короля Артура и пираты Френсиса Дрейка, моряки Второй мировой войны и солдаты массового призыва Первой мировой, штурмовавшие бетонные укрепления на Марне, — все они видят и слышат потомков. Мораль достаточно проста — жить надо так, чтобы большинству англичан, когда-либо живших на Земле, уже мертвым, не было стыдно за меньшинство — еще живых.

В России, к сожалению, такого поверья нет; только вот как знать, единственный ли это случай, когда человек из XIX века проходил по нашему городу? Откуда мы знаем, кто ходит летними вечерами по улице Мира. по набережной Енисея?!

И, похоже, меньше всего их цель — явиться или привидеться нам. Ведь в новом диковатом городе, что вырос на месте их Красноярска, почти что некому понять, что это именно они…