"Владимир Мономах" - читать интересную книгу автора (Сахаров Андрей Николаевич)

В ПЕРВЫЙ ПУТЬ

Половцы ушли, и переяславская земля начала зализывать нанесенные ей раны. Всю зиму везли смерды мимо города лес па постройку изб, бойко стучали в округе топоры и пели пилы. Леса на северных границах княжества было много, а потому крестьяне окрестных сел, деревень, погостов к весне ужо сумели поставить незамысловатые рубленые клети.

Князья и бояре, покряхтывая, доставали серебро, отстраивали заново свои подгородные усадьбы, ссужали деньгами смердов своих княжеских и боярских сел. Всю весну тиуны сбивались с ног, возрождая нарушенное половцами хозяйство. Многое из того, что взяли переяславцы у торков прошлой зимой, было ныпе потрачено на эту спорую и необходимую работу.

Всеволод учил в те дни сына: «Переменчива жизнь. Вчера мы были победителями, сегодня побили пас И не раз еще так будет в жизни. Она поворачивается как колесо - то счастливым, то несчастливым боком - все катится и катится вперед. И если плохо тебе придется в жизни - не унывай, знай, что повернется снова ее колесо и засияет для тебя солнце. Вся ведь жизнь состоит из тени и света, потому и не скучно людям жить, все время они между радостью и страхом, между отчаянием и надеждой».

Всеволод ласково смотрел в голубые глаза сына, усмехался. «Ну да пока выкинь все это из головы, молод ты еще для этих мыслей, а сейчас запомни: пока смерд у тебя имеет избу, пока он сыт и при коне, орает землю, до тех пор будут у тебя люди в полку, будет хлеб в твоих княжеских амбарах и мед в твоих медушках, но если обнищает и разорится смерд - тогда и княжескому хозяйству грозят неисчислимые беды».

Половцы затихли, но тревога не ушла из княжеского дворца. Всю весну, лето и осень скакали гонцы из Чернигова в Переяславлъ, а оттуда в Киев и обратно. Вла-дкмкр видел, что все чаще тепь заботы не сходила с лица князя Всеволода. Сыну было уже девять лет, и нередко беседы с гонцами, которым Всеволод наказывал передать свои речи то Святославу в Чернигов, то Изясла-ву в Киев, то Всеславу в Полоцк, князь проводил в присутствии княжича.

Беспокойство нарастало на Руси. Великий князь Изя-слав все больше подпадал под влияние ляхов, которые окружали теперь не только его жену, но и его самого. Л вместе с ляхами все больше проникало на Русь латинство, влияние римского клпра. Монахи Печерского монастыря все чаще выражали великому князю свое недовольство. Запершись в уединенной келье, Антоний вещал братии, что великие напасти ждут Русь, если она преклонит колена перед еретиками, а монах Никон, который день и ночь трудился над летописным сводом, записывая на пергамент все, что знал о жизни славянских племен и о- деяниях князей Рюрикова корня, - тот открыто обличал в ереси и отступничестве от православной веры самого великого князя. И когда Изяслав пригрозил монаху наказанием, святой отец бежал из Киева в Тмутаракань. По пути он был гостем Святослава черниговского и Всеволода переяславского.

Князь Всеволод хмуро слушал медленную, но твердую речь Никона.

– Надо бороться, князь, - говорил монах, - по своим гнездам не отсидитесь, когда чужеземцы захватят главное наше гнездо - Киев. Уже сейчас они верховодят за спиной великого князя Изяслава, прикрываются' его именем, расставляют повсюду своих людей из киевлян. Уже и тысяцкий и посадник гнут в сторону латинства, а там наступит очередь других городов. Пропадет с таким трудом собранная Русь.

Всеволод думал о другом. К нему что ни месяц шли гонцы из Константинополя. Греческий патриархат очень падоялся, что третий Ярославич, зять византийского императора, надежда и опора истинного православия на Руси, не допустит усиления в Киеве проклятых еретиков.

Всеволод, давно и тесно связанный с византийским двором, просто не мог смириться с тем, что митрополита Ефрема при дворе Изяслава все более оттесняли от дел государственных, и он находил душевное отдохновение здесь, в Переяславле, на далекой русской окраине. А Святослав все слал и слал гонцов к младшему брату, обличая Изяслава не только в ересях, но и в прямой измене. «Великий князь, - наказывал Святослав передать Всеволоду, - рушит отцовский завет. Вот он уже захватил Новгород - прирожденную отчипу Владимира Ярослави-ча, подмял под себя Туров, свел Ростислава из Ростова и Суздаля и готовит захват этих столов под свою руку. Нельзя медлить, князь, Ростов и Суздаль - испокон веку принадлежали переяславскому столу, посылай туда Владимира, дай ему с собой добрых бояр. Изяслав вместе с Всеславом полоцким замышляют извести нас, своих братьев, и захватить всю Русскую землю».

Сеял Святослав семена злобы и ненависти в сердце Всеволода, и тот, гневясь, запалялся сердцем против князей киевского и полоцкого.

Дурные вести шли и с венгерского порубежья и:! Владимира-Волыпского. Хам сидел сведенный из Ростова и

Суздаля Ростислав Владимирович. Он женился на Ланке,

дочери вепгерского короля Белы I, и она родила ему

вслед за старшим сыном Рюриком еще двух сыновей -

Василько и Володаря. Теперь Ростислав силен не только

своей силой, но и силой своего тестя - венгерского

властелина. Доходили слухи, что Ростислав будет искать

для себя нового, более почетного стола, чем далекий Вла

димир-Волынский. Оп говорил, что после смерти Игоря

Ярославича вот уже столько лет свободен смоленский

стол, и почему бы не отдать этот стол ему, сыну старшего

Ярославича.

Беспокойство усилилось, когда в Перояславль дошли слухи о том, что Волхов пять дней тек вспять. Это было плохое знамение. И вскоре оно оправдалось. Из Полоцка вышел Всеслав и сжег Новгород, и тут же пришли вести из Владимира-Волынского. Белокурый красавец Ростислав поднял оружие против братии и бежал в Тмутаракань.

Было это в 1064 году, когда Владимиру Мономаху исполнилось одиннадцать лет. Он живо вспомнил заносчивые взгляды Ростислава, настороженность при виде его старших князей - братьев. Теперь Ростислав скакал к морю, минуя черниговские и переяславские земли, а вместе с ним гнали коней на восток преданные ему дружип-ники, сбитые вокруг него еще при отце в Новгороде, а позднее - в Ростове и во Владимире. С ним ушли в Тмутаракань и два его ближних боярина ~ Вышата, который служил еще его отцу и водил при нем княжескую дружину, и Порей - видный киевский воевода. Оба были недовольны старшими Ярославичами, особенно Изясла-вом, нарушившим их законные права в Новгороде и Киеве, и теперь князь-изгой и его бояре мечтали укрепиться в Тмутаракани, вдали от Киева.

Тмутаракань манила к себе всех обнжеипых и обойденных. Здесь, на юго-восточной окраине Руси, вблизи дикого поля, рядом с византийским Хсрсонесом князья не чувствовали на себе властной руки киевского князя. Приятно тревожили и воспоминания о былом. Разве не здесь, в Тмутаракани, сидел удачливый брат Ярослава Мстислав Владимирович, который захватил у Киева половину его земель и провел границу по Днепру. Разве пе отсюда ходил он со своей удалой дружиной па ясов и ка-согов, рубился в иоле с печенегами, прославив Русь своими подвигами?

Ростислав не хотел более ждать и выглядывать из-за плеч старших Ярославичеи: мечом решил он добыть себе место среди Ярославова племени.

И разом всколыхнулись Киев, Чернигов и Переяс-лавль. Изяслав боялся, что захочет Ростислав вернуть Тмутаракани прежнюю Мстиславову славу, Святослав черниговский был в ярости оттого, что посягнул Ростислав па его родовую отчипу, где сидел его старший сын Рлеб. Заволновался и Всеволод, ведь Ростислав, княживший в его владениях - Ростове и Суздали, мог. теперь, опираясь на удалую дружину, отвоевать себе эти столы.

В Переяславль пришли гонцы из Византии. Греки просили передать русским князьям, что им вовсе пе хочется видеть рядом со своими владениями столь скорого па рать князя, и отш готовы действовать против него за-одпо с Ярославичами.

А Ростислав тем временем ворвался в Тмутаракань, выбил оттуда Глеба и захватил тмутараканский стол. И тут же, не дожидаясь помощи других князей, Святослав двинул свою дружину на юг.

Внимательно следили за этой межкняжеской схваткой в Киеве, Переяславле, Полоцке и иных русских городах.

Не стал Ростислав биться со своим стрыем. Добровольно вышел из города, вывел в поле свою дружину, позволял Глебу опять сесть на тмутараканском столе. Но едва Святослав ушел обратно в Чернигов, как Ростислав вновь выбил Глеба из Тмутаракани.

Теперь князь Всеволод говорил Владимиру Мономаху: «Смотри, князь, на своих врагов. Смотри, как мужают они. Ростислав и маленькие Ростиславичи, если не задушить это семя в зародыше, отнимут у тебя не только Ростов и Суздаль, но Переяславлъ».

И в душе Владимира пробуждалось недоброе чувство к только раз виденному им Ростиславу Владимировичу и неведомым еще для него маленьким его сыновьям Ва-еилько и Во л одарю.

…Изяслав в ярости ходил по палате в своем теремном киевском дворце, кричал, что все князья обманывают его, великого князя, норовят развалить Русь, пе слушают его княжеского слова, что от Ростислава - этого глупого кудрявого забияки - только и можно было ждать всяких пакостей. Теперь вместо того, чтобы заниматься делами государскими, нужно собирать рать, помогать Святославу утишить расходившегося племянника. А тут с юга при-гали новые вести. Киевские сторожи донесли, что в обход переяславских границ половецкий хан Искал шел на киевские земли.

По очереди обирал Искал русские земли: с переяславских сел и городов теперь многого не возьмешь, многие из них стоят голые и обгорелые до сих пор, а там, где руссы отстроились, избы все равно стоят пустые. Иное дело земли киевские; давно не были здесь иноземцы, полна киевская земля разным добром.

И пришлось Изяславу, позабыв княжеские распри, спасать Русь от половцев. Попал Искал на Русь в неудобное для себя время. В Киеве наизготове стояла рать, подготовленная к походу на юг, и теперь, едва весть о выходе половцев достигла Киева, и дружина и полк вышли навстречу им на реку Сновь, Там 1 ноября 1064 года половцы и натолкнулись на киевскую рать. Отяжеленные захваченной добычей, уверенные в том, что руссы еще далеко, так как не успели собрать людей под княжеские стяги, половцы не побеспокоились о сторожах, пе успели изготовиться к бою. Тут их и настигли руссы. Половцы пе смогли развернуть свою конницу облавой, пошли с руссами в рукопашный бой, и руссы начали теснить их, а потом с громким криком навалились сильнее, и побежали половцы. Двенадцать тысяч пало их да берегу застывающей реки; погибли в битве многие знатные всадники и вместе с ними сам Искал.

Сотни пленных, табуны лошадей, горы всякого добра захватили воины Изяслава. Но не радовался киевский князь, знал, что наступит день и придут половцы отомстить за своих сородичей и надо ждать их скоро.

Гонцы с вестью о победе на Снови поскакали в Чернигов и Переяславль. Они же везли и предупреждение князьям, чтобы ждали большого половецкого выхода, готовились, опасались.

Получив это.известие, забеспокоился и Всеволод, приказал воеводам усилить сторожевую службу, сам не раз вместе с Владимиром выезжал но ночам к Змиевьш валам.

В непроглядной темноте скакали всадпики в диком поле, пока не натыкались на оклики сторожей, потом сидели с воинами в их теплых землянках, расспрашивали, чем живет степь, были лн видпы половецкие сторожи, а если да, то где, откуда ждать очередной половецкий выход.

Говорил в те дни отец Владимиру, чтобы никогда пе полагался он па воевод и разных служилых людей, а чтобы во всем полагался только да себя: «Сам пе проверить, кяязь, сторожи, крепости, оружие, - никто за тебя это не сделает. Передоверншься людям - не оберешься беды. Князь должен быть хозяином во всем». Владимир внимал отцу, удивлялся, что тот все чаще называет его князем, учит таким жизненным хитростям, о которых он в свои юные годы и не помышлял. И с каждым днем постигал теперь Владимир всю сложность и жестокость жизни, всю ее страшную бесяощадпость к ошибкам," слабостям, колебаниям, легкомыслию.

А на Волыни разгорался пожар междоусобицы. Ростислав попытался отправить свою жену и сыновей в Венгршо к Беле I, но Изяслао упредил его: великокняжеский отряд заиял Владимир-Волынский. Ланке Изяслав позволил уехать к отцу, а сыновей Ростислава задержали на Волыни, и они оказались в руках киевского князя. И сразу утих Ростислав - не па Киев, Чернигов и Переяс-лавль направил он свою рать, а на окрестные народы: покорил касогов и возложил па них дань, повоевал иные близлежащие страны. Все чаще н чаще задевала его дружина византийские границы.

В Херсонесе боялись нашествия русского киязя. И тогда совершилось великое злодеяние, о котором шепотом рассказывали в переяславском княжеском дворце: херсонесский стратиг отравил князя Ростислава.

Владимир хорошо представлял себе этот пир, в тму-тараканском княжеском дворце, куда был приглашен византийский наместник. Столы ломились от яств и дорогих вии, и стратиг поднял чашу за дорогого друга князя Ростислава и отпил из чаши половину, а другую половину отдал князю и при этом дотронулся ногтем до края чаша и выпустил из-под ногтя смертное растворенье.

На восьмой день должен был умереть Ростислав. Так сказал стратиг своим людям, вернувшись в Херсонес. И на восьмой день умер тмутаракаиский князь. А на его место вновь сел старший Святославич - Глеб.

Сразу одной заботой меньше стало у Ярославичей. Ушел из жизни смелый и опытный противник.

. Владимир спросил у отца, не покарал ли бог страти-га за такое коварство: ведь он поднимал чашу за здоровье Ростислава, а сам уже готовил его смерть. Всеволод задумчиво посмотрел на сына, сказал уклончиво: «А что хотел бог в это время, может быть, он уже звал князя к себе и срок того на земле уже исток, кто знает. Ведь все предопределено свыше».

– Когда сам станешь князем, то поймешь, что ныне власть нельзя сохранить только честью. Избави тебя господь, сын мой, но думаю, что и тебе придется испить горькую чашу душевных мучений, когда станешь выбирать свой путь в борьбе с врагами. Власть любит людей, которые способны идти без оглядки. Увы, но власть любит также людей скрытных и льстивых, коварных и смелых. Зри - простодушие, искренность и власть никогда не идут вместе. А стратиг… его побили камнями херсоиесцы. Ведь они боялись, что дружина Ростислава отомстит за него и разорит город».

А знамения все продолжались, предвещая всякое худо.

В небе показалась звезда, будто истекающая кровью, и говорили люди, что зпамение это - к крови, к междоусобицам и к нашествию иноземцев. В то же время переменилось солнце, чернота застила его свет, и казалось, что кто-то снедает его.

Тогда записал летописец под 1065 годом: «Знаменья бо в небеси, или звездах, ли солнца, ли птицам, ли ете-ром чин1, не на благо бывает, но знаменья сице на зло бывает, ли проявленье рати, ли гладу, ли смерть проявляют».

И правду сказал летописец, потому что в этот же год вслед за Ростиславом выступил против старших Яросла-вичей Всеслав - князь полоцкий. Он напал па Псков, а на следующий год вновь подступил к Новгороду. Яростен был удар Всеслава по Изяславовым владениям. Полоцкая рать ворвалась в город и пошла по дворам, хватая жителей в плен, уводя их в холопство и па продажу, грабя дома и храмы. Всеслав не пощадил и святой Софии Новгородской - приказал снять с нее колокола и увезти к себе в Полоцк, а из самого храма люди Всеслава вынесли паникадила.

И снова гонцы поскакали по Руси с тревожными известиями, передавая речи князей друг другу. Что делать, куда направить рати? На юге неспокойно живет Тмутаракань, ца севере Всеслав, совершив дерзкий выход, мрачно сидит в своем Полоцке, ждет, что будут делать Ярославичи. Стоят открытые столы в Ростове и Суздале, Владимире-Волынском и Смоленске.

Наступил 1066 год. В Тмутаракани наконец воцарился мир, Глеб вернул себе престол, но тревога на Руси не утихла. Владимиру Мопомаху исполнилось тринадцать лет.

Едва подсохли дороги и пробились пути из Переяс-лавля на север, князь Всеволод призвал к себе съша и приказал ему собираться в дорогу: «Поедешь в Ростов и будешь держать там нашу исконную переяславскую отчину - ростово-суздальский стол. Ты уже не отрок, а взрослый князь, многое уже ты видел, многое зпаешь; правда, сердце у тебя мягкое, пылкое, ну да жизнь тебя выправит, закалит, подскажет, где и как показать себя».

Всеволод сказал сыну, что с Всеславом полоцким началась настоящая война; князь не идет на мировую, гонит гонцов прочь, хочет отложиться от Киева, но признает Ярославичей за старших князей, рушит все, что завещал детям Ярослав Владимирович. Его же, Владимира, дело - строго блюсти порядок в ростово-суздальскоа земле, управлять ею по совести и по разуму, готовить рать против Полоцка: не сегодня завтра Ярославичи не на жизнь, а на смерть схватятся с Всеславом.

Вместе с Владимиром князь Всеволод посылал опытных своих дружинников, часть младшей дружины и Владимирова друга Ставку Гордятича.

Через несколько дней в шестом часу утра конный отряд потянулся через крепостные ворота на север. Впереди ехали старшие дружинники, за ними - князь Владимир Всеволодович и Ставка Гордятил, далее шли телеги с княжеским и боярским добром, посудой, одеждой, другим рухлом, замыкала строй младшая дружшта.

Выехав за ворота, Владимир оглянулся: пустынны в пто время были переяславские валы, закрыты окна до-мои, лишь в княжеском тереме одно из окон было отворено. В темпом его проеме смутно белела чья-то фигура. Владимир не видел лица, но знал твердо,1 что это мать поднялась на верх терема и теттеръ провожает сына в его первый взрослый княжеский путь. Ему захотелось снять шапку и помахать ей на прощанье, но он покосился па суровые лица всадников и лишь отпустил узду, ускоряя ход коня. Скоро Переяславль едва виднелся у края кеба темной полосой, а вскоре исчезла и она.

Всего одну строку напишет под старость лет в сво-ом «Поучении» Владимир Мономах об этом своем пути: «Первое к Ростову идох, сквозе вятиче, посла мя отец». Но и в молодые годы и позднее, будучи уже видным на Руси кпязеы, он будет помнить этот свой первый путь от ворот переяславских до ворот ростовских.

Отряд миновал поле, и вскоре пошли перелески и дубравы. Все это была еще земля переяславская привольная, открытая и веселая. Но через несколько дней пути все неременилось: гуще и сумрачней становился лес, все меньше было света вокруг, и наконец лес надвинулся -со всех сторон сплошной чернотой, застил и землю, и небо, и воздух, обнял всадников прелым сладким запахом, постелил им под ноги мягкие, неслышные мхи.

Вначале путники ночевали в небольших селах, что в этих- северных краях уцелели от Искалова разгрома. Здесь стояли рубленые четырехстенные избы; в пих было тепло и сухо. Смерды угощали князя и его людей чем бог1 послал - молоком, яйцами, медом. В одном из -сея

Ставка Гордятич, остановившись на постой в избе, отнял у хозяина барана и несколько кур, приказал зажарить их иа вертеле для себя и своих людей. Подняли шум люди Ставки Гордятича возле дома, завыла в голос хозяйка избы.

Владимир в это время сидел за трапезой. Он быстро вышел на шум, подозвал к себе дружинников Ставки, велел им оставить живность в покое, а потом вошел в избу к Ставке. Тот был на два года старше Мономаха, повыше его ростом - совсем взрослый воин. Он сидел на лавке, пил мед и ждал, когда люди принесут ему зажаренное мясо.

Владимир подошел к своему другу, загораясь от возбуждения, сказал ему, срываясь па крик: «Боярин, прикажи своим людям оставить смердов. Мы не половцы, и они пе враги паши. Ограбим их, кто будет платить положенную дань - и бараном, и курицей, и яйцом, и медом, и воском, и скорой?»

Ставка, захмелев, пытался усадить князя за стол, вновь вернуть его к товариществу, но тот упрямо стоял иа своем: «Оставь, боярин, прикажи своим людям уйти со двора, но то я велю c.uwi'i дружнпе выбить их отсюда».

Ставка смотрел пи Владимира. Тот стоял - вскипевший, беспокоимый отрок с горящими голубыми глазами, с дрожащим" от гнева руками и крепко сжатыми губами. Ставка опустил голову и вышел из избы…

В лесной чащобе селения исчезли, и путникам приходилось располагаться на ночлег прямо на земле.

Дружинники клали на мох еловый лапник, сверху стелили попоны, ковры, и ложе для князя было готово. В изголовье клали седло. Так Владимир провел несколько почем.

Потом пошли земли вятичей.

Среди лесов вдруг открывались тихие реки, а вдоль их берегов стояли рубленые желтые избы, и синие дымки от их очагов уходили в темноту леса. Из изб выходили молчаливые люди - бородатые, в лаптях мужчины,, закутанные в платки До самых бровей женщины, смотрели светлыми глазами па проелжавших путников. Иногда им встречались небольшие отряды воинов, вооруженных боевыми топорами, вилами, палицамп, одетых в кожаные латы. Они так же молчаливо смотрели на Мономахову дружину, шли некоторое время следом, затем растворялись в лесной чащобе. Чем ближе нереяславцы подвигались к Ростову, тем гуще шли лесные поселения и па дорогу выходило больше молчаливых светлоглазых людей.

Отец предупреждал Владимира, что с вятичами задираться нельзя. Хотя и покорены они были еще Святославом и признавали власть Киева, но многажды с тех пор воевали против киевских князей, стремясь вернуть свои вольные порядки и освободиться от обременительной киевской дани. На вятичей ходили походами, их снова покоряли, но они отсиживались в своих лесах и вновь брались з^а топоры и палицы.

Ставка Гордятич был недоволен тем, что вооруженные вятичи шли следом за путпиками. Он хватался за меч, обещал разнести холопов, но Владимир тихо и настойчи-но убеждал Ставку не заводить свары: «Убьешь двух-трех, - говорил он своему другу, - оставшиеся в живых разбегутся, а ночью всех нас вырежут, а ведь нам до Ростова доехать надо», - и улыбался мягкой улыбкой, щуря голубые глаза. Отец учил его, что сидеть в Ростове и Суздале надо тихо: вятичи требуют чести и уважения, и тогда с ними легко говорить, н теперь Владимир старался выполнять советы отца.

Ростов вырос среди лесов неожиданно - высокая, рублегшая из тяжелых бревен степа с частоколом на ней, островерхие крыши деревянных домов, теремов, церквей - крепкое, ядреное, чистое дерево.

С этого дня началась для тринадцатилетнего Владимира самостоятельная и нелегкая княжеская жизнь.

Перед отъездом Владимира на север весь вечер говорили они с Всеволодом о том, как жить молодому князю в Ростове, как хозяйничать, с чего начинать.

А начинать отец наказывал с создания полка. Предстоит тяжкая борьба с Всеславом. Он князь удалой, жя-пет, говорят, волхвованием, и взять его трудно. За ним стоят удалые же полочане, минчане и люди иных тянущих к Полоцку городов. Выходить против него можно лишь едиными силами всех Ярославичей и с подмогой, какую бог пошлет. А его, Владимира, дело - изготовить против Всеслава ростово~суздальскую дружину и полк вятичских горожан и смердов.

Всеволод сказал сыну, что он вместе с Изяславом и Святославом решил ударить но землям Всеслава к зиме 1067 года, едва соберут свои рати, а потому он, Всеволод, вскоре после отъезда Владимира двинется к Курску,

где они со Святославом условились встретиться перед походом против полоцкого князя.

Теперь, сидя в незнакомых, таких маленьких, тесных, но так приятно пахнувших живым деревом хоромах, Владимир вспоминал лесных вятичских воинов, которых ему надлежало вести на Полоцк. Как говорить с ними? Как привлечь к себе? Здесь силой гнуть нельзя, можно самому сломаться, да и хватит ли силы-то - у него пятьдесят человек дружинников, да и у Ставки Гордятича двадцать человек. А ему очень не хотелось появиться среди кнйзей с худшей, чем у других, ратью. Владимир вдруг почувствовал, как в его душе пробуждаются те же тревоги, которые заботили его отца, князя Всеволода, там, в киевской Софии. Он вдруг почему-то вспомнил, как отец негодовал, когда Святослав выдвигался на хорах впереди своей братии, как зло смотрел на Ярославичей Ростислав. Теперь Владимир стал попи.мать, что он никогда не согласится быть последним среди них. И пусть он сын младшего Ярославича, пусть трудно ему будет среди большого Ярославова рода, но ведь в конце концов добивается тот, кто очеш. хочет чего-то добиться.

Исподволь, осторожно начал молодой князь увеличивать число пшшг дружины, приглашал к себе в хоромы местных боярских детей, смутно обещал предстоящие походы {боялся открыть намерения старших князей), рассуждал о воинской славе и доблести. Дети боярские хмуро слушали восторженного мальчика, бредившего, как им казалось, ратными подвигами, уходили прочь. После Ставка говорил с укором Владимиру: «Не об этом с ними надо толковать, князь. Обещай им добычу - рухло, серебро, дорогие ткани, челядь, красивых полочанок, - тогда пойдут они за тобой». Владимир слушал Ставку, и все поднималось в нем против его советов: разве можно такими жестокими и нечестивыми речами привлекать людей, разве можно разжигать в них ненависть и жадность?

Но время шло, подступала зима, а княжеское войско пополнялось плохо. И тогда он позвал к себе воеводу и спросил, что падо сделать для того, чтобы люди сами согласились пойти с ним на рать. Воевода сказал коротко: «Обещай им, князь, десятую часть всей добычи и отдание иа поток захваченных домов».

После этого разговора Владимир долго размышлял, сомневался, совестился сердцем, но деваться было некуда, и он сказал воеводе: «Пусть будет так».

С людьми незнатными и неродовитыми был другой- разговор. Этим Владимир просто приказывал быть наизготове к зиме, если не хотят опалы.

Особые речи вел он с тысяцким - начальником ростово-суздальского ополчения. Как поднять ремесленников и смердов? Как заставить хотя бы некоторую их часть взяться за оружие, чтобы усилить небольшую княжескую дружину? Владимир с тысяцким решил быть откровенным, после разговоров с воеводой дело у него пошло легче.

– Будем брать зимой на щит полоцкие города, люди в случае победы получат десятую часть всей добычи; куны, рухло, пленников - мужчин, женщин, детей.

К зиме Владимир почти на пустом месте сумел создать небольшую, но крепко сбитую рать из его увеличившейся княжеской дружины, людей Ставки Гордятича и городского полка. Почти каждого воила князь знал в лицо, и каждый из них знал, куда и зачем зовет их Владимир. А звал он, как наказывал отец, отомстить столоча-нам за разгром Новгорода, за поругание святой Софии. Но уже начинал понимать юный князь, что одними благими призывами нельзя поднять людей в тяжелый поход. ЛЮДИ не пойдут на смерть ради непонятных и далеких целей. Что для них святая София, когда многие не видели ее и в глаза? Что для них Всеслав, когда никому из них он лично не грозил и не отнимал у них имений, землю, скот и не пленил их?

Поэтому все чаще просил князь своих людей рассказывать ратникам о богатствах и красоте полоцких городов, о полных разной утвари домах тамошних бояр и дружинников, о набитых снедью амбарах. И сам он зачастую говорил своим людям о добыче, которая ждет их в этом походе, и видел, как внимательно слушают его дружии-ники, как крепнет в них желание подняться в ратный путь.

К зиме 1067 года Ярославичи изготовились'к войне с Всеславом, и Всеволод послал к сыну гонцов. Гонцы, пройдя сквозь застылые вятичские леса, по еще неглубокому снегу пришли в Ростов к исходу декабря и передали Владимиру речи Всеволода. Отец приказывал Владимиру привести ростово-суздалъскую рать под Минск к концу января. Туда же к этому сроку подойдут рати из Киева, Чернигова, Персяславля и иных, младших городов. Оттуда и пачнется война с Всеславом.

В начале января над русскими лесами прошли обильные снегопады, и снег не только плотно укутал землю и

все сущее на ней, но и прикрыл все дороги, ведущие из Ростова в другие княжества. Потом ударили лютые морозы. Птицы падали прямо с небес заледенелыми комками, лес трещал под напором небывалого холода, потрескивали и стены рубленых ростовских хоромов, дым из жарко натопленных печей поднимался ввысь стройными синими свечами и так и стоял недвижно в морозном возВладимир оглянулся на застывший, зарывшийся в снегу город, снял меховую варьгу, перекрестился на видневшиеся из-за крепостных стен деревянные купола храма и тронул поводья: ростово-суздальская рать двинулась в свой первый с новым князем поход.

Владимир ехал верхом, одетый в теплую меховую шубу, в теплых же небоевых валяных сапогах. Его броню, шлем, щит везли в сапном обозе, который следовал за ратью. Так же в теплой одежде без броней ехали верхами и дружинники. Но все были при мечах - таково было распоряжение киязя; а впереди основной рати была выслана небольшая сторожа для разведывания пути - жизнь на границе дикого поля приучила Владимира к осторожности, и теперь он гнои переяславские привычки перенес па ростово-суздальстшй север.

Он ехал впереди своих воинов, рядом колыхался свернутый княжеский стяг. Владимир как бы смотрел на себя со стороны: вот он уже не мальчик, не княжеский сын, а самостоятельный взрослый воин, и все эти люди, что едут за ним следом, прислушиваются к его словам, выполняют все его указания и не на потеху, не на прогулку с пестуном к Змиевым валам едет сегодня Владимир, а на настоящий бой со славным и известным по всей Руси воителем - князем Всеславом Брячиславичем. Сердце его замирало от счастья и тревоги, и он понимал, что отныне совсем кончается его детство и начинается какая-то другая для него жизнь, полная чувств, которые ему еще не доводилось изведывать.

Ехали от восхода до захода солнца с частыми, но небольшими привалами; грелись у костров, ночевали по селениям, куда заранее приходила сторожа и готовила ночлег для князя и всей рати. В первом же селе, где остановились Владимировы воины, по домам снова начался крик, а потом к избе, где остановился кпязь, «обежали с жалобами иа ратников здешние мужчины и женщины. У одних воины забрали кур; у других закололи на пищу бычка; у третьих вытащили из медуши кадку с медом.

Владимир накинул на плечи шубу, вышел на крыльцо, сказал воеводе и тысяцкому: «Уймите воинов. Если

будем грабить своих людей, то не то что до Минска - свои леса не пройдем». Не кричал, не срывался, как не- ' сколько месяцев назад в вятичских лесах. Сказал тихо, спокойно, но твердо, потому что убежден был в правоте своих слов. И поседелые воевода с тысяцким склонили головы в знак согласия с князем.

О. приближении к Минску они узнали по многочислен-. ным кострам, которые воины Ярославичей разложили вокруг города и около которых обогревались. В сумерках огни бросали розовые отблески на ослепительно белый снег, и казалось, что все поде под городом покрыто бледно-розовым ковром, по которому бежали от качающихся огней темные тени.

Рать Владимира в молчании прошла мимо говорливых киевлян, мммо задиристых черниговцев, которые и здесь насмешками, острым словом старались задеть ростовцев и суздальцев. Но вот и переяславская рать. Послышались дружеские голоса, воины Владимира узнавали своих друзей, родственников. Здесь была своя, переяславская отчина, хотя и находилась она в полоцкой земле.

Владимир прошел в шатер к отцу. Тот сидел на походной скамье, закутавшись в огромную меховую шубу. В качающемся пламени свечей блестели глаза близких отцовых дружинников, пар от их дыхания поднимался к вершине шатра, оседал инеем на стенах.

Наутро в шатре князя йзяслава Ярославича состоялся совет. От нагретых на кострах камней в шатре было тепло. Князья сидели без шуб и шапок в походных одеждах. Несколько лет не видел их Владимир, со времени памятной службы в соборе святой Софии. Изяслав был все так же суетлив и многословен, неуверен в движениях, говорил и постоянно обращался к князьям за сочувствием. Святослав черниговский располнел лицом, плосковатый нос его еще более расплылся по лицу, маленькие глазки смотрели строго и со значением, раскинутые иа обе стороны лба волосы по-прежнему были густыми, темными, но когда князь поворачивал голову, то сзади па затылке видна была большая проплешина, которую Святослав тщательно прикрывал волосами. Всеволод спокойно и внимательно слушал говорившего старшего брата, Святослав же все время перебивал его, значительно поджимал губы. Казалось, что у него была лишь одна забота - как бы кто из князей ие подумал, что он, второй Ярославич, -

и по рождению, и но чину, и по уму стоит ниже Изя-слава, и Святослав пыжился, надувался, не следил за долом, а следил лишь за тем, как он сам воспринимался сидевшими в шатре князьями и воеводами.

Владимир вспомнил, как Святослав старался выступить вперед, встать перед другими князьями в Софийском храме, и теперь Мономах с сожалением смотрел на болезненные усилия Святослава словом, жестом подчеркнуть свое значение среди других князей Ярославова рода. Рядом с Изяславом сидел его сын Ярополк, а из-за спины Святослава выглядывали его старшие сыновья Глеб, Олег, Давид и Роман. Глеб привел с.собой тмутараканскую дружину, остальные Святославичи еще не имели столов и поэтому особенно заносчиво поглядывали на Ярополка Изяславича и Владимира Моиомаха. Святославичи пошли в отца - завистливые, тщеславные, себялюбивые. Владимир с интересом смотрел на своих двоюродных братьев. Оп был младшим среди них. И вдруг у него промелькнула мысль, и он даже вздрогнул, будто укололся об нее -~ так это сколько же ждать ому, Мономаху, внуку византийского императора, первенства в этом многоликом роде? Ведь он среди них самый молодой и. сын самого молодого Яросланпча. По он тут же прогнал эту непрошеную опасную думу и стал слушать, о чем советовались князья.

Минчане затворились, и теперь город можно было взять только приступом. Изяслав еще говорил о переговорах, о том, что надо бы минчан привлечь на свою сторону, оторвать их от Всеслава, наобещать вольности и свободы, Святослав же не хотел слышать ни о каком мирном исходе дела, значительно поджимал губы, делая продуманные перерывы между своими словами, оп пе торопясь доказывал, что надо разорить Всеславовы города, выбить из-под него опору, избить людей, чтобы не смог он впредь из них набирать свои рати. «На щит, на щит» надо брать Минск», - напыщенно закончил Святослаа. И вместе с его последними словами согласно затрясли головами его сыновья, и уже умудренный жизнью Глеб, и совсем еще молодой Роман. Олег же, почти одногодок Владимира, лишь победно поглядывал по сторонам.

Всеволод молчал, и Владимир понимал, что отцу не хочется ссориться с братьями, что он давно уже устал от их бесконечных жалоб друг на друга и препирательств. Миром так миром, на щит - так на щит; Всеволоду, кажется, было все равно. Раз уж переяславско-ростово-суздальская рать вошла в полоцкие пределы, то теперь надо доводить дело до конца, иначе от Всеслава не будет спасения.

Победил, как всегда, настырный, хорошо все рассчитавший Святослав. Недовольный собой и братьями, уступил ему Изяслав, а Всеволод и на этот раз отмолчался.

Решено было во второй день первой педели февраля брать Минск приступом.

Несколько дней подряд воины Ярославичей валили деревья, делали приступные лестницы, готовили тараны, чтобы бить ими в крепостные ворота, и во вторник поутру пошли на приступ.

Напрасно минчане метали в них стрелы, лили сверху кипяток и смолу, отпихивали лестницы баграми, - слишком неравны были силы. Осаждавшие ворвались на крепостные стены, там среди частокола сбили впиз защитников города и следом за ними ворвались на улицы Минска. И сразу же стон повис яад городом. Вошедший в город уже сквозь открытые ворота следом за своей дружиной Владимир с ужасом увидел, как озверелые люди секут но улицам уже не сопротивляющихся минчан, бьют их булавами и мечами, глушат щитами; выламывая двери, врываются в дома, а оттуда вместе с клубами пара, истошными криками вываливают на снег разную рухлядь, тут же хватают и делят ее между собой и отвлекаются от этого дележа, чтобы сразить дерущихся за свое добро жителей. Стоны, крики и рыдания, победные возгласы, проклятия - все это смешалось в едином вздохе взятого на поток города.

Владимир бросился к своему воину, который одной рукой тащил за волосы упирающуюся молодую женщину, а другой нес узел с наспех набитым в пего добром. Женщина кричала истошным голосом, рвалась прочь, а воин лишь крепче схватывал ее распущенные волосы и волок туда, где собирали пленных, будущую челядь. Воин заметил движение Владимира, бросил ему на ходу: «Не мешай, князь, теперь наше время», й Мономах вспомнил, как он сам, сидя в свопх ростовских хоромах, соблазнял тамошних детей боярских будущей добычей. Бот она, добыча! Русские люди избивают русских людей, не печенегов, не половцев, а своих же единоверцев, которые страдали за чужие вины и вся беда которых была в том, что Всеслав Полоцкий не ужился в мире с князьями Яро-славичами.

Потом Минск запылал, и Владимир как завороженныи смотрел на бешеную пляску огня, дыма, искр, которые метались по городу, сжирая все, что не успели взять нападавшие рати. С веселым треском горели деревянные дома, рушились храмы божий. Сеча затихла, и теперь и нападавшие, и оставшиеся в живых минчане отходили подальше от огня.

Так пала одна из крепостей Бсеслава.

Несколько дней делили победители захваченное добро; поделили и всех оставшихся в живых минчан - мужчин, женщин и детей.

Л потом лазутчики донесли Изяславу, что Всеслав вышел с ратью из Полоцка и собирается идти па речку Немигу, близ Минска, чтобы отбить город обратно. Туда и повернули свои рати Ярославичи.

В непролазном снегу двигались рати Ярославичей к Немиге. Кони выбивались из сил в сугробах; пепщы брели, едва передвигая ноги; в снежном развороченном месиве медленно ползли две черные людские реки, два противоборствующих войска навстречу друг другу и сошлись в бою 3 марта 1067 года.

Объединенная рать Всеволода и Владимира Мономаха разворпулась слева от войска Издслава. Черниговский князь наступал с правой руки. Владимир, сидя на лошади стремя в стремя с отцом, видел, как полоцкие всадники, ударили по киевскому полку, прогнули его, но пе сумели пробить в ием брешь и рассеять воинов, кони полочан вязли в снегу, двигались медленно, неуклюже.

«Вон, смотри, князь Всеслав», - показал Всеволод сыну в гущу полоцких всадников. Там на черном коне крутился в снегу всадник, он размахивал мечом, понукал своих воинов идти вперед. Чародей, закутанный в синюю мглу, как звали его на Руси, задыхался в глубоком снегу на берегу Немиги. Владимир видел мрачное лицо Всеслава, его яростный раскрытый рот, белую пе-иу отчаяния и бессилия на морде черного как смоль коня, и ему почему-то стало вдруг жаль и этого мрачного князя, и его людей, утопающих в снегу, и его уставшую лошадь, не было к ним зла или яростной ненависти.

И тут он увидел знак с киевской стороны. Изяслав просил помощи, приказывал крыльям союзной рати атаковать Всеслава. И зашевелились переяславская и черниговская дружины, подтянулись к всадникам пешцы. Всеволод и Владимир тронули стремя…

Автор «Слова о полку Иго реве» писал через сто с лишним лет об этой несчастной для Русской земли битве:

«На Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харадужными на тоце живот кладут, веют душу от тела. Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяви, посе-яни костьми руских сынов».

Переяславцы и черииговцы быстро охватили с боков войско Всеслава, киевляне оправились от первого удара полочан и с криками тоже двинулись вперед. В снежной разворошенной каше закрутилось, сбилось в кучу войско Всеслава. Мерно поднимались и опускались боевые топоры, мечи, дубины рассекали, рвали на части кольчуги, тулупы, тела; белый снег все больше превращался в грязно-красное месиво, в котором зарывались кони и люди, утопали, задыхались в нем под грудами убитых и раненых воинов. И над всем полем боя неслись какие-то пустые хлопотливые звуки: стук, короткие вскрики, приглушенные стоны, лошадиный храп. Люди совершали свое ужасное дело - убивали других людей, и звуки, будничные, обычные, сопровождали эту их страшную работу.

Владимир все так же стремя в стремя двигался рядом с отцом. Всеволод озабочеппо поглядывал на свой переяславский полк, который слева уже врубился в войско Всеслава. Телерг» было самое время пустить вперед дружину, докончить дело, но князь медлил, хмурил брови. Опытным глазом он видел, что дело сделано и зачем губить дружинников, а пешцы… ну что же, одним больше, одним меньше.

Ярославичи теснили Всеслава. Один за другим падали воины полоцкого князя «од боевыми топорами киевлян, черпиговцев, переяславцев. Ростово-суздальская рать дралась здесь же, на левом крыле союзного войска. Ставка Гордятич, разгоряченный боем, пробивался все ближе к Всеславу, Владимир видел, как его друг и наперсник упрямо двигается к тому месту, откуда руководил боем полоцкий князь. И вдруг, когда, казалось, что уже.прорублены к нему пути, когда ростовцам и суз-дальцам, этим упрямым вятичским мужикам, оставалось до Всеслава рукой подать, он вдруг исчез.

Еще продолжался бой, еще падали в изнеможении и ранах воины с обеих сторон, а Всеслав словно растворился в снежном мареве, в быстро наступающих сумерках, во внезапно повлажневшем воздухе. Поистине закутался князь в синюю вечереющую мглу.

Разгром полочап был полным. Большая часть их войска полегла на берегах Немиги, остальных тут же

поделили между собой, забрали их в ХОЛОЕТЫ. Поделили и обоз Всеслава, его бояр и дружинников, их утварь и шатры, оружие и всякую пищу.

Радовались киевляне и черниговцы, туровцы и пере-яславцы, ростовцы и суздальцы и люди из прочих городов, тянувших к землям Ярославичей.

Владимир смотрел на эту радость, и было ему не по себе: за что погибли эти сотни русских людей, за что, как дикие звери, терзали они па мерзлой земле друг друга? Не печенеги и не половцы погубили их, не во славу родной земли легли они здесь навечно… Горе! Горе это для всех. Пичтожпы злоба и зависть князей, их алчность и ненависть друг к другу, и что ожидает еще эту землю, если дети ее лежат как наколотые дрова на снежных равнинах, если гибнут они от руки друг друга.

А наутро рати Ярославичей двинулись по полоцкой земле - от села к селу, от города к городу, разоряя все на своем пути. Уже наполнились сапи всяким сельским и городским скарбом, уже лошади еле передвигали моги в глубоком снегу под тяжестью груженых саней, а Ярославичи вес не унимались: обобрать до последнего полоцкие владения, спалить крепости, увести людей - чтобы никогда больше не поднялся к силе и славе князь Вееогаи, чтобы не обернулся он вповь сизым соколом во главе сноси, лихой рати…

Остановились невдалеке от Полоцка, отяжеленные добычей, уставшие от бесконечных грабежей, от сопровождавших войско стонов и плачей.

Люди Владимира то и дело волокли к молодому князю то кусок дорогой ткани, вытащенной из сундука богатого гостя, то серебряную херсонесскую утварь, взятую в сельском доме кого-нибудь из полоцких бояр, то приводили к нему красавиц полочапок. Владимир попа-чалу пугался. Ему было стыдно, совестно принимать все это. И дружинники видели, что князь смущеп, подавлен их приношениями. Берм, князь, говорили они, - все это добыто честно, с бою; если бы вчера победил Всеслав, то завтра уже шли бы полоцкие воины по нашей земле, хватая наше рухло, жен и детей, и не было бы никому от них спасения.

Владимир молчал. А его обоз с каждым днем полнился от захваченной добычи.

Войско отдыхало, готовилось в обратный путь, когда к Всеволоду прискакал гонец из Переяславля. Он привез вести о том, что скончалась княгиня Анастасия.

Владимир смотрел на радостные лица своих дружинников, на то, как ростовские и суздальские смерды и ремесленники по-хозяйски, споро и добротно, готовясь в обратную дорогу, увязывали на возах разное добро, как без конца совещались в Изяславовом шатре трое князей Ярославичей, и горько ему становилось от этой мирской суеты, от людской жестокости, злобы и зависти, которые не имели никакой цены перед лицом мироздания, жизни и смерти, отзывчивой и нежной человеческой души. Уже пет матери… а человеческая жестокость и алчность все глубже и глубже затягивают его в свои из-вечпые тенета, и нет сил разомкнуть этот стягивающийся круг.

Всеслав заперся в Полоцке и вскоре запросил мира. Полоцкий князь обещал прекратить войну против Ярославичей, не бороться за Смоленск. В ответ в Полоцк ушло посольство князей-братьев. Они клялись помириться с Всеславом, вернуть все его владения. Потом снова был обмен послами, переговоры, заверепия, и наконец князья договорились встретиться на Днепре под Оршей и покончить дело миром.

Наступило лето, кончался июнь месяц. Уже больше полугода Владимир провел в дороге и в боях. За это время поубавилось воинов в его ростово-суздальской рати, но те, кто остался в живых, были довольны - их сани, а теперь телеги, что они поотнимали у жителей полоцкого княжества, полнились всяким добром, но пора было бы уже собираться и домой, на отдых, на покой в свои домы, к своим имениям, к своим изначальным доходам. Все чаще и чаще близкие люди говорили Владимиру, что люди устали, хотят вернуться на отдых от ратных браней. Владимир говорил об этом отцу. Всеволод отмалчивался, хотя шел ропот и в переяславском, и в киевском, и в черниговском войсках. А князья-братья все тянули переговоры с Всеславом, продолжали кормиться в Полоцкой земле, боясь упустить свою выгоду.

Особенно неистовствовал Святослав. Ему было все мало. Что ни вечер, оп приходил в шатер к Всеволоду, убеждал его еще повременить, возбуждал его речами о том, что Изяслав хочет скорее помириться с Всеславом, чтобы сохранить его силу на будущее против них - младших Ярославичей.

Спова глухая злоба и недовольство поселились в сердцах братьев, и они следили за каждым шагом друг друга, старались узнать, чей посол, куда и е какими вестями поскакал прочь от объединенного стана.

С Всеславом условились заключить мир 10 июля. Изяслав, Святослав и Всеволод в присутствии духовных отцов целовали крест полоцкому послу в том, что во время переговоров на этом берегу Днепра в своем стане не причинят Всеславу зла. И поверил Всеслав Яросла-вичам.

В канун встречи с полоцким князем весь вечер совещались князья в Изяславовом шатре. Всеволод вернулся уже после полуночи и сказал сыну, что лихое время надвигается на Русь: Изяслав и Святослав договорились нарушить крестное целование и захватить Всеслава,

Всю ночь Владимир не мог сомкнуть глаз, полулежал на мягких коврах, накиданных прямо на теплую землю. Его потрясло признание отца. Как можно было захватить в полон человека после крестного целования, после высшей для христианина клятвы? Если уж нарушать крест, то с чем тогда остается жить.

Наутро на берегу Днепра Ярославичи, нарядившись в праздничные одежды, ждали Всеслава. Лениво шевелились на легком ветру киевские, черниговские, переяславские стяги; немногие воины - больше для почета - стояли рядом с князьями.

Вскоре стало видпо, как несколько всадников подскакали к противоположному берегу Днепра, вошли в заранее приготовленную ладыо. То были Всеслав, двое его сыновей и телохранители. Сам Всеслав и сыновья были без оружия.

Князья встретили Всеслава протянутыми руками, обнялись с ним братски.

Владимир во все глаза смотрел на Всеслава. Заросшая темными бровями переносица, серые, прозрачные, словно озерная вода, глаза, движения быстрые, вкрадчивые. Владимир видел, как осторожно, будто с опаской, вступил Всеслав па берег, как полоснул взглядом по стоящим па берегу людям, поднялся наверх, потом, когда киязья обнялись, немного отмяк; взгляд его успокоился.

Изяслав пригласил Всеслава с сыновьями в свой шатер, и киязья молча удалились от берега. Но лишь Всеслав вступил под полог шатра, как на нем повисли сразу же несколько Изяславовых дружинников, тут же скрутили руки и Всеславовым сыновьям. Немногих полоцких людей зарубили на месте.

В тот же день Ярославичи свернули свой стан и отправились к Киеву. Завернутые в ковры, спеленатые по рукам и ногам, тряслись иа телеге в Изяславовом обозе Всеслав с молодыми княжичами.

В Киеве всех троих посадили в поруб, что стоял неподалеку от княжеского двора, накрепко заперли дубовую дверь, бросили через маленькое оконце немного хлеба, опустили кувшины с водой. Детшо и нощно стояли теперь у поруба верные Изяславу люди, охраняли заклятого врага.

Владимир давно не был в Киеве и теперь, отдыхая от походов и ратных дел, проводил многие часы в пеших и1 кониых прогулках. Старшие князья с утра совещались, спорили, волновались в Изяславовом дворце, потом садились обедать и бражничали чуть не до захода солнца, а затем, отяжелевшие, осоловелые, разъезжались по своим дворцам. Владимиру было еще не по чину обсуждать общерусские дела, и, откушав с утра вместе с отцом, он уже в первый день своей жизни в Киеве отправился осматривать город, который.за эти несколько лет, что он не был здесь, отстроился, разросся вширь, оделся ожерельем новых слобод.

Владимир с детства любил Ярославов город: все здесь было строго, чисто, красиво, и теперь он шил от Золотых ворот вдоль мощенной дубовыми досками улицы к Софийским воротам города Владимирова. Слева одна за другой вставали громады храмов святого Георгия и святой Софии, справа, почти напротив них, шли княжеские и боярские дворы - все обнесенные крепкими частоколами с выглядывающими из-за них островерхими теремами, двух- и трехэтажными хоромами, всякими подсобными строениями. Затем Владимир вступил иа Софийскую площадь, образованную с одной стороны белокаменными стенами Софийского собора, а с другой - дворами видных Изяславовых бояр - Коснячко, Путяты и двором старого Брячислава. А вот и Софийские ворота - вход в старый город Владимира. Здесь не бурлит людской поток, здесь тишина и благолепие. Солнце сияет па золоченых куполах Десятинной церкви, стоят, будто споря друг с другом богатством, каменной резьбой, легкими переходами, мозаичными украшениями, красивыми крыльцами дворцы Владимира и Ярослава. В последнем живет князь Изяслав, здесь сейчас бурлят княжеские страсти, рвутся наружу вспыльчивые слова, решаются судьбы России: как всегда, наверное, жалуется на свою

нелегкую судьбу первого князя Изяслав, плетет сеть интриг Святослав, отмалчивается, больше слушает других Всеволод, а вместе с ними их многоопытные бояре - и Коснячко, и Путята, п Гордята, и другие направляют ход мыслей своих князей, подсказывают им, советуют, раздирают этими советами и подсказками души князей, влезают в их сердца.

Изяславу неуютно в старом родовом гнезде. Ему все время кажется, что эти стены давят на него памятью, мощью, умом Ярослава. Последние дни доживает здесь великий князь. Рядом, вне Ярославова города за Михайловскими воротами, отстраивается новый Изяславов город - с дворцом, храмом, крепостными стенами. Владимир идет к Подольским воротам, взбирается до деревянной лесенке на крепостную стену, и прямо перед ним развертывается обширный яркий, красочный Подол. Внизу, блистает под утренним солнцем Днепр, у причалов По-чайны белеют паруса многочисленных кораблей, пришедших сюда, кажется, со всех концов земли, снуют одпо-деревки, кипит, бурлит на берегу разноликий, разноязыкий торг. Здесь и греки, и болгары, и евреи, и лихи, и немцы, и чехи, и армяне, и арабы, и варяги, и гости иных стран. Ломятся от товаров днепровские причалы и амбары, завалены им торги на площадях Красной и Житной, па идущих от воды вверх по Подолу улицах. И чего здесь только нет. Владимир с малых лет помнит, как они с отцом обходили эти торговые ряды, и порой не для того, чтобы что-то купить, а так, для погляденья, для забавы. Купцы из Новгорода, Смоленска, Чернигова раскладывали, развешивали на желтых жердях песцовые, собольи, куньи меха; арабские гости выносили на берег шелковые ткани, пряности, на различных тряпицах раскладывали они драгоценные камни, браслеты и ожерелья из невиданных и неслыханных стран. Греки имели издавна здесь свои лавки, амбары. В дни торга они предлагали бойким киевским боярыням и боярышням златотканые паволоки, золотые и серебряные украшения, аксамиты, боярам и детям боярским дорогие вина, оружие.

И весь торг был заполнен изделиями киевских умельцев. Сияла на солнце посуда из серебра, отделанная чеканным узором, радовали глаз тисненые серебряные кол-ты, золотые ожерелья с перегородчатой эмалью, украшенные тончайшей сканью серьги, изделия из черненого серебра. Рядами от мала до велика стояли гончарные поделки - кувшины, черпаки, амфоры, корчаги. Сюда же

приносили труды рук своих кожемяки и кузнецы, косторезы и древоделы, тесляры и прочий ремесленный люд, чьи слободы, состоящие из рубленых деревянных изб, глинобитных домиков, полуземлянок, сплошным муравейником спускались вдоль склонов Старокиевской горы по оврагам, урочищам до самого берега реки Почайны у Днепра. Вон там от Копырева конца к Глубочицкому ручью, пробивающемуся между оврагами, теснятся домики гончаров, а за горой Детинской в урочище стоит слобода кожемяков, и повсюду по склонам крутых холмов раскипулись иные ремесленные слободы. Сегодня они почти пусты; весь тамошний люд заполнил торговые ряды, там стоит неумолчный гомон. Владимир не любил эту пеструю шумную толпу. Хотя князю и его людям оказывалось на торгу уважение, но Владимира всегда больно кололи ядреные шутки ремесленников, их смелые взгляды. Здесь, на Подоле, был их мир, они были сильны своим числом.

Владимир спустился со стены, прошел мимо Десятинной церкви, постоял около четверки бронзовых коней, вывезенных сюда еще Владимиром Святославичем из Херсопеса, и, минуя старый Владимиров дворец, вышел вновь к Софийским воротам. Он прошел по южным улицам Ярославова города и оказался перед Лядскими воротами. Владимир поднялся на крепостную стену и вздохнул полной грудью. Здесь все радовало его глаз: не было ни шумных ремесленных слобод, ни дерзких взглядов - тишина и покой охватывали Киев с юга. От самой крепостной стены до виднеющейся вдали горы Зверинец шли покрытые веселой зеленью холмы. Сквозь эту зелень пробивались редкие здесь строения. Слева за урочищем Перевесище на холме виднелась старая великокняжеская усадьба Берестов, за ней стояли кельи Пе-черского монастыря. На запад до реки Лыбедь простирались леса. Здесь было все близкое и родное - и теплый уют загородного великокняжеского дворца, где он совсем малышом бегал среди деревьев со своими двоюродными братьями - Святославичами, и приветливые, участливые слова монахов, и захватывающая дух охота на вепря в лесу Зверинца.

После каждой такой охоты отец говорил: «Благословенное место, дышится здесь легко, отпрошу у брата эту гору, срублю хоромы, поставлю храм…»

Владимир возвратился в дом, приказал оседлать ко-вя и в одиночку выехал по лесной дорого в Печеры. В монастыре он не застал обычного спокойствия. Монахи были чем-то возбуждены, тихо шептались по углам.

Антоний встретил его по-доброму, обратился как к взрослому, с резкими, тяжелыми словами: «Князь, воззри на беззаконие, пусть оно потрясет душу и сердце твое. Изяслав совсем выжил из ума - на нем лежит грех клятвопреступления, на его совести заточение Всеслава, бог покарает его за этот грех».

Владимир слушал святого отца, потом сказал, что вместе с Изяславом виноваты, наверное, и другие братья, и в первую очередь, как он знает, черниговский кпязь, но Антоний стоял на своем: «Во всем виноват Изяслав, и бог воздаст ему за это. Все монахи будут молиться за спасение Всеслава, за то, чтобы правда и мир торжествовали на Руси».

Со смутным сердцем возвращался назад Владимир Мономах. Он понимал, что не тяжкий грех клятвопре-: ступления волнует святого отца, а все усиливающаяся мощь латинства при дворе Изяслава, а это означало утерю монастырем своего влияния на дела Киева, а может быть и сокращение монастырских доходов. Мирские мысли с каждым годом все больше овладевали святыми отцами, и вот они уже готовы поддержать запертого в по-руб Всеслава. Чем закончится эта борьба монастыря, Антония с ноли-Кии князем?

Вечером в гридницу к Всеволоду привели еврейского. купца Исаака. Сам раббе Исаак был из Чернигова, но уже давно не жил в родном городе, а вел большую за- -морскую торговлю. Он только что вернулся из Английской земли, видел всякие заморские страны, прознал про всякие неслыханные на Руси вести, и теперь его нриглашали по очереди то к Изяславу, то к Святославу, то к Всеволоду, к иным князьям и боярам, чтобы он доподлинно поведал о том, что видел и слышал.

Исаак говорил пе торопясь. Кажется, его вовсе не интересовало то, что хотели услышать от него Всеволод, -Владимир Мономах, ближние бояре и дружинники, - о том, кто из властелинов и как правит, кто с кем в мире, и кто с кем воюет, что в окрестных странах думают о Руси и как там обретаются русские жены Рюрикова корня, выданные замуж за иноземных королей, князей и герцогов. Исаак начинал издалека, рассказывал, как труд-но нынче стало торговать мехами в окрестных странах. Все норовят ограбить и обмануть бедного купца; на один удачный караванный путь приходится два неудачных.

Да и в земле англов, куда он морем привез мех русских соболей, куниц, белок, не все было так просто. Его обвинили, что он не отдал долг одному английскому купцу, и повели к судье. И сколько он ни убеждал в своей невиновности, сколько ни клялся, что выплатил все сполна, его таки заставили внести ложный долг и записали об зтой уплате в казначейском свитке.

Исаак замолкал, принимался терзать крепкими длинными зубами мясо оленя, запивал вкусную пищу пьяным медом.

Князья сидели, молча ждали, яока гость насытится, продолжит свою речь.

Раббе рассказал, что пал от вражеского меча в далеких землях славный рыцарь и певец Гаральд Смелый:, норвежский копунг, который когда-то водил в Византию русские дружины, пленил сердце красавицы княжны Елизаветы Ярославны. И вот ввязался Гаральд в дела англов, пришел в их земли морем и погиб в бою с английским властелином Гарольдом. Было это в 1066 году. И в тот же год Елизавета Ярославна, тетка Моломаха, при-тла в Датскую землю и вышла замуж за тамошнего короля Свена. «Красивая, умная женщина, - раббе Исаак качал головой, - она вдосталь кормила и поила меня на своем королевском дворе, просила передать вам, Рюриков у племени, поклон».

Потом купец рассказал о страшных делах, которые вершились в Английской земле. Недолго радовался победе английский король Гарольд. Дни его были сочтены.

На юге Англии высадились франки во главе со своим предводителем, герцогом Нормандским Вильгельмом Рыжебородым. Гарольд с братьями выступил им павстро-. чу, и в четверг 12 октября 1066 года англы и франки сошлись в бою при Гастингсе.

В то дни Исаак был в Лондоне при королевской семье, которой он преподнес несколько нар прекрасных горностаев. Королева Эльгита любила русские меха. Она восторженно смотрела на переливающиеся is руках шкурки, па зыбкое мерцание всей этой красоты, а рядом с ней; молча и хмуро стояла десятилетняя девочка - старшая дочь короля Гарольда Гита и смотрела на восторженную игру пальцев своей мачехи. Король Гарольд недавно отослал в монастырь свою первую жену Эдит - мать Гиты и еще четверых детей - трех сыновей-погодков: Годвипа, Эдмунда, Магнуса, бывших уже юношами, и маленькую последнюю Гунхильду. Эдит сильно и бескорыстно любила Гарольда, но в борьбе с наседавшими врагами король нуждался в помощи других английских властелижером и Эдвином, взял за себя их сестру - вдову влиятельного графа Гриффида, присоединил его земли к своему королевскому домену, Эдит безропотно уступила мужу и лишь испросила разрешения изредка видеться с детьми, особенно с младшими - дочерьми Гитой и Гуп-хильдой.

Встречаясь с матерью, Гита после хмурого молчания в присутствии холодной, безразличной мачехи вновь обретала детскую свободу. Сначала она раздвигала в несмелой улыбке тонкие, плотно сомкнутые губы, ее коричневые глаза оживали, в них появлялись какие-то искорки, она потряхивала своими темными волосами, ее острое личико розовело, разглаживались морщинки па чистом лбу.

– О, это очень умная и очень стоящая маленькая принцесса, - покачивал головой раббе Исаак.

Владимир с интересом слушал рассказ купца о делах в далекой Англии, о жизни королевской CCMJ.II, О треногах какой-то незнакомой девочки, и ему, конечно, было невдомек, что пройдет псего шесть лет, и Гита станет его нареченной: супругой, проживет с ним счастливо три-дцат1. три года н родит ему семерых сыновей.

Диое суток тревожное ожидание висело над королевским дворцом в Лондоне, а в ночь с субботы на воскресенье гонец, прискакавший из-под Гастингса принес страшную весть: англы разгромлены, король Гарольд убит вместе со своими братьями, Вильгельм Рыжебородый, не встречая сопротивления, идет на Лондон. А на другой день к городским степам подкатилась первая волна разбитого войска. Люди досказали остальное.

Гарольд и все англы сражались как настоящие рыцари, и был момент, когда казалось, что пурпурное королевское знамя с золотым драконом вот-вот разрежет на части рать нормандского герцога, но дальняя стрела поразила Гарольда, он упал с лошади, и франки с криком бросились вперед. Оли смяли королевских телохранителей, которые стояли до последнего около своего раненого короля, и добили его мечами, и тут же, подрубленное, упало пурпурное знамя.

Братья королевы Эльгиты так и не пришли к Гастингсу. Через несколько дней Вильгельму сдалась крепость Уинчестер, и в тот же день королевская семья выехала из Лондона. Бросив ненужных ей, чужих детей, Эльгита бежала к братьям в Нортумбрию. Старая королева Гита с тремя внуками и двумя внучками двинулась на запад в свои собственные владения. А на другой день Лондон открыл ворота победителю. 25 декабря Вильгельм Рыжебородый торжественно короновался как король Англии. Все эти дпи Исаак провел в Лондоне. При нем выехала из города королевская семья, при нем вступили в столицу Англии франки.

– Да, трудные, трудные были дни… Кругом шла война, торговля совсем была плохой, но потом установился покой, и мы снова вынесли свои меха на продажу. Франки также любили русских горностаев и соболей, как и англы.

– Ну вы, конечно, понимаете, новый король тоже ждал подарков. Ах, разорение это для нас, великое разорение, все требуют приношений, и за что? За то, что мы честно везем товар из одной страны в другую.

Всю зиму 1066/67 года купцы из Руси провели в Англии. А потом, едва сошел лед, уплыли в Данию.

Последпие вести из Англии они услыхали уже в датской столице от королевы Елизаветы Ярославны зимой 1068 года. Вильгельм по успокоился со взятием Лондона и гнал королевскую семью все дальше па запад. Сыновья Гарольда пытались еще собрать рассыпавшиеся дружины англов, но все было тщетно: слишком велик был перевес сил у противника. И, как нередко бывает в таких случаях, вчерашние вассалы отца, вчерашние его друзья униженно клялись в новой верности победителям и сохраняли свои земли, замки, зависимых крестьян. Человеческая честь, честность, человеческие отношения приносились в жертву корысти, тщеславию, властолюбию.

«Разнообразна, прихотлива и противоречива природа человеческая, - качал головой многоопытный купец. - Ведь человек делает просто выбор. Для одного хорошо - это, а для другого - то».

Владимир негодовал, он ненавидел этих жалких трусов и предателей, никогда бы сам он не поступил та!; же. Слезы навертывались ему на глаза при мыслях о страшных делах, творившихся в Англии. А потом он обращался к своим русским делам, вспоминая пожарище горевшего Минска, жаркую кровь Немиги, скрученного мрач-ноглазого Всеслава. Бросить все, уйти от этой мерзости, позора и страха в Печеры, как когда-то сделал это юный Вильгельм въезжал на коне через Восточные ворота города, а через западные Береговые семья Гарольда уходила к кораблям. Гита смотрела с борта судна, как на мостки, по которым она только что прошла с бабушкой, сестрой, братьями, вступили, держа в руках боевые топоры, мощные, уверенные франки.

Потом были скитания по Соммерсету, тайное убежище на одном из островов Бристольского канала. А далее семья распалась. Королева Гита с внучками направилась сначала во Фландрию, а оттуда ко двору датского короля Свена, который находился в войне с Вильгельмом; сыновья Гарольда отплыли в Ирландию, чтобы собрать там новые дружины и попытаться отвоевать отцовский престол.

А потом приходили в Киев новые купеческие караваны, посольства из разных стран, и каждый купец, каждый досол за столом у князей рассказывал о виденном в чужих краях - о жизни, верованиях, войнах, о далеких властелинах, и весь этот огромный, причудливо переплетающийся, ссорящийся, мирящийся, торгующий мир со всех сторон обступал Киев и русские земли, вторгался в жизнь руссов, и сами руссы, не ведая того, давали пищу для размышлений заезжим гостям и посольствам, и те несли во все концьт земли вести о Киеве, Чернигове, Пе-реяславле, их властелинах и их детях, о том, с кем были связаны русские князья, к кому благоволили они и к кому нет, и как жили они со своими соседями - ляхами, половцами, утрами, греками, болгарами, варягами и прочими народами.

Проведя зиму 1067/68 года в Киеве, братья Святослав и Всеволод готовились, как только подсохнут дороги, двинуться в свои пределы. На север в свой Ростов предполагал отправиться и Владимир Мономах. Но все спутал половецкий набег.

Как только степь стала твердой, половецкая конница устремилась на Русь. Это был большой поход: пришли в движение сразу несколько половецких колен, и ханов вовсе не пугало, что в Киеве до сих пор находились княжеские дружины. Они знали, что полки давпо распущены по домам, а дружины немногочисленны и вряд ли устоят против огромных конных до ловецких масс. К тому же половцы знали, что князья вывезли из полоцкой земли немалые богатства, и теперь стремились взять их.

Кажется, ттичто не предвещало этого выхода. Осенью 1067 года в половецкую степь ушло из Киева посольство переяславского князя Всеволода. Посылал князь своих людей к хану донецких половцев, чтобы сосватать за себя одну из его дочерей. В зиму 1068 года полочанка. уже была в Киеве. Ее крестил сам киевский митрополит, и скоро во Всеволодовом дворце появилась новая хо-. зяйка.

Владимир встретил мачеху равнодушно. Он понимал, что не может мужчина жить один, но по может князь и путаться без конца с наложницами и рабынями, снисходить до их елея, просьб, распрей. Половецкая же степь опасна, и нужно было постоянно чувствовать биение ее сердца. И половецкая княжна в Переяславле обещала долгий мир с донецким коленом половцев. Через нее можно было получать вести из степи, а в случае опасности и просить у ее отца помощи. Все это учитывал Всеволод, засылая сватов в степь.

Она вошла во Всеволодов дом, не зная ли слова по-русски, с черными как смоль волосами, зоркими темными глазами, быстрыми движениями, и служанки ее были такими же черноволосыми и быстротелыми. При крещении половчанку нарекли Анной.

Владимир, скорбя о матери, старался понять и то, чего хотел отец. Он был ласков с мачехой, внимателен к ней, несколько раз верхами показывал ей Киев. Явка же с младшей сестрой Марией заперлись в своей половине, не выходили к общему столу.

Особенно неистовствовала Янка. Она бросалась к отцу, к брату, плакала, требовала избавить ее от этого «половецкого чудища», вспоминала, сколько зла сделали половцы переяславской земле. С тех пор раскололась семья Всеволода. И хотя унял князь дочерей, но мира в доме больше не было. Янка объявила, что она никогда не смирится с позором, и уйдет в монастырь.

Когда же половцы прорывались сквозь русские заслоны и кинулись к реке Альте, Янка бегала по дому как полоумная и кричала: «Где ваш мир? Где ваши верные поганые? Вот уже топчут они Русскую землю!», Всеволод запер дочь в палате. На Киев наступали совсем иные, не донецкие половцы, мир нарушили донские колена, жившие между донскими степями и днепровским левоберезкьем. Хан Шарукан Старый вел половецкую конницу на Русь.

И сразу были забыты все мелкие дрязги и споры. Смертельная опасность нависла над всеми русскими землями. Сторожи рассказывали, что давно уже не было такого сильного и свирепого нашествия: городки и села сжигались дотла, людей убивали: брали в полон лишь самых сильных мужчин и красивых женщин для продажи на невольничьих рынках юга.

Князья наскоро собрали дружины, не дожидаясь подхода полков из Чернигова и Пореяславля. Лишь киевский тысяцкий Коснячко успел привести с собой ремесленников и смердов. Но чем-то недовольны были простые киевские люди, кричали на воеводу, что дал он им старое плохое оружие, разбитые щиты, что новое, наверное, продал на торгах, что люди его Коснячки берут с бедных и убогих большее резы и закабаляют за долги, а сам он боится вооружить многих воинов - уж не опасается ли, что нападут они на него самого или освободят из поруба князя Вссслава? Коснячко приказал тогда отхлестать крикунов батогами, и тут же воеводские люди пошли по дворам, собирая в поход войску на пропитание и хлеб, и мед,, и сыры. И хотя враг грозил Русской земле, неохотно расставались люди со своими припасами, а иные и вовсе гнали воеводских гонцов со дворов, кричали: «Ваши амбары ломятся от наших бед и лишений, берите себе еству оттуда». Многих тогда похватали люди Коснячки и заперли по погребам. Ярость и злоба повисли тогда над городом, но сила ломила силу.

Потом рати двинулись на юг. Владимир вновь ехал стремя в стремя с отцом. Дружины торопились на Альту, куда уже пробились половцы. Привалы были коротки, а переходы длинны и утомительны.

Через день впереди, у края неба, появилась бурая дымная пелена: горели окрестные деревни и леса, и дым пожарища простирался по всему полю, докуда хватал глаз.

К вечеру русские князья подошли к Альте и увидели, что вдалеке, па том берегу, мерцают бесчисленные костры половецкого стана.

В полночь, по разбивая шатра, прямо под открытым небом князья держали совет, что делать дальше. Изяс-лав, указывая на великую половецкую силу, предложил отойти назад, собрать людей со всей земли и лишь после этого ударить по врагу. Братья лишь усмехнулись. Великому князю хорошо говорить, не его владения топчет враг, не его смердов уводит в плен; видно, думает великий князь, что иссякнет сила половецкого удара и не докатится опа до киевских стен. Святослав настаивал изготовиться и наутро начать бой. Наиболее решительно был настроен Всеволод. Владимир никогда не видел, чтобы его отец, всегда спокойный и рассудительный, находился в таком волнении. Он весь как бы подтянулся, голос его е-веиел, глаз с прищуром окидывал сидевших кгсязей.

– Надо ударить тогда, когда поганые ждут нас меньше всего. Ясно, что у нас недостанет сил, чтобы сокрушить их завтра, наверное, недостанет их, чтобы сокрушить их и сегодпя. Но ночь и внезапность скрадывают число. Надо развести костры, обмануть врага и тут же начать переправу. Сейчас Альта почти пересохла, и можно спокойно перейти ее вброд.

Владимир слушал отца, и ему казалось, что предлагает он единственно разумное дело. А там как бог подаст.

В ночь же руссы ударили по половецкому стану и вначале добились успеха, потеснили врага, захватили первые его кибитки и даже поволокли в свой лагерь пленных, но все глубже и глубже погружались руссы в пылающую кострами степь, и оказалось, что не было ни конца ии краю ни этим кострам, ни этим шатрам, ни кибиткам, а из степи прямо на них с визгом выплескивались все новые и новые конные половецкие волны, заливая малочисленные дружины руссов. Шла яростная ночная схватка, и враг стал одолевать. Князья видели, что если сейчас, еще до восхода солнца, не повернуть назад, то на заре половцы вырежут всех до конца, и русские дружины повернули обратно. Половцы их не преследовали и дали исчезнуть в непроглядной ночной мгле. Но наутро, едва взошло солнце и окрасило степь в нежно-розовый цвет, воины заметили, как вдали будто кипит край поля, - это половецкая конница шла вослед княжеским дружинам. И руссы рассыпались в стороны. Святослав с сыновьями повел свою дружину на север, намереваясь отсидеться в Черпигове. Изяслав со своим сыном Свято-полком, воеводами Коспячко и Тукой уходил к Киеву. Вместе с ним скакали Всеволод и Владимир Моиомах. Пути в Переяславль были переняты врагом. Владимир впервые испытал это, так пугавшее его впоследствии чувство страха. Дружина разбита, и нет теперь никого между этой грозно клубившейся на горизонте степью и им самим. Еще мгновение - и эти клубы охватят и малое

число оставшихся дружинников, и отца, и его самого, засвистит над головой половецкий аркан, и прощай, жизнь: плен, рабство, позор, в лучшем случае выкуп и потом на всю жизнь несмываемое пятно половецкого отпущенника… И он пришпоривал и пришпоривал коня, погружаясь в мрачные мысли.

Киев встретил князей пасторожеш-го. На горе горожане собирались кучками, горячо обсуждали беды, навалившиеся на Русскую землю. Подол гудел. Там шло нескончаемое вече. Люди кричали, что князья их предали, что Коснячко нарочно не дал им оружия, что лучше бы во главе войска стоял храбрый витязь Всеслав. Все чаще и; чаще среди крикунов угадывались выходцы из Полоцка. Изяслав, Всеволод и Владимир все вместе закрылись в старом Ярославовом дворце, дружинники плотно охраняли к ному все подступы. А ярость народная нарастала. Среди толпы появился иечерский монах, который указывал перстом на небо: «Наводит ведь бог в гневе своем иноплеменников на землю, и, только пережив это горе, жители ее вспоминают о боге; на междоусобную же войну соблазняет людей дьявол».

Смутясь, слушал люд речи монаха, а оп все подымал и подымал перст и рек про распутство, неверие и лживость людскую, про братоубийственную вражду князей, про их клятвопреступление и заточение полоцкого князя Всеслава. Колыхалась толпа, и уже раздавались в ней голоса, что не дал Коснячко людям оружие, потому что боится их, что надо освободить невинных людей, посаженных воеводой в погреба.

Потом все побежали на вече. Било уже звенело на весь Подол, созывая людей на торговище. Оттуда парод бежал на гору, многие подступали к воеводскому двору, кричали, что половецкие сторожи уже видны со стен Киева, не сегодня завтра поганые приступят к городу, и людям падобно раздать оружие из княжеских и воеводских кладовых.

Воеводские дружинники разгоняли народ, но люди вновь и вновь собирались толпами, гудели, выплескивали накопившиеся обиды.

Владимир вместе с отцом уже несколько дней назад оставили свой двор и вместе с мачехой, Яикой, ближними дружинниками перебрались в старый Ярославов дворец. Его охрану усилили. Денно и нощно караулили воины все подходы к княжеским палатам. Владимир смотрел через узкие оконца верхних сеней, как бурлили толпы на каевских улицах, слушал, о чем кричали все эти смерды и ремесленники, закупы и уноты ', и поднималась в нем ненависть к этим людям, хотевшим изменить раз установленный богом порядок, и в душу его входил страх при виде их слепой ярости. Все, что накапливалось в народе годами, выплеснулось наружу в эти сентябрьские дни 1068 года.

– За все плати, все отдавай! - вопил народ. - Блати дани и виры, плати ветто за невесту, плати десятину церкви. PI даже после смерти пет нам покоя, отбирают наши пожитки сильные люди, если нет у пас прямых наследников. Наши земли, принадлежащие верви2, давно уже стали лакомыми кусками для князей и бояр! Им не нужны пустые, дикие земли, а подавай вервные угодья, пастбища, ухоженные земли с деревнями и селами! И приходят с мечами и отбирают земли, называют их своими, и примучивают нас, и закабаляют нас долгами! Там, где не берет сила, отнимают наши пашни за долги, гпут нас большими резами! И бредем мы, убогие, от села к селу, кормясь работой, попадаем в закупы, рядовичи, становимся холопами. И уже не свободные мы люди, а рабы, и господа наши что хотят, то и делают с нами! Карают нас побоями и штрафами, обращают в полное холопство за бегство от хозяина, княжеские и боярские тиуны и ра~ тайные старосты для нас подлинные бичи господни!

Потом прибежали княжеские люди с Подола, рассказали, что только что там, внизу, холопы растерзали новгородского епископа Стефана, который пытался унять их, и теперь весь Подол двинулся на Гору, к святой Софии.

А гул, идущий снизу, все нарастал, и вот уже новые людские толпы прорываются через Подольские ворота и бегут мимо Ярославова дворца, через Софийские ворота во Владимиров город, ко двору ненавистного Косиячко, а с другой стороны, от слобод кожемяков и гончаров, такие же толпы растекаются по улицам старого города.

Никогда позднее Владимир не забывал этого страшного вида разбушевавшейся теперь толпы, ее грозную, всеподавляющую силу. Он видел, как Киев становился игрушкой черни, и в эти мгновения пи власть, ни деньги^ ни сила ие были в состоянии одолеть этих людей.

Двор тысяцкого был окружен. Мрачно смотрели на людей безлюдные дубовые стены, накрепко запертые ворота.

«На вече воеводу!» - завопила толпа, и люди пошли на приступ. Враз были разбиты в щепы топорами тяжелые ворота, и толпа ворвалась в Коснячков двор. В палатах, на переходах, в сенях стояли испуганные воеводские люди, но самого тысяцкого в хоромах не было. Яри первых вестях о возмущении Подола он с сыном о двух конях ускакал из Киева в Чернигов.

Люди пошли по палатам. В несколько мгновений Кос-иячков двор был разграблен. Тащили посуду, ковры, всякое рухло, еству из погребов и медуш, разъяренные Кос-нячковы холопы разбили даже изразцы, которыми были выложены стены гридницы.

Оттуда толпа двинулась ко двору Брячислава, где сидели в погребах люди, брошенные туда тысяцким еще перед уходом на Альту. Другие побежали к Ярославову дворцу, где укрылись князья, Владимир видел, как возбужденные люди окружили Ярославов дворец и потребовали, чтобы к ним вышел великий князь Изяслав.

Великий князь заперся в сенях с дружиной и находился в мучительных колебаниях. Боярин Тука советовал ему: «Видишь, князь, взвыли люди, пошли-ка дружинников постеречь Веесдава, как бы: не было худа». И тут же на великокняжеский двор ворвалась другая толпа, ведомая освобожденными из погребов узниками.

Княжеский двор превратился в кипящий котел. Люди кричали все враз, размахивали руками, и поначалу казалось, что криком дело и кончится, но среди этого шума и неразберихи все ощутимее звучала какая-то нервная струна, стягивающая людей воедино, превращающая их в грозную силу.

Изяслав продолжал колебаться. Всеволод стоял рядом с ним и с беспокойством смотрел на гудящую толпу. Владимир и его двоюродные братья - Изяславичи - Мстислав п Святополк стояли у другого оконца.

Владимир всматривался в эти горящие гневом глаза, всклокоченные волосы, жилистые, темные от работы руки людей, в их холщовые рубахи п порты, и, виденные сотпи, а может быть, и тысячи раз, сегодня они вставали церед ним в новом свете - ие робкими просителями, ие униженными торговцами своих изделий, по покорными холопами, а подлинными хозяевами этого мира, этого города, этой площади и всего сущего. И сегодня, в свои пе-иолыые пятнадцать лет, он раз и навсегда попял: там, на площади, - враги, враги лютые и беспощадные, готовые в дни мятежа извести весь Рюриков корень с боярами и дружинниками, с церковниками и богатыми купцами.

Дружинники подступали к великому князю: «Видишь, князь, се зло есть, пошли нас к Всеславу, еще есть время, мы подзовем его лестью к оконцу, пронзим мечами. Не^ будет тогда у людей за кого стоять, покричат и разойдутся». И снова колебался князь. Нет. Убить брата - это было выше его сил. Святослав, наверное, ие моргнув глазом, переступил бы эту грань.

А толпа уже отхлыпула от княжеского дворца и бросилась к порубу, где томился Всеслав. И вот уже взломаны двери, и Всеслав, чародей, такой же мрачный, как всегда, ллывет на людских руках к великокняжескому дворцу, а рядом с шш (откуда они взялись здесь?) поло-чане, его близкие дружинники, мстители.

Изяслав метнулся от окопца, на ходу крикнул Всеволоду: «На коней, брат!», бросился вниз. За ним бежали его сыновья, следом Всеволод и Владимир Мономах.

Когда толпа ворвалась в великокняжеский дворец, там оставались лишь женщины. Князья скакали к Михайловским воротам, потом, минуя Софию, по окраинным улицам Ярославова города к Л адским воротам, а оттуда в Берестов.

В Берестове беглецы немного успокоились: здесь их ждали свои люди, здесь они запаслись ествой, питьем. Изяслав с сыновьями уходил отсюда на запад, во владения своего родственника, польского короля Болеслава II, а Всеволод и Владимир, огибая Киев, поскакали на северо-восток. Всеволод хотел найти убежище в землях Святослава, куда еще ие дошли половцы, а Владимир уходил в свои северные леса, к Ростову.

На лесной дороге отец с сыном обнялись. «Свидимся ли?» - только и сказал Всеволод и пришпорил коня.

И снова северные леса со всех сторон обступили небольшую дружину Мономаха, сомкнули над ним свои зеленые своды. И снова хмурые вятичи выходили из этих лесов к размытой октябрьскими дождями дороге и молча смотрели на всадников. Порой они ие были такими уж молчаливыми - стояли иод высокими мрачными елями и выкрикивали свои языческие богохульные слова, грозили князю высоко поднятыми палицами, и тогда в чистой дождевой воде луж отражались их искаженные злобой лица, их грозящие дубины.

Ставка Гордятич хватался за меч, но Мономах успокаивал его: что-то неладное творилось на Руси в эти дни -ив Киеве, и в далеких вятичских лесах. И молодой князь это чувствовал. Для себя он решил еще там, в Киеве, когда увидел эти разъяренные лица холопов, ремесленников, что лучше не доводить людей до крайпос-ти, пе вызывать их на яростный взрыв и жестокость.

п теперь он спокойно поднимал руку вверх, приветствуя вятичей, словно не замечая их возбуждения и ненависти.

И еще раз он смирил себя, когда в лесу близ вятичской деревни увидел, как волхв совершал над усопшим свою бесовскую тризну, а потом сородичи умершего на глазах князя и его дружины предали по древнему языческому обычаю тело огню. Надо было наказать богохульников, противников Христовой веры, надо было высечь волхва за бесовство, но князь сдержался и здесь: до Ростова еще далеко, а здесь, в этих лесах, молва разносится: быстро, и неизвестно, как ему и его людям могло бы обернуться это нарушение здешних обычаев.

К исходу октября Мономах был уже в Ростове. Закрылись за всадниками тяжелые дубовые ворота крспост-.', пой стены, и лишь с этого мгновения и сам кпязь и его дружина почувствовали себя в безопасности. Потекло обыденное время.

Молодой князь, как и подобало владетелю пусть небольшого, но собственного стола, запимался хозяйством - расширял княжескую пашпю, затевал постройку повых амбаров, медуш, следил за исправным поступлением от смердов, разных зависимых людей хлеба и мяса, яиц и ягод, прочих съестных припасов, посылал своих вирников за данью в окрестные села и деревни, но наказывал им ие задирать народ, не вызывать его на свару. А прочее время судил провинившихся, отстаивал молебны в местном деревянном храме, охотился. И все же. мысли вес чаще и чаще возвращались к Киеву и большим общерусским делам. Мономах уже вкусил от плода междукняжеской игры. Тогда многое ему казалось в этой игре противным разуму и сердцу человека, а теперь, по прошествии времени, он вдруг почувствовал, что меся-'. цы, проведенные им в походах по полоцкой земле, в ера-. жениях и переговорах с Всеславом, среди сумасшедших ^ интриг Святослава и хитросплетений киевского общения, оставили глубокий след в его душе, нему словно не хватало чего-то. В зимние дни он порой задумчиво бродил по своим деревянным хоромам. От отделанных изразцами печей шел теплый дух, сквозь затянутые ледком оконца бил ослепительный солнечпый свет, он смотрел в них и видел все ту же картину: бурую крепостную стопу, за ней - снежное поле, и дальше черную кромку пепроходимого леса. А дальше, дальше… шли дороги на Смоленск, ' Полоцк, Киев, Чернигов, па его милый Переяславль…

И неизвестно, что происходит сейчас в русских землях, за кем стоят княжеские столы, где обретается отец.

В ноябре в Ростов пришел гонец из Чернигова. Всеволод посылал весть. Весь вечер просидел Владимир с гонцом, выпытывая у него все новые и новые вести о делах в русских землях, и мало утешительного узнал он.

В Киеве народ объявил князем Всеслава и па руках отнес его к княжескому крыльцу. Киевская голь со смехом и радостью тащила с княжеского двора золотые и серебряные сосуды, дорогие ткани, куньи и бельи меха, бесчисленное множество денежной казны, опустошила княжеские амбары и медуши. Всю ночь пил п гулял на радостях простой киевский люд. Теперь в старых Яросдаво-кых палатах хозяйничают полоцкие люди, враги Киева.

Изяслав вместе с сыновьями Мстиславом и Святолод-ком ушел к польскому королю Болеславу. Всеволод Яро-славич укрылся у своего брата Святослава в Чернигове.

Чуть было не погибла в те дни Русь от половцев. Ша-рукаи Старый, узнай о смятении в Киеве и бесчестье князей, совсем осмелел, и его сторожи появились около самого Чернигова. Новая битва с половцами произошла на реке Снови. Навстречу ^-тысячному войску Шарука-на Святослав вывел в иоле черниговскую рать, которая насчитывала всего 3 тысячи человек, но руссы дрались отчаянно, их копьеносцы отразили натиск половецкой конницы, а княжеская дружина довершила разгром остального половецкого войска. Передал гонец и слово, с которым обратился Святослав к своим воинам перед боем: «Потягием, уже нам ие лзе камо ся дети». Видимо, тяжко стало Чернигову, если этот хитрец и безразличный ко всему, кроме собственной славы, человек вышел на смертный бой. Половцы бежали в свои пределы через реку Сновь, многие из них потонули в ее осенних водах, иных черниговцы побили и подлепили.

Как завороженный слушал Владимир речь гонца. Нет, недаром, видимо, прошел он походами и боями эти два года. В нем загоралось желание вновь взять в руки меч, сесть на коня под воинским стягом. On уже не помнил пи крови, ни стонов, но остался в его душе восторг при виде бегущего противника, восторг победы.

Шла зима, и не было больше вестей из Чернигова. Лишь заезжие купцы рассказывали, что уже несколько месяцев княжит в Киеве Всеслав, рядит и судит справедливо, и считают люди, что освобождение Всеслава и его вокняжение - это дело честного креста: те, кто преступил крестное целование, понесли тяжкое наказание от бога, лишились земель своих и потерпели многое от поганых. Всеслав же верил в крест, а потому бог и освободил его из поруба и сделал киевским князем.

В середине мая 1069 года в Ростов прискакал гонец из Киева от великого князя Изяслава. Он снова княжил в своем стольном городе и приглашал ростово-суздальско-го князя на совет. От гоица Мономах узнал о том, что произошло в Киеве весной этого же года.

Изяслав, пробыв несколько месяцев в Польше, вывел оттуда против киевлян войско во главе с польским королем Болеславом. Всеслав с киевской ратыо вышел ему навстречу к Белгороду, но ночью, не дожидаясь битвы, бросил киевлян и бежал в свой Полоцк. Говорили, что почуял вещий князь пеладпое, заподозрил киевлян в неверности, побоялся, что т? решающий час отложится от пего киевская рать и перейдет иа сторону Изяслава.

Оставшись без предводителя, киевляне повернули обратно и учинили совет. В тот же день в Чернигов к Святославу и Всеволоду поспешили киевские гонцы. Оии просили князей послать своих людей к Изяславу, известить ого, что Киев добром откроет ворота великому князю и повинится перед ним, уговорить Изяслава ие водить большого войска, а паче всего ляхов, па город и прийти с малой дружиной и не разорять Киева, помнить, что то город отца его. Если же Изяслав не внемлет просьбе, то горожане грозили сжечь Киев и уйти в Греческую землю.

Кпязья-братья обещали киевлянам послать гонцов к Изяславу, заступиться за них. Л если придет он к Киеву с большим войском, то обещали же двинуться на него войной и отстоять отцов город.

С тех пор расположил к себе сердца киевлян Святослав.

Черниговские послы передали Изяславу речи братьев, великий князь обещал внять просьбе. Ои и впрямь отпустил большую часть ляхов домой и пошел на Киев вместе с Болеславом и малой дружиной. А впереди войска выслал своего сына Мстислава. Но пока подошел отец с ляхами, Мстислав учипил в городе жесточайший суди расправу. Всех киевлян из числа бедноты, чади, которые высекли Всеслава из поруба, Мстислав предал смерти без всякого дозиаиья. Вместе с этой чадыо погибли и невинные. Люди Мстислава учинили сыск и пошли по домам, собирая расхищенное великокняжеское добро. И взвыли

киевляне, и пошли на поклон к въезжающему в свой стольный город Изяславу.

Оп сел на своем исконном столе, распустил ляхов но округе на покорм, перевел торг с Подола на гору, под свое княжеское око и послал войско против Всеслава. Полоцк был взят, и Мстислаь Изяславнч сел там князем, а Всеслав сбежал к корелам, которые вздавна тянули к Полоцку, и стал там собирать повое войско.

Но прежде чем поутихла Русь, много еще бед пришлось вынести ей. Ляхи начали насильничать над жителями киевской земля, и люди стали их тайно избивать, а вскоре Болеслав с остатками своего отряда ушел на ро-дипу.

И вновь кпязья принялись за дележ Ярославова наследия. Полоцк был отнят у Брячкславича и перешел к старшему сыну киевского князя. Тем самым опустел новгородский стол; пустым издавна стоял и Смолепск, и Яро-славичи, прискакав в Киев, требовали от Изяслава этих почетных русских городов. Вот тогда-то и направился гонец в далекий Ростов за Владимиром Мономахом. Он передал великокняжеский наказ ростовскому князю явиться в Киев для совета. Для какого? Этого гонец ие знал. Но, кроме этого, оп отдал Владимиру тайную грамоту от отца. Всеволод извещал, чтобы готовился Владимир к смоленскому столу и расставался с Ростовом уже надолго, если не навсегда.

Смоленск! Семнадцатилетний Мономах не мог об этом и мечтать. Оп, младший среди всех двоюродных братьев, получит Смоленск, эту сильную крепость на Днепре, в обход Святославичей. Видно, не сошлись в выборе Изяслав и Святослав, и Всеволод сумел предложить им имя Владимира. Тот был далеко, не встревал в княжеские дрязги, был молчалив на людях, вежлив, наблюдателей, никому не успел сделать зла, не подавал и особых надежд… Так, не то князь, не то отрок. На нем и сошлись запалившиеся в споре старшие Ярославичи. Но Святослав выторговал себе Новгород, и туда отправился княжить его старший сын Глеб.

Близкие люди Мономаха с удивлением смотрели, как поспешно, но основательно собирался князь в дорогу. На вопросы он отвечал, что поездка может быть долгой, а цели вызова в Киев вовсе не ясны. Близкие бояре и дружинники больше вопросов не задавали, но собирались в дорогу так же, как князь, - быстро и обстоятельно. г; "Перед отъездом Владимир обошел небольшой тихий

деревянный Ростов. Здесь началось его первое княжение,

отсюда он ушел в свои первый поход, сюда же вернулся после битв и народного смятения. Здесь отсиделся в тиши, вдали два спокойных года. И пока он сидел, в Ростове, имя его продолжало звучать на Руси. И пусть негромок был этот звук, по он уже пробивался среди прочих княжеских имен, и Мономах понял, что вовсе не обязательно совершать подвиги и выигрывать битвы, шуметь на всю Русь. Уже ушел в небытие громкоголосый князь Ростислав, на грани гибели стоит лихой Бсеслав, а из ростовских лесов к смоленскому столу выносит его - юного князя с негромким голосом, спокойным взглядом синих глаз.

Он еще не двинулся в путь, еще трогал руками на прощание бурые замшелые стены Ростовского кремля, а одна мысль не давала ему покоя: за кем останутся Ростов и Суздаль - весь этот край лесов, бортных ухоже-ов, тихих прозрачных рек, глубоких озер, хмурых, но надежных в бою вятичей?

Он выехал налегке, наскоро, с небольшой дружиной. Возы с добром, разной утварью потянулись следом. За.время, что провел Владимир в Ростове, он оброс собственным хозяйством, и теперь слуги везли в Киев благоприобретенное им и взятое с бою во время походов.

Иод Киевом Владимира встретили люди Всеволода и передали ему последние вести: вновь появился Всеслав и обрушился к а Новгород, но только что появившийся там Глеб Святославич разбил полоцкого князя. Мстислав внезапно умер в Полоцке, и севший, на его место Святодолк Изяславич не смог отстоять город от упорного Всеслава, и лишь новая рать третьего Изяславича - Яроиолка вновь выбила Всеслава из Полоцка.

…Трое.князей сидели в гриднице - еще не старые, но прожившие жизнь люди, поседелые, с усталыми глазами, а рядом с ними сидел юный, тонкий, с пушком на подбородке семнадцатилетний Мономах. Изяслав был, как всегда в торжественные минуты, возбужден, даже радостен. Святослав внимательно смотрел на племянника; его заботило сейчас лишь одно - с подобающим ли почтением относится к нему Мономах; Всеволод, как всегда, был тих и спокоен.

– Кпязь, - возвысил голос Изяслав, - настала тебе пора расстаться с ростовским столом, пора идти княжить в Смоленск. Долгие годы город стоит без князя. Решено отдать его тебе в стол, блюди его, управляй и суди

по разуму. Ты хоть и молод, но показал себя спокойным и твердым властелином.

Владимир слушал слова Изяслава и понимал, что все они пустые: что великий князь просто не говорит о том, что давно шла драка за Смоленск между Ярослави-чами, что никто из них не смог перетянуть город на свою сторону, без конца покушался на Смоленск и князь Всеслав. И теперь отдают его Владимиру, потому что тяжкие времена наступили для Изяслава - против него стоят братья Святослав и Всеволод, и Изяслав, уступая им, попытался вбить между братьями клип, отдав Смоленск Владимиру.

Но все эти мысли лишь промелькнули в голове Мономаха. Он с достоинством поблагодарил старших князей за их выбор, за доверие, но спросил: а за кем же останется ростово-суздальский стол? И Изяслав, прикрыв глаза, без заминки, видпо, все уже было между братьями оговорено заранее, сказал, что, как было испокон века, ро-стово-суздальская отчина будет тянуть к Переяславлю. Это означало, что в ходе всех распрей, смятений и ссор в наибольшей прибыли остался третий Ярослав ич - спокойный и рассудительный Всеволод.

Несколько дней оставался в Киеве Мономах и увидел, что по-прежнему неспокойно в городе. Люди собирались кучками, о чем-то горячо спорили.

Изяслав бегал по гриднице, кричал на братьев, что они подстрекают против него народ и хотят его изгнания и погибели. Святослав зло отвечал ему, перечисляя все прегрешения и благоглупости, совершенные Изяславом, Всеволод по обычаю молчаливо слушал перепалку братьев. А вечером он сообщил Владимиру, что выпросил у Изяслава Выдубечский холм в том месте, что приглянулось ему прежде, и решил построить там загородный дворец, а пока же заложить храм святого угодника Михаила и монастырь вокруг храма: тихо и спокойно внедрялся переяславский кпязь в жизнь Киева, создавая в трех верстах от Печорского монастыря свою собственную обитель. Через несколько дней произошла закладка храма.

На следующее утро, но растфыв прибывших из Ростова возов, Владимир направился в Смоленск.

1070 год приближался к концу. Но не все беды, отпущенные на его долю, прошли по Русской земле. Уже тта пути в Смоленск Владимир и его дружинники вновь столкнулись с небывалым возбуждением лесных и приречных людей. Как и в Киеве на улицах и площадях, так и здесь, в своих селах и деревнях, на берегу реи, на лесных полянах, они собирались толпами, слушали громкие слова волхвов, грозили проезжавшему князю.

В Смоленск прибыли под вечер. Крепость и княжеский дворец были в запустении, но дома стояли исправные, свежего дерева, и город был многолюден и приволен, и большой деревяпный храм Успения сиял своими недавно позолоченными крестами.

«Буду жив - отстрою каменный храм», - подумал Мономах, и тут же над городом поплыл колокольный звон, возвещающий горожанам о прибытии в Смоленск нового властелина.

А уже на следующий день Владимир столкнулся с первыми заботами. Неспроста шумели смерды по прибрежным селам и лесным деревням, неспроста внимали они лохматым, одетым в звериные шкуры волхвам. Порядок, сломавшийся в Русской земле еще в 1068 году, так и не налаживался. Напротив, по всем весям и градам волновался народ. Отзвуки этого смятения потрясали и Смоленскую землю. С разных погостов1 шли вести об отказах _смердов платить дани и виры, об избиении богатых людей, имевших много жита и другой ествы. Владимир негодовал. Кто дозволил холопам менять столетиями сложившийся и освященный богом и церковью порядок? Кто дал им право захватывать имения, им не принадлежавшие? Так сложилось, что наиболее даровитые, достойные, трудолюбивые оказались у власти, стали владельцами земель и угодий, дворцов и богатых домов. И теперь князьям и боярам - княжеское и боярское, а смердам - смердье, а противникам установленных порядков, ленивцам, посягающим на чужое добро, - всемерное наказание. Но своим еще юным сердцем, пытливым умом Владимир понимал, что порядок, данный богом людям, нуждался в добром и разумном поддержании - где силой, а где и лаской и нельзя доводить людей до неистовства, как это сделали своими вздорными делами Изяслав и его воеводы в 1008 году. Поэтому с первых дней княжения в Смоленской земле он постарался сохранить этот порядок всеми епла-ми, как он понимал это. В одни волости ов направил дружинников со строгим наказом взыскать с непослушных холопов, в других волостях наказывал сулить людей по справедливости, и если насильничали богатые люди над бедными и убогими, то уняли бы их; в третьи послал

хлеб, чтобы спасти людей, обобранных богатеями, от голодной смерти.

А вокруг Смоленска бушевал пожар народного смятения. Возмутились смерды во владениях Святослава, на далеком Белоозере, оттуда смятение перекинулось в Рос-тово-Суздальскую землю, в те леса, которые не раз проезжал Владимир. До Смоленска дошли вести, что появились в Ростовской земле два волхва из Ярославля, и шли они от селения к селению, обличая тех, кто держал обилье, - указывали они на лучших, богатых, жен. Одна жато держала, другая - мед, третья - рыбу, четвертая- скору1. И голод стоял в те дни во всем северном крае. Волхвы же вели за собой людей, и люди тащили к ним богатых женщин, и волхвы взрезали им кожу за плечами и вынимали оттуда и жито, и мед, и рыбу, и ужасались люди и бежали к житницам, амбарам и медушам этих женщин и вскрывали их, и насыщались сами и насыщали своих близких. По всей Волге и Шексне, до самого Бело-озера прошли волхвы и вели за собой триста человек.

Владимир, слушая рассказ о страшных делах, творимых в ростовско-суздааьской земле и на Велоозере, вспоминал мрачных лесных жителей и бесноватых волхвов. Нет, что-то не так без пего сделал там, в ростовских лесах, его наместник, если допустил до такого кровопролития, братоубийств, свар, зависти, клеветы…

Ктце один волхв, прельщающий народ, объявился в Киеве. Он вещал, что на пятое лето Днепр потечет вспять и земли переступят с места на место: Греческая земля встанет на место Русской, а Русская на место Греческой. Многие смеялись, но многие и слушали его и смущались душою. И лишь когда княжеские люди бросились на поиски кудесника, он исчез ночью и сгинул без вести.

Но тревоги не исчезли. Некие разбойники вышли из лесов и напали на Печерскую обитель. Они хотели снести монастырь прочь, разогнать святое стадо, захватить все монастырское имение. Были разбойники из смердов, чьи земли прибрал к рукам монастырь. С большим трудом монахам удалось спасти свое достояние.

Тревожные вести шли из-за рубеяса. Ляхи напали на вдадимдро-волынские земли. Турки теснили со всех сторон войска византийского императора, подбираясь к великому городу Константинополю, откуда уже было рукой подать до русских земель. 19 августа 1071 года Роман IV Диоген проиграл туркам битву при Манцикерте, был захвачен в плен и как раб с кольцами в ушах брошей в прах перед сулгапом; тот хлестанул его плетью поперек спины и пнул носком сафьянового, отделанного жемчугами сапога. Руссы дрались рядом с греками, бежали с поля боя вместе с ними и донесли грозную и тревожную весть до Киева, Чернигова, Переяславля, Смоленска и иных земель. В Переделав.не горько рыдал митрополит Георгий, урожденный грек, живший целыми месяцами не в Киеве,! где косо смотрели на него, с одной стороны, стороппики. латинской веры, окружавшие Мзяслава, с другой - ревнители русского православия, приверженцы Антония и Феодосия, а под крылом любившего греков Всеволода. Лишь он, тесно связанный через бывшую жену с византийским двором, поддерживал тесный союз с Константинополем. Турецкий удар по Византии больно отозвался в сердце Мономаха, привыкшего чтить родину своей милой матери и гордиться своим византийским родством. В:»ти же месяцы норманны апулейского герцога Роберта Гюис-кара - пожирателя чужих земель, как его называли на Западе, захватили византийские владения в Южной Италии.

Пользуясь ослаблением великой империи, возмутились против греков болгары. Восстала Северо-Западная Болгария, затем мятеж перекинулся в Подунавье.

был отец, когда ои перетянул Смоленск под свою руку и посадил там Владимира. Вольно и независимо раскинулся город на берегу Днепра. Отсюда, с высокой деревянной стены, казалось, видно в слышно было все, что совершалось на Руси и в окрестных странах. Вдоль днепровского пути шли торговые караваны с севера в Киев и из Киева в Новгород и далее к варягам, мимо Смолепска скакали гонцы от Святослава к Глебу и Новгород и обратно. И каждый купец, каждый гонец становился желанным гостем в хоромах Мономаха. Его щедро поили и кормили, предоставляли ему домы для отдыха, давали ладыо или коня, если он в них нуждался. И за время, проведенное гостем в Смоленске, князь узнавал многое из того, что совершалось в тогдашнем мире. Там же он получил лести о том, что в Переяславде родился в 1070 году его сводный брат Ростислав, а затем с промежутком в год сестры Евпраксия и Екатерина. Новая

семья Всеволода разрасталась. Княгиня Л пи. а пускала в Русской земле глубокие корни. Постоянными нитями был

связан Смоленск с Новгородом, Полоцком, Ростовом, Киевом, Черниговом, Переяславлем и другими русскими городами.

И когда на исходе 1071 года великий князь снова позвал Владимира в Киев, тот знал, что речь пойдет либо об утишении мятежей на Руси, либо отправят его с ратью на юг, на Волынь, против лнхов, либо ввяжется киевский князь в балканские дела - слишком уж близко от русских земель пришли в смятение греческие владения.

А в Киеве готовилось большое общерусское торжество. Хитроумные монахи Печерского монастыря подсказали Ярославичам мысль о провозглашении Бориса и Глеба, убиенных Святополком Окаянным, первыми русскими святыми. И действительно, у всех народов, исповедовавших православную веру, были свои святые, которым люди истово молились и которые совершали великие чудеса во славу церкви Христовой. Лишь Русь стояла и молилась без своих святых, и это принижало русскую православную веру и киевскую митрополию перед другими церквами. Напрасно противился митрополит-грек этому, как он говорил, святотатству, напрасно он твердил, что ничем МОЩИ Бориса и Глеба ие показали своей чудодейственной силы, и указывал, что it православном мире есть много истинных святых. - и Николай-чудотворец, и Дмитрий Оолуцский, и праведные Кирилл и Мефодий, не говоря уже о первосвятителях, апостолах. Феодосии же стоял на своем: Борис и Глеб - великие страстотерпцы, погибшие во имя правого дела, единства Руси, и они давно уже признаны святыми самим богом и- людям надо просто выполнить волю божью.

Феодосии надеялся, что торжества по освящению мо-тцей Бориса и Глеба всколыхнут всю Русь, примирит бедных с богатыми, объединят князей, укрепят православную веру и возвысят Печерский монастырь.

Напуганные народным смятением Ярославичи согласились с Феодосией. У каждого из них была надежда использовать устанавливающиеся мир и согласие в своик тайных делах борьбы против братьзв. Изяслав хотел торжествами укрепить свой стол, Святослав вновь в эти дни надеялся встретиться со своими сторонниками в Киеве, в Печерском монастыре, выказать себя ревнителем православия - не то что продавшийся латинянам Изяслав. Всеволод, используя недовольство киевского митрополита, старался заручиться поддержкой митрополии для продвижения своих дел и дел своего первенца Владимира. Русь стояла иа краю новых потрясений, новых междукняжеских распрей, и торжества в Киеве нризвапы были прикрыть их, обмануть людей видимым миром. Всеволод успел сказать Владимиру, что истинный смысл княжеского съезда - утвердить новую «Правду русскую», над составлением которой сидят сейчас бояре и воеводы трех Ярославичей.

Ранним утром 2 мая 1072 года от старенькой деревянной церкви в Киеве, где лежали мощи Бориса и Глеба, в сторону Вышгорода с его новым каменным храмом направилось торжественное шествие. Сюда собрался весь княжеский, боярский, дружинный и духовный мир Руси. Здесь были все трое Ярославичей, их сыновья - Изяславичи - Святополк и Ярополк; Святославичи - Глеб, Давыд, Олег, Роман, Ярослав; Всеволодовичи - Владимир Мономах и двухлетний Ростислав, которого вынес к пароду на руках его пестун. Здесь же был и Всеслав, недавно примирившийся с Изяславом и снова занявший свой Полоцк, прочие князья помельче, их бояре и дружинники. С недовольным лицом шествовал киевский митрополит Георгий, так и не признавший святости Бориса и Глеба, другие святители - переяславский епископ Петр, Феодосии Печерский, Софроний - игумен Всеволодова Михайловского па Выдубочах монастыря, прочие игумены и мопахи. Впереди шли черноризцы с зажженными свечами, за ними дьяконы с кадилами и пресвитеры, епископы и митрополит в новых богатых ризах, в митрах, сияющих драгоценными каменьями; следом за ними троо Ярославичей вместе с младшей дружиной тянули иа санях раку Бориса, а за НИМИ ШЛИ несметные толпы людей. Вся дорога была расцвечена дорогими парчовыми одеждами, яркими убрусами, плыли в воздухе княжеские стяги с ликами Христа и Георгия Победоносца. Пахло ладаном, свечным теплом.

Князья внесли раку с мощами в храм и открыли ее.

Владимир видел, как колебался митрополит Георгий, как неуверен был его взгляд и как потом, видно, решился он не противиться всеобщему воодушевлению, не вызывать к себе народную неприязнь; напротив, решил разом создать себе доброе имя ревнителя русского православия, рухнул ниц, распростер руки по каменным плитам.

Затем шествие вернулось в Киев; князья вынесли каменную раку Глеба, уложили ее в погребальные сани и проволокли их вместе с дружинниками за веревки до Вышгорода. Отпев литургию, братья с другими князьями и боярами, весь высший клир собрались на обед в старом Ярославовом дворце. Теперь все это, не как прежде, было для Владимира не в диковину: вот сидят - каждый род враждебный другому роду, ненавидят друг друга, зави-;: дуют, готовятся к борьбе за главный стол - киевский, расставляют но другим столам своих родственников и сторонников, ищут союзников в иноземных странах. А за оконцами дворца на площади за большими столами, уставленными в изобилии ествой и питьем, шумит киевский люд, радуется единству Руси, миру и братству князей.

Через несколько дней, когда затих Киев после радостей и гульбы, князья вместе со своими боярами собрались в Вышгородском загородном великокняжеском дворце. Кроме трех братьев Ярославичей, здесь были их старшие сыновья, видные бояре. Составляли новую «Правду» бояре и воеводы Изяслава Коснячко, вернувшийся после мятежа 1068 года с князем в Киев Перенег, Микифор, Чюдин - наместник Изяслава в Вышгороде и вышгородский старейшина Микула.

Статью за статьей обсуждали Яросланичи повый ус

тав Русской земли, и Владимир узнавал, сколько выгоды

для сильных мира со го вложили в новый свод законов его

дядин, отец в их советники. Он сам вспоминал тот страх

и шш.шисть, которые вызвала у него разъяренная толпа..

пород окнами Ярославова дворца, растерянность князей

и бояр, их заячий бег в Берестов, а оттуда врассыпную, в

разные стороны, он вспомнил грозные чащобы ростов

ской земли с неистовыми волхвами. Да, только силой и

страхом можно было держать в повиновении всех этих

смердов, ремесленников, рядовичей, закупов, холопов,

хотя оп и полагал, что в тяжкие дпи смятения князья •

могли бы проявить больше хитрости и сметки и не дово

дить простой люд до исступления.

Вот они, статьи новой «Правды»: «Если убьют огнищанина в обиду, то платить за пего 80 гривен…)), «Если убыот огнищанина в разбое…», «Если убьют огнищашгаа у клети, или у коня, или у говяда, или у коровьей татьбы…», «За княжеского тиуна - 80 гриаен…», «А за княжеского сельского старосту и за ратайиого - 12 гривен…» Все было расписано в «Правде» Ярославичей - сколько брать с людей за покражи княжеского имения, скота и птицы, за нарушение бортей, за перетес лесных угодий и переорание полевой межи.

Гривны, гривны, гривны вир в пользу князей: разорения и долги для тех, кто покусится на чужое имение, па чужие леса, поля, бортные угодья, сенокосы. Особенно же «Правда» карала за насилие над княжескими людьми - сколько их погибло но Руси в 1068-1071 годах, и теперь кпязья и бояре всей силой своей власти защищали не только свое добро, земли, но и тех, кто был их верными помощниками, охранял их доходы и покой.

Со всеми статьями быстро согласились собравшиеся, лишь иервые слова «Правды русской» вызвали недовольство у Святослава и его людей: «Правда уставлена Русской земле, когда совокупились Изяслав, Всеволод, Святослав, Коснячко, Перенег, Микифор, Кыянин, Т1ю-дин, Микула». Написали па втором месте Изяславовы бояре вслед за великим князем Всеволода Ярославича, тем самым отдав ему первенство перед вторым по старшинству братом: мстил Изяслав черниговскому князю за всю его клевету и навоты. Да, кроме того, разве не вместе с Всеволодом стоял Изяслав в те страшные минуты у оконца сеней в 1068 году, разве не с ним вместе скакал стремглав из Киева. Такое не забывается. К тому же младших князей-братьев следовало натравить одного на другого, чтобы побольше следили друг за другом и поменьше поглядывали в сторону великокняжеского стола. Святослав сидел встревоженный, разъяренный, путая нервной рукой свои редкие волосы, обнажая тщательно прикрытую плешь, краснея плоским лицом с низким хрящеватым носом. Но он молчал, не решаясь нанести удар Всеволоду - как-никак не раз они выступали против Изяслава и что будет впереди - еще неизвестно.

Владимир следил за этой прихотливой игрой, постигал ее суть, понимал, что происходят в княжеской семье небывалые вещи - третий Ярославич медленно, но верно оттесняет от высшей власти малоспособного, ленивого, завистливого второго Ярославича, а вместе с ним и его сыновей, давая широкую дорогу ему, своему первенцу, Владимиру, внуку Ярослава и византийского императора Константина Мопомаха.

Еще несколько лет назад Владимир с удивлением и отвращением смотрел, как старательно блюли князья свое место на хорах Софийского храма, как боролись за каждую пядь храмовой площадки, теперь же ему не показалось неправильным упоминание имени его отца вторым после великого князя. А почему бы нет? Ведь Всеволод был женат на дочери императора Византии, и одно это возвышало его перед остальным племенем Ярослава,

К тому же Владимир видел, как добивался Святослав первенства и почестей для себя и для своих сыновей - вероломством, клятвопреступлением, клеветой, наветом. В этом случае блюсти честь и достоинство, действовать согласно древним порядкам, подыматься вверх лествицею значило бы всю жизнь оставаться в тени, на задворках, уступать место впереди наглым и хитроумным обманщикам, неспособным наветчикам, ленивым и жадным клеветникам. Нет, раз ты вступил на лестницу власти, двигайся смело и твердо и не упускай своего. И, конечно, Смоленск стоит Ростова, а Смоленск можно было бы смепить на другой, более важный стол, и это было бы справедливо для прямого потомка великих византийских властителей. Конечно, ему далеко до Новгорода, но ведь сидит же там Глеб, который не чем иным, кроме как жестокостью, пс отличался среди Ярославова рода.

Едва отзвучали торжества в Киеве и Русская земля получила из рук князей и воевод новый устав, Изяслав принялся собирать рать на Волынь. Уже несколько месяцев как польский король Болеслав II Смелый воевал русские пределы. Ляхи не могли смириться с бесславным уходом из Киева на исходе 1060 года и с тем, что верх гам постоянно брали Святослав и Всеволод: первый - связанный тесно через вторую жену Оду с немецкими землями, а второй - благоволящий Византии. С каждым днем слабело польское влияние в Киеве, польские телохранители Изяслава и Святополка отъезжали на родину, киевляне косо смотрели на польское окружение великой княгини. Больше с Изяслава взять было нечего. Сам он едва-едва сидел на киевском столе, уже шатавшемся под натиском младших братьев, и Болеслав ударил по Волыни. Он захватил Берестье и начал воевать владимиро-во лы некую землю. Собрав войско со всех русских земель, Изяслав летом двинулся на Волынь. В составе его рати птла и смоленская дружина Владимира Мопомаха во главе со Ставкой Гордятичем.

Самому же Владимиру великий князь наказал возвратиться п Смоленск, блюсти город от Всеслава как зеппцу ока, охранять днепровский путь.

С неохотой воспринял Владимир этот приказ. Ему не хотелось расставаться с дружиной. Это были преданные ему люди, прошедшие с ним его первый военный путь, дравшиеся за Минск и на Немиге. С ними он бежал от восставших киевлян в ростовские леса и с пими же пришел в Смоленск. Там в его дружину влились смоленские удальцы, и когда они были рядом - молодые, как и сам князь, ладные, вооруженные длинными мечами, копьями, небольшими треугольными щитами, предназначенными для конного боя, в бронях и сверкающих шишаках,- Владимир чувствовал себя увереппо и в дороге и в гридницах при разговорах с князьями. Теперь же Ставка, его старый товарищ, уводил дружину на юг.

Прощаясь, Владимир сказал молодому боярину: «Боя не страшись, Ставка, но и людей зря за Изяслава не губи». Впервые вопреки всем заветам старины и громким нынешним речам о единстве Руси князь здраво взглянул на дело и дал наказ, вытекавший из всего строя отношений среди русских князей: сколько удержится в Киеве Изяслав - неизвестно, а без дружины, без прочной военной опоры князь на Руси не в счет - вон как из пепла возрождался каждый раз Всеслав, и все потому, что стояли за ним полоцкие удальцы.

Владимир направился в Смоленск на княжение, а дружина его с Изяславом ушла против ляхов. Лишь осенью дошли до Смоленска вести, что шли на Волыни упорные сражения, что хотел Болеслав взять у Киева не только Владимир, но и вернуть себе червенские города.

Вскоре в Смоленск пришел гонец от великого князя. Изяслав был уже в Киеве и наказывал Владимиру оставить Смоленск и принять княжеский стол иа далекой Волыни. Там нужен был князь смелый и рассудительный, спокойный и решительный, и Изяслав льстил Владимиру, заставляя его переместиться во Владимпр-Волыпский. К тому же киевский князь извещал племянника, что его ростов о-смоленская дружина смело дралась в дальних землях, и теперь великий князь надеялся, что Мономах со своими воинами сумеет отстоять русские города от ляхов.

В те дни Владимиру едва исполнилось девятнадцать лет.