"Быть драконом" - читать интересную книгу автора (Стерхов Андрей)

ГЛАВА 10

Уже стоял перед Альбининой дверью, когда услышал, что кто-то, стоящий пролетом выше, тихо сказал:

– Жить не хочется.

Я не поленился, поднялся глянуть, кого это так мощно скрутило.

У окна, понуро опустив белобрысую голову, стоял и хныкал мальчишка лет девяти. Не слыша, что я подхожу (впрочем, может, ему это было все равно), он повторил:

– Жить не хочется.

Фразу мальчишка перебил плаксивым шмыганьем, и получилось так, будто он сам у себя спросил, стоит ли ему жить, и сам же себе ответил, что, дескать, нет, не хочется.

– Пацан, слышишь, пацан, – сказал я, тронув его за плечо. – А ну-ка послушай меня, пацан.

Малец поднял на меня наполненные недетской печалью глаза:

– Чего, дядь?

– Пацан, ты того… этого… Как бы тебе… В общем, пацан, ты это брось. Жизнь дается только раз, и прожить ее надо. Понимаешь? Надо, и точка.

– Не факт, – ответил мальчик, размазав слезу по щеке.

– Ты так считаешь? – удивился я такой недетской отповеди.

Пацан вновь всхлипнул, но уже не с такой безнадегой, вдохнул-выдохнул и озадачил меня по самые помидоры:

– Я, дядь, никак не считаю, а вот вы считайте: в машине ехали Джон, Эрн и Мэри. Полисмен остановил машину и нашел в ней пистолет. Джон сказал: «Он мой». Эрн сказала: «Он ее». Мэри сказала: «Он его». Чей был пистолет, если все полисмену соврали?

Я опешил:

– Мальчик, ты меня пугаешь. Это что, буддийский коан?

– Нет, что вы, дядь, – замотал малец головой, – вовсе это никакой не коан. Марь Васильевна говорит, что коан – это когда нужно понять, почему так: если есть я, то есть и Вечность, но если есть Вечность, то меня нет. Вот то коан. А это так, задачка на логику.

Окончательно припухнув, я замямлил:

– Марь Васильевна? Задачка? На логику?

– Угу, на логику, – кивнул пацан, после чего широко улыбнулся и, прошмыгнув у меня под рукой, поскакал вниз. При этом расставил руки на манер крыльев и загудел, словно пикирующий бомбардировщик.

– Весь мир – дурдом, а люди – его пациенты, – невольно вырвалось у меня.

Произнес я эту фразу хотя и вслух, но так (ума хватило), чтобы малец ничего не услышал: человек с подвижной психикой – что та глубинная бомба, задел – и слезай-приехали. С такими нужно быть поаккуратней.

Когда Альбина открыла дверь, я вместо положенного «здравствуй» доверительно сообщил ей:

– Гадом буду, пистолет принадлежал девушке по имени Эрн.

– Я очень рада за нее, – невозмутимо сказала ведьма, потянув меня за рукав. – Проходи быстрей, не разувайся и пока топай на кухню.

– Чего так?

– У меня клиент, так что подожди чуток. Я быстро. Пять минут, не больше.

Пройдя на кухню, я повел себя по-хозяйски: быстро сварганил чашку двойного кофе, надыбал плюху и от нечего делать включил стоящий на холодильнике телик.

Ящик, как всегда, зажигал: шла передача с участием некой Маши Швондер – ленинградской школьницы, подавшей в суд на Министерство образования за то, что учителя-гестаповцы неволят постигать учение Дарвина. Девочка на полном серьезе утверждала, что теория о происхождении биологических видов оскорбляет ее религиозные чувства. Именно так: «оскорбляет» и «чувства». Пойти и застрелиться.

Дура или прикидывается? – удивлялся я. Как это чья-то научная теория может оскорбить то, что ты сам для себя держишь за истину? Наука есть наука, вера есть вера, и эти две вселенные не пересекаются.

Между тем гости в студии довели девочку-путаницу до слез, и она завыла белугой. Но почему-то жалко ее не было. Странно, но так. А когда вся такая на измене выбежала из студии, я вспомнил в тему ироничное послание Алексея Толстого к начальнику Главного управления по делам печати Михаилу Лонгинову: «Полно, Миша! Ты не сетуй! Без хвоста твоя ведь попа! Так тебе обиды нету в том, что было до Потопа».

Неужели так трудно понять, что «способ, как творил Создатель, что считал он боле кстати, знать не может председатель Комитета о печати»? Ни председатель Комитета Миша не может. Ни школьница Маша. Ни ее сумасбродный папа. Ни даже папа римский. Ибо сия тайна велика есть.

Ну да, в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог, и Он посредством этого Слова создал Пределы и Запредельное. Хочешь в это верить – верь. Только так уж повелось в проявленном мире Пределов (о Запредельном помолчим), что, к примеру, математика базируется не на принципах неподвластного человеческому уму Божественного Логоса, а на понятных аксиомах и леммах. Биология в этом смысле ничем не отличается от математики, там тоже есть свои аксиомы. И в химии есть. И в физике. Можно верить, к примеру, что свет создал Бог в первый день Творения, но разве знание о том, как свет преломляется в различных средах, оскорбляет веру в его изначальную божественность? Любой трезвый ум скажет – нет.

«Знание не должно поглощать веры, и, наоборот, вера не должна предписывать знанию», – говорил по этому поводу умнейший из драконов – Высший Неизвестный.

Умри, лучше не скажешь.

Когда участники передачи окончательно разругались и дело пошло к рукопашной, я вырубил ящик и порадовался за себя: а все-таки хорошо быть драконом.

Действительно – хорошо.

Расщепленное сознание позволяет дракону одновременно и безболезненно исповедовать разные подходы к базовым понятиям бытия. Что есть огромный, просто огромный-преогромный ништяк.

Взять, к примеру, дракона по имени Вуанг-Ашгарр-Хонгль. Нагон Ашгарр думает, что наших прародителей слепил Господь из гончарной глины высшего сорта, Вуанг – что мы произошли от динозавров замысловатым путем эволюции, а я, Хонгль, то так думаю, то этак, а чаще всего никак не думаю.

Некогда мне думать о собственном истоке.

Работаю я.

Допив свой кофе, собрался закурить, но не успел. Альбина закончила сеанс и уже выпроваживала гостя, вернее гостью. Из прихожей донеслось:

– А еще, Альбина Сергеевна, я иногда слышу голоса.

Говорила густым начальственным басом какая-то незнакомая дама. Я ее не видел, но отчетливо представлял: бюст четвертого размера, усики над верхней губой и Эйфелева башня на голове.

– О голосах, дорогая моя Надежда Львовна, мы с вами в следующий раз поговорим, – пообещала Альбина, щелкая замками.

Наконец распрощались, дверь хлопнула, и хозяйка позвала меня в комнату.

Я сразу устроился на своем привычном месте – в углу дивана. Альбина, одетая не по-домашнему в строгий черный костюм, сначала распахнула шторы, открыла форточку, постояла какое-то время у окна, только потом села в кресло под пальмой.

Минуты две мы молча глядели друг на друга: ведьма не спешила начать разговор, а я не торопил.

Наконец она сказала:

– Тебе нужно сменить очки, дракон. Такие давно не носят.

– Поактуальнее темы нет? – хмыкнул я.

– Есть. Только не знаю, как подступиться.

– Говори, не бойся. Выслушаю и отпущу грехи.

– Про грехи, дракон, это ты в точку.

Ведьма вынула из кармана серебряный, украшенный рубином портсигар, выбрала сигарету, прикурила от молнии, сотворив ее между большим и указательным пальцами, сладко затянулась, выпустила дым и начала без обиняков:

– В мае, где-то между первым и девятым, пришла ко мне за помощью одна девица. Представилась Верой, на самом деле зовут Тоней. Разговоры начали разговаривать, выясняется: ребеночка родить хочет да никак не может забрюхатеть. Вот такая вот, представляешь, проблема: хочет, а не может. К врачам уже вдоволь находилась, разуверилась, решила к ведьме обратиться. Знакомые знакомых ко мне прислали.

– Ну и как? – поинтересовался я, пока Альбина затягивалась. – Помогла?

– Пыталась, но… – Альбина развела руками, при этом пепел с ее быстро тлеющей сигареты упал на ковер. – Даже мне оказалось не по силам. Три сеанса провела по полной программе, а только никакого толку. Когда в четвертый раз пришла, я не поленилась, глубже копнула. Тут-то вся правда-то и всплыла: дело, оказывается, не в ней самой (с ней как раз все нормально), а в ее мужике. Взялась я тогда через нее на него воздействовать. Научила всему, пентакль сунула, зелья проверенного отлила, но и тут… – Альбина горько усмехнулась. – Ладила, как говорится, баба в Ладогу, а попала в Тихвин. То ли она чего не так сделала, то ли мужик совсем никудышным оказался, а только не выгорело дело.

Альбина поискала глазами пепельницу, нашла ее на журнальном столике и поднялась из кресла. Расставшись с окурком, в кресло не вернулась, сложила руки на груди, поежилась так, будто озябла, и стала ходить туда-сюда по комнате.

Эка проняло тетку прожженную, удивился я. Давно ее такой не видел.

Только подумал – Альбина замерла и повернулась в мою сторону:

– Что?

Словно услышала мои мысли да не разобрала.

– Ничего, – поторопился сказать я. – Просто не пойму пока, зачем ты мне все это рассказываешь. К чему, собственно, клонишь.

– Слушай-слушай, дракон, сейчас поймешь, – уверила она. Вновь заходила из угла в угол, рассказывая при этом: – Когда Вера-Антонина в очередной раз плакаться пришла, я ей и говорю: бери-ка ты, сердечная, мужика своего за хобот да поскорее ко мне веди, сама его на месте поправлю. По-другому никак.

После этих слов Альбина остановилась около пальмы и замолчала. Будто вспомнила какую-то очень важную деталь и стала ее осмысливать. Я немного подождал, но, когда пауза затянулась, полюбопытствовал:

– И как? Привела Вера-Антонина к тебе своего мужика?

Альбина очнулась, посмотрела на меня так, словно видит меня впервые, потом некоторое время врубалась в суть вопроса, наконец ответила:

– Да. То есть нет. Нет, не привела, а потом и сама куда-то пропала.

И дальше уже слова потекли из уст ведьмы, как вода сквозь дыру в плотине:

– Три месяца прошло, я уже и думать про нее, откровенно говоря, забыла, как вдруг вчера вечером явилась. Явилась, забодай ее комар, не запылилась. Пришла вся такая всклокоченная, начала плести что-то бессвязное, ересь какую-то, а потом вдруг бух – в обморок хлопнулась. Я ее так, я ее сяк, я ее по мордасам, а она ни в какую. Не хочет в себя приходить, и все тут. Хоть тресни. Я бегом на кухню, воды набрала, нашатырь разыскала, возвращаюсь, смотрю – что за черт! – нет девахи моей. Смылась. Вот, думаю, актриса театра погорелого. Чего, думаю, приходила? Что хотела? Ну а вечером того же дня обнаружила, зачем она приходила, ради чего весь этот спектакль устроила.

Тут ведьма глубоко вздохнула, опустила взгляд долу и стала тереть ладонь о ладонь.

Нашкодившая семиклассница в кабинете директора школы, подумал я и подбодрил:

– Не бойся, Альбина, никому я твою тайну не выдам. Честное драконье.

Альбина кивнула – верю.

Потом сказала сама себе:

– Ладно. Будь что будет. А как иначе?

И удалилась в кабинет.

Пробыла там от силы секунды две и тут же вернулась.

Вернулась не с пустыми руками, с личным гримуаром – с толстенной и донельзя истрепанной тетрадкой в обложке из грубо выделанной свиной кожи, куда всю свою сознательную жизнь записывает тексты приворотов, заклятий, призывов, анафем, а также колдовские рецепты, имена духов и порядок магических церемоний.

Старательно избегая моего взгляда, ведьма протянула заветный гроссбух и при этом сказала:

– Открой на странице шестьсот шестьдесят пять.

Всучив мне тетрадь, отошла к окну и вновь закурила. По всему было видать, что сильно нервничает. Хоть и баба-яга, а не железная, сочувственно подумал я, разложил гримуар на коленях и раскрыл, где сказала.

– Видишь? – не оборачиваясь, спросила ведьма.

– Вижу, – ответил я.

Конечно, видел. Трудно было не увидеть, что сразу после шестьсот шестьдесят четвертой идет страница шестьсот шестьдесят семь. Лист с шестьсот шестьдесят пятой и шестьсот шестьдесят шестой отсутствовал, его вырвали, причем самым варварским образом.

На шестьсот шестьдесят четвертой я обнаружил несколько полезных заговоров, в том числе и «Заговор для предотвращения случайного выстрела, когда вы заглядываете в ствол оружия». Он оказался прост, состоял всего из трех слов: Пакс, Сакс и Саракс. Я на всякий случай запомнил, пробормотав несколько раз под нос: «Пакс, Сакс, Саракс», «Пакс, Сакс, Саракс», «Пакс, Сакс, Саракс».

И еще один заговор меня заинтересовал – от зубной боли. Утверждалось, что зубы не будут болеть, если произнести в ночь убывающей луны: «Аргидем, Маргидем, Стургидем». Лучше в ночь со вторника на среду или с четверга на пятницу.

Шестьсот же шестьдесят седьмую страницу занимала диаграмма соотношений двадцати двух Путей Таро. Знаю ее наизусть, поэтому не стал рассматривать, так – скользнул взглядом. Есть и есть.

А вот какая информация хранилась на страницах вырванного листа, особенно на той, что нумеровалась Числом Зверя, – это был вопрос. Большой вопрос. И этот вопрос следовало задать.

Потрогав неровный край обрывка, я для порядка поцокал языком, пробормотал нечто вроде «н-да» и обратился к Альбине:

– На шестьсот шестьдесят шестой было то, о чем я думаю?

– Да, – тихо-тихо ответила ведьма, помолчала и, будто злясь на саму себя за свое смущение, громко повторила: – Да. – А потом еще и добавила: – И на старуху, дракон, бывает проруха.

Мне не хотелось верить в худшее. Но был вынужден. Поэтому и детализировал, что говорится, «для протокола»:

– Вера-Антонина украла перечень предметов Силы, описание ритуала и текст заклинания для вызова Князя Тишины? Так?

– Да! – не выдержав напряжения, воскликнула ведьма. – Да, дракон! Да, черт тебя дери!

– Жертвоприношение этим сценарием предусмотрено? – хладнокровно, не обращая внимания на ее крики, уточнил я.

– То-то и оно, – ответила Альбина каким-то не своим, убитым голосом. Словно и не заходилась только что в крике.

Я потянулся почесать затылок, но, вспомнив о шишке, руку опустил и похлопал по развороту тетради:

– Как думаешь, зачем это ей?

– Ребенка хочет.

– И?

– Не понимаешь, что ли?

– Ты полагаешь, что…

– Тут, дракон, и полагать нечего. Собралась вместе со своим мужиком отслужить оборотную мессу, чтобы призвать на помощь Князя. – Альбина резко развернулась и умоляющим взглядом посмотрела на меня: – Найди их, дракон. Заклинаю тебя – найди.

– Ты давай-ка, подруга, поосторожней с заклинаниями, – на всякий случай предупредил я. А когда непонимающе вскинула бровь, погрозил еще и пальцем: – Не шали, говорю, с заклинаниями.

– Да я же так, без злого умысла, – стушевалась она.

– Все равно не надо.

– Хорошо. Не буду.

– Слушай, Альбина, а чего ты вдруг так разнервничалась? – помолчав, спросил я. – С чего это такие вдруг переживания?

– А как тут не переживать, – пожала она плечами. И вдруг вновь сорвалась на крик: – Будешь тут переживать! Если душегубство учинят, к кому ниточка потянется?! Ко мне ниточка потянется! До личного гримуара непосвященного допустила – каково!

– Не визжи, – осадил я ее. – Истерикой делу не поможешь.

Альбина возмущенно фыркнула, но, сделав несколько быстрых затяжек, сказала уже более-менее спокойным тоном:

– Сам подумай, дракон, что Архипыч со мной сделает, если, не дай Сила, все это дело вскроется. Убьет он меня. Точно – убьет.

– Не убьет, – возразил я. Подумал и добавил: – Но накажет. В пипу суринамскую какую-нибудь превратит лет на триста. Будешь по аквариуму прыгать в живом уголке у юннатов. Незавидная судьба, конечно, но судьба.

– Уж лучше тогда сразу пусть убьет, – выдохнула ведьма Похоронила окурок в цветочном горшке, подошла к шкафу, вытащила графин с чем-то ядовито-зеленым и предложила:

– Будешь?

– Нет, – отказался я.

– Как хочешь. А я – да.

Щедро плеснула в стакан, залпом выпила и скривилась. Я поморщился с ней за компанию, а когда вновь задышала, спросил:

– Ты уверена, что она ребенка хочет? Может, другое что? Может, владычицей хочет стать морской?

– Без вариантов, – ответила ведьма, покачав головой. – Она хочет ребенка. Очень хочет. А мужик ее и того пуще. Найди их, дракон. Найди, ради Силы.

В ее голосе было столько мольбы, что я поспешил сказать:

– Постараюсь, Альбина.

Ведьма вымученно улыбнулась, села рядом, обняла, ткнулась носом в плечо и заскулила:

– Постарайся, Егорушка, очень прошу – постарайся. А за мной не заржавеет. Отслужу.

Просто одинокая беззащитная женщина, даром что ведьма, подумал я и, поглаживая ее недавно еще рубиновые, а теперь ультрамариновые волосы, спросил:

– Скажи, ее точно Антониной зовут?

– Точно.

– А фамилию помнишь?

– Не помню, потому что не знала. Не копала, неинтересно было.

– Это плохо. А кто ее к тебе прислал?

– Да не спрашивала я. Зачем? Пришла и пришла.

– Ну а хоть как выглядит?

– Выглядит?.. Ну, где-то так двадцать пять – двадцать восемь. Выше меня на две головы. Но не худая, нормальная такая, фигуристая. Что еще?.. – Альбина на секунду задумалась. – Брюнетка жгучая-прежгучая. Прическа… Стрижка под мальчика. Мордашка приятная, глаза зеленые, а взгляд… такой, знаешь, испуганно-потерянный. Мужики такой взгляд любят. Те мужики, конечно, которые мужики.

Мне этих общих сведений было недостаточно, и я спросил:

– Каких-нибудь особых примет не заметила? Родимое пятно там, косоглазие, еще что-нибудь типа того? Может, хромая?

– Есть! – обрадованно воскликнула Альбина и возбужденно хлопнула меня по плечу. – Есть-есть у нее особая примета! Татуировка на правой лопатке. Такая, знаешь, с претензией на крутость: валькирия, скачущая на лошади. Очень качественно сделано. Глаз не оторвать. И что интересно: местами не просто наколото, а как-то так… Не знаю как. Но не плоский рисунок, а выпуклый. Мышцы у лошади – ну просто как настоящие, рельефные такие. Я один раз даже не выдержала, пощупала – вроде как шрамы.

– Молодец, что вспомнила, – похвалил я. – Это суперная примета. Это зачет.

– А еще запястья у нее все изрезаны, – вспомнила Альбина. – Видно, вены себя вскрывала. И не раз-два.

Лыко было в строку – я сразу вспомнил, что Элстер Краули рекомендовал своим ученикам чикать бритвой по руке всякий раз, когда произносят слово «я». Он утверждал, что таким образом можно постепенно избавиться от ощущения своей индивидуальности и, слившись с Единым, стать богом. В этом все дело, решил я, а не в банальных попытках самоубийства.

– И вот еще, – продолжала Альбина. – Она танцовщица.

– Точно?

– Точно-точно. В каком-то ночном клубе танцует. Сама сказала, когда знакомились.

– Не врала?

– Нет, тут не врала. Точно – танцует в клубе.

– А в каком?

– Про это ничего не говорила.

– Жаль.

– Жаль, конечно, но, Егор, если бы я все про нее знала, сама бы нашла и…

Альбина осеклась.

– И что бы ты с ней сделала? – шепотом спросил я, наклонившись к ее уху.

– Сам знаешь что, – тоже шепотом ответила она.

Не знал, но догадывался.

– Как думаешь, – спросил я уже в полный голос, – когда будут проводить черную мессу? Имеются ли на этот счет какие-нибудь специальные указания?

– Никаких, – мотнула головой Альбина. – Но я так тебе скажу: как только ребенка украдут, так в ту же ночь все и устроят.

– Ты думаешь, они ребенка в жертву принесут?

– Не думаю, знаю. – Альбина хлопнула по лежащему у меня на коленях гримуару. – Там так и было указано: новорожденного ребенка мужеского пола ровно в полночь зарезать, кровь его невинную в чашу сцедить и… Далее по тексту. А когда Князь явится, за верное служение любую просьбу исполнит. Надо полагать, в ту же ночь и зачнут ребятенка.

– Сильный ход – чужого погубить, чтобы своего зачать, – возмущенно заметил я.

На что Альбина сказала:

– Это только так говорится, Егор, что на чужом горе своего счастья не построишь, а в жизни только так все и делают. Так уж устроен этот мир. – Подумала и добавила: – К сожалению.

– Но не на крови же счастье свое строить, – заметил я.

– На крови – можно, а вот на невинной крови – нельзя. На невинной – это сущий беспредел.

– Ладно, – сказал я, освобождаясь от объятий ведьмы, – полетел я.

И направился к выходу.

– Лети, дракон, лети, – поддержала она мой порыв. – Лети и спаси меня.

– И тебя тоже спасу.

– А кого еще?

– Как кого? Ребенка.

– А-а, ну да, – хлопнула себя по лбу Альбина. – Ребенка. – Помолчала секунду и тихо добавила: – Одного спасешь, чтоб другой не родился.

Я замер в дверях и обернулся:

– Ну ты, Альбина, и ведьма! Ну ты и…

– Так уж устроен этот мир, дракон, – оборвала она меня. – Спасая одного, лишаешь жизни другого. Ничего с этим не поделать, так что не рви душу на части.

– Если бы кое-кто свои тетрадки взрывоопасные не бросал где ни попадя, – заметил я, – глядишь, и дракону не пришлось бы душу на части рвать.

Альбина смутилась (или – поди разберись – сделала вид, что смутилась), потупила очи и сказала:

– Прости, ради Силы.

– Ради Силы прощаю, – великодушно ответил я и направился в прихожую.

Альбина увязалась за мной.

Уже у двери я вытащил кольцо «Тонушо» и отдал его хозяйке.

– На, забирай.

Она зажала кольцо в руке и удивилась:

– Не использовал?

– Использовал, – признался я. – Но потом зарядил.

Альбина сняла с полки Шляпу Птицелова, а с крючка какую-то изогнутую шпагу и протянула все это со словами:

– Тогда и ты забирай свое.

Шляпу я взял, а шпагу отпихнул:

– Не моя.

– Разве ты без шпаги пришел? – удивилась Альбина.

Шутку юмора я понял (Михаила Афанасьевича почитываем), но ничего в ответ не сказал, лишь оглядел с ног до головы молодое тело старухи, крадущей годы у своих клиенток, нахлобучил шляпу, лихо отсалютовал и вышел вон.

Когда дверь захлопнулась, я вздрогнул, словно от выстрела, и почему-то подумал в этот миг о ребенке, рождения которого не должен был допустить.

Подумал и прошептал:

– Жить не хочется.

А потом проорал на весь подъезд:

– Не хочется, но надо!

Раскинул руки крыльями и, загудев на манер пикирующего бомбардировщика, понесся вниз.