"Я вернусь..." - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей Николаевич)

Глава 13

В то время как адвокат Лузгин и его секретарша бурно делили шкуру неубитого медведя, медведь этот, то есть Юрий Филатов, спал сном праведника, даже не подозревая о том, что с некоторых пор приобрел незавидный статус законной дичи. Проснулся он совсем рано, где-то в половине пятого, и сразу же вспомнил, что сегодня вторник – тот самый вторник, на который у него был назначен визит к адвокату. Мысль эта, по идее, должна была вызвать у него приятный подъем – как-никак, а конец его мытарствам с крадеными деньгами был уже не за горами, – но вместо ожидаемого подъема Юрий вдруг испытал какое-то неопределенное и неприятное беспокойство. Может быть, он поторопился, вверив судьбу полутора миллионов долларов первому встречному?

Для такого беспокойства у него, в общем-то, имелись веские основания. Такое случалось с ним регулярно. Приходя, скажем, на рынок за продуктами, Юрий никогда не торговался и всегда отоваривался у первого же подвернувшегося под руку прилавка – чего там, цены у всех одинаковые! А потом, когда покупка уже была сделана и оплачена, неизменно оказывалось, что рядом, буквально на соседнем прилавке, то же мясо и те же овощи стоят на порядок дешевле и выглядят гораздо свежее, а продавщица, которая так мило кокетничала с Юрием, между делом ухитрилась жестоко его обвесить да вдобавок еще и обсчитать. Юрий по таким мелочам не огорчался, но каждый подобный случай помимо воли откладывался на самом донышке памяти, и там, на донышке, год за годом рос неприятный мутный осадок. Словом, в плане покупок, приобретений и вообще обращения с деньгами Юрий Филатов был лопух лопухом. Именно поэтому он и обратился со своей проблемой к адвокату, к специалисту высокой квалификации. А теперь, значит, что же – специалисту мы тоже не доверяем? Сами не можем, а специалисту не верим... Замкнутый круг получается!

За окном по случаю раннего времени было еще темно. В черноте горел фонарь над подъездом. Сам фонарь не был виден – только размытый полукруг зеленоватого света с жемчужным отливом мельтешил в облаке густо летящего снега. Бледные серо-зеленые блики неподвижно лежали на полированных гранях стола, таинственно поблескивали на фотографиях и на круглом хромированном корпусе будильника. На потолке отпечатался четкий, скошенный влево светлый четырехугольник, перечеркнутый тенью оконной рамы. Часть его криво налезала на стену, предоставляя Юрию вдоволь налюбоваться извилистой трещиной в штукатурке и слегка отставшим верхним краем выцветших обоев в архаичную полосочку. Обои эти Юрий клеил вместе с мамой – дай бог памяти, в каком же году? Он тогда приезжал в отпуск, вот только откуда? После Афгана, что ли, это было? Да, похоже, что так. Давно было. Давненько... Обои-то уже не мешало бы и обновить...

Под одеялом было тепло и уютно, безнадежно ныла простреленная нога, за окном мело, и лениво думать, нежась в кровати, о ремонте, который все равно никто не станет делать, было приятно. Намного приятнее, чем метаться в замкнутом круге, беспокоиться о каких-то ворованных миллионах и пытаться на глаз, ничего толком не зная о человеке, определить, порядочный он или, наоборот, жулик. Юрия так и подмывало махнуть на все рукой, заснуть по новой, а проснувшись, прямиком отправиться к Лузгину и решить вопрос с деньгами раз и навсегда. Ну их к дьяволу, эти деньги! Украдут? На здоровье! Может, на дело пустят или хотя бы удовольствие получат...

Юрий просто так протянул руку и щелкнул клавишей ночника. Стрелки жестяного будильника показывали четыре сорок четыре – отличное, редкостное сочетание цифр. Что такого редкостного было в этих трех четверках, Юрий толком не знал, но ему почему-то показалось, что это вот и есть наилучший момент для начала нового дня. Встать, умыться, соскоблить щетину, выпить кофе, привести в порядок растрепанные волосы и мысли, а потом обнаружить, что времени на часах всего-то половина шестого – не только весь день впереди, но и, можно сказать, все утро...

Он торопливо отшвырнул одеяло и встал, пока минутная стрелка на часах не успела уйти с магической отметки. Успел, кажется. Ну да, точно, успел. Вот оно: четыре сорок пять. Доброе утро, жизнь!

Он прошлепал босиком в ванную, принял душ, побрился, а потом, посвежевший и окончательно проснувшийся, отправился на кухню варить кофе. Посуду он с вечера не помыл – как-то к слову не пришлось, не о том весь вечер думалось, – и, выковыривая из бренчащей груды тарелок и кастрюль старую медную джезву, уронил ее ненароком. Черная кофейная гуща щедро расплескалась не только по крышке кухонной тумбы, но и по полу, заскользила вниз по обшарпанному пластику дверцы, и Юрий заметался в поисках тряпки. Потом он вспомнил, что пришедшую в окончательную ветхость тряпку выкинул накануне в мусорное ведро, а ведро вынес на помойку. Искать новую тряпку было недосуг, да и не держал он в доме запасов ветоши, и Юрий, присев перед тумбой на корточки, запустил руку в хранившуюся на нижней полке пачку старых газет, которыми обычно выстилал мусорное ведро.

Он схватил первую попавшуюся газету, откуда-то из середины пачки, и, ненароком глянув на разворот, озадаченно покачал головой. В руках у него был прошлогодний номер "Московского полудня", и с разворота прямо в глаза Юрию прыгнул набранный жирным шрифтом заголовок: "Сказ о том, как некий гад урезал МКАД". Под статьей стояла знакомая подпись: Д. Светлов. Статью Юрий перечитывать не стал – он хорошо знал все, что там было написано. Чепуха там была написана, обычная заказная провокационная чушь, и отличало статью от других подобных опусов лишь то, что оплатить эту чепуху заказчик пытался не долларами, а пулей. Не вышло...

Газетку эту Юрий хранил как память о той истории. В общем-то, на память он не жаловался, и фетишизмом тоже не страдал, но все-таки... Да нет, в самом деле, что, у него других газет нету? Да есть! Навалом!

Он отложил ценную газетку в сторону, взял из пачки другую и кое-как затер кофейную лужу. Использованную газету он бросил в ведро, а вторую, памятную, вернул в пачку, подсунув для верности под самый низ. После этого Юрий все-таки сварил кофе и уселся пить его на свое любимое место у окна.

"Однако, – думал он, прихлебывая терпкую горечь из фаянсовой кружки, – в собирании памятных сувениров все-таки есть определенный смысл. Вот я только что удивлялся – зачем, дескать, мне газетка на память, когда склероза еще и на горизонте не видать? Мне, мол, костыли для воспоминаний не требуются, все мое ношу с собой. Оно-то, конечно, так, да разве вспомнил бы я сейчас про Светлова, если бы не газетка? А между тем Димочка Светлов – паренек неплохой, умный и цепкий, и достаточно опытный, и с компьютером на "ты", и жареный петух его уже клевал, и даже что-то вроде совести у него имеется. К тому же он в некотором роде мой должник и, если его как следует попросить, не станет совать любопытный нос в мои дела. Мирон – тот стал бы, а разнюхав, что к чему, потешался бы надо мной до самой смерти. Да и недосуг сейчас Мирону, не до того ему. Он, чудак, носится по всему городу хвост задравши, неприятностей на свою голову ищет..."

Юрий задумался. Да, Мирон... Надо же, какие мудреные узлы вяжет порой жизнь! И, между прочим, след, по которому пустился сейчас господин главный редактор, проходил в неприятной близости от Андрея Никифоровича Лузгина – постоянного члена Клуба и личного адвоката Адреналина. Мирон говорил, что Лузгин не раз вытаскивал своего клиента из жутких передряг. Можно себе представить, что это были за передряги и к каким уловкам приходилось прибегать господину адвокату, чтобы выручить этого чокнутого! Да, чокнутого, потому что изобрести адскую мясорубку в грязном подвале мог только законченный псих с отменными ораторскими способностями. Гитлер, говорят, обладал такими способностями да еще Геббельс...

Адреналин, несомненно, был маньяком. Весьма своеобразным, обаятельным, но маньяком. И адвокат маньяка не мог не знать, что представляет собой человек, чьи интересы он столь блестяще защищает в суде. А если вспомнить странные смертельные случаи в Клубе, тайную видеосъемку поединков, тотализатор, если только предположить, что занимался всем этим Адреналин и что Лузгин обо всем знал, то вопрос о порядочности господина адвоката вставал с небывалой остротой. Словом, следовало сейчас же, не откладывая дела в долгий ящик, навести подробнейшие справки о репутации адвоката Лузгина.

Юрий посмотрел на часы и попытался припомнить, как работает редакция. Вторник, утро... Раньше по вторникам в половине девятого утра Мирон проводил планерку, на которой присутствовали все сотрудники редакции. С одной стороны, это хорошо, поскольку гарантировало Юрию встречу со Светловым, но, с другой стороны, Мирон... Посвящать Мирона в свои дела Юрию не хотелось, а провести его было делом невыполнимым.

Впрочем, в последнее время Мирон явно манкировал своими обязанностями, а тут еще это его расследование, ни дна ему, ни покрышки... В общем, надежда посетить редакцию и не нарваться там на Мирона была, а альтернативы, увы, не существовало: встреча с Лузгиным была назначена на сегодня, и явиться на нее следовало подготовленным.

Юрий явился в редакцию в восемь утра, и никакого Мирона там, естественно, в помине не было, а Светлов, наоборот, присутствовал – повзрослевший, возмужалый, с изменившимся взглядом и без знаменитых каштановых кудрей. На безымянном пальце его правой руки скромно поблескивало обручальное колечко, и Юрий мог поспорить, что знает, на чьей руке поблескивает второе колечко, парное. Короче говоря, за полгода Светлов заметно подрос, и планерку, кстати, проводил именно он – в редакции уже привыкли к тому, что если Мирона нет на месте, то его лучше не ждать. Нагуляется – сам придет, а не придет, так и не надо, без него спокойнее.

Как и ожидал Юрий, Светлов с радостью вызвался ему помочь. Чтобы разжиться информацией о Лузгине, в компьютер лезть не пришлось – информация эта хранилась у Светлова в голове и постоянно пополнялась новыми скандальными фактами. Адвокатом Лузгин был и впрямь блестящим, но репутацию имел, что называется, с душком. Чтобы не быть голословным, Светлов подсел-таки к компьютеру, покопался в файлах и распечатал для Юрия кое-какие материалы, иллюстрирующие быстрый взлет уважаемого Андрея Никифоровича по ступенькам карьерной лестницы. Юрий пробежал глазами один листок, пробежал второй, заглянул в третий, присвистнул и, кое-как распрощавшись с озадаченным Светловым, спешно покинул редакцию.

В начале двенадцатого он уже приближался к конторе Лузгина. Ехал он туда с твердым намерением извиниться, компенсировать господину адвокату потраченное время – компенсировать, само собой, в денежном эквиваленте, – сказать, что передумал, образумился и ничего более от господина адвоката не хочет, и вежливо откланяться. Звонить адвокату и предупреждать о своем визите Юрий не стал – какого черта? Такое вот неожиданное появление в конторе послужит дополнительным тестом на вшивость. Клиент, от которого нечего ждать, кроме хлопот, может и подождать в приемной под наблюдением секретарши, зато человека, которого намереваются обобрать до нитки, встречают, как правило, с распростертыми объятиями и невзирая на любую, самую сильную, занятость.

Поездка его, и без того достаточно невеселая, чуть было не омрачилась еще больше, когда с тротуара, почти по колено увязая в грязном снегу, прямо под колеса джипа метнулась женская фигура с требовательно и, как показалось Юрию, отчаянно вздернутой кверху рукой. Дамочка, похоже, так спешила, что ей было наплевать, куда она попадет – в конечный пункт своего назначения или в морг. На плавное торможение времени не оставалось, Юрий уперся обеими ногами в педали и бешено завертел руль, прилагая нечеловеческие усилия к тому, чтобы вальсирующая на скользкой мостовой машина не превратила чертову безмозглую курицу в плоский мешок с переломанными костями.

И ему это удалось – не то сказалось его водительское мастерство, не то кривая вывезла, кто знает? Машина сделала два полных оборота вокруг своей оси, задела зеркалом столб – зеркало вместе с кронштейном захрустело и улетело к чертям собачьим, в сугроб, – еще немного прошла юзом, ткнулась носом в высокий и плотный снеговой вал на краю проезжей части и обессиленно замерла.

Юрий глянул в боковое зеркало и обнаружил, что его нет. Тогда он глянул в другое, слева, и увидел, что виновница происшествия, придерживая одной рукой шляпку, а другой – развевающиеся полы тяжелой песцовой шубы, поскальзываясь на льду, изо всех сил бежит к машине. Пар густо валил из ее открытого рта, клубясь над правым плечом, рассыпавшиеся волосы перепутались с густым мехом воротника, а на лице Юрий успел разглядеть только глаза – огромные, круглые, насмерть перепуганные и какие-то, как ему показалось, больные.

Руки у Юрия заметно дрожали, и в мозгу у него ритмично пульсировала единственная, с позволения сказать, мысль: голову оторву! Давай-давай, беги, торопись, тебя тут ждут не дождутся!

И она добежала. Добежала, открыла правую переднюю дверь (как раз с той стороны, где, как ножом, срезало зеркало), просунула голову в салон и, задыхаясь, спросила:

– Вы целы?

– Вашими молитвами, – неприветливо буркнул Юрий, и тут сумасшедшая баба вдруг полезла в машину, путаясь в громадной своей шубе и по-прежнему придерживая рукой норовящую свалиться шляпку. – Куд-да?! – почти взвыл Юрий, борясь с острым желанием ущипнуть себя за ляжку – уж очень все это напоминало бредовый сон.

Женщина захлопнула за собой дверцу, прищемила, естественно, шубу, хлопнула дверцей еще раз и только потом повернула к Юрию бледное лицо. И вот тут Юрий на какое-то мгновение окончательно утратил связь с действительностью, потому что женщина эта была ему знакома и поведение ее не лезло буквально ни в какие ворота.

– Ба! – сказал он, справившись с остолбенением. – Зинаида Александровна, если не ошибаюсь?

– Заводите, – каким-то резким и неприятным, совершенно не своим голосом сказала секретарша Лузгина. – Заводите, заводите же!

– Вам что, жить надоело? – по инерции задал Юрий классический вопрос водителя, которому не удалось переехать пешехода. Задал он его, правда, совсем не тем тоном, каким обычно задают такие вопросы, потому что видел: дамочка явно не в себе.

Зинаида Александровна утвердилась наконец на скрипучем пассажирском сиденье, заняв своей благоухающей драгоценной шубой чуть ли не весь тесный салон, судорожным движением распахнула у горла воротник и все тем же непонятным резким тоном ответила:

– Жить? Вы знаете, наверное, надоело. Да поехали же! Только не надо ехать к конторе, не сейчас. Поезжайте... куда-нибудь. Я вам все объясню, только поезжайте! За мной могут следить.

Тут Юрий как-то вдруг понял, что у нее с голосом. Она просто из последних сил сдерживала клокотавшие в горле слезы. Плачущих женщин Юрий ненавидел, потому что они заставляли его ненавидеть себя – большого, сильного, неуклюжего, совершенно бесполезного, не сумевшего защитить и не умеющего утешить. Поэтому он поспешно отвернулся, завел двигатель и поспешно выбрался задним ходом из сугроба. Небольшая толпа прохожих, остановившихся поглазеть на аварию, стала разочарованно рассасываться. Юрий аккуратно развернул машину и поехал, как и было велено – куда-нибудь.

Сидевшая с ним рядом женщина молчала. От нее пахло духами, шампунем, дорогим мехом, снегом – словом, шикарной светской дамой, ни в чем не имеющей недостатка. Потом там, справа, знакомо зашуршала сигаретная пачка, мелодично звякнула откинутая крышечка, два раза чиркнуло колесико, и по салону потянуло ароматным дымком. Сразу же вслед за этим послышался судорожный всхлип. Юрий напрягся (ну вот, начинается!), но всхлип не повторился. "Железная тетка, – подумал Юрий с невольным восхищением. – Впрочем, не надо забывать, чья она секретарша. Яблочко от яблони... А вдруг это какой-нибудь спектакль?"

Они проехали светофор, потом еще один. Когда впереди показался третий, Юрий решил, что хватит играть в молчанку. Покурила, успокоилась – пора бы, наверное, и к делу...

– Вы сказали, что за вами могут следить, – произнес он, старательно глядя на дорогу. Зинаида Александровна была из тех женщин, разговаривать с которыми легче, не видя их лица. Это лицо, как лицо Горгоны Медузы, могло заставить мужчину окаменеть. – Что случилось? Я могу чем-то помочь?

Зинаида Александровна испустила колючий смешок.

– Помочь? Вы? Мне? Да чем же? Нет уж, благодарю вас. Вы мне уже помогли, да так, что дальше некуда. Будьте вы прокляты, донкихотствующий дурак! Будь прокляты ваши деньги!

Она наконец зарыдала. Юрий напоследок покосился в уцелевшее зеркало и остановил машину у бровки тротуара. Слежки никакой за ними, конечно же, не было, а разговаривать все-таки удобнее, стоя на месте, особенно когда на улице гололед.

Он затянул ручной тормоз и повернулся к своей пассажирке. Странно, но теперь он мог смотреть на нее совершенно спокойно, и даже слезы ее, хоть и вызывали определенное сочувствие, вовсе не повергли Юрия в мучительный столбняк, как это всегда бывало в подобных случаях. Удивительное дело! Оказывается, незаслуженное и неожиданное оскорбление отлично помогает справиться со смущением!

– Ну-ну, – сказал Юрий, протягивая Зинаиде Александровне носовой платок. То обстоятельство, что платок оказался свежим, только сегодня утром помещенным в карман, да еще и отглаженным, доставило Юрию некоторую радость. – Не надо так драматизировать.

– Драматизировать! – воскликнула Зинаида Александровна сквозь слезы. – Дра...

Она ткнулась лицом в поданный Юрием платок и осеклась.

– Боже, какая гадость! – воскликнула она, на минуту забыв о своих горестях. – Вы что, поливаете свой платок фосгеном?

– Ипритом, – буркнул Юрий.

Замечаний по поводу своего одеколона он не любил, а разницы между "Шипром" и какой-нибудь баснословно дорогой туалетной водой из Парижа, как ни старался, почувствовать так и не сумел – кроме разницы в цене, разумеется.

– Бывший военный, – безошибочно определила Зинаида Александровна. – Только военный может в наше время поливать себя "Шипром", да и то не каждый. Послушайте, военный, если вам не жаль себя, подумайте хотя бы об окружающих! Ведь вы их любите настолько, что вам не жаль для них полутора миллионов!

Насчет одеколона она, возможно, была права. С этой точки зрения Юрий данную проблему еще не рассматривал, а рассмотреть, наверное, стоило. В самом деле, если ему все равно, чем освежаться после бритья, то почему бы не доставить маленькое удовольствие окружающим?

Но вот насчет полутора миллионов... Осведомленность Зинаиды Александровны в данном вопросе неприятно поразила Юрия. Вот тебе и профессиональная этика! Ай да адвокат! Они что, в постели это обсуждали?

– Так, – сказал он, – это уже становится любопытным.

– Да нет в этом ничего любопытного, – возвращая Юрию мокрый платок, сказала секретарша Лузгина. – Не вздумайте появляться в конторе. Деньги ваши отберут, а вас самого, скорее всего, убьют. Да, и не ходите больше в Клуб. Это, наверное, тоже опасно.

Юрий поднял брови.

– А что вам известно о Клубе?

– Да ничего, кроме того, что Лузгин вас там видел.

И Зинаида Александровна подробно пересказала Юрию разговор своего шефа с Зиминым. Именно от нее Юрий впервые услышал эту фамилию – Зимин – и сделал в памяти зарубку на будущее. Нужно было непременно расспросить Мирона, что это за Зимин такой и с чем его едят.

О своей роли в описываемых событиях Зинаида Александровна предпочла умолчать. По ее рассказу выходило, что она случайно подслушала пресловутый разговор, была на этом поймана, с позором уволена с работы и что Зимин пообещал ее убить. В заключительную часть рассказа Юрий поверил лишь отчасти. Скорее всего, все не так просто и не обошлось тут, наверное, без шантажа, но Юрию это было безразлично и к его отношениям с Лузгиным касательства не имело. По крайней мере, стало понятно, откуда и почему холеная Зинаида Александровна неслась в таких растрепанных чувствах. Очевидно, сцена прощания с любимым шефом и впрямь получилась бурная и напугал ее Лузгин до полусмерти, если она решилась на такой отчаянный шаг.

– Господи, какое счастье, что мне удалось вас поймать, – заключила свой рассказ Зинаида Александровна. – Я так боялась, что вы поедете другой дорогой!

– За меня боялись? – зачем-то спросил Юрий. – Напрасно.

– Вы мне безразличны, – уже совсем спокойно ответила секретарша. В этом ответе не было желания оскорбить, унизить или просто осадить зарвавшегося самца. – Какое мне до вас дело? Ведь я вас совсем не знаю, вы – просто прохожий... Я очень боялась, что у этих двоих мерзавцев все получится. Кстати, где вы держите свой генератор паролей? Нет, не отвечайте, а то вам покажется, что я здесь просто ломала комедию с единственной целью – получить ответ на этот вопрос... Перепрячьте эту штуку подальше, потому что эти двое не успокоятся, пока не завладеют ею. И оставьте вы эту дурацкую идею осчастливить человечество! – вдруг выкрикнула она. – Лучше купите себе на эти деньги хороший одеколон и приличную одежду. Кстати, вам не нужна опытная секретарша?

Юрий слегка опешил.

– Увы, – сказал он. – У меня нет ни своего дела, ни делопроизводства...

– А любовница? Поверьте, я хорошая любовница. Опытная и квалифицированная.

– Гм...

– Я не в вашем вкусе? Стара?

Ни черта она была не стара, и выглядела на все сто, и взгляд ее заплаканных глаз теперь был совсем другой – испытующий, дразнящий, сулящий какие-то небывалые, запретные, потусторонние удовольствия. Юрий почувствовал, что погружается в пучину мучительной неловкости, забарахтался там и вдруг, как за спасительную соломинку, ухватился за короткую трезвую мысль: с чего бы это она? Торопится продать себя подороже, пока покупатель под рукой, вот и все. Времени на долгую осаду у нее нет – шантаж не выгорел, Лузгин ее вышвырнул и, наверное, пообещал прикончить – всерьез пообещал, потому что дело и впрямь нешуточное. А если бы господин адвокат не пожадничал, поделился, процесс перевода денег шел бы сейчас полным ходом... В общем, молодой человек, бросьте валять дурака, а лучше купите себе одеколон, приличную одежду и опытную секретаршу, она же любовница. Куда как хорошо!

Юрий успокоился и твердо взглянул в расширенные, дразнящие глаза, которые, оказывается, уже успели почти вплотную придвинуться к его лицу вместе со всем остальным – с матовыми гладкими щеками, с душистыми локонами из-под шляпки, с призывно приоткрытыми губами и с песцовой шубой, мягко и многообещающе круглившейся на груди.

– Дело не в моих вкусах, – сказал он, – и уж тем более не в вашем возрасте. Просто я привык сходиться с женщинами немного по-другому. Я не покупаю их, как мясо на рынке. Извините.

Глаза Зинаиды Александровны стремительно сузились, заледенели и отодвинулись на безопасное расстояние.

– Динозавр, – сказала она. – Лузгин прав: вы – динозавр и обречены на вымирание.

– Посмотрим, – сказал Юрий.

– Посмотрим! – с горечью передразнила его внучка фрейлины. – Что ж, ступайте, смотрите. Катитесь! Вы ведь в контору? Лузгин сейчас там. Отменил все встречи и поджидает вас с нетерпением, как паук муху.

– Вас подвезти? – спросил Юрий, запуская двигатель. Разговор был окончен.

– Катитесь, – повторила Зинаида Александровна и, распахнув дверцу, спустила в снег одну ногу в остроносом сапоге на высокой шпильке. – Ступайте, динозавр. Бейтесь с врагами и откладывайте яйца. Импотент!

– Спасибо вам, – спохватившись, сказал Юрий.

– Не за что, – ответила она. – Повторяю, вы мне безразличны. Вы мне противны, если хотите знать. Вы жизнь мою разрушили, понятно вам?! Если бы я могла отомстить этому негодяю как-то иначе, я бы пальцем ради вас не шевельнула.

– Все равно спасибо, – сказал Юрий. – Хотя бы за откровенность.

– Проваливайте, – устало сказала Зинаида Александровна и окончательно выбралась из машины.

Она пошла прочь, не оглядываясь, на ходу заправляя на место выбившиеся из-под шляпки пряди. Уже на третьем или четвертом шаге ее походка сделалась легкой и упругой, голова гордо запрокинулась. Серебристый песцовый мех мягко переливался в такт ее движениям, на нее оглядывались – мужчины со жгучим интересом, а женщины с не менее жгучей завистью.

Юрий не стал дожидаться, пока секретарша Лузгина затеряется в толпе. Он перегнулся через сиденье, захлопнул дверцу и лихо развернул короткий, высоко посаженный джип на узкой заснеженной улице. Его правая рука, оторвавшись от рычага коробки передач, коротким толчком послала кассету в приемную щель магнитолы. Хриплые динамики крякнули и ожили.

Юрий усмехнулся и плавно утопил педаль акселератора.

В том месте, где внучка фрейлины бросилась под колеса, он остановил машину и пошарил в сугробе возле столба. Столб точно был тот самый, на нем отчетливо виднелась оставленная железным кронштейном глубокая царапина, но ни самого кронштейна, ни зеркала, которое было на нем закреплено, в сугробе не оказалось. Очевидно, зеркало уже подобрали – возможно, мальчишки, а скорее всего, бомжи, решившие за бесценок толкнуть полезную в хозяйстве вещь на блошином рынке. Юрий плюнул с досады, пожал плечами, вернулся за руль и, больше нигде не останавливаясь, за две минуты добрался до конторы Лузгина.

Вот тут-то, собственно, и произошло то, что господин адвокат в телефонном разговоре с Зиминым описал как случайное падение. Да только гололед тут совершенно ни при чем. Гололед – он на улице, а Андрей Никифорович поскользнулся прямо в своем шикарно обставленном кабинете, где никакого гололеда в помине не было.

Явившись поутру в свою контору, Андрей Никифорович застал там Зинаиду Александровну. Была она, как всегда, прекрасна, холодна, приветлива и деловита. Компьютер на ее столике в углу приемной уже тихонечко жужжал, жуя килобайты электронной почты; на другом, кухонном столике пыхтела кофеварка и распространяла по конторе пьянящий аромат превосходного, нездешнего кофе; возле компьютера лежали многочисленные раскрытые скоросшиватели – все было как всегда, словно вчерашний дикий разговор на шелковых простынях господину адвокату попросту приснился.

Зинаида Александровна, как обычно, помогла шефу снять пальто и шапку, стряхнула с них специальной щеточкой немногочисленные подтаявшие снежинки, пальто аккуратнейшим образом повесила на плечики, а плечики поместила в шкаф с одеждой. Барашковую шапку она торжественно водрузила на верхнюю полку того же шкафа, держа ее с боков двумя руками, как корону Российской империи. Словом, все шло обычным порядком, и вошедшему с мороза в тепло, уют и приятные запахи конторы Лузгину на мгновение подумалось, что неплохо бы оставить все как есть. Это была опасная мысль, и он ее прогнал, потому что был умен и понимал, что вчера вечером все изменилось раз и навсегда. Не было больше никакой Зинаиды Александровны, внучки фрейлины, незаменимой секретарши, соратницы и любовницы, а была вместо нее подколодная змея, голодная анаконда, которую он, адвокат Лузгин, вдобавок ухитрился раздразнить и ранить – увы, не смертельно. И то, что в данный момент анаконда прикидывалась обыкновенным бревном, вовсе не означало, что так будет всегда. Анаконду необходимо было уничтожить, чтобы она не уничтожила господина адвоката, а Зимин, которому Андрей Никифорович звонил весь вечер, всю ночь и все сегодняшнее утро, на звонки упорно не отвечал. Черт бы его побрал! Уж не случилось ли с ним чего?

Впрочем, бывало и раньше, что Зимин сутками не подходил к телефону. Нечасто, но бывало. Черт его знает, чем он занимался в это время. Очень может быть, что организацией очередного счастливого совпадения. А почему бы и нет? Поместившись в свое удобное кресло, Лузгин с благодарным, хотя и несколько суховатым кивком принял от секретарши традиционную утреннюю чашечку кофе и мысленно сопоставил кое-какие даты. Память у него была отменная, профессиональная, и процесс сопоставления много времени не отнял. Да, так и есть! Неоднократные исчезновения Зимина из абонентской телефонной сети и вообще отовсюду странным образом предшествовали случайным – а то как же! – смертельным случаям среди членов Клуба. Надо было быть слепым, чтобы не заметить этого раньше...

Понятно, что смерти эти – все без исключения – были на руку двум человекам: Зимину и его другу-приятелю, постоянному клиенту Андрея Никифоровича, Адреналину. Лузгин вел дела Адреналина уже не первый месяц и был отлично осведомлен об их состоянии. Знал он и то, что его клиент на дела свои плевать хотел и пальцем бы не пошевелил, чтобы их как-то поправить. Дела поправлял Зимин, потому что в силу общих коммерческих интересов они с Адреналином давно превратились в некое подобие сиамских близнецов. А если один из таких близнецов вдруг начинает действовать во вред общему обмену веществ – объявляет, к примеру, голодовку, – то другому, чтобы выжить, приходится жрать за двоих. Да как жрать!..

Случай с Сидяковым в этом плане был весьма показательным. Тут все лежало буквально на поверхности, и поэтому-то, наверное, у Андрея Никифоровича наконец открылись глаза. Ай да Зимин! Ай да Семен Михайлович!

Правда, подполковник милиции, погибший за неделю до Сидякова, в эту картину не вписывался. Хотя почему же не вписывался? Очень даже... Помешал, наверное, напугал, вот его и прибрали от греха подальше, а Сидякова отложили до следующей недели. Ай да ну! А вы, Семен Михалыч, у нас, оказывается, уголовник...

Непонятным оставалось лишь то, каким образом осуществлялись убийства. В том, что это были именно убийства, Лузгин не сомневался, потому что привык доверять фактам и не верил в совпадения. А каким образом – это, господа, дело техники, которая в наше время, как вам известно, достигла невиданных высот...

Итак, Зимин в данный момент был недосягаем – готовил очередное роковое совпадение, жертвой которого на сей раз должен был стать, наверное, этот филантроп с каменными плечами, Филатов. Ну, правильно... А как же иначе?

На минуту Лузгин задумался: так как же все-таки ему быть с Филатовым? Семьсот пятьдесят тысяч – куш немалый. Зимин прав, другого такого случая в жизни уже не будет. Кто не рискует, тот не выигрывает! Да. А с другой стороны, в уголовщину лезть не хотелось. Страшновато было, да и непривычно как-то. По правде говоря, Андрею Никифоровичу очень хотелось еще раз обсудить все это с Зиминым, чтобы тот его уговорил, вселил в него столь необходимую уверенность. Но, если вдуматься, что тут обсуждать? Зимин исчез, готовит очередной несчастный случай... Значит, уверен. В себе уверен, в замысле своем рискованном уверен и в нем, адвокате Лузгине, уверен тоже. Он, Зимин, делает свою часть работы и рассчитывает, судя по всему, что Лузгин наилучшим образом справится со своей. Так что нечего тут обсуждать, нечего! Запорешь дело, напортачишь, и, глядишь, подготовленный для Филатова несчастный случай станет твоим. Потому что какой, в самом деле, смысл убивать Филатова после того, как он избавится от денег? Да никакого! А струсившего подельника, который слишком много знает, убрать сам бог велел...

В последний раз хорошенько все обдумав и взвесив, Лузгин принял окончательное решение: будь что будет, а свой шанс он не упустит. Да людей за копейку режут, а тут – семьсот пятьдесят тысяч! Три четверти миллиона. И не рублей деревянных, и даже не евро, а полновесных американских долларов.

И, проникнувшись решимостью, господин адвокат твердой рукой снял трубку, набрал номер и заказал себе билет на завтрашний рейс до веселого города Сан-Франциско. А чего, в самом деле, тянуть? Виза в паспорте стоит, с таможней проблем не будет... Сделал дело – гуляй смело. Главное, вовремя смыться, пока ни обобранный до нитки Филатов, ни страшненький Зимин, ни эта змеюка в приемной не успели до тебя добраться. Где адвокат Лузгин? Нету его! Был, да сплыл. Ищи его теперь, свищи... Еще лучше, конечно же, было бы оставить Зимина ни с чем, но... Да ну его к дьяволу! Во-первых, он свою долю честно заслужил, а во-вторых, если его по-настоящему разозлить, спрятаться потом будет невозможно. Из-под земли достанет, как в свое время достал товарища Льва Троцкого Иосиф Сталин... Ну его, в самом деле. Со стартовым капиталом в семьсот пятьдесят кусков Андрей Никифорович свое еще возьмет.

Тут в кабинет, постукивая высокими каблуками, вошла Зинаида Александровна, собрала на серебряный подносик кофейные причиндалы и, плавно поводя бедрами, пошла к дверям. На пороге она остановилась, повернулась к Лузгину и как бы между прочим спросила:

– Вы подумали?

Андрею Никифоровичу, который уже все решил, было не до нее. В его планах Зинаиде Александровне не отводилось ровным счетом никакого места, ее просто не существовало. Она была окончательно выведена за скобки, и заданный ею вопрос на мгновение поставил его в тупик: подумал? О чем бы это? Ах да...

Умнее всего и дипломатичнее было бы, конечно, сказать этой дуре, что да, подумал, взвесил и пришел к выводу, что ее требования справедливы и законны. Наплести с три короба, посулить золотые горы, поторговаться (а как же без этого!), успокоить, запорошить глаза, а завтра выкупить билет и – поминай как звали!

Но все уже было расписано как по нотам, зарезервированное место в рейсовом "боинге" согревало душу, вселяя чувство безопасности, а глупая назойливость секретарши раздражала, и лукавый попутал Андрея Никифоровича.

– Да, – утвердительно наклонив прилизанную голову, сказал господин адвокат, – я подумал. Вы уволены, Зинаида Александровна. Потрудитесь освободить помещение и не попадаться мне на глаза. Советую вам попытать счастья на панели. Там, конечно, большая конкуренция и клиентов у вас в вашем почтенном возрасте будет маловато, зато для некрофилов вы станете настоящей находкой. Прощайте.

Зинаида Александровна, глядя ему в глаза, наклонила серебряный подносик вперед от себя и разжала пальцы. Подносик грохнулся на паркет, задребезжал серебряный кофейник, с треском полетели тонкие фарфоровые черепки, и кофейная ложечка старинного литого серебра, бренча, упрыгала под кресло для посетителей. Темная гуща омерзительной кривой звездой разлетелась по светлым паркетным плашкам. Не говоря ни слова, Зинаида Александровна круто развернулась на высоких каблуках и, твердо стуча ими по паркету, вышла из кабинета в приемную. Дверь осталась открытой, и Лузгин видел, как его бывшая секретарша, стиснув зубы, яростно выдирала из стенного шкафа свою роскошную шубу из натурального сибирского песца.

– Эй, – крикнул ей Лузгин, – а прибирать кто будет?

Секретарша не ответила. Она вихрем вылетела из приемной, и мгновение спустя Лузгин услышал, как она гулко хлопнула входной дверью.

– Сука, – сказал он и закурил.

Выкурив сигаретку и восстановив таким образом слегка пошатнувшееся душевное равновесие, господин адвокат выбрался из кресла и направился в опустевшую приемную – искать, где там у нее, у суки, хранятся всякие веники, совки, половые тряпки и прочие причиндалы, необходимые для наведения порядка. Теперь, когда Зинаида Александровна ушла, заниматься этим унизительным делом предстояло ему самому. Ему теперь многим предстояло заниматься самому – слава богу, недолго.

Забытый компьютер все так же жужжал в углу приемной, и по-прежнему лежали вокруг него раскрытые папки с деловыми бумагами. М-да... Ну а как иначе? Торговаться с этим обломком империи? Слуга покорный!

Веник и совок нашлись в стенном узком шкафчике, а вместо половой тряпки там же обнаружился мощный моющий пылесос фирмы "Бош". Андрей Никифорович, хоть убей, не помнил, чтобы он покупал этот пылесос или хотя бы давал деньги на такую покупку. А пылесос тем не менее вот он... Да, хорошая была секретарша! Такую теперь днем с огнем... Черт ее дернул подслушивать под дверью! Волновалась, наверное, боялась, как бы шеф ее, уже и так пьяный до изумления, в компании со свежим собутыльником не насосался до летального исхода, вот и переусердствовала, позволила себе лишнее.

Он подобрал поднос и кофейник, смел в совок осколки, поискал мусорное ведро, не нашел и высыпал осколки в стоявшую под столом корзину для бумаг. Пользоваться моющим пылесосом господин адвокат не умел, но нужда, как известно, всему научит, и он разобрался с несложным управлением буквально за пару минут. Пылесос взвыл, повыл немножко и замолчал. Вода в колбе помутнела, кофейная лужа исчезла без следа, и паркет снова заблестел, как новенький. Лузгин кое-как затолкал пылесос на место, забил его туда ногами, потому что проклятая штуковина как будто успела подрасти и никак не желала влезать туда, где пять минут назад помещалась свободно.

Закончив уборку, господин адвокат долго и старательно мыл руки с мылом. Ему все казалось, что они у него грязные после унизительной процедуры подбирания черепков и затирания кофейной лужи. Сука! Знала ведь, что ему придется лично этим заниматься, потому что не мог же он встретить важного клиента в загаженном кабинете... Тварь неблагодарная!

Вернувшись в кабинет, он принял стаканчик коньяка для успокоения нервов – всего один, в чисто лечебных целях, – сел в кресло и стал ждать Филатова.

Филатов явился без чего-то там двенадцать, а может быть, в двенадцать с чем-то – словом, тогда, когда Андрей Никифорович уже совершенно извелся и успел насочинять себе тысячу жутких историй, из коих одна – о том, что разозленная анаконда могла подстеречь клиента на улице и все ему выложить как на духу, – целиком соответствовала действительности. Но как раз эту версию господин адвокат посчитал менее вероятной. Вряд ли у его бывшей секретарши хватило бы на это духу, да и подстеречь едущего на машине человека, не зная точного его маршрута, – дело практически немыслимое, особенно в многомиллионной Москве с ее бешеным уличным движением. Увы, Андрей Никифорович недооценил свою бывшую любовницу. Оскорбленная женщина способна на многое, и не следовало, пожалуй, так старательно подчеркивать ее возраст.

Филатов вошел в контору, сияя своей дурацкой улыбкой, веселый, бодрый и довольный всем на свете, как и полагается законченному кретину, который не знает, что делать с полутора миллионами баксов. Он сердечно пожал протянутую господином адвокатом ладонь, влажную от волнения и слегка дрожащую, самостоятельно скинул пальто и только теперь, казалось, заметил, что в приемной как будто чего-то не хватает.

– А секретарша ваша где? – спросил он слегка панибратским тоном лопуха, уверенного в том, что он находится среди друзей, готовых ради него буквально расшибиться в лепешку.

– Приболела, – сказал Лузгин, открывая перед ним стенной шкаф и забирая пальто. – Проходите в кабинет, располагайтесь. Кофе?

– К черту кофе, – сказал Филатов. – Извините. Мне, знаете ли, не терпится узнать, каковы наши успехи. Да и потом, кофе по-настоящему хорош, когда его подает красивая женщина. Жаль, жаль, что ваша секретарша приболела! Я, грешным делом, рассчитывал еще разок на нее полюбоваться. Приятное зрелище. В высшей степени приятное! Везет же некоторым!

– Я ведь уже говорил вам: надо уметь устраиваться, – принимая приятельский тон, сказал Лузгин. – Хотите, научу? Насчет денег не передумали? Имейте в виду, без денег о такой секретарше, как Зинаида Александровна, нечего и мечтать. Благодарное человечество вам такую не предоставит, не надейтесь.

Филатов рассмеялся и прошел в кабинет.

– Да нет уж, увольте, – продолжая улыбаться, сказал он и сел в кресло для посетителей. – Лучше без секретарши, чем с этими деньгами.

– Воля ваша, – тоже вежливо улыбаясь, сказал Лузгин и, обойдя стол, опустился в свое кресло.

Здесь он принял деловой вид, развернул к себе монитор компьютера, выдвинул верхний ящик стола и достал оттуда заранее заготовленный листок с номерами счетов. Номеров было два – его собственный и Зимина. Помимо листка и всякой канцелярской дребедени, в ящике лежал помещенный туда час назад на случай непредвиденных осложнений семизарядный револьвер бельгийского производства, калибра 0,38 – штука довольно уродливая, но безотказная и в высшей степени убойная. Словом, все было готово, все находилось под контролем, и господин адвокат, мысленно собравшись в кулак, перешел в наступление.

– Вы знаете, – сказал он, – какая странная получается штука... Задачка-то оказалась не из легких!

– Я готов оплатить... – приподнимаясь в кресле, начал Филатов.

Лузгин усадил его на место нетерпеливым жестом.

– Тише, тише, – сказал он, задумчиво постукивая ребром листка по крышке стола. – Не надо махать чековой книжкой. Знаю, что готовы. Не спешите сорить деньгами, это дурной тон. К тому же все, что вы потратите на меня, уже не достанется вашим... э... сирым и убогим. Вы не так меня поняли. Я не набиваю себе цену – она, поверьте, и без того высока, – а беспристрастно излагаю факты. А факты таковы, что в нашей огромной стране оказалось не так-то просто отыскать благотворительный фонд, пожертвования в который были бы гарантированно защищены от любых видов мошенничества. Ведь таково, кажется, было ваше условие?

– В точности так, – подтвердил Филатов. – Так что же, ничего не выйдет?

– Ну отчего же. Кто ищет, тот всегда найдет. Главное – уметь искать... Кое-что нарыть мне все-таки удалось. Да вот, извольте взглянуть.

И он протянул Филатову через стол свой листок.

– Президентский фонд помощи жертвам наводнения в Якутии, – вслух прочел Филатов. – Президентский, хм... Ну, допустим. Та-а-ак... Неправительственный фонд помощи инвалидам и семьям погибших в ходе контртеррористической... Ага, ясно. Неправительственный – это что же, частный?

– Фонд основан группой ветеранов первой чеченской кампании, – пояснил Лузгин. – Это в основном боевые офицеры, от капитана до генерала. В большинстве своем опальные, поскольку... Ну, сами понимаете. Шумели много.

– Ага, ага, – задумчиво сказал Филатов. – Первая, говорите, чеченская? Так это когда было! При царе-батюшке, пожалуй, а? Лермонтов, там, Пушкин, княжна Мери... По камням струится Терек, плещет мутный вал. Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал... Каков слог! Так и представляешь себе этого выползающего из воды на берег чечена. Этакая, знаете ли, бородатая рептилия с кинжалом... И главное, ползет и точит, точит и ползет...

– Я имел в виду новейшую историю, – с вежливой улыбкой сообщил снедаемый лихорадочным нетерпением Лузгин.

– Разумеется, – верно поняв намек и мигом прекратив кривляться, сказал Филатов. – Я вас так и понял. Извините, меня порой заносит, особенно когда волнуюсь...

– Ну-ну, – снисходительно произнес Лузгин, у которого внутри все тряслось мелкой нетерпеливой дрожью, – полноте. Чего же волноваться?

– Деньги-то немаленькие, – пожаловался Филатов. – Бремя ответственности, в общем. Скорей бы от него избавиться, от бремени этого!

– За чем же дело стало? Генератор паролей при вас?

Филатов полез в карман и продемонстрировал Лузгину вожделенную пластмассовую коробочку с кнопками и жидкокристаллическим дисплеем, похожую на небольшой калькулятор. Без этой коробочки процесс выкачивания денег с чужого счета превращался в сложную, долгую и крайне опасную процедуру, которая была по плечу далеко не каждому хакеру. Лузгин глазам своим не поверил: ну что за идиот! Динозавр, ей-богу, динозавр! Сила есть – ума не надо. Гора мускулатуры, а мозгов с наперсток, сплошные условные рефлексы...

– Отлично, – слегка дрогнувшим голосом сказал он. – Остается только еще раз подтвердить ваши намерения и назвать номер вашего банковского счета. Ну, и сам банк, разумеется.

Филатов без колебаний продиктовал номер, и Андрей Никифорович торопливо записал его на листке перекидного календаря. Рука у него дрожала, цифры прыгали, и вообще, справляться с волнением ему становилось все труднее.

– Отлично, – повторил он, придвигая к себе клавиатуру и кладя правую ладонь на выпуклую пластмассовую спинку мыши. Стрелка курсора привычно заметалась по многоцветному пространству главного окна, нащупывая значок парольного доступа в Интернет. – Превосходно. Преклоняюсь перед вашим поступком. Поверьте, это не пустые слова. Чего я только не насмотрелся, но такого еще не видел... И вообще мне нравятся решительные люди. Недаром вы в Клубе. Да-да, я вас там видел. Деретесь вы просто отменно, честное слово. Придете в пятницу? Хотелось бы попробовать... хе-хе... испытать, знаете ли...

Он чувствовал, что слишком много говорит, но остановиться уже не мог – его несло. Пальцы привычно настучали на клавиатуре знакомый пароль, модем тихонько зажужжал, затрещал и защелкал, выходя в сеть. Филатов, с интересом наблюдавший за действиями Андрея Никифоровича, вынул из кармана сигареты, взглядом испросил у хозяина кабинета разрешения и, дождавшись радушного кивка, неторопливо закурил.

– Два фонда, – задумчиво произнес он. – Это на всю Россию-матушку! Одно слово – воруют! И все-таки два фонда – не маловато?

– Зато фонды надежные, проверенные, – возразил Лузгин. – Ни копейки налево не уйдет, все в дело. И потом, сами посудите: если подарить каждой поселковой амбулатории по градуснику, много ли пользы будет от вашей благотворительности? Деньги на ветер – вот как это называется.

– Пожалуй, – согласился Филатов.

– Да уж поверьте моему опыту! Мне кажется, будет разумно разделить деньги поровну между двумя этими фондами. Получится два солидных, в высшей степени полезных пожертвования.

– Поровну? – Филатова, казалось, одолевали какие-то сомнения. – А что, пожалуй что, и поровну! Кто я такой, чтобы решать: инвалидам чеченским, мол, побольше, а бездомным в Ленске – с семьями, детьми и стариками, – поменьше? Поровну, да. Это будет справедливо.

– Мудрое решение, – сказал Лузгин, нетерпеливо играя кнопками мыши. – Ну что же, связь установлена. Приступим?

– Один момент, – сказал Филатов и легко поднялся из кресла. Генератор паролей был зажат у него в руке.

– Что такое? – спросил Лузгин.

Вопрос этот, ненужный и лишний, выскочил из него совершенно непроизвольно и прозвучал, мягко говоря, не слишком приветливо. Таким тоном мог произнести карманник, которого внезапно схватили за руку в момент кражи. Впрочем, Филатов не обратил на этот предательский возглас никакого внимания. Широко и немного виновато улыбаясь, он склонился над столом так, чтобы видеть монитор, и почти заискивающе сказал:

– Я прошу прощения, но мне хотелось бы сначала... гм... убедиться, что вот эти номера, – он постучал пальцем по листку, – соответствуют номерам счетов поименованных здесь фондов. А то мало ли, что... Ответственность!

Это был удар, по силе сравнимый с подземным толчком в девять баллов по шкале Рихтера. Андрей Никифорович ощутил что-то вроде свободного падения и вдруг не к месту вспомнил, что в веселом городе Сан-Франциско частенько бывают землетрясения. Живешь себе, ни о чем таком не думая, строишь планы, ловчишь, карабкаешься наверх, деньги зарабатываешь, а потом вдруг – трах! – земля под тобой разверзается, и летишь ты вверх тормашками к чертям собачьим в пекло вместе со своими планами и деньгами... О чем-то подобном толковал во время своих проповедей Адреналин, но Андрей Никифорович не придал тогда никакого значения словам этого блаженного. А зря...

– Вы что же, изволите мне не доверять? – с холодным удивлением спросил он.

– Отчего же? – удивился Флатов. – Я вам полностью доверяю, но ведь бывают же ошибки! Достаточно спутать одну цифру, и деньги, предназначенные инвалидам первой чеченской кампании, уйдут в карман какому-нибудь жулику. Еще одна ошибка – и бездомные сиротки в Ленске останутся зимовать на морозе, а еще один жулик сделается богаче на семьсот пятьдесят тысяч... Согласитесь, ведь мы же не можем этого допустить! Ну давайте, нажимайте! Проверим счета и закончим поскорее. Или это очень сложно?

– Не так чтобы очень, – промямлил Лузгин, – но тем не менее...

– Так ведь вы сами говорили, – удивился Филатов, – что такие фонды прозрачны. Номера счетов, имена учредителей – все на виду! И то верно: какой смысл в благотворительном фонде, если жертвователь не может нигде разыскать его счет?

– Верно-то оно верно, – с кислой миной согласился Лузгин, – но на деле все не так просто... Техника, знаете ли... У нас тут все ж таки не Япония, не Америка даже...

– Но попытаться-то надо! – с кретиническим энтузиазмом воскликнул Филатов.

И все. Крыть было нечем, и не было рядом Зимина с его совпадениями, и выхода никакого не было... Точнее, выход был, но прибегать к нему Андрею Никифоровичу очень не хотелось.

Был выход! Номер счета в швейцарском банке отчетливо чернел на листке перекидного календаря, и генератор паролей находился здесь же, на краю стола, куда положил его по рассеянности Филатов. А в верхнем ящике этого же стола лежал взведенный, готовый к бою бельгийский револьвер тридцать восьмого калибра. Один точный выстрел, и о Филатове можно забыть. Завалить этого кабана в шкаф, запереть контору... Найдут его очень нескоро, а когда найдут, адвокат Лузгин будет уже очень, очень далеко – не в Штатах, нет, там его непременно выследят и посадят, а где-нибудь в карликовом островном раю, не выдающем преступников, в уютном оффшоре, поближе к своим денежкам...

Он бесцельно поиграл клавишами, пощелкал кнопками мыши и, откинувшись на спинку кресла, разочарованно развел руками.

– Ну вот, – сказал он, – как я и предупреждал: зависло! Техника!

– Ай-яй-яй, – качая головой, сочувственно сказал Филатов. – Надо же, как не повезло! Бывают же такие совпадения!

– Не беда, – утешил его Лузгин и потянулся к ящику стола. – Где-то тут у меня была инструкция... Один компьютерный доктор составил специально для таких вот случаев. Сам-то я, знаете, обыкновенный юзер. Чайник, одним словом. Пользоваться умею, а вот чинить – увы...

Продолжая говорить, он сомкнул ладонь на удобной рубчатой рукоятке и осторожно продел указательный палец в предохранительную скобу. Теперь оставалось только легонько нажать на спусковой крючок, чтобы яйца этого динозавра повисли на входной двери. Прямо из ящика, через стол... Но стол у Андрея Никифоровича был основательный, дубовый, сработанный прочно и без халтуры – на века, под старину, – а револьвер, как ни крути, это все-таки не противотанковое ружье. Словом, руку все-таки нужно было из ящика вынуть, и, мысленно досчитав до трех, Андрей Никифорович выхватил револьвер из стола и навел его на Филатова.

Но и только. Ничего другого он сделать не успел, потому что Филатов, до последнего мгновения стоявший напротив в расслабленной позе, в это самое мгновение – последнее, решающее – перехватил кисть господина адвоката и вывернул ее с такой нечеловеческой силой и проворством, что Лузгин с размаху въехал носом в крышку стола. На глаза его навернулись слезы, он охнул от нестерпимой боли в руке, и револьвер, безобидно брякнув, вывалился из разжавшихся пальцев прямо на клавиатуру.

– Это не техника зависла, – сказал Филатов, протягивая через стол свободную руку и завладевая револьвером. – Это ты завис, сволочь.

Это была правда. Все пропало, рухнуло, но Андрей Никифорович как-никак был клубмен, а значит, боец, боец закаленный, умелый и беспощадный, и, как только Филатов выпустил его запястье, он бросился в контратаку.

Правая рука у него висела плетью, и начал он с того, что боднул Филатова головой в физиономию. Это был его коронный удар, не раз опробованный в Клубе и там же отработанный до полного совершенства. Ослепленный Филатов послушно отлетел и грохнулся на спину, как чудовищный майский жук. Но, отлетая, он как-то ухитрился прихватить со стола телефон – скорее инстинктивно, в попытке хоть за что-нибудь уцепиться в своем неуправляемом падении, чем сознательно, по злому умыслу, – и, когда Лузгин, перемахнув через стол, насел на него, пытаясь снова завладеть револьвером, с размаху ударил господина адвоката телефоном по уху.

Нежно звякнул в последний раз и умолк навеки упрятанный внутри сработанного под старину корпуса колокольчик. Отлетела в сторону вычурная, тоже под старину, трубка, брызнули осколки желтоватой, под слоновую кость, пластмассы, отскочил и покатился расколотый дырчатый диск. В голове у Андрея Никифоровича тоже что-то звякнуло, и кто-то добрый, исполненный милосердия и сострадания, одним нажатием кнопки выключил во всем мире свет.

Когда свет включился снова, Андрей Никифорович обнаружил, что лежит на полу, а Филатов сидит над ним на корточках и держит у самого его лица мобильный телефон. Телефон настойчиво звонил.

– Ну, давай, – сказал Филатов, – ответь. Только постарайся обойтись без фокусов. Не хотелось бы мочить тебя раньше времени, нам еще многое нужно обсудить.

Эти слова сопровождались чувствительным тычком в то место, которым господин адвокат более всего дорожил и гордился, кувыркаясь на шелковых простынях со своей изобретательной секретаршей. Он приподнял голову и первым делом заметил, что на нем больше нет пиджака. Пиджак обнаружился в странном месте – том самом... ну, словом, в районе ширинки адвокатских брюк. Был он почему-то свернут в тугой ком, и в этот ком упирался ствол бельгийского револьвера. Картина в целом была ясна: пиджак должен был сыграть роль глушителя, когда Филатову вздумается повысить тембр голоса Андрея Никифоровича на пару октав путем простенькой операции.

– Ну, очухался? – спросил Филатов и снова ткнул Лузгина револьвером в то место, которое мужчины берегут пуще глаза. – Трубку возьми!

Правая рука у Андрея Никифоровича все еще не действовала, и трубку он взял левой. В голове у него гудело, в глазах двоилось и троилось, и он не был уверен, что ему удастся связать хотя бы пару слов. Но оказалось, что приставленный к промежности заряженный револьвер чудесным образом обостряет сообразительность, и история с переломом ноги и госпитализацией в Первой Градской сплелась будто сама собой и вышла, кажется, вполне убедительной.

Потом Лузгину опять пришлось говорить, много и подробно, поскольку он был хорошим бойцом и понимал, что когда бой проигран, то условия диктует победитель. Говорить ему, как ни странно, пришлось в основном о Зимине. Простенькая комбинация с банковскими счетами Филатова не интересовала вовсе, как будто он знал о ней заранее. Да пожалуй, что и знал...

Уходя, Филатов вытряхнул из барабана патроны, рассыпал их по полу, бросил револьвер на диван и сказал:

– И не вздумай что-то делать и кого-то предупреждать. Твоя карта бита, ставок больше нет. Попадешься мне еще раз – убью. Секретарше своей мстить не вздумай. Забудь, понял? Испарись, исчезни, а лучше застрелись. На твоем месте я бы так и поступил. Револьвер – вон он, на диване, патроны соберешь. Будь здоров, не кашляй, береги руку. Она у тебя не сломана, но вывих – тоже не подарок.

И ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь. И генератор паролей унес, сволочь.

После его ухода Андрей Никифорович кое-как взгромоздился в кресло и, неловко действуя левой рукой, установил по Интернету связь со Швейцарией. Он вышел на указанный Филатовым банк и набрал номер счета, записанный на листке перекидного календаря, – набрал просто так, из чисто спортивного интереса.

И конечно же, оказалось, что такого счета в природе просто не существует. Не было его, и даже похожего ничего не было...

После этого и впрямь было впору застрелиться. Но стреляться Андрей Никифорович, конечно же, не стал. На следующий день он бесследно исчез из Москвы. Говорили, будто видели его в Шереметьево, в очереди пассажиров, ожидающих регистрации на рейс до веселого города Сан-Франциско, но кто это говорил и не было ли это просто очередной сплетней – неизвестно. Исчез, испарился, пропал – словом, поступил именно так, как советовал ему филантропствующий динозавр Филатов.