"Тайны Удольфского замка. Том 2" - читать интересную книгу автора (Рэдклиф Анна)

ГЛАВА XXV

Утром Аннета прибежала, запыхавшись, в комнату Эмилии.

— О, барышня, — заговорила она прерывающимся голосом, что я вам скажу! Я узнала, кто такой этот пленник, — в сущности, он и не пленник вовсе, — тот, что заперт у нас в замке; помните, я еще рассказывала вам? Право, подумаешь, какое-то привидение!

— Кто же этот пленник? — спросила Эмилия, и мысли ее невольно перенеслись к происшествиям прошлой ночи.

— Вот и ошибаетесь, сударыня, он вовсе и не пленник.

— Да кто же он наконец?

— Святые угодники! Вот я удивилась-то сегодня! Представьте, сейчас встречаюсь с ним на укреплениях внизу. В жизнь свою не была я так поражена! Уж подлинно, творятся здесь престранные вещи! Сто лет проживу, а все не перестану дивиться. Итак, я столкнулась с ним лицом к лицу, а ведь сама и думать-то о нем забыла!

— Твоя болтовня просто невыносима, — перебила ее Эмилия. — Умоляю тебя, Аннета, не испытывай моего терпения…

— Ну, угадайте, кого же я встретила, угадайте, барышня? — вы его прекрасно знаете.

— Не могу угадать, — с нетерпением отозвалась Эмилия.

— Хорошо, я вам скажу кое-какие приметы его, чтобы вы легче могли узнать: высокий господин, с продолговатым лицом, ходит так важно и носит на шляпе превысокое перо… имеет привычку потуплять глаза в землю, когда с ним разговаривают, а нет-нет и взглянет на тебя исподлобья, так мрачно, насупившись… Вы часто видали его в Венеции, барышня, он близкий знакомый нашего синьора. Не понимаю, чего он боялся в этом уединенном старом замке и для чего он все запирался? Ну, теперь наконец выполз на свет Божий, я сию минуту видела его на укреплениях, а как увидала — вся задрожала; я всегда почему-то трусила его! Но мне не хотелось, чтобы он заметил мой испуг; я подошла к нему и сделала книксен: «Синьор Орсини, — говорю, — с приездом честь имею поздравить».

— О, так это был синьор Орсини, — подхватила Эмилия.

— Ну да, он самый, собственной персоной! Тот, что убил венецианского дворянина и с тех пор перекочевывал с места на место.

— Господи! — воскликнула Эмилия, пораженная этим известием, — неужели же он приехал в Удольфо? Он хорошо делает, что старается скрыться.

— Конечно, барышня, но если б все дело было только в этом, ему нечего было бы даже запираться в таком уединенном месте. Ну, кому вздумается искать его здесь?

— Пожалуй, это и верно, — согласилась Эмилия, которая уже готова была вывести заключение, что Орсини и есть музыкант, игравший накануне вечером, но вспомнила, что он не имеет ни таланта, ни вкуса к музыке. Хотя ей не хотелось еще сильнее возбуждать удивление Аннеты, рассказав ей про случай с нею, но она все-таки спросила ее — нет ли кого-нибудь в замке, кто играл бы на музыкальном инструменте?

— Как не быть, барышня! у нас Бенедетто играет на барабане просто на удивление; потом есть еще Ланселот трубач; Людовико тоже мастер играть на трубе, да он болен теперь, бедняжка. Помню я раз…

Эмилия прервала поток ее речей.

— Слыхала ты какую-нибудь другую музыку после приезда в замок? Никакой не слыхала вчера вечером?

— А разве вы-то сами слыхали что-нибудь, барышня?

Эмилия уклонилась от ответа, повторив свой вопрос.

— Да нет, не слыхала я ничего, — отвечала Аннета; — я ни разу не слыхивала здесь никакой музыки, кроме барабанов да труб. А прошедшей ночью я всю ночь видела во сне дух моей покойной барыни.

— Твоей покойной барыни? — повторила Эмилия задрожавшим голосом, — итак, ты что-то скрываешь от меня? Скажи, скажи мне все, Аннета, умоляю тебя! Сообщи все самое худшее — не томи!

— Самое худшее вы уже знаете, барышня.

— Я ровно ничего не знаю…

— Нет, вы знаете! Знаете, что про барыню никому ничего не известно: следовательно, несомненно, что она отправилась туда же, куда отправилась прежняя хозяйка этого замка — та, что пропала без вести…

Эмилия подперла голову рукой и некоторое время молчала, потом сказала Аннете, что желает остаться одна, и та вышла.

Замечание Аннеты пробудило у Эмилии страшное подозрение, относительно судьбы г-жи Монтони; она решилась сделать новую попытку узнать что-нибудь наверное, обратившись прямо к Монтони.

Когда Аннета вернулась несколько часов спустя, она передала Эмилии, что привратник замка очень желает повидаться с нею, так как имеет сообщить ей нечто важное.

За последнее время Эмилия так много выстрадала, что всякий малейший пустяк действовал на нее; эти слова привратника возбудили в ней страх. Не угрожает ли ей опять какая-нибудь опасность? Тем более она была склонна это думать, что часто замечала свирепый вид и отталкивающее лицо этого привратника. Она не решалась пойти на его приглашение, думая, что это только предлог втянуть ее в какую-нибудь неприятность. Но по некотором размышлении она убедилась в невероятности этого предположения и устыдилась собственной слабости.

— Я повидаюсь с ним, Аннета, — сказала она, — пусть придет в коридор сейчас же.

Аннета сбегала и вскоре вернулась.

— Бернардин говорит, что не может прийти в коридор, барышня, — здесь так далеко от его поста, и ворота он не смеет оставить ни на минуту в теперешние времена; но если вы выйдете к нему под ворота как-нибудь окольными путями, не пересекая двора, то он сообщит вам нечто такое, что удивит вас; только, ради Бога, не ходите через двор, чтобы синьор как-нибудь не увидал…

Эмилия не одобряла этих окольных путей и наотрез отказалась идти.

— Скажи ему, что если действительно он имеет передать мне что-нибудь важное, я выслушаю его в коридоре, когда он удосужится прийти туда.

Аннета отправилась с этим поручением и долго не возвращалась. Наконец явилась и сказала Эмилии:

— Нет, барышня, так не годится; Бернардин не хочет потерять место, оставив свой пост; но если вы согласитесь выйти на восточные укрепления в сумерки, то он, пожалуй, может вырваться на минутку и передаст вам то, что имеет сказать.

Эмилия, удивленная и встревоженная такой таинственностью, все еще колебалась; но, сообразив, что человек этот действительно может предостеречь ее против какой-нибудь опасности, решилась наконец пойти.

— Вскоре после заката солнца я буду в конце восточной террасы. Но ведь тогда будут поставлены часовые, — добавила она, подумав, — как же Бернардин проберется незамеченным?

— Как раз это же самое и я сказала ему, сударыня, и он ответил мне, что имеет ключ от калитки в конце укрепления и пройдет оттуда; что же касается часовых, то их нет в конце террасы; она и так достаточно защищена высокими стенами и восточной башней; а часовые, что на другом конце, слишком удалены, чтобы увидеть его в полумраке сумерек.

— Ну, хорошо, — сказала Эмилия, — необходимо выслушать, что он хочет сказать мне; потому сегодня же вечером ты отправишься со мной на террасу.

— Он велел приходить, когда начнет смеркаться, барышня, — повторила Аннета, — это из-за часовых.

Эмилия подумала, потом обещала выйти на террасу через час после солнечного заката.

— Передай Бернардину, — добавила она, — чтобы он явился аккуратно, потому что ведь и меня может заметить синьор Монтони. Кстати, где синьор? Мне надо повидаться с ним.

— Он в кедровой зале, барышня, совещается с другими синьорами. Сегодня он хочет задать им угощение, чтобы загладить, вероятно, недавние неприятности; на кухне идет суета.

Эмилия осведомилась, ожидает ли Монтони еще новых гостей; Аннета думала, что нет.

— Бедный Людовико! — прибавила она, — и он тоже повеселился бы с другими, не будь он болен. Но он поправится: вот граф Морано уж чего, кажется, опасно был ранен, а ведь выздоровел же и поехал назад в Венецию.

— Неужели? — спросила Эмилия. — Ты когда это узнала?

— Я слыхала вчера вечером, да забыла сказать вам. — Эмилия задала ей еще несколько вопросов и затем приказала Аннете наблюдать и известить ее, когда Монтони останется один; девушка побежала передать поручение Бернардину.

Монтони был так занят в продолжение целого дня, что Эмилия не имела случая разъяснить свою страшную неизвестность насчет тетки. Аннета целый день только и занималась, что следила за ним, а в промежутках, вместе с Катериной, усердно ухаживала за раненым Людовико, так что Эмилии много приходилось оставаться одной. Мысли ее часто останавливались на приглашении привратника, и она старалась угадать, что бы это значило. Иной раз ей казалось, что тут дело касается судьбы г-жи Монтони; то опять ей думалось, что ей самой угрожает какая-нибудь личная опасность; таинственность, соблюдаемая Бернардином, скорее указывала на вероятность последней догадки. По мере того, как приближался назначенный час, нетерпение Эмилии все росло. Наконец закатилось солнце; она слышала шаги часовых, проходивших на свои посты, и ждала только Аннету, чтобы выйти на террасу. Девушка скоро явилась, и они вмесете спустились по лестнице. Когда Эмилия заикнулась о том, что боится встретиться с Монтони или с кем-нибудь из его гостей, Аннета возразила ей:

— О, насчет этого нечего бояться, барышня, они все еще пируют, и Бернардину это известно.

Дошли до первой террасы, где часовые опросили их: «кто идет?». Эмилия ответила; затем они направились к восточному парапету. У входа их опять остановили и, дождавшись ответа, разрешили идти далее. Но Эмилии не хотелось ставить себя в зависимость от скромности этих людей в такой час; ее разбирало нетерпение поскорее избавиться от этого неловкого положения, и она поспешно бросилась отыскивать Бернардина. Он еще не явился. Она задумчиво облокотилась на стенку террасы и стала ждать. Сумеречные тени окутывали все окружающие предметы, мягко стушевывая и долину, и горы, и леса, верхушки которых, колеблемые вечерним бризом, одни лишь нарушали своим шумом тишину, кроме разве смутного, едва слышного гула голосов в отдаленных частях замка.

— Чьи это голоса? — спросила Эмилия, пугливо прислушиваясь.

— Это синьор пирует со своими гостями, — отвечала Аннета.

« Боже милосердый! — подумала Эмилия, — как может этот человек веселиться, когда он сделал своего ближнего таким несчастным, если в самом деле моя тетушка еще жива и сознает свое несчастье! О, каковы бы ни были мои собственные страдания, дай Бог, чтобы мое сердце никогда, никогда не ожесточалось против людей!»

С ощущением страха глядела она на восточную башню, под которой стояла. Сквозь решетку нижнего окна светился огонек, Но наверху была тьма. Вдруг она увидела фигуру, прошедшую по комнате с лампой в рухах; но это обстоятельство не возбудило в ней никаких надежд относительно г-жи Монтони; она тщетно искала ее глазами в этой комнате, где, по-видимому, ничего не было, кроме солдатской амуниции; однако Эмилия все-таки решилась попытаться войти в башню, как только удалится Бернардин, и если дверь окажется незапертой, то попробовать разыскать свою тетку.

Минуты проходили за минутами, а Бернардин все не появлялся; встревоженная Эмилия стала сомневаться, следует ли ей ждать дольше. Она послала бы Аннету к воротам поторопить его, да боялась остаться одна; тем временем почти совсем стемнело, и узкая багровая полоса, еще остававшаяся на горизонте, белела единственным следом исчезнувшего дня. Однако интерес, возбужденный обещанием Бернардина, заставил ее преодолеть свои страхи и не уходить.

Пока она говорила с Аннетой, стараясь объяснить его отсутствие, в соседней калитке щелкнул замок и оттуда появился человек. Это и был Бернардин. Эмилия поспешно спросила его, что такое он имеет сообщить ей, прося его высказаться скорее, потому что она озябла на холодном вечернем воздухе.

— Отпустите свою служанку, сударыня, — сказал привратник густым басом, испугавшим Эмилию, — то, что я имею сказать, предназначено только для вас одной.

После некоторого колебания Эмилия приказала Аннете отойти на небольшое расстояние.

— Ну, друг мой, теперь говорите! — обратилась она к привратнику.

Он помолчал немного, как будто обдумывая то, что имеет сказать.

— Если это дойдет до ушей синьора, меня непременно прогонят. Обещайте мне, сударыня, что вы никому не промолвите ни слова из того, что я скажу вам. Мне доверили эту тайну, и если узнают, что я ее выдал, то я, может быть, отвечу за это своей жизнью. Но я желаю вам добра, сударыня, поэтому и решился сказать вам.

Он остановился.

Эмилия поблагодарила его, уверив, что он может положиться на ее молчание, и умоляла не томить.

— Аннета рассказывала нам в людской, как вы тревожитесь за синьору Монтони и как сильно желаете узнать, что сталось с нею…

— Это правда, — с жаром подтвердила Эмилия, — можете ли вы сообщить мне какие-либо сведения? Прошу вас, говорите даже самое худшее, не стесняясь.

Она оперлась дрожащей рукой об стену.

— Я могу сообщить вам… — продолжал Бернардин, — но…

— Но что? — воскликнула Эмилия, оправившись.

— Я здесь, барышня! — отозвалась Аннета, услыхав восклицание своей госпожи и заметив встревоженный тон, которым произнесены были эти слова, она бегом бросилась к Эмилии.

— Уходите… — сурово крикнул на нее Бернардин. Эмилия ничего не сказала, и Аннета повиновалась.

— Я могу кое-что сказать вам, — повторил привратник, — да не знаю, как… вы все время так убивались.

— Я приготовилась к самому худшему, друг мой, — произнесла Эмилия твердым, торжественным голосом, — я все могу перенести легче, чем эту страшную неизвестность.

— Ну, хорошо, синьора; коли так, вы все услышите. Вам, кажется, известно, что синьор с его супругой часто не ладят между собой. Не мое дело допытываться, из-за чего у них идут раздоры, но что это так, надеюсь, и вам известно.

— Хорошо, — отвечала Эмилия.

— За последнее время синьор был, повидимому, сильно раздражен против супруги. Я все видал, все слыхал, гораздо больше, чем все думали; но это не мое дело и я ничего не говорил. И вот, несколько дней тому назад синьор вдруг присылает за мной. «Бернардин, — говорит, ты человек честный; я думаю, что могу довериться тебе». Я подтвердил эчеленце, что он доверять мне вполне может. «В таком случае, — говорит, у меня есть одно дело, в котором мне нужна твоя помощь». Тогда он сообщил мне, что я должен делать; но я про это не скажу вам ни слова — дело касается только синьоры.

— Царь небесный! — воскликнула Эмилия, — что вы наделали?

Барнардин, видимо, колебался и молчал.

— Какой демон мог соблазнить его или вас совершить такое злодсяние? — крикнула Эмилия, вся похолодев от ужаса и едва не лишаясь чувств.

— В самом деле, демон… — мрачно подтвердил Бернардин.

Оба замолчали: у Эмилии не стало духу расспрашивать дальше, а Барнардину неохота была говорить. Наконец он произнес:

— О прошлом нечего и поминать. Синьор был жесток, но он требовал повиновения. Какая польза артачиться? Он нашел бы других, которые не остановились бы ни перед чем.

— Значит, вы убили ее?! — молвила Эмилия глухим голосом. — Передо мною убийца!

Бернардин безмолвствовал. Эмилия отвернулась от него и хотела уйти.

— Постойте, барышня! — крикнул он ей вдогонку. — Вы заслуживаете того, чтобы я оставил вас при такой уверенности, раз вы могли счесть меня способным на подобное дело.

— Если вы не виновны, так говорите, — промолвила Эмилия слабым голосом, — я чувствую, что у меня не хватит сил долго слушать вас.

— Больше я ничего не скажу вам! — С этими словами он отошел.

Эмилия едва имела силу попросить его остаться, затем подозвала к себе Аннету, оперлась на ее руку, и обе тихими шагами пошли по террасе, но вдруг услышали позади шаги. Это был опять Бернардин.

— Удалите девушку, и я скажу вам все.

— Я не могу отпустить ее; все, что вы имеете сказать, и она может слышать.

— Вы думаете? в таком случае и вы больше ничего не узнаете!

С этими словами он отошел, но медленными шагами.

Тогда беспокойство Эмилии преодолело страх и гнев, вызванный поведением этого человека: она удержала его, а горничной приказала уйти.

— Синьора жива, — объявил привратник. — Но она моя пленница; эчеленца запер ее в той комнате, что помещается над главными воротами, а мне поручено сторожить ее. Я только что собирался передать вам, что вы можете с нею повидаться, но теперь…

Эмилия почувствовала, что с ее души скатилось тяжелое бремя; теперь ей оставалось только попросить прощения у Бернардина и умолять его, чтобы он позволил ей посетить тетку.

Он согласился с меньшей неохотой, чем она ожидала, и сказал ей, что если она явится в следующую ночь, когда синьор ляжет спать, к калитке замка, то она, может быть, увидит г-жу Монтони.

При всей благодарности, которую чувствовала к нему Эмилия за эту уступку, ей показалось, что она подметила какое-то лукавое торжество в его тоне, когда он произносил эти последние слова; но в ту же минуту она отогнала от себя это подозрение и, еще раз поблагодарив его, поручила тетку его состраданию, с обещанием наградить его, и сказала, что завтра аккуратно явится на свидание. С этим она пожелала ему покойной ночи и, никем не замеченная, вернулась к себе. Среди радости, вызванной неожиданным известием Бернардина, Эмилия долго не могла успокоиться настолько, чтобы мыслить здраво и сообразить, какие опасности до сих пор окружали г-жу Момтони и ее саму. Когда миновало возбуждение, она поняла, что тетка ее все еще в плену у жестокого человека и что он может принести ее в жертву своему мщению или своей алчности; и когда она вспомнила свирепую наружность того, кому поручено было сторожить г-жу Монтони, ей представилось, что судьба несчастной свершилась — черты Бернардина были отмечены печатью убийцы; ей думалось, что нет злодейства, хотя бы самого черного, на какое его нельзя было бы подвинуть. Каким тоном он обещал ей устроить ее свидание с пленницей! Эмилия задумалась над этим с сомнением и тревогой. Порою она даже колебалась довериться ему настолько, чтобы явиться на свидание в глухой час ночи; ей приходило в голову, что г-жа Монтони уже убита и что этому негодяю поручено заманить и ее в какой-нибудь тайник, где ее жизнь будет также принесена в жертву алчности Монтони, который в таком случае смело

потребует себе спорные поместья в Лангедоке. Но такое преступление показалось ей слишком чудовищным, чтобы быть вероятным; она никак не могла освободиться от сомнений и опасений, внушенных ей этим Бернардином. Но вот мысли ее наконец обратились к другим предметам, и по мере того, как время подвигалось к вечеру, она стала вспоминать о музыке прошлой ночи и с напряженным любопытством ждать ее повторения.

До позднего часа к ней доносились отдаленные звуки пиршества: это веселился Монтони с приятелями — громкие споры, грубый хохот и пение хором оглашали высокие своды залы. Наконец она услыхала, как запирались на ночь тяжелые порота, и эти звуки мгновенно потонули в глубокой тишине, нарушаемой лишь шорохом шагов по галерее — то гости расходились по своим отдаленным покоям. Эмилия, рассчитав, что вчера как раз в эту пору она услыхала музыку, отпустила Аннету, а сама тихонько отворила окно, надеясь услышать повторение музыки. Луна, на которую она вчера глядела, слушая музыку, еще не взошла; но Эмилия с каким-то суеверным чувством не отрывала глаз от той части неба, где она должна была появиться, почти ожидая, что в ту же минуту раздадутся снова прелестные звуки. Наконец над восточными башнями всплыла луна, невозмутимо ясная. При виде ее сердце замерло у Эмилии, она едва решалась оставаться у окна, — она боялась, что вот-вот раздастся музыка и, подтвердив ее суеверный страх, лишит ее последнего остатка сил. На часах вскоре пробил один удар, зная, что почти в эту пору раздались вчера звуки, она села в кресло у окна и старалась привести в порядок свои чувства; тревога ожидания все еще волновала ее. Кругом стояла тишина: слышались только шаги одинокого часового и баюкающий шепот леса внизу. Эмилия облокотилась на подконник, и опять как бы вопросительно устремила взоры свои на планету, теперь уже поднявшуюся довольно высоко над башнями.

Долго она прислушивалась — все напрасно, не слышно было никакой музыки.

— Вероятно, то были какие-то неземные звуки! — проговорила она про себя, вспоминая чарующую мелодию; никто из обитателей замка неспособен на подобное исполнение, ни у кого не найдется такого чувства!.. Говорят, бывали случаи, когда на землю доносились звуки с небес; Преподобные Петр и Антоний уверяли, что иногда они слышали их в тиши ночной, когда бодрствовали и возносили молитвы к Господу. Мой дорогой отец сам рассказывал, что однажды, вскоре после смерти матушки, когда он лежал, страдая от бессоницы, какие-то звуки необычайной сладости заставили его подняться с постели; он отворил окно и услыхал тихую музыку, проносившуюся словно в высших сферах ночного воздуха. Она успокоила его, признавался отец; он устремил взор свой к небу с упованием и помянул усопшую, призвав на нее благость Господню!

Эмилия заплакала при этом воспоминании:

«Быть может, — продолжала она свои размышления, — быть может, звуки, слышанные мною, были ниспосланы свыше, чтобы утешить, поддержать меня! Никогда не забуду я мелодии, которую слышала в этот же час в Лангедоке. Быть может, отец охраняет меня в эту самую минуту!»

Опять она заплакала слезами нежности. Так промчался целый час на бодрствовании и возвышенных размышлениях, но музыка не повторилась. Эмилия просидела у окна до той поры, когда слабое сияние зари стало окрашивать горные вершины и разгонять ночные тени; тогда только она решила, что музыки сегодня не будет, и удалилась на покой.