"Внешняя жизнь" - читать интересную книгу автора (Эрно Анни)

1993 год

В пригородном метро в Сержи-Префектюр садятся три девушки и парень с разорванными на коленях джинсами и кулоном на шее, подвешенном на цепочке.

Одна девушка другой: «От тебя хорошо пахнет» — «Это Миниду». Парень: «Рено играет в Жерминале». Девушка: «Так себе фильм». Парень оправдывается: «Обожаю Рено и Золя…» Они направляются в Виржен.

Это субботнее метро, везущее в Париж молодежь и семейные пары с детьми.

Атмосфера замыслов и желаний читается на лицах, в телах, оживляющихся, чтобы усесться и подняться. Люди выходят на Этуаль, в Аль, где их уже встречают звуки музыки.

Возвращение из Парижа, вечер. Пара с двумя детьми. Маленький мальчик, едва коснувшись сиденья, тот час же уснул, сжав губы; черты его лица напоминают старческие. Девочка, лет пяти-шести, белокурая, в очках, все время вертится. На ней черные блестящие колготки от Шанталь Томасс, немного вызывающие. Отец смотрит на ноги дочери и повторяет: «Подтяни юбку, она задралась слишком высоко». Мать, одетая безо всякого изящества, делает вид, что не слышит.

Собрание домовладельцев. Говорят о лестничных клетках, подвалах и т. д… каждый затронутый вопрос — возможность продемонстрировать свои знания: «Нужно поставить счетчики в таком-то месте»; поведать забавную историю: «В доме, где я жил прежде», рассказать байку: «В тот день, жилец с шестого этажа…»

Эти разговоры — необходимое средство к существованию.

С тех пор, как в Сержи открылись университеты, по вечерам можно видеть студентов, делающих покупки в Ошане. Их можно узнать у касс по некоторой ироничной дистанции между их группами, не испытывающих необходимости здороваться друг с другом и преобразованных в людей, привыкших видеться весь день на занятиях или в университетской столовой. Это «определенно обозначенные» сообщества (с одним и тем же местом проживания, общими интересами; одинаковым графиком занятий), влиятельные и недолговременные.

В пригородном метро в направлении Сержи, женщина — азиатка занимается вязанием, расположив на коленях схему узора. Это кажется достаточно сложным: три шерстяных клубка различных цветов, которыми она последовательно вяжет. Я читаю «Ле Монд», про то, что происходит в Боснии. Глазами этой войны, мои действия настолько же бесполезны, как и ее. Восемнадцать лет назад я должна была читать таким же образом статью про политических беженцев, убегающих из своей страны; среди которых, возможно, была и эта женщина. Перед станцией Конфлан она вытаскивает ключницу, выполняющую функцию ножниц, режет нитки, кладет клубки и схему узора в сумочку, поднимается, чтобы выйти.

Рейс Марсель — Париж. Возле иллюминатора — женщина в брючном костюме сиреневого цвета, в светло — сиреневой рубашке, с черно — золотистой сумочкой под цвет обуви. Она не читает. Она начинает тщательным образом подпиливать ногти. Чуть позже смотрит в зеркальце. Несколько раз открывает и закрывает сумочку, что-то в ней ищет, хотя, может быть и нет.

Когда проходит стюардесса, толкая перед собой тележку с прохладительными напитками, она просит шампанского, оплачивает его и медленно пьет, смотря прямо перед собой. Эта женщина, которая несомненно найдет своего мужчину, платит за шампанское, чтобы сделать ожидание этого счастья более совершенным. Она празднует ожидание самой себя.

Перед посадкой она вновь смотрится в зеркальце и поправляет макияж.

Вечер. На станции Аль один негр играет на литаврах. Другой стучит по барабану, третий поет. Какой-то пьяный танцует возле них с куклой, просунутой под ремень брюк. Вокруг толпа пассажиров. Я вспоминаю, что в шестнадцать лет мечтала уехать жить в Гарлем, потому что меня привлекал джаз.

У станции Бон Нувэль меня окликает толстый тип, лет тридцати. Я спрашиваю, что он хочет. Он показывает мне пластиковый стаканчик: «На еду».

Смеясь, я замечаю, что внешне он вполне здоров. Он вынимает из кармана листовку лечебного центра для похудения: он должен был бы туда пойти, но он не состоит в центре социальной защиты. Он рассказывает мне о своей ситуации, я объясняю ему, что сложно отвечать на все прошения. Он держит в руке газету рекламных объявлений и маленькую табличку. Мужчина тщательно развертывает газету на ступеньке у входа метро, садится, поставив стаканчик и картонную табличку перед собой. Он говорит: «Клянусь вам, что я не пью», и приближаясь ко мне: «Впрочем, если бы я пил, вы почувствовали бы запах вина, алкоголя».

И еще: «Нас больше нигде не уважают».

В отделе колготок от Ив Сэн Лоран магазина Прэнтан Осман отсутствует продавщица. В другом конце отдела какая-то женщина перебирает упаковки с чулками. Быстрым движением руки она засовывает одну упаковку в свою сумочку и направляется к парфюмерному отделу. Внезапно я понимаю, что она только что украла колготки. Так как я не наблюдала за ней специально, необычайность прослеживалась в ожидании последовательности ее действий (засунуть товар в сумочку, вместо того, чтобы держать его в руке, направляясь к кассе) должна была встревожить меня на подсознательном уровне.

Я воображаю себе опьяняющий триумф этой женщины.

На витрине магазина обуви «Жан-Клод Мондерер» в Труа Фонтэн железные решетки и табличка с надписью: «Распродажа в связи с ликвидацией магазина».

Когда я прибыла в этот город, он назывался «Эспас 2М». Я постаралась вспомнить все пары обуви, которые я здесь прикупила.

Каждое исчезновение магазина в торговом центре означает смерть частички самой себя, ее самой лучшей части.

Женщина без следов косметики на лице сидит напротив своего сына, лет десяти-двенадцати, в пригородном метро на Денвер». Она читает какой-то женский журнал. Ребенок дрыгает ногами, прячет голову за свой портфель признак того, что мальчик не знает, что ему делать со своим телом. Он разговаривает с матерью, задает ей вопросы. Она не отвечает. Статья, которую она читает, называется «Возраст — больше не помеха любви».

В кафе «Вайнштуб» в районе Страсбурга. Семейная пара лет пятидесяти..

Они достают путеводитель «Голдмиллоу» и заказывают указанный в нем «пресскопф». В ожидании блюда они говорят, что прибыли из окрестностей Парижа, что они следуют маршруту «дороги вин», пользуясь выходными днями в честь праздника Вознесения Господня. Они улыбаются. Когда им принесли заказ, они начали говорить только по поводу их блюда. Возможно, таким образом, они следуют составленному ими плану, имея в качестве гида днем и вечером Голдмиллоу, заменивший им пособие по технике физической близости, если только они когда-либо его читали.

Переключая каналы, как обычно, перед тем как включить телевизор, я увидела появившееся на экране красивое лицо очень молоденькой девушки. Она рассказывала: «Мой отец изнасиловал меня, когда мне было двенадцать лет». Я не могла оторвать взгляд от этого лица. Она рассказывала свою историю с удивительным спокойствием: мать засыпала каждый вечер, приняв снотворное, отец пробирался в детскую комнату. Она отвечала на деликатные вопросы ведущего — зрелого седовласого мужчины с внешностью доброго папаши в роли доверенного лица. Затем появляется мать, измученная горем, вся в слезах; потом бабушка, полная женщина, защищающая своего сына — насильника, находящегося в настоящее время в тюрьме и «плачущего, как дитя».

Следующим действием нам оказывают лицо, при виде которого, присутствующие на площадке зрители обвиняют девушку в соучастии и даже в соблазнении своего отца. Та, своим высоким лбом напоминает античную героиню перед разгневанной толпой.

Третье действие. В студии появляются психологи и адвокат, объясняют и разрешают создавшуюся ситуацию: 1) отец изнасиловал свою дочь, так как сам подвергся в детстве насилию со стороны одного из своих родственников, 2) девушка в создавшейся ситуации не могла ничего сделать, чтобы противостоять насилию, 3) жители деревни, откуда девушка родом, совершили ошибку, считая ее, несовершеннолетнего ребенка, ответственной за этот инцест.

Мать плачет, бабушка тоже. Представление закончено. Но страсти не утихли. Актеры, которых заставили играть их роли, отворачиваются друг от друга с терпимостью и гневом, вызванными их спектаклем.

Возникает странное чувство, что эта «реальность» из-за ее постановки не была настоящей, иначе говоря, не удалось достигнуть искренности людей и подлинности истории. Единственное захватывающее и убедительное во всем этом — гипнотическое влечение, вызванное инцестом среди всех участников и желание приговорить к смерти жертву, красивую девушку.

Позже я подумала, что таких шоу будет все больше и больше, вымысел исчезнет; потом люди не выдержат такой реальности, сыгранной по всем правилам спектакля и вымысел снова вернется.

Преступление в галерее «Оффис» во Флоренции. Пятеро погибших и поврежденные полотна, среди которых картина Жиотто. Единодушный крик: невосполнимые, бесценные утраты. Это не по поводу погибших мужчин, женщин и маленького ребенка, а по поводу картин.

Искусство, следовательно, важнее, чем жизнь; репродукция Мадонны 15 века, важнее, чем тело и дыхание ребенка. Это потому, что эта Мадонна преодолела столетия, потому, что миллионы посетителей музея смогут еще порадоваться, увидев ее, тогда как убитый ребенок доставлял радость лишь очень небольшому числу людей и потому, что все равно он бы умер рано или поздно? Но искусство не стоит выше человечества. В Мадонне Жиотто отобразились тела женщин, которые тот встречал и к которым прикасался. Между смертью ребенка и разрушением своего шедевра, что бы он выбрал? Я не ручаюсь за правильный ответ. Возможно, свою картину.

Ошан, девять вечера. Очередь в кассе. Какой-то тип с красным носом высказывает постоянно свое недовольство людям, которые расплачиваются чеком или же кредитной карточкой: «Не могут даже иметь нормальные деньги!» Затем он оживляется: «Если бы они вставали как я, в четыре часа утра!» На движущуюся дорожку он поставил полуторалитровую бутылку вина. Эта сцена не удивляет никого в торговом комплексе «Труа Фонтэн», который все больше и больше облагораживается. Люди смотрят куда-то в сторону, так же, как и в метро опускают взгляд перед теми, кто просит милостыню.

Все время у меня ощущение чего-то неестественного, когда я пользуюсь в первый раз каким — либо научным словом. Сегодня, это слово — item.

В восемь утра лучи солнца уже освещают окна пригородного метро. Мы проезжаем мимо песочных и каменных насыпей около Уаз. Старинное здание отеля — ресторана. На месте старых трущоб Нантерра, снесенных вот уже как десять лет, расположено цыганское поселение.

Было жарко и мужчины, безо всякого стеснения, поедали глазами женщин, как если бы необузданная утренняя эрекция была вызвана этим солнцем, и как если бы вагон поезда был огромной кроватью.

В торговом центре «Труа Фонтэн», на месте бутика «GO — SPORT», который переехал в Дарти, появился магазин видеопродукции. На месте мясной лавки «Ле беф лимузен» реставрировались: азиатский рыбный магазин (в котором очень сильный запах рыбы), итальянская лавка, отдел сыров (которые пахнут хорошо и ядрено), табачно-журнальный киоск. На двух этажах «Super-M» расположились «Ля Редут», «Макдональдс», «Этам», и т. д. «Самаритэн» превратился в «Ошан», «Бригогем» стал «Гранд Оптикаль», своего рода мини-завод, изготовляющий очки прямо в присутствии заказчика, тут же, за прилавком. Исчезли Кориз, Саломе, Коокай, Роднэ. По прежнему все еще держались на плаву старые «Эрам», «Бато», Андрэ; магазин шерстяных и носочных изделий «Фильдар», отдел швейных машинок «Зингер» — верный друг.

Ощущение того, что время летит, заложено не в нас самих. Оно исходит извне: дети растут, соседи уезжают, люди стареют и умирают. Закрываются булочные, и на их месте образовываются автошколы или же мастерские по ремонту телевизоров. Оно исходит также от отдела сыров, перемещенного на другой конец супермаркета и который называется не Франпри, как прежде, а Лидер Прайс.

В Сартувиле в вагон поднялись молодые музыканты. Они играют «Мой возлюбленный из Сэн — Жана», арии написанные еще до появления линий метро и новых застроек. Я даю им десять франков так же, как я даю их невзрачным лицам и неопределенным силуэтам, просящих милостыню. Один и тот же жест, которым я плачу за удовольствие или сострадание.

Песни превращают нашу жизнь в роман. Они делают прекрасным и заманчивым то, что мы когда-то пережили. Именно из-за этой красоты и романтики и возникает чувство боли при их прослушивании.

В фильме Раймонда Дэпардона про приют для престарелых на островке Сан-Клемантин в Венеции показывают мужчину, лежащего на столе. Он держит поднесенный к уху транзисторный приемник и слушает на полную громкость песню. Это старая неаполитанская песня, в которой рассказывается о ярмарочных уличных карнавалах и об утраченной любви. Он плачет.

Молодая мама с дочкой в медленно движущейся очереди к кассе в Ошане.

Она комментирует вслух все поступки ребенка: «Стой спокойно, ты вытираешь своим платьем всю грязь с пола», кричит на нее: «Не отходи от меня!», описывает ближайшее будущее: «Мы нагреем воды, чтобы, когда вернемся, вымыть посуду. Ты же знаешь, что утром не было горячей воды и твоя мама вынуждена была принять холодный душ», и т. д… Малышка почти ее не слушает, лишь повторяя неуверенно «холодный душ», как если бы она знала, что ее мама говорит на публику.

Сразу за ними — женщина с двумя подростками, сдержанный смех, умеренные жесты. Невозможно расслышать, что они говорят. Их покупки сгруппированы на тележки по порядку: красивые тетради, школьные принадлежности от Шевиньон, базовые продукты: молоко, йогурты, шоколадная паста, макароны — все куплено, вероятно, в специализированных отделах, но нет ни мяса, ни овощей.

Обывательская семья, которой не нужно «обращать на себя внимание», и которая, оставаясь незаметной для окружающих, приобретает тем самым всю свою мощь.

Мы спускаемся по эскалатору на платформу, где останавливаются поезда на Обэр. Заполненный эскалатор медленно скользит. Я успеваю заметить внизу, около стены обнимающуюся и целующуюся парочку. Обоим лет под сорок.

Шум приближающегося поезда. Мужчина и женщина перестают ласкаться и бегут к вагону. Они находились как раз в том месте, где я была однажды вечером в прошлом году с Ф. Так же, как и женщина, я стояла спиной к стене.

Пустынный эскалатор продолжает свое беспрерывное бесшумное движение.

Сотрудница центра копировальных услуг «Авенир Секретариа» делает фотокопии для какого-то Африканца.

Чуть в стороне, девушка и две женщины среднего возраста о чем-то шушукаются с удивительно одинаковой улыбкой, которая, кажется, никогда не сойдет с лиц. Теперь их черед. Им нужно свадебное меню. Девушка протягивает заготовленный образец, который сотрудница центра быстро пробегает глазами и говорит безразличным тоном: «ОК, на одной и той же строчке или ниже?». Она показывает им различные виды и форматы бумаг. Они долго выбирают. Женщины, которые, по-видимому, будут матерью и крестной оставляют право выбора за младшей, будущей невесте, и затем настойчиво у нее интересуются: «Ну как, тебе нравится?» Все три женщины представляют собой единое целое, состоящее из любви и ненависти, спаянное в ожидании и приготовлении к великому празднику, так, как это было сто лет назад.

В районе новостроек, около станции пригородного метро, чернокожая женщина в плиссированной светло-коричневой юбке, белой рубашке и круглой шляпке — вся атрибутика квакеров. Прислонившись к бетонному ограждению, нависающему над путями, стоит девушка в джинсах и в вязаном свитере, несмотря на жару. У нее рассеянный вид. Три маленьких девочки, из которых одна несет собранный букет из листьев, идут рядом с их матерью. Мужчина, лет пятидесяти, в белой рубашке с короткими рукавами и рюкзаком за спиной шагает бодрым спортивным шагом.

Группа мужчин и женщин в одинаковых костюмах, черных брюках и белых рубашках (какая-нибудь секта или просто продавцы магазина?) направляются ко входу в метро.

Сегодня, в течение нескольких минут я старалась «разглядеть» всех людей, которых я встречала, всех незнакомцев. Мне кажется, что при внимательном наблюдении их существование становится мне вдруг очень близким, как если бы я прикасалась к ним. Если бы я продолжила этот эксперимент, мое видение мира и самой себя радикально бы изменилось. Возможно, я не была бы больше сама — собой.

Девять утра. Только что открывшийся Ошан почти безлюден. Бесконечные горы помидоров, персиков, винограда; в соседних отделах, насколько хватает глаз, — йогурты, сыры, колбасные изделия. Необычное ощущение красоты. Я словно у ворот Эдема в первый день создания мира. Хочется съесть все или почти все.

В глубине — узкие проходы между кассами. Когда в них втискиваешься, товары, наброшенные в беспорядке в тележке, кажутся миниатюрными, не такими красочными как на полках супермаркета, не отличающиеся от тех, которые покупают на ходу в бакалейной арабской лавочке на углу.

Надпись «Париж», которую я увидела написанной на голубом фоне в тот момент, когда я выезжала на автодорогу А15, переполнила меня внезапно счастьем и удивлением. В первый раз я прочитала это название на дорожном щите в шестнадцатилетнем возрасте, не будучи до этого в Париже, но страждущая его посетить. Редкое мгновение, когда ощущение пережитого возвращается в настоящее и накладывается на него. Так же, как и занимаясь любовью, когда все бывшие мужчины, и тот, который в данный момент находится рядом, есть не что иное, как один человек.

Ближе к вечеру. На площади Тулез, прислонившись к стене дома, стоит пожилая женщина. Вокруг нее — группа людей, много детей. Она начинает идти: медленно, с растерянным видом, поддерживаемая с двух сторон женщиной и мужчиной, который всю дорогу громко возмущается: «Я вам тут не сиделка!»

Дети, что-то выкрикивая, бегают вокруг них. Старушка немного сгорблена, одета во все серое, седые волосы, очки. Из ее распухшего носа течет кровь.

Она повесила на предплечье свою сумочку, которую она прижимает к животу.

Окруженная небольшой группой людей, которые ведут ее в медкабинет, она пересекает пустынную площадь, освещенную солнцем, словно арена.

Мать и дочь идут по платформе метро, дочь держит мать под руку. Старый провинциальный жест девушек, которые, шагая таким образом в воскресенье по главной улице города, обеспечивают себе защиту от молодых людей, толкущихся возле кинотеатра.

В «Труа Фонтен» на эскалаторе поднимается одна — единственная парочка.

Снизу можно разглядеть только спину юноши. Оба прижимаются друг к другу, ласкаются. Время от времени молодой человек оборачивается, смотрит вниз на людей с их тележками. У влюбленных вид, будто они воспаряют в небеса. На юноше — ярко — красная рубашка.

Сегодняшний полдень. Я сижу с закрытыми глазами у себя дома. Я ожидаю проходящих внизу по мокрой трассе машин. Грузовик. Я представляю себе разбитый на склоне холма сад, белое защитное ограждение, улицу. В моей голове рождается фраза: «Было слышно постоянный шум машин, продолжительный скрип шин из-за скользкой дороги», c которой я абсолютно ничего не делаю.

Простая привычка заключать в слова явления окружающей действительности.

Я сяду в свое метро. Манера фамильярно говорить о предметах, которыми пользуешься. Мое метро — это линия А, увозящая меня в Париж, привозящая всегда на один и тот же вокзал Сержи Префектюр, это — метро, в которое я сажусь, даже не задумываясь; линия, где я знаю названия всех станций и не испытываю необходимости смотреть на указатель, находящийся на платформе, где я чувствую себя принадлежащей к группе пользователей этой линии, этого анонимного сообщества, для которых это и их линия.

Линии метро Б, В, Г — не являются моими, также как и поезда линии А, направляющиеся к элитному пригороду Парижа: Ле Пэк, Сэн-Жэрмэн-ан-Лэй.

В глубине души я чувствую себя там чужой, я бы даже сказала — незваной.

На «Парк де Префектюр» в вагон вошли две женщины. Они расположились друг напротив друга. Одна — молодая привлекательная брюнетка, другая блондинка лет пятидесяти, сидит, чуть съежившись на своем сидении. По агрессивному тону девушки можно догадаться, что это мать и дочь.

«Ты пригласишь нас сегодня в ресторан?» Мать колеблется: «Нет… мы должны пойти в … (неразборчиво). Дочь торжествует: «Вот видишь! Ты обманываешь! Раньше ты этого не говорила!» Мать замолкает.

Дочь продолжает: «Франсуаза спросила меня, что ты хочешь к своему дню рождения. Тебе подойдет кофточка?» — «Да, вполне».

Мать пытается улещивать дочь: «Очень мило с твоей стороны» и отпускает новую волну иронии по отношению к ней: «Естественно, это мило!»

До самого Гар дю Нор, в каждой фразе матери, которая старается сохранить нейтральный тон, дочь обнаруживает скрытый, настоящий, по ее мнению, смысл, а именно отражающий вредный характер матери: «Вот видишь, какая ты!»

Все, что говорит мать, дочь отвергает с ярым остервенением, которое могло бы спровоцировать страх, если бы он не ощущался как признак невоспитанности, тревоги, сопровождаемый легким преследованием без боязни быть наказанной женщиной, которая ее родила.

В метро неожиданно слышится голос: «Я безработный, я живу в отеле со своей женой и ребенком, у нас всего двадцать пять франков в день, для того, чтобы выжить. История обыкновенного нищего, повторяемая, видимо, десять раз в час одним и тем же тоном. Он продает «Ле Ревербер». Слышатся слова жалости: «Я не прошу у вас многого, дайте хотя бы один франк». Он пересекает вагон. Никто не покупает у него эту газету. Перед тем как сойти с поезда, он произносит угрожающим тоном: «Желаю вам доброго вечера и приятных выходных!»

Никто так и не поднимает головы. Насмешка над нищими уже не в моде, это больше не средство самозащиты, а всего лишь раздражающий фактор.

В газете «Ле Монд» заголовок: «Общеевропейский парламент больше не поддерживает Международный трибунал по военным преступлениям».

Существует 40 тысяч документально подтвержденных доказательств бесчинств, совершенных в Боснии. «Четыреста концлагерей и лагерей заключенных, 98 вырытых котлованов, в которых находятся около трех тысяч тел, а также, по последним подсчетам, около трех тысяч жертв насилия. Но, по мнению М. Бассиони, риск потери доказательств со временем увеличивается. Предотвращение такого риска — наша основная забота».

Все сказанное выше и то, что я пишу здесь — разве не пример ли этих доказательств?

Книжный салон «Пен Клуб» в огромном холле дома радио. На женщинах норковые шубы, дорогие украшения; все они придерживаются одинакового стиля, а именно «девушка в возрасте»: стройная, подтянутая, неопределенный золотисто — желтый цвет волос, ровные зубы и морщинистое лицо.

«Спасибо Вам, дорогая моя, что пришли!»

Автор экзотических романов приподнимается таким образом несколько раз, протягивая руку над стопкой своих произведений, чтобы поприветствовать таким благородным жестом своих знакомых дам. Кажется, что Пен Клуб создавался специально, чтобы прийти на помощь заключенным писателям, подвергшимся пыткам.

На платформе станции «Этуаль» появляется тщедушный клоун с кожаным портфельчиком под мышкой. Он меряет платформу большими шагами, сделав перед глазами ладонь козырьком: «Я ищу своего зрителя». Неловкость, удивление людей, ожидающих поезд. Он кладет свой портфель, вынимает оттуда красную табличку «Макдональдса» и ставит ее на землю. В одно мгновение он закидывает ноги за шею и идет на руках вдоль платформы, лавируя, как большой паук, между людьми, которых он окликает вежливо — агрессивным тоном.

Перед молоденькой девушкой он громогласно объявляет: «Я запрыгну на нее! Нет, не на вас, мадмуазель, а на балюстраду». И он прыгает на расположенные в ряд сиденья. Какому-то мужчине он бросает: «Эй, ты никогда не занимался любовью таким вот образом!» Постепенно люди поддаются искушению, их припаянные намертво тела поворачиваются и наблюдают теперь за движениями клоуна на платформе. Слышно только его голос, громко звучащий на полупустынной воскресной станции метро. Он — словно большой червяк, извивающийся на земле. Он принимает свое нормальное положение и вынимает игрушечный пистолет, чтобы обязать людей заплатить ему за представление. Все смеются. Грустно это или смешно — сложно сказать.

Этим утром по «Франс Интер»: «Шесть человек, среди которых три подростка и одна маленькая девочка погибли сегодня в рабочем квартале Милуза на улице Фабрик. Это была турецкая семья, проживающая в подвале дома.

Причиной трагедии, скорее всего, стала неисправная печь для топки дров».

Двое бездомных умерли от холода. Одна смерть произошла в Мюро, другая в Ля Рошель.

Реплика премьер — министра: «Экологическое положение останется, по всей видимости, стабильным. Добро пожаловать в мир «Рон-Пуланк».

Всего за сто тридцать франков вы сможете стать держателем наших акций (мужской, вкрадчивый голос).

Ваша работа — наиболее важная для вас вещь. Чем же носители ВИЧ инфекции отличаются от вас? (мужской голос, мужественный и убедительный).

Около трех часов дня на бульваре Сэн — Жэрмэн — ни души. В направлении от Сэн-Мишель появляются первые колонны манифестантов с белыми плакатами.

Все магазины, находящиеся на этом бульваре, прекратили свою работу.

Находящийся неподалеку модный бутик, оставшийся открытым, поспешно опускает железные ставни. Продавщицы остаются под прикрытием своих магазинов, в своих шикарных униформах, откуда они наблюдают шествующую бесформенную толпу учащихся старших классов, одетых, как один, в джинсы и куртки.

Женский голос: «Вы любите быть любимыми, окруженными людьми? Почему же ВИЧ — инфицированные должны отличаться от вас? Вы можете его обнимать, есть вместе с ним в ресторане, и т. д.» Эта мораль произносится по радио рекламным сообщением.

«День борьбы со СПИДом». В мире насчитывается 14 тысяч носителей этого вируса. В Париже больные СПИДом кремируют себя, как раньше это делали с больными чумой.

Презервативы доступны в любой аптеке по цене один франк. Побуждающая к действию цена. Это — не совсем удобное для продажи место: всегда один и тот же белый халат с другой стороны прилавка осведомляется: «Что желаете?»

Ответить «два презерватива» — это сознаться перед всеми, что ты идешь заниматься любовью. Только аппарат по их продаже освобождает тебя от этого груза.