"Операция «Феникс»" - читать интересную книгу автора (Прудников Михаил Сидорович)

Глава одиннадцатая В поисках выхода

Кларк был приятно удивлён, что кассета с плёнкой, переданная агенту, вернулась к нему явно не тронутая никем. Её тщательно обследовали эксперты и пришли к выводу, что она не вскрывалась.

Рудник вроде бы засвидетельствовал свою лояльность.

И всё же Кларк не чувствовал себя спокойным. Настроение агента ему не понравилось. По опыту он знал, что лучшие агенты — это те, которые действуют против своей страны в силу личных убеждений. У Рудника не было убеждений. Он выполнял их приказы движимый только страхом. И, конечно, корыстью. Идеальный агент, по мнению Кларка, должен быть фанатиком, холодным, рассудочным, одержимым идеей бескомпромиссной борьбы против режима.

Но где такого взять? Такого у Кларка не было. «Деньги, выплачиваемые агенту, — рассуждал он, — лучший заменитель фанатизма. Ибо человеческая алчность — это одна из самых сильных страстей».

Благоразумнее всего было бы вообще отказаться от услуг Рудника. Но Кларку нужен был Смеляков, и Рудник на данном этапе был единственно возможным связующим звеном между Кушницем и Смеляковым.

Маккензи отнёсся к этому плану резко отрицательно. Он без труда усмотрел в плане Кларка незнание реальных условий действительности.

— Допустим, — в который раз приводил он свои доводы, — что Гансу это удастся. Представим себе такую картину: он как представитель социалистической державы запросто беседует со Смеляковым. Верю, что Ганс обладает огромным обаянием: он способен очаровать русского учёного. Что дальше?

— Он нащупывает его слабые места.

— Но всё-таки, как вы себе их представляете?

— Смеляков честолюбив.

— Допустим. Что дальше?

— Ганс может использовать эту его слабость. Например, Кушниц берёт на себя роль сочувствующего коммунистам. Он знает английских учёных, которые, по понятным причинам, не могут действовать от своего имени и просили его, Кушница, передать высокочтимому советскому доктору их труды. Эти труды имеют, естественно, не только научное, но и военно-стратегическое значение. Учёные из-за рубежа позволяют Смелякову использовать их работы для блага мира. Если он не поверит Гансу и пожелает сам встретиться с этими английскими учёными, то это мы устроим.

— Вы считаете Смелякова за идиота?

Кларк окинул своего помощника сожалеющим взглядом: боже мой! — вот тот самый случай, когда беда человека в том, что у него отсутствует воображение! И этот рыжий верзила ещё смеет называться разведчиком. «Вот такие-то, — думал он с горечью, — и определяют политику борьбы умов!»

Но вслух он сказал:

— Вы считаете Смелякова за ангела? За супермена? За человека без недостатков?

— Нет, конечно, — устало ответил Маккензи. — Но поверьте мне, Боб,[7] вы не знаете здешних условий. Недостатки личности — это не есть абстракция. Это конкретная субстанция, которая или развивается в благоприятной среде, или погибает.

— Слушайте, Джо, сколько лет вы в России?

— Восемь.

— Они не пошли вам на пользу. Особенно если учесть, что вы — профессиональный разведчик. Мы солдаты, Джо, и не можем руководствоваться философскими категориями. Мы призваны руководствоваться приказами.

— Но приказы, Боб, нужно выполнять с умом.

— Вы имеете что-нибудь предложить?

— Ничего конкретного. Просто я предоставил бы событиям идти своим путём. В конце концов так ли уж важно для нас это топливо? Ведь мы, кажется, декларируем мирные принципы.

— Но на нас лежит обязанность по защите демократии, — высокопарно произнёс Кларк.

— Э, бросьте заниматься демагогией. Мы с вами не на плацу. Вы не сержант, я не новобранец. Кое-что повидал за свою жизнь.

Разговор этот происходил у Кларка. Развалясь в тяжёлом кожаном кресле, Маккензи лениво следил за шефом.

— По-моему, ты устал, Джо, — дружелюбно похлопав своего собеседника по плечу, сказал Кларк.

Маккензи поёрзал в кресле:

— Мне пятьдесят три. В моём возрасте пора думать о душе. Или хотя бы катать внуков в коляске. Но у меня нет внуков, Боб. И детей тоже. Ты, вероятно, знаешь, что моя жена погибла в автомобильной катастрофе. Это было семнадцать лет назад, и с тех пор я так и не удосужился жениться. Всё, знаешь, защищал нашу демократию. Старался что было мочи. Просто не можешь себе представить, как я старался.

— Джо, но родина не забудет, — начал было Кларк.

Маккензи хихикнул:

— Не надо, Кларк. Родина забудет. А если вспомнят на Уайтхолле, чтобы всучить мне какую-нибудь медальку, то она мне и ни к чему. Это всё эмоции, Джо. Вернёмся-ка лучше к делу.

Кларк сел за рабочий стол и, отхлебнув очередную порцию виски, принялся чертить на бумаге загадочные линии.

Было четверть шестого. Но казалось, что уже наступил глубокий вечер, — настолько низко опустилось тёмно-сиреневое небо.

Когда Лидия Павловна добралась до дома Павла Рудника, дождь перестал, небо на западе посветлело. Она почувствовала себя спокойнее: наверное, подействовал элениум.

Не успела она нажать кнопку звонка, как обитая коричневым дерматином дверь отворилась: Павел, вероятно, услышал её шаги на лестничной площадке. В прихожей он поцеловал её, помог снять плащ.

— Промокла? — Он был без пиджака, в голубой рубашке с распахнутым воротом, в домашних туфлях.

— Почти нет. Есть хочешь? Ты обедал? — Она старалась быть непринуждённой.

— Нет. Мы ведь скоро идём в ресторан.

— Ах да, я и забыла.

— Может, пока выпьем кофейку? Ты ведь озябла?

Лицо Павла обычно было жёстким, мрачноватым. Но стоило ему увидеть Лиду, и глаза его теплели, складки у рта и на лбу разглаживались. Когда-то Лиде это льстило: в такие минуты она чувствовала свою власть над этим мрачноватым человеком.

Она прошла на кухню, быстро приготовила кофе. А в голове стучала мысль: только бы он ничего не заметил. Сейчас она, как никогда, чувствовала, что вести двойную игру — задача для неё непосильная. Нужно сказать об этом молодому человеку в коричневом твидовом пиджаке.

Павел сидел в кресле, у журнального столика. Скрестив руки, он молча наблюдал за тем, как она ставит крохотные, пёстро расписанные керамические чашечки, открывает коробку печенья, разливает из «турки» кофе.

Несколько минут они молча пили кофе.

— Знаешь, Лида, у меня к тебе вопрос. — Он поставил чашечку на столик. — Ты ведь знаешь, что я отношусь к тебе с полным доверием. — Она испуганно вскинула глаза, но выдержала его напряжённый прищуренный взгляд. — Если ты помнишь, я никогда не донимал тебя ревностью. Но сегодня мне кажется, что ты была в обществе мужчин.

— С чего ты взял?

Он расхохотался, как показалось Лидии Павловне, несколько принуждённо.

— Интуиция! Ну? Так я прав? Только откровенно…

— Разумеется, была. Но только почему ты догадался?

Он молчал, только смеялся глазами, а внутри у неё всё похолодело. «Неужели, я чем-нибудь выдала себя? Или у него на моей работе есть свой человек, который сообщил, что меня вызывали в отдел кадров?»

— Скажи, с кем ты была?

— Я тебе отвечу. Только хочу сначала знать, чем вызвана твоя подозрительность?

Он улыбнулся:

— Это очень просто. Вокруг таких красивых женщин, как ты, всегда вьются мужчины. И я боюсь, что наступит день, когда один из них похитит тебя.

— Вот уж не думала, что ты ревнив. Во всяком случае, раньше этого не замечала за тобой. — Она поняла, он что-то не договаривает. Дело вовсе не в ревности. Но в чём? — У нас сегодня было совещание. Там, конечно, были в основном мужчины. Накурили так, что у меня до сих пор голова раскалывается.

Они допили кофе, она собрала со стола посуду и отнесла в раковину. Всё в ней дрожало от напряжения. «Нет, нет, — думала она, — больше я не могу сюда приходить. Это в последний раз».

— Смотри-ка, что я тебе принёс! — крикнул он из комнаты. — В руках у него был блок «Мальборо».

— Спасибо. Ты меня избаловал подарками. — Она поцеловала его в щёку.

— Ну, а теперь давай собираться. Мы давно не были с тобой в ресторане. В последний раз — в день твоего рождения. А сегодня мне хочется кутнуть как следует.

— Плохое настроение? — Она старалась, чтобы голос её звучал шутливо.

— Просто есть желание выпить. А ты?

— Прекрасно. Что мне в тебе всегда нравилось — твоя сговорчивость. С тобой всегда было легко.

Когда, вымыв посуду и сняв фартук, она снова появилась в комнате, он уже был одет. Тёмно-синий дакроновый костюм с отливами делал его моложе. Старили его высокие залысины и жёсткие складки, идущие от крыльев носа к уголкам рта.

— Ты элегантен, как дипломат на приёме.

— Что делать?! С такой женщиной, как ты, нельзя появиться одетым кое-как. Да ещё в ресторане. — Он долго пристраивал в нагрудный карман белый шёлковый платок. — Ты знаешь, мне кажется, что мы живём с тобой скучновато. Давай как-нибудь пригласим знакомых и устроим пир, а? Или мотнём на субботу и воскресенье в Сочи. Что мы, хуже других — не можем себе позволить, что ли?

— А кого ты собираешься пригласить? Не замечала, чтобы у тебя было много друзей.

— Ерунда. Выпить на дармовщинку желающих найдётся! Но, по правде говоря, я лучше бы махнул в Сочи. Согласна?

Она кивнула головой. «Бог мой, он не знает, что его ждёт».

Наверно, он заметил, что она подумала о чём-то невесёлом.

— Тебя что-то угнетает?

— Нет. — Она беспомощно улыбнулась. — Просто немного устала. Я всегда устаю от совещаний.

— Ничего. В ресторане отдохнём.

Небо очистилось, на западе цепочкой выстроились лиловые тучи, подпалённые снизу лучами заходящего солнца. И само солнце казалось неестественно огромным, оно утопало в сумятице оранжево-багряных цветов. Пахло сыростью, бензином и прелыми фруктами. На улицах было многолюдно, суматошно и весело. Но боль, как заноза, торчала где-то под сердцем.

Такси доставило их на Новый Арбат. Рудник дал шофёру рубль и взял сдачи, всё до копейки. Раньше её раздражала эта черта Павла. Скупость и мелочность казались Лиде самыми неприятными человеческими чертами. Теперь вдруг ей пришла в голову мысль, что это вовсе не скупость и не мелочность. Ведь по отношению к себе она никогда не замечала ничего подобного. Наоборот. Павел не любил приходить к ней без подарка, пусть пустякового. Ему всегда хотелось её чем-то порадовать; иногда это была просто шоколадка. «Он боится на людях показывать, что у него есть деньги, — подумала она. — Вот почему он так мелочен в расчётах с шофёрами, официантами, буфетчицами».

Лидия Павловна поймала себя на мысли, что теперь, после беседы в отделе кадров, она стала смотреть на Павла совсем другими глазами.

Огромный зал Новоарбатского ресторана был наполовину пуст. Они заняли столик в углу. Лидия Павловна почувствовала, что Рудник взволнован, и догадалась, что предстоит серьёзный разговор.

Он заказал бутылку «Гурджаани», сто граммов коньяку для себя, салат из помидоров, мясо с грибами и кофе. Она ломала себе голову: о чём же Павел будет говорить? Будет ли это как-то связано с вызовом её в отдел кадров? Может, он уже знает об этом разговоре? И какая загадка, в конце концов, кроется в человеке, с которым она так неожиданно сроднилась? «Боже мой! — думала она, вглядываясь в столь знакомое лицо. — Какая же я невезучая! Стоило полюбить человека, и опять всё не так».

Потом, когда она выпила несколько рюмок вина и вновь ощутила, с какой нежностью, предупредительностью Павел относится к ней, Лида внутренне расслабилась, обмякла, и все недавние страхи показались ей обычной мнительностью. Она с интересом наблюдала, как на эстраде появились оркестранты в голубых смокингах и белых брюках, как оживился зал, — многим, видимо, не терпелось потанцевать. Несколько минут оркестр исполнял что-то торжественное — вроде приветственного марша. Потом вышел певец, волосатый молодой человек со шкиперской бородкой. Раздались аплодисменты, бородач польщённо поклонился.

«Вновь твоя рука в моей руке…» — запел он. И Лида невольно поддалась настроению этой модной мелодии, которая ей ужасно нравилась.

— Послушай, Лида, — голос Павла вывел её из задумчивости. — Есть новость.

У неё сразу всё оборвалось внутри. Заметив на её лице промелькнувший испуг, он добавил: — Да нет, не волнуйся. Новость хорошая. Предлагают интересное дело. Обещал подумать до завтрашнего дня. Всё зависит только от тебя. Поедешь со мной?

— Куда ещё?

— В Одессу.

Она удивлённо посмотрела на него.

— А что? Прекрасный город и должность ничего себе: заведующий автоколонной. Это тебе не баранку крутить. В моём возрасте пора в начальство выходить.

Она допила рюмку вина, помолчала. «А может, это действительно выход? Уехать — и начать новую жизнь. Родить ребёнка, готовить обеды, ходить по магазинам и вообще жить нормальной семейной жизнью. Но тот молодой человек из отдела кадров, нет-нет, это не сон, ведь он что-то знает о Павле больше, чем она. Что?» — Все эти вопросы мучили Лидию Павловну непрерывно.

— Подожди. Вот так, сразу, Одесса, а как же моя квартира, работа?

— Ну и что? — обрадовался он, не встретив отказа. — Квартиру обменяем, и твою, и мою, на большую, трёхкомнатную, где-нибудь на Приморском бульваре. Представляешь — море, порт, каштаны. Ты хоть была когда-нибудь в Одессе?

— Нет.

— Поверь мне, не город, а сказка. — И добавил вполголоса — А детям, между прочим, морской воздух очень полезен. Ну? Давай решать.

— Что ж, — сказала она, — я согласна. Хотя, по правде, не представляю себе жизнь без Москвы.

— Да что Москва? Клином свет на ней сошёлся? Нам с тобой будет хорошо, где угодно, главное, чтоб вместе, Лида, — добавил он дрогнувшим голосом и поцеловал ей руку.

Он прослезился. И это было для неё так странно, что она чуть не разрыдалась сама.

Потом, когда они возвращались домой и Рудник бережно держал её под руку, он — в который раз! — перебирал в уме детали своего плана. Уехать, скрыться, сменить фамилию (он был уверен, что за деньги достанет новый паспорт), стушеваться, стать незаметным, сделать всё, чтобы уйти из-под власти своих «хозяев». Вряд ли они станут рисковать, чтобы отыскать его. И заживёт он наконец как нормальный человек. И когда-нибудь, на старости, может, и расскажет историю своей жизни Лиде.