Антон Шаффер
Духи безвременья

ДУХИ БЕЗВРЕМЕНЬЯ

История, описанная ниже, произошла в середине 90-х годов прошлого века.

Произошла она в России, а если быть еще более точным – в Москве. Хотя иногда события и закидывали участников повествования в другие города нашей необъятной родины. Впрочем, все эти географические детали не так уж важны. Произойти подобное (может и в других, меньших масштабах) могло в любом российском городе, но, в тоже время, произойти это могло именно тогда – в середине первого десятилетия нашей общей новой жизни. В середине десятилетия, которое завершало двадцатый век и, одновременно, открывало новую эпоху в истории страны и каждой отдельной личности, в этой стране проживающей…

Как охарактеризовать девяностые? Что это было за время? А, может, и не было их?

Название-то было – "девяностые", а самих их – будто бы и нет. А что было? А было десять лет безвременья, которое черной дырой втянуло в себя огромную страну со всеми ее обитателями. Втянуло, чтобы на месте этой страны образовалась страна новая, не похожая на ту, прежнюю.

И силы добра, где-то там, далеко-далеко от Земли вновь вступили в схватку с силами зла, чтобы в результате этого сражения сто сорок с лишним миллионов человек, гордо именующих себя россиянами, зажили жизнями счастливыми и безоблачными, красочными и интересными. И отголоски этой великой битвы духов добра и зла были слышны и здесь, у нас, оборачиваясь самыми разными событиями времен, которых никогда не было, времен, когда бал правили духи безвременья…

Илюшенька родился 14 марта 1970 года. Буквально через неделю его уже привезли домой, где он оказался окружен безмерной любовью и заботой многочисленных родственников. Имя мальчику выбирали долго и всей семьей. Предложения звучали самые разные, но последнее слово оказалось за главой семьи Андреем Павловичем Далеким. Именно он настоял на том, чтобы сына назвали Ильей. Свой выбор он никак не объяснил, да и, вероятно, объяснять было нечего. Нравилось человеку это имя и все тут.

Ребенком он оказался весьма спокойным. Родителей по ночам своим плачем особенно не беспокоил и кушал очень хорошо. Ввиду большой занятости родителей воспитание Илюшеньки взяла на себя его бабушка по отцовской линии Софья Петровна Далекая.

На момент рождения долгожданного внука ей было неполных шестьдесят лет, и она была благодарна судьбе, что на старости лет она послала ей такую радость.

Родители же младенца, действительно, были людьми очень и очень занятыми. Андрей Павлович трудился в одном из важнейших министерств страны на весьма ответственной должности. Каждый день он вставал в шесть утра, принимал контрастный душ, завтракал и устремлялся прочь из дома. У подъезда его всегда ожидала черная "Волга", которая и довозила Андрея Павловича до места службы.

Мать новорожденного, Антонина Апполоньевна Далекая, урожденная Болконская, работала главным редактором в газете, освещающей жизнь тружеников села. Работа эта доставляла ей, скорее, больше недовольства, нежели радости. Дело в том, что сама Антонина Апполоньевна происходила из старого дворянского рода Болконских, претерпевшего великие лишения в годы Революции и почти полностью репрессированного в период сталинского лихолетья. Отец Антонины Апполоньевны чудом сумел избежать практически неминуемый гибели, сделал документы с новым именем и устроился на работу скромным писарем в одной из многочисленных контор столицы. На все расспросы о своей звучной фамилии он отвечал, что никакого отношения к знатному дворянскому роду он не имеет, а фамилия эта – всего лишь производное от слова "балкон". Если следовали дополнительные вопросы, то в ответ звучало объяснение следующего порядка: предки были крепостными мастерами и главным профилем их деятельности были те самые балконы. Когда в 1861 году крепостным дали вольную, предки Апполона, якобы, пошли получать паспорта. Там то и произошла досадная оплошность. Глава семьи грамоте был не обучен, и именно по этой причине сделал ошибку в написании фамилии, написав своим корявым подчерком начальную часть новой фамилии через букву "о". После этого, обычно, всякий интерес к его скромной персоне терялся.

Детей своих Апполон Болконский воспитывал в строгости и любви к предкам. Поэтому, Антонина Апполоньевна выросла девушкой своенравной и горделивой. Закончив институт, она устроилась служить в небольшую газетку сельскохозяйственной направленности, в которой и работала уже долгие годы, дослужившись до должности главного редактора. Но писать о крестьянах ей было, по меньшей мере, не интересно. Дворянские корни давали о себе знать. На тружеников села она смотрела с высока, что отражалось и на тоне публикаций, появляющихся на страницах издания.

Не раз она получала выговоры от начальства за надменный стиль, но сделать с собой ничего не могла. Гены есть гены.

Дома родители появлялись лишь под вечер, разговаривали мало и с Илюшенькой общались как-то отстраненно. Тот же, в свою очередь, рос ребенком с тонкой душевной организаций, а по сему испытывал острое разочарование в недостатке родительского внимания. Но все с лихвой компенсировала любимая бабушка. Она разрешала внуку, если не все, то, уж точно, почти все.

Хочу гулять! – Конечно, Илюшенька! Бабушка уже собирается!

Хочу конфетки! – Сейчас, сейчас, Илюшенька! Бабушка уже покупает!

Хочу вон ту машинку! – Ой, Илюшенька! Бабушка как раз получила пенсию!

Одним словом, никаких материальных лишений маленький Илюшенька не видел.

Родители зарабатывали более чем достаточно. Бабушка получала внушительную пенсию.

И все в его лучезарном детстве было безоблачно и безмятежно. Все было хорошо.

Когда Илюшеньке исполнилось три года, его попытались устроить в детский сад.

Устроили. Проходил он туда ровно два дня. На третий день с утра с ним случилась такая истерика, что Софья Петровна бросилась к телефону вызывать "скорую помощь".

Но суровая рука Андрея Павловича остановила ее. Затем та же самая рука вытянула из штанов ремень, который угрожающе навис над голым задом малолетнего Илюшеньки.

На этом конфликт был бы исчерпан и потопал бы внук и сын в свой детский сад, но в дело все же вмешалась бабушка, которой так и не дали вызвать перевозку для любимого чада. Она преградила путь своим телом и заявила, что "ребенок пойдет в проклятые ясли только через ее труп". Илюшеньку оставили дома, где он и просидел с бабушкой вплоть до того момента, когда ему стукнуло семь лет. Сентябрь настойчиво постучал в дверь и маленький Далекий с увесистым рюкзаком направил свои стопы тридцать четвертого размера по направлению к ближайшей от дома школе.

Школьные годы запомнились Илье, вопреки ожиданиям родителей и Софьи Петровны, только с положительной стороны. Хотя учился Далекий не ахти как, все же по ряду дисциплин он делал успехи, а особенно любил гуманитарные науки – зачитывался русской классикой, историческими повествованиями, да и против зубрежки правил русского языка ничего против не имел.

Друзей Илья в школе особо не завел, да и не стремился к этому. Правда, был у него друг, а скорее приятель со странным именем Владелен, но с ним он сошелся, скорее, из чувства сострадания к ближнему, нежели из-за душевной общности. Дело в том, что по натуре своей Владелен был аутистом, да к тому же обремененным комплексом по поводу своего имени. Родители Владелена были людьми отнюдь не ортодоксальными и даже не состояли в партии. И своего первенца они хотели назвать совсем не в честь вождя революции, а просто Владиславом. Но произошла досадная ошибка, которая, в последствии, обошлась ребенку дорогой ценой. В тот день, когда малыша понесли регистрировать в качестве живой души, отвечавшая за подобные дела сотрудница Загса, находилась в состоянии сильнейшего алкогольного опьянения, так как накануне бурно отметила с мужем и ближайшими друзьями очередную годовщину своего, прямо скажем, не совсем удачного брака. Впрочем, виду она не подавала, а потому вполне сходила за трезвую.

Поглядев стеклянными глазами на новорожденного, регистраторша уныло поинтересовалась, как нарекли ребенка. Родители хором ответили, что выбрали имя Влад.

– Замечательно, – пьяно протянула работник Загса.

– Мы тоже так считаем, – заулыбавшись, отозвались счастливые родители.

– Будем регистрировать, – развязно сообщила регистраторша. – Так как зовут ребенка?

– Владислав, – растерянно ответили молодые.

– Ах, ну да…

После этого она взяла нужные бланки и начала заполнять их неровным подчерком.

Когда дело дошло до записи имени, женщина вновь окинула помутненным взором младенца и начала выводить его имя буква за буквой. Дойдя до буквы "и" она вдруг остановилась, так как внезапно вспомнила, что примерно час назад к ней приносили для регистрации девочку Леночку, которую она вообще забыла записать. Разумно решив, что сейчас для этого самое подходящее время и совершенно позабыв о том, что в данный момент она регистрирует совсем другого ребенка, она вслед за буквой "и" начала выводить Леночкино имя. Остановилась она на букве "н", придя к выводу, что имя получается и так слишком длинное.

Сообщив родителям, что все готово, она попросила их зайти за свидетельством о рождении через пару дней, что те и сделали. Когда, счастливые, они открыли его, то ужаснулись увиденному. Но изменить уже ничего было нельзя.

В классе Владелен тут же получил кличку "Леночка" и был начисто отвергнут сверстниками в качестве полноценной личности. Лишь Далекий общался с ним, чувствуя в глубине души перед Владеленом вину за своих одноклассников, подобно русской интеллигенции, чувствовавшей вину перед собственным народом.

Закончив десятый класс, Илья, не долго думая, решил поступить на филологический факультет какого-нибудь вуза, а заодно затащить туда и Владелена. Что и сделал.

Товарищи поступили в педагогический и начали свое обучение. Для Владелена оно закончилось уже через год, так как учение не давалось ему ни в какую. Он загремел в армию, и Илья окончательно потерял с ним связь.

Сам же далекий успешно получил высшее образование и после окончания института оказался перед тяжелым выбором дальнейшего жизненного пути. Работать в школе ему абсолютно не хотелось, зато у него были иные мечты. Дело в том, что еще вол время обучения он во всю писал в факультетскую газету и даже пару раз публиковался в районной прессе. Силы в себе он чувствовал, а потому хотел писать и дальше.

Потыкавшись в различные издания и всюду получив отказ, Илья решил использовать последнюю возможность – свою родную мать, которая все еще писала о непосильном труде теперь уже, правда, российского крестьянства. И она помогла ему, устроив в желтое издание под название "Паровоз", активно раскупавшееся низшими слоями нового российского общества.

Илья с головой окунулся в работу и был доволен жизнью до тех пор, пока эта самая его жизнь не покатилась под гору с угрожающей скоростью…

Пил Илья уже вторую неделю. Запой явно затянулся. Он не мог припомнить, чтобы хоть раз в жизни с ним случалось что-либо подобное. Ну, выпивал, конечно, но не так, чтобы две недели подряд, не просыхая. Перед ним стояла початая бутылка "Столичной", которая выглядела так одиноко на пустом столе. Закусывать было уже не чем.

Последние деньги закончились еще на первой неделе запоя, и теперь пить приходилось в долг. Этого Илья всегда не любил. Быть обязанным другим было не то чтобы не в его правилах, но явно противоречило его внутреннему устройству. Он любил, когда зависели от него, вот что ему нравилось. Но выбирать уже не приходилось – убеждения убеждениями, а запой запоем. Деньги он занял у своего соседа, который сначала с пониманием отнесся к удручающему внешнему виду Ильи, а затем и к его просьбе. Еще бы! Сколько раз до этого он сам заходил к нему, чтобы стрельнуть десятку другую на утренний пивной рацион. Короче, когда сосед увидел потухший взор Ильи Андреевича, услышал его дрожащий голос, он не смог ему отказать. Получив заветные деньги, Илья вернулся домой, допил прямо из горла уже не известно какой по счету бутылки остатки водки, залакировал их противным теплым пивом и вышел из квартиры.

Лифт приехал быстро, но не пустой. Впрочем, Илье это было безразлично. Зайдя в кабину, он нажал кнопку первого этажа. Кроме него в лифте стояла старушка, которую он видел до этого в своем подъезде, может, пару раз. Он заметил, что смотрит она на него как-то странно. В чем дело, Илья понял, уже выйдя из подъезда, когда стал ловить на себе не менее удивленные взгляды случайных прохожих. Если бы в эту минуту он посмотрел на себя со стороны, то увидел бы примерно следующее: по улице шел среднего роста человек неопределенного возраста, с потертым полиэтиленовым пакетом и в домашних тапках. Выглядел Илья действительно ужасно, так как всю предыдущую неделю к ванной даже не приближался, да и одежду, впрочем, тоже не менял. Скатавшиеся немытые волосы скучковались на его голове в отдельные сплетения, которые торчали в разные стороны, образую проплешины по всему периметру черепа. Примерно так же выглядела и его щетина, которую и щетиной то назвать было трудно: то тут, то там из его щек и подбородка виднелись отдельные волоски, которые завивались в разные стороны, не образуя хоть какой-нибудь единой композиции.

О запахе, исходящем от объекта, говорить не приходилось – это была скорее вонь.

Осознав, что он вышел из дома в домашних тапочках, Илья на секунду остановился, пытаясь обдумать случившуюся с ним оказию. Он, было, решил вернуться домой и переобуться, но затем переменил свое первоначальное решение, рассудив, довольно здраво, что вряд ли ботинки изменят что-либо кардинально в его нынешнем образе.

А по сему, он продолжил свое скорбное шествие.

В магазине он какое-то время пустым взглядом обводил ассортимент алкогольной продукции, но выбора у него не было – денег хватало ровно на очередную бутылку "Столичной", да пару самого дешевого пива. Озвучив свой заказ и погрузив товар в пакет, Илья довольно достойно отразил жалостливо-презрительный взгляд продавщицы и гордо прошествовал к выходу. Уже на самом выходе он чуть было не упал, так как тапки то и дело норовили слететь с ног, цепляясь за все подряд. Чудом удержав равновесие, он непринужденно огляделся, провел рукой по сальным и спутанным волосам и, наконец, покинул магазин.

Окружающий мир, каким он его видел в эти мгновенья, не интересовал Илью Андреевича ни в каких своих проявлениях. Все было скучно и уныло. На дворе было лето, вернее самый его конец, что делало природу уже немного мертвой, а людей немного усталыми. Под тапками шуршали первые опавшие листья. Было еще достаточно тепло, но все вокруг говорило о надвигающейся осени.

Илья тоскливо озирался по сторонам, сжимая трясущимися руками пакет, в котором лежал столь ценный для него груз. Люди старались на него не смотреть. Те же немногие, которые все же задерживали на нем свой случайный взгляд, тут же виновато отводили его в сторону. Так обычно делал когда-то и сам Илья, если встречал на улице бомжей, алкашей или просто душевнобольных. Ему всегда было проще отвернуться, сделать вид, что он ничего не видел, забыть, стереть из своей памяти все файлы, содержащие неприятную для его мозга информацию. И вот теперь так с ним поступали другие. И это было неприятно.

– Здорова!

Илья вздрогнул от неожиданности. Его организм, измученный паленой водкой, был так напряжен, что начинал странно реагировать на любые резкие проявления этой жизни. Последние дни его пугали голоса соседей, которые доносились до него сквозь тонкие квартирные перегородки, именуемые стенами. Пугали сигналящие машины, проносящиеся мимо, когда он шел по проторенной дорожке к магазину. Нервы были напряжены до предела. Поэтому, услышав выкрик приветствия, который раздался буквально в полуметре от его бренного тела, он почувствовал, как сердце сбилось со своего нормального ритма, на секунду остановилось, а потом вновь застучало, но как-то скачкообразно, неровно. Он обернулся.

Перед ним стоял человек, в котором он с трудом, но все же узнал своего бывшего однокурсника Анечкина. С трудом, потому что выглядел Анечкин совсем не так, как все его привыкли видеть когда-то, все пять лет обучения в университете. На нем была респектабельная "тройка" темно серого цвета, в руках он держал кожаный портфель, купленный явно не в переходе, а в зубах его была зажата сигарета, источающая запах дорогого табака. Он вынул эту самую сигарету изо рта, и улыбка озарила его упитанное розовое лицо.

– Ты ли это, Далекий?

– Я, – ответил Илья односложно.

Повисла неловкая пауза. Сказать-то больше было и нечего. Похоже, что только теперь Анечкин рассмотрел внешний вид своего давнего знакомого. Он продолжал улыбаться, но остался стоять на том же расстоянии, будто опасаясь подойти ближе.

Глядя на лощеное лицо Анечкина, на его дорогой костюм Илья испытал смешанное чувство, которое было, вероятно, ближе всего к чувству классовой ненависти. Ведь и он мог стоять сейчас в точно таком же виде на этой улице, улыбаться и чувствовать себя на все сто. Мог бы, да не стоял. Никакой радости от этой случайной встречи он не испытал, скорее, наоборот – в нем проснулась непонятного происхождения злость, замешанная на зависти и дешевом алкоголе. И он решил, что не доставит какому-то Анечкину радости поглумиться над собой. Спектакль начался.

– Анечкин! Вот так встреча! А я тебя сразу и не узнал!

С этими словами Илья сделал широкий шаг в сторону Анечкина, распростер объятия и заключил в них пышное тело своего визави.

Но этим Илья решил не ограничиваться. Пока Анечкин не успел опомниться, он сжал его пухлые щеки своими пропитанными водкой ладонями, и смачно поцеловал обалдевшего однокурсника прямо в губы. Затем он сделал шаг назад и, растворившись в блаженной улыбке, застыл на месте.

Затея удалась. На искосившемся от отвращения лице Анечкина можно было прочесть всю гамму противоречивых чувств, которые он испытывал в эту минуту. Губы его были крепко сжаты, хотя было очевидно, что он готов отдать очень многое, лишь бы иметь возможность вытереть их после обрушившихся на них лобзаний. Он брезгливо осматривал свой костюм, на котором после объятий Далекого осталось несколько разводов не совсем понятного происхождения.

– Какими судьбами? – Илья попытался произнести это как можно веселее.

– Да вот, проезжал мимо, по делам… Да мне, собственно говоря, уже и пора, – Анечкин переминался с ноги на ногу. Как же ему хотелось уйти.

– Да, дела наши дела. Ты пишешь?

– Пишу. А ты?

Спросив это, Анечкин потупил взор.

– Нет, я не пишу. Я теперь водку пью. Присоединиться не хочешь? Посидим, поговорим, прошлое вспомним, – Илья лукаво ему подмигнул.

– Да я бы с радостью, но дела…

– Понимаю. Ладно, иди по своим делам. Но, если надумаешь, то милости просим. В любое время.

Сказав это, Илья снова обнял несчастного Анечкина, продержав его в своих объятиях значительно дольше, чем в первый раз. От прощального поцелуя он решил отказаться, так как это бы уже смахивало на кое-что противоречащее мужской натуре.

На этом встреча была завершена. Анечкин со скоростью пули рванул в сторону проезжей части, где, как оказалось, была припаркована его машина. Машина была очень даже ничего – Audi A6. Илья с завистью посмотрел, как некогда забитый и жалкий Анечкин заносит свое пухлое тело в салон шикарного автомобиля. Обида переполняла его. Это была обида не на кого-то конкретного, а скорее на всю ту жизнь, которая окружала его. Он с горечью подумал о том, что не заслужил того положения, в котором оказался. Ну чем он хуже этого самодовольного писаки, на котором еще во время учебы большинство преподавателей поставило жирный крест.

Чем? Почему он может разъезжать на этой чертовой машине по своим "делам", а он, Илья Далекий, должен сейчас идти в загаженную в ходе двухнедельного запоя квартиру и продолжать вливать в себя мутную отраву? Ответов на эти вопросы Илья найти не мог.

Машина Анечкина со свистом тронулась с места и рванула по направлению к центру, подняв за собой столб пыли, в котором одиноко кружили первые пожелтевшие листья.

Илья пересек дорогу и устремился в сторону дома.

Квартира встретила его затхлым запахом перегара. Сидя дома он уже принюхался и не замечал его, но стоило ему выйти на улицу и сделать глоток свежего воздуха, как сразу же наступило тяжелое прозрение. Дышать было практически нечем. Все словно плавало в таинственной дымке, которой на самом деле был застывший в воздухе сигаретный дым. Пробившись сквозь него, словно через густой туман, Илья оказался на кухне, где его взору открылась еще более удручающая картина. На столе все еще стояла пустая бутылка из-под водки, а весь пол был усеян тем, что проще всего охарактеризовать как отходы пищевого производства. Помойное ведро было уже давно переполнено, поэтому все последние дни мусор бросался просто на пол. Он лежал на кухонном линолеуме разноцветным ковром. Некоторые остатки еды явно начинали подавать признаки первого разложения, что сказывалось и на качестве воздуха, пропитанного не весть бог чем. Подобный запах последний раз Илья чувствовал, когда ехал на поезде с юга, еще в детстве. Сам-то он вместе с родителями ехал, конечно, в купе, но для того, чтобы пройти в вагон-ресторан, нужно было миновать целый ряд плацкартных вагонов. Именно в них-то и стоял этот смрад, который нынче окутывал его квартиру. Но тогда, когда он был ребенком, он знал способ бороться с этим омерзительным запахом – проходя через провонявшие курицей, огурцами, картошкой, помидорами, пивом, водкой и еще черт знает чем вагоны, он просто задерживал дыхание, чтобы ни одна микрочастица этого смрада не проникла в его носоглотку. Но что было делать теперь?

Илья стоял посреди кухни, и слезы сами собой текли у него из глаз. Он не хотел плакать, он вообще больше ничего не хотел. Ему все опостылело.

Решение пришло в голову неожиданно и естественно.

Он вышел из кухни, прошел через коридор и оказался в комнате. Довольно долго ему пришлось рыться в многочисленных ящиках старого бабушкиного шкафа, прежде чем он нашел то, что искал.

Илья взялся за веревку обеими руками и резким движением растянул ее в разные стороны, проверяя на прочность. Все было нормально – она не порвалась. После этого он вновь вернулся на кухню, откупорил купленную только что водку и большими глотками начал пить ее прямо из горла. Водка стекала тонкими ручейками с краев губ, сочилась по подбородку. Когда половина содержимого оказалось внутри него, он бросил бутылку на пол, и она покатилась, оставляя за собой дорожку из прозрачной жидкости. Илья проводил ее взглядом, а затем, перебарывая тошноту начал карабкаться на табуретку. С нее он легко дотягивался до потолка, на котором, прикрепленный к крюку, висел абажур. Через минуту абажур уже валялся на полу, а вместо него на крюк была намотана веревку, которую Илья предусмотрительно сложил вдвое.

Все было готово.

Умирать не хотелось совсем. Но и жить тоже. Он вообще не мог понять, чего ему хочется. Все было безразлично. Раздумывать дальше было нельзя – иначе можно было передумать. Это он понимал очень хорошо. Уверенным движением руки он накинул себе на шею петлю. Оставалось лишь выбить из-под себя табуретку.

Илья изготовился, но внезапно посмотрел на свои ноги, на которых все еще были одеты тапки. Выглядело это весьма глупо. Поразмыслив, он снял с шеи петлю, спустился вниз и снял тапки. Под голыми ступнями он почувствовал что-то слизкое и мокрое. По телу пробежали мурашки. Поежившись от отвращения, Илья вновь занял исходную позицию. Больше причин спускаться вниз у него не было.

Голова немного кружилась, но ум, на удивление, оставался абсолютно ясным. Илья вытер слезы рукавом замызганной рубашки, перекрестился и обеими ногами оттолкнул табуретку.

В глазах у Ильи потемнело, он почувствовал, что дышать больше не может. Все его тело ходило ходуном, он извивался, словно червяк на крючке. В голове что-то безумно стучало.

Очнулся он уже лежа на полу.

Сначала он не понял, что произошло. Если это загробный мир, то зачем надо было вешаться? Действительно, вокруг был до боли знакомый интерьер его родной кухни.

Разве что воздух посвежел, но разве это все, что может дать "тот Свет"? Илья мучительно пытался думать, но это у него плохо получалось. Голова раскалывалась, а шею будто приложили горячим утюгом.

Наконец он догадался, в чем дело. Первым наперво он разжал веревку, которая до этого все еще сжимала его тонкую шею. Дотрагиваться до того места, где она была затянута, было больно. Затем Илья поводил руками по голове и нащупал огромную шишку в районе затылка. Он посмотрел на потолок и увидел свисающий с него кусок оборвавшейся веревки.

– Даже повеситься не могу, – констатировал он сам себе.

С трудом поднявшись, Далекий окинул тяжелым взглядом конченого человека свои загаженные апартаменты, плюнул на пол и снова заплакал.

Толя Губкин чаевничал. В тот вечер он не поехал, как обычно, домой, а направился на дачу к своей любовнице, которую сам необоснованно считал возлюбленной. Звали ее Оленькой. Именно она и сидела напротив него, умильно заглядывая ему в глаза и невпопад улыбаясь.

– Толенька, возьми вот это пирожнице – оно такое сладенькое!

– Сейчас попробую, милочка, сейчас попробую. – Толин рот был набит предыдущим эклером.

Сидели они на обширной веранде, построенной еще в самом начале прошлого века.

Веранда была словно создана для подобных чаепитий наедине. С нее открывался прекрасный вид на яблочный сад, который выглядел так великолепно в тот предзакатный час. Снаружи доносился легкий шорох чуть покачивающихся деревьев.

Отдельные листочки капризно срывались с тонких веток и кружились за застекленными витражами. Красиво.

Толя встал из-за стола и подошел к старинному буфету, на котором стояла большая корзина с недавно собранными в саду яблоками. Он брал в руки то одно, то другое яблоко, выбирая самое налитое. Наконец он остановился на большом, размером в здоровый кулак, ярко красном плоде. Выудив его из корзины, он вернулся за стол и взял в руки нож.

Оленька тут же вскочила и метнулась в его сторону, дабы помочь Толе порезать яблочко. Но тот, смерив ее холодным взглядом, остановил ее:

– Доверь мужское дело мужику.

– Извини, извини, Толенька. Я просто хотела помочь, – щеки ее зарделись.

Толя уверенно взялся за рукоятку ножа и сделал первый надрез. Сок прыснул на цветастую скатерть. Кончиком пальца он придавил капельки сока к скатерти, чтобы она вновь приобрела первозданный вид, и продолжил свою хирургическую операцию по расчленению трупа яблока.

Теперь оно лежало перед ним в виде аккуратно нарезанных долек на блюдце с серебряной каймой. Толик повертел его, выбрал одну дольку и вновь взялся за нож.

Теперь он дробил ее на еще более мелкие частицы.

Оленька внимательно наблюдала за действиями любимого.

Закончив с процессом дробления, Толя ловко смахнул получившиеся мелкие кусочки к себе в чашку, в которую до этого предусмотрительно был залит кипяток с заваркой.

Пропорции Толя явно не рассчитал, так как чай полился через края чашки, образуя на скатерти желтую лужицу. Оленька моментально вскочила, схватило весящее на спинке стула полотенце, и бросилась к Толе. Она бережно приподняла мокрую чашку и ловко вытерла результат Толиной оплошности. После этого она вернулась на прежнее место, позволив своему единственному продолжить чайную церемонию.

Чай Толя пил причмокивая, отхлебывая его большими глотками. Горячая жидкость обжигала ему горло, он постоянно давился и начинал кашлять, словно чахоточный больной. Прикончив пол чашки, он остановился, решив сделать небольшой перерыв.

Отдувшись, он, наконец, обратился к Оленьке, ради которой, собственно, вроде здесь и находился:

– Устал я сегодня очень, – утвердительно произнес он.

– Сейчас чаек допьешь, и пойдем баиньки, – Оленька зазывно облизнула полные губы.

– Пойдем, моя хорошая, куда ж мы денемся, – откликнулся Анатолий.

Баиньки Толе совсем даже не хотелось, но, вот, потискать налитое тело Оленьки, он был не прочь. Любил он это дело. С самого раннего детства Толя отличался от всех остальных детей непомерной похотью. Как он не боролся с этим пагубным пороком, но поделать с собой ничего не мог. К женщинам его тянуло, как магнитом.

Первый полноценный контакт с существом противоположного пола состоялся у него в возрасте семи лет, в первом классе средней общеобразовательной школы. Его партнершей оказалась девица аж из седьмого класса, у которой гормоны просто разъедали все возможные области головного мозга. Можно сказать, что малолетнего Толика элементарно изнасиловали, но по собственному желанию. Конечно, никакого полового акта между ними не было, да и быть не могло. Толик в тот период лишь нащупывал на упитанном теле свои первичные половые признаки, а его случайная партнерша сохранившимся остатком мозга понимала, чем для нее могут закончиться подобные игры. Одним словом, дети занялись тем, что в научной литературе называется не иначе, как глубокий петтинг.

Занятие это Толе пришлось по душе, и весь период обучения в средней школе он предлагал петтинг своим незадачливым одноклассницам. Некоторые, к его удовольствию, соглашались.

Когда настало время переходить в девятый класс, вся школа знала Толю как неутомимого любовника, способного удовлетворить любую, даже самую требовательную партнершу. Таким образом, два последних класса он наслаждался обществом самых соблазнительных школьных красавиц, которым теперь предлагал не только ласки, но и полноценный секс. И некоторые, к его удовольствию, опять же соглашались.

Свою эротическую карьеру Толя продолжил уже сидя на университетской скамье. До лекций, на лекциях, между лекциями, после лекций – постоянно – он выискивал все новых и новых жертв для своих сексуальных утех.

Именно склонность к "клубничке" привела Толю в "Паровоз". С первого дня работы он переименовал для себя и сотрудников название газеты в "Порновоз" и приступил к окучиванию женской половины редакции. Порочный Анатолий знал, что делает. Дело в том, что буквально за пару месяцев до Толиного прихода в газету пришел, вернее, пришла, новый главный редактор, с редким именем Василиса. Василиса была не дурна собой, стройна, кареглаза и раскована. Первое время контакт между Анатолием и новым главным редактором ограничивался многозначительными взглядами, которые определенно подразумевали, что вслед за ними может последовать не менее многозначительное продолжение.

В одно прекрасное утро Василиса подошла к охотнику за женской плотью, грустно посмотрела ему в глаза и сказала:

– Вы как-то плохо выглядите. У вас неприятности? Много работы?

– Нет, спасибо, – вежливо ответил Толя, – все в порядке.

С утра перед работой он довольно долго разглядывал себя в зеркале и пришел как раз к противоположному мнению – ему очень даже нравилась его нынешняя форма.

– Я все-таки думаю, что вас что-то гнетёт. Вы похудели…

– Да нет, что вы, Василиса Петровна, все в порядке! – Толе стало тревожно от ее слов. Может и вправду что не так, а он не замечает?

– Не надо от меня ничего скрывать. Если что-то случилось, тот зайдите ко мне, я всегда у себя, – она сделала небольшую паузу. – Не надо держать это в себе.

Последняя фраза звучала из ее уст весьма двусмысленно. Толино испорченное сознание тут же интерпретировало ее по-своему.

Прошло около недели, Толя дописал очередной материал, и ему пришлось наведаться в кабинет начальницы. Она сидела за столом, перебирая бумаги, и выглядела занятой. Но как только она увидела, кто ее собирается отрывать от дел, Василиса отбросила в сторону кипу листов и жеманно произнесла:

– Прикройте за собой дверь… нет, нет, на замочек…

Толя беспрекословно выполнил ее просьбу и уже через минуту он лежал на ней, а она, в свою очередь, лежала на своем рабочем столе.

После этого визита карьера Губкина пошла в гору семимильными шагами. Из рядового сотрудника он превратился сначала в руководителя отдела, а затем в заместителя главного редактора. Естественно, за подобный головокружительный взлет он платил, что называется, натурой. Эту своеобразную барщину отрабатывать ему было довольно легко и даже приятно. Василиса оказалась горячей любовницей и, как выяснилась, могла научить многоопытного Толю некоторым новым для него приемам постельных единоборств.

Как оно и бывает в подобных ситуациях, коллеги стали смотреть на Толю косо.

Особенно остро все происходящее переживал "серенький", как его однажды охарактеризовал сам Губкин, Илья Далекий. Дело в том, что до прихода в редакцию Василисы карьера Ильи складывалась вполне удачно. Он пришел в газету с непрофильным образованием, на правах стажера, но уже через несколько месяцев был зачислен в штат сотрудников, получил отдельное рабочее место и самостоятельные задания. Тогда функции главного редактора выполнял старый друг его матери, Антонины Апполоньевны, с глупой фамилией Безручко. Фамилия, как выяснилось, оказалась говорящей. Главным редактором он был никудышным. Вероятно, ощущая свою ущербность, Безручко и приваживал людей, которые не блистали профессионализмом и не могли адекватно оценивать его работу. Одним из них и оказался Илья.

Впрочем, Далекий оказался действительно талантливым журналистом. Его материалы отличались остротой тематики, глубиной слова и мощью интеллекта. Насколько это, конечно, было возможно в газете такого рода. В работу он ушел с головой. Ему нравилось писать, нравилось выезжать на задания, просто нравилось быть журналистом.

Безручко всячески поощрял молодого сотрудника и в минуты приливов благодушия обещал сделать его когда-нибудь своим заместителем. К Губкину же он наоборот всегда был подчеркнуто холоден.

И вот произошло непоправимое. Как-то после обеда, когда сотрудники неспеша разбредались по своим местам, дверь редакции распахнулась и на ее пороге выросла фигура владельца Издательского дома, которому и принадлежал "Паровоз". Он окинул хозяйским взором свою вотчину и твердой походкой направился прямиком в кабинет главного редактора. Разговор, который произошел в кабинете, слышала вся редакция, так как велся он на повышенных тонах и при открытой двери. Суть его вкратце сводилась к тому, что Безручко "почти угробил газету", что "достойное издание превратилось в мусор" и, что "руки Безручко надо отрубить за такую работу".

Главный редактор все больше молчал, лишь изредка всхлипывая, пытаясь что-то возразить ослабшим от переживаний голосом.

В тот же день Безручко был уволен, и уже на следующее утро в двери редакции вошла Василиса. И жизнь Далекого изменилась в одночасье. Все фавориты прежнего главного оказались в своеобразном черном списке, выбраться из которого было практически невозможно. Илью посадили на мелкую работенку. Окончательно крест на его карьере был поставлен после того, как Василиса добралась до личных дел сотрудников. Отсутствие высшего журналистского образования для формалистки Василисы было равносильно отсутствию рук у пловца или ног у бегуна. Одним словом, для Далекого все было кончено. Он еще несколько месяцев проработал под началом новой начальницы, а потом собрал свои вещи, написал заявление, получил расчет и ушел. Ушел, чтобы с головой окунуться в двухнедельный запой.

– Толенька, ну пойдем уже!

– Иду, иду, – Губкин неловко вылез из-за стола, зацепив скатерть, с которой на пол полетела чашка, с оставшимися на дне дольками яблок.

Толя выругался по-чёрному.

Наспех собрав размокшие обрезки, он бросил их прямо на скатерть, потом встал на четвереньки и достал чашку, которая закатилась под стол. Закончив с уборкой, Губкин поспешил туда, откуда так сладко звала его Оленька. Но прежде чем отдаться любовным утехам, он должен был сделать еще одно дело.

– Олюшка, а где твой будильник?

– Здесь, в спальне! Иди ко мне!

По пути в спальню Толя достал свой мобильный телефон, чтобы и на нем поставить будильник ровно на семь утра. Но к своему удивлению он увидел, что телефон выключен. Попытавшись его включить, он осознал всю тщетность этой затеи – телефон разрядился. "Ну, ничего страшного, – подумал он про себя, – у нее же есть будильник".

Будильник действительно стоял на тумбочке возле широкой двуспальной кровати, заботливо расстеленной Оленькой. Толя взял его, повертел в руках, пытаясь разобраться, как включается сигнал. Наконец он нашел нужную кнопку, потыкал в нее, пока не выставил нужное время и со спокойной душой начал раздеваться.

– Завтра опять встаешь так рано? Труженик ты мой, – Оленька попыталась вложить в голос всю доступную ей жалость.

– Работаю, Оленька, работаю. Завтра к восьми утра я должен быть на одной очень важной встрече, от которой очень многое зависит в моей жизни. И в твоей, кстати, тоже.

– В моей? – она удивленно приподняла брови.

– Да, да – в твоей. Василиса поручила мне взять интервью у Паклина.

– У Паклина? У того самого, который попал в эту дурацкую историю с голыми девицами?

– У него самого! – Толя победоносно улыбнулся. – Ты же понимаешь, какая эта высота! Это тебе не с сутенерами лясы точить! Он же бывший депутат! Там такие связи, ого-го!

– Я понимаю, понимаю, – Оленька многозначительно покивала головой.

– Василиса поручила это мне и сказала, что если справлюсь, то место главного редактора в газете – мое! Вот тогда мы с тобой заживем!

– А она? – лицо Толиной любовницы помрачнело при упоминании имени Василисы.

– А она на повышение, – Толя указал пальцем куда-то на потолок, который весь был усеян черно-красными точками – трупами мух и комаров. – Так что завтра ровно в восемь я, как штык, должен быть около его дома.

Он снова взял в руки будильник и перепроверил все ли включено. Все было нормально. Поставив его на тумбочку поближе к изголовью кровати, Губкин бросился всей массой своего внушительного тела на истомившуюся Оленьку. Желание переполняло его. Следующие несколько часов они провели в изнурительной борьбе за право обладания друг другом… …Когда на следующее утро они открыли глаза, на часах было ровно одиннадцать часов. Солнце не скупясь забрызгивало комнату ослепительным светом. Сначала Толя подумал, что он еще спит. Потом понял, что не спит. Он сел на кровати и выругался по- чёрному.

Илья сидел за столом, и слезы текли у него по щекам. Чувство жалости к самому себе переполняло его сердце. Да это и не странно. Людям вообще свойственно жалеть себя больше, чем других. Есть, конечно, исключения, но их, увы, так мало.

Илья прекрасно знал, что подобного рода занятия до хорошего не доводят. И ему ли было это не знать? Ему, который за несколько минут до этого пытался свести счеты с жизнью. Жизнью, которая приносила ему сплошные разочарования.

Однако одно он решил для себя совершенно четко – пить он больше не будет.

Неудавшийся суицид словно открыл ему глаза на окружающую его реальность, но не в глобальном смысле этого слова, а, скорее, в локальном. Поэтому, первым делом он решил убраться в квартире. Сил для этого у него не уже не было, а по сему он решил отложить это занятие до утра. Единственное, что ему сейчас хотелось – это забыться глубоким сном. Забыться, чтобы на следующее утро открыть глаза и попытаться разобраться со всем тем ворохом проблем, которые свалились на него за последнее время.

Он заставил себя встать и сходить в ванну. Приняв душ, Илья почувствовал себя немного лучше, но выпитый за предыдущие две недели алкоголь давал о себе знать.

Голова начинала медленно но, верно раскалываться на миллионы частиц, рвущихся в разные стороны. Он заварил себе крепкого чаю и залпом выпил две кружки. Стало чуть легче. После этого ему оставалось лишь добрести до постели и попытаться заснуть. Что он и сделал.

Как только его голова коснулась подушки, убранной в уже давно требующую стирки наволочку, он моментально отключился. И приснился Илье странный сон…

Ему снилась давно умершая бабушка. Но во сне она была совсем молодой. Такой ее Илья при жизни и видеть не мог – он просто тогда еще не родился. И, тем не менее, во сне она предстала перед ним в рассвете лет. На бабушке было старомодное платье – такое, какие носили в пятидесятые – с открытыми плечами и широкой пышной юбкой. Довольно долго Илья пытался понять, откуда ему известен этот фасон, а потом догадался – точно такое же платье было одето на Людмиле Гурченко в фильме "Карнавал", который он так любил смотреть в детстве. Однако в отличие от Гурченко, бабушка не стала петь песенку "про пять минут", а занялась немного другим. Она сидела на большом стуле, который был больше похож на трон, и читала какую-то книгу. Это продолжалось до тех пор, пока она не подняла свои светлые глаза и не заметила Илью.

– Ну что, опять в садик не хочешь? – мягко спросила она.

Илья растерялся, но отвечать что-то было нужно, поэтому, собравшись с мыслями, он сказал:

– Бабушка, мне в садик больше ходить не нужно – я уже вырос.

– Вырос? – она улыбнулась. – Когда же ты успел?

– Успел, бабушка, – Илья искал нужные слова, но вместо них произносил совсем не то, что хотел. – Я вырос уже после того, как ты умерла.

Лицо Софьи Петровны внезапно стало серьезным.

– Умерла? А откуда ты знаешь, что я умерла?

– Как же мне не знать, бабушка? Мы сами тебя хоронили. Я ведь совсем недавно ездил на твою могилу, прибирался… – Илье стало непосебе.

– На могилу, говоришь?

– На могилу.

– Так вот послушай, что я тебе скажу, Илюшенька. Может ты и прав, и я действительно умерла, но сам-то ты жив? Нет, не в физическом смысле. Я говорю про другое. Про то, что, может быть, для тебя было бы лучше, чтобы веревка не обрывалась? А?

– Веревка? Откуда ты знаешь?

– Ты задаешь не те вопросы, внучек, совсем не те. Разве ты сам этого не понимаешь?

– Нет, не понимаю, – Честно признался Илья.

– Понятно. Ладно, в следующий раз тебе все объясню. А сейчас тебе вставать пора.

А то все на свете проспишь.

Только сейчас Илья заметил, что он лежит в чем-то вроде детской кроватки, только большого размера. А бабушка, получалось, вроде как сидела и ждала, когда он проснется. Илья уже собирался задать ей следующий вопрос, но не успел, так как проснулся, но уже по-настоящему.

Его разбудил телефонный звонок. Открыв глаза, Илья понял, что лучше бы он этого не делал. Голова безумно болела, во рту творилось что-то невообразимое, а буквально через несколько минут началось и самое страшное – подкатила тошнота.

Телефон не унимался. Сначала Илья решил не подходить к нему – у него просто не было сил подняться с кровати. Он лежал и слушал трель звонка и вдруг вспомнил свой сон. Даже не сон, а его последнюю часть. Ту, где бабушка сказала ему вставать. Суеверным Далекий не был и в вещие сны не верил. Но что-то заставило его встать. Это была какая-то неведомая сила, объяснение которой он найти не мог.

Превозмогая боль во всем теле, он поднял трубку.

– Слава богу! Я уж думала, тебя нет дома! – голос Василисы многотысячным эхо отозвался у него в голове. Щурясь от рези в глазах, Илья всмотрелся в циферблат настенных часов и увидел, что было около половины девятого утра. Услышать Василису в столь ранний час было, по меньшей мере, странно.

– Нет, я дома, доброе утро, – просипел он. Поперек горла встала перегородка, которую он тут же убрал, прикрыв трубку и откашлявшись.

– Доброе, доброе! – Василиса была явно возбуждена, – Илюшенька, дорогой, выручай!

– Я? – Илья действительно был удивлен.

– Ты, ты, кто же еще! Интервью важное срывается! С Паклиным! – она почти кричала.

– Но причем тут я?

– Губкин нас подвел. Должен был ехать он, но не приехал. Мобильный молчит, где он – никто не знает. Я могла бы сама, но у меня сегодня у самой уже назначена встреча.

– Но…

– Никаких "но"! Отказ просто не принимается! Если сделаешь это, я в долгу не останусь – ты же меня знаешь. Через пол часа максимум надо быть у Паклина, мы перенесли встречу на час вперед. Тебе от дома пятнадцать минут езды. Ты ведь на машине?

– Да, на машине.

– Пиши адрес.

На газете двухнедельной давности Илья нацарапал название улицы и номер дома, в котором проживал Паклин. Следующие десять минут он как ненормальный метался по квартире, пытаясь привести себя в порядок. За каких-то три минуты он умудрился принять душ, вылив себе на голову весь флакон шампуня. Пена покрыла его с ног до головы и начала щипать глаза. Наощупь он нашел кусок мыла и стал натирать себя.

Когда пена, наконец, смылась, он обнаружил, что в руках у него кусок хозяйственного мыла. Проклиная все на свете, он су троенной силой принялся перенамыливаться, но теперь уже нормальным куском туалетного мыла.

Наспех вытершись, Илья уже, было, собирался выбежать из ванной и только тут понял, что лицо его покрыто неким подобием щетины. Пришлось бриться. Бритва была электрическая и никак не хотела брать отросшие во все стороны волосы. Кое-как сбрив то, что поддалось уничтожению, он пулей влетел в комнату, открыл шкаф и начал выбрасывать из него вещи, чтобы найти хоть что-нибудь подходящее для подобного случая. В конце концов он остановился на джинсах, белой светло голубой клетчатой рубашке и красном галстуке с замысловатым орнаментом.

Уже перед самым выходом он в последний раз взглянул на себя в зеркало и пришел к выводу, что выглядит вполне сносно для человека, пережившего двухнедельный запой.

Вполне в american style.

Выбежав во двор, он оглядел ряд машин, стоящих перед подъездом, но своей не обнаружил. Уже собираясь впасть в панику, Илья вспомнил, что в последний раз припарковался за домом, так как здесь свободных мест не было. Обогнув дом, он увидел свою "семерку", целую и невредимую. Машина эта досталась ему совершенно случайно и почти даром. Произошло это года четыре назад. Тогда он только делал первые шаги в журналистике, но уже считал, что высокая мобильность – первый шаг к успеху. Именно поэтому он и задался целью стать обладателем транспортного средства. Но денег на покупку машины у него решительно не было. Что-то можно было перезанять у друзей, но совсем немного. У них-то деньги откуда? Дело решил счастливый случай.

Однажды холодным зимним утром в дверь его квартиры позвонили. Он открыл и увидел перед собой совершенно незнакомого человека, который представился Сергеем Ефремовичем. На вид Сергею Ефремовичу было что-то около тридцати, но выглядел он весьма респектабельно. Илья сразу отметил, что гражданин этот, что называется, при деньгах. Визитер вежливо поздоровался и попросил разрешения войти. Причин отказать ему Илья не нашел, а потому впустил незваного гостя в свою обитель. И, как выяснилось чуть позже, не зря.

Об Илье Сергею Ефремовичу рассказал один их общий знакомый, который был осведомлен о талантах Далекого. Собственно с целью поэксплуатировать этот самый талант гость и явился. Судя по его словам, он являлся докторантом одного из академических институтов, но вот диссертация у него как-то "не шла". Илья поинтересовался темой работы, и оказалось, что она почти полностью совпадала с темой его дипломной работы в университете. Но об этом он резонно умолчал.

Сергей Ефремович, как человек деловой и дюже занятый, долго кота за хвост не тянул и сразу сделал Илье предложение, от которого тот не смог отказаться – за достойное вознаграждение написать ему эту самую диссертацию.

На работу у Ильи ушло чуть больше трех недель. Ему пришлось посидеть по библиотекам, чтобы добрать материалы. Затем он умело скомпилировал их со своим дипломом и бодро отрапортовал заказчику, что задание выполнено. Сергей Ефремович приехал тем же вечером. Но без денег, что было вполне естественно. Для начало ему нужно было убедиться, что диссертация пройдет все необходимые инстанции и будет допущена к защите. Илья не возражал.

Прошло еще три недели и во входную дверь квартиры, в которой был прописан Далекий, снова позвонили. То был улыбающийся Сергей Ефремович. Он обнял Илью и радостно сообщил, что Ученый Совет рекомендовал работу к защите и как можно скорее. После этого он протянул Илье конверт, попрощался и удалился.

Илья закрыл за ним дверь, вошел в комнату, устроился поудобнее на диване и распечатал конверт. К его сумасшедшей радости сумма, которая оказалась в его руках, была почти на порядок выше изначально назначенной докторантом. Сомнений, на что ее потратить у Ильи не было. Уже на следующий день он приобрел себе новенькую вишневую семерку. Права, благо, он предусмотрительно получил еще за год до этого.

И вот та самая семерка, теперь уже конечно не такая новая, стояла перед ним. Уже сидя в машине и мчась по утренним московским улицам Далекий понял, что едет на интервью, темы которого себе совершенно не представляет. Он схватился за мобильник, но вспомнил, что номер Василисы стер в тот же день, как его выкинули из редакции. Большей авантюры себе представить было сложно. Но обратного пути не было. Вернее был, но Илья, удивляясь сам себе, даже не допускал мысли, что можно развернуться и поехать домой. Наоборот, он еще сильнее вжимал педаль газа в пол, устремляясь на встречу неизвестности. Ощущение, которое он при этом испытывал было для него настолько новым, что сколько он не пытался в нем разобраться, понять ничего не получалось. Ему казалось, что он камикадзе, мчащийся из-за облаков на растущий на глазах американский линкор. Аналогия эта ему понравилась, то потом он вспомнил, что сам одет, как американский линкор. Таким образом, получалось, что он мчится навстречу самому себе. В том случае, конечно, если он все еще камикадзе. И это было еще не самым страшным, что могло произойти. В конце концов, столкновение с самим собой не смертельно. Наоборот, оно поможет ему найти свое "я", определиться. Куда хуже, если он всего лишь линкор. В этом случае в роли камикадзе выступал Паклин, вернее предстоящая встреча с ним.

Действительно, она могла его уничтожить, смять, сломать навсегда. Но почему? Это же просто интервью!

Почему для этого выбрали его? Ну, это тоже легко объяснимо. Кого еще можно было послать брать интервью у высокопоставленного государственного чиновника, пусть и бывшего? Кого? Губкина? Его и послали, но где он, Губкин этот? Василиса сама сказала, что он испарился, и найти его не представляется возможности. И чёрт бы с ним. Так ему и надо. Ну, хорошо, а что, кроме Губкина в редакции больше не нашлось людей? Выходит, что не нашлось. Ну не поручать же это Паше Рогову, который если в этой жизни и брал интервью, то в лучшем случае у дешевых московских проституток. Могли бы, в принципе, отправить к Паклину Ленку Голубеву, но нет, она тоже не подходила. Смазливая, слишком развязная, не тот у нее уровень.

Поперебирав других своих бывших коллег, Илья окончательно пришел к выводу, что достойных кандидатур в редакции, похоже, действительно просто не было. Кроме него и Губкина. Губкин исчез, и обратились к нему. Все просто.

За этими размышлениями он не заметил, как проскочил нужный ему поворот. Илье пришлось сделать лишний круг, но все же ровно в девять он уже стоял у указанного ему Василисой подъезда. Как только он подъехал, все опасения насчет того, что предмет предстоящего разговора окажется для него загадкой, отпали сами собой. У подъезда, переминаясь с ноги на ногу, стоял Петюня – прыщавый подросток, который работал в газете курьером. Илья его хорошо помнил и мало того, сам дал ему это нелепое имя. Вообще-то на самом деле Петюню звали Андреем, и был он обычным школьником-старшеклассником. Но имя Андрей шло ему так же, как облезлому пуделю идет кличка Рекс. Вида он был жалкого и какого-то забитого. Когда Илья увидел его в первый раз, он сразу про себя назвал его именно Петюней, сам не зная почему. Просто это сочетание букв больше всего подходило к аляповатому облику новоиспеченного курьера.

– Эй! – Илья высунулся из полуоткрытой двери машины. – Петюня!

Петюня заметил его и засеменил по направлению к "семерке".

– Здрасте, Илья Андреич,- Петюня улыбнулся нечищеными зубами.

– Привет! Меня ждешь?

– Ага. Тут Василиса Петровна вам просила передать, – он протянул Илье прозрачный файл, в который было вложено несколько листков.

– Спасибо, чувак! Выручил! – Далекий подал Петюне руку, которую тот подобострастно затряс.

Илья вылез из машины. Тело все еще ломило, но голова почти прошла и, в целом, чувствовал он себя неплохо. Петюня стоял рядом и рассматривал его. Илья вопросительно посмотрел на него и поинтересовался:

– Что-то еще?

– Да нет, вроде, – Петюня закатил глаза к небу. – То есть, да! Василиса Петровна просила сразу же позвонить ей, как только все закончится. Вот.

– Понял.

Илья уже собрался попрощаться с курьером, как вспомнил, что телефона Василисы у него нет.

– Слушай, ты телефон Васьки помнишь?

– Кого? – не понял Петюня.

– Ну, Василисы Петровны.

– Аааа… – Петюня снова обнажил желтые зубы. – У меня он записан, сейчас.

Илья записал Василисин телефон и отправил Петюню с богом.

Не успел Андрей – Петюня скрыться за поворотом, как двери подъезда распахнулись, и навстречу Илье вышел дорого одетый молодой человек с рацией в руках. Увидев Илью, он поднес рацию к губам и включил ее. Раздался треск, за которым последовало секундное молчание, после чего из рации послышался позывной:

– "Первый", я "первый".

– Он на месте, сейчас будем, – ответил, вероятно, "второй".

Убрав рацию во внутренний карман пиджака, молодой человек подошел к Илье, поздоровался и попросил следовать за ним.

Лифт доставил их на третий этаж. Двери медленно расползлись в разные стороны, и Илья вышел на лестничную клетку, где дежурил "первый" – точная копия "второго".

Он деликатно открыл перед Ильей металлическую дверь, ведущую на квартирную площадку, пропустил его вперед, а затем зашел сам. "Второй" остался дежурить у лифта.

Наконец Илья оказался во владениях Игоря Аркадьевича Паклина.

Не сказать, что облик жилища бывшего депутата, а ныне преуспевающего бизнесмена удивил его. Он не раз видел подобные апартаменты на страницах различных глянцевых журналов и, даже, пару раз в "Паровозе". Но в реальности никогда. И вот Илья стоял посреди огромного коридора, который был больше похож на поле для мини-футбола. Со всех четырех сторон из этого холла имелись входы в другие комнаты, которые, вероятно, были еще больше по своим размерам. На противоположной от входной двери стене висел внушительного формата портрет хозяина дома, обрамленный громоздкой позолоченной рамой. На портрете Паклин выглядел значительно моложе своих лет. Он восседал на массивном стуле, закинув ногу на ногу. Илье показалось, что портрет был выполнен вполне в духе школы фламандских живописцев, разве что с интерьером художник явно перестарался. Прямо за спиной написанного Паклина возвышались полки, забитые самыми разными предметами, которые, как понял Илья, по мысли живописца должны были рассказывать о главном герое полотна. Илья внимательно всмотрелся в содержимое полок и к своему удивлению заметил, что там присутствовала лишь одна книга, а все остальное место занимало безумное количество безделушек, большая часть которых была того же цвета, что и картинная рама.

Илья так увлекся изучением портрета, что и не заметил, как из одной из многочисленных дверей вышел живой Паклин. Он бесшумной поступью двинулся в сторону Ильи, расплываясь в приторной улыбке. Достигнув нужного расстояния, он остановился и протянул Далекому руку.

– Добрый день, Илья Андреевич. А я уж, право, заждался.

Ладонь у него была теплая и чуть потная. Но на нескольких пальцах у бывшего депутата были одеты кольца с разноцветными камнями, которые резко контрастировали с температурой его тела – они были холодными.

– Добрый день, Игорь Аркадьевич, – Илья чуть кивнул.- Извините, что заставили вас ждать – технические неполадки.

– Знаем мы ваши неполадки, – многозначительно промолвил Паклин.

После того, как процедура приветствия была завершена, Паклин предложил Илье пройти в его кабинет, который оказался за одной из многочисленных дверей холла.

Илья оказался в помещении офисного типа, но, естественно с элементами хозяйской правки. В целом комната была чистым модерном – простая деревянная мебель с вкраплениями пластика и металла. Но в дальнем углу, там, где стоял необъятных размеров черный кожаный диван, возвышалась небольшая статуя. Первое, что отметил Илья, что, к счастью, она не была желтого цвета. Статуя эта почти достигала более чем трехметрового потолка сталинской квартиры и выглядела действительно впечатляюще. Она была точной копией Паклина, но куда большего роста. Сам Паклин был довольно низок ростом, да к тому же почти лыс. Скульптор явно польстил ему, так как костюм на статуе сидел идеально, в то время как на настоящем Игоре Аркадьевиче он явно не сходился в районе живота. Да и волос у статуи было побольше.

Паклин, вероятно, перехватил взгляд Ильи, так как тут же откомментировал:

– Догадываетесь, чья работа?

– Нет, – честно признался Далекий.

– А вы всмотритесь получше, всмотритесь, – настаивал оригинал.

Илья сощурил глаза, делая вид, что внимательно изучает скульптуру. Постояв так немного, он театрально развел руками:

– Не могу признать! Извините, уж, Игорь Аркадьевич.

– Эх, молодежь, молодежь, – Паклин сокрушительно покачал головой. – Это же Гурители!

– Да что вы говорите! – Илья изобразил удивление, на которое только был способен.

Паклин самодовольно усмехнулся.

– Ладно, уж, ценитель искусства, садитесь. Вы ведь не затем пришли, что бы я вам тут экзамен устраивал!

Они сели. Паклин достал из кармана пиджака позолоченный (а, может, и золотой) портсигар и закурил. Уже убирая его обратно, он спохватился и предложил сигарету Илье. Тот не отказался.

Далекий извлек из своей папки листки, которые ему передал Петюня и быстро пролистал их. Он уже успел их мельком просмотреть в лифте, но теперь предстояло их задействовать. Вопросы, написанные, скорее всего, самой Василисой были крайне банальны и предсказуемы, но задавать их все же было необходимо. Пока она главный редактор, а не он. Пока Илья думал, с какого бы вопроса лучше всего начать, Паклин сидел напротив него, за своим рабочим столом и рассматривал его сквозь облака дыма. Илья чувствовал на себе его взгляд, от чего ему было немного неприятно.

Как только Илья определился с первым вопросом и собирался уже открыть рот, чтобы озвучить его, Паклин, опередив его на доли секунды, начал разговор первым.

Причем в том ключе, в котором сам Илья был не совсем готов беседовать.

– Что случилось с Губкиным? Вы не знаете, почему он не приехал?

– Нет, но Василиса Петровна сказала, что его никто не может найти.

– Может, грохнули этого вашего Губкина, а? Как думаешь? – он как-то незаметно перешел на "ты" Илья немного растерялся. Но Паклин и не ждал от него никакого ответа. Вместо этого он продолжил:

– Вряд ли, конечно, грохнули. Хотя всякое может быть. Мне он всегда не очень нравился. Видел я его несколько раз. Можно даже сказать, что знакомы. Все вокруг вашей Василисы крутится. Хитрый гад. Глаза такие честные-честные, а сам только и думает, как бы все повыгоднее провернуть. Сволочь, одним словом. Натуральная сволочь.

Илья сидел и не понимал, о чем Паклин глаголит. Во-первых, что значит, Губкин всегда не нравился Паклину? Они разве знакомы? Допустим, что знакомы. Но что это Губкин такое провертывал за спиной у Паклина? А, во-вторых, и в главных, зачем он ему все это рассказывает? Ему – человеку, которого он видит первый раз в жизни?..

…Василиса пришла работать главным редактором в "Паровоз" не по своей воле. До этого она, выпускница журфака МГУ с красным дипломом, несколько лет трудилась в одной из ведущих газет общественно-политической направленности. Политикой Василиса заниматься не хотела, но когда ей сообщили размер ее будущей зарплаты, устоять она не смогла. Втянулась она быстро и через некоторое время завела все необходимые связи в политическом бомонде страны.

С Паклиным она познакомилась, когда он уже был депутатом от какого-то там автономного округа. Депутат как депутат. Скорее незаметный, чем активный. Его представили Василисе на одной из политических тусовок, где присутствовали куда более интересные для нее персонажи. Представили и представили. Не успев еще отойти от него, Василиса уже его забыла. И имя, и фамилию, и внешность. И, как выяснилось, зря, так как Паклин ее не забыл.

Спустя неделю после этого мероприятия Василиса сидела на своем рабочем месте и заканчивала работу над очередным материалом. Все было уже почти готово, когда к ней подошел ее непосредственный начальник (слишком громкая фамилия) и сообщил, что к четырем часам она должна быть в Государственной Думе, так как там к этому времени заканчивалось какое-то важное совещание, результаты которого и нужно было узнать. Ехать Василисе совершенно не хотелось, но работа есть работа. Она наспех собрала всё необходимое, поймала такси и ровно к четырем была на месте. У входа в зал, где проходило совещание уже толпилось полно журналистов из других изданий. Некоторых она знала, некоторых видела впервые. Кого знала, с теми она поздоровалась. Остальных Василиса по привычке окатила ледяным надменным взглядом.

Наконец, двери зала распахнулись и из него один за одним стали выходить участники совещания. Василиса, распихивая коллег локтями, пробилась к наиболее заметным фигурам и профессионально выполнила свою работу. Уже через десять минут в ее диктофоне находились все ответы на интересующие ее вопросы. Выбравшись из толпы она чуть отдышалась, убрала диктофон и записную книжку в сумку и направилась к выходу. Когда незнакомый мужской голос окликнул ее по имени – отчеству она не удивилась, так как многие в Думе ее хорошо знали.

– Василиса Петровна?

Василиса обернулась. Перед ней стоял невзрачного вида человек с довольно внушительным животом и проплешиной на голове.

– Мы знакомы? – поинтересовалась она.

– Да, в какой-то степени. Нас представили друг другу около недели назад. Паклин Игорь Аркадьевич.

– Ах, да-да, припоминаю, – нахмурила лоб Василиса. – Вы депутат от…

Паклин назвал свой регион.

– Ах, да! Как я могла забыть! Ну, конечно, я вас помню, – не моргнув глазом, соврала она.

Паклин приторно улыбнулся. Он выдержал необходимую паузу, а затем предложил Василисе пройти в его рабочий кабинет. Но на полпути туда Паклин переменил свое решение и внес новое предложение:

– А что нам в душном кабинете сидеть, а, Василиса Петровна? Давайте я накормлю вас ужином? Что скажете?

Ужинать с этим пузаном Василисе абсолютно не хотелось, но профессиональный интерес перевесил ее личные желания.

– С удовольствием. Но я плачу всегда сама.

– Договорились.

Спустя пол часа они сидели в уютном зале небольшого ресторана в самом центре Москвы. Пианист играл незнакомые Василисе джазовые темы, которые то и дело перемешивал с популярными мелодиями. На столах горели свечи, и большая часть их была не занята. Они устроились за столиком на двоих в самом дальнем углу, откуда открывался прекрасный обзор на весь зал, но самих их было практически не видно из-за полумрака. К ним тут же подошел официант, который поздоровался с Паклиным, из чего Василиса сделал вывод, что тот здесь не первый раз.

– Частенько захаживаете? – поинтересовалась она, когда официант отошел от их столика.

– Бывает.

– И депутатской зарплаты хватает? – съязвила Василиса.

– Нет, конечно, – спокойно ответил Паклин.

Дальше эту тему Василиса решила не продолжать. Паклин, впрочем, и сам начал резко уводить разговор в другую сторону.

– Хороший ресторан, а готовят как! Пальчики оближите! Это я вам гарантирую.

– Не перехвалите.

– А я смотрю, у вас острый язычок. Ну, да, а как же иначе – вы же журналист!

Знаете, я всегда очень внимательно читаю ваши материалы. Очень.

Василисе это польстило. Она решила сменить гнев на милость.

– Ну, сейчас вы и меня перехвалите! Прекратите немедленно вгонять меня в краску.

Лучше поговорим о вас.

Василиса прекрасно понимала, что в ресторан она приглашена не "за красивые глазки" – Паклину от нее что-то нужно. Спрашивать в лоб было нельзя – ничего страшного не произошло бы, но можно было спугнуть его. Поэтому она заняла выжидательную позицию и медленно подводила его к главной теме разговора.

– Обо мне? Я депутат – слуга народа. Каждый день веду, так сказать, незримый бой.

– Это с кем же, позвольте спросить?

– С кем придется, Василиса Петровна. Врагов хватает. И у народа хватает, и у государства, да и у меня самого.

Обстановка начинала проясняться. Василиса пыталась не делать никаких предположений, но профессиональная привычка брала верх. У нее в голове уже выстраивалась примерная линия их дальнейшего диалога. Тем временем подошел официант и поставил перед ними по бокалу красного вина, которое до этого успел заказать Паклин.

– Попробуйте. "Домен де Шевалье". Прекрасное вино! Я знаком с владельцем марки – Оливье Бернаром. Урожай 1991 года. Попробуйте, попробуйте. Почувствуйте, Василиса Петровна, какой аромат – в этом вине доминирует нота Каберне.

Василиса сделала небольшой глоток, чуть задержала вино во рту и, лишь, затем проглотила. Вкус был действительно великолепный.

– Ну, как?

– Не могу понять, что за привкус…

– Это малина. А вы бывали во Франции?

– Нет, не приходилось, – Василиса слегка покраснела.

– Будет возможность – обязательно побывайте. И не надо стремиться в Париж – ничего интересного. Лучше съездите в провинциальную Францию, например, туда, где производится это вино. Когда я первый раз попал в Леоньян, мне захотелось остаться там навсегда. Именно там я и познакомился, совершенно случайно, с Реми Эданжем – виноделом Домена. А уж через него с самим мсье Бернаром. Реми привез меня в чудный сосновый лес к юго-западу от Леоньяна, окруженный со всех сторон виноградниками. Красота!

– Да, вам можно позавидовать, – вздохнула Василиса. – Я и МКАД – то редко пересекаю, а вы говорите Леоньян…

Их беседу прервал вернувшийся официант, который стал раскладывать приборы на столе, а затем подносить блюда.

Выпитый бокал превосходного вина ударил Василисе в голову и она, наконец, расслабилась. Паклин теперь воспринимался ей как какой-то давний знакомый, который, вот, сидел напротив и ловко орудовал ножом и вилкой. Ел он аккуратно и, даже, по -эстетски. Лысина его поблескивала, когда он наклонялся к тарелке, чтобы занести в рот очередной кусок. Он то и дело брал салфетку, которой вытирал уголки рта. Похоже, что про Францию он все же не врал – видимо, и, правда, бывал в тех краях. Василисе до этого приходилось делить трапезу с некоторыми высокопоставленными чинами, но все они скорее не ели, а жрали. Жрали как свиньи: причмокивая, прихлебывая, похрюкивая. А ведь с виду были куда приличнее, чем этот плюгавый Паклин. Да, уж, во истину, человек познается во время еды!

Пока Василиса сидела, погруженная в свои мысли, Паклин разделался с закусками и вновь завел беседу:

– Не хочется, Василиса Петровна, начинать разговор вот так, во время еды, но и оттягивать его желания тоже нет. Да, я вижу, вы и сами уже сгораете от любопытства. Одним словом, я хочу предложить вам работу.

Он выдержал паузу.

– Работу? Но у меня уже есть работа, и вы это прекрасно знаете,- ответила Василиса.

– Ну, одно другому не мешает. К тому же, за ту работу, которую предложу вам я, вы будете получать очень и очень хорошие деньги.

– Я не нуждаюсь в деньгах, – почти не соврала Василиса в ответ.

– Может быть, вы выслушаете мое предложение, а уж потом будете принимать окончательное решение? Все, что вы сейчас услышите, должно остаться строго между нами. Надеюсь, вы это понимаете, – в голосе прозвучали холодные нотки. – Для начала мне нужно от вас совсем не много – пару-тройку статей на заданную тему. И нечего больше. Дальше уже по обстоятельствам.

– Хотите меня купить? – Василиса фальшиво усмехнулась.

– Купить? Почему бы и нет? Вы хотите сказать, что не продаетесь?

– Нет, не продаюсь. И скажу вам больше – сейчас я встану и уйду отсюда, а завтра на первой полосе будет ваше лицо с соответствующим комментарием.

Паклин нервно передернул плечами. Такой расклад его явно не устраивал. Василиса внимательно следила за его реакцией и все больше понимала, что до этой ее фразы он держал ее за полную дуру. Было совершенно очевидно, что Паклин рассчитывал на ее мгновенное согласие. Почему? Вероятно, потому что проделывал подобный трюк не в первый раз. И все соглашались. Скорее всего, на нее ему кто-то указал, сказал, что с ней можно договориться, что она серая мышка, которая и пикнуть в ответ не посмеет. Василисе стало противно. Она резким движением отодвинулась от стола, встала и направилась к выходу. Но не успела она дойти до двери, как у нее на пути выросли два амбала, которые вежливо подхватили ее под руки и вернули за стол. Паклин самодовольно улыбался, ожидая пока она вновь сядет.

– Я не собираюсь вас вводить полностью в курс дела. Скажу лишь, что вам надо будет, так сказать, скорректировать имидж одного довольно известного человека.

Пока, как я сказал, всего лишь пара публикаций.

– Кого именно? – Василиса зло посмотрела на него.

– Бортковского Анатолия Ефимовича. Слышали о таком?

Конечно, Василиса о нем слышала. Да, что значит слышала?! Бортковский был владельцем крупной автомобильной корпорации, с оборотом в несколько миллиардов долларов в год. Он был одним из крупнейших российских олигархов. А главное, что он был владельцем издания, в котором трудилась несчастная жертва Паклина.

Василиса понимала, что обратного пути у нее нет. Она проклинала себя за то, что согласилась пойти с Паклиным в ресторан. Но теперь уже было ничего не изменить.

Паклин ей ясно дал понять, что отказаться она просто не может. Вернее, может, но последствия могут быть самыми непредсказуемыми.

– Я все поняла.

– Вот и хорошо. А теперь позвольте закончить ужин – я должен бежать.

Государственные дела!

Паклин расплатился, и они покинули ресторан.

С этого дня Василиса работала на Паклина. Она исправно писала статьи весьма сомнительного содержания, которые компрометировали олигарха. Ни разу никто ей не звонил с угрозами, чего она опасалась с самого начала. Паклин ее надежно прикрывал. Проблемы начались тогда, когда Паклин не смог переизбраться на следующий срок и покинул стены парламента. Он честно признался Василисе, что работать она продолжать больше не обязана, но безопасность гарантировать ей он не может. Уже буквально через несколько дней ей позвонили, и незнакомый мужской голос вежливо попросил прекратить писать ложь о Бортковском. А затем позвонил и сам Паклин, который сказал, что для ее же собственной безопасности ей лучше на время уйти в тень. Так Василиса оказалась в "Паровозе".

Когда издатели ей сказали, что в газете должно быть интервью с Паклиным, она чуть не лишилась чувств. Единственное, что она знала наверняка, что сама она это интервью брать не будет. Оставалось лишь найти подходящую кандидатуру. Долго искать не пришлось – ее выбор почти сразу остановился на Губкине. К этому времени он ей порядком надоел, и она сочла возможным использовать его в качестве разменной карты.

Когда в назначенное для интервью утро Губкин пропал, Василиса растерялась. Она понимала, что просто так он исчезнуть не мог – он ведь знал, что за это интервью ему полагается редакторское кресло. Единственное, что ей приходило в голову – он догадался, на что он может быть обречен. Как догадался, Василиса не знала, но другого объяснения у нее просто не было.

Так или иначе, но ей срочно надо было найти замену. Абы кого она подставлять не хотела. Похотливого Губкина ей было не жалко. Да, он был отличным, безотказным любовником, но слишком навязчивым. Слишком, что ли, приторным. Мысль направить на задание Далекого пришла к ней в голову так неожиданно, что она подпрыгнула на своем стуле. Выход был найден. Вот достойная кандидатура! Мальчишка, его не жалко. Пусть жизнь узнает! Она снова схватила телефонную трубку и, найдя в записной книге номер Ильи, начала набирать его. К ее большому удивлению, Далекий почти не сопротивлялся и согласился. Все вышло как нельзя лучше.

Паклин вольготно откинулся на спинку кресла и глубоко затянулся.

– Ну, давайте, задавайте свои вопросы.

Илья деловито вытянул из стопки первый листок, включил диктофон и начал интервью.

В общем и целом, вопросы сводились к одному единственному знаменателю – как Паклин оказался в компании голых девок. Всю бессмысленность разговора Илья понимал с самого начала – любой человек мог оказаться в подобной компании. Но вопросы были составлены так, чтобы Паклин оправдывался перед читателями "Паровоза", за свой поступок, который был, якобы, аморальный, если не сказать кощунственный.

Особую пикантность ситуации по замыслу составителя вопросов (а им была, само – собой, Василиса) интервью должен были придать тот факт, что Паклин был женат.

К удивлению Ильи Паклин ответил на все с подчеркнутым достоинством, заявив, что на фотографиях совсем не он, а кто-то другой, а если бы даже это и был он сам, то не позволил бы пятнать свое честное имя и нашел бы тех, кто посмел опорочить его, выставив его личную жизнь напоказ.

Илья все записал на диктофон, сделал необходимые пометки в блокноте и завершил интервью. Поблагодарив Паклина, он встал, собираясь уйти. Но Паклин попросил его задержаться…

Илья возвращался домой в подавленном состоянии. Он мог ожидать чего угодно от этой жизни, только не того, что с ним произошло. Конверт с деньгами, который лежал на соседнем сидение то и дело подскакивал вверх, когда машина наталкивалась на всякого рода препятствия, в основном, в виде выбоин на дороге.

Илья не смог отказаться. На него не давили, не угрожали – он согласился сразу же.

Сумма, названная Паклиным была слишком большой, чтобы сказать "нет". И Илья сказал "да". Обдумывая все произошедшее Далекий отнюдь не корил себя в моральном плане за то, что взял эти деньги. Ему было наплевать на то, что придется писать заведомое вранье об этом Бортковском. Он видел его несколько раз по телевизору и хорошо помнил нагловатое выражение лица олигарха. Илья даже был доволен, что внесет свою лепту в безрадостную историю счастливой звезды Бортковского. Но когда он брал деньги, он совсем не думал о последствиях. Теперь же, возвращаясь домой, он вдруг понял, чем ему может грозить подобная сделка.

Оказавшись дома, Илья первым делом бросился наводить порядок. Работать в грязи он просто не мог. Ему была нужна чистота. Хотя в свете новых обстоятельств, возможно, не много грязи и не помешало бы. Он взял веник, вымел весь мусор, который валялся на полу по всей квартире, а затем прошелся по полу влажной тряпкой. Закончив с влажной уборкой, он направился в ванную, чтобы слить грязную воду и именно в этот момент в квартире раздался телефонный звонок. Звонила Василиса.

– Как все прошло? – деловито поинтересовалась она.

– Все нормально, материал у меня на руках. Думаю, к завтрашнему утру все сдам.

– Очень хорошо, молодец, – судя по голосу, Василиса была действительно довольна.

– Тогда завтра, часикам к десяти жду тебя. Договорились?

– Договорились.

Илья повесил трубку. Теперь предстояло расшифровать диктофон, выудить нужные цитаты, разбавить своими комментариями и склеить все вместе. Илья расчистил стол, включил компьютер и принялся за работу.

К вечеру перед ним на столе лежало готовое интервью, которое хоть сейчас можно было помещать в "Паровоз". Довольный собой, он, наконец, поднялся из-за стола и почувствовал, что безумно проголодался. На скорую руку он сварил себе пельмени и, обильно полив их кетчупом, проглотил в один присест. От усталости он валился с ног, а потому решил больше не истязать себя ненужными мыслями, и лег спать.

Следующий день стал для Ильи, пожалуй, самым неожиданным во всей его предыдущей жизни. Проснулся он в бодром состоянии духа. Следы вчерашнего похмелья окончательно исчезли – голова была абсолютно свежей. Илья бодро принял душ, поджарил яичницу и неспеша начал собираться в редакцию. День выдался отличный – не жаркий, но по-летнему свежий. Настроение у Далекого было превосходное.

До редакции он добрался довольно легко, без пробок. Пройдя до боли знакомые коридоры, он оказался у двери кабинета Василисы. Илья только собирался поднести руку, чтобы постучаться, как дверь распахнулась сама и Василиса налетела на него на полном ходу.

– Уже пришел? Отлично. Давай, проходи, располагайся, а я сейчас подойду.

– Хорошо.

Илья присел на стул и погрузился в свои размышления. Собственно, никаких особых мыслей в голове у него не было, но зато был неприятный осадок от вчерашнего разговора с Паклиным. Хотя еще вчера вечером он убедил себя, что все сделал правильно, на душе у него было неспокойно. Тем временем вернулась Василиса.

– Извини, номер сдаем – дел полно.

– Понимаю, – Илья сочувственно кивнул ей в ответ.

– Ну, давай, показывай, – Василиса взяла из рук Ильи материалы. – Так, так…

Очень хорошо. Не зря я тебе позвонила, Далекий, не зря.

Илья слушал ее молча. Он и сам знал, что материал получился очень хорошим, и комментарии Василисы его в данном случае не очень-то интересовали. Ему, скорее, было интересно, что она ему предложит за работу. И долго ждать ему не пришлось.

– Итак, Илья, что я могу тебе предложить… – она будто бы задумалась. – Сам понимаешь, возможности мои весьма ограничены, но все же кое-что я могу. Первое – если хочешь, возвращайся в "Паровоз". Правда, есть всего одна вакансия, но в отделе информации. А это, сам понимаешь, грязная работа. Но я тебе могу предложить кое-что поинтереснее. Ты знаешь, я сюда пришла из политического издания, связи у меня там остались. Если пару дней подождешь, я попытаюсь выяснить, нет ли где свободного местечка. Ты с политикой как?

– Все лучше, чем про блядей писать.

– Ты прав, прав… Тогда я завтра-послезавтра тебе звоню и сообщаю о результатах.

Ок?

– Договорились. Ну, я пойду.

– Да, иди, конечно. Я позвоню.

На следующий день она не позвонила, но это Илье было даже на руку. Он вплотную занялся заданием Паклина. Первая статья, которую ему предстояло написать, на его взгляд не несла в себе ничего страшного. Ему надо было написать небольшую заметку о том, что на предприятиях, принадлежащих Бортковскому, не всегда соблюдаются правила трудовых соглашений и иногда рабочие оказываются незащищенными перед лицом работодателя. Ничего странного тут не было. Подобное можно было прочитать в любой газете о любом предприятии.

Чуть поразмыслив, Илья застучал по клавиатуре и уже через несколько часов вполне сносная статья лежала у него на столе. Благо, Паклин снабдил его всеми нужными материалами с конкретными примерами. Нужно было лишь их немного приукрасить. Он и приукрасил. Сделав работу, он набрал мобильный Паклина и сообщил, что все готово. Уже через час за готовой статьей заехал посыльный, который протянул Илье папку, переданную Игорем Аркадьевичем. В ней оказались указания по написанию следующего текста. Илья решил не вдаваться в подробности, так как новую порцию вранья о Бортковском надо было сдать лишь через неделю.

Илья решил развлечься. Денег у него было предостаточно, а скоро будет еще больше, поэтому дома сидеть было просто глупо. Над тем, куда отправиться, Далекий долго не раздумывал – обычно свое свободное время он проводил в "Талисмане". "Талисман" был небольшим клубом недалеко от Тверской, в котором всегда можно было подцепить парочку девиц и отправиться с ними домой. Илье это нравилось – никаких обязательств и море удовольствия. Отсчитав довольно большую сумму, Илья убрал конверт в ящик стола и начал собираться.

"Талисман" встретил его, как обычно, доброжелательно. Далекий многих здесь знал, а потому чувствовал себя весьма комфортно. Не успел он войти, как к нему подскочил Джек, с которым Илья был знаком уже несколько лет. Джека на самом деле звали Вадим, а это был его сценический псевдоним. Джек был ди-джеем. Он частенько помогал Илье, еще в бытность его работы в "Паровозе", с нахождением горячего материала. Он знал всех местных шлюх и их сутенеров и всегда был в курсе последних скандалов и разборок в этой среде. Вот и теперь, увидев Илью, он первым делом бросился рассказывать ему о какой-то Симоне из Молдавии, которая оказалась в больнице из-за своей несговорчивости:

– Здоров, Илюха! Ты прикинь, чё я те ща расскажу! Короче, одна тёлка, ну, типа, блядь местная на днях такой номер выкинула! Прикинь, отказалась Асланчику бабки отваливать – типа, я свой зад подставляю. Ну, он ее отмудохал по первое число, а она к ментам. Менты, типа, у не сразу бумажки проверять, кто – откуда, а у нее, сам понимаешь, нифига нет.

– Ну и… – Илье не терпелось закончить этот разговор.

– Ну и ничего… – Джек слегка растерялся. – Взяли эту дуру на субботник, а потом Асланчику обратно кинули. Теперь за бесплатно месяца два пахать будет.

– Я вообще-то сегодня отдохнуть пришел, не по работе.

– Извини, Илюх, это я по инерции. Тебя вижу – сразу все вспоминаю.

Оба рассмеялись. Затем Илья направился к стойке и заказал себе сок – алкоголя больше не хотелось. Вокруг было довольно людно. Кто-то танцевал, кто-то просто терся возле барной стойки. Автоматически выцепив из толпы парочку красивых девочек, Илья принялся за ними наблюдать. Первая – блондинка с шикарной грудью – отлично двигалась, но была, на взгляд Ильи слишком вульгарной. Вторая же, напротив вела себя довольно скованно, но это лишь придавало ей дополнительного обаяния. Впрочем, ни та, ни другая, его не интересовали. Он был почти наверняка уверен, что обе они шлюхи и ходят под тем же Асланчиком. Да и других в этом заведении и быть не могло. Все девочки здесь работали на этого юного горца.

С Асланчиком Илья был довольно хорошо знаком, по работе, конечно. Биография у него была богатой – ее хватило бы, наверное, на годовую подшивку "Паровоза".

Родом он был из Грозного и по его собственным же рассказам участвовал в первом штурме города. На стороне боевиков, естественно. Проверить это было довольно сложно, да, и, скорее всего, это было неправдой. Асланчик был на короткой руке со всеми окрестными ментами, и это было главным фактом не в его пользу. Менты хоть и продажные, но чеченского боевика, пусть и бывшего, все же повязали бы.

Так или иначе, но на теле Асланчика было несколько ранений неизвестного происхождения. Он говорил, что боевых, он бои боям рознь…

В тот вечер Далекого не интересовал не Асланчик, ни его ранения, ни его девочки.

Он просто хотел послушать музыку и побыть среди людей. Но знакомые, как назло, сами находили его.

– Давненько, давненько.

Илья обернулся. У него за спиной стояла Наташа. Когда-то, на заре его карьеры в "Паровозе", именно она стала его проводником в мрачный мир ночной Москвы. Они познакомились во время одного из первых его визитов в "Талисман". Она стояла за стойкой со скучающим видом. Клиентов почти не было, так как на часах было где-то около полудня. Илья специально выбрал такое время, чтобы не сталкиваться сразу же с жестокой реальностью. Когда Далекий вошел в зал, она лениво подняла глаза и оценивающе посмотрела на него. Такие взгляды Илье всегда не нравились. Именно из-за подобных взглядов он ненавидел ходить в модные магазинчики, наподобие тех, которыми утыкана подземная часть Манежной площади. Упакованные девочки и мальчики всегда смотрели на него, как ему казалось, с неким сожалением. Да он видел такие взгляды и на других посетителях. Если в такой магазин заходил человек, не одетый хотя бы минимально приближенно к стандартам современной моды, обслуга, а именно так Илья именовал этот контингент, начинала его пристально рассматривать. Кто-нибудь обязательно отрывался от их кучки и пристраивался за нестандартным покупателем. Некоторые выдерживали подобную унизительную процедуру с достоинством – делали вид, что им плевать, на приставленного к ним надсмотрщика. Но сам Илья не мог ни смотреть на это, ни, тем более, быть этим самым преследуемым. Как только начинались эти выслеживающие маневры, он просто покидал магазин, хотя иногда и хотел что-то приобрести в нем. Так вот, именно таким взглядом окатила его Наташа в момент их первой встречи. В ее глазах читалась надменность, по поводу внешнего вида Ильи. Хотя в тот день Далекий и попытался прикинуться как можно неформальней, у него так ничего и не вышло. Лох он и есть лох.

Итак, он вошел и, собрав все силы душевные, подсел к стойке.

– Что будешь? – спросила она – А что есть? – спросил он в ответ.

Она бросила перед ним меню. Он пробежался глазами по ассортименту алкогольных напитков и остановился на "Свободной Кубе". Она подала ему стакан с соломинкой.

– Меня зовут Илья, – представился Далекий.

– Поздравляю, – отхамилась она.

– Спасибо. Я журналист.

Наташа с интересом обернулась в его сторону.

– И о чем пишешь, журналист?

– Скажем так, о заведениях, вроде этого, – уклонился от ответа Илья.

– Ааа… – протянула она. – Ну пиши-пиши, бумага все стерпит.

Последняя ее фраза явно была сказана не впопад, но уж очень ей хотелось ее употребить, что она и сделал. Илья усмехнулся и отвернулся в другую сторону.

Больше эта особа его не интересовала – типичная дура с девятью классами образования.

Допив свой "Куба Либре", Далекий решил повторить заказ и вновь обратился к Наташе. Но, та ответила ему отказом.

– Поздно, дорогуша, мы закрываемся.

– Уже?

– Режим работы на входной двери. Всего доброго.

Илья поплелся к выходу. Действительно, "Талисман" работал с двенадцати ночи до двенадцати дня. Делать было нечего – ему пришлось уйти.

В тот же день к полуночи он снова был у дверей "Талисмана". К слову сказать, этот клуб он выбрал для разработки сам. В "Паровозе" так завелось, что каждый курировал какое-нибудь злачное заведение Москвы, вот и ему нужно было выбирать.

Свой выбор он остановил на "Талисмане" по двум причинам. Во-первых, он не раз встречал это местечко в разделе скандалов в желтых изданиях, типа того, где он сам работал. А, во-вторых, – это было близко от его дома.

Илья, как и двенадцать часов назад толкнул входную дверь и оказался совсем не в том месте, в котором он был днем. Музыка орала так, что находиться внутри было практически невозможно. Вокруг все сверкало, светилось, переливалось, прыгало, скакало и просто подергивалось. Народу было столько, что протиснуться к бару оказалось весьма проблематично. Тем не менее, Илья, настойчиво работая локтями, все же просочился к стойке и перед ним вновь предстала Наташа. Выглядела она иначе. Утренней усталости и следа не осталось. Яркий макияж делал ее на несколько лет старше, чем она была еще двенадцать часов назад. Волосы ее были распущены, а не собраны в пучок. Увидев Илью, она, к его удивлению, приветливо улыбнулась ему и помахала рукой. Уже через несколько секунд она стояла рядом с ним.

– Привет, журналист Илья!

– Привет.

– Тоже, что и с утра?

– Ага.

– Минутку.

Она лихо замешала ром с колой и протянула ему стакан. Илья поблагодарил и жадно начал высасывать содержимое стакана, пока она стояла и смотрела на него. Помимо нее за стойкой суетилось еще несколько девушек и один парень голубоватого вида, так что она могла не торопиться. Подождав, пока Илья допьет, она тут же подала ему еще один коктейль.

– За счет заведения!

– С чего бы это? – Илья улыбнулся. – Здесь у вас так заведено – с утра хамить, а по ночам дружить?

– Обиделся, журналист Илья? Да брось. Я с утра после смены была, вся вымотанная, – она грустно смотрела на него.

Теперь Далекий смог рассмотреть ее получше. Она была довольно красивой. Не в его вкусе, но все-таки красивой. Особенно глаза. Это Илья отметил сразу – большие серые глаза, периодически скрываемые за шторами пушистых ресниц.

– Я Наташа, – наконец представилась она.

– Очень приятно. Ты сегодня всю ночь за стойкой?

– Нет, еще пару часов и все. Дождешься, журналист Илья?

– Дождусь, – пообещал Далекий.

И дождался. Как она и обещала, чуть больше через два часа они сидели за одним из столиков и вместе попивали сухой Мартини. Наташа оказалась доброй приветливой девушкой, готовой поделиться небольшими секретами ночного "Талисмана". С этой ночи началось их сотрудничество. Никакого секса, Илья даже не думал об этом, хотя Наташа несколько раз недвусмысленно и намекала, что не прочь провести с ним время не только за разговорами. Но Далекий стойко держался, соблюдая нужную дистанцию. Он прекрасно понимал, что подобного рода отношения могут все испортить. Сначала они переспят, а потом любой ничтожный повод приведет к тому, что упреки и обиды посыпятся из нее нескончаемой чередой.

И вот, спустя несколько лет со дня, а вернее ночи, их знакомства и двух недель со времени последней встречи, она вновь стояла перед ним.

– Привет, журналист Илья, – она так и продолжала его называть журналистом Ильей.

– Привет, – ее Илья был рад видеть, несмотря на нежелание общаться с кем-либо из знакомых.

– Опять жаждешь сенсаций? Увы, порадовать ничем не могу. В Багдаде все спокойно.

– Ну, и слава богу. Я, Наташ, больше тебя, вообще, на эти темы разводить не буду.

– Илья больше не журналист? – чуть обиженно, словно маленькая девочка, спросила она.

– Журналист, но другой ориентации.

– От кого, а от тебя не ждала, – рассмеялась она. – Вот почему ты со мной спать не хотел?

Илья тоже стало смешно:

– Я в профессиональном плане! – сквозь смех сообщил он.

– Ах, даже так! – не переставала подкалывать его Наташа. – Так это вообще класс!

С профессионалами в этой области сейчас напряженка – одни мальчики молоденькие да неумелые!

– Да ну тебя! Давай лучше сока выпьем! – музыка заглушала его слова.

– Давай! Только я все же чего покрепче. А тебе, и правда, лучше сочку – выглядишь паршиво. За что пить будем?

– За мою новую жизнь.

– За новую, так за новую. Но и старую не забывай, а то я обижусь!

– Не забуду, – заверил ее Далекий и осушил стакан с апельсиновым соком.

Анатолий Бортковский сделал головокружительную карьеру в самом начале девяностых годов. Говорили, что за собой он оставил кровавый след, тянувшийся от Калининграда до Владивостока. Сохранились фотографии, на которых Анатолий Бортковский, тогда более известный как Толя Адидас, стоит в кругу сурового вида мужчин в спортивных костюмах. На его массивной шее в те далекие годы болталась внушительного объема золотая цепь, а на груди красовалась надпись: "Что посмеешь, то и поимеешь". Когда Советский Союз разлетелся на мелкие осколки, Толя довольно быстро смекнул, что подобные ситуации случаются как минимум раз в семьдесят лет, а потому грех ей не воспользоваться. И он начал напряженно думать, как получить дивиденды со всеобщей разрухи. В смекалке отказать ему было трудно, а потому решение пришло в его коротко стриженную голову довольно скоро. Пришло решение, надо сказать, к нему в голову со стороны, в лице старого друга Мишки.

С Мишкой они были знакомы еще со школы. Вместе гоняли мяч по двору, вместе влюблялись в одних и тех девчонок, вместе расправлялись с обидчиками. Всегда были вместе. Когда в самом конце восьмидесятых подошло время идти в армию, они опять же вдвоем направились в военкомат и попросили, чтобы направили их в одну часть. Военный комиссар недоуменно поднял брови и поинтересовался, отчего молодыми людьми овладело подобное желание. Толик уже собирался поведать ему о неразлучной дружбе, но на его счастье Мишка раскрыл рот первым. Но не для того, чтобы ответить комиссару, а для того, чтобы окропить своей слюной ротовую полость школьного друга. Поцелуй получился длинным и красивым. Ошарашенный Толя не сопротивлялся и даже заработал в ответ языком. Когда Мишка, наконец, оторвал свои уста от пухлых Толиных губ, их глаза встретились сначала друг с другом, а потом и с глазами майора. Повисла пауза, вслед за которой последовала пространная Мишкина речь о крепкой мужской любви, которая может пострадать от долгой двухгодичной разлуки. Комиссар слушал молча, а потом каким-то замедленным движением разорвал две повестки, лежавшие перед ним на столе и сказал, чтобы никогда больше эти двое не переступали порога Военкомата. То был, пожалуй, первый случай, который показал, что в Мишке скрыт глубинные таланты и огромный потенциал.

Потом их пути разошлись. Мишка, парень головастый, поступил в институт и на время ушел в учебу. Толян же знаниями никогда не блистал, а потому направил свои стопы на механический завод, который находился через дорогу от его дома. Там его с радостью приняли на работу и поручили сборку каких-то деталей, название которых он так и не смог запомнить. На заводе Толе вполне нравилось, хотя некоторые вещи иной раз его и выводили из равновесия. Но главная проблема, с которой он столкнулся с первого же своего трудового дня, звалась Андреем Палычем.

Андрей Палыч был старшим по смене и всей своей рабочей душой ненавидел, когда работник безалаберно относится к трудовой деятельности. Толя же определенно попадал именно в эту категорию тружеников. С первых же минут знакомства Палыч, как запросто называли старшего в бригаде, окрестил Толю "мальчиком". По-другому он к нему не обращался принципиально. "Эй, мальчик! Ко мне подойди!" или "Мальчик боится испачкать пальчик", – если Толя брезгливо брался за грязную деталь. Ко всему прочему каждые полчаса новоиспеченный работник устраивал себе перекуры, которые затягивались минут на десять-пятнадцать, потом лениво возвращался к своему столу и долго думал. Думал Анатолий о многом. Точнее, думал он лишь об одной веще – как вырваться из этой дурацкой жизни, – но путей он придумывал немыслимое множество. Но жизнь, плутовка, сама все решила за него. Грянул девяносто первый год и развалился могучий Советский Союз, а вместе с ним ушла в прошлое и Толина пролетарская карьера.

Все произошло так неожиданно, что сам Толя толком ничего и не успел понять.

Просто однажды утром в его дверь позвонили, он открыл и впустил на порог студента Мишу – своего старого друга. Миша прошел в комнату, сбросив куртку на диван, сел в кресло и закурил. Молча выкурив сигарету, он затушил ее о землю в цветочном горшке и зажег следующую. И лишь после первой затяжки от второй сигареты он разразился пространной речью, суть которой сводилась к следующему: есть возможность сделать деньги – Толя ты мне очень нужен.

К моменту визита Мишки Толян и сам уже собирался бросать свой завод, с которым ему так и не удалось сродниться, не смотря на уверения в этом его коллег по цеху.

Он даже заготовил прощальную речь, которую собирался толкнуть перед Андреем Палычем напоследок. Толя представлял, как получив расчет, он зайдет в коморку Палыча и скажет: Уволился я, Андрей Палыч, дышите спокойно. А Палыч бросит ему в ответ: Давно пора,…, катись отсюда лесом. И вот тогда он подойдет к нему близко-близко, можно сказать вплотную и скажет, глядя прямо в глаза: Дурак ты, Палыч, дурак и место твое на заводе. А потом развернется и пойдет к проходной.

Дальше Толина фантазия вырисовывала два сценария. По первому, Палыч бросался за ним вслед, пытаясь нанести удар в район лица. По второму, Палыч должен был молча выслушать и остаться на своем месте. И в первом, и во втором случае Толя тоже все продумал досконально. Если бы Палыч рванул за ним, он бы резко развернулся и, сверкнув взглядом, нанес бы удар первым. Но не сильно, а так, легонько. Палыч ведь уже в возрасте. Жалко его. После этого удара старший по смене должен был по мысли Толи осесть на землю, после чего бывший сборщик бросил бы ему последнюю, можно сказать, крылатую фразу: Прощайте, Андрей Палыч, ваш мальчик уезжает навсегда! В ответ Палыч должен был промолчать, ибо такое парировать ему, как себе представлял это Толя, было бы просто не чем.

Второй сценарий был более реальным, а потому, думая о нем, Анатолий куда тщательнее прорабатывал все возможные диалоги. Итак, если бы Палыч промолчал, Толя бы нанес ему последний и решающий удар в их неравной схватке. Он обернулся бы уже у самой двери, возможно даже уже взявшись за ручку. Но затем замедлил бы свои и без того неторопливые движения, обернулся бы и тихо, почти шепотом, сказал бы: А знаете, ваша жизнь вполне ничего, вот только не хватает одной детали. (Палыч недоуменно поднимает брови – какой, мол?) Да, да, вы правильно меня поняли, совершенно верно. И здесь должно было прозвучать название той детали, которую в течении нескольких последних лет Толя собирал на заводе.

Естественно, услышав подобное, старый работяга еще больше бы удивился – причем здесь эта деталь, спросил бы он. И тогда Толя ему бы ответил просто и кратко:

При том, Палыч, что твоя жизнь это и есть та самая деталь, мать твою. Хлопнул бы дверью и ушел.

Толя сидел на диване, смотрел на курящего Мишку и снова прокручивал про себя два эти сценария. А Мишка, тем временем, докурил, зажег вторую сигарету и начал говорить:

– Есть возможность хорошо, нет, очень хорошо заработать. Дело опасное, но интересное. Если все выгорит, то переселимся поближе к Борвихе, поближе к власти, так сказать.

Далее Мишка раскрыл суть дела. Оказалось, что его институтский преподаватель по праву, сделав кое-какие расчеты, пришел к выводу, что если сегодня подсуетиться, то вполне можно провернуть одну очень интересную аферу. Одним словом, они с Мишкой задумали продать здание института. Продать, естественно, фиктивно.

Задумка состояла в следующем: они находят покупателя и представляются владельцами здания, свой юрист готовит все необходимые бумаги и сделка заключается. Деньги переводятся на счет в неком банке. Затем препод и Мишка испаряются в воздухе. И тут-то на сцену и выходит Толян, который представляется еще одним покупателем. При этом, пролетарские замашки Анатолия должны были работать на то, что он готов найти нечестных продавцов любой ценой. И он их найдет. И якобы замочит. И даже предоставит доказательства – например, паспорта юриста и Мишки, заранее окрапленые красной краской. На этом история должна окончательно замяться.

Толян выслушал школьного друга и согласился. Стоит напомнить, что на дворе было самое начало девяностых годов. Сделок, подобно той, что задумал Мишка и его препод, тогда совершалось несметное количество. Так что, в принципе, ничего необычного в этой ситуации не было. Довольно быстро они разработали и конкретный план действий. Уже на следующий день Толя был представлен тому самому юристу, который втянул Мишку в это предприятие. Они встретились на нейтральной территории, водном из скверов в центре Москвы, где и обсудили предстоящую операцию. Поиск покупателя предприимчивый педагог брал на себя, Мишка должен был вести переговоры, а Толян отсиживаться до поры до времени.

Покупатель нашелся буквально через неделю. Естественно, найти его было совсем не трудно. Много кто тогда имел на руках огромные и, прямо скажем, не совсем честно заработанные деньги, которые нужно было срочно сбросить, вложив хоть во что-нибудь.

А тут было не что-нибудь, а целый особняк в довольно престижном районе города!

Покупателем оказался некий Богдан Лупка, выходец их Молдавии. Вид у Богдана был такой, словно в Молдавии он только и занимался тем, что поглощал в неограниченных количествах молодое виноградное вино. Лоховатость клиента располагала к дальнейшему общению с ним. Огромным плюсом господина Лупки было то, что он довольно слабо владел русским языком. Причины этого странного обстоятельства аферистам установить так и не удалось, хотя пару раз юрист и пытался, дабы нагнать на всю предстоящую сделку большей солидности, поинтересоваться этим фактом. Но Богдан был нем как рыба.

Мишкин препод, как и обещал, подготовил все необходимые бумаги. Нужные бланки, печати и еще целую гору сопроводительных бумаг он почти что за копейки (если сравнивать эту сумму с тем, что они могли получить) купил у декана факультета, на котором сам же и работал. Что больше всего удивило предприимчивого доцента, так это то, что декан даже не поинтересовался, зачем ему все эту нужно. Просто назвал сумму, и уже через день все необходимые документы были готовы. Вот такие были времена!

Тем временем вокруг Богдана потихоньку начинали вырисовываться и другие персонажи. Сам их он называл адвокатами и компаньонами. Мишка же их тут же прозвал "хуторянами". Хуторяне по-русски говорили лучше, но от этого весь их облик респектабельнее не выглядел. Как определил сам Мишка, скорее всего в своей родной Молдавии они тоже что-нибудь кому-нибудь продали и вот теперь скрываются в Москве. Косвенно Мишкину догадку подтверждала и скорость совершаемой сделки.

Наивности покупателей можно было только подивиться! Они запросто проглотили наживку, хотя выглядела она весьма фальшиво. Легенда состояла в том, что де государство приступило к процессу приватизации высших учебных заведений страны, с параллельной передачей их зданий в частную собственность. И вот, ВУЗ, в котором обучался Мишка и до этого времени честно трудился хитрый доцент, как раз и подлежал, по словам продавцов, к числу таких институтов. Хуторяне слушали развесив уши, явно не понимая и половины из того, что им втолковывали Мишка с доцентом.

Сам доцент представился Богдану и его согражданам не иначе как главой Специальной Приватизационной Комиссии при Президенте России. Мишка же предстал перед покупателями в образе заместителя ректора по хозяйственной работе. Богдан задал лишь один вопрос:

– В твоих возрасте?

– В моих, – признался Мишка, потупив взор.

Больше вопросов не было.

Самым трудным во всей операции был процесс презентации здания покупателям. Лупка рвался туда по несколько раз на дню, но экономист с Мишкой охлаждали его южный пыл:

– Не торопитесь, господин Лупка, мы же должны представить вам здание во всей красе!

И Лупка отступал.

На самом деле здание и так выглядело лучше не придумаешь. На самом закате Советской власти ректор успел вырвать у правительства последние деньги на капитальный ремонт. Просто доцент все никак не мог придумать, как лучше устроить эту самую презентацию. К тому же на ней явно должен был присутствовать ректор учебного заведения. Никакого реального выхода из этой ситуации не было, а потому единственное, что оставалось предприимчивому – это пойти все к тому же декану своего факультет. Декан выслушал его и опять ничего не спросил. Просто назвал сумму. В первые же после этого разговора выходные машина Лупки, визжа тормозами, остановилась у парадного входа здания института, из которого с премилой улыбкой тут же вышел декан. Не моргнув глазом, он представился ректором и предложил свои услуги по осмотру здания. Лупка был потрясен. Он явно считал, что надувает и Мишку, и доцента, и декана и вообще все российское государство. Действительно, та сумма, которую назвали ему продавцы, была явно смешной по сравнению с масштабами здания.

Лупка слушал декана раскрыв рот, а хуторяне все что-то записывали в школьные тетрадки. К концу осмотра у каждого из них в руках было по несколько исписанных тетрадок, которые они, ко всему прочему, еще и пронумеровали. По завершению экскурсии декан великодушно пригласил всех в свой кабинет, а вернее в кабинет ректора, от которого он заранее предусмотрительно взял ключи. Посиделки затянулись до вечера, сопровождались молдавскими и русскими народными песнями и взаимными поздравлениями. Там же, в кабинете на заляпанном докторской колбасой столе были подписаны и основные документы, которые делали окончательное завершение сделки просто неизбежным. Все складывалось как нельзя лучше!

Через неделю здание было официально продано, и внушительная сумма легла на счет, открытый Мишкой в одном из европейских банков. Настал черед Толика. Но, как выяснилось чуть позже, его участие уже не требовалось…

Как и предполагали Мишка со свои ушлым прподавателем, афера вскрылась в считанные часы. Богдан со своей делегацией на правах владельца заявился в только что купленное здание, куда его элементарно не пустили. Разгорелся маленький скандал, в ходе которого хуторяне употребляли нецензурную лексику, но, правда, на молдавском языке. Охранники института занимались тем же, но, соответственно, по-русски. Дело кончилось тем, что по внутреннему телефону в холл института был вызван ректор собственной персоной. Он долго разглядывал бумажки, бормотал что-то невнятное себе под нос, а потом взял телефонную трубку и набрал 02. Милиция приехала так быстро, как только могла, а если точнее, то часа через два с половиной и сразу же приступила к следственным мероприятиям. Первым делом оперативные работники повязали оскандалившегося Лупку, у которого, как выяснилось, не было даже московской регистрации. Те же меры были применены и по отношению к хуторянам. Лупка оказал слабое сопротивление, но, получив пару ударов под дых, успокоился, осел наземь и стал бессмысленно моргать глазами, пытаясь, наконец, понять, что происходит.

А происходило следующее. Следователи внимательно просмотрели бумаги и пришли к выводу, что они являются самой, что ни на есть, настоящей "липой". Тем временем основная масса хуторян была загружена в милицейский УАЗик и направлена в ближайшее отделение милиции для проведения дальнейших следственных мероприятий.

Лупку же, как главного подозреваемого, оставили в здании института, для проведения следственного эксперимента. Богдан, в свою очередь, на ломанном русском искренне заверил строгого опера, что готов сотрудничать со следствием, в меру своих скромных возможностей:

– Я изготовился полностью помогать ваших милиция! – с пафосом заявил он.

Изготовившегося молдованина первым делом повели в кабинет ректора, так как именно в нем, по его же собственным словам, и была заключена сделка. Ректор же в свою очередь лишь усмехнулся, так как был полностью уверен, что никаких сделок не заключал и, вообще, видит этого гостя столицы первый раз в жизни. Уверенность его резко поубавилась, когда твердой походкой Богдан направился по извилистым коридорам института прямиком к ректорскому кабинету. Именно в этот момент руководитель высшего учебного заведения в первый раз почувствовал на себе косые взгляды родной московской милиции. Еще более недвусмысленно милиционеры стали смотреть на побледневшего ректора, когда Лупка уверенно показал на шкафчик, из которого ректор доставал коньячок. Один из милиционеров резво подошел к указанному объекту и аккуратно, двумя пальцами, чтобы не оставлять отпечатков, приоткрыл дверцу. Початая бутылка конька зазывно поблескивала в свете ламп искусственно света. За окном пошел первый снег, и на этот раз наручники сомкнулись уже за спиной ректора.

Криминальная экспертиза не нашла никаких отпечатков пальцев в кабинете, кроме отпечатков самого ректора (Мишка и доцент предусмотрительно стерли их, уходя под утро из кабинета и неся на себе храпящего Богдана и еще пару приближенных к нему хуторян).

Одним словом, роль Толи была явно лишней в этой постановке. Богдан со своей свитой был в считанные дни выслан за пределы суверенной России на свою историческую родину, ректор получил приличный срок, за манипуляции с государственным имуществом, а его место занял декан факультета, на котором еще недавно работал доцент. Больше работать ему было не нужно. Во всяком случае, не там. Деньги подели не поровну, но по честному. Большая доля досталась юристу, чуть меньше – Мишке. Толян получил довольно приличную сумму, хотя прямого участие в операции и не принимал. После этого доцент со своими деньгами исчез, и больше Мишка его никогда не видел. А еще через какое-то время Мишка предложил вложить всю выручку в покупку могучего в прошлом, а на тот момент полумертвого, автогиганта. Толян согласился. Все дела по управлению новыми владениями Мишка взял на себя, а Толяну досталась та сфера, с которой он справлялся лучше всего – он возглавил Мишкину Службу безопасности. Именно в первый год своего стремительного взлета с должности сборщика деталей на заводе до руководителя крупнейшей (после госструктур, разумеется) Службы безопасности в стране Анатолий Бортковский сделал себе первую и единственную татуировку на совеем плотном теле. По моде того времени на работу он ходил в турецких пиджаках зеленого или малинового цвета, а в миру появлялся в фирменном спортивном костюме и золотой цепью на шее.

Дела у предприятия шли в гору, во многом благодаря и усилиям, теперь уже, господина Бортковского. Анатолий Ефимович не стеснял себя в средствах, а в кабинете повесил портрет Дзержинского. Сначала он собирался создать что-то на подобие галереи, в которую должны были войти помимо дерзкого поляка еще целый ряд личностей вроде Ежова, Ягоды и Берии, но Мишка ценой невероятных усилий все же его отговорил. Толян побунтовал, но, признавая в Мишке начальника, отступил и ограничился "железным Феликсом".

А потом случилось страшное. Мишку убили.

Историю последних дней жизни лучшего друга Бортковский слушал сидя ранним утром в гостиной Мишкиной дачи. Рассказывал ее парень лет двадцати, которого звали ни то Руслан, ни то Рустам.

Руслан, так на самом деле звали этого персонажа, познакомился с Мишкой на вернисаже. Хозяин автомобильного гиганта был натурой тонкой и коллекционировал живопись. Излюбленным местом его визитов был вернисаж на Крымском Валу, где порой ему попадались дивные полотна, которые он скупал по двойной цене, ибо в душе чувствовал себя меценатом. Мишка бродил среди картин никому неизвестных художников и вспоминал свою безвестность. Ему всегда хотелось писать самому, но боги обделили его этим даром, а потому Мишке оставалось лишь восхищаться чужим творчеством.

Было воскресенье. Дел у Мишки было невпроворот, ног по традиции он припарковался недалеко от Дома художников и направился в сторону картинных рядов. Многих там он уже прекрасно знал – здоровался за руку, называл по именам. Некоторых видел впервые.

Руслан пришел со своими картинами в то воскресенье в первый раз. Довольно долго он морально настраивал себя на этот решительный шаг, все ни как не мог собраться с мыслями, а потом плюнул на все и просто привез кипу своих работ, чтобы выставить их на всеобщее обозрение. Приехал он буквально за полчаса до Мишкиного прихода и к тому моменту, когда бизнесмен подошел к его закутку, он как раз заканчивал расставлять последние произведения. Рисовал Руслан в основном пейзажи, но не был чужд и портретной живописи. В представленной им экспозиции присутствовало несколько полотен, где были изображены его знакомые, а кое-где и незнакомые, что, впрочем, никак не отражалось на технике исполнения.

Мишка прошел все ряды, где с прошлой недели почти ничего не изменилось. Он и не ожидал увидеть ничего нового, так как прекрасно понимал, что великое не терпит суеты. Ну, разве можно за неделю написать что-нибудь стоящее! Здесь же художники собрались, а не никосы сафроновы! Он ходил сюда, скорее, ради атмосферы, которой не мог найти в мире бизнеса. Банально, конечно, но он попал именно в ту ситуацию, которой больше всего боялся: достиг огромных высот, но потерял самое ценное – чувство свободы… Бизнес отнимал так много времени, что на душу не оставалось почти ничего. А душа у Мишки была. И самое ужасное, что сам это он прекрасно понимал. И доставляло ему это столько хлопот, что порой он был готов продать свою душу, даже за дешево, хоть первому встречному. Но в последнее время на жизненном пути ему все больше встречались люди, которым Мишкина душа была не нужна даже даром, так как и своей то у них не было. Все это Мишку расстраивало, да иногда так, что хоть волком вой. Вот и тянуло его к простым людям, безо всяких там машин, заводов и заоблачных счетов. Просто к людям, с которыми можно было поговорить.

– Привет, Михаил! – слышалось то там, то тут.

– Привет! – разлеталось в ответ.

И Мишка был счастлив. Счастлив как ребенок, получивший на Новый год желанную игрушку. И ничего Мишке больше было не нужно в этой жизни – только бы наступали эти воскресенья!

Он было уже собирался разворачиваться, чтобы идти назад, как неожиданно его взгляд наткнулся на юношу, пристраивающего в тесном уголке, выделенном ему с барского плеча завсегдатых, довольно интересную картину. Но Мишкин взгляд, скользнув по произведению искусства, остановился на молодом человеке. И тут надо сделать небольшую ремарку. Дело в том, что случай в военкомате, когда Мишкины губы впервые коснулись губ лучшего друга, полностью переменили его сознание.

Девочки и раньше не очень-то его интересовали. Нет, конечно, он с кем-то встречался, цветочки покупал, но все время ощущал при этом некий дискомфорт, недосказанность некую. Девичьи поцелую не давали простора его фантазии – он просто целовался, совершал физиологический контакт, но не больше. Большего ему, почему-то, никогда не хотелось. Как не заставлял он себя мечтать о той или иной Даше, Маше или Наташе, ничего у него не получалось. Зато неплохо ему удавалось фантазировать совсем на иные темы…

О, сколько бессонных ночей провел Михаил, терзаясь своим тайным страхом!

С приходом совершеннолетия Мишкина половая ориентация сформировалась окончательно и бесповоротно – он был влюблен, и любовью его был милый аспирант, преподававший у них в университете какой-то второстепенный предмет. К этому времени Мишка уже так устал бороться сам с собой, что решил на все махнуть рукой и позволить событиям развиваться по одному им ведомому сценарию. Конечно, любовь не сложилась. Аспирант оказался обручен с одной замечательной девушкой, которая то и дело появлялась перед его парами с провизией, которую аспирант жадно поглощал на переменах.

Тем временем парень закончил расстановку картин и, наконец, повернулся к Мишке лицом. И лучше бы он не делал этого опрометчивого шага, ибо в сердце бизнесмена в тот миг родилась любовь. И Михаил решил действовать. Он подошел к молодому человеку, поздоровался, представился. Выяснилось, что юношу зовут Русланом и что он – молодой, начинающий художник. Мишка довольно долго ходил вдоль руслановых картин, рассматривал и, а потом предложил Руслану поехать с ним:

– Не хочешь прокатиться со мной? На дачу.

Никаких особо важных дел у Руслана в тот день не было, а потому он согласился, но ближе к вечеру – днем он намеревался все же продать хоть что-нибудь из своих творений. Естественно, первым покупателем в тот день стал Мишка. За цену в три раза выше, чем называл Руслан, он купил у него одно из полотен, на котором была изображена довольно привлекательная особа во всей своей обезоруживающей наготе.

Руслан был польщен. Мишка был счастлив.

Они договорились, что часам к пяти вечера за Русланам приедет машина, которая и отвезет на дачу, который сам хозяин в разговорной речи именовал просто "Мишкин домик".

Как планировали, так все и произошло. К пяти вечера Руслан упаковал свои картины и, не успел он затянуть последнее полотно в плотный чехол, как перед ним выросла фигура здоровенного амбала, попросившего его следовать за ним. Руслана усадили в огромных размеров автомобиль, марку которого он затруднился определить, и повезли в неизвестном направлении на высокой скорости. Уже через полчаса они въезжали в ворота "Мишкиного домика", который на практике оказался настоящей фазендой сеньора Леонсио. Необъятная территория дачного участка была отделана в разных стилях, что придавало всему происходящему здесь весьма пикантный колорит.

Сам дом был выстроен в традиционном европейском стиле – белые стены, коричневая отделка, черепичная крыша. Помимо него на территории было еще несколько построек в традиционно русском исполнении, этакие теремки, японский сад камней с небольшими водопадиками, а совсем в глубине, где-то на линии горизонта, возвышался настоящий памятник архитектуры – встроенная, видимо, еще в девятнадцатом веке усадьба, подпираемая массивными колоннами у входа.

Не успела машина подъехать к главному дому, как на пороге показался и сам хозяин.

Мишка выглядел неотразимо – костюм идеально облегал его прекрасно сложенную фигуру, до блеска начищенные ботинки отражали лучи заходящего солнца. Мишка легко сбежал по ступенькам вниз и открыл дверцу автомобиля, приглашая Руслана выйти наружу. Руслан, чуть разморенный от поездки, выполз из машины и первым делом закурил, ибо в машине он этого сделать так и не решился. Никотин подействовал на него благодатно, и он окончательно пришел в себя. Пока Руслан оглядывался по сторонам, периодически издавая звуки, которые можно было интерпретировать только в одном ключе, а именно как выражение высшей стадии восхищения, Михаил попрощался с шофером и отправил его отдыхать. Амбал сел в машину и скрылся за воротами дачи, которые были вделаны в трехметровый забор, окружающий всю территорию. Именно в этот момент Руслана посетило первое тревожное чувство, объяснение которому он не нашел. Просто как-то неприятно стало у него на душе, когда ворота автоматически сомкнулись, и он остался стоять один на один с практически неизвестным ему человеком. Но весь Мишкин облик, его манеры настраивали на успокаивающий лад. Каждым своим словом, каждым жестом он будто бы говорил: волноваться не стоит, надо просто расслабиться. И Руслан поддавался его чарам и расслаблялся.

А потом пили чай прямо на улице, где был поставлен широченный стол. Женщина среднего возраста принесла самовар, из которого клубами валил пар, и поставила его в самый центр стола. Потом она же стала заставлять стол различной снедью.

Руслан, который за весь день съел лишь один хот-дог, купленный у метро, с жадностью набросился на предложенные ему угощения. Мишка же умильно наблюдал за ним и почти ничего не ел. Они говорили об искусстве, вспоминали имена великих.

Темнело.

Когда последний лучик солнца ускользнул тонкой полоской по деревянному столу, рука Михаила в первый раз оказалась на руслановом колене. Все постепенно вставало на свои места. Михаил мягко улыбнулся и тихо сказал:

– Уже так темно, а на улице так небезопасно. Оставайся.

Особый вес его словам придал все тот же трехметровый забор, мрачно нависающий над погружающейся во тьму фазендой.

Оставаться Руслану совсем не хотелось, тем более, что рука хозяина дачи продолжала покоиться на его остром колене. Но отговариваться было, как он решил для себя, бесполезно, да и опасно. Мало ли что можно ждать от зарвавшегося нувориши! В те минуты Руслан ругал себя последними словами – за то, что поехал, за то, что не сказал никому на вернисаже, куда его увозят, за то, что оказался в такой идиотской ситуации.

– Да, пожалуй, останусь, – произнес Руслан покорным голосом.

– Вот и правильно,- резюмировал Мишка.

После чая они переместились в дом, по которому была проведена своеобразная экскурсия. Конечной точкой этого шествия стала спальня, в которой предстояло ночевать Руслану. С ужасом гость увидел, что на двери нет никакого замка, что делает его беззащитным перед натиском голубого дачника. Но Руслан, будучи натурой цельной, страха своего не показал, а лишь поблагодарил Мишку, заявив ему, что устал и не прочь уже отдохнуть.

Как только дверь за Михаилом закрылась, Руслан погасил свет, разделся и забрался в постель. Но, испытав чувство некоторой неудовлетворенности, встал и направился в ванную, которая прилегала прямо к спальне. Там он принял душ, почистил зубы и даже зачем-то подушился. Никакого разумного объяснения своим поступкам ему найти не удавалось, но про себя Руслан решил, что разумнее будет проделать все эти процедуры.

До четырех утра несчастный пролежал без сна, ибо боялся сомкнуть глаза и пропустить голубую атаку на свою плоть. Но, к великому удивлению Руслана, ничего ровным счетом не произошло. Как заснул, он не помнил, но проснулся в отличном настроении и абсолютно один. На всякий случай Руслан осмотрел свое тело на предмет следов домогательства, но никаких признаков насилия не нашел, а потому оделся и вышел из своей комнаты.

Мишка встретил его внизу, сидя в кресле-качалке с трубкой в зубах. Он был одет в восточный, расшитый золотыми нитками, халат, который фривольно спадал по его бледным ногам, оголяя худосочные ляжки. Он улыбнулся, предложил Руслану кофе, а потом и остаться. Видя растерянность своего нового знакомого, который так вскружил ему голову, Михаил пустился в пространные разговоры и нелепые уверения, что не имеет намерений причинить Руслану вреда, в том числе и сексуального характера. В своем монологе Мишка полностью открылся. Он заявил, что действительно голубой до глубины души, но Руслан для него не объект вожделения, а лишь недосягаемый образ, который ему по возможности хотелось бы удержать.

Образ слушал эти откровения и понимал, что дело принимает по-настоящему крутой оборот. Он, было, попытался дать мягкий отпор голубому коммерсанту, но каждая его попытка вырваться приводила к тому, что в глазах Мишки вставали слезы, которые капали на восточные шелка, впитываясь в золотые нитки.

В результате дело кончилось тем, что Мишка уговорил Руслана погостить у него недельку-другую, а взамен он пообещал оборудовать ему мастерскую и предоставить все необходимые условия для нормального творчества. Подобный расклад Руслана вполне устраивал и он уступил.

Потекли беззаботные летние деньки, которые заканчивались томными вечерами, во время которых Руслан и Михаил беседовали, но не более. Пару раз, правда, Мишка все же пытался начать домогаться до своего подопечного, но тот пресек его попытки на корню.

И все у них было ладно и хорошо до той ночи, когда Руслана разбудил оглушительный рев моторов, который был перемешан с матерными ругательствами и стрельбой в воздух. Руслан подбежал к окну и увидел, как открываются ворота, как в них въезжает Мишкина машина, а потом кого-то выносят через заднюю дверь и несут к дому. Руслан быстро натянул джинсы и футболку и сбежал вниз, где в распахнутые двери уже вносили тело. Мишка лежал на руках своих охранников, здоровенных безмозглых детин, которые, матерясь, пытались уложить Мишкин труп на диван. Женщина средних лет, та самая, что в день их первой встречи поставила на стол самовар, охая и ахая, металась по комнате, не зная, что делать. Руслан так и остался стоять на лестнице, наблюдая за всем происходящим. Он смотрел на Мишку, который лежал в окровавленной рубашке, без пиджака и слезы наворачивались у него на глаза…

Руслану разрешили переночевать в "Мишкином домике". Но поспать ему так и не удалось, так как буквально через десять минут после того, как тело убиенного внесли в гостиную, на дачу приехал Бортковский. Первым делом он распорядился никого не выпускать за территорию дачного участка, а потом начал вызывать по одному тех, кто находился в доме на момент привоза тела. Собственно, всего таких людей было двое – Руслан, да женщина средних лет. С нее и начали. Но, надо сказать, что довольно быстро все разговоры с ней были закончены, ибо кроме невнятных рыданий и причитаний она из себя извлечь не могла. Как Толя не старался настроить ее на деловой тон, ничего из этого не получилось. Ее вывели под руки двое охранников и отвели в комнату для прислуги, где она и пробыла до тех пор, пока сам Руслан не покинул дачу. Что с ней произошло дальше, он так и не узнал. Да, оно и к лучшему. Утром, когда ворота сомкнулись за спиной юного художника, Бортковский приказал немедленно привести к нему истеричную домработницу. За ночь ее накачали успокоительным, так что дар речи к ней вернулся, и мысль ровной рекой текла в ее сознании. Бортковский предложил ей присесть и задал один лишь вопрос, тот же самый, что он задал за несколько часов до этого и Руслану: Что вы видели? И если Руслан четко и ясно ответил, что абсолютно ничего, что никакого тела на даче не было, а где Михаил Александрович ему неведомо, то женщина средних лет не менее четко и ясно попыталась донести до Анатолия совсем иную мысль. Первым делом она задала вопрос, почему не была вызвана милиция. Когда Толя сказал, что все сделано как надо, милиции все известно, она заявила, что лично проверит сей факт, так как "Миша…то есть Михаил Александрович" был ей как родной!

Затем она потребовала показать ей тело убитого или, по крайней мере, назвать место, где оно сейчас находится. При этом голос ее скакал из октавы в октаву, что было явным признаком приближения очередного истерического припадка. Видя, что дальше разговаривать не о чем, Толя сказал ей идти собирать вещи, так как в ее услугах более никто не нуждается. Женщина послушно встала и вышла. После этого Толик вызвал одного из своих верзил и приказал ему сделать так, чтобы домработница не дошла и до ближайшей автобусной остановки. Она и не дошла.

А Руслана отпустили. После миллиона угроз, но все же отпустили.

О трагической гибели молодого успешного бизнесмена Михаила Воронина страна узнала из выпусков теленовостей. С трагизмом в голосе дикторы на разных каналах рассказывали об ужасном пожаре, вспыхнувшем на даче бизнесмена. Кроме обгоревшего тела самого бизнесмена на даче было найдено и тело его домработницы – женщины средних лет, чье имя устанавливало следствие. Далее ведущие убежденно сообщали, что следователи, ведущие это дело, начисто отвергают версию умышленного поджога, ибо врагов у Воронина не было. Далее перед телезрителями возникала фигура Толика Бортковского, который, утирая скупую мужскую слезу, рассказывал согражданам о той невосполнимой потере, которую понесли они как нация в целом, и как автолюбители в частности… …Толя Адидас довольно долго боролся с собой. Впервые мысль избавиться от Мишки возникла у него еще на заре их карьеры, но тогда Мишка был ему нужен, как мозговой центр. Теперь же, когда дело шло по накатанной, когда их империя работала на полную мощность, за сбив схемы можно было не опасаться. Мишка продумал все до мелочей. И больше стал не нужен своему старому школьному другу.

Мишку застрелил его же шофер. Просто остановил машину в условленном месте, посреди пустынного шоссе, повернулся к хозяину и выстрелил ему в сердце. Мишка даже понять ничего не успел. Затем тело было привезено на дачу, где к удивлению Анатолия оказался какой-то раскосый пацан, да еще эта чертова домработница. Ее вообще не должно было быть – убийство произошло в воскресенье, когда у нее был законный выходной. Но судьба-злодейка распорядилась иначе! О, Мишка! О, добрая душа! Ввиду того, что Руслан гостил в его доме именно он, он сам, попросил женщину средних лет по возможности оставаться у него на выходных, чтобы Руслану было комфортнее, и он не в чем не нуждался. А она, одинокая, была этому и рада!

Что касается пацана, то сначала Толик решил его, что его тоже следует убрать. Но потом, подумав, пришел к выводу, что придется избавляться от тела, так как кидать тело неизвестного человека на даче – себе же создавать проблемы. Он вызвал парня к себе, поговорил с ним и понял, что тот никому ничего не скажет – и из-за трусости, да и из-за элементарного нежелания впутываться в большие неприятности. Поэтому Руслан был выдворен по утру с дачи с напутствием, которое сводилось к тому, что если кто-либо узнает о том, что произошло в "Мишкином домике", то жить Руслану на этой земле недолго.

Когда телохранитель приволок на себе труп одинокой домработницы, все уже было готово к инсценировке пожара. Из обоих тел были извлечены пули, а сами тела были разнесены в разные концы дома. И "Мишкин домик" вспыхнул яркой свечой, осветив языками пламени всю округу.

Так Толя Бортковский стал крупнейшим олигархом всего постсоветского пространства.

И именно от решения этого человека зависела теперь судьба Ильи Далекого, чье место работы в издании олигарха было определено богами.

Василиса сняла трубку и набрала номер главного редактора "Российских новостей" господина Компотова. Какое-то время ей пришлось слушать протяжные гудки, но потом в трубке щелкнуло, и знакомый голос сказал "алло". Василиса решила действовать напористо:

– Привет! Как дела, как жизнь?

– Да живы пока, так сказать, – промямлил в ответ Компотов.

– Я слышала, у вас вакансия открылась? В политике.

– Хочешь вернуться что ли?- усмехнулся Компотов. – Я думал, ты все поняла, так сказать.

– Не обо мне речь. Я свое отписала, отработала. Есть один мальчик. Очень перспективный. Хотела порекомендовать.

На другом конце провода послышалось какое-то шуршание, но затем сквозь него вновь пробился голос главного редактора "Российских новостей":

– Так, что ты говоришь? Мальчик? Ну, пусть подъезжает твой мальчик, пусть подъезжает, так сказать. Посмотрим на него.

– Договорились! Когда тебе удобнее?

– Пусть завтра подъезжает, с утра.

Василиса повесила трубку. Она немного посидела в растерянности, так как не думала, что дело может решиться так просто…

Игорь Аркадьевич Паклин далеко не всю его жизнь назывался этим самым именем.

Вернее, сначала его никак не называли. Но лучше обо всем по порядку. Вообще, вся история его рождения была окутана тайной, ибо даже родная мать не могла назвать точную дату появления на свет своего чада. Вышла подобная оказия в связи с тем, что рожден на свет белый будущий Игорь Паклин был в далеком сибирском селе Лихие Кручи, затерянном в тайге вдали от цивилизации. По традиции, сложившейся еще с тех пор, как в это самое село после реформы патриарха Никона стали перебираться первые старообрядцы, детей никто не регистрировал, а просто относили в ближайшую и, собственно, единственную на ближайшую сотню километров церковь, где местный батюшка осенял двумя перстами младенца, после чего официальные процедуры завершались, и все село бурно отмечало появление на свет Божий нового лихокручинца.

Жизнь в Лихих Кручах не отличалась разнообразием, а была скорее серой и монотонной, что сказывалось и на нравах местного населения. Родители новоиспеченного младенца были скорее незнакомы, чем знакомы друг с другом.

Вернее, они знали друг друга, но не более того. Подобная практика была довольно широко распространена в тех местах, ибо как таковое понятие семьи у лихокрученцев просто-напросто отсутствовало. Дело в том, что старообрядческий образ жизни, заведенный в тамошних местах апостолами старца Аввакума, с годами вылился в элементарное сектантство, которое и диктовало аборигенам подобные порядки. Отсутствие семьи, как полноценной ячейки общества, в стародавние времена мало кого волновало. Царские чиновники, которые раз лет этак в десять наведывались в Лихие Кручи, лишь пожимали плечами, но сделать ничего не могли, да и не хотели. Наоборот, подобное положение вещей их даже устраивало, ибо все сельские девки были свободны от брачных уз, а, значит, готовы для свободной любви. На момент рождения будущего Паклина многие местные жители могли похвастать своим знатным, возможно даже в определенной степени дворянским происхождением.

Ситуация в корне изменилась с приходом к власти большевиков. Первоначально никаких большевиков в этих местах и в помине не было. Лихокрученцы о произошедшей революции узнали лишь тогда, когда в их село явился казацкий есаул, объявивший, что отныне все местное население подчиняется диктатору Сибири Колчаку и ни кому более. Лихокрученцам в целом было безразлично, кому подчиняться. Главное для них была их сектантская вера. Многие из селян и тогда все еще были уверены, что за старообрядчество можно поплатиться жизнью, а по сему даже обрадовались, когда на вопрос о вероисповедании нового диктатора есаул ответил, что тот православный, но и крещения двумя пальцами не чурается, не говоря уже о церковном многоголосии. По этому поводу все село гуляло неделю, пока праздник не был прерван приездом нового эмиссара, но теперь уже с красной звездой на лихо сидящей на затылке папахе. Приехавший назвался красным комиссаром Петренко и заявил, что отныне в Сибири устанавливается власть Советов.

Сказав это, он молниеносно умчался на своем пегом скакуне в неизвестном направление. Поразмыслив над увиденным и услышанным, лихокрученцы решили этому визиту значения не придавать и вновь окунулись в атмосферу праздника.

Похмелье было тяжелым. Когда еще через неделю старообрядцы окончательно пришли в себя, они не узнали родное село. Повсюду были развешаны красные флаги, а по улицам разгуливали сомнительного вида личности с винтовками наперевес. Выяснять что случилось был послан отец Иона, который по совместительству считался кем-то вроде местного старосты.

Когда святой отец попытался заговорить с первым попавшимся на его пути солдатиком, он получил такой жесткий отпор, что в сознании его сразу зародились дурные мысли. Но все же вера христианская не позволила ему отступиться от намеченного дела, да к тому же за спиной его была паства, надеющаяся на него и уповающая. Нетвердой походкой Иона вошел в дом, который служил еще неделю назад храмом божьим. Увиденное внутри настолько потрясло пастыря, что он чуть было не лишился дара речи, но, слава богу, вовремя вспомнил, что еще должен выяснить у кого-нибудь, что происходит вокруг. Взяв себя в руки, Иона прошествовал среди перевернутых и полусоженных скромных атрибутов старообрядческого культа, и зашел за алтарь. И если увидев поруганные кресты Иона сдержался, то увиденное за алтарем окончательно вывело его из состояния равновесия. На стуле сидел разнузданного вида мужчина лет, этак, сорока, на голове у него была его Ионы шапка с крестом, посреди которого красовался красный бант. Тело незнакомца была закутано в позолоченные одежды священника, которые почему-то были одеты наизнанку. Картину довершали грязные сапоги, торчащие из-под золотых убранств.

– Кто вы? – как можно жестче вопросил Иона.

– Я – Советская власть. А ты поп – контра, – Послышалось в ответ.

Словосочетание "Советская власть" Иона слышал второй раз в жизни и теперь, как и в первый раз, не мог понять, что оно означает. Тоже самое касалось и слова "контра".

– Вы меня простите, милостивый государь, – начал Иона, вспоминая дворянские обращения, которым его научили его полудворянские родители.

– Чего!? – голос человека с бантом прозвучал несколько возбужденно.

– Я говорю, вы меня простите, милос…

Закончить Ионе не удалось, так как незнакомец вскочил, ловко вытянул из-под церковных одежд винтовку и направил ее прямо батюшке в самый лоб. Иона отпрянул назад, перекрестился и затараторил молитву. Тем временем мужик с винтовкой молвил:

– Значит так, контра поповская, именем Советской Власти, именем Советского правительства, именем товарища Ленина – ты арестован!

– За что, позвольте?.. – в голосе Ионы звучало искреннее удивление.

– За распространение религиозного дурмана! Мы Церковь поповскую всю уничтожим!

Иона насторожился. В словах незнакомца он, наконец, уловил какое-никакое, но все же здравое зерно, понятную ему мысль.

– Так ведь и мы против Церкви поповской! – торжественно ответствовал он.

Шапка с красным бантом съехала у революционера на бок. Властным жестом он поправил ее и вновь обратился к арестанту:

– Ты, контра, заливать будешь на своих посиделках поповских! Правда их больше никогда не будет, так товарищ Троцкий говорит!

– Ну, значит, мы с вашим товарищем Троцким, можно сказать, придерживаемся одного и того же мнения, – Иона позволил себе улыбнуться.

Подобного приезжий революционер пережить не мог, а по сему тяжелый приклад опустился всей своей массой на голову бедному Ионе, от чего тот закачался, заохал и рухнул к ногам своего мучителя.

Очнулся он сидящим и привязанным к стулу, но уже не в алтарной, а в одной из изб.

Напротив него сидел все тот же человек, правда, одетый более вменяемо. Ионины одежды он снял и теперь был облачен в военную форму, которую отец церкви идентифицировать так и не смог.

– Очухался?

– Очухался.

– Пред тобой, поп, сидит красный командир Петров. Теперь я здесь власть. С селянами я пообщался и все они, как один, сказали что тебя, контру проклятую, расстреливать надо.

Иона хлопал глазами и не верил своим ушам. Тем временем Петров кликнул кого-то в коридоре. В комнату вошел щуплый солдатик.

– Давай, Санёк, вводи по одному.

И в комнату по очереди стали входить Ионины односельчане, которые тыкали в Иону пальцем, называли его бранными словами и клялись в вечной любви к Советам.

Некоторые при этом, правда, крестились. В такие моменты Петров вскакивал со стула и наотмашь бил несчастного лихокрученца куда придется. А тот лишь в ответ глупо улыбался и пятясь задом покидал помещение. Когда уже человек двадцать дали против Ионы свои показания, священнику стало ясно, что ни один из его братьев по вере не представляет себе ни что такое Советская власть, ни кто такой Ленин, ни кто такой, собственно, и красный командир Петров. В их глазах Иона видел лишь животный страх, а потому прощал про себя каждого вошедшего, ибо не ведали клеветники, что творят.

Наконец прием закончился. Петров с наглой ухмылкой посмотрел на Иону и поинтересовался:

– Ну что, Иона, умирать-то неохота, небось?

Умирать действительно было неохота, а поэтому Иона решил попытать счастья, о чем потом вспоминал всю оставшуюся жизнь как о самом осмысленном поступке в своей жизни.

– Товарищ Петров, – начал он, – позвольте высказаться.

– Валяй, – Петров закинул ноги в грязных сапогах на стол и закурил.

– Так вот, товарищ Петров, я выслушал мнение своих односельчан и пришел к выводу, что их обвинения основаны лишь на непонимании ситуации, ввиду чего я подвергаюсь незаслуженному поруганию.

– Ну, ты, поп, наглый! – возмутился красный командир.

– Нет, нет, простите великодушно! – Иона посмотрел на Петрова с мольбой в глазах.

– Ладно уж, прощаю.

– Благодарствую! – Иона подобострастно хотел, было, взмахнуть руками, но вовремя сообразил, что они привязаны к спинке стула.

– У тебя еще пол минуты, рожа ты поповская, а потом расстреливать тебя поведем, – масляным голосом напомнил Петров.

– Так вот, товарищ Петров, ваше представление обо мне настолько превратно, что один Господь ведает, как вы, дорогой товарищ, заблуждаетесь! Я ведь тоже против Церкви! Тоже! И все мы тут против! Мы же сами по себе, у нас община!

Услышав слово "община", Петров чуть привстал со стула и в глазах его появился проблеск мысли, что Иона моментально уловил своими зоркими глазами. Не дав этому интеллектуальному озарению испариться навсегда, Иона продолжил:

– Понимаете, милый, драгоценный мой товарищ Петров, я что хочу сказать! Я хочу сказать, что мы с вами не враги, а союзники! У нас в селе никогда никакой власти не было, жили, как умели, а тут такое новшество – власть Советов! Мы же люди темные, малограмотные! Что за люди, эти Советы ваши, не разумеем. И сколько их не знаем! Но знаем одно, – в порыве пафоса Иона вновь попытался подняться и взмахнуть руками, – мы знаем, что уже любим Советы всем сердцем, все душой!

Особенно, если они против Церкви!

– Ну, ты, поп, даешь! Сколько попов видел, так все за веру держались, а ты Христа продаешь, даже за так отдаешь, я бы сказал… – Петров задумчиво смотрел на отца Иону.

Раскольник в свою очередь окончательно убедился, что еще далеко не все потеряна и игра стоит свеч. Ему удалось посеять зерно сомнений в душе этого странного представителя загадочных Советов. Оставалось лишь закрепить результат и, возможно, таким образом спасти свою жизнь.

Тем временем красный командир Петров встал из-за стола и начал ходить туда сюда по тесной избенке. Продолжалось это примерно пару минут, после чего он остановился и вновь кликнул из коридора караульного. Тщедушный парнишка лет шестнадцати пулей влетел в комнату и по приказу командира развязал Иону.

– Вот что, поп, расстрелять я тебя всегда успею, а вот поговорить нет. Так говоришь, против церкви вы тут все и с Советами готовы жить в мире?

– Так и есть! – Ионе наконец удалось сделать то, что он порывался совершить уже несколько раз – он вскочил со стула, всплеснул руками и поклонился Петрову. Тот, в свою очередь, ненавидящий любые формы буржуазного низкопоклонства, уже, было, собирался двинуть Ионе, что есть мочи, но все же остановил себя, ибо перед ним стоял человек пожилой и, похоже, нужный. Петров приказал строго-настрого больше никогда не кланяться ему, ибо в противном случае он Иону все-таки расстреляет.

Иона все быстро понял и земных поклонов больше никогда в своей жизни никому не отвешивал.

Весь остаток дня Петров и Иона провели вдвоем за разговорами, в ходе которых революционер в общих чертах постиг идеологию старообрядчества, а святой отец, в свою очередь, вник в основы марксизма – ленинизма. Вечер завершился приглашением, которое Иона сделал Петрову, дабы познакомить его со своей младшей дочерью, которая до сих пор не отведала любовного плода. Петров не отказался и всю ночь прокувыркался с Матреной, Иониной дочерью, на сеновале. А ровно через девять месяцев Матрена родила мальчика, который довольно скоро станет отцом Игоря Аркадьевича Паклина.

Петров пробыл в Лихих Кручах еще пару лет, а потом был отозван партией на более ответственную работу. К этому времени Матрена ему изрядно надоела, а по сему ее с собой он решил не брать, как в прочем решил и не возвращаться в это богом забытое место никогда более.

Прошло двадцать лет, и началась война с фашистами. Семену Петрову к тому моменту было ровно двадцать и его тут же призвали на фронты Великой Отечественной. С боями и друзьями он дошел до Берлина, где и встретил славный праздник Победы. И именно девятое мая стало днем зачатия Игоря Семеновича Паклина. А произошло это так.

В тот самый момент, когда советские воины водружали знамя Победы над поверженным Рейхстагом, Семен Петров решил отлучиться из расположения своей части, стоящей в нескольких километрах от Берлина с целью разведки, ибо хитрые фрицы могли прятаться где угодно. Получив согласия командования, он взял автомат, пару гранат и направился в ближайшую деревню. Обойдя почти все дома и убедившись, что в них абсолютно никого нет, он уже собирался возвращаться с докладом, но внезапно прямо перед ним возникла девушка, которая взяла его за руку и повела по направлению к одному из домиков на окраине деревни. Шли задними дворами, и девушка все что-то лопотала по-немецки, но Семен ничего не понимал, так как языкам был не обучен. Но в общих чертах он догадался, что, скорее всего, в том доме, к которому они в результате подошли, находятся гестаповцы.

Семен снял автомат с предохранителя начал медленное движение вдоль белой стены, прижавшись к ней. Дойдя до окна, он присел и миновал его гуськом, сидя на корточках. Около двери он остановился, набрал в легкие воздуха и вышиб эту самую дверь одним ударом ноги. В доме действительно оказалось несколько немецких офицеров, правда настолько деморализованных, что никакого сопротивления они не оказали, а просто молча встали со своих мест, подняли руки и пошли вслед за Петровым.

В тот же день Петров получил орден "За Отвагу". И он прекрасно знал, кого ему нужно благодарить. Вечером он вновь попросился отлучиться, и ему с радостью дали суточный отпуск. Почти бегом он достиг уже знакомой деревни. Оказавшись на месте, он с яростью и надеждой стал обегать пустые дома, пока, наконец, не понял, что там никого нет. И опять она появилась из ниоткуда. Но теперь уже Петров взял ее за руку и повел в тот самый дом, где еще недавно сидели немецкие офицеры. Не успела закрыться дверь, как их губы сплелись в безумном поцелуе, переросшем в грандиозный акт любви.

Когда советские войска начали возвращать в Советский Союз, Петров с огромным трудом упросил своих командиров разрешить взять с собой ему свою Марту (именно так звали девушку). Таким образом, в Лихие Кручи Петров вернулся с орденом и юной немкой, под сердцем которой зрел плод их межнациональной любви.

Если сказать, что в Лихих Кручах молодых встретили враждебно, значит не сказать ничего. Сектанты не приняли Марту, ибо, во-первых, она была немкой, а, следовательно, католичкой, во-вторых, она была немкой, а, следовательно, фашисткой, и, наконец, в третьих, она была немкой, а следовательно просто чужой.

Здесь следует добавить, что масла в огонь подлил и сам Семен Петров, который заявил, что собирается сочетаться с Мартой законным браком! Подобные заявления не могли найти понимания в сердцах его односельчан, так как испокон веков лихокрученцы не признавали брака, и, более того, относились к нему с ненавистью.

Несмотря на все препятствия, Семен и Марта все же побывали в районном загсе и стали законными супругами. После этого они вернулись в Лихие Кручи и поселились в родовом доме Петровых, который собственно стал таковым после смерти отца Ионы.

Молодожены обзавелись скромным скарбом и зажили себе тихонечко, дожидаясь рождения первенца. Марта разродилась в новогоднюю ночь 1946 года. Таких тяжелых родов местные жители еще не видели. Марта кричала так, что находится в селе было просто невозможно. Кричала она по-немецки, и довольно часто можно было услышать из ее уст имя Гитлера, фашистское "Зиг Хайль" и другие словечки, имеющие прямое отношение к недавно разгромленному Третьему Рейху. Определить, в каком контексте они употреблялись, возможности не было, так как никто из местных жителей немецкого языка не знал. А, значит, открывалось весьма широкое поле для бурной фантазии староверов. Большая часть из них, а главное, и единственная в селе бабка-повитуха, пришли к выводу, что Марта не больше, не меньше – фашистская шпионка, прибывшая в Лихие Кручи со спецзаданием. Суть задания была ясна абсолютно всем, но первым ее озвучил дед Лука, который, потрясая палкой, прошамкал:

– Марта эта здеся, чтобы веру нашу разрушить!

И зашептали – зашипели Лихие Кручи. Слух разнесся по селу с какой-то невероятной, просто космической скоростью. Уже через несколько минут наиболее активные староверы приступили к созданию секретного полупартизанского отряда для борьбы с Мартой. Возглавил отряд дед Лука. Действовать решили без промедлений. Толпа, выкрикивая проклятия в адрес Марты в частности и всего немецкого народа в целом, в ту новогоднюю ночь окружила дом Петрова. Затем от толпы отделился дед Лука, который размахнулся своей палкой и со всей дури шибанул ей по петровской двери.

Палка треснула и переломилась надвое.

В то время, пока за пределами его жилища разворачивалась вся вышеописанная драма, Семен бегал по дому в поисках подходящего оружия, которое, в крайнем случае, можно будет использовать против погромщиков. Единственное, что подвернулось ему под руку, да так и осталось в ней, был здоровый кухонный нож. Держа его в руках, сжимая его до боли, Семен подошел к двери и замер в ожидании развязки. И развязка не замедлила себя ждать.

Сигналом к началу штурма дома послужил последний истошный крик Марты, связанный опять же с около нацисткой тематикой, вслед за которым на свет божий появился младенец. Но матери уже не суждено было его увидеть, ибо силы окончательно покинули ее в момент родовых схваток, и она испустила дух, едва новорожденный успел вынырнуть из ее чрева. Так они и лежали – мать и ее сын. Только он живой, а она мертвая.

Как только звуки незнакомой речи в последний раз разорвали холодное январское небо, дед Лука, что было мочи, разогнался и влетел всем своим щуплым телом в дверь Семенова дома. Именно влетел, так как в тот самый момент, когда дед находился на критическом расстоянии от дверного проема, Семен эту самую дверь распахнул. Затормозить времени уже не было, и старец понимал это, видя, как его тело само напарывается на нож, зажатый в руках хозяина дома. Лука глупо уставился на Семена, который все еще не мог оправиться от случившегося. Медленно рука его разжала орудие убийства, и какое-то время дед все еще стоял на одном месте, а из живота его торчала лишь рукоятка ножа. А потом он просто рухнул навзничь, широко раскинув руки да ноги.

То, что произошло дальше, можно было охарактеризовать лишь как бойню. Озверевшая толпа разорвала Семена в прямом смысле этого слова. Рвали его долго и методично.

Сначала герой Великой Отечественной лишился рук, затем ему выдернули ноги, которые как у глупой куклы мотались на изуродованных суставах. А затем пара здоровых мужиков схватили еще живого, но постоянно терявшего сознание Семена за голову и дернули так, что хруст позвонков оглушил всех присутствующих.

Расправившись с односельчанином, старообрядцы бросились внутрь дома, чтобы проделать ту же самую операцию с его женой. Но этого удовольствия Марта им не доставила, ввиду того, что вот уже как несколько минут лежала бездыханной.

Удивительно было во всем этом лишь то, что, сколько мстители не искали новорожденного, найти его им так и не удалось. Ребенок бесследно исчез.

Но, как известно, ничего не появляется и не исчезает просто так. Младенец был спасен. Пока староверы расправлялись с Семеном, в дом через печную трубу проник человек, имя которого так никто никогда и не узнал. Он тихо вошел, взял маленького Петрова на руки и вышел тем же манером. Все вышло так потому, что судьбой было предназначено прожить потомку революционера намного больший срок, нежели ему хотели отвести убийцы его отца.

Детство Игоря Паклина прошло в детском доме областного центра. Сколько не допытывался он у воспитателей, каким образом он здесь оказался, ничего вразумительного услышать ему так и не удалось. Подкидыш и все тут.

Когда старенькая нянечка открыла входную дверь, в которую кто-то так настойчиво стучал, и увидела лежащего на пороге младенца, она совершенно не удивилась.

Время-то было послевоенное. Девки рожали от вернувшихся с фронта солдатиков, изголодавшихся по женской плоти, а потом не знали, что со своим приплодом и делать-то. Вот многие и подкидывали детишек к дверям и без того переполненных детских домов. Нянечка взяла орущий сверток на руки, тяжело вздохнула и закрыла дверь, так как ветер задувал уж слишком свирепо.

Имя для нового воспитанника выбирали не долго. Точнее сказать его вообще не выбирали. Просто взяли да назвали Игорем. Что касается отчества, то здесь были варианты. Некоторые воспитательницы настаивали на Иосифовиче, ибо, таким образом, в имя мальчика навсегда будет вплетено имя великого Сталина! Но далеко не все женщины были настроены по отношению к Генералиссимусу благодушно. Многие из них потеряли своих родственников в лихие тридцатые и прекрасно знали, кому за это надо бы сказать спасибо. Точку поставила старшая воспитательница Нина Станиславовна, которая громогласно заявила, что считает, что лучшим отчеством для воспитанника будет Аркадьевич. Объяснить свой выбор она не потрудилась, но ослушаться ее никто не посмел.

Ну, а фамилия пришла вообще, что называется, сама. Когда мальчика развернули, то увидели, что он весь черный. Старая нянечка перекрестилась и зашептала молитву.

– Негр что ли? – поинтересовалась сама у себя Нина Станиславовна.

Через минуту стало ясно, что никакой это ни негр, а просто ребенок с ног до головы вымазан чем-то черным. Ну, раз черным, значит, будет Паклиным. Вот и весь разговор. Так безымянный младенец Петров стал Игорем Аркадьевичем Паклиным.

Годы в детдоме были не сахаром, но Игорек всегда умел себя поставить так, что особо крупных шишек на него никогда не сыпалось. Учился он хорошо и одно время даже шел на медаль, но что-то там не заладилось в РАНО, и было решено сократить количество медалей для детдомовцев. Придумали давать одну медаль на детский дом.

И как ни хорошо учился Игорь, но его же одноклассница Зойка Январева училась лучше. Ей-то медаль и досталась. Чуть погрустив, Игорь устроился работать в бухгалтерию своего же родного детского дома, а через год отчалил в Вооруженные силы, где и провел с переменным успехом последующие два года.

Вернувшись на гражданку Паклин принял твердое решение поступить в институт и получить достойную профессию. Покопавшись в памяти и освежив некогда крепкие знания, он пришел к выводу, что лучше всего давалось ему право, да и вообще гуманитарные науки. Выбор его пал на юридический факультет одного из не очень-то уж и популярных московских ВУЗов. Поступил легко, так как для только что отслуживших, были специальные льготные места. Закончив институт, Игорь Аркадьевич поступил в аспирантуру и ровно через три года получил кандидатскую степень, осветив в своей объемистой работе проблемы развития социалистического хозяйства в свете юридической науки.

Став доцентом, Паклин решил, что место преподавателя во все том же институте, пожалуй, самое подходящее для него. Так и остался преподавать.

А потом грянул девяносто первый год. Именно в начале девяностых в его группе появился смышленый студент Михаил, который понравился ему с первого взгляда.

Некоторое время преподаватель присматривался к нему, а затем на свой страх и риск сделал своему студенту предложение, от которого ушлый Мишка не смог отказаться.

Расчеты Паклин начал делать уже тогда, когда стало окончательно ясно, что бывшая социалистическая собственность со дня на день пойдет с молотка. Махинация с продажей здания института пришла ему в голову случайно, как, впрочем, и все гениальное. Оставалось лишь найти верных и толковых подельников. И тут появился Мишка!

Все прошло даже лучше, чем Паклин мог себе представить. Мишка сделал все в лучшем виде! Да к тому же у него оказался туповатый дружок в спортивном костюме китайского пошива. Этот Толя Адидас уже при первой встрече вызвал у Паклина целый ряд подозрений. Уж слишком он был неотесан, слишком прост. Рядом с изящным Мишкой он смотрелся просто комично. Но третий участник был просто необходим для того, чтобы роли были четко распределены, и пьеса была сыграна строго по нотам.

К радости Игоря Аркадьевича участие Толи не понадобилось.

Получив свою долю денег, Паклин решил на время залечь на дно. Он уехал в один из небольших провинциальных городков, где, собственно, и началась его политическая деятельность. А было дело так…

Буквально через несколько дней после приезда Игоря Аркадьевича в Ранск, а именно так и назывался этот населенный пункт, в городке началась бурная избирательная кампания. Выбирали депутатов в областные органы власти, что по местным меркам являлось событием, по меньшей мере, неординарным, а по большей – вселенского масштаба. Собственно выбор был весьма ограничен: кроме мэра Ранска, бывшего главы местного горкома партии, на кресло депутат претендовал некий господин Горшков, чьи портреты были развешаны по всему городу. Горшков был наголо брит, одет в пиджак малинового оттенка и вообще выглядел, мягко говоря, сомнительно.

Но сомнения избирателей развеивались с теплым южным ветром очень и очень быстро – Горшков считался молодым предпринимателем, обещавшим наводнить город жвачкой "Donald" и чудодейственным напитком "Coca Cola". Мало того! По всему городу были расклеены листовки, на которых был изображен только что открывшийся в Москве McDonalds с километровой очередью. Под фотографией была надпись: "МсDonalds Ранск!". При этом, пробел между названием фастфуда и наименованием города чудесным образом исчез, затесавшись между буквами d и s, отчего название городка звучало на некий иностранный манер, но в то же время не совсем прилично. Одним словом, Горшков давал такие обещания, от которых головы ранчан мутились в сладкой истоме, перемешанной с запахом никогда невиданных ими гамбургеров.

Сначала Паклин воспринял все происходящее как некую невинную игру, весьма забавную и наивную. Вся эта шумиха была настолько театральной, настолько по провинциальному незатейливой, что даже не верилось, будто идут какие-то серьезные выборы. В корне ситуация поменялась на седьмой день пребывания бывшего доцента в Ранске. Утром городское радио сообщило, что прошедшей ночью в городе произошло ужасное несчастье – в своем автомобиле, прямо на центральной площади, возле одного из лучших ресторанов Ранска (а если быть точнее, то единственного) был коварно расстрелян кандидат в областные органы власти господин Горшков.

Известие это подняло весь город на уши. Люди толпами выходили из домов и шли с полевыми цветами к тому злополучному месту, где какие-то подонки лишили жизни их так и несостоявшегося благодетеля. В тот день прекратило свою работу и единственное в Ранске предприятие по производству катушек для ниток – рабочие отказались работать, а когда администрация пригрозила репрессиями, они в свою очередь объявили бессрочную голодовку, продолжавшуюся более получаса. По истечении этого времени руководство пошло на встречу трудящимся и отпустило всех на скорбное шествие.

В Ранске был объявлен трехдневный траур. Гроб с Горшковым выставили в здании мэрии, чтобы каждый желающий мог проститься с умершим волшебником. И народ шел со слезами на глазах, и покрылся к вечеру гроб с Горшковым ромашками и васильками, запах от которых мешался с запахом миры, несущейся из кадил священников, представляющих Церковь скорбящую.

Хоронили Горшкова тоже всем городом. Вокруг могилы теснились коротко стриженные братки – соратники Горшкова – все в черном и почти без золота! А потом гроб опустили в могилу и полетели ему вслед комья земли, и стукались глухо о крышку.

И от этого всем горожанам становилось еще тоскливее, ведь аромат гамбургеров безвозвратно выветривался из их ненаглядного Ранска. А потом один из братков произнес долгую речь, в которой вспоминал ушедшего друга и клялся отомстить. А голос у братка все время срывался, пока совсем браток не смолк. Заплакал!..

Но вскоре жизнь взяла свое, и перед городом вновь остро встала проблема предстоящих выборов, которые грозили оказаться безальтернативными. Но нарождающаяся российская демократия подобного допустить не могла, а потому из административного центра прямо на стол мэру легла депеша, в которой черным по белому было написано, что за оставшееся до выборов время должен быть найден второй кандидат.

Тут -то на политической сцене Ранска и появился Игорь Аркадьевич Паклин со своими кругленькими счетами в различных отечественных и зарубежных банках. Эти денежки и позволили никому неизвестному, чуть более недели назад приехавшему в город незнакомцу в считанные дни стать запредельно популярной фигурой, на которую ранчане готовы были даже молиться, если это понадобиться. Но Паклин ничего такого не требовал, что вызывало к нему еще большее уважение со стороны электората.

Выборы Паклин выиграл с таким внушительным перевесом, что любые разговоры о фальсификации отпали сами собой. Так он стал представлять небольшой Ранск на областном уровне. А потом были еще выборы и еще, и еще…

Попав в коридоры власти, Игорь Аркадьевич волей – не волей, но узнавал о последних событиях в мире российской экономики. И уж, конечно, мимо его зоркого взгляда не мог пройти стремительный взлет карьеры молодого автомобильного магната Михаила. Паклин все чаще видел Мишку по телевизору, следил за перипетиями его жизни в жестоком мире бизнеса, но себя не выдавал. Это ему было просто ни к чему. Он по доброму желал своему бывшему студенту удачи и успехов, безо всякой, там, зависти и всего такого.

Но в то же время за спиной Мишки он постоянно видел и Толю Адидаса, который, как выяснилось, стал возглавлять Мишкину службу безопасности. Присутствие Бортковского настораживало Паклина, наводило на разные нехорошие мысли, которые он всячески гнал от себя. Он был в какой-то степени слишком уверен в Мишке, полагая, что тот вряд ли бы не раскусил притаившегося за его столом Иуду. А Мишка был всего лишь человеком, который верил своему другу детства, Толику…

Когда Паклин узнал о трагической гибели Мишки в результате пожара, он не поверил ни одному слову, сказанному в выпусках новостей. Он знал, чьих рук это дело, на чьей совести эта смерть. И с этого момента он решил посвятить себя одной единственной цели – использовать все свои возможности, но уничтожить Бортковского.

Василиса сняла телефонную трубку и набрала домашний номер Далекого. Илья взял трубку почти сразу же, так как последние пару дней почти не отходил от телефона.

– Ну, я как обещала, все устроила. Завтра в девять утра, чтоб, как штык! Будешь трудиться в "Российских новостях", если конечно все получится!

Илья поблагодарил бывшую начальницу и на том их разговор и завершился. Суть происходящего начала доходить до него, вероятно, чуть более, чем через пол часа после разговора с Василисой. Когда мысль о том, в какой переплет он попадает, наконец, достигла его сознания, сердце Ильи на секунду остановилось, чуть помедлило, а потом застучало с утроенной силой. Ему стало страшно. Получалось, что ему предстоит идти устраиваться на работу в газету, которой владеет Бортковский, на которого ему же самому уже завтра надо наклепать очередную статейку. В панике Далекий заметался по квартире, зачем-то открыл холодильник, нервно съел пару сырых сосисок, запил их водой из-под крана и, в завершение всего, закурил. И вдруг решение пришло ему в голову само собой! А зачем идти завтра в "Российские новости"? Его что, кто-то заставляет. Он просто не пойдет, вот и все. Или нет! Он сейчас же позвонит Паклину и скажет ему, что отказывается порочить честное имя бизнесмена Анатолия Бортковского! А если Паклин запротивится, то он пригрозит ему разоблачением! Так он ему и скажет: Знаете что, дорогой вы мой Игорь Аркадьевич, если хоть волос упадет с моей головы, завтра в "Российских новостях" будет огромная статья про ваши, так сказать, махинации!

В своих раздумьях Далекий мерил квартиру широченными шагами и в результате снова оказался у холодильника. Руки сами ухватились за дверцу, открыли белый агрегат и в тот момент, когда последнее слово, которое он скажет Паклину, отчеканилось в его мозгу, он с силой захлопнул холодильник, подтверждая тем самым серьезность своих намерений.

После столь дерзких мыслей Илья решил не дать себе остыть и бросился в комнату, где на тумбочке валялась бумажка с телефоном Паклина. Схватив ее потными от волнения руками, храбрец начла тыкать пальцами по кнопкам телефона. С первого раза набрать номер ему не удалось, так как мокрые пальцы соскальзывали с пластмассовых кнопок, сбивая тем самым правильность порядка набора паклинского номера. С четвертой попытки номер был набран и Далекий стал тревожно вслушиваться в длинные сигналы, которые, казалось, будут длиться бесконечно. Но, как известно, ничего бесконечного нет. Паклин взял трубку.

– Слушаю вас, господин Далекий.

Илья набрал в легкие побольше воздуха и на одном дыхании выпалил заранее заготовленный пассаж:

– Добрый день! Я завтра иду устраиваться в газету, в "Российские новости"! Я думаю, вы понимаете, что после этого наше дальнейшее сотрудничество не имеет никаких перспектив развития? А?

Это последнее "а" в первоначальный вариант речи не входило и вырвалось у Далекого непроизвольно. Но ему это даже понравилось, так как подобный оборот придавал его словам некий элемент хамоватой уверенности в своей правоте.

Некоторое время на той стороне провода молчали, а потом послышались короткие гудки. Илья в бешенстве швырнул трубку о стену. Чего он ненавидел, как, впрочем, и многие другие, так это недосказанности, недоговоренности. Результат достигнут не был. Паклин его отпустил? Что значило это молчание?

Ответы Илье пришлось искать недолго. Через час после рокового звонка Паклину в его дверь позвонили. Звонок как звонок. Он был даже чем-то похож на звонок алкаша-соседа, у которого еще недавно Далекий занимал деньги на выпивку. Вот, подумалось Илье, небось, идет должок забирать.

Илья перед тем, как открыть дверь, достал из сумки кошелек и вытащил из него требуемую сумму, приплюсовав к ней еще энное количество денежных знаков, чтобы отблагодарить сердобольного все понимающего соседа…

После того, как Илья открыл дверь, он даже не успел подумать о чем-либо вразумительном. В ту же секунду он оказался лежащим на полу, а к его лбу был приставлен здоровый черный ствол, пахнущий почему-то женскими духами. Еще через секунду на груди Далекого уже стояла нога Паклина, которая каблуком до блеска начищенного ботинка все сильнее вдавливалась в его солнечное сплетение. Дышать было трудно. Илья, было, хотел издать возглас, требующий пощады, но из груди вырывался лишь жалкий хрип.

Сцена в коридоре продолжалась совсем недолго, так как двое здоровых Амбалов, которых Илья сразу же вспомнил по своему первому и единственному визиту к Паклину, не схватили его под руки и не перенесли в комнату. Там его сначала бросили на пол, но потом позволили переместиться на диван. Сам Паклин действовал как мафиози в фильмах про гангстеров. Он взял стул, поставил его посередине комнаты и уселся на него. По обе стороны от стула встали паклинские мордовороты.

Порывшись во внутренних карманах своего элегантного пиджака, Игорь Аркадьевич извлек портсигар, взял сигаретку изящным жестом, а один из бодигардов поднес к ней тут же зажигалку. Комната начала погружаться в клубы ароматного дыма. Илье показалось, что это красиво. Ему показалось, что это все не с ним, а с кем-то другим происходит. А он просто сидит в кино, на удобном диване и смотрит старый американский фильм, в котором вот-вот кого-то пристрелят. Нет, сначала его будут долго пытать, а уж потом пристрелят. Этот фильм Илье очень нравился. Ему было интересно узнать продолжение. Лишь голос дона Паклина вывел жертву насилия из оцепенения и вернул к реальности.

– Это что ж такое у нас с вами, Илья Андреевич, получается? Звоните, глупости всякие по телефону говорите…

– Ну, почему же глупости, – попытался заступиться за себя Далекий. – По-моему, вполне разумные вещи!

– Да? – Брови Паклина взметнулись в удивлении вверх. – Разумные? Что вы говорите!

И что же в них разумного, позвольте поинтересоваться!

– Игорь Аркадьевич, – Илья пытался говорить как можно спокойнее, – вы же разумный человек! Если я буду работать в газете Бортковского, как я смогу писать на него же клеветнические пасквили!?

Своему старомодному словарному запасу Далекий поражался все больше и больше.

– А кто вам сказал, что вы будете работать в "Российских новостях"? То есть, нет, я выражусь точнее: кто вам помог попасть туда?

Илья, ни секунды не думая, выпалил:

– Василиса!

Паклин встал со стула.

Далекий понял, что взболтнул лишнего. Похоже, что Василису он теперь здорово подставил. Это-то Илья понял, но не понял насколько "здорово". Илья сразу живо представилось, что только выйдя из его квартиры, Паклин наберет несколько телефонных номеров, отдаст несколько властных приказов и судьба Василисы будет предрешена…

Сначала Василиса будет сидеть на работе, в "Паровозе". Будет доделывать номер, подгонять материалы. А потом созвонится с неким Валерием, ее теперешним любовником, которого он не видела уже три недели, так как Валерий этот самый улетал в длительную командировку в одну из африканских стран. И не будет знать Василиса, что вернулся он оттуда уже неизлечимо больным, что в холодной африканской ночи укусил Валерия не то жук, не то комар, впрыснув в его европейскую кровь яд, противоядия от которого еще не придумано. Ну, кто мог знать, что жить Валерию на несколько дней дольше на этом свете, чем самой Василисе. Да и Василисе-то осталось бы в любом случае всего ничего под солнышком гулять, так как, созвонившись с любовником, она назначит ему встречу в редакции.

Вернее, она попросит, чтобы он заехал за ней, а потом они поедут, может быть, к ней, а может быть, просто поужинать куда-либо. И он приедет. У него уже будет болеть голова, ему будет не очень хорошо. Какой-то озноб. Он спишет все на возраст, ведь ему почти пятьдесят, на смену климата. Он найдет объяснения, как и все мы находим. И сначала он не будет подавать вида, что ему не очень хорошо. Но Василиса, чуткая женщина, почувствует его недомогание, увидит его нездорово блестящие глаза. Она потрогает голову Валерия, но не найдет ее горячей. Конечно, температура поднимется лишь на следующий день, когда у самой Василисы никакой температуры уже не будет вообще.

И Василиса сочтет, что ужинать в таком состоянии любовнику не следует, по крайней мере, не в общественном месте. Она решит сама приготовить ужин, хотя она почти этого не умеет. Она так ему и скажет: я постараюсь милый, но я ничего не обещаю. Скажет и засмеется. А грустно улыбнется в ответ – уж очень сильно у него будет болеть эта чертова голова. И они приедет к ней домой. А там уж он не сможет удержаться, забудет про свой недуг. Разденет ее, покроет все ее тело поцелуями, будет тереться о него как собака, оставляя мокрые потные разводы на ее мраморной коже. И она ответит ему безумными ласками, как будто почувствовав, что больше у нее никогда в жизни не будет такой возможности. Как будто почувствовав, что больше у нее не будет жизни вообще.

А потом они упадут обессиленные, и боль вновь вернется к нему. Он попросит таблетку, и Василиса принесет ее. Но через пять минут его начнет рвать. Организм не сможет принять лекарство. Его будет выворачивать в туалете, и после он скажет, что ему лучше поехать домой.

– А как же ужин? – Спросит она.

– Прости, давай в другой раз.. – Ответит.

Валерий встанет, оденется, застегнет рубашку на мокром теле. Она проводит его до дверей, поцелует на прощание и впервые почувствует неладное. Нет, не осознанно, а где -то на подсознательном уровне. Просто что-то ёкнет в районе сердца, как – будто кольнет что-то.

И он уйдет, спустится на лифте вниз и направится к своей машине, припаркованной в соседнем дворе, так как во дворе Василисиного дома все места были заняты. И краем глаза заметит Валерий большой черный Мерседес, скромно стоящий за какими-то кустами. Машина ему понравится, он всегда о такой мечта – ведь сам-то ездит на девятке!

А тем временем в машине будут сидеть двое, которые тоже заметят Валерия. И первый наберет номер Паклина и скажет железным голосом:

– Он ушел.

– Начинайте, – услышит в ответ.

И они начнут. Выйдут из машины, поправят дорогие костюмы, подзатянут модные галстуки и с небесными улыбками направятся к подъезду. Наберут помер домофона и спокойно войдут в дом. В лифте они перекинуться парой шуток, посмеются. Перед тем, как двери лифта разъедутся в разные стороны, решат, что после работы съездят на пару в один замечательный бардельчик в районе Китай-города.

– Позавчера я там так накувыркался – тебе понравится, – пообещает первый второму.

А затем они откроют дверь Василисиной квартиры своими ключами, вернее, чем универсальным, что позволяет таким как они проникать за любые двери.

Василиса не услышит как они войдут. Она будет в ванной. Будет смывать с себя остатки недавней любви и вновь подумает о том, что с ее любовником что-то не так.

Он точно заболел, подумает. Вода будет шуметь, разлетаться каплями от ее обнаженного тела, а она будет стоять с закрытыми глазами, чтобы шампунь не попал в них. Она так и не увидит лица своих убийц. Да она даже не поймет, что умерла.

Двое тихо откроют дверь в ванную. Первый резким движением отдернет занавеску, а второй выстрелит в ту же секунду прямо в сердце. Но за долю секунды перед тем, как нажать курок, второй чуть взгрустнет. Он увидит Василисину молодость, красоту ее еще неувядшего тела, и ему станет так грустно. Даже не грустно, а тоскливо. И такой силы будет тоска, что эта мокруха станет последней в его жизни.

На следующий день он пойдет к своему работодателю, попросит расчета и уедет в маленькую деревеньку в Орловской области, к матери. Но и там не задержится надолго – уж больно на сердце тяжело будет. Так, поживет пару месяцев, а потом пойдет на послушание в монастырь…

Василиса так и упадет с зажмуренными глазами. Откроются они лишь в последний миг падения, да и то чисто механически, так как сама она будет уже мертва. Голова ее ударится о боковую стенку ванной. Ударится так сильно, что глаза сами собой распахнуться…

Конечно, всего этого Далекий знать не мог, когда назвал имя Василисы.

Тем временем Паклин снова сел на стул и разразился столь откровенной речью, что Илье стало ясно, что теперь его точно либо убьют, как слишком много знающего, либо сначала будут долго мучить, все по той же причине, а потом все равно убьют.

– Садитесь поудобнее, Илья Андреевич, и слушайте одну историю. Она короткая, но поучительная.

То, что рассказал Паклин, было для Ильи одним сплошным откровением. Нет, он, конечно, догадывался, что Василиса была не чиста на руку, что не просто так она из политических журналистов переквалифицировалась в редактора газетенки весьма сомнительного пошиба, но такой вот подлости он от нее не ожидал. Паклин выложил все на чистоту. Он прямо сказал Илье, что Василиса хотела его подставить, хотела сделать мальчиком для битья, на которого бы посыпались все шишки. Естественно, она хотела отвести все громы и молнии, которые в последнее время метал в нее Бортковский, раскусивший в ней засланного казачка. И вот подвернулся вечно полупьяненький дурачок Далекий. Сначала мы отправим его на интервью к Паклину, а потом прямиком в некогда родную газетенку, куда его, само собой, никто не примет (хотя почему бы и нет? Статьи-то он строчит под псевдонимом – пока докопаются…) Все внимание сразу же переключится на новую "пятую колонну" в лице Далекого, а о ней и позабудут.

Илья матюгнулся, что вызвало улыбку у Паклина, который был явно доволен произведенным эффектом.

– Ну, вот видите, Илья, что у нас получается. Вы говорите, что я вам зла желаю, в все совсем наоборот. Ваши благодетели и есть ваши главные враги.

Паклин подошел к Далекому вплотную и наотмаш ударил его рукой по лицу. Кровь брызнула у несчастного Далекого с такой силой, что в глазах потемнело. Придя в себя, он удивленно хлопая глазами, молча уставился на своего обидчика. Тем временем сам Паклин уже переместился на диван, вальяжно развалившись, оперевшись на мягкий подлокотник.

– Значит так, Илюша, слушай меня внимательно. С сегодняшнего дня забудь обо всем, что я тебе говорил до этого. Забудь про статьи, которые ты должен был написать.

Все забудь. Это нам теперь ни к чему. Лишнее это все. Это понятно?

– Понятно, – Илья утвердительно кивнул головой, отчего почувствовал резкую боль в затылке.

– Хорошо. Теперь следующее. Завтра с утра ты пойдешь устраиваться в "Российские новости". Ты сделаешь все, чтобы понравиться Компотову. Не сделаешь – ну, тогда…

– Паклин выдержал паузу. – Тогда умрешь.

Далекий жадно сглотнул слюну, перемешанную с кровью, и тупо уставился на Паклина.

Ему было страшно. И, пожалуй, кроме страха ничего он больше и не испытывал. Ему хотелось снова стать маленьким и избавиться в одночасье от всего этого кошмара.

Но маленьким стать было уже невозможно, зато возможно было совсем другое – не дожить до завтрашнего вечера. Мысли в панике разбегались в его голове, словно ошалелые тараканы. Нужно было найти хоть какой-нибудь выход. Нужно было ответить этому самодовольному Паклину, ответить так, чтобы тот исчез из его, Ильи, жизни раз и навсегда. Но сколько Далекий не силился, выдавить из тайных закутков своего сознание хоть что-нибудь дельное он не мог. И тогда он решил действовать старым, еще с детства проверенным способом. Внезапно в его трепещущем от страха мозгу всплыла уже давно позабытая картина. Он, маленький, в коротеньких шортиках, едет на велосипеде. Ему, наверное, лет пять-шесть, не больше. И все вокруг так хорошо и чудесно. Погода просто замечательная – солнце в зените, он не жарко, так как дует прохладный ветерок, так нежно ласкающий личика маленького Илюши.

Где-то сзади осталась бабушка, которая не успевает за прытким внуком. И Илюше так весело и хорошо на душе. Да и педали крутятся сами собой – что с горки, что в горку. И все по плечу! Но внезапно идиллия прерывается. Из за угла незнакомого дома выходят пара пацанов, чуть старше самого велосипедиста. Но вида они совсем не такого, как сам Далекий. Они грязные, их штаны заляпаны грязью, а волосы слиплись от пота на лбах. "Хулиганы!" – проносится мысль стрелой в Илюшенькиной головке. Ну да – хулиганы. Они и есть. И только тут Илья понимает, что и двор-то вокруг какой-то чужой, совсем незнакомый, да и бабушки рядом нет. А тем временем парни подходят все ближе. Один из них злорадно ухмыляется, что-то нашептывает второму, косясь на Илюшеньку. И вот они приближаются, подходят к нему вплотную.

– Дай на велике прокатиться, а?

Вспотевшие ручки Далекого сжимаются все крепче вокруг пластмассовых рожков руля.

– Ну, ты, чё, пацан, глухонемой что ль?

– Нет, – коротко отвечает Илья.

– Раз нет, тогда дай велик!

– Нет, – вновь талдычит в ответ Далекий.

– Ну, раз не хочешь по-хорошему, тогда… – тот, что повыше заносит руку, чтобы через секунду опустить ему на голову несговорчивому парнишке. И тут Илья спасает себя, спасает как умеет в свои пять, или шесть лет. Рот его сам собой раскрывается и он орет, орет что есть мочи:

– Баааааабуууууууушкаааааааа!!!!!!!

Парни в растерянности смотрят на него, а потом бросаются в разные стороны. Илья сидит на сиденье своего велосипеда и боится раскрыть крепко зажмуренные глаза. А когда он их все – таки открывает, то видит бегущую к нему через двор бабушку, охующую и ахующую.

И вот теперь, сидя на стуле в своей собственной квартире, спустя столько лет Далекий решился повторить то, что он сделал уже однажды в детстве. Звать бабушку в данной ситуации было уже бесполезно, но можно было позвать хоть кого-нибудь. А эти кто-нибудь вызовут милицию, которая примчится и заберет с собой подонка Паклина с его головорезами. В весь этот бред самому Далекому верилось слабо, но резонно решив, что попытка не пытка, он набрал в легкие побольше воздуха и пронзительно завопил:

– Помогите!

В следующую секунду на его голову обрушился такой удар, который при других обстоятельствах, если бы его не наносил профессионал, точно привел бы к летальному исходу. Но Илье повезло – его били именно профессионалы. А потому он выжил.

В беспамятстве Илья все же пробыл довольно долго. И явилась к нему его давно умершая бабушка.

– Ну, где же ты была, бабуля! – вопросил Далекий. – Меня били, и я тебя звал!

Бабушка сокрушенно покачала головой.

– Опять ты за свое, внучек. Так ты подумал над вопросом?

– Каким вопросом, – не понял Илья.

– Над тем, что ты так и не задал мне в прошлый раз. Всякие глупости спрашивал, а главного так и не узнал.

Илья все никак не мог взять в толк, о чем это она говорит.

– Не понимаю я тебя бабуля что-то.

– Ну, значит не время еще. А на помощь меня больше не зови. Чем я тебе могу помочь? Ничем уже, внучек, ничем.

Сказала и исчезла. Зато вместо нее перед мутными очами Ильи вновь возник Паклин.

– Оклемался, соколик?

Илья навел резкость и хотел было плюнуть мучителю в лицо, как это делали в кино партизаны в фашистских застенках, но затем передумал, так как пришел к выводу, что второго такого удара он уже не перенесет.

– Будем дальше сопротивляться и делать глупости? – Паклин участливо заглянул в глаза своей жертве. – Или будем говорить как взрослые люди?

– Будем…

– Будем что? – не понял Паклин.

– Как взрослые люди, – промямлил Далекий.

Ему стало так себя жалко. Почти так же жалко, как в тот момент, когда он собирался вешаться. Слезы снова покатились у него из глаз. Они падали на пол хрусталиками и разбивались на сотни частиц. Некоторые слезинки попадали прямо на ботинки стоявшего рядом Паклина, отчего тот сделал шаг назад и вновь обратился к Илье:

– Ну вот, Илья Андреевич, чего это вы учудили! – Он снова перешел на "вы". – Плакать вздумали! Ну, будет вам, будет. Что вы, ей Богу, как маленький!

– Простите, – жалостливо откликнулся Далекий, – я больше не буду.

– Вот и не надо. Не надо. Лучше садитесь поудобнее – поговорим.

Илья поерзал на диванчике, с которого ему так и не удалось сдвинуться за все время пребывания в квартире незваных гостей. Найдя наиболее подходящую для себя позу, при которой его голова, раскалывающаяся от боли, удобно легла на спинку дивана, он умиротворенно взглянул на Паклина, давая понять, что готов внимать его словам.

– Так вот, Илья Андреевич, дело заключается в следующем. Как вы уже поняли, с вашей бывшей начальницей у нас вышла небольшая неувязочка. Даже не то что неувязочка, а так… Ну, скажем, что это был пробный шар. Совершенно естественно, что я понимал, к чему это может привести. Надеюсь, вы отдаете себе в этом отчет?

– Отдаю и понимаю, – бойко ответил Илья, хотя понимал что-либо пока очень слабо.

– Ну так вот, на всякий случай поясню. Конечно, было как дважды два ясно, что работать у Бортковского и писать про него же гадкие статейки просто невозможно.

Василиса попала в ловушку, которую я ей поставил и оказалась крайней во всей этой истории.

– Так зачем же было ее заставлять все это делать? – Илья недоуменно смотрел на Паклина. – Смысл-то какой?

– Ээээ! Смысл огромный! Я ее заставил делать все это не для того, чтобы она своими бездарными статейками нанесла хоть какой-нибудь ущерб Бортковскому, а чтобы, как бы это получше выразить… Чтобы почву прощупать, понимаете меня Илья Андреевич?

– Не совсем, – честно признался Далекий.

– Поясняю. Бортковский владеет сегодня огромной информационной империей – газеты, журналы, телевизионный канал. Там работает много людей, очень много. И далеко не все они рады тому, что работают на господина Бортковского. Ну, у всех них, конечно, свои причины, чтобы его не любить. Но в целом ситуация примерно такая.

Василиса была нужна для того, чтобы выявить во всей этой массе тех, кто настроен оппозиционно, И она свою задачу выполнила.

– Теперь ясно, – Илья понимающе закивал головой, в которой моментально что-то затряслось. – Но вот чего я не понимаю, так это одного – почему Компотов ничего не сказал Василисе, когда та рекомендовала меня? Он что, ничего не понимает?

Ничего не знает?

– Я вам открою одну небольшую тайну, Илья Андреевич. Господин Компотов, прямо скажем, человек небольшого, я бы даже сказал очень маленького, ума. Но он занимает очень ответственное положение. Он фактически правая рука Бортковского в его медиа-империи. Ясно лишь одно – конечно, он все знал, но почему-то решил взять вас на работу. Почему – это предстоит узнать вам. И не только это, как вы понимаете.

– Может быть, он тоже против Бортковского? – решил блеснуть интеллектом Илья.

– Умоляю вас, вам назвать размер зарплаты Компотова? Только сразу предупреждаю – за это знание тоже могут того…

– Чего того?

– Ну, как чего, грохнуть, – Паклин лукаво подмигнул Илье.

– Тогда не надо… не интересно совсем чего-то…

– Ну, если не интересно, тогда не буду говорить, – согласился искуситель.

Сказав это, Паклин деловито встал со своего стула, дал отмашку своим верным псам и направился к двери. Уже на пороге он обернулся и обратился к так и сидящему на диванчике Илье:

– Значит завтра, к девяти, вы должны быть готовы стать сотрудником "Российских новостей". Дальнейшие инструкции получите чуть позже, после трудоустройства, если оно, конечно, состоится. А, если нет, то… – так и не договорив, Паклин прошмыгнул в угодливо распахнутую перед ним дверь и растворился в темноте лестничной клетки.

Риточка Воробьева появилась на свет жарким маем 1972 года. Случилось это знаменательное событие в роддоме номер один города Москвы, ибо жила семья Воробьевых в Центральном Административном Округе. На свет младенчик появился безо всяких проблем, забил ручками – ножками, заплакал и сразу снискал любовь, как своей родной матери, так и всего медперсонала. И было за что. Даже новорожденной, когда уж вообще невозможно понять, что за человек получится в результате, Риточка выглядела очень красивой.

– Ути какая деточка, ути какая конфеточка, – улюлюкали медсестры.

Глядя на Ритину маму сложно было подумать, что она способна произвести на свет такое прекрасное создание. Татьяна Натановна Воробьева, в девичестве Резнер, была женщиной высокой, сутулой, черноволосой. Отец ее, Натан Резнер, был чистокровным евреем, исправно посещал некую подпольную синагогу, находящуюся в какой-то деревне недалеко от кольцевой автодороги и соблюдал субботу. Рано женившись на дочери профессора Московского Университета Гершгала Соне Гершгал, он зачал ей первого и единственного своего ребенка. Когда Ритина мать выбралась, расталкивая все на своем пути, из утробы Сонечки Гершгал, ошалевший от счастья Натан вознес руки к небу и на чистом иврите затараторил молитву, дабы отблагодарить Бога за рождение дочери. Пейсы его вывалились из-под вполне советской шляпы и взгляды сразу нескольких врачей устремились в его сторону. Кто именно из них донес на Натана в соответствующую инстанцию неизвестно, зато известно, что тем же вечером несчастного арестовали, отвезли в казематы, где и заставили подписать бумагу о том, что он является участником Объединенного Еврейского Центра, главной целью которого является убийство Вождя всех трудящихся планеты. К слову, на дворе стоял 1952 год.

Натана Резнера приговорили к десяти годам строгого режима и отправили отбывать наказание в одну из казахских зон. Сидеть ему пришлось чуть меньше положенного срока, так как после всех катаклизмов в высших эшелонах власти партию наконец-то возглавил товарищ Хрущев, который затеял свою "оттепель". Натан знал, что сам бы Хрущев, будучи русским, до такого гениального изобретения как "оттепель" никогда бы не додумался. Натан знал, кого благодарить. Конечно же еврейский народ! А если точнее, то его верного сына Илью Эренбурга! Удовлетворенный своим тайным знанием Натан освободился на два года раньше, чем было ему отведено советским судом, и устремился в Москву.

А в Москве его ждала верная Софочка. Когда Натан, разгоряченный от счастья и быстрого бега, который ему пришлось проделать ввиду отсутствия денег даже на наземный транспорт, ворвался вихрем в собственную квартиру, первым делом он обнял жену, а затем деловито поинтересовался, где его дочь. Маленькая Таня в тот момент находилась в соседней комнатушке и тряслась от страха, так как отец ей представлялся матерым уголовником. Причина подобного видения собственного родителя крылась в скрытой от глаз взрослых детсадовской жизни ребенка, которая и учила его реальной жизни. А реальность была такова, что в рабочем районе, где проживало разлученное тюрьмой семейство Резнер, у половины детей родители сидели.

Но если Танин папа попал в застенки по причинам сугубо политическим, то у других у сверстников родители отправлялись в места не столь отдаленные по причинам более банальным. В детском саду Таня не раз слышала рассказы о "героических" подвигах" пап и мам ее одногруппников. Но до поры до времени эти рассказы были чем-то вроде занятных сказок, так как никто, в том числе и сама Таня не могла соотнести рассказанное с реальной жизнью – уж больно фантастично все звучало.

Так продолжалось вплоть до того дня, когда Сережа Козлов, мальчик некрасивый, а потому агрессивный, не принес в детский сад фотографию своего бати, присланную тем за день до этого прямо с зоны. Дело происходило в тихий час, когда всевидящее око воспитателей потеряло бдительность. Сережа тихо поднялся со своей койки и мелкими перебежками добрался до своего шкафчика, из которого и извлек черно-белый снимок не самого лучшего качества. Проделав обратный путь тем же манером, он толкнул своим здоровым кулаком лежащего рядом худенького Игорька и сунул ему под нос фотографию. Игорек, который по простоте душевной, было, заснул, распахнул глаза и через секунду издал звук, который больше всего походил на мышиный писк. То, что открылось его взору, не умещалось в рамки неокрепшего детского сознания. С фотографии на него смотрела настолько отвратительная харя, настолько ужасная, что долго фокусировать на ней взгляд было просто невозможно.

Но именно этого и хотел от него сын рецидивиста.

– Ты чего отворачиваешься? Это батя мой! – продолжал тыкать Игорьку в лицо снимком Козлов.

– Я уже посмотрел, – попытался, было, отговориться Игорек. Но не тут-то было.

Козлов, гордый своим бывалым папашей ждал от сокроватника совсем иной реакции.

– Нравится?

– Очень, – подобострастно отозвался хрупкий Игорь.

– А что именно нравится? – не унимался Козлов.

К подобному вопросу Игорек оказался совсем не готов, а потому запнулся, пытаясь придумать хоть что-нибудь. Делать это нужно было как можно скорее, так как Козлов на расправу был скор, а тут уж дело касалось его непосредственного папаши…

Игорек понимал это прекрасно, а потому переборол ступор и бодро ответил:

– Глаза у твоего отца, Сережа, замечательные.

– Глаза? – Козлов с сомнением взглянул на допрашиваемого.

– Ну, да… Глаза.

– А еще что?

– А еще ты на него похож очень. Очень похож. – Игорек заискивающе заглянул Козлову в свиньи глазки, которые действительно походили на глаза генетического урода с фотографии.

Рожа Козлова зарделась, а на губах заиграла самодовольная улыбка. Сравнение ему польстило. Дальше мучить Игорька он счел нерациональным, ибо все самое важное тот уже сказал. Козлов присел на своей кровати и стал вертеть головой в разные стороны, вычисляя следующую жертву. Наконец взгляд его остановился на самой крайней кровати, в которой мирно посапывая в тот момент спала Танюша Резнер.

Глаз на нее Козлов положил еще в средней группе, а теперь, в старшей, она казалась ему вполне созревшей женщиной. Скинув властным жестом одеяло, обладатель фотографии с отцовским ликом в одних трусах направился к Таниной койке. Поравнявшись с ней, он чуть помедлил, а затем нагнулся к Таниному лицу и зашептал:

– Танька, Танька, смотри чего покажу!

Таня перевернулась на другой бок, оказавшись, таким образом, прямо лицо к лицу с Козловым. В нос ей ударил запах лука – на обед давали луковый суп. Поморщившись она открыла глаза и на секунду сердце ее сковал ужас, так как увидеть перед собой мерзкого Козлова она ни как не ожидала.

– Ты чего?

– Смотри, что у меня есть! – Козлов протянул Тане снимок.

– Это кто? – удивленно спросила она.

– Батя мой, – победоносно ответил Козлов.

– Понятно…

– Нравится?

– Не очень…

Больше вопросов Козлов не имел. Была бы это не Танька, вмазал бы он ей как следует и на этом бы все и закончилось. Но перед ним была, как он сам мыслил, любимая женщина, а потом от рукоприкладства обиженный Козлов решил воздержаться и ограничиться бранью.

– Дура ты. Да и чего с тебя взять-то, жидяра! Интересно, что за харя у твоего папаши!

Последняя фраза запала Тане в душу, да так глубоко, что мысль о том, как выглядит ее отец не оставляла ее ни на один день. Сотни раз она допрашивала свою мать на предмет внешности и характера своего папы, но та ограничивалась лишь скупыми отговорками, да ссылалась на то, что снимков с ним у нее не осталось. И это было правдой – все снимки комитетчики уволокли с собой в качестве улик.

И вот настал день, когда ее родной отец вернулся домой. Она боялась этого дня, отодвигала его как могла, со всей своей детской устремленностью. Но разве могла она что-нибудь противопоставить хрущевскому приказу об амнистии политзаключенных…

– Таня, Танечка! – мать настойчиво повторяла ее имя, но она продолжала сидеть на своем диванчике, прижав к груди любимую куклу, которой вот уже несколько лет изливала все свои беды и проблемы.

Соня не выдержала и направилась в детскую. Туда же направил свои стопы и Натан.

Дверь распахнулась, и оба родителя вошли в тесную комнатушку. Увидев дочь, Натан прослезился от умиления – так уж она была на него похожа! Тот же родовитый нос, выдающийся своим горбом на несколько сантиметров вперед, те же вьющиеся черные волосы, тот же овал лица! Утирая слезы, Натан Резнер обнял свое дитя, прижал к впалой груди и зашептал что-то на иврите. Услышав это, Соня вежливо попросила его больше никогда в их доме не произносить ни одного слова ни на одном другом языке планеты Земля, кроме русского. Натан понимающе кивнул в ответ и перешел на русский.

Примерно полчаса он то прижимал, то чуть отдалял от себя дочь, чтобы лучше рассмотреть ее. И все никак не мог насмотреться. Все ему в ней нравилось, кроме имени. Ему, родовитому представителю племени израилева, естественно, хотелось, чтобы дочь звалась именем еврейским, а не русским. Но Натан гнал от себя дурные мысли, успокаиваясь тем, что про себя он может называть дочь как угодно, а в миру ей будет легче быть Таней.

Таня тем временем все никак не могла заставить признать в этом незнакомом ей человек своего отца. Да это было и нормально – она видела его в первый раз в жизни. Не сказать, что он ей не понравился. Первое, что она отметила про себя, что ее папа Натан совсем не похож на уродливого Козлова – старшего. Это уже было хорошо. А когда Натан начал ее тискать, она осознала, что этот пусть и незнакомый человек ее по-настоящему любит.

С годами она и сама научилась любить отца. Единственная размолвка с ним произошла у нее в самый важный для любой девушки момент – в момент выбора спутника жизни.

За окном было начало семидесятых. Пятый пункт все еще продолжал играть свою роль в жизни советского общества развитого социализма, но особого внимания на него уже никто не обращал. Натан, почуяв дух свободы, вновь принялся посещать подпольную синагогу, которая теперь располагалась где-то в районе города Долгопрудный, куда он и наведывался с завидной регулярностью. Жена его Соня, как существо более трусливое и не прошедшее тюрьму, продолжала прислушиваться к каждому шороху за дверью. За мужа она боялась и искренне не хотела, чтобы тот вновь загремел в казематы.

– Натан, – часто говорила она, – подумай о семье! Если тебя заберут, мы пропадем!

– Никуда меня не заберут! – самоуверенно цедил в ответ недовольный Натан.

Однажды, в одну из весенних суббот, которую набожный Натан ждал с таким нетерпением, случилось событие, по меркам праведного иудея прямо скажем из ряда вон выходящее. Как обычно, с утра, Натан проснулся около семи, сладко потянулся и присел на своей половине раскладного чешского дивана, купленного по случаю за смешные деньги у одного из старых друзей, тоже, кстати, еврея. Диван чуть скрипнул, прогнувшись под весом Натанова тела. С удивлением Резнер обнаружил, что его жены, которая обычно вставала много позже его самого, рядом не лежит.

Пошарив для достоверности рукой под одеялом, он спустил ноги на холодный пол, и прислушался к звукам, издаваемым квартирой. Только теперь, окончательно проснувшись, он услышал странные побрякивание, доносившиеся откуда-то из района кухни. Нащупав озябшими пальцами ног тапочки, Натан ловко вставил в них свои нижние конечности и направился прямиком к кухне. Там он увидел картину, окончательно потрясшую его. Его жена Соня, покрытая слоем муки с головы до ног, стояла в клубах чего-то кипящего, помешивая одной рукой содержимое вот-вот взорвущейся кастрюли, а другой перелистывая книгу "О вкусной и здоровой пище".

– Готовишь что ли? – Полюбопытствовал супруг.

– Пытаюсь.

– А чего так рано?

– Гостей сегодня ждем.

– Ааа… так суббота сегодня вообще-то, работать не положено… – протянул Резнер и пополз ближе к ванной.

Больше он ни о чем не спрашивал, так как полностью был уверен, что в гости к ним сегодня придут очередные Сонины подруги, чего он очень не любил. Проделав водные процедуры и растеревшись бархатистым полотенцем, присланным одним из родственников прямо из Израиля, Натан вновь оказался на кухне, где, как выяснилось, места ему просто не нашлось, так как все было загромождено протвенями, сковородками, кастрюльками и прочей утварью, которую Соня извлекла на свет божий не весть откуда.

– Мы что, первого секретаря партии в гости ждем? – усмехнулся недовольный Натан, который окончательно понял, что позавтракать, по крайней мере, в домашних условиях, ему сегодня не удастся.

– Выше бери, Натан, выше! – с пафосом парировала Соня.

Куда брать выше Натан просто не знал, а потому лишь махнул рукой, да вышел прочь из кухни. Позавтракать он решил в заводской столовой, находящейся в двух кварталах от их дома.

Отслужив богу, к трем часам дня умиротворенный верующий возвратился в родные пенаты. Неладное воцерквившаяся душа Натана почувствовала еще в лифте.

Неспокойно на душе у него стало, неудобно как-то. Как – будто мешало что-то.

Выйдя из лифта, он чуть было не лишился чувств от ароматов, летящих по лестничной площадке. Чем тут только не пахло! И мясом, и пирогами, и салатами, и солениями и… Очагом распространения запахов, как сразу вычислил Натан, была его собственная квартира.

Отперев дверь, он проник внутрь жилища и первое, что увидел – чужие мужские ботинки примерно сорок пятого размера, аккуратно стоящие в прихожей. Стало понятно, что в гости пришли явно не подруги жены. Мысль о любовнике Натан отмел с порога, так как готовка шла у него на глазах и никто ничего не скрывал. Решив, что гадать на кофейной гуще не имеет смысла, Резнер снял свои полусапожки, прошел в комнату, откуда доносился совсем не уместный для субботы смех.

Увиденное в комнате потрясло религиозную душу Натана. Развалившись на диване, с бокалом шампанского в руках сидела его родная жена Соня, в чьих глазах играли нехорошие огоньки, свидетельствовавшие о том, что бокал был этот далеко уже не первый. На том же самом диване, но чуть подальше от двери, сидела и Таня.

Сначала Натан ее просто не узнал, приняв за какую-то незнакомую ему девушку, но, вглядевшись, понял, что это его дочь. Лицо Тани было покрыто внушительным слоем косметики, чего ранее за ней замечено не было. Спустя несколько секунд после своего пришествия и пережив первоначальный шок, Натан осознал, что в комнате присутствует и кто-то третий. Подумать о том, кто это может быть, растерявшийся иудей не успел, так как этот третий сам назвал себя. Со стула, стоявшего с другой стороны стола, за которым сидела троица, поднялся высокий молодой человек, который прыгающей походкой подошел к хозяину дома и представился:

– Алексей.

– Натан, – машинально протянул в ответ руку Натан.

– А по отчеству, простите?

– Самуилович.

– Очень приятно, Натан Самуилович, – заулыбался молодой человек, – позвольте за стол.

Натан уселся на свободный стул, который, как он понял, был специально заготовлен для него, и стал ждать продолжения. Долго ждать не пришлось. Слово взяла Соня.

– Натан, позволь тебе представить этого молодого человека!

– Так он уже, вроде, представился, – огрызнулся в ответ Резнер.

– Представился, да не представился, – Соня игриво улыбнулась, в очередной раз продемонстрировав мужу степень своего опьянения. – Это, Натанчик, Алексей Воробьев – жених нашей Танечки.

Натан так и поперхнулся куском мацы, которую он до этого нервно пожевывал.

Тем временем Воробьев вновь поднялся со стула и церемонно поклонился Натану, высказывая свое уважение. Натан зачем-то тоже привстал, и опять протянул Воробьеву руку. После крепкого рукопожатия мужчины опустились на свои места, и за столом вновь воцарилось молчание. Натан не знал, что и сказать. Перед ним сидел курносый белобрысый парень, увидев которого на улице, Натан бы презренно подумал, что-то вроде: вот плебей! И вот такой вот плебей теперь сидит перед ними сально поглядывает на его же собственную дочь. Надо сказать, что воспитан Натан был превосходно, а потому ни одним жестом, ни одним словом в тот вечер он не выдал своего отношения к незваному гостю. Он был с ним предельно вежлив, отвечал на вопросы и между делом задавал свои. В первую очередь Натана интересовало происхождение товарища Воробьева.

– А кто ваши родители, Алексей, – вкрадчиво спрашивал хитрый Натан.

– Рабочий класс, Натан Самуилович! Отец на заводе трудится, а мать, после того как из деревни приехала – продавщицей работает!

– Из какой такой деревни, – не выдавая волнения выспрашивал неугомонный Натан.

И Алексей добродушно выкладывал свою родословную, от которой в душе бедного еврея Резнера все переворачивалось вверх дном. К концу вечера стало окончательно ясно, что в их ортодоксальное семейство семимильными шагами, скорым поездом, пытается ворваться сын рабочего и крестьянки. Перед глазами Натана то и дело всплывал памятник великой Мухиной, что злило его еще больше.

Когда, наконец, Воробьев раскланялся и отправился домой, Натан с премилой улыбкой закрыл за ним дверь и так и остался молча стоять в коридоре. В дверях гостиной в свою очередь застыли мать и дочь, которые, то с надеждой, то со страхом вглядывались в лицо своего кормильца. И Натан взорвался. Он кричал долго, позабыв о запрете использовать иврит. Он ругался на обоих языках, извлекая из своего подсознания такие языковые конструкции, которые уже векам не использовались обоими народами. Гнев его был направлен в первую очередь в сторону жены, так как именно ее он считал виноватой в той страшной, по его словам, трагедии, которая обрушилась на благочестивый дом Резнеров:

– Это ты привела этого пролетария! Я всегда знал, что ты способна совершить такое! Соня! Ты ведь чистокровная Гершгал! Опомнись! Что скажут Арнштейны? А Моня? Ты подумал, что скажет Моня, когда узнает, что Танечка путается с плебейским Ворониным!

– Воробьевым, – поправила Таня.

– Да хоть с Синицыным! – заорал в ответ Натан. – Ноги его в моем доме не будет!

Это последнее слово!

– Не будет его, не будет и меня! – взвизгнула предательница рода Резнеров.

– Ах так! Против отца идешь!? – взревел покрасневший от негодования потомок Самуила Резнера. – Я тебя предупредил.

В тот же вечер Таня собрала вещи и переехала в комнату общежития при Приборостроительном институте, в котором на последнем курсе и обучался Алеша Воробьев. Через месяц они поженились, а еще через девять месяцев родилась Риточка. Рожать Таню повезли в роддом номер один, по месту прописки. А потом, с младенцем на руках, молодая мамаша, встреченная у дверей больницы счастливым Воробьевым, держащим в руках охапку цветов, направилась в десятиметровую комнатку все того же общежития. Именно в ней и прошла большая часть детства Риты Воробьевой. С дедом своим она почти не общалась, так, видела пару раз. Он внучку так и не признал. Все ворчал, ругался, а потом взял и умер во время августовских событий девяносто первого года. Переживал очень.

Бабушка ж, со стороны матери, наоборот, во внучке души не чаяла и все звала семейство Воробьевых перебраться к ней, в двухкомнатную квартиру в центре города.

Но Алексей, человек гордый, заявил, что сам сможет обеспечить своей жене и дочери нормальные условия жизни. Довольно долго это ему не удавалось, так как работал он рядовым инженером на Приборостроительном заводе, а потом все получилось само собой. Развалился Союз, закрылся завод и Воробьев ударился в малый бизнес, где весьма преуспел, создав одно из первых в стране совместных предприятий по изготовлению неких приборов для измерения чего-то там такого особо важного. Деньги дали американцы, а мозги, как водится, русские. Машина заработала на полную мощность и уже через пару лет после основания АО Воробьевы переехали в шикарную трехкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте. Риточке к тому времени стукнуло четырнадцать лет, и она медленно, но верно превращалась в великолепную девушку, оторваться от которой мало кто мог уже тогда. Вся мужская половина школы, включая учителей, была влюблена в нее по уши. В десятом классе дело дошло до того, что Риту хотели исключить, так как с учителем математики Иваном Петровичем Пентюа случился настоящий нервный припадок по причине неразделенной любви. Иван Петрович вел свое происхождение, как он сам утверждал, от некогда знатного французского семейства, а потому мнил себя аристократом. В своей любви Риточке он признался на ломаном французском, который смутно помнил еще со школы. Объяснился и, как водится, был отвергнут. Ничего сверхъестественного в этом не было – ни он первый, ни он последний. Но хрупкая душа аристократа не вынесла подобного унижения. После уроков вся школа наблюдала, как Пентюа, стоя на подоконнике одного из окон кабинета математики, размахивает руками и выкрикивает безсвязицу на французском языке. С большим трудом, при помощи пожарной машины, истерика удалось снять с окна, после чего школьная медсестра вколола в его вену лошадиную дозу успокоительного. Пентюа еще немного подергался в конвульсиях, а потом обмяк и заснул сном младенца. Проснулся он уже в психиатрическом отделении районной больницы, но это уже совсем другая история…

Одним словом Риточка умела сводить мужчин с ума, в прямом и переносном смысле.

Но, вот что было интересно, так это то, что самой ей это абсолютно не нравилось.

Наоборот, всем сердцем она переживала из-за своего дара, который причиняет людям столько горя…

Истерика вокруг ее персоны продолжилась и в Университете, но в тоже время здесь Риточка все же воспользовалась своей способностью притягивать мужчин, чтобы получить на халяву тот или иной зачет. Но не более того! В Университете с ней приключилась и первая любовь. Звали любовь Стасиком. Стасик учился на курс старше, проявлял себя как талант и держался немного высокомерно. Когда он в первый раз увидел Риту, то, как и все остальные, впал в легкое оцепенение, с которым, правда, быстро справился. Чего нельзя было сказать о Рите. Она влюбилась в талантливого Стасика сразу, и любовь ее была бескомпромиссной. В том плане, что она любой ценой решила добиться этого высокомерного молодого человека.

И добилась. Свадьба была скромной, студенческой, но это было даже хорошо, ибо к этому времени Риточка так устала от внимания со всех сторон, что была согласна, вообще, обойтись без каких либо торжеств.

Стасик стал первым и единственным мужчиной в жизни Риточки Воробьевой.

Единственным до той поры, пока ей не пришлось отнюдь не по своей воле включиться в игру, затеянную на Небесах…

После окончания высшего учебного заведения Рите ничего не стоило найти ту работу, которая была бы ей по душе. Как только она входила в редакцию какого-нибудь издания, вопрос о ее трудоустройстве решался сам собой. Иногда правда возникали проблемы, если редактором была женщина. Но и в таких случаях все обычно заканчивалось благополучно, ибо заместителем этой женщины почти всегда оказывался мужчина.

Когда Риточка Воробьева первый раз переступила порог "Российских новостей", Компотова на месте не было. Вместо него кандидатке на вакантное место в отделе экономических новостей пришлось общаться с тем человеком, с которым обычно предпочитал общаться лишь сам Компотов, да и то при закрытых дверях. Риточка нарвалась на Леночку. Леночка была вот уже года этак два верным секретарем господина Компотова и исполняла, причем беспрекословно, все его пожелания.

Обычно пожелания главного редактора "Российских новостей" ограничивались просьбой позвонить кому-нибудь, отослать что-нибудь и поласкать кого-нибудь.

Последняя обязанность Леночки была приоритетной и она, прямо скажем вполне обоснованно, считала, что равных на этом месте ей нет. И вдруг в приемную вошла Рита Воробьева…

Своим обостренным женским нюхом Леночка почуяла, что если эта особа останется работать в газете, то самой ей за ненадобностью, возможно, придется уйти. А потому она решила действовать решительно и бескомпромиссно.

– Слушаю вас, – зло бросила она, как только Рита закрыла за собой дверь.

– Добрый день, могла бы я видеть господина Компотова, – Риточка вопросительно посмотрела в карие глаза Леночки и отметила про себя, что ничего хорошего подобный взгляд предвещать не может. – У нас с ним договоренность, на десять.

– На десять? – Леночка поводила карандашом по своему ежедневнику. – Извините, но у меня ничего такого не записано.

– Может, вы проверите еще разок?

– Девушка, я же вам ясно сказала: вы не записаны ни на десять, ни на одиннадцать, ни на двенадцать.

– Хорошо, тогда я подожду здесь. Я думаю, когда господин Компотов придет, все прояснится.

С этими слова Риточка села на стоящий недалеко от секретарского стола диванчик, закинула ногу на ногу и мило улыбнулась Леночке. Подобной наглости властная секретарша никак не ожидала, а потому лихорадочно начала соображать, чтобы такое придумать, чтобы эта девка убралась, да поскорее. Время явно поджимало. Леночке прекрасно было известно, что Компотов в данный момент проводит ежедневную утреннюю планерку, которая, впрочем, уже должна была закончиться, но все почему-то продолжалась. Если не предпринять ничего сейчас, то потом могла быть уже поздно.

– У нас здесь не зал ожиданий, не вокзал, – зло процедила она сквозь зубы.

– И все же я подожду, – все с той же милой улыбкой отозвалась Риточка.

Самой Риточке с первых секунд пребывания в приемной Компотова стало ясно, с кем ей сейчас предстоит иметь дело. Подобного рода девиц она на своем веку встречала превеликое множество, а потому никакого дискомфорта Воробьева не почувствовала.

Наоборот, ей было легко и непринужденно, так как весь диалог, который должен был состояться, был известен ей заранее.

– Да вы так не беспокойтесь, – обратилась она к Леночке. – Я сюда работать пришла по специальности, статьи писать и все такое.

Леночка разинула рот. Обычно обламывать умела она. Как рыба на песке она зашевелила силиконовыми, ярко накрашенными губами, но никакого достойного ответа ей в голову не приходило. Она так ничего и не успела выдавить из себя, так как дверь распахнулась и в приемную ввалился вспотевший Компотов.

– Ленусик сейчас нас поцелует, да, Ленусик? – Компотов явно не замечал, что в комнате есть и кто-то третий. – Ну, пойдем ко мне, потом все это допечатаешь.

Леночка, которая и так за минуту до этого попала в ситуацию не самую приятную в ее жизни, теперь окончательно была раздавлена. Нет, в глубине души она понимала, что выполняет на работе не совсем те обязанности, которые должна была бы. Но шлюхой она себя не считала. Скорее, то, что она оказывала дополнительные услуги, было для нее высшей степенью профессионализма. Пока Компотов выправлял из штанов мокрую от пота, а потому прилипшую к спине и толстому животу рубашку, Леночка как могла моргала своими пустыми глазами, пытаясь дать понять шефу, что ему следует обернуться. Но Компотов, которого к тому моменту уже обуяла неслыханная похоть, по причине того, что во время планерки прямо напротив него сидела обладательница шикарной груди Анастасия Залуцкая, пишущая в газете о культуре, не внимал сигналам своей верной секретарши. Наоборот, ее подмигивания он воспринимал как призыв к действию.

Ситуация складывалась, прямо скажем, весьма щекотливая. Риточка это понимала, а потому сидела тихонько, как мышка, дабы не выдать себя. Очевидно было, что после того, как она стала свидетельницей подобной сцены, работу а одной из крупнейших газет ей не получить. Воробьева жадно ловила любой взгляд Леночки, чтобы, наконец, объяснить этой дуре, что надо делать. Когда в очередной раз испуганные Леночкины глаза натолкнулись на преисполненные мудрости глаза Риты, соискательница места кивком головы в сторону кабинета Компотова показала секретарше, что того надо срочно уводить туда, не дав ему обернуться. Откровенно говоря, на то, что Леночка поймет этот знак, Рита не рассчитывала и была приятно удивленна, когда та чуть заметно, как бы в знак согласия, кивнула в ответ.

После того, как план был разработан и дошел до Леночкиного сознания, она приступила к его осуществлению. Сделать это было довольно не просто, так как в любой момент озверевший от воздержания Компотов мог повернуть свою голову в сторону дивана, дабы осуществить намеченное соитие прямо в приемной. Леночка медленно поднялась со своего места и начала забираться на стол, от чего ее и так короткая юбка оказалась у нее почти на талии. Этот шаг Риточка оценила, как, впрочем, и красоту Леночкиных бедер. Тем временем Компотов, тяжело задышав от перевозбуждения, потянул руки к ногам секретарши, задирая юбку еще выше. Леночка, оказавшись на столе, схватила начальника за галстук и впилась губами в его перепачканные слюной уста. Компотов захлюпал и как-то развратно завертел бедрами, все чаше тыкаясь причинным местом в Леночкин стол. Дальше тянуть было нельзя, так как Компотов подошел к высшей стадии сексуального возбуждения, после которого люди обычно теряют контроль над собой и начинаю совершать необдуманные поступки. Он начал обеими руками срывать с секретарши блузку, нашептывая при этом что-то совершенно бессвязное.

– Не здесь, не здесь, – Леночка чуть отстранила Компотова, но при этом хитроумно продолжала держать его за галстук, ограничивая тем самым начальника в маневрах.

– Дверь закрыта, не противься же, – прошипел в ответ главред.

– Ну, пойдем в кабинет, котик ты мой компотик. Леночка так хорошо сделает своему котику.

В этом месте Риточка еле сдержалась, чтобы не засмеяться. "Компотик" звучало очень забавно.

Пока Рита боролась со смехом, Леночке удалось уломать Компотова переместиться в его кабинет. Теперь оставалась самое сложное – сделать так, чтобы Компотов сделал это не разворачиваясь, то есть проследовал туда боком. Но для Леночки это оказалось вполне посильным заданием. Все так же, боком, она слезла со стола притягивая к себе за галстук партнера. Компотов не сопротивлялся и как загипнотизированный двигался в такт движениям секретарши, обхватив ее задницу обеими руками. Наконец, дверь в кабинет главного редактора "Российских новостей" закрылась, и Риточка Воробьева почувствовала, что ее судьба, висевшая на волоске, спасена. Она тихонечко встала с дивана и вышмыгнула из приемной, чтобы вернуться в нее минут через пятнадцать. Как только она услышала из коридора, что Леночка вернулась на свое место, Воробьева вновь вошла в приемную.

– Подождите минутку, сейчас я сообщу о вас.

– Спасибо.

Девушки понимающе переглянулись. Рита никогда никому не расскажет о том, что она видела, а Леночка уже тем более.

Разговор с Компотовым был кратким. Хотя всего несколько минут назад он пережил бурный половой акт, тем не менее, на Риточку он отреагировал правильно и даже сам удивился, как это быстро он сумел восстановить свои силы. На следующий день Рита оформила все документы, а со следующей недели приступила к работе.

Занималась она вопросами экономического характера, а потому ей, как экономическому обозревателю, была прекрасно известна вся подноготная бизнеса Бортковского. Подняв кое-какие материалы, Рита быстро сориентировалась в направленности финансовых потоков, проходящих через империю Толи Адидаса.

Конечно, и до прихода на работу в "Российские новости" она прекрасно знала, что Бортковский не ангел в белых одеждах, но таких масштабов она не предполагала. Не сказать, что Воробьева была озабочена судьбами страны, но такое наглое выкачивание средств из государственного затронуло даже ее не испорченную политикой душу. Но ей ничего не оставалось, как писать на темы, предлагаемые Компотовым и помалкивать.

На следующее утро Илье не удалось не то что устроиться на работу в "Российские новости", но даже переговорить с Компотовым. Подъехав на своем стареньком "Жигуленке" к зданию редакции в самом центре города, Далекий сразу заметил несколько милицейских машин. Припарковавшись на противоположной стороне улицы, он, прихватив сумку с необходимыми документами, пересек дорогу и направился к центральному входу. Но уже на проходной он был остановлен человеком в штатском, который объявил, что в данный момент в здание редакции пропускаются лишь сотрудники газеты. На вопрос Ильи о том, что собственно происходит, человек ответил, что идет следствие, а больше он ничего сказать не может.

Илья развернулся и вышел на улицу. Настроение его было напрочь испорчено. Он уже был морально готов к разговору с Компотовым, настроился нам нужный лад, и вот тебе. Закурив, Илья увидел одинокого охранника, которого милиция так же выпроводила с проходной, не доверив ему такую важную миссию, как отсев посетителей. К нему-то Далекий и направился.

– Доброе утро.

– Да не очень. Сигареты не найдется?

Илья протянул пачку.

– А что происходит-то? – Спросил он, когда охранник с удовольствие выпустил струйку дыма после первой затяжки.

– Убийство.

– Убийство? – Илье стало неприятно. Тема смерти и так преследовала его в последние дни постоянно. – И кого же убили? Из редакции кого-то?

– Да если бы! – Охранник сплюнул на асфальт. – Какую-то бывшую журналистку замочили.

Тревожное предчувствие кольнуло Илье прямо в сердце. В голове рождались какие-то мысли, но они были настолько неприятными, что окончательно оформлять их во что-то цельное ему совсем не хотелось.

– А что за журналистка-то? – Спросил он как можно беспечнее. – Имя не известно?

– Имя? – охранник на секунду задумался. – Вот черт, забыл! Какое-то такое, знаешь, из сказок что ли…

– Василиса?- Илья почувствовал, что его начинает колотить мелкая дрожь.

– О! Точно – Василиса! – И опять сплюнул.

– Спасибо. – Илья развернулся и направился к своей машине.

Ему надо было побыть одному. Он многое мог себе представить, но представить себя в роли убийцы – никогда. А то, что Василиса погибла по его вине, сомнений у него не было никаких. Илья прекрасно понимал, что Паклин убрал ее, чтобы она больше не путала ему карты, чтобы не мешалась под ногами и, не дай бог, не взболтнула чего лишнего. Понимал Илья и то, что в один прекрасный день та же участь может ожидать и его. Да, что значит понимал – он прекрасно это знал. Паклин сам говорил об этом. Внезапно в голове Далекого мелькнула мысль, от которой на сердце стало легко и хорошо. А что, если милиция сейчас все выяснит и выйдет на Паклина? Ведь на то она и милиция, чтобы разгадывать всякие головоломки!

Естественно, никаких прямых выходов на Паклина нет, но вдруг найдутся какие-нибудь зацепки?

Посидев еще немного, Илья пришел к еще более сильному озарению! А зачем ждать, пока милиция чего-то там найдет? Может просто пойти сейчас туда и все рассказать!

Прийти и так и сказать: Василису убил Паклин. Но какие у него есть доказательства? Постепенно Илья пришел к выводу, что он абсолютно ничего не сможет доказать. Лишь его слово против слова человека государственного уровня.

Кому поверят?..

Илья достал мобильный телефон и набрал номер Паклина.

– Я не могу сегодня устроиться на работу, – он постарался произнести это как можно спокойнее.

– А что такое? – В голосе Паклина звучало прямо-таки неподдельное удивление.

– Василису убили, в редакции сейчас милиция – видимо допрашивают кого-то там.

На том конце провода повисло молчание. Паклин, видимо, что-то обдумывал.

– Так что мне делать? – Илья начинал злиться. Мало того, что эта скотина приказала убить человека, так он еще прикидывается, будто ничего не происходит.

– Езжайте домой Илья Андреевич и никуда не уходите, пока я не приеду.

– А если уйду?

– Тогда я за вашу жизнь не отвечаю.

– Да пошел ты! – крикнул в сердцах Илья, но к этому моменту связь уже была завершена, и этих слов Паклин не услышал.

Повесив трубку, Игорь Аркадьевич Паклин еще несколько минут сидел без движений и напряженно думал. Он пытался в деталях воспроизвести вчерашний вечер. Выйдя из квартиры Далекого, он позвонил начальнику службы безопасности, чтобы тот выделил парочку ребят покрупнее, которые могли бы с ним заехать к Василисе. Те, что были с ним сейчас, свое на сегодня отработали и заслуживали отдыха. Итак, он позвонил и обо всем договорился – он должен был пересечься со сменщиками на углу Поварской и Нового Арбата, напротив церкви. Все шло по заранее задуманному плану.

К Василисе ехать особенно не хотелось, но это было необходимо – уж больно далеко она зашла в своей деятельности. Да, он ее использовал, но потом помог в целостности и сохранности выйти из-под огня, вовремя увел из "РН" и устроил на тихое теплое местечко в "Паровозе". А что же делает она? Сначала сама подкидывает ему мальчишку, чтобы тот занял ее место, а затем сама же его уводит.

Но Далекий уже слишком много знает, неужели она этого не понимает?

Паклин ехал в сторону Арбата и раздумывал, как лучше говорить с Василисой. Его размышления прервал звонок телефона. Звонил все тот же начальник охраны, который сообщил, что, к сожалению, не смог дозвониться до второго телохранителя, а потому подъехать сможет только один. Это Паклина никак не устраивало, так как безопасностью своей он дорожил и не желал подвергать жизнь опасности понапрасну.

Поэтому к Василисе он решил поехать на следующий день, а сейчас просто отправиться домой и отдохнуть. Что и сделал.

Новость об убийстве Василисы потрясла Паклина. Кто ее мог убить? Ответ приходил в голову сам собой – это могли сделать люди Бортковского, который раз и навсегда решил отделаться от ненавистной журналистки.

После некоторых раздумий Паклин вызвал к себе двух помощников, которые были с ним еще с Думских времени дал задание выяснить все подробности гибели Василисы Петровны Пироговой, бывшего политического обозревателя "Российских новостей", бывшего главного редактора "Паровоза", бывшего человека…

Помощники удалились, а Паклин тем временем включил телевизор в надежде, что в выпусках новостей тоже хоть что-нибудь скажут по поводу смерти Пироговой. И он не ошибся. Гибель Василисы стала новостью номер один практически на всех каналах.

Это легко можно было объяснить – на дворе было уже давно не начало девяностых.

Выпуски новостей сообщали, что Василиса была найдена убитой у себя дома, что убийство было совершенно профессионалами, о чем говорить характер пулевых ранений и контрольный выстрел в голову. Далее сообщалось, что у следствия есть несколько версий случившегося, главная из которых связана с профессиональной деятельности покойной. Паклин выключил телевизор и начал собираться к Далекому.

О смерти Василисы Пироговой Анатолий Ефимович Бортковский узнал намного раньше, чем вся остальная страна. Рано утром ему позвонил взволнованный Компотов, который, заикаясь от волнения, сообщил, что редакция сегодня будет, скорее всего, закрыта, так как ночью произошло убийство бывшей сотрудницы, которая была уволена по его, Бортковского, просьбе некоторое время тому назад. Аппетит у Толи Адидаса мгновенно пропал. То, что произошло, могло очень и очень серьезно осложнить его жизнь. Была убита журналистка его издания. Убита журналистка, которая была известна своими оппозиционными статьями, статьями, направленными против него. Естественно, Бортковский прекрасно знал, что статьи носили заказной характер. Знал он и заказчика – Игоря Аркадьевича Паклина – этого жалкого доцентишку, сделавшего где-то в Тьмутаракане политическую карьеру. Все выводы напрашивались сами собой. И Бортковский понимал, что общения с ментами ему теперь не избежать. А вот этого Анатолию Ефимовичу совсем не хотелось. Не то чтобы он этого боялся. Нет, конечно. Но уж больно громкое дело, и это его пугало.

Здесь и деньги могут не помочь. И самое неприятное во всей этой истории для Толи было то, что уж больно много врагов у него накопилось в самых разных эшелонах – от бизнеса до политики. И можно было не сомневаться, что кто-нибудь, да воспользуется случившимся, чтобы свести с ним счеты.

Бросив трубку, Илья вставил ключ в замок зажигания и выдавил сцепление. Нервы были на пределе и руки не совсем слушались. Илье захотелось выпить и это желание все больше нарастало. Через несколько минут Далекий окончательно понял, что единственным выходом для него сейчас будет элементарно напиться, а сделать это можно было, либо дома, либо в "Талисмане". Вспомнив о требовании Паклина немедленно ехать домой, Илья окончательно утвердился в мысли, что ехать надо именно в "Талисман". То, что его не будет дома, когда туда прибудет Паклин, Илье даже нравилось. Ему всем сердцем хотелось хоть как-нибудь насолить своему "хозяину" и не явиться по его зову, было, пожалуй, самым оптимальным вариантом. Нажав на газ, Илья сдал задом, развернулся и поехал в место, где его ждало, как ему казалось, успокоение. На часах была половина десятого, а значит "Талисман" должен был быть открыт, как минимум, еще два с половиной часа, что вполне устраивало Далекого.

До "Талисмана" он доехал без особых затруднений. Утренние пробки на дорогах уже рассосались, что позволяло ехать чуть быстрее обычного. Войдя в заведение, Илья пошарил взглядом и довольно быстро нашел то, что искал – Наташу. Помахав ей рукой, он направился в ее сторону.

– О! Журналист Илья! Как идет твоя новая жизнь? – Наташа как обычно лучилась превосходным настроением.

– Привет, – Илья поцеловал ее в щеку. – Не спрашивай лучше – грустная история.

– Сейчас развеем твою грусть в два счета!

– Попробуй, но сегодня вряд ли получится, – Илья тоскливо вздохнул. Ему очень захотелось, чтобы его кто-нибудь пожалел, и Наташа была самым подходящим кандидатом для этого.

– Не получится? – Наташа загадочно улыбнулась. – Посмотрим.

Илья отправился за свободный столик, а Наташа к барной стойке. Она даже не спросила, что Илья будет пить, так как прекрасно знало его пристрастия а области алкоголя.

Вернулась она с литровой кружкой пива для Далекого и каким-то коктейлем для себя.

Распознать, что за коктейль Илья не смог, да его это не особо-то и волновало. Он резко взял с подноса, который Наташа даже не успела поставить на стол, свое пиво и залпом осушил половину кружки.

– Ого! Полегче! – Наташа попыталась забрать у него пиво.

– Наташ, скажи мне, у тебя есть какие-нибудь проблемы в жизни? Вот ты все время смеешься, всегда веселая, но проблемы у тебя наверняка есть?

– Конечно, есть, глупый журналист Илья. А у кого их нет? Только я стараюсь о них не думать – вот и все.

– И у тебя, я смотрю, это прекрасно получается. – Илья вновь взял кружку со стола и сделал большой глоток.

– Ну, не всегда…

– Значит, я просто не заставал тебя в сложных ситуациях. Так? Я ведь вижу тебя всегда в отличном настроении.

– Значит так. А я что, должна лить слезы и размазывать сопли при всяких типах, которые трутся у стойки? Мы вроде не в дешевом американском фильме.

Илья горько усмехнулся. Самое смешное, подумалось ему, что он то сам попал в ситуацию, которая могла бы вполне сложиться именно в дешевом американском фильме.

– При всяких типах слезы лить, конечно, не стоит. Но при мне то чего комедию ломать? Я что, тоже "всякий тип"?

Наташа опустила глаза. Ей много чего было сказать этому непонятливому Илье Далекому, но сделать этого она не могла. В ее глазах он был человеком из другого мира, путь в который ей навсегда закрыт. Кто она? Официантка в ночном клубе. А кто он? Журналист. Пусть не самый удачливый, но, безусловно, талантливый.

Конечно, Далекому было не известно, что Наташа собирала все номера "Паровоза", перечитывая по сто раз каждую из его статей. Да ему и в голову такое прийти не могло. И Наташа прекрасно это понимала.

– Ну, так, что, подруга? Я, значит, тоже самое, что и вся эта шваль, которая вертится тут с утра до вечера? – Пиво, которое Илья уже успел допить, явно давало о себе знать.

– Я сейчас принесу тебе еще пива, хорошо? – Наташа встала и направилась к бару.

Не успела она проделать и половину пути, как ее остановил какой-то мужик, явно торчавший здесь уже не первый раз. Столик его был довольно далеко, так что Илья мог слышать лишь обрывки разговора, который тот затеял с Наташей. Суть его сводилась к тому, что неплохо было бы ей присесть за столик к нему и его друзьям.

Наташа, как всегда с обворожительной улыбкой, попыталась объяснить пьяному посетителю, что она на работе и никак не может выполнить эту просьбу. Ответ мужик явно не удовлетворил. Он поднялся со своего места и схватил Наташу за локоть, от чего той, как заметил Илья, стало больно. Она попыталась вырваться, но это у нее не получилось. Тем временем мужик повысил голос и перешел к прямым оскорблениям:

– Ты, сука, сядешь туда, куда я тебе сказал! Поняла?

Илья встал из-за стола и, прихватив с собой пустую кружку, быстро пошел к месту, где разворачивались столь неприятные события. Поравнявшись с мужиком, он молча размахнулся и наотмашь ударил пьяного быдлана литровой пивной кружкой по лицу.

Кровь брызнула изо рта Наташиного обидчика, и Илье подумалось, что так кровь обычно вылетает изо рта боксеров, получивших хорошо поставленный удар.

Мужик взвизгнул от неожиданности и боли и осел на стул, схватившись обеими руками за лицо. Тут же к месту разборки подбежал непонятно почему пропустивший это все охранник, и занялся пьяным своими методами. Илья взял Наташу за руку и вывел на улицу.

– Так значит, мне плакаться ты тоже не собираешься?

– Не собираюсь. У меня своя жизнь, а у тебя своя – новая. Вот и живи своей новой жизнью, а ко мне лезть не надо. И помогать тебя никто не просил. Пришел пить – сиди и пей.

– Знаешь что,- у Ильи не хватало злости, – иди ты знаешь куда!

С этими словами он направился в сторону машины, сел в нее и резко сорвался с места. А она так и осталась стоять у входа в "Талисман", и черные от туши слезы градом катились по ее щекам…

Илья ехал и вслух проклинал все на свете. Ему казалось, что весь мир отвернулся от него, но причин такого поворота дел Илья понять не мог. Что такого он сделал, что вся его жизнь пошла кувырком? Кого он обидел? Может быть, кому-нибудь причинил зло? Так нет же! В его жизни не было поступков, за которые Бог мог устроить ему такую подлянку. А теперь еще и Наташа, которую он считал, возможно, единственной близкой себе душой. Теперь и она, оказывается, считает его просто одним из десятков завсегдатых алкашей, которым лишь бы поплакаться кому на жизнь да выпить бесплатно другие грамм сто-двести…

Покружив по центру города, Далекий все же решил прибиться ближе к дому. Ничего другого ему просто не оставалось, да и гнев постепенно улетучивался. Злиться можно было сколько угодно, но было совершенно очевидно, что никакой гнев его проблем не решит. А именно этого, решения проблем, больше всего и хотел Илья.

Машину Паклина, а заодно и двух ребят, которые еще недавно участвовали в издевательствах над ним в его же собственной квартире, Илья заметил, как только въехал в родной двор. Его, собственно, тоже сразу же вычислили, так как дверь машины распахнулась, и оттуда вышел Игорь Аркадьевич. Он остановился около автомобиля и подождал пока Илья припаркует свой "Жигуленок". Тем временем один из телохранителей направился в сторону машины Далекого для того, как смекнул Илья, чтобы подстраховаться на случай, если Далекий вдруг решит скрыться. Ничего такого Илья делать не собирался. В голове у него были совсем другие мысли. Он решил в последний раз поговорить с Паклиным по-человечески. Попробовать просто побеседовать с ним, сказать, что отказывается работать на него, что не собирается участвовать в его играх, что ему всего этого просто не надо. Если же Паклин заартачится, то тогда Илья выложит последний козырь. Хотя козырем это назвать было сложно. Так вот, если Паклин откажется отпустить его по-хорошему, тогда придется прибегнуть к прямому шантажу и пригрозить походом в милицию. А дальше уж как дело повернется…

Илья вылез из машины и неспешно пошел в сторону своего подъезда. Паклина он решил просто не замечать, а потому, поравнявшись с ним, демонстративно отвернулся в другую сторону.

– Я прекрасно понимаю вас, Илья Андреевич, – услышал он за спиной. – Очень хорошо понимаю. Но вы должны меня выслушать.

– Хотите рассказать в подробностях, как убивали Василису? – Илья обернулся.

– Во-первых, вы взрослый человек и должны понимать, что подобные вещи говорить вслух, да еще на улице…

– А мне все равно, – перебил его Далекий. – Я это не только на улице, но еще и в милиции скажу.

– Пройдемте к вам, – Паклин сказал это совершенно спокойно, что еще больше взбесило Илью, так как никакого эффекта его угрозы не произвели.

Сопротивляться просьбе Паклина было бессмысленно, так как двое крепких ребят тут же начали подталкивать Илью в спину, чтобы тот двигался к месту, указанному их боссом.

– Руки свои уберите, я сам… – огрызнулся Далекий.

В лифте ехали молча, глядя в пол. Илья порылся в сумке, нашел ключи и завертел их в руках, позвякивая. Наконец лифт остановился, и все четверо вышли на лестничную площадку. Первыми там оказались телохранители, а уж потом лифт покинули Паклин с Ильей.

Илья открыл дверь и впустил непрошенных гостей внутрь. Паклин и его ребята прямо в ботинках проследовали в уже знакомую им комнату. Илья же переобулся и неспешно направился на кухню, чтобы поставить чайник. Хотелось пить, а главное, хотелось всем своим видом показать, что он не боится, что ему безразлично присутствие в его доме этого дельца с его наймитами.

Налив воды, Илья нажал кнопку электрического чайника, и он равномерно загудел. В комнату Далекий решил пока не ходить, а подождать развязки ситуации на кухне. Но долго ждать не пришлось – на пороге восьмиметровой кухоньки нарисовался Паклин.

– Что ж, неплохая идея попить чайку, – сказал он и присел на табурет.

– Я вам, по-моему, его не предлагал, – Илья продолжал разговор все в том же хамском тоне.

– Дорогой Илья, Илья Андреевич, вы должны меня выслушать.

– Хорошо, – ответил Илья, доставая из шкафа две чашки. – Слушаю вас внимательно.

– Налейте сначала чай. Я вижу, вы все же решили меня угостить.

– Родители воспитали, – съязвил Далекий.

Паклин чуть заметно улыбнулся.

Когда Илья налил чай и уселся за стол, Паклин какое-то время молчал, держа кружку обеими руками и принюхиваясь к исходящему из нее аромату. Потом он поставил ее на стол и сказал:

– Знаете, я очень люблю чай. Настоящий чай, крепкий. Вот, то, что мы сейчас с вами пьем – это, по-моему, очень хороший чай.

– Вы сюда пришли про чай поговорить? Или комплименты мне делать? – Илья шумно сделал большой глоток и обжег горло, отчего злость нахлынула с новой силой.

– Нет, конечно, – ответил Паклин. – Я пришел поговорить с вами о смерти нашей общей знакомой – Василисы Петровны.

– И чего же вы хотите мне такого сказать о ее смерти? Знаете, я смертями не интересуюсь. Меня больше живые интересуют.

– Вот и меня тоже, – Паклин отпил немного чая. – И Василиса Петровна меня интересовала исключительно как живая. Но теперь она мертва.

– Надо же! Какое тонкое замечание! – заорал Илья. Тут же около двери замаячили тени паклинских телохранителей. Это взбесило Илью еще больше.

– Эй, ребята! – крикнул он. – Чего там мнетесь? Давай к нам! Чайку дернем!

– Успокойтесь, Илья Андреевич, я вас очень прошу, – Паклин положил ладонь на руку Далекому.

Илья в бешенстве выдернул свою руку и случайно задел полную горячего чая чашку, которая слетела со стола и с грохотом разлетелась на множество осколков.

– Я вас еще раз прошу, успокойтесь, – монотонно произнес Паклин.

Илья чуть притих, поняв, что хватил лишнего. Он же сам решил, что будет спокоен, а тут распустился. Он сделал глубокий вздох и попытался взять себя в руки.

– Успокоился.

– Вот и хорошо. А теперь слушайте и не перебивайте. Хорошо?

– Постараюсь.

– Прекрасно. Итак, первое. Кто-то убил Василису Петровну.

Как не обещал Илья и себе и Паклину успокоиться, но уже первая фраза вновь вывела его из равновесия.

– Кто-то? Кто-то убил? Ах ты, гад! – завопил он.

На сей раз телохранители все же дошли до кухни и нежно опустили Далекого на его табуретку. Но Илья не унимался.

– Убийца! – с пафосом выкрикнул он и тут же получил кулаком в челюсть.

Паклин расслабленно потряс в воздухе рукой, которой только что нанес удар, и снова обратился к Илье:

– Начнем все сначала. Итак, Василиса Петровна мертва. Я полагаю, вы считаете, что это сделал я. Правильно?

– Правильно, – прошамкал Илья разбитыми губами.

– Следующий вопрос: зачем?

– Зачем? – Илья сплюнул кровавую слюну прямо на пол, подумав, что он все равно собирался его протереть. – Затем, чтобы она не рассказала про ваши махинации милиции. Или, например, Бортковскому. Затем, что она устроила меня к Компотову.

– Бортковский все знает и без нее, уж поверьте мне. Что касается Компотова, то тут она, конечно, поспешила. Но разве за такое убивают?

– Вы, видимо, убиваете, раз убили ее.

Паклин задумчиво посмотрел на него, а потом вышел в коридор. Какое-то время его не было, а потом он вернулся с портфелем, который оставил в комнате. Порывшись в нем, он вытащил стопку бумаг, которую протянул Илье.

– Посмотрите. Я думаю, что концы стоит искать, все же именно с этой стороны.

Илья начал изучать бумаги. Перед ним лежали стенограммы телефонных разговоров Василисы за последние пару месяцев. С кем конкретно она разговаривала понять было сложно, но ясно было одно – ей постоянно угрожали. И угрожали со стороны Бортковского.

– Я никогда никого не убивал, Илья Андреевич. Никогда. Есть только один человек, которого я бы, пожалуй, убил – это Адидас, Бортковский.

– А почему я должен вам верить? – Илья поднял глаза на Игоря Аркадьевича. – Может это все фальшивка.

– Боюсь, у вас просто нет иного выбора, кроме как поверить мне. С этого дня вы будете под постоянной охраной. Это вам ничем не помешает. Игра принимает серьезный оборот, но прекращать ее нельзя.

– Это еще почему? – возмутился Илья.

– Потому, господин Далекий, что теперь это будет вашей работой, – как-то торжественно произнес Паклин.

– А если я вам в сотый раз скажу, что не собираюсь работать на вас?

– А на меня работать и не надо. А вот Родине послужить придется. – С этими словами Паклин почему-то привстал с табуретки.

– Родине? – Илья ухмыльнулся. – А вы-то тут при чем? Вы же первый Родину и продали. А начали с родного института.

– Ах, вы и это знаете? – удивился бывший доцент.

– Знаю. Работа такая все знать.

– Да, Илья Андреевич, а я вас, выходит, недооценивал… Ну что ж, грешен, не без этого. Но ведь тогда время было такое, вы уж поймите. Все покупали-продавали.

Сплошной обман. Но уже столько воды утекло. Да и мог бы я тогда, как вы думаете, так просто взять да и продать здание института?

– Что вы имеете ввиду? – не пронял Илья.

– Что я имею ввиду? Ну, как что… То, что такие дела лохами с улицы не делались никогда, да и сейчас не делаются.

– К чему вы клоните?

Вместо ответа Паклин залез во внутренний карман пиджака и протянул Далекому удостоверение, затянутое в черную кожаную обложку. Открыв его, Илья на секунду лишился дара речи, так как ожидать он мог чего угодно, только не этого.

Удостоверение гласило, что перед ним сидит подполковник Федеральной Службы Безопасности Паклин И. А.

Риточка вернулась в тот день с работы рано, как все остальные сотрудники "Российских новостей". Милиционеры задали ей всего несколько вопросов общего характера и отпустили, так как Воробьева Василису лично не знала, да и вообще работала совсем в другом отделе. По пути к дому Риточку забежала в пару магазинов, вспомнив вовремя о том, что с утра холодильник был почти пустой. Настроение у Воробьевой было просто превосходное, ввиду того, что дома ее ждал любимый муж Стасик, у которого в тот день как раз был выходной. Такое удачное совпадение не могло не радовать Риточкино любящее сердце.

Итак, прикупив кое-что из еды, Рита нырнула в метро и вынырнула из него обратно на белый свет на станции метро "Юго-Западная". Со Стасиком они жили именно там, в квартире, оставшейся мужу по наследству от недавно отчаливших на тот свет родителей.

Квартирка была небольшая, но на двоих ее вполне хватало. Детей у Воробьевых не было по причине неведомой никому. И Риточка, и Стасик регулярно ходили про врачам, которые в один голос твердили, что супруги здоровы и могут произвести на свет целую кучу малышей. Но малыши все не появлялись. Одно время Риточка даже начала ходить на специальный массаж, который был призван раскрепостить ее и простимулировать все нужные зоны ее организма. Но эта эпопея довольно скоро завершилась, так как уже на втором сеансе массажист с загадочным именем Эврикий предложил Воробьевой более простой, по его мнению, способ завести детей – попробовать сделать это от него. Риточка, естественно, отказалась, хотя потом еще около месяца ее мучили откровенного содержания эротические, а порой, честно скажем, и порнографические сны, в которых она безумствовала с Эврикием прямо на массажном столе.

Когда Рита открыла входную дверь своим ключом, она была преисполнена счастья.

День обещал быть чудесным! Уже из коридора она учуяла запах свежеподжаренной яичницы, которую так любил есть по утрам Стасик.

– Милый! – прощебетала Риточка, снимая босоножки.

Ответом было ей молчание.

– Любимый! Стасик! – повторила она попытку.

На сей раз результат не заставил себя долго ждать. Из кухни выплыл со сковородкой в руках немного растерянный Стасик, явно не ожидавший столь раннего прихода жены.

– Ты чегой-то так рано вернулась? – недовольно спросил он.

– Ах, на работе убили кого-то, – беспечно ответила Риточка.

– Аааа… – протянул Стасик и вновь скрылся на кухне.

Тем временем Риточка надела домашний халатик и тоже оказалась на кухне, где принялась разгружать сумки. Параллельно она рассказывала мужу про очередь в магазине, в которой к ней пристал какой-то мужик. Потом она поведала про толкотню в метро, где двое парней глазели на нее всю дорогу и пытались протиснуться сквозь кучу народу, чтобы стоять рядом с ней. Когда же у них это получилось, один из них начал грязно трогать ее руками за бедра, а другой как будто случайно провел руками ей по груди. Ну, конечно он возмутилась, что заметил стоявший неподалеку мужчина, который вышвырнул хулиганов из вагона, а потом вышел с Риточкой на "Юго-Западной" и довез на своем автомобиле до дома.

– Он так просил телефон! – Вздохнула она. – Но ты же знаешь, я всем говорю, что замужем и безумно люблю своего мужа.

Стасику было настолько все равно, что рассказывает жена, что половину ее рассказа он пропустил мимо ушей, методично разжевывая жаренные яйца. Вообще-то, когда они только поженились, каждый косой взгляд на его жену вызвал у него неадекватную реакцию. Естественно, друзья предупреждали его, что с такой женщиной ему придется нелегко, но Стасик, погруженный в свои чувства, только отмахивался от них. И вот, столкнувшись с проблемой, что называется, лоб в лоб, он и не знал, что толком делать. Пару раз он дрался, когда при нем к Риточке кто-нибудь начинал домогаться, но потом начал воспитывать в себе силу воли. Делать это было сложно, вполне возможно, так как Риточка действительно не давала никаких поводов для ревности. Всех ухажеров она отшивала с порога, не давая им и рта открыть. Но потом Стасик, видимо, так увлекся совершенствованием своих волевых качеств, что подзабыл, ради чего, собственно, все это затевалось. Проще говоря, его собственная жена стала ему безразлична. Не сказать, что он ее разлюбил, просто как-то притупились чувства и все тут. Ничего не поделаешь…

Итак, выслушав очередную историю, счет которым шел уже на сотни, ибо каждый выход Риточки из дома сопровождался чем-то подобным, Стасик лишь устало зевнул и уткнулся в свежую газету, только что принесенную женой. Первым делом он прочитал статью, посвященную убийству Василисы, и тут же сделал свои выводы:

– Ну, ясно дело, чего эту вашу бабу грохнули.

– Какую бабу? – Не поняла Риточка.

– Ну, Пирогову эту вашу, – уточнил Стасик.

– Зачем ты так о ней говоришь – она не баба никакая, да к тому же ее убили! – обиделась за коллегу Воробьева.

– Ладно, ладно тебе. Не придирайся к словам. Женщину, так женщину. Так вот я говорю, что знаю, чего ее убили.

– И почему же? – с деланным любопытством поинтересовалась любящая жена.

– Ну, ясно почему – из-за денег, – с умным видом произнес Стасик.

Вообще, у Стасика была одна черта, которая Риточку сначала очень раздражала, а потом даже стала веселить. Любую банальность Стасик произносил так, будто это его открытие. При том Риточка прекрасно видела, что муж явно не самого высокого мнения об ее умственных способностях. Это ее обижало и задевало. Но, ввиду того, что мужа она действительно любила, то просто закрывала на это глаза, давая ему возможность почувствовать себя умнее себя.

– Да, пожалуй ты прав, Стасик.

Стасик самодовольно ухмыльнулся.

Риточка забрала у него грязную тарелку, сполоснула ее, а затем налила себе чай.

Сев за стол, она решила тоже просмотреть статью, посвященную гибели Пироговой.

Газета лежала на другой стороне стола, где до этого сидел Стасик, который к этому времени удалился в комнату. Потянувшись за газетой, Риточка сделал неловкое движение рукой, и чашка, полная чая, слетела со стола, разбившись на множество мелких частичек.

– Опять чего-то разбила? – послышалось из комнаты.

– Чашку.

Удовлетворенный ответом Стасик решил больше ничего не говорить. Он вновь уставился в телевизор, подумав, что его жена не только не большого ума, но еще и бесхозяйственная.

Риточка собрала осколки, выкинула их в помойное ведро и снова уселась за стол.

Но на сердце у нее стало как-то неспокойно. Что-то изменилось вдруг – так, по крайней мере, ей показалось. Она огляделась вокруг. Все было по-прежнему. Та же до боли знакомая кухня, тот же запах, все тоже самое. Но что-то изменилось.

Стасик,поперхнувшись чем-то, судорожно закашлял. И в эту секунду Риточка впервые почувствовала, что ей неприятно его присутствие рядом, что он ее раздражает. Такого с ней не было никогда. Ей всегда казалось, что она любит своего мужа и так будет всегда. Но чувство неприязни все нарастало в ней с каждой секундой все больше. Стасик все продолжал чем-то давиться.

– Ты можешь уже там заткнуться или нет? – вдруг заорала Рита.

– Чего? – от неожиданности кашель прошел у Стасика сам собой.

– Заткнись. – Твердо повторила Воробьева и налила себе еще одну чашку чая.

Илья покрутил удостоверение в руках и вернул его Паклину.

– Ну, теперь Илья Андреевич, я думаю, вы не будете отказываться от сделанного вам предложения?

Илья не знал, что и сказать. Уж больно неожиданно повернулось дело. Еще несколько минут назад он считал Паклина убийцей, а теперь надо было утвердиться в мысли, что он, наоборот, так сказать, страж порядка.

– Ну, так что, Илья Андреевич? – Повторил свой вопрос Паклин.

– Василиса знала, на кого она работает? – почему Илье стало очень интересно это узнать.

– Нет.

– Почему вы ей не сказали?

– В этом не было необходимости. Она до поры до времени прекрасно справлялась со своими обязанностями. Работая в "Российских новостях", она собирала для нас всевозможную информацию, а параллельно писала заказные статейки.

Внезапно Илье в голову пришла странная мысль. А зачем надо было вот так подставлять Василису, а теперь еще и его? То есть, к чему вся эта история с заказными статьями? Почему нельзя просто собирать информацию, в тихую? Это он и спросил у подполковника.

– Ну, это ведь очень просто. Неужели не догадались сами? Ну, если вы, светлая голова, не догадались, то за легенду можно быть спокойным. – Паклин аж рассмеялся от радости.

– И все – таки? – настойчиво повторил свой вопрос Илья.

– Бортковский должен считать меня частным лицом. Он должен думать, что я всего лишь выскочка-доцент, который когда-то получил шальные деньги и сумел сколотить на их основе небольшой капиталец. Он должен считать меня мелкой рыбешкой, политиком провинциального уровня. В этом-то вся соль. Вообще-то, и вы должны были бы так думать обо мне, но смерть Василисы Петровны все изменила. Пришлось раскрывать карты. Но, это даже к лучшему – теперь, хотя бы, все честно.

– И все-таки я не совсем понимаю… – Илья отхлебнул чайку из кружки Паклина.

– Что именно?

Ну, допустим, есть такая легенда, что вы – это бизнесмен, давний враг Бортковского. Он так о вас и думает. И все окружающие так думают. Но ради чего все это затеяно?

Паклин удивленно посмотрел на Далекого.

– Затеяно это все ради блага нашей общей с вами Родины, Илья Андреевич.

Илья окончательно терял связь с реальностью. Теперь ему казалось, что он не в американском, а в самом, что ни на есть советском фильме. В старом фильме про шпионов. Слова типа Родина звучали как-то диковато для него. И не потому, что он не понимал, что такое Родина, не потому, что он не любил свою страну, а совсем по другим причинам. "Родина" в сознании Ильи девальвировалась, как и у многих других граждан. Он и рад был бы ощутить ее, потрогать руками, наполнить ей сердце, но не мог найти ее. Родина осталась где-то в прошлом, в детстве. То, что окружало его теперь, было просто жизнью в определенном географическом пространстве. Он любил это пространство, но никогда не называл его Родиной.

Слишком громко, что ли, это звучало…

Была и вторая причина, почему Далекому казалось полной нелепостью то, что происходит. Перед ним стоял человек, прошлое которого вызывало очень и очень большие сомнения. Ну, проложим, история с продажей здания института была довольно хорошо известна. Всплыла она, когда Паклин как раз вел очередную предвыборную компанию. Тогда она довольно сильно подмочила его репутацию как политика, но выборы он выиграл. И дело замялось как-то само собой. Теперь Илье становилось понятно почему. Но кроме института в жизни Паклина было много и других не самых приятных фактов, которые уж никак не вязались с образом человека, который печется о благе своей Родины.

– Если ради Родины, тогда, видимо, у меня нет выбора… – Илья смотрел в окно, за которым небо затягивалось тучами, обещающими дождь.

– Выбора, в общем-то, конечно нет. Просто хотелось бы, чтобы вы понимали, что поставлено на карту, ради чего ломаются копья, так сказать. И хотелось бы, что бы вы стерли из своей памяти мой прежний образ. Естественно, способ общения остается прежним. Но уровень доверия – другим.

– Да, я понимаю, – Илья закачал головой, продолжая невидящим взглядом смотреть в пустоту.

– Вот и хорошо. Значит, продолжаем работать по нашему плану. Вы устраиваетесь в "Российские новости" и начинаете потихонечку прощупывать там обстановку, накапливать кое-какую информацию. Наша задача раскачать эту лодку, выбить почву из-под ног Бортковского. Сделать так, чтобы он задергался, начал делать глупости.

И тогда у нас появится повод взяться за него всерьез. А пока, увы, никаких прямых зацепок нет.

– Что, совсем ничего? – Илья, наконец, вышел из оцепенения.

– Совсем. И налоги, вроде, исправно платит… – Паклин призадумался.

– Ну, раз налоги нормально, тогда, конечно…

– Да – да, то – то и оно… А вот чего в газетенках, да журналах своих про страну нашу пишет… Ладно, Илья Андреевич, мы удаляемся, а вы готовьтесь к завтрашнему дню. Думаю, завтра вам, наконец, повез с трудоустройством. И спасибо за чай.

– Ну, что вы, – Илья встал из-за стола и проводил всех троих до двери.

Попрощались по-мужски, обменявшись крепким рукопожатием. В душе Далекого как-то само собой родилось уважение к человеку, которого еще сегодня утром он ненавидел больше всех живых существ на Земле. Вот так оно и бывает…

Утром следующего дня Илья проснулся раньше обычного, несмотря на то, что накануне долго не мог заснуть, ворочаясь с бока на бок. Мысли тараканами расползались по голове, не давая ему уснуть. Илья в подробностях вспоминал разговор, состоявшийся с Паклиным, размышлял о своих перспективах. Ему теперь было куда спокойнее. Во-первых, он узнал, что Василису убил вовсе не Паклин. Во-вторых, Паклин оказался не каким-то там проходимцем, а подполковником ФСБ. Лучше бы, конечно, думалось Илье, что бы он был полковником, но подполковник тоже ничего.

В третьих, Далекий знал, что теперь находится под постоянной охраной, а это значительно снижает риск быть отправленным на тот свет.

Но не все было столь безоблачно. Все же Василиса мертва, а это значит, что кто-то ее убил. Конечно, возможно ее смерть не имеет вообще никакого отношения к делам, которые у нее были с Паклиным. И это было бы совсем неплохо. Но верилось Илье в это слабо, а точнее почти совсем не верилось. В голове была какая-то уверенность того, что это убийство напрямую связано с Бортковским…

Проснувшись, Илья принял душ и засел на кухне. Есть отчего-то не хотелось, а потому он просто попил пустого чая. На улице стояла отличная погода, которую вчера было предсказать просто невозможно. Тучи куда-то испарились, и на девственно-голубом небе сияло ослепительное солнце. Илья сидел, пил чай и все отчетливее понимал, что впереди его ждет важный день, возможно, самый важный в его жизни. Он копался в своей душе, пытаясь разложить все по полочкам, чтобы определить причину того душевного волнения, которое его так внезапно охватило.

Ну, конечно, сегодня ему предстоит устроиться в одну из крупнейший газет страны, и, почти на сто процентов, туда его возьмут. Чем не причина для волнений?

Причина. К тому же теперь он работает на Контору, что так же могло поднимать уровень адреналина в крови. Но все это было не то. Что-то другое вселилось в его душу. Но что, он понять не мог.

Из дома Далекий вышел раньше, чем планировал, так как сидеть без дела было уже просто невыносимо. Хотелось хоть какого-нибудь движения, элементарного развития событий. Первым делом он заехал на заправку и залил почти полный бак, хотя особой нужды в этом не было. Потом становился возле киоска "Табак" и долго выбирал сигареты, хотя обычно курил одну и ту же марку. Сделав, наконец, выбор, он вновь сел в машину, и какое-то время курил, глядя на улицу сквозь лобовое стекло. Перед ним лежала улица, заполненная автомобилями, везущих своих владельцев в самые разные места этого города. А по тротуарам шли люди, спешащие куда-то. Илья наблюдал за этим движением, и ощущение счастье вновь и вновь охватывало его. Он действительно был счастлив. Возможно впервые за долгое время.

Еще недавно он хотел умереть, он даже почти сделал то, что хотел. Еще недавно его жизнь была полным кошмаром, а теперь все начало выправляться. Все становилось на свои места, на места, предназначенные временем. Илья отчетливо осознал, что любое торопливое движение может стать последним, роковым. В лучшем случае оно ничего не изменит, в худшем изменит все. Ему стало так радостно от того, что он жив, что чертова веревка оборвалась, что впереди еще целая жизнь.

Наконец стрелка часов доползла до половины десятого, а это значило, что пора начинать двигаться в сторону редакции "Российских новостей". Илья неспешно покатил в сторону центра, включив радио. Пощелкав по радиостанциям он наткнулся на музыку, которая целиком и полностью соответствовала его внутреннему состоянию.

Это были Oasis со своим бессмертным "Don't look back in anger". "Не оглядывайся в гневе назад" -пели британцы, и Илья полностью был с ними согласен. У него не было больше причин проклинать прошлое, таить зло на него. Было и прошло. Главное, что впереди.

Припарковавшись у входа в здание, где располагалась редакция, Илья поздоровался с уже знакомым ему охранником и направился прямиком к кабинету Компотова. Возле кабинета столпилась небольшая очередь и, как понял Далекий, это все были люди, которые не смогли попасть к главному редактору вчера. Он занял очередь и начал терпеливо ждать. Дабы развлечь себя он листал старые номера газеты, которые лежали на столике. Пролистав очередной номер и вскользь просмотрев его, Илья остановил свой взгляд на странице экономического обозрения, где его привлекла статья, связанная с развитием дел на одном из предприятий Бортковского. Далекий быстро прочитал его, и внезапно что-то кольнуло ему прямо в сердце. Ему даже показалось, что сердце просто перестало биться. Он не понял, что произошло, пока вновь не пробежавшись глазами по статье, не остановился на имени автора, напечатанном в самом конце. Стоило ему прочесть его, как сердце вновь заколотилось с бешеной силой, а потом будто остановилось. Имя ему абсолютно ничего не говорило. Ровным счетом ничего. Статья была написана некой М.

Воробьевой.

Илья отложил газету и усмехнулся про себя таким странным метаморфозам своего организма. Правда в то же время ему в голову пришла тревожная мысль: а не шалит ли сердце? Может ко врачу сходить? Но, как бы там ни было, долго поразмышлять на эту тему ему не удалось, так как подошла его очередь, и он оказался в приемной Компотова.

Первое, что он увидел, войдя во внутрь, были чьи-то шикарные ноги. Медленно подняв глаза, Илья увидел и обладательницу этого сокровища. Ей оказалась секретарша Компотова.

– Добрый день,…эээ – Илья специально затянул приветствие.

– Елена, – улыбнулась секретарша, – Добрый день. Присядьте, вас сейчас примут.

– Спасибо, – улыбнулся в ответ Далекий, и в голове его скользнула мысль, что эта Елена и является тем неясным радостным предчувствием, которое его мучает с самого утра.

Ждать долго не пришлось, и буквально через пару минут Елена попросила проследовать визитера в кабинет. Илья довольно хорошо представлял себе Компотова чисто внешне. Он сто раз видел его и по телевизору, и в газетах. И вот теперь он впервые в жизни увидел этого всемогущего главного редактора вживую. Прямо скажем, особо сильного впечатления этот человек на Илью не произвел. Скорее даже, первое, что почувствовал Далекий – это легкое отвращение. Уж больно прилизанный, ухоженный и слащавый был этот Компотов.

Илья присел на предложенное ему кресло, стоявшее напротив редакторского стола и начал выжидать, пока хозяин кабинета, наконец, обратит на него внимание.

Компотов же, тем временем, что-то изучал, глядя на лежащие перед ним бумаги поверх непонятно для чего сидящих у него на носу очков. Так прошла почти минута.

Затем главред лениво поднял глаза, теперь уже глядя поверх очков на Далекого, и изрек:

– Я не музейный экспонат, так сказать. Вы сюда пришли на меня посмотреть что ли?

– Я просто ждал, пока вы освободитесь, – растерялся Илья и вдруг вспомнил, что даже не поздоровался.

– Что вы хотели? – Компотов вновь опустил глаза к своим бумагам.

– Я по поводу трудоустройства. Я должен был прийти вчера утром, но… – договорить ему не удалось.

– Ааа, ээээ…Дальний?

– Далекий, – поправил Илья.

– А, ну да, Далекий… Ну, так сказать, хотите у нас работать? – Компотов причмокнул и облизнул губы.

– Да, – коротко ответствовал Илья, так как каков вопрос, таков и ответ.

Компотов, в конце концов, отодвинул от себя листки, которые изучал, и в его глазах появилось что-то похожее на заинтересованность. Он внимательно посмотрел на Далекого, сначала поверх очков, потом сквозь них, кашлянул, причмокнул, снова кашлянул.

– Можете приступать с завтрашнего дня. Леноч…то есть, так сказать, Елена введет вас в курс дела.

– Что, так сразу? – Илья не ожидал, что все разрешится так скоро и просто.

– Да, так сразу. Василиса Петровна дала вам хорошие рекомендации. Успела дать.

Вы должны быть ей благодарны, – он чуть помедлил. – Да, вы, так сказать, на похороны идете?

О похоронах Илья как-то и не подумал. Да он вообще как-то позабыл о Василисе!

Настолько ему было хорошо, настолько радостные чувства захлестывали его, что плохого просто не существовало. Но Компотов вернул его к реальности.

– Да, конечно, но я не знаю когда, где?..

– Завтра, в девять утра…остальное узнаете у Лены…, то есть, у Елены, так сказать. Она же вас и оформит, бумаги, так сказать, все заполнит. А, впрочем, на похороны не ходите…

Этой последней фразой Компотов дал понять, что разговор окончен. Он в последний раз взглянул на Илью поверх очков, снова причмокнул и уткнулся в стол. Далекий встал с кресла, попрощался и, так и не дождавшись "до свидания" в ответ, покинул кабинет.

Лишь дверь кабинета закрылась за его спиной, Илья вновь почувствовал прилив позитивной энергии. Про себя он связал это с секретаршей, которая мило улыбнулась ему, медленно закидывая ногу на ногу. Илья решил, что у него есть отличный повод начать с ней разговор, так как сам Компотов направил его к ней.

– Елена, я хотел бы уточнить у вас некоторые детали, – начал Илья.

– Всегда пожалуйста, но чуть позже…минут, скажем, через тридцать. Я буду здесь.

– Договорились! – Илья неожиданно для самого себя подмигнул секретарше, на что та в ответ одарила его улыбкой пухлых силиконовых губ.

Оказавшись в коридоре, Илья некоторое время еще покрутился около приемной, а потом решил пойти что-нибудь перекусить, так как, наконец, почувствовал себя голодным. Вспомнив, что припарковываясь он видел какое-то небольшое кафе прямо напротив редакции, новоиспеченный сотрудник "Российских новостей" решил двинуться в этом направлении. Быстро спустившись по широкой лестнице на первый этаж, Далекий вспомнил, что совсем забыл доложить Паклину, как все прошло. Он достал мобильный, нашел в записной книжке его номер и нажал зеленую трубку вызова. Паклин взял не сразу, но встретил Илью радостным приветствием:

– Ну, Илья Андреевич, можно вас поздравить?

– Можно, – отрапортовал Далекий жизнерадостно, – можно, товарищ подполковник.

– Мы же с вами договорились! – Тон Паклина резко изменился.

– Ой, Игорь Аркадьевич, совсем забыл! – Жеманно извинился Илья и свободной рукой постучал себе по голове, как бы подтверждая, скорее для себя, собственную забывчивость.

– Ничего, ничего, но старайтесь так больше не делать, – голос подполковника смягчился. – Когда приступаете к работе?

– Завтра, после похорон Василисы Петровны.

– Ах, да, похороны. К сожалению, не смогу быть, сами понимаете. – Паклин выдержал многозначительную паузу.

– Конечно, конечно, Игорь Аркадьевич, как не понять, – верноподданнически отозвался Илья. – Я тоже не пойду ведь.

– Вот как? Ладно, все, конец связи. Приступайте к работе. Звоните, если будет что-то сверхординарное, а так я сам с вами свяжусь. Всего доброго.

Илья попрощался и нажал на красную трубку отбоя. Теперь можно было со спокойной совестью отправляться завтракать.

Выйдя из здания редакции, он пересек улицу и вошел в довольно просторное кафе, которое, как ему сразу стало ясно, было чем-то вроде столовой для сотрудников "Российских новостей". Илья сел за свободный столик и стал дожидаться официантку. Затем он сделал заказ и принялся рассматривать посетителей. Среди них были самые разные люди – кто-то явно зашел сюда случайно, возможно в первый раз. Но было много и тех, кто сидел за своими столиками вольготно, словно дома перед телевизором, похлебывая горячий кофе в прикуску со свежевыпеченными пирожками. Это-то и были журналисты. Чуть нагловатые, развязные – журналисты "Российских новостей".

Пошарив по ним глазами, Илья вдруг заметил за одним из самых дальних столиков человека, с которым он уже давно мечтал познакомиться. То был Илларион Сигезмундович Лавочкин – руководитель отдела культуры в газете, где Илье теперь предстояло трудиться. Лавочкин был седовласым старцем с козлиной бородкой.

Облачен он был в летний легкий костюм серого цвета и выглядел в целом весьма респектабельно. Илье безумно хотелось хоть с кем-нибудь поговорить, так как до встречи с Еленой оставалось еще почти двадцать минут. И лучше кандидатуры, чем Лавочкин, и придумать было сложно. В свое время, будучи еще студентом, Илья зачитывался его статьями и рецензиями, во многом ориентировался на его вкус, который почти никогда не подводил. Конечно, Далекий знал, что теперь Лавочкин работает в "Российских новостях", но уж никак не ожидал столкнуться с ним так близко.

Встав из-за стола, Илья направился в его сторону, придумывая на ходу, как бы получше подойти к своему кумиру. Никаких дельных и оригинальных мыслей в голову ему не пришло, а потому, поравнявшись со столиком Лавочкина, Далекий, не мудрствуя лукаво, просто представился:

– Доброе утро, Илларион Сигезмундович. Меня зовут Илья Далекий, я новый политический обозреватель. Извините, что так нагло нарушаю ваш покой, но позволите присесть с вами?

Лавочкин оторвался от своей чашечки кофе и снизу вверх посмотрел на Илью голубыми глазами, которые показались Далекому совсем молодыми.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, молодой человек. Рад знакомству. Молодые лица всегда приятно видеть. Так, значит, говорите, вы наш новый политический обозреватель?

– Да, с завтрашнего дня приступаю, а сегодня вот последний вольный денек.

Документы оформляю.

Лавочкин маленькими глазами принялся отпивать кофе, внимательно рассматривая своего собеседника. Взгляд у него был пристальный, изучающий, отчего Илье стало немного неловко. Наконец, корифей прервал молчание.

– Не на самое, как бы это получше сказать, спокойное место вы пришли работать, Илья.

– Что вы имеете в виду, Илларион Сигезмундович? – Илья подчеркнуто вежливо прибавил к вопросу имя-отчество Лавочкина.

– Я имею в виду завтрашние похороны, к примеру, – коротко ответил старец.

– А причем здесь завтрашние похороны? – Деланно удивился Илья. – По-моему Пирогова уже довольно давно ушла из газеты.

– Вы действительно считаете, что не причем? Тогда вам лучше подыскать другое место, молодой человек – на политического обозревателя вы не тяните.

Илья покраснел от макушки до кончиков пальцев. Заметив это, Лавочкин затрясся в каком-то подобии смеха, от чего его козлиная борода запрыгала вверх-вниз.

– Да, ну что вы, ей Богу! Я же пошутил. Вот, вы только пришли, а я вам настроение порчу. Не мне же судить о ваших талантах и способностях! Раз взяли вас, значит вы самая подходящая кандидатура. А что касается этой смерти, то просто мой совет – будьте поосторожнее. Грязи сейчас много кругом.

– Спасибо за предупреждение, – поблагодарил старика Илья. – И все же я думаю, что честному журналисту нечего опасаться, где бы он не работал.

Илья начинал понимать, что Лавочкин сможет стать первым завербованным им агентом в лагере Бортковского. К старику надо было найти правильный подход, не спугнуть его. Пока Далекий размышлял, с какой стороны получше начать с Лавочкиным разговор на более щекотливую тему, нежели его новое место работы, Илларион Сегизмундович все сделал сам.

– Скажите мне, пожалуйста, Илья, – обратился он к Далекому. – Как вы думаете, только честно, почему меня никто не убивает, а Пирогову убили?

Я думаю, – сходу ответил Илья, – что дело в том, что вы работаете, скажем так, в разных сферах, разных областях.

– То есть, вы хотите сказать, что я пишу про то, за что убить, как бы и нельзя?

Так я вас понимаю?

– Совершенно верно, – согласился Далекий.

Лавочкин рассеяно посмотрел по сторонам, поставил чашку на стол и приблизился к Илье почти вплотную. Так близко, что его борода защекотала его собеседнику щеку.

– Я вам вот что скажу, – зашептал он.- Если есть у вас такая возможность, то забирайте свои документы и ищите другую работу.

От этих слов Илье стало неприятно. Во-первых, к Лавочкину он подошел совсем не для того, чтобы слушать всевозможные запугивания и предупреждения, а чтобы просто познакомиться с кумиром своей юности. А во-вторых, никакой возможности не устраиваться на эту работу у него не было.

– Спасибо, Илларион Сегизмундович, – ради приличия сказал Илья. – Но, я думаю, что вы зря за меня так беспокоитесь. Я намерен просто писать о политических событиях и ничего больше. Так делают сотни журналистов и, вроде, пока все живы.

– Ну, поступайте, как знаете. – Лавочкин отодвинулся от Ильи и откинулся на спинку стула, придав своему лицу выражение полной отрешенности.

Илья смотрел на него и видел испуганного старика, который теперь сидит и притворяется, будто ни с кем только что не разговаривал, который суетливо оглядывается по сторонам, ловя на себе каждый взгляд. Дальше находиться за этим столиком смысла не было: о культуре теперь поговоришь вряд ли, а все остальное Лавочкин уже сказал. Собственно, ничего нового для себя Далекий не услышал.

Отстреливают журналистов, как зайцев – это ясно и без Лавочкина. Ясно и за что отстреливают… Внезапно у Ильи родился вопрос, который до этого как-то и не приходил ему в голову.

– Илларион Сегизмундович, извините, но у меня к вам последний вопрос: а почему ушел предыдущий обозреватель – тот, на чье место я пришел?

Лавочкин нервно заерзал на месте, взяв в руки салфетку, которую тут же начал рвать на мелки кусочки, образуя перед собой на столе бумажную горку. Он снова огляделся по сторонам, а потом молча залез в свой портфель, стоявший у него в ногах и извлек оттуда ручку. После этого на еще не изорванном клочке салфетки он накарябал номер телефона и имя. Еле заметным движением руки он пододвинул салфетку Илье.

– Спросите все у него сами. Я не уверен, что чего-то добьетесь, но рискните. И всего вам доброго.

Лавочкин резко поднялся со стула, подхватил портфель и бойко зашагал к выходу.

Илья аккуратно сложил обрывок салфетки и сунул его в карман рубашки. Часы показывали назначенный ему Еленой час, а, следовательно, пора было возвращаться в редакцию. Илья расплатился за свой кофе с бутербродом, к которым он так и не притронулся, и вышел из кафе.

Риточка сидела в своем отделе и пыталась сконцентрироваться на статье. Но настроение у нее было совсем не рабочее. Крики на мужа обернулись страшным скандалом, который, впрочем, не причинил ей никаких душевных мук. Она скандалила легко и непринужденно. Без какого-либо гнева и остервенения. Нужные слова в адрес Стасика слетали с ее губ сами собой, ей даже не приходилось обдумывать чтобы такое сказать. Завершилась ссора тем, что муж хлопнул дверью их общей до этого дня спальни, осыпав штукатурку, и начал собирать свои вещи, дабы перебираться к маме. Риточку это лишь повеселило, так как обычно к маме собираются женщины. Но эту свою забавную мысль она решила не озвучивать, чтобы окончательно не разбивать сердце все же пока еще своего мужа.

Собирался Стасик долго. Тщательно укладывал свои галстуки, носки, носовые платки.

Долго возился с рубашками, пытаясь сложить их так, чтобы они помялись как можно меньше. С брюками управился быстрее. Наконец сборы были завершены, и добровольный изгнанник со скорбным видом вышел в коридор. В глазах Стасика застыла неподдельная грусть. Он искренне не понимал, что такое произошло.

Несколько лет он жил со своей женой и ни разу она не повышала на него голос, не говоря уж о том, чтобы оскорблять его. Сегодня же он услышал из уст своей благоверной слова, которые, по его разумению, она и знать-то не должна была. А, оказывается, знала.

Итак, выйдя в коридор, Стасик сиротливо встал у входной двери, выжидая, не одумается ли Риточка и не попросит у него прощения. Своей вины он не чувствовал и считал, что конфликт может быть исчерпан лишь в том случае, если Рита извинится перед ним. Но Рита ничего такого делать не собиралась. Наоборот, в те минуты ее переполняла уверенность в правильности сделанного ей шага. Она сидела на кухне, смотрела в окно и думала о том, что все в жизни происходит как-то странно, а когда это понимаешь, то уже поздно, так как все уже произошло и ничего изменить нельзя. Прилагая эту схему к своей жизни, она радостно приходила к выводу, что почему-то именно ее посетило озарение, причину которого она объяснить просто не в состоянии. Ей было даже страшновато, так как в душе она чувствовала нечто мистическое во всем том, что сейчас с ней происходит. Ее семейная жизнь рушилась у нее на глазах. Да, что там говорить, она сама ее рушила, своими собственными руками. И самое интересное, что чувствовала себя при этом просто превосходно.

Теперь, сидя на кухне и слушая, как Стасик топчется в нерешительности в коридоре, она не собиралась даже пальцем пошевелить, чтобы остановить ее. И это тоже пугало ее. Ведь весь ее внутренний мир был настроен на тот семейный быт, который существовал у них со Стасиком до сегодняшнего дня. Да и ни в этом даже дело!

Просто она была так воспитана. Вернее, не так! Семья всегда занимала центральное место в ее системе ценностей. И вот теперь ее муж, которого она вроде как любила (это чувство стало для Риточки вновь полной загадкой, ибо то, что она испытывала к мужу теперь любовью она назвать не решалась) стоит с чемоданчиком своих вещичек в прихожей и чего-то ждет. Чего он ждет? Как можно быть таким идиотом?

Неужели он ничего не слышал? Она же сказала ему все. Даже больше, чем все. Она сказала, что он ей не нужен, что никогда не был нужен и никогда не будет. Что все было ошибкой. А он спросил ее: это из-за неприятностей на работе? Это из-за этого дурацкого убийства? Ну да, конечно, она говорит все это ему из-за того, что умерла некая журналистка Пирогова! И тогда она отвечает ему: Похоже, ты, и правда, полный кретин. До чего ж ты мне противен. А ему и в ответ – то нечего сказать. Так, стоит, шевелит губами, хватая воздух ртом, а сказать ничего не может. И смешно выглядит, и жалко как-то. Нет, его ей совсем не жалко! Выглядит он жалко! Ну, вы понимаете разницу…

– Забыл, как дверь открывается? – крикнула она.

Ничего он ей на это не ответил. Постоял еще полминуты, а потом ушел. А она еще како-то время посидела вот так, без движения, посмотрела в открытое окно. А за окном был двор, в котором играли дети, у которых еще вся жизнь впереди. И отчего-то Риточке стало радостно на душе и тоже захотелось иметь детей. У них со Стасиком детей не было. Это он не хотел, а она молча с ним в этом соглашалась. Нет, так нет. Он все время говорил, что дети – это прекрасно, но чуть позже. Позже, так позже. Она и не спорила. Ей еще не так много лет. Родить успеет. А когда дети вырастут, она будет еще совсем не старая и успеет понянчить внуков. Да не только понянчить, а посмотреть как они вырастут и станут самостоятельными людьми. Так вот она думала, деля свою жизнь с мужем. И вот она сидела и смотрела на резвящихся во дворе детишек, и так ей хотелось стать одной из тех мам, что сидели на скамеечках вокруг песочницы.

И какое-то ощущение счастья окутало ее душу, ощущение радостного предчувствия.

Она вдруг четко осознала, что все еще впереди. Что впереди грядут такие перемены, которые она и представить не могла себе. В голове ее закружились хороводом картинки и образы, которые обычно появляются у всех в такие минуты. Ничего конкретного, просто набор непонятных, но почему-то близких сердцу обрывков, хранящихся в глубинах подсознания…

Потом Рита ходила туда-сюда по квартире, не в силах найти себе места. Она все пыталась заставить себя сожалеть о том, что от нее ушел муж. Но в место сожаления в душе зарождалась все новая и новая радость. Рита пыталась спать, хотя был еще день, и это ей не удалось. Солнце светило так ярко, что даже задернутые шторы не помогали. Да и хоть бы и помогали – спать ей все равно не хотелось. Она испытывала такой прилив энергии, какого, может быть, не испытывала никогда в жизни до этого.

А после звонил телефон. Это был Стасик. Он спрашивал, не передумала ли она, и не хочет ли она извиниться, так как он готов все простить и даже еще не начинал распаковывать вещи.

– Нет, – ответила она. – Можешь распаковывать. И постарайся больше не звонить сюда.

Повесила трубку и пошла в ванну. Долго стояла под прохладным душем, наслаждаясь ударами воды о свою молодую упругую кожу. Почему-то ей подумалось, что со Стасиком она никогда не чувствовала себя сексуально удовлетворенной. Стоя вот так, просто под душем, она получала куда большее удовольствия, чем в его объятиях.

Вечером она открыла бутылку вина, налила себе полный бокал и долго пила, слушая музыку. Голова у нее кружилась, а потом ее сморил сон.

Проснулась на следующее утро Риточка необычно рано, но чувствовала себя абсолютно выспавшейся. На работу она решила тоже прийти пораньше, чтобы вечером чуть раньше уйти. Никаких особых дел на вечер у нее запланировано не было – просто захотелось погулять по улицам летней Москвы, побыть среди людей что ли…

И вот, сидя над статьей она никак не могла совладать с собой. Цифры, расчеты, годовые балансы каких-то предприятий – все это сейчас было лишним для нее. А потом случилось то, что испугало ее до смерти. Примерно в начале одиннадцатого ее сердце на несколько секунд остановилось, а потом забилось так бешено, что Риточка испугалась, что она сейчас просто разорвется. Так продолжалось около минуты, а потом все стихло. Но после этого Риточке Воробьевой стало окончательно ясно, что она стоит на пороге чего-то необычного, абсолютно нового и непознанного. Ей стало ясно, что вот-вот что-то должно произойти.

Она попыталась вернуться к работе, но из этого ничего не вышло. И тогда она решила, что лучше всего сейчас будет чуть отвлечься, собраться с мыслями.

Передохнуть, одним словом. Риточка сложила свои бумаги в стол, выключила компьютер и легкой походкой поспешила в кафе, что располагалось прямо напротив редакции…

Как только Илья закрыл за собой дверь, Компотов поднял трубку телефона и набрал номер, который вот уже несколько лет знал наизусть и мог произнести без запинки абсолютно в любом состоянии.

– Да, – голос Бортковского резанул Компотову ухо.

– Доброе утро, Анатолий Ефимович, – постарался, как можно вежливее, произнести Компотов. – Я к вам с докладом, так сказать.

– Слушаю.

– Я принял на работу нового обозревателя в политический отдел.

– Кого?

– Далекого Илью Андреевича.

Повисла пауза, после которой Бортковский обрушил на главного редактора "Российских новостей" целый шквал оскорблений, общий смысл сводился к тому, что только такой дурень, как Компотов, мог снова принять на работу человека Паклина. Выслушав поток брани в свой адрес, Компотов продолжил:

– Анатолий Ефимович, уважаемый, конечно, я знал, кого беру. И знал, что вы это знаете, так сказать. То есть, так сказать, я хочу сказать, что вам не составило бы труда выяснить, что Далекий работал под началом Пироговой. Но я ведь, так сказать, сделал это умышленно.

– Чего ты мне мозги делаешь? – взбешенно выкрикнул в трубку Бортковский. – Какой тут умысел, мать твою? Хочешь меня лохом последним перед Паклиным, что ли, выставить? Этот Далекий уже ему доложился, что принят на работу, а Паклин сейчас сидит и смеется над тем, какой же Бортковский идиот – опять принял на работу моего казачка засланного!

– Так нам только это и надо, – затараторил Компотов. – Нам же это только на руку, так сказать. Пусть так думает. Да, к тому же я больше чем уверен, что ничего такого он не думает… Вы уж простите, Анатолий Ефимович, но он не дурей вас с нами, этот Паклин, так сказать.

– Да уж, не дурей… – Бортковский чуть остыл.

– Вот то-то и оно, – продолжил Компотов. – Он ведь свою игру ведет, так сказать.

Подставляет нам мальчиков, типа вот Далекого этого, зная, что мы вычислим его в первый же день.

– Знаем мы его игру.

– Знаем, да не знаем. Я вот что хочу сказать: Далекий этот нам уж не такой и далекий. Понятно, что он начнет тут сейчас вынюхивать, но я не думаю, что мы не сможем, так сказать, его перекупить. – Компотов довольно усмехнулся.

– Ты по себе, мразь продажная, людей не суди. Сможем – не сможем – это еще неизвестно. Но попробовать можно – тут ты прав.

– Есть и второй вариант, так сказать.

– И какой же?

– Не трогать его, просто отслеживать, какую информацию он будет поставлять Паклину.

– Люди для этого у тебя есть? – поинтересовался Бортковский.

– Конечно.

– Тогда пока остановимся на втором варианте. Пусть начинает работать, а ты приставь к нему кого-нибудь. А дальше видно будет.

– Хорошо, Анатолий Ефимович, так все и сделаю, так сказать. До свидания.

По поводу кандидатуры доносчика Компотов даже не стал раздумывать. Самым подходящим персонажем для этого был, естественно, Илларион Сегизмундович Лавочкин, за которым тянулась уже целая череда подобных дел. Этот интеллигентный старик ни у кого не вызывал подозрений. Он тихо писал себе про свои театры да картины, и разве кто мог подумать, что именно он является основным источником информации для Компотова? Нет! Наоборот, все тянулись к старцу, шли к нему за советом! Уважали!…

А старец тем временем по старой привычке, приходя домой, садился за письменный стол и натруженной журналисткой рукой во всех подробностях, самыми яркими красками строчил сообщения, в который описывал кто что сказал, кто что сделал и ли только собирается сделать.

Надо сказать, что никто специально Лавочкина стукачом не делал. Он, можно сказать, сам попросился на это вакантное, но столь необходимое место. А дело было так…

С измальства Илларион привык обо всем рассказывать. А так как детство его пришлось на суровые тридцатые годы, то рассказывал он все, в основном, людям, которые как раз и хотели все знать. Далеко малышу ходить было не нужно – папа Иллариона служил в НКВД, не на самой высокой должности, но на весьма значимой.

Правда, потом папа резко пошел вверх, но в том была не его заслуга, а его любимого сына, который снабжал отца такой эксклюзивной информацией, что другим оставалось лишь локти кусать, когда Лавочкин-старший шел на очередной доклад к начальству.

Начал Илларион свою деятельность с малых дел – доносил в основном на соседей по коммунальной квартире, на родителей одноклассников, которые по простоте душевной делились со школьным товарищем обрывками разговоров, которые происходят у них дома. Пересажав все свое ближайшее окружение, которое маленький Лавочкин искренне считал вражеским, он принялся выслеживать более крупную добычу…

Дело в том, что в одном подъезде с семьей Лавочкиных жила семья Стрельцовых.

Семья как семья – старая московская интеллигенция. Но у Иллариона она вызвала такие подозрения, что порой по ночам он не мог заснуть. Все ему мерещилось, как Павел Иванович Стрельцов, глава семейства, замышляет против Советской власти заговор. Как сидит он в своей душной комнатенке, да составляет коварные планы по уничтожению социалистического отечества. Следует отметить, что никаких прямых доказательств, да и вообще причин так думать, у Иллариона не было. Вообще никаких. Но каким-то шестым чувством он прямо-таки осязал враждебный дух, исходивший от квартиры номер семь, в которой и базировалось семейство Стрельцовых.

Каждую свободную минуту Илларион пытался посвятить теперь слежке за каждым из членов подозрительной семейки. Состояла-то она собственно из четырех человек, каждый из которых был по-своему неприятен Лавочкину. Главным подозреваемым он считал, естественно, Павла Ивановича, закончившего до революции Университет, а потому имевшего свои суждения по многим вопросам. Именно его Илларион квалифицировал как интеллектуальный центр заговора.

Следующей по значимости шла теща Стрельцова – Агнесса Францевна Панивольская. То ли немка, то ли полячка – кто точно, Лавочкин так до конца понять и не смог. Она в годы, предшествующие большевистскому режиму, была вхожа в лучшие дома Москвы, зналась с представителями виднейших семейств и одно время даже подозревалась высшим светом в связи с великим князем Константином Александровичем. Но то все были сплетни недоброжелателей. Никаких таких порочащих фактов в жизни Агнессы не было. Но слухами земля полнится… Итак, Агнессе Лавочкин отводил роль связной.

С кем точно он до поры до времени придумать не мог, но это было не столь важно для него. Главное, что он был уверен в посреднической деятельности старухи.

Вслед за Агнессой особо опасным представителем рода Стрельцовых Илларион считал покалеченного брата Павла Ивановича – Сергея Ивановича. Сергей Иванович не имел одной руки и одной ноги, передвигался на специально для него сооруженном в какой-то мастерской еще в нэповские времена кресле-каталке, с которым он, правда, с трудом управлялся. Инвалида часто можно было видеть во дворе, катающимся урывками туда-сюда. Равномерно ехать у Сергея Ивановича не получалось, так как от земли он отталкивался одной ногой, а рукой в этот момент впивался в подлокотник кресла, чуть привставая. Иногда, когда он слишком увлекался катанием, случалась оказия: слишком высоко привстав, он вываливался из кресла и, не удерживая равновесия, падал как подкошенный. Дворовые старушки с охами и ахами подбегали к нему и всем миром водружали обратно на каталку, дабы он мог продолжить свою полную опасностей прогулку.

Собственно, кто-кто, а убогий калека уж никак не мог вызывать ни у кого никаких подозрений. Но именно в этом-то Илларион и видел его секрет. Рассуждал он так: конечно, кто заподозрит в чем-либо калеку, а калека тем временем будет пользоваться этим и совершать свои грязные махинации. Ввиду того, что большую часть времени, как уже отмечалось, увечный проводил во дворе, то Илларион здраво рассудил, что он никто иной, как дозорный, высматривающий кого-то, подающий сигналы. Даже падения инвалида с каталки Илларион считал не случайными – так, по мнению юного следопыта, он подавал кому-то знаки.

И, наконец, был еще маленький Ванечка Стрельцов – сын главы семейства. Ванечке было десять лет, он ходил в школу и всячески помогал по дому – то в магазин сбегает, то дядю по двору покатает, то еще чего. Поначалу ребенок особенно Иллариона не волновал, ввиду малолетства. Но довольно скоро он пересмотрел свою позицию по отношению к этому вопросу. Поразмыслив на досуге, Лавочкин пришел к выводу, что так быть просто не может, чтобы в логове врагов народа вдруг оказалась невинная душа. Конечно, Ванечка был мал, но это не значило, что он не мог быть пособником своих глумливых родственников. Еще как мог! Слишком юркий, слишком мельтешит… Все бегает, бегает. А куда бегает? Ну, ясно куда, рассуждал Илларион, – бегает с депешами, с сообщениями. Курьер, одним словом.

Сначала Илларион решил устроить некую комплексную, как он сам ее для себя обозначил, слежку. Заключалась она в том, чтобы проследить, чем заняты все члены семьи Стрельцовых в один момент времени. Но из этого у него ничего не вышло, так как чаще всего Павел Иванович был на работе на другом конце города, Ванечка в школе, инвалид во дворе на каталке, а Агнесса дома. Чем они все занимаются понять было сложно, да и невозможно, так как помощников у Лавочкина не было.

Причем это была его принципиальная позиция. Он предпочитал работать один.

Поняв, что подобная тактика результатов не дает, Илларион сменил первоначальный план на новый. Суть его заключалась в так называемой рассеянной слежке. То есть, концентрации внимания на ком-то одном, доскональном изучении линии его поведения, жестов, и так далее. Здесь надо заметить, что сам Лавочкин ни одним словом ни разу не выдал себя, так что никто в доме и не догадывался, что примерный школьник Илларион Лавочкин стучит без остановки, как дятел… Наоборот! У него была репутация честного юноши, отличника военной подготовки, пионервожатого и вообще хорошего человека. Он был со всеми приветлив, старался помочь, если требовалась помощь.

И в этом заключалась двойственность всей деятельности Иллариона Лавочкина.

Сегодня он мог помочь старушке из соседнего подъезда донести сумку, а завтра посадить ее на десять лет как злостную контрреволюционерку. В какой-то степени ему было жалко свои жертвы, он чувствовал перед ними свою вину. А потому он навещал собственноручно посаженных в пересыльных тюрьмах, носил передачки, подбадривал, обещал помочь, если получится… Эта черта останется у него на всю жизнь. Всегда он будет доносить, но сердце его будет разрываться на части за горькую долю этих людей.

И вот, буквально через несколько дней после начала рассеянной слежки, появились первые результаты. Произошло это холодным ноябрьским днем тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Как обычно после школы Илларион спешил домой, чтобы поскорее разделаться с домашним заданием и приступить к своей профессиональной деятельности. Уже заходя во двор, он увидел Сергея Ивановича, пытающегося одной ногой вытолкать себя, а вернее свою коляску, из грязи, в которой та застряла.

Илларион, естественно, тут же поспешил на помощь. Выслушав благодарности от беспомощного калеки, Лавочкин неспешно пошел в сторону своего подъезда, он уже око дверей что-то заставило его обернуться. И он не пожалел об этом, так как увиденное поразило его. Инвалид, который до этого бултыхался в грязи, вдруг взял на своей каталке такой разгон, что можно было подумать, будто у него каким-то чудом выросла новая вторая нога. Поехав на сумасшедшей скорости метров пятнадцать, Сергей Иванович резко выкинул вперед единственную ногу и затормозил ей, забрызгивая все вокруг грязью. Рукой же он как обычно вцепился в подлокотник, но это уже не могло его спасти. Торможение было таким резким, что калеку буквально выкинуло из кресла. Приземлился он в огромную лужу, но что поразило Иллариона, который стоял в считанных метрах от эпицентра событий, так это улыбка, которая заиграла на устах Стрельцова. Он действительно улыбался.

Смекнув, что дело тут не чисто, Лавочкин стал шарить глазами по двору, в поисках чего-нибудь особо подозрительного. И увидел, наконец, то, что искал. В окне второго этажа, то есть в окне Стрельцовых он увидел Агнессу, которая моментально задернула шторы, как только поймала на себе взгляд Иллариона. А буквально через минуту из подъезда выбежал маленький Ваня, который пробежал мимо все еще лежащего в луже грязи родного дяди и скрылся в арке дома… Теперь Илларион был уверен на все сто процентов, что семейка повязана одним общим делом и, что все его расчеты оказались совершенно верными. Дело оставалось за малым – попытаться догнать малолетнего преступника и выяснить, куда он бежит. Чем Лавочкин и занялся. Он обогнул дом с другой стороны и помчался в ту сторону, куда выходила арка. Забежав за угол, он увидел Ванечку, который находился уже в самом конце улицы. Прижимаясь к стенам домов, Илларион продолжал преследование до тех пор, пока малолетний Стрельцов не достиг своей цели, которой являлся небольшой дом в одном из старых московских переулков. А дальше началось самое интересное… Из подъезда дома появился субъект, облаченный в длиннополый черный плащ. На глаза его была надвинута шляпа, что мешало Иллариону разглядеть его лицо. Субъект торопливо посмотрел по сторонам, а потом направился прямо к Ванечке, давая тому какие-то знаки руками. Ванечка же, в свою очередь, оставался на месте, не предпринимая никаких действий. Поравнявшись с ребенком, тип в плаще быстро приобнял его, а потом последовал дальше. Все было ясно, как белый день – Ванечка что-то передал этому человеку. Теперь оставалось выяснить, что именно.

Быстро сориентировавшись, Илларион решил оставить Стрельцова-младшего без наблюдения, а самому двинуться вслед за мужиком в плаще. Это было уже немного проще, так как в отличие от Стрельцова, мужик шел по улице медленно, будто никуда не спеша. Пристроившись метрах в двадцати позади него, санитар советского общества, продолжил преследование. Продолжалось оно совсем не долго, так как буквально через несколько кварталов преследуемый остановился, потоптался на месте, а потом опустился на скамейку, развернув последний номер "Правды".

Лавочкин, дабы не вызывать лишних подозрений, занял очередь в палатку с мороженным, которая располагалась неподалеку, и от которой было прекрасно видно все, что происходит в районе скамейки. Когда подошла его очередь, он купил эскимо, которое тут же развернул, так как вся эта гонка вызвала у него жажду.

Дальше события развивались настолько банально, что вряд ли они заслуживают подробного описания. К типу в плаще подошли двое – один повыше, другой пониже.

Они немного поговорили втроем, а потом один из них незаметно для окружающих, но только не для Иллариона, протянул свою руку за газету, которая все еще была развернута, что-то извлек оттуда и сунул себе в карман. После этого оба удалились, а связной еще немного посидев на скамейке и поделав вид, что читает газету, тоже поднялся и пошел куда-то в сторону центра города.

В тот же вечер Илларион рассказал обо всем увиденном отцу.

– Послушай, сынок, – с серьезным лицом обратился к нему тот. – Ты точно уверен?

Мало ли что он там носил?

Илларион не любил, когда отец сомневался в нем. Его лицо помрачнело, и он грубо ответил:

– Конечно, я уверен. Это семья врагов, как пить дать. И твой долг с ней покончить.

– Хорошо, завтра я доложу начальству, а там уж как оно решит. Договорились?

– Да, папа, конечно, – улыбнулся юный доносчик. – Только не забудь, хорошо?

– Обещаю тебе, сын, – пафосно произнес сотрудник НКВД и пожелал своему чаду спокойной ночи, так как часы уже показывали двенадцатый час.

На следующий день отец Иллариона действительно сделал доклад начальству, в котором сообщил, что выследил в своем доме некую организованную группу, в составе четырех человек. Далее он поведал командному составу, что им были предприняты оперативные меры, а если точнее, то слежка, в результате которой была выявлена целая преступная сеть, ведущая, возможно, подрывную деятельность против советской власти. Тут же для разработки преступных элементов из сотрудников комиссариата был составлен летучий отряд, который в тот же лень приступил к круглосуточному наблюдению за Стрельцовыми. А уже через неделю был произведен арест. Самое яростное сопротивление оказал инвалид Сергей Иванович, который одной ногой отбивался от сотрудников органов. В результате он опять свалился со своей каталки и уже на полу был повязан. Агнесса и Павел Иванович приняли удар судьбы стойко, без лишних эмоций. Ванечка, похоже, вообще ничего не понял…

Следствие установило, что Стрельцовы были связаны сразу и с немецкой и с японской разведками, передавали им секретную информацию, основным добытчиком которой был глава семьи. Агнесса занималась налаживанием связей с подпольем в СССР, используя свои старые дореволюционные знакомства. Инвалид и Ванечка выполняли функции связных.

Дело Стрельцовых удачно вписалось в очередной показательный процесс тысяча девятьсот тридцать седьмого года и дало еще более весомые доказательства предательства высшего руководства партии ленинского призыва, представшего перед самым справедливым судом в мире.

Сегизмунд Лавочкин получил повышение, а Илларион новый велосипед от отца. И жизнь пошла своим чередом.

В последующие годы Илларион Лавочкин еще не раз помогал органам в поимке скрытых врагов народа, сделав, таким образом, своего отца полковником. После школы он продолжил свою деятельность в институте, где, как обычно, был на хорошем счету и имел кучу друзей. К концу учебы их круг резко сократился, так как многие из них стараниями Лавочкина отправились в лагеря. Закончив высшее учебное заведение, он был направлен на работу в одну из многочисленных областных республиканских газет, в которой и трудился почти десять лет. Жить ему пришлось в небольшом провинциальном городке, где все знали друг друга в лицо, да по имени. Здесь Иллариону пришлось нелегко, так как любой донос сразу зарождал подозрения в душах людей. На него начинали косо смотреть. Но, в целом, Лавочкину было все равно кто и как на него смотрит. Он искренне считал, что выполняет долг перед Родиной, а потому всех недоброжелателей он автоматически вносил в свой черный список, как сочувствующих врагам народа.

Глотком свежего воздуха для него были краткие визиты в Москву, в ходе которых он обязательно вычислял хоть одного скрытого врага. Почти накануне смерти Вождя Лавочкин вновь оказался в столице, так как вот – вот должна была родить его младшая сестра. В назначенный день, когда у роженицы начались нешуточные схватки, Илларион вместе с сестриным мужем повез будущую мать в роддом. Пока сестра тужилась и надрывно кричала, а ее муж в полу обморочном состоянии сидел на скамейке в приемном отделении, Илларион прислушивался к разговорам врачей, к звукам, доносившимся из разных кабинетов. И вдруг его словно током ударило. Из-за одной из дверей он услышал возгласы на чистом иврите! Причем голос явно читал какую-то молитву!

Когда дверь подозрительного кабинета, наконец, отворилась, из нее вывезли только что родившую женщину, вслед за которой вприпрыжку выбежал красный и потный от счастья мужчина, прячущий под шляпу длинные волосы на висках. И это в то время, как на весь Союз гремело дело о еврейском заговоре! Такого Илларион потерпеть не мог. Он дождался, пока из кабинета не выйдет принимавший роды врач, и прямиком направился к нему.

– Что это у вас тут такое происходит, товарищ врач? – Грозно спросил Лавочкин.

– Ничего, – невозмутимо ответил врач, снимая с рук испачканные кровью перчатки.

– Как же это ничего? – Илларион зло усмехнулся. – На всю больницу разносятся крики на иврите, а вы говорите ничего. Как ваша фамилия, простите?

– Врач, вероятно подумав, что Лавочкин является представителем карательных органов, решил не спорить и тем же невозмутимым тоном, дабы не выдавать волнения продолжил:

– Иванов, вас устраивает?

– Устраивает, – процедил сквозь зубы Илларион, которого уже начинал раздражать этот бестолковый докторишка. – Меня не устраивает, что выйдя из операционной, вы идете первым делом мыть руки, а не сообщать о случившемся куда положено. Я бы даже сказал, идете не мыть руки, а умывать!

– Ничего я не иду умывать, – возмутился Иванов. – Но и вы, товарищ, поймите меня правильно – мое дело давать жизнь. И я не в праве распоряжаться чужими жизнями.

Челюсть у Лавочкина так и отвисла.

– Это что ж такое, дорогой мой, вы мне тут говорите! А? Это да как же так!? У вас под носом плетется заговор, а вы в гуманизм играть вздумали? Чистеньким хотите остаться?

– Чистеньким? – повысил голос Иванов и демонстративно стряхнул с перчаток остатки крови роженицы, забрызгав ей белоснежный костюм Лавочкина. – Чистеньким говорите?

– Ладно-ладно, товарищ Иванов, не кипятитесь, – сбавил обороты Илларион. – Я понимаю, у вас работа трудная, нервная. Извините, если обидел. Я вижу, что и у вас руки по локоть в крови.

– Что вы имеете ввиду? – вновь вспыхнул врач.

– Ох, опять неловко выразился! – Лавочкин сокрушенно всплеснул руками. – Так вы идете звонить?

– Куда, – не понял Иванов.

– Туда, – отвел Лавочкин.

– Иду.

– Идите, идите. А я потом проверю, так, на всякий случай. Ну, всего доброго, дорогой товарищ.

И Иванов пошел и позвонил, проклиная себя, этого надсмотрщика и еще много чего и кого.

Тяжелые времена настали для Лавочкина после смерти Сталина. Еще какое-то время органы нуждались в его услугах, но потом, с началом "оттепели" дела пошли куда хуже. Нет, стукачи были нужны, но дела стали мелковатыми. Не того уровня.

Поэтому на время Лавочкин отошел от дел, дожидаясь лучших времен. И они настали, но уже в семидесятые, когда пышным цветом расцвело диссидентское движение…

После развала Союза Лавочкин продолжал работать в различных газетах, пока в середине девяностых не попал в "Российские новости". Какое-то время он присматривался к новому окружению, стараясь понять, на кого теперь ему стоит доносить. Дело в том, что в новых демократических условиях Илларион Сегизмундович оказался в состоянии некой идеологической дезориентации. Всю свою жизнь он верой и правдой служил советской власти и стучал исключительно на ее благо. Новая власть Лавочкину не нравилась ни в каких своих проявлениях, но внутри старик продолжал чувствовать потребность в своей прежней деятельности.

Она стала уже частью его самого. А потому он решил поступиться своими принципами, ради своего призвания. В один прекрасный день он записался на прием к Компотову и, войдя в кабинет, выложил все, что он думает о каждом из сотрудников отдела культуры, в котором он сам трудился. Компотов его внимательно выслушал, кое-что записал, поблагодарил и отпустил с миром. А уже через несколько день чуть ли не половина сотрудников отдела была уволена, а сам Лавочкин стал этот самый отдел возглавлять. Конечно, никто и подумать не мог, что старец причастен к массовому увольнению сотрудников. Мало того, уволенные сотрудники устроили пикет около здания редакции, в котором поучаствовал и сам Илларион Сегизмундович. Он стоял плечом к плечу со своими бывшими коллегами, держа в руках транспарант, а окружающие его безработные журналисты хлопали старика по плечу и говорили в один голос: хорошо, Илларион Сегизмундович, что вас, хоть, не тронули. Так мы за вас рады!.. И слезы умиления наворачивались у Лавочкина на глаза.

С того дня он стал регулярно наведываться к Компотову. Вот и теперь Компотов снял телефонную трубку и набрал номер отдела культуры.

– Илларион Сегизмундович?

– Да, добрый день, – отозвались на том конце провода.

– Вы у себя? Не заняты? – вежливо поинтересовался Компотов.

– Нет, что вы, только что с завтрака вернулся, из кафе, – добродушно признался Лавочкин.

– Покушали? Вот и хорошо, – умилился в свою очередь Компотов. – Не затруднит вас сейчас забежать ко мне? Есть тут одно дельце по вашей части, так сказать.

– Сию минуту! – радостно отозвался престарелый доносчик. – Уже бегу!

– Жду.

Компотов повесил трубку и довольно потер вспотевшие ладони. "Ну и жара, – подумал он. – Палит как в Африке". Потом его мысли перекинулись на Леночку, но ничего приятного сфантазировать он так и не смог, найдя причину этому опять же в духоте. Когда он попытался в очередной раз представить свою секретаршу в какой-нибудь пикантной позиции, в дверь сначала постучали, а потом она отворилась, и на пороге показался Лавочкин.

– Заходите, заходите, Илларион Сегизмундович! – вскочил со своего места Компотов.

– Присаживайтесь.

Он участливо пододвинул Лавочкину кресло, в которое он тут же усадил свое щуплое тельце, утонув почти полностью в шикарной обивке.

– Как ваше самочувствие? – Компотов решил начать, как обычно, издалека. – Такая жара, Илларион Сегизмундович.

– Да, лето выдалось в этом году – будь здоров, – подтвердил Лавочкин. – Но, я к жаре привыкши. Десять лет работал в таких условиях…

Лавочкин отчего-то тяжело вздохнул.

– Дааа… – С уважением протянул главный редактор – Вы у нас ветеран, так сказать! Вы же знаете, как мы ценим вас, дорогой вы наш. Ваши знания и способности – это наше, так сказать, главное богатство.

– Ну, не преувеличивайте уж, – раскраснелся Лавочкин. – Я всего лишь скромный журналист, а возраст… Разве это заслуга или достижение? Не думаю так…

– Ох, скромник вы наш, так сказать! – Компотов деланно покачал головой. – Но я ведь вас по делу вызвал, Илларион, так сказать, Сегизмундович.

– Это я уже понял.

– Есть дельце, как бы, по вашей части…

Компотову всегда было неудобно, когда разговор заходил о слежке или доносительстве. Неловко, что ли. Вот и теперь он не знал, как бы получше выразить свою просьбу.

– Одним словом, надо кое за кем последить, так сказать, – собравшись с духом, наконец, промямлил он.

– И это понятно.

Внешне Лавочкин выглядел совершенно спокойно, но внутри у него тем временем бушевали нешуточные страсти. Значит, нужен он еще! Куда еще обратиться, как не к нему!

– Теперь, собственно, об объекте, так сказать, – Компотов поглядел на Лавочкина поверх очков, как бы давая понять, что сейчас будет сказано самое главное. – К нам, понимаете ли, в газету пришел новый политический обозреватель.

– Да, да, некий Илья Далекий. – Лавочкин произнес это так, будто ему это было известно всю жизнь, а не каких-то пол часа.

– Ну, – развел руками Компотов, – ну просто слов нет. Вы действительно профи!

Лавочкин жеманно захихикал из глубины кресла и начал нервно потирать кожаные подлокотники, отчего на тех оставались мокрые разводы от его потных рук.

– Раз вы уже все узнали, то теперь вам осталось войти с ним в контакт, так сказать, а там уж вам виднее.

– Контакт уже налажен, – по – деловому доложился Лавочкин.

– Ах, даже так? – Компотов действительно был удивлен.

– Да, не далее, как пол часа назад имел честь познакомиться с этим юношей.

– Ну, и какое впечатление он на вас произвел?

– Мне показалось, что он немного наивен…но вероятно это поверхностно, раз вы считаете, что за ним надо присмотреть.

Лавочкин всегда употреблял именно слово "присмотреть".

– Да, Илларион Сегизмундович, присмотреть за ним надо, и как можно тщательнее. – Компотов состроил серьезную гримасу. – Не такой уж он и наивный, должен вам сказать.

– Все выясним, – заверил Компотова Лавочкин. – Через неделю будут первые результаты, я думаю.

– Очень хорошо, очень, так сказать. Но, вы уж не затягивайте, дорогой вы наш. А мы уж вас отблагодарим, так сказать. В обиде, как бы, не оставим.

Лавочкин опять весь раскраснелся, так как ему всегда было неудобно принимать хоть какое-нибудь вознаграждение за свою работу. Ведь сначала, еще в детстве, а потом и в юности он делал все безвозмездно, за идею. Да и велосипед, который ему отец купил после раскрытия заговора Стрельцовых, он брать не хотел. Все отговаривался, но родитель настоял на своем. Пришлось брать. Со временем, правда, он перестал отказываться от подношений и вознаграждений, но чувство стыда никогда не оставляло его.

– Да какое там отблагодарим, – затянул Лавочкин свою обычную песню. – Ничего мне не надо.

– Ну, это уж нам виднее, – перебил его Компотов.

– Ну, раз так… – моментально сдался доносчик.

– Вот и договорились, вот и хорошо. – Компотов поднялся со своего места, обошел стол и приблизился к Лавочкину. То, в свою очередь, вылез из своего кресла, расправил помявшийся пиджак и застыл по стойке "смирно" перед своим начальником.

Компотов нежно приобнял старичка за плечи и повел к выходу. Уже у самой двери он остановился, посмотрел поверх очков Лавочкину прямо в глаза и сказал с чувством:

– Надеюсь на вас, Илларион Сегизмундович. И давайте-ка первый доклад сделайте мне ближе к пятнице. Хорошо?

– Хорошо! – раскланялся Лавочкин. – Не подведу.

На этом они и расстались. Компотов вернулся к своей рутиной редакторской работе, а Лавочкин поплелся к себе в кабинет обдумывать план дальнейших действий. Никто из них и не подозревал, что за действо разворачивается в этот самый момент прямо под окнами редакции.

Расплатившись за кофе и бутерброд, Илья поднялся со стула, прошел через зал, заставленный столика, ловя на себе взгляды самого разного характера, и вышел из кафе. То, что произошло с ним, как только он вышел на улицу, сам он объяснить так и не смог, как не пытался сделать это после. Только ступив на асфальт, он почувствовал, что все его тело начало сотрясаться, что он должен вот-вот что-то увидеть, узнать что-то очень важное. Такое, чего он никогда не знал и даже не знал, что такое можно знать. Илья как сумасшедший завращал глазами, пытаясь удовлетворить возникшее внутри чувство, но из этого ничего не вышло. Мимо проносились машины, проходили какие-то люди. Картинка казалась Далекому смазанной. Четких линий больше не осталось, все сливалось в единый поток, который двигался, шумел на разные лады. А Илья стоял рядом, не задеваемый этим движением. Ему стало страшно. И вдруг все встало на свои места, само собой. Все вопросы моментально нашли свои ответы. Не осталось и капли прежнего беспокойства…

Она стояла посреди дороги, на разделительной полосе. Машины проезжали на бешеной скорости в считанных сантиметрах от нее, но она этого будто не замечала. Стояла, словно вокруг поле, в котором нет ни души. Илья смотрел на нее и понимал, что все то, что он называл эмоциями, переживаниями, чувствами, в конце концов, – все это было чем-то вроде фальшивки, подделки, которую он, или те, кто были рядом, пытались выдавать за оригинал. Далекий видел перед собой ту, которую он искал так долго, но даже не подозревая о своем поиске. В голове у него чередой прошли все женщины, с которыми он имел хоть какие-то отношения, которые можно было квалифицировать как близкие. И все эта череда показалась ему пустотой. Ему внезапно стало жалко прошедшие годы, в которых не было той, что стояла теперь посреди дороги и ждала, когда машины позволят ей перейти ее.

Как ни странно, но Илье было даже не смешно, хотя еще за несколько секунд до этого он бы цинично посмеялся над любым, кто начал бы уверять его в существовании любви с первого взгляда. Теперь же он сам всем своим существом ощущал наполняющую его любовь к женщине, которую он видел в первый раз в жизни.

Он не знал ни ее имени, ни возраста, ни судьбы, ни характера – ничего. Но он уже любил ее.

А машины все ехали и ехали мимо нее, не давая сделать и шаг. Илья стоял на противоположной стороне, застыв в какой-то нелепой позе. Оказалось, что своим телом он загородил проход в кафе, о чем ему незамедлительно сообщил какой-то мужичок, попытавшийся покинуть территорию общепита.

– Пройти можно?

Илья подскочил от неожиданности на месте. Незнакомый голос вернул его к реальности, и он отошел чуть в сторону, давая возможность мужику выйти. Когда он повернул голову в сторону дороги, чтобы вновь посмотреть на нее, он с ужасом увидел, что больше на разделительной полосе никого нет. Лихорадочно Далекий стал крутить головой, чтобы обнаружить незнакомку, но все было тщетно. Вероятно, она перешла дорогу и ушла куда-то вдоль по улице. Илья и не подозревал, что Рита, которая стояла посреди дороги в состоянии, близком к обмороку, решила просто-напросто вернуться на ту сторону дороги, где стояла редакция, чтобы, пройдя совсем немного, перейти дорогу по подземному переходу.

Илья посмотрел на часы и определил, что ему уже пора начинать движение в сторону секретарши Компотова. От одной мысли о том, что сейчас придется с ней общаться, ему стало неприятно. Он выругал себя за то, что сдуру поддался на дешевый флирт дешевой девицы и подивился тому, как это он мог подумать, что с ней вообще можно заигрывать. Идти куда-либо ему, откровенно говоря, совсем не хотелось. Но, собравшись с мыслями, он все же попытался перейти на противоположную сторону дороги. Но плотный поток машин никак не прекращался, что вынудило Илью направиться к подземному переходу. Странное чувство, посетившее его, чуть отступило, и Илье даже показалось, что никакой девушки на дороге и не было, что все это ему просто почудилось. Но не успел он додумать эту мысль до конца, как его вновь заколотило, да так сильно, что предыдущий приступ показался ему просто пшиком.

Чем ближе Илья подходил к подземному переходу, тем сильнее его сердце начинало колотиться, давая знать, что вот-вот произойдет что-то сверхъестественное. И оно произошло.

Они столкнулись на ступеньках подземного перехода. Она шла вверх, он вниз.

Окружающим их прохожим показалось, что встретились просто двое старых знакомых, а может любовников. Кто-то подумал, что эти двое – муж и жена, а кто-то, что они просто встречаются. Но ни одному человеку и в голову не пришло, что эти двое видят друг друга в первый раз в жизни. Не показалось так и им самим.

Увидев ее так близко, Илья, наконец, смог рассмотреть ее лицо. Ему, собственно, это было особенно и не нужно делать. У нее было лицо, которое было знакомо ему миллион лет. Про себя Далекий с удивлением отметил, что все женщины до нее были чем-то похожи на нее, да и между собой. Ну, не все, конечно. Но, по крайней мере, те, которых он, как ему тогда казалось, любил. Даже не то, что похожи. Нет. Это немного не то слово, но другого он подобрать так и не смог. Да, у него и не было времени для этого.

– Доброе утро, – неожиданно для себя обратился к незнакомке Илья.

– Доброе утро, – ответила она.

– Меня зовут Илья, Илья Далекий.

– А меня Рита, Маргарита Воробьева.

Илья аж пропотел от услышанного. Никогда он не верил ни в какие мистические истории, но это все было уже слишком. Стараясь не терять самообладания, он продолжил:

– Вы работаете в отделе экономики, я знаю.

– О! – улыбнулась она. – Вы читаете "Российские новости"?

– Я там работаю.

– Да? Давно, я вас никогда не видела раньше.

– С сегодняшнего дня. Политическим обозревателем.

Лицо Риточки стало грустным. Ей вспомнилась Василиса.

– Так значит, мы с вами коллеги?

– Выходит, что так.

Дальше говорить было особо-то и не о чем, и оба это понимали. Первой инициативу в свои руки вязала Риточка.

– Я иду в кафе, не хотите со мной?

– А я только что оттуда, – виновато улыбнулся Илья. – Мне сейчас надо зайти к Компотову, вернее к его секретарше.

Вновь повисла неловкая пауза. Теперь первым сориентировался Далекий.

– Но, может, тогда пообедаем?

– Отличная идея! – живо отозвалась Рита.

– Тогда будем договариваться?

– Предлагаю часика в три у входа в редакцию, – первой предложила Риточка. – Вам подходит?

– Конечно, буду вас ждать!

– Ну, тогда до трех, – улыбка вновь засверкала на Ритином лице.

– До трех, – улыбнулся в ответ Илья.

И они разошлись. Каждый пошел в свою сторону, но каждый понимал, что куда бы они теперь не шли по отдельности, все равно они идти им придется вместе. Не знали они лишь одного – идти им суждено будет совсем недолго…

С органами государственной безопасности судьба связала Игоря Аркадьевича Паклина в самом начале 90-х. Паклин трудился на должности доцента в своем родном институте, вбивая в головы студентов правовые принципы развитого социализма в условиях нового мышления. Горбачев делал свои первые ошибки, Ельцин все чаще мелькал по телевизору – страна медленно, но верно подбиралась к пропасти. Паклин, как человек с экономическим образованием, да к тому же интересующийся политикой не мог не понимать, что рано или поздно наступит конец всей той вакханалии, которая была названа советскими идеологами "перестройкой". Причем ничего хорошего этот конец стране не обещал – это Паклин понимал очень четко. Ввиду того, что гласность семимильными шагами ступала по Союзу, врываясь во все дома и госучреждения, проникла она и в стены паклинского института. И первым человеком в институте, который открыто посмел выступить с робкой критикой советской экономической модели и стал Игорь Аркадьевич Паклин.

На одной из своих лекций Паклин прямо заявил, что, мол, принципы командно-административного управления исчерпали себя, что рухнет скоро советская экономика, и избежать этого вряд ли удастся. Студенты, обалдевшие от подобных откровений своего наставника, записали все вышесказанное в свои тетради, которые затряслись всеми своими сорока восемью листами в метро, трамваях, троллейбусах и автобусах города.

И надо же было такому случиться, что двум студенткам, чьи имена уже давно позабыты, приспичило прямо в общественном месте (возможно, это случилось в автобусе) начать бурную дискуссию на тему лекции, хотя Паклин строго настрого запретил это делать. Но, что с девчонок-то молодых возьмешь – не удержались!..

А рядом с ними стоял интеллигентного вида старичок, который жадно вслушивался в каждое слово, произнесенное студентками. А они, наивные, так увлеклись спором, так увлеченно перепирались, что и не заметили, как старик вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшой блокнотик, в который стал неровным подчерком записывать что-то. А потом девчонки сошли на своей остановке, а незнакомый пожилой человек поехал дальше, чтобы выйти еще через несколько остановок и направиться по так хорошо знакомому ему адресу. Но дойти дотуда он так и не успел, так как голову его посетила мысль, которой он увлекся. Действительно, в горячке он и не подумал, что, возможно, студентки и болтали лишнего, но ведь могли и приврать чего! И старик решил сам все проверить, ибо не любил неточностей и считал себя профессионалом.

На следующий день, с утра пораньше человек с блокнотом уже стоял на одном из этажей института, в котором обучались те самые студентки. Он внимательно изучал расписание, выискивая пары доцента Паклина. Найдя необходимую информацию, он вновь достал блокнот и переписал туда время занятий. Ждать долго было не нужно – на часах было без десяти минут девять, а это значило, что первое занятие Паклина вот-вот начнется. Старик поспешил к нужной аудитории.

Он спокойно вошел в огромный лекционный зал и пристроился на одном из последних рядов, вновь раскрыв перед собой свой блокнотик. Чуть опоздав, в аудиторию вошел и сам доцент. Лекция началась.

Через час двадцать весь блокнот старца был исписан мелкими косыми буквами. Про себя он отметил, что написанного здесь хватит для того, чтобы засадить доцента лет, этак, на десять.

Студенты покидали лекторий и прощались с доцентом, который, как отметил старик, был для них в некоторой степени героем. Сам доцент выглядел счастливым и довольным. Как только последний студент отошел от своего учителя, старик поднялся со своего места и начал тяжелым шагом спускаться по ступеням на пятачок внизу, где доцент Паклин стоял около своего стола, запихивая бумаги в портфель.

Старика он не замечал, так как стоял к нему спиной. На шаги тоже внимания Паклин не обращал, думая, вероятно, что к выходу спешит заспавшийся на последних рядах студент. О! Как жестоко он ошибался!

– Доброе утро, – громко известил о своем присутствии старик.

Игорь Аркадьевич подпрыгнул на месте от неожиданности и обернулся.

– Доброе утро. Чем могу вам помочь?

Старик гаденько ухмыльнулся.

– Если кто здесь и может кому помочь, то это не вы мне, а я вам, Игорь Аркадьевич.

– Простите, я вас не понимаю.

– Сейчас поймете.

С этими словами старик извлек из пиджака свой блокнот и протянул его Паклину:

– Посмотрите, товарищ дорогой, повнимательнее.

Паклин пролистал записи старика и изменился в лице. Его собеседник заметил это своим наметанным глазом, порадовавшись, что ситуация теперь полностью в его руках. Паклин, в свою очередь, будучи человеком умным понял, что дал маху, и быстро попытался взять себя в руки.

– Это все очень интересно, но кто вы, собственно, такой?

Вопрос был вполне резонным, но старик и не собирался скрывать своего имени.

Вернее, настоящее -Лавочкин – он решил скрыть, а выдуманное… Почему бы и нет?

– Ах, да, извините. Совсем забыл представиться! Степан Степанович – Очень приятно. Паклин Игорь Аркадьевич, – назвался в свою очередь Паклин. – Но я все же повторю свой вопрос: кто вы такой?

– Я тот, кто может посадить вас лет на десять за всю ту антисоветчину, которую вы тут наговорили.

– Я так понимаю, вы из Комитета?

– Да, – самозабвенно соврал Лавочкин, имеющий к названной структуре весьма опосредованное отношение, так как трудился там на добровольных началах.

– Ну, раз так, – обреченно повесив голову, сказал Паклин, – то чего вы ждете?

– Ничего не жду, – честно признался Лавочкин. – Просто хотел поставить вас в известность, чтобы предстоящий арест не стал для вас неожиданностью.

Паклин уставился на деда, совершенно не понимая логику этого самого Лавочкина.

Чтобы сказать хоть что-то, он выдавил из себя:

– Это что ж, теперь так делается?

– Как так? – не понял Лавочкин.

– Ну, об аресте извещают заранее.

– А, вы об этом! – засмеялся старик. – Нет, что вы! Это моя собственная инициатива!

– То есть, я вам спасибо, что ли, сказать должен? – все больше путаясь, спросил доцент.

– Ой! Вот только этого не надо. – Лавочкин скорчил недовольную гримасу. – За что "спасибо"? За то, что я сейчас пойду докладывать о вас куда следует?

– Да, действительно, нелепо…

Все что хотел сделать, Лавочкин сделал. Больше сказать Паклину ему было нечего, а потому он распрощался и поспешил в столь давно знакомое и милое сердцу здание в самом сердце города. Непосредственным неформальным начальником Лавочкина в те годы был полковник Держинский, который курировал сеть осведомителей столицы.

Именно к нему и направлялся старик с блокнотом.

Миновав проходную и перекинувшись парой слов с давно знакомыми постовыми, Лавочкин поднялся на нужный этаж и постучался в дверь кабинета Держинского.

– Войдите, – послышалось изнутри.

– Вхожу, – словно фокусник отозвался Лавочкин и очутился внутри кабинета.

– Ааа, Илларион Сегизмундович! Ну, присаживайтесь, присаживайтесь, дорогой. С чем пожаловали сегодня?

– Как обычно, Виктор Викторович. Распознал очередного врага.

– Врага? – улыбнулся Держинский, – А как теперь, милый вы мой, распознать кто враг, а кто друг? Не подскажите?

– Ну, – растерялся Лавочкин, – ясно кто…

А сам про себя призадумался: и, правда, а кто?

– Ясно, да не ясно, – продолжил тем временем полковник. – Вот недавно одного взяли, а потом такой скандал разразился! А ведь все говорило о том, что он, как вы выражаетесь, враг. А оказался другом!

– Это как же так? – развел руками Лавочкин.

– А вот так. Писателем оказался видным. Ну, не у нас, естественно, а там… Но, вы же понимаете, что теперь важнее что там, а не здесь…

– Да, да… Понимаю. Теперь такие времена…

Держинский закурил, отчего Лавочкину сделалось немного дурно.

– И все же, – Лавочкин решил не отступать. – Виктор Викторович, посмотрите мои записи.

– Ну, давайте, – выпуская дым прямо в лицо Лавочкину, вяло прореагировал Держинский.

Какое-то время он листал блокнот, а потом, привстав, набрал какой-то номер телефона, параллельно давя сигарету в пепельнице. Разговор был кратким и как понял Лавочкин, свелся он к тому, что этот самый Паклин является тем, кого Держинский и его собеседник почему-то "давно искали". Закончив разговор, Держинский вновь обратился к Лавочкину:

– Знаете что, дорогой вы мой Илларион Сегизмундович, больше к Паклину этому вы не ходите. Дальше действовать мы будем сами. А вам огромная благодарность, ну и, конечно, небольшое вознаграждение.

Держинский открыл верхний ящик своего стола, из которого извлек стандартный почтовый конверт.

– Ну, что вы, Виктор Викторович, – закапризничал Лавочкин. – Вы же знаете, я этого не люблю.

– Берите, берите. Каждый труд должен быть вознагражден.

Лавочкин взял конверт и быстро убрал его в пиджак. Затем его рука потянулась к блокноту, который все еще лежал на столе.

– А вот это вы уж оставьте нам. – Держинский ловко перехватил блокнот и убрал его к себе в стол.

На этом их разговор был завершен и Лавочкин, распрощавшись, покинул начальственный кабинет. Как только дверь за ним затворилась, Держинский снова поднял телефонную трубку и набрал короткий внутренний номер.

– Сергей? Да, это Держинский говорит, – властно произнес он. – Зайди-ка ко мне.

Уже через несколько минут в кабинете Держинского сидел тот самый Сергей, а если точнее, то майор КГБ Сергей Луновой. Держинский начал разговор сразу и по-деловому:

– Значит так, Сергей. Есть человек – доцент, юрист, преподаватель. Трудится в одном довольно известном институте. Только что мне на него принесли целое дело, но я его в оборот пускать не хочу. Догадываешься почему?

– Не совсем, – неуверенно ответил майор.

– Сейчас поясню. Доцент этот, Паклин, сидеть естественно не захочет. Да и посадить-то его трудно будет со всей этой перестройкой сраной. Но поработать на нас, я думаю, он не откажется.

– В роли кого? – в голосе Лунового сквозил явный скептицизм, который Держинский ни мог не заметить.

– Ты раньше времени не ерничай, Сережа. Я думаю, тебе не надо пояснять, какая сейчас в стране обстановка. Ельцин рвется к власти, Горбачев ему не конкурент.

Заварухи не избежать. Вопрос в том, на чьей стороне окажемся мы. Вот ты можешь мне ответить на этот вопрос?

– Могу. На стороне закона.

– Закона? – Держинский горько усмехнулся. – А кто, по-твоему, законнее?

– Вы сами прекрасно знаете кто.

– Я-то знаю. Но вот нужно ли нам это? Я имею в виду, быть на стороне заведомо проигрывающей?

– Я что-то, Виктор Викторович, вас не понимаю.

– Все ты, Сережа, прекрасно понимаешь. И понимаешь, что первыми полетят наши головы. Нас народ больше всего ненавидит. Все припомнят, уж поверь мне. И тридцать седьмой, и диссидентов, и психушки, и лагеря – все. Я за это отвечать не хочу.

– И что же вы предлагаете?

– Я предлагаю создать что-то вроде оппозиционной группы, ну, естественно, негласной. И когда придет время – помочь, кому следует.

– А Паклин тут при чем?

– А при том, что люди от нас уже сейчас бегут. Во всяком случае, те, кто поумнее.

Паклин поможет нам с притоком новых, свежих сил.

– Как?

– Как? Возьмем его к нам, дадим должность. Будет работать дальше в своем институте и приводить к нам ребят.

– Как? – снова, как попугай, повторил свой вопрос Луновой, которому этот разговор был не по душе. Трусоват был майор.

– Да так же, как его самого сюда привели. Вот как. Одним словом, завтра же поезжай в этот институт, бери Паклина, только без шума, и давай его сюда. А здесь я уж поговорю с ним. Все. Исполняй.

– Есть.

Луновой встал и твердой походкой вышел из кабинета. Держинский еще какое-то время сидел на своем стуле, размышляя о задуманном им деле. В Луновом он был уверен. Этот парень никогда бы никому не рассказал про этот разговор, даже если и не захотел бы участвовать в заговоре. Что касается Паклина, то с ним тоже все ясно – никуда он не денется. В тюрьме-то сидеть ему вряд ли захочется.

На следующий день Луновой явился по указанному адресу и мягко попросил Паклина проследовать за ним. Тот не сопротивлялся, так как внутренне подготовился к аресту и уже ничего не боялся, чувствуя себя в глубине души мучеником проклятого режима. Как и договаривались, Луновой доставил доцента к Держинскому, и тот без обиняков обрисовал незадачливому преподавателю юридических дисциплин его ближайшие перспективы. Паклин согласился на сотрудничество.

Месяц он провел в закрытой части где-то под Москвой, после чего сразу получил лейтенантское звание. Случилось это в июле девяносто первого, а в августе он вместе с Держинским и Луновым возглавил целую группу офицеров, перешедшею на сторону демократов в первые же дни Путча. Новые власти не замедлили отблагодарить перебежчиков, повысив тех в звании, но уже в качестве сотрудников новой спецслужбы. После этого Держинский ушел на какую-то административную работу, а Луновой занял его место. Теперь он руководил сетью информаторов, среди которых, само собой разумеется, не последнюю роль играл Лавочкин. А Паклин…

Паклин как – будто растворился, чтобы потом всплыть уже в абсолютно новом качестве провинциального политика, но уже, конечно, без погон…

Распрощавшись с Ритой, Далекий поспешил обратно в редакцию, где его уже поджидала Леночка.

– Ну что же вы опаздываете, Илья Андреевич? Я вас жду, жду, а вы все где-то ходите…

На сей раз компотовская секретарша показалась Илье приторно-сладкой и совсем не такой сексуальной, как ему показалось на первый взгляд. Разговаривать с ней ему совершенно не хотелось, а потому он попытался отвертеться с помощью односложных фраз.

– Ходил в кафе. Задержался, – как можно безразличнее ответил Илья.

– Ах, уже все разведали! А я как раз собиралась пригласить вас в кафе пообедать!

– Леночка хищно улыбнулась, растянув свои силиконовые губы.

– Извините, но я уже обедаю с… – Илья осекся. Ему совсем не хотелось посвящать какую-то секретаршу в подробности своей личной жизни. Ему было очевидно, что скажи он, с кем обедает сегодня, через десять минут об этом будет знать половина редакции. А потому он решил соврать: -…обедаю с одним знакомым.

– Как жалко, – губки Леночки надулись, отчего Илье показалось, что сейчас они прорвутся и силикон вылетит наружу.

– Ну, может, в другой раз, – подбодрил ее Далекий. – Так что там с моими документами?

– Все готово, – Леночка пододвинула к Илье бумаги, нагибаясь как можно ниже, дабы новый сотрудник оценил всю прелесть содержания ее бюстгальтера.

Илья поставил, где надо, свою подпись, уточнил кое-какие рабочие моменты и уже собирался уходить, но Леночка его задержала:

– Илья Андреевич, тут к Компотову Лавочкин заходил…

– И что? – эта новость на каком-то подсознательном уровне взволновала Далекого.

– Вроде про вас что-то говорили. Я, так, краем уха услышала…

– И что говорили?

– Не знаю. Просто слышала вашу фамилию – вот и все.

– Ну, спасибо, что сказали. Пока, – Илья изобразил милую улыбку.

– Пока, – игриво ответила Леночка и силиконовые губы вновь расползлись по ее густонакрашенному лицу.

Илья твердо знал, что займет его время до обеда. Он достал из кармана скомканный кусок салфетки, на котором Лавочкин нацарапал адрес прежнего политического обозревателя, и еще раз внимательно его прочитал. Ехать предстояло на Ленинский проспект, что Илью вполне устраивало – как раз можно было успеть обернуться до назначенного свидания. Но перед тем как покинуть здание редакции, Далекий решил найти Риту и договориться встретиться с ней в другом месте, чтобы ненароком не столкнуться с назойливой Леночкой. Подобный маневр Илья задумал отнюдь не из-за того, что не хотел доставить секретарше неприятные минуты, а из чисто практических соображений – Леночка могла стать полезным источником информации.

Да она уже им стала – зачем-то рассказала ему про Лавочкина…

Поплутав по коридорам, Илья, наконец, нашел Ритин отдел и вежливо постучался в дверь, на которой висела табличка с ее именем.

– Да, да, заходите.

Рита сидела за компьютером и что-то с бешеной скоростью печатала. Увидев Илью, она резко отодвинула от себя клавиатуру и вышла к нему навстречу.

– Я извиняюсь, что отвлекаю от работы – просто решил внести некоторые новые предложения, – неуверенно начал Далекий.

– Вот так? И что же это за предложения?

– Давайте обедать в другом месте. Я пока не придумал где, но ко времени обеда обязательно придумаю! – пообещал Илья.

– Ничего не имею против, – Рита улыбнулась и развела руками, как бы давая понять, что в какой-то мере даже рада такому повороту событий.

– Так значит в три у входа в редакцию.

– Да, как договорились.

Илья пожелал Рите успехов в написании статьи, над которой та трудилась, и направился к своей машине.

Дом, указанный Лавочкиным Илья нашел довольно быстро. Слава богу, не пришлось плутать по дворам – все оказалось намного проще, чем он предполагал. Оставив машину у подъезда старого академического дома, Далекий подошел к двери подъезда, где столкнулся с первым препятствием – домофоном. Набрав номер квартиры, он принялся напряженно ждать ответа, которого все не было. Уже отчаявшись, Илья собирался развернуться и уйти восвояси, как вдруг в микрофоне устройства что-то щелкнуло, и усталый женский голос произнес "алло".

– Добрый день, я могу поговорить с Александрой?

– Кто вы? – послышалось вместо ответа.

– Меня зовут Илья Далекий. Я новый обозреватель "Российских новостей".

– Убирайтесь отсюда, – все так же устало потребовал голос. – И больше никогда не приходите.

– Но, послушайте, – Илья решил без боя не сдаваться. – Я просто хотел поговорить.

– Нам с вами не о чем разговаривать, я вас в этом уверяю. Уходите.

Пока голос призывал Илью уйти, к подъезду подошла старушка с болонкой на поводке и начала тыкать своим магнитным ключом куда-то мимо металлического кружка замка.

Наконец она попала в цель, дверь запищала и старушка, вцепившись в нее обеими руками, потащила ее на себя. Илья было попытался ей помочь, но бабушка властно отпихнула его руку и все сделала сама. Открыв дверь, она шмыгнула в подъезд и теперь, так же вцепившись в дверь обеими руками, тянула ее, но уже на себя.

Далекий попытался пролезть во все еще остающуюся щель, но старушка своим щуплым телом преградила ему путь, подтянув к себе болонку, которая все это время находилась в полупридушенном состоянии, ибо бабка, не делая никаких скидок, тягала ее на поводке вместе с дверью.

– Вы к кому? – прошамкала она, глядя на Илью снизу вверх.

– Я в двадцать пятую квартиру, – честно ответил Илья.

– А почему в домофон не звоните? – продолжала допытываться старушенция.

– Я звонил.

– И что?

– И ничего. Просто тут подошли вы, и я решил зайти в подъезд так. – Илья пожал плечами.

– У нас тут не проходной двор! – властно заявила бабка. – Я вас в подъезд не впущу!

Илья решил больше не дискутировать, а просто отодвинуть бабку с пути и пройти.

Но не успел он протянуть руку в ее сторону, как та зашипела:

– Убери руки. У меня собака.

– Бабушка, я просто хочу попасть к своим знакомым, – ситуация начинала забавлять Илью. Таких старушек, как эта, можно было найти в каждом московском дворе. Они смотрят все выпуски новостей, внимательно следят за всем происходящим. Они глаза и уши своего дома. Они самые бдительные жильцы. Жизнь сделал их такими. Кого видела в Илье эта старушка? Террориста? Киллера?..

– Ууу! – бабушка занесла руку с клюкой над головой, чтобы нанести Илье сокрушительный удар. Но в этот самый момент из домофона донесся все тот же усталый голос:

– Клавдия Матвеевна – это ко мне.

– К кому к тебе? – решила уточнить бдительная Клавдия Матвеевна.

– К Саше, из двадцать пятой.

– Ах, это к тебе Сашенька! – старушка придвинула свой рот к самому микрофону. – Ну, пусть проходит, соколик! Проходи, милый, проходи.

– Спасибо, – Илья еле сдерживал смех.

Далекий поднялся на нужный этаж и позвонил в ту самую двадцать пятую квартиру.

Дверь ему открыла молодая девушка с растрепанными волосами и заспанными глазами, что частично объяснило Илье ее первоначальное недовольство его визитом.

– Проходите, – пригласила она его внутрь. – Извините, я в таком виде… Просто никого не ждала.

– Ну что вы! Это вы меня извините…

Илья оказался в просторном коридоре. По тишине, стоящей в квартире, Далекий сразу понял, что хозяйка дома одна.

– Снимайте обувь, вот тапочки, – она кинула к ногам Ильи домашние тапки. – Да, меня Саша зовут.

– Илья, – представился Далекий.

– Ну, давайте, Илья проходите пока на кухню, а то в комнатах не прибрано.

– Спасибо, – поблагодарил Илья и пошел в указанную Сашей сторону.

Устроившись на твердом табурете, он принялся ждать, когда девушка придет на кухню. От нечего делать он начал рассматривать журналы и газеты, лежавшие на столе. Ничего интересного для себя он найти не смог, так как все они были в основном рекламного содержания. Когда Илья пролистывал последний журнал, Саша показалась в конце коридора.

– Интересно? – с иронией в голосе спросила она.

– Да нет, не очень, – честно признался Илья. – Одна реклама.

– И мне не очень, – ответила Саша. – Но теперь это моя работа.

– Зачем же работать с этим, если не интересно?

– Вы об этом пришли поговорить?

– Нет. – Далекий, наконец, перестал теребить журнал и положил его в стопку к остальным изданиям. – Я хотел поговорить по – поводу вашей прежней работы в "Российских новостях".

– Я так и думала, – Саша села на соседний табурет, оказавшись на противоположной стороне стола, лицом к Илье. – Потому и не хотела вам открывать. Но вам повезло – скажите спасибо Клавдии Матвеевне. Пришлось вас впускать, чтобы спасти от неминуемой смерти от ее клюшки.

Илья рассмеялся, а Саша его подержала.

– Так что вы хотели узнать? – девушка вновь стала серьезной.

– Я хотел узнать причину, по которой вы ушли с той должности, которую теперь занимаю я.

– У вас есть предположения?

– У меня их много, но хотелось бы услышать вашу версию.

– Мою версию? – в голосе девушки зазвучали стальные нотки. – Да мне просто пожить еще хотелось. И как показывает практика, я оказалась права. Правда, пришлось пожертвовать карьерой, зато жизнь сохранила.

Илья понимал, что разговор входит в ту степень риска, когда можно при удачном стечении обстоятельств либо выяснить все до последнего, либо уйти абсолютно ни с чем. Действовать нужно было деликатно и как можно аккуратнее.

– Что произошло? – тихо спросил он. – Если не хотите, то не рассказывайте.

– Я не знаю, можно ли вам верить? – Илья почувствовал, что ей действительно страшно.

– Можно.

– И почему же, позвольте узнать?

– Мне тоже хочется жить.

Повисло тягостное молчание. Илья видел, что у Саши идет тяжелая внутренняя борьба – с одной стороны ей хотелось хоть с кем-то поделиться, но с другой ее мучил страх.

– Ладно, – начала она. – После, примерно, месяца работы, ко мне на улице подошли двое. Предложили сесть с ними в машину. Настойчиво предложили. Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться. Мы никуда не поехали – просто сидели и разговаривали в закрытой машине. Они не представились, не сказали откуда…

– А вы спросили? – перебил Илья.

– Естественно. Короче, мне было сказано, что в моей работе не должно быть проколов. Больше не должно. Иначе это может плохо кончится.

– Каких проколов? Вы что-то сделали не так?

– Потом, анализируя случившееся, я пришла к выводу, что все дело в одной из статей, которую я пропихнула в номер. А, видимо, не должна была… Одним словом, я предпочла на следующий день подать заявление об уходе. Вот такая история. Есть хотите?

– Нет, – поблагодарил Илья. – Я недавно поел.

– Может, чаю?

– Это можно, – Далекий встал с табуретки и, заметив на столе пепельницу, спросил:

– У вас курят?

– Курите, конечно. Я бросила, а пепельницу все никак не уберу.

Илья достал пачку, выудил из нее сигарету и прикурил. Пока Саша готовила чай, он молча стоял у окна и бесцельно рассматривал все происходящее на улице, обдумывая услышанное. Никаких сомнений по поводу того, кто подошел к Саше на улице, у него не было. Естественно, это были люди Бортковского. Но что за методы? Неужели нельзя просто вызвать к себе и спокойно все обсудить?.. Саша как – будто прочитала его мысли:

– Он обычный уголовник – потому и методы такие.

– Кто?- прикинулся ничего не понимающим Илья.

– Бортковский. Как был Толей Адидасом, так им и остался.

– Вы думаете, что подходили его люди?

– Не думаю, а знаю. Было еще небольшое продолжение… Ох, ладно, раз уж начала, то буду рассказывать все. Как говорится, сказал "а", говори и "б".

– Не надо, если не хотите, – поспешил предупредить Илья.

– Да, чего уж там… Я пошла писать заявление, к Компотову, и, собственно, он-то и выдал своего хозяина. Сказал, что я совершаю большую ошибку, что поступаю глупо.

– Начал уговаривать остаться?

– Что-то вроде. Как я понимаю, испугался, что я потом взболтну где-нибудь лишнего. Но заявление взял. А уже потом, вечером, мне позвонили и сказали, что если я хоть слово кому скажу, то… Мой вам совет – если есть возможность уйти оттуда – уходите. Хотя, вам виднее… А вот и чай уже готов!

– Да я, пожалуй, пойду, – Илья затушил сигарету. – Спасибо за все. Поверьте, я никому ничего не скажу.

– Мне ничего и не остается, кроме как верить вам.

Илья обулся, еще раз поблагодарил Сашу и вышел прочь.

Оставшееся до обеда время Рита дорабатывала с трудом. Мысли ее были далеки от цифр, таблиц, балансов и все прочего экономического. Перед глазами стояло лицо этого нового обозревателя отдела политики. Рита не могла понять, что с ней происходит. Раньше с ней ничего такого не случалось. Нет, ну влюблялась, но не так вот – на улице. А тут вот вам, пожалуйста…

Так и не дописав материал, который надо было срочно сдавать в номер, она закончила на двадцать минут раньше, чтобы оставшееся до встречи с Ильей время провести у зеркала. Это уж было совсем странно, так как в чем в чем, а в своей внешности она была уверенная на все сто процентов. Тем не менее, подойдя к зеркалу, она начала тщательно рассматривать свое лицо и удивляясь самой себе, нашла в нем, как ей самой показалось, целую кучу недостатков.

В назначенный час она спустилась на первый этаж, перекидываясь пустяковыми фразами с коллегами по работе, и оказалась у входа в редакцию. Илья уже ждал ее с букетом цветов наперевес.

– Я опоздала? – Рита испуганно посмотрела на часы, но стрелка показывала ровно три.

– Нет, что вы! Это я пораньше приехал, – Далекий протянул ей букет и предусмотрительно открыл переднюю дверь своего "жигуленка", предлагая Рите сесть.

Уже в машине, когда они отъехали от редакции, Илья поинтересовался:

– Есть какие-нибудь пожелания?

– Насчет чего? – не поняла его Рита.

– Насчет места, в котором мы будем обедать, – рассмеялся Илья, которого позабавила ее растерянность.

– Я предоставляю право выбора вам, – тактично ответила Рита.

В итоге они оказались в небольшом тихом летнем кафе минутах в десяти езды от редакции. Свободных столиков было полно, так как на дворе стоял разгар рабочего дня. Среди присутствующих наблюдалась в основном молодежь, лениво потягивающая пиво и ведущая негромкие разговоры. Илья с Ритой заняли столик на двоих, располагавшийся под ветвистым тополем, защищавшим это место от солнечных лучей.

Заказали несколько легких салатов, по бокалу недорогого вина и мороженое.

Официант учтиво предложил поставить цветы в воду и через несколько минут вернулся с небольшой вазочкой, в которую и водрузил Ритин букет.

Разговор тек сам собой, болтали о всяких пустяках, незаметно перешли на "ты".

Обеденный час пролетел незаметно.

– Что ж, пора возвращаться к делам, – Рита грустно улыбнулась и посмотрела на Далекого.

– Пора, – согласился Илья. – Когда мы сможем увидеться снова?

– Я абсолютно свободна, – сказав это, Рита раскраснелась, так как почувствовала в своей фразе некую двусмысленность. Хотя это ее не очень-то теперь и волновало – все было настолько просто и естественно, что можно было не беспокоиться за неправильно понятые слова. В данном случае любые слова были правильными.

– А хоть сегодня вечером.

– Отлично! Тогда после работы я буду ждать тебя внизу?

– Так и договоримся, – Илья улыбнулся и, взяв Риту за руку, поднялся из-за стола.

– Поехали?

– Поехали.

Паклин был вполне доволен достигнутым результатом: Далекого взяли на работу, а это значит, что сделан еще один шаг навстречу заветной мечте – стереть Бортковского с лица земли. Но в тоже время Игорь Аркадьевич прекрасно понимал, что этого мало – нужно было придумать что-то еще, искать другие пути. В принципе, в запасе у него был еще один небольшой план, в осуществление которого он, правда, почти не верил. Но попытка не пытка, а потому он решил попробовать. Суть затеи состояла в том, чтобы попытаться разузнать как можно больше о той ночи, в которую произошла трагедия на Мишкиной даче. Сделать это было сложно, но при удачном стечении обстоятельств кое-чего добиться было все-таки можно. Дело в том, что со времен работы в органах у Паклина осталось там достаточно знакомых, а кое-кого оттуда он знал и по своей депутатской работе. Но ко вторым обращаться ему не очень хотелось, так как в этом случае существовала возможность огласки запроса.

А вот первый вариант его вполне устраивал. Человека, который смог бы хоть как-то помочь, и которому Паклин в определенной мере доверял, был полковник Луновой.

Ему-то Игорь Аркадьевич и решил нанести визит. Предварительно созвонившись, Паклин и Луновой договорились встретиться в небольшом ресторанчике в районе Кузнецкого моста. Место это устраивало обоих, а потому ровно в половину седьмого вечера они уже сидели в полутемном зале и делали заказ официанту, на голове которого красовалось огромное сомбреро.

– Затащил ты меня, Аркадич, черт знает куда. Благо, что от работы близко, – Луновой все никак не мог сделать выбор, путаясь в названиях мексиканских блюд.

– Ладно, ладно, не кипятись, – Паклин добродушно улыбнулся. – Давай выпьем для начала. За встречу.

Луновой оживился и тут же потребовал пол бутылки водки.

– Водки нет, – официант ткнул в меню. – Есть текила.

– Ах, ну да черт с тобой! Тащи ее.

Официант удалился выполнять заказ, покачивая здоровенной шляпой на голове, полы которой то и дело цепляли кактусы, расставленные по всему ресторану, то тут, то там.

– Ну, выкладывай, что случилось, – без обиняков начал Луновой.

– Тут, Сереж, дело очень деликатное. И я даже не уверен, что обращаюсь по адресу.

Понимаешь, надо бы поднять одно дело, довольно старое, – Паклин сделал паузу, ожидая реакции Лунового.

– Продолжай.

– Помнишь, еще в начале девяностых, когда шалили…

– Шалил, положим, ты, а я тебя покрывал.

– Ты прав, прав, – Паклин оглянулся посмотреть, не идет ли еще официант. – Так вот, это насчет Бортковского, точнее, насчет убийства Мишки.

– Ты хочешь, чтобы я достал материалы дела? Зачем?

– Не верю я в пожар. Мишку убили, и убил его Бортковский.

Тут к столу подошел парень в сомбреро, а потому разговор был прерван. Паклин с Луновым внимательно понаблюдали, как официант ставит на стол бутылку текилы, снимает с подноса два небольших специальных стаканчика.

– Вы готовы еще заказывать? – поинтересовался малый, после того, как закончил с расстановкой стаканов.

– Готовы, – ответил за обоих Паклин. – Принеси-ка нам что-нибудь мясное, но не особо острое. И гарнирчик какой-нибудь сообрази. Хорошо?

– Салаты будете? – официант сделал необходимые пометки в своем блокноте.

– Нет, спасибо, – вежливо отказался Паклин.

– А десерт? – продолжал занудствовать парень.

– Нет.

– Значит это все?

– Все, – гаркнул Луновой так, что парнишка моментально отчалил от их столика, поправляя на ходу съезжающую шляпу.

Оба рассмеялись.

– Так что, поможешь? – Паклин продолжил разговор первым.

– Даже не знаю, – нахмурил брови полковник Луновой. – Вообще-то ты прав – это не совсем в моей компетенции.

– А если подключить кого-нибудь? Ты же можешь, Сереж.

– Я-то могу. Я вот только не понимаю, зачем тебе это надо? Чего тебе не хватает?

– Всего мне хватает. Но эту гниду я выдавлю. И здесь даже не в деньгах вопрос – мне его деньги не нужны. Здесь дело чести, так сказать. Давай-ка за Мишку выпьем.

– Давай, – охотно согласился Луновой, которому уже просто хотелось выпить, а потому подходил абсолютно любой повод.

Налили по одной, выдохнули, выпили.

– Ну и сивуха, твою мать, – Луновой сморщил и без того не совсем гладкое лицо. – И закусить нечем!

Парень в сомбреро как – будто услышал стон полковника и буквально через полминуты поставил на стол поднос с двумя дымящимися тарелками, наполненными до краев самыми разными яствами. Луновой спешно схватил свою тарелку, вырвал у официанта вилку с ножом и жадно набросился на еду. На время насыщения Лунового, Паклин решил к разговору не возвращаться, а дать товарищу спокойно насладиться едой.

Как только последний кусок был отправлен в рот полковника и тщательно пережеван, Игорь Аркадьевич вновь налил по стаканчику текилы и уже собирался предложить тост, но Луновой опередил его и, поднявшись со стула, начал активно размахивать правой рукой, чтобы привлечь внимание кого-нибудь из официантов.

– Решил еще что-то заказать? – поинтересовался Паклин.

– Я это пойло больше пить не собираюсь, – Луновой заметил, наконец, девушку с подносом, облаченную в пончо. – Эй, давай-ка к нам!

Девушка с милой улыбкой подошла к столу, преисполненная готовности принять заказ.

– Я так понимаю, что водки у вас нет? – начал Луновой с риторического вопроса.

– Нет, извините, – девушка рассеяно оглядело стол и, заметив бутылку текилы, продолжила:

– Из крепких только текила.

– А из не крепких?

– Пиво есть, мексиканское, – ответила девушка.

– Такое же мерзкое, как и эта текила? – съязвил Луновой.

Официантка не нашла что ответить, а потому просто промолчала, ожидая, что будет дальше. А дальше ничего не было, так как Луновой барским жестом отослал девушку прочь, попутно выливая ушат грязи на мексиканскую кухню и Мексику вообще. Затем он опрокинул свою текилу, так и не дав Паклину произнести сопутствующую речь, и начал собираться.

– Пойдем отсюда, – бросил он Паклину.

– Но мне кажется, что наш разговор еще не закончен, – как можно вежливее попытался остановить Лунового сотрапезник.

– В другом месте его продолжим, – заверил полковник. – Там, кстати, все и прояснится с твоим делом.

Они вышли из ресторана, сели в машину Паклина, за рулем которой их дожидался водитель, и поехали по названному Луновым адресу. Ехали довольно долго, пресекли МКАД и выехали в область. Проехали какие-то дачные поселки и свернули на еле заметную проселочную дорогу. Только здесь Луновой сказал, куда же они все-таки направляются:

– Едем на дачу к одному хорошему человеку, – он вынул из пачки последнюю сигарету и закурил.

– Что за человек? – загадочность Лунового ничуть не волновала Паклина, так как этому человеку он действительно доверял, и уже не один год.

– Наш человек.

– Понятно.

Машина пропрыгала по кочкам около километра и выехала на узкую заасфальтированную дорожку, в конце которой виднелись массивные ворота, обрамленные деревьями по обеим сторонам.

– Добрались, – констатировал Луновой.

С этими словами он достал мобильный телефон и набрал номер, как понял Паклин, хозяина дачи.

– Я уже около дачи, Александр Александрович, но не один… С кем?… С одним старым товарищем, у которого есть небольшой разговор к вам.

Луновой отключил связь как раз в тот момент, когда машина въезжала в плавно разъезжающиеся ворота, за которыми открывался прекрасный вид на трехэтажный коттедж, затерянный среди сосен, рвущихся в летнее небо. Припарковались прямо около входа в дом, а когда выходили из автомобиля, то на лестнице, ведущей к парадному входу в дом, появился и сам хозяин. На вид ему было лет шестьдесят, но сразу было заметно, что тело его подвергалось длительным физическим тренировкам, так как на нем не было ни капли жира. Выглядел этот человек моложаво и подтянуто.

Голова хозяина дома была на лысо брита, а нос украшали аккуратные очки, а-ля Глеб Павловский. Александр Александрович бодро сбежал по ступеням прямо к машине и первым представился, протянув Паклину мускулистую руку:

– Александр, – отчество он так и не назвал, хотя Паклин специально сделал небольшую паузу на всякий случай. После этого Паклин тоже решил назваться лишь по имени, что и сделал.

– Очень приятно, – расплылся в улыбке Александр Александрович и перекинул свое внимание на Лунового.

Подойдя к нему вплотную, он обнял его по-отечески и, как показалось Паклину, даже поцеловал в щеку.

– Ну, Сережа, здравствуй! – глаза его светились от счастья.

– Здравствуйте, Александр Александрович, – умильно отозвался Луновой. – Вот мы и добрались до вас!

– Молодцы! Ехали долго? Эх, да что ж мы все на улице стоим! Давайте в дом!

Все трое прошли внутрь коттеджа и разместились в обширной гостиной на первом этаже.

– На ночь останетесь? – владелец коттеджа вопросительно оглядел присутствующих.

– У меня никаких планов нет – можно от вас завтра прямо на работу, – ответил Луновой. – Игорь, ты как?

Паклин оставаться на ночь не очень хотел, но отлично понимал, что это может помочь делу.

– С удовольствием, – заверил он Лунового.

– Вот и замечательно! – похоже, Александр Александрович действительно был искренне рад такому повороту дела. – Тогда я топлю баню?

Не дожидаясь ответа, он поднялся с диванчика, на котором сидел до этого и, попросив Лунового с Паклиным немного подождать его, вышел из дома. Как только дверь за ним прикрылась, Паклин переместился поближе к Луновому и вполголоса обратился к нему:

– Может, теперь объяснишь мне, кто это?

– Генерал Сомов. Можно сказать, мой крестный отец в органах. Может многое – это я тебе точно говорю. Сейчас выпьем, попаримся и поговорим по-людски.

– Возьмет дорого? – собственно, цена вопроса Паклина особо не волновала, но ради интереса он все же решил поинтересоваться.

– Ну, он человек хороший, так что обижать его в этом плане не надо, – Луновой усмехнулся. – Если согласится помочь, то уже не поскупись.

– Не поскуплюсь, – Паклин откинулся на спинку дивана и с удовольствием вытянул затекшие от долгой езды в машине ноги. – И все же?

– Десять-пятнадцать, я думаю, будет достаточно.

– Не вопрос. А как разговор лучше начать, чтобы не спугнуть?

– Об этом не волнуйся – я сам все сделаю.

Тут в комнату вернулся Сомов, с раскрасневшимся от жара лицом, и радостно известил, что банька скоро будет готова, а пока гости могут пройти в приготовленные для них комнаты, где можно переодеться. Паклин с Луновым поднялись на второй этаж, одели легкие спортивные костюмы и примерно через десять минут вновь встретились в коридоре, а затем спустились обратно в гостиную.

Сомов встретил их бутылкой водки, чему Луновой был несказанно рад. Паклину пить особо не хотелось, но ради приличия он решил не отказываться. Выпили не тостуясь и тут же налили по второй. Снова выпили.

– Еще немного придется подождать, – сообщил Сомов. – Пусть получше прогреется.

Налили по третьей.

Так, перекидываясь репликами, они провели почти полчаса, после чего гуськом покинули дом и переместились в баню, которая располагалась метрах в двадцати от основного строения. Баня представляла собой сруб и ничем не отличалась от любой другой бани, которую можно встретить в российских деревнях. Так, по крайней мере, Паклину казалось до тех пор, пока он не оказался внутри. Здесь он понял, как заблуждался – внутри все было отделано мрамором, присутствовали душевые кабинки и прочие прелести цивилизации, вроде мини-бара, телевизора, аудиосистемы и все такого прочего.

Парились по всем правилам. Поливали друг друга кипятком из деревянных баклажек, до изнеможения лупцевались березовыми вениками, потом опять обливались. Наконец, утомленные, они покинули парилку и переместились в предбанник, где заботливая помощница Сомова, женщина лет пятидесяти, уже накрыла приличный стол.

– Ну, сейчас выпьем, закусим! – Сомов от удовольствия потирал потные руки.

– Охладиться бы, – как-то жалобно попросил Луновой.

– Это в душ, – лицо генерала вдруг стало печальным. – Бассейн еще не успел соорудить – средств не хватает…

Луновой направился в душ, а потом за ним туда же проследовал и Паклин, которому казалось, что кожа с него вот-вот сползет тонкими слоями. Сомов же предпочел использовать для охлаждения средства внутреннего воздействия, а потому открыл запотевшую от холода бутылку пива и прямо из горла жадно сделал несколько больших глотков, осушив сосуд почти наполовину.

Застолье тянулось уже около двух часов, когда Луновой, находящийся в состоянии сильнейшего алкогольного опьянения завел разговор, ради которого Паклин, собственно, и участвовал в этой попойке.

– Сан Саныч, а ведь Игорьку требуется ваша помощь.

– Да? – пьяно удивился генерал.

– Да, – кивнул Луновой и громко икнул.

Паклин попытался было включится в разговор, но Луновой ловко сунул ему в рот половинку помидора и сам продолжил:

– Дело бы надо одно найти.

– Что значит найти? – не въехал Сомов.

– Ну, просто, найти и дать его мне, – наконец сумел вставить Паклин.

– Вам? – опьяненный Сомов явно не понимал, что от него хотят. – А мне?

– А вам бассейн, – сказал Паклин и понял, что, похоже, хватил лишнего.

Как не странно, но этот ответ удовлетворил генерала и взгляд его даже как-то прояснился. Дальше он говорил трезво и по-деловому. Договорились, что к концу недели дело будет у Паклина, а деньги у Сомова. Удовлетворенные результатом, они выпили на брудершафт, а потом пили уже просто так, много и самозабвенно, как умеют пить только русские люди.

Уехали с дачи Паклин с Луновым рано утром, так как в городе обоих ждали дела, откладывать которые было никак нельзя. Чувствовали себя оба отвратительно, и несколько раз Паклин даже просил остановить машину. Луновой же бодрился и вида не подавал, но по зеленоватому цвета его лица было ясно, что все то, что Паклин делает на обочине дороги, сам полковник сделает в туалете своего ведомства.

Утром того дня, когда мучаемый похмельем Паклин возвращался в город с генеральской дачи, Илья нежился в своей постели, наслаждаясь последними минутами перед окончательным пробуждением. Рита лежала рядом и мирно посапывала, не ведая, что еще совсем чуть-чуть, и Илья разбудит ее своими поцелуями.

– Пора вставать. – Илья нежно приобнял Риты за плечи и тихонько потряс.

– Уже?.. – еще не проснувшись, отозвалась она.

Потом они завтракали яичницей, которую приготовила Рита, пока Далекий был в ванной.

– Слушай, Рит,- Далекий засунул в рот очередной кусок жаренного яйца, – а что ты думаешь о Бортковском?

– Я? – Рита насторожилась, что нельзя было не заметить. – Ничего не думаю. А ты что думаешь?

– Я тоже ничего не думаю, – соврал Илья. – Пока ничего – ведь сегодня только мой первый рабочий день.

– А к чему такие вопросы, Илюш?

– Да просто хотел знать твое мнение, вот и все.

До работы они доехали вместе на машине Далекого, но Рита вышла за несколько кварталов до редакции, объяснив это тем, что не хочет пустых разговоров.

– Сам понимаешь, – смеясь объяснила она. – Сегодня твой первый день, тебя еще никто не знает, а я уже у тебя в постели!

Илья с ней полностью был согласен, а потому, не сопротивляясь, высадил ее там, где она попросила, а сам поехал дальше.

Первым, с кем Далекий столкнулся, не успев еще войти в здание, оказался Лавочкин.

Выглядел он бодрым и даже веселым. От вчерашнего хмурого настроения, которое возникло у него в самом конце разговора с Ильей, и следа не осталось. Илья этому был рад, так как Илларион Сегизмундович был ему действительно симпатичен.

– Ну-с, молодой человек, с первым рабочим днем на новом месте! – бодро поприветствовал Лавочкин Илью.

– Спасибо, Илларион Сегизмундович! – искренне поблагодарил Илья.

– Давайте, осваивайтесь потихоньку, а ближе к обеду, может, и пересечемся с вами, а? как думаете? – Лавочкин подмигнул Далекому и захихикал.

– С удовольствием, – согласился Илья, тут же вспомнив, что пообедать обещал с Ритой. А потому решил исправиться:

– Если получится…

– Ну, конечно-конечно, – понимающе затряс бородкой Лавочкин. – Я все прекрасно понимаю – первый день!

На том и разошлись. Илья проследовал в свой новый кабинет, который оказался просто огромным, по сравнению с тем закутком, в котором он сидел, работая в "Паровозе".

Закрыв за собой дверь, он огляделся, вдохнул поглубже воздух и с головой окунулся в дела. Часы летели незаметно, так как работы было невпроворот, а потому обед Илья попросту пропустил. Разбирая материалы, написанные разными журналистами, редактируя их, сортируя, Далекий все острее чувствовал, что содержание их по большей части весьма сомнительно. Написано все профессионально – к форме не придерешься, но вот к сути… Пару раз у Ильи мелькнула мысль включить в номер хотя бы парочку небольших заметок, выдержанных не в общем духе издания, но он вовремя остановил себя, вспомнив, что его основной задачей на данный момент является закрепление на новом месте, втирание в доверие, так сказать. К вечеру подбор материалов был закончен и Илья с папкой статей, предназначенных для завтрашнего номера, поспешил к Компотову.

– А, Далекий, как бы, проходите.

– Спасибо. – Илья шмыгнул в кабинет и положил на стол папку.

– Готово, что ли? – с сомнением промямлил Компотов.

– Готово.

– Ну, так сказать, посмотрим, – Компотов придвинул к себе папку и начал потрошить ее толстыми пальцами. – Так, так, хорошо…а вот этого не надо…

Он отложил в сторону небольшую статейку, в содержании которой Илья первоначально не усмотрел ничего крамольного. Чуть подумав, он все же решил попытаться выяснить, что же не так с этой заметкой:

– Я извиняюсь, но почему этот материал не подходит? По-моему он вполне информативный и свежий.

– Что? – взгляд Компотова поверх очков выражал неподдельное удивление.

– Я говорю, – повторил Илья, – что статья свежая и интересная.

– И что? По-вашему, этого достаточно, чтобы она попала в номер?

– Нет, конечно,- увильнул от прямого ответа Далекий. – Но просто не совсем понятно, какие у нее недостатки.

– Вы ее внимательно читали?

– Внимательно.

– А раз так, то должны были заметить, что прямо во втором абзаце автор недвусмысленно намекает на кое-какие вещи, которые на взгляд редакции не должны подвергаться сомнению и уж тем более критике. Сами посмотрите.

Илья взял текст в руки, пробежал по нему глазами и только теперь понял, что не понравилось Компотову. Тот, тем временем, внимательно наблюдал за тем, как Илья читает, а, дождавшись, когда Далекий оторвется от листка, продолжил:

– Мы, Илья Андреевич, ведь не газета "Правда", так сказать.

– Я понимаю.

– Вот и прекрасно. Остальное, вроде, все, как бы, в порядке. Можете сдавать.

Неделя пролетела незаметно, и уже в пятницу Паклину на мобильный позвонил молодой человек, который вежливо сообщил, что, если Игорь Аркадьевич еще заинтересован, то можно встретиться и получить необходимые ему документы. Паклин, естественно, согласился и поздно вечером встретился с невысоким молодым человеком, одетым в строгий костюм, который, тем не менее, напрямую говорил о том, что работает он далеко не в офисе какой-нибудь компании, а в месте вполне определенном.

– Вот, – протянул посланник довольно внушительный плотно запечатанный бумажный пакет. – Александр Александрович просил передать, что здесь все, что вам необходимо.

– Спасибо. – Паклин открыл свой кожаный портфель, вместил в него пакет, а взамен выудил оттуда другой, не менее плотный, правда, меньший по размерам конверт. – Передайте это господину Сомову.

Вместо того, чтобы взять конверт, молодой человек как ошпаренный отскочил от Паклина.

– Уберите это, пожалуйста.

Паклин послушно сунул конверт обратно в портфель. Юноша вернулся на исходную позицию и незаметно протянул аккуратно сложенный листочек, который тут же попросил убрать.

– Что это? – недоуменно поинтересовался Паклин.

– Банковский счет. Деньги Александр Александрович просил перевести на него.

Паклин выругался про себя, сам не понимая, как мог допустить подобную оплошность.

"Выгляжу в глазах этого сопляка как полный идиот", – подумал он про себя.

Деньги поступили на счет Сомова в тот же вечер, так как Паклин не привык откладывать что-либо на потом. Перед тем как ехать домой, он заскочил в банк, где и сделал денежный перевод. Только после этого он, сидя на заднем сидении своего автомобиля, едущего по направлению к дому, распечатал пакет. В руках у него оказалась целая кипа документов, которая вполне могла помочь составить полную картину произошедшего на даче в ту роковую ночь. Часть бумаг Паклин даже не стал рассматривать, так как никой полезной информации в них не было. Это были в основном справки биографического содержания, всевозможные свидетельства о рождении, о смерти и так далее. Первое, что действительно привлекло его внимание, был список присутствующих на даче в ночь пожара. С удивлением Игорь Аркадьевич отметил, что кроме, собственно Мишки, его домработницы и охраны, которые все значились в списке как покойники, на даче был еще и некий Руслан. Пролистав еще целую кучу бумаг, Паклин с интересом узнал, что самого Руслана следствие так и не нашло (а вернее, как сразу догадался Паклин, и не пыталось найти).

Оказывается, о его присутствии на даче никто бы и не узнал, если бы не свидетельница с соседней дачи, которая и сообщила следователям, что в доме покойного гостил молодой человек, художник. Куда он делся, из бумаг понять было невозможно. Единственное, что стало ясно Паклину, что теперь у него появилась хоть какая-то зацепка во всем этом деле…

Просмотрев папку до конца, Игорь Аркадьевич в очередной раз убедился для себя, что дело было просто-напросто замято, так как, судя по документам, никакого реального расследования проведено не было. Бортковский элементарно купил следствие, что было очень легко сделать в те времена всеобщего бардака. Подумав об этом, Паклин горько усмехнулся – ведь сам он только что за не самые большие деньги на свете купил у генерала ФСБ целую пачку документов. Нет, ничего не изменилось.

Оказавшись дома, Паклин еще долго сидел в удобном кресле и размышлял, что же ему предпринять дальше. Выпив изрядное количество вина, он решил достать собранную им когда-то подборку материалов, рассказывающую о деятельности бизнесмена Михаила. Перекопав все ящики своего огромного стола, он вспомнил, что еще в прошлом году сам же убрал эту папку в свой архив. Покинув кабинет, Паклин прошел по коридору и оказался в небольшой комнатке, которая в любой другой обычной квартире могла бы служить чуланом. Именно ее Игорь Аркадьевич и называл архивом.

Комнатка была полностью переоборудована для хранения ценных бумаг. По стенам были сделаны специальные полочки, на который в ряд стояли разноцветные папки, с прикрепленными к ним ярлычками, на которых был подписан год. У дальней стенки, которая находилась прямо напротив двери, стоял огромный сейф, в котором хранились наиболее важные бумаги. Именно к нему и направился Паклин, оказавшись внутри. Выпитое вино давало о себе знать, а потому довольно долго Игорь Аркадьевич провозился с ключом, который никак не хотел попадать в скважину. Еще больше времени у него занял ввод кода на замке. Наконец, сейф был открыт, и Паклин извлек из него нужную папку. Закрыв сейф, он погасил в комнате свет и вернулся в кабинет, где вновь опустился в уютное кресло.

Папка, которую достал Паклин, представляла собой своеобразную подборку статей из самых разных изданий, в которых, так или иначе, рассматривались различные аспекты Мишкиной жизни и его бизнеса. Паклин брал по очереди каждую из статей и внимательно просматривал ее. По большому счету их содержание он знал наизусть, но что-то заставляло его в этот вечер снова и снова просматривать давно знакомые материалы.

После того как закончилась часть статей, посвященная профессиональной деятельности Мишки, начались различные интервью с ним, а так же просто статьи описательного характера, рассказывающие о жизни молодого успешного российского олигарха. Паклин уже собирался закрыть папку и отправиться спать, как почувствовал, будто через его тело пропустили электрический разряд. То, на что случайно упал его взгляд, когда он уже закрывал папку, потрясло его. Перед ним лежало одно из последних интервью Мишки, в котором он большей частью отвечал на вопросы, касающиеся его личной жизни:

" Корр.: Вы не могли бы рассказать немного о своих увлечениях?

М.: О, вы знаете, меня много что увлекает в этой жизни… Но, пожалуй, своим главным увлечением я считаю живопись.

Корр.: Живопись? Не могли бы вы рассказать об этом чуть подробнее?

М.: С удовольствием! Я должен вам признаться, что меня больше интересуют не классические полотна, а работы молодых художников. Классика слишком банальна, как мне кажется…

Корр.: Вас можно назвать коллекционером?

М. (смеется): В какой-то степени. Я часто посещаю вернисаж, где нет-нет, да прикуплю что-нибудь…" Паклин не мог поверить своим глазам. Такое везение было просто невероятным! Он только что сидел и ломал голову над тем, как ему найти этого самого Руслана и ответ нашелся сам собой! Конечно, далеко не факт, что Руслан все еще промышляет художественным делом, что он все еще продает картины на одном из московских вернисажей, но главное, что теперь определена начальная точка поиска! На следующее же утро Паклин решил попытаться напасть на след таинственного Руслана.

Лавочкин уже полчаса сидел в приемной Компотова, дожидаясь, пока тот закончит свои дела. Он нервно пощипывал свою бородку, пропуская отдельные волоски сквозь пальцы. Компотов вызвал его на доклад, как они и договаривались, в конце недели.

Поведать Лавочкину, конечно, было что, но сам он достигнутым результатом был не очень доволен – маловато сведений удалось добыть. Откровенно говоря, вплоть до последнего дня, то есть как раз до пятницы, у него вообще не было никаких сведений о том, что творится в жизни Далекого. Но, слава богу, буквально за несколько часов до того, как он должен был предстать перед Компотовым, Далекий сам выложил все свои карты перед Лавочкиным, хотя тот его об этом даже не просил.

Дело было так…

Придя с утра пораньше в редакцию, Лавочкин решил, что сегодня он кровь из носа должен добыть хоть какую-нибудь информацию. Потому он решил не идти сразу в свой отдел культуры, а подождать Илью около его кабинета, чтобы потом сделать вид, будто проходил тут абсолютно случайно. Сказано – сделано. Лавочкин поднялся на нужный этаж и подковылял к кабинету Далекого. И какого же было его удивление, когда он увидел, что дверь в него приоткрыта. До начала рабочего дня было еще почти пол часа, а как успел подметить Лавочкин, Илья никогда не приходил раньше.

Подумав, что возможно у Далекого возникли срочные дела, а потому он пришел раньше, Лавочкин робко постучался в чуть отворенную дверь. Ему никто не ответил.

Лавочкин повторил свою попытку, но и на этот раз в кабинете стояла гробовая тишина.

Окончательно убедившись, что внутри никого нет, Илларион Сегизмундович легонько толкнул дверь рукой, и та полностью открылась. Перед взором доносчика предстал весь рабочий кабинет Далекого, в торце которого стоял рабочий стол. Сперва Лавочкин решил, что в кабинете ему делать совершенно нечего, да и вообще это не в его стиле – рыться в чужих вещах. Но потом он заметил, что на практически пустом столе лежит какая-то папка, туго набитая бумагами. В мозгу у Лавочкина проскользнула мысль о том, что, вполне возможно, это какие-то рабочие материалы Далекого, но потом ум опытного следопыта пришел к выводу, что нужные материалы вот так лежать не могут. Уж больно небрежно лежала папка, на самом краю стола.

Как – будто ее хотели взять с собой, но в самый последний момент забыли…

Не долго думая, Лавочкин прошмыгнул в кабинет, схватил папку и пулей вылетел обратно в коридор. Оглядевшись по сторонам, он с облегчением подумал, что его никто не заметил. Быстро, насколько позволял ему возраст, Илларион Сегизмундович пошел в сторону своего отдела, стараясь не привлекать к себе особого внимания.

На его счастье, ни с кем из хороших знакомых он не столкнулся, а потому избежал ненужных вопросов о том, что за папка у него в руках. Уже оказавшись у себя, Лавочкин, наконец, отдышался, прежде заперев свой кабинет изнутри на ключ. Он открыл окно, так как спертый воздух сильно давил на его старое сердце, готовое и так выскочить из груди от только что проделанной пробежки. Лавочкин сел за стол, достал сигарету, прикурил и развязал веревочки, которые являлись единственной преградой на пути его всепоглощающего интереса. И интерес этот был удовлетворен сполна…

И вот теперь, сидя в приемной Компотова, Лавочкин тягостно размышлял о том, насколько полезной будет эта папка. Честно говоря, сам он ничего из того, что нашел внутри, понять так и не смог. В цифрах он был слабоват. Единственное, что он понимал наверняка, что никакого отношения сведения, изложенные на бумаге из папки, к непосредственной работе Далекого отношения не имеют. Но, с другой стороны, мало ли что это могли быть за статистические данные, да таблицы. Одним словом, Илларион Сегизмундович считал, что с его способностями и опытом наличие в руках одной папки не понятно с чем явно маловато.

Наконец, Компотов выглянул из своего укрытия и пригласил старика войти.

– Итак, дорогой вы наш, какие у нас результатики, так сказать?

– Вот, – Лавочкин протянул Компотову папку. – Это все, что удалось пока добыть.

– А что в ней? – поинтересовался Компотов.

– А черт его знает, – чистосердечно признался Лавочкин. – Бумаги с цифрами какими-то.

Это я в его кабинете нашел.

– Что значит нашли? – нахмурился Компотов. – Украли что ли?

– Ну, можно и так сказать…

Компотов развязал папку и принялся просматривать его содержимое. Он долго, то сводил, то разводил брови, сопел, пару раз откашлялся. Лавочкин все это время сидел и всматривался в лицо начальственной особы, надеясь прочитать на нем отношение к проделанной им работе. Тем временем Компотов отложил папку в сторону и обратился к замершему в ожидании старику:

– То, что вы принесли мне, Илларион Сегизмундович, является очень важным, так сказать, материалом. Сначала, честно говоря, я хотел вас, как бы, так сказать, отругать за воровство, но то, что вы добыли… Здесь, как говорится, все методы хороши.

– А что в папке? Вы меня, конечно, извините, за подобный вопрос.

– В папке клевета, дорогой Илларион Сегизмундович. Еще вопросы есть?

– Нет, – ответил Лавочкин, хотя так ничего и не понял. Впрочем, он уже давно сам для себя решил, что принцип "меньше знаешь – лучше спишь" является самым полезным из всех, изобретенным человечеством. А потому больше вопросов решил не задавать.

– Вот и прекрасно. А в понедельник зайдите к бухгалтеру – она вам премию хорошую выдаст. Как говорится, каждый труд должен быть вознагражден. Правильно я говорю?

– Конечно, – Лавочкин тяжело вздохнул и, не попрощавшись, вышел.

На душе у него было как-то слякотно и по-осеннему грустно. "Старость", – подумалось ему. Опечалившийся, он побрел в кафе через дорогу, чтобы выпить чего-нибудь горячительного. О деньгах теперь можно было не беспокоиться. Выйдя из здания редакции, он посмотрел на вечернее небо, и ему показалось, будто собирается дождь. Прохожие спешили по своим делам и некоторые из них толкали старика своими острыми плечами, отчего все тело Иллариона Сегизмундовича сотрясалось и ему становилось больно. Он все никак не мог понять причину накатившейся на него грусти. И похвалили его, вроде. И деньжат подкинули. А на душе скверно. И тут Лавочкин понял, что плохо ему от того, что он, дряхлый старик, донес на молодого парня, у которого еще столько всего впереди. Донес, и теперь будущее этого самого Ильи Далекого под большим вопросом. Что было в папке? "Эх, дурак ты старый, дурак",- отругал сам себя Лавочкин.

Так он стоял у входа в редакцию и размышлял. А потом и правда пошел дождь. И Илларион Сегизмундович все же решил переместиться в кафе. Он растерянно огляделся по сторонам и сошел с тротуара. Дождь усилился.

То, что сейчас он умрет, Лавочкин понял, когда услышал пронзительный визг тормозов, где-то совсем рядом с собой. Он еще успел оглянуться, удивленно посмотрев сквозь залитое дождем лобовое стекло, на водителя стремительно приближающейся машины. "Вот и поделом тебе", – пронеслось у него в голове, прежде чем его тело взлетело на несколько метров вверх, чтобы затем рухнуть со страшной силой на мостовую.

Машина резко затормозила и из нее выскочил всклокоченный мужичонка, который только и делал, что причитал, будто не заметил старика, который не весть откуда появился. Да все и так видели, что мужик ни в чем не виноват. Старик сам фактически бросился под колеса автомобиля.

Расхристанное тело Иллариона Лавочкина лежало посреди мостовой, а вокруг него толпились зеваки, которые все ждали приезда милиции. Из здания редакции на улицу высыпали сотрудники "Российских новостей", которые с выражением ужаса на застывших лицах смотрели на расколовшийся на части череп Лавочкина. Мужик все бегал вокруг и восклицал, что ни в чем не виноват:

– Он сам, сам!

– Да успокойтесь вы, – сказал ему один из стоявших в толпе. – И откройте зонт. А то вон дождь-то какой. Промокните…

Найти Руслана оказалось не так-то и просто. Впрочем, Паклин и сам не ждал быстрого результата. Первым делом он решил съездить на крупнейший московский вернисаж на Крымском валу. Здесь чутье его не подвело, да и вряд ли могло подвести – это было действительно не сложно. Сложно стало потом. Приехав к зданию Центрального дома художников, Паклин попросил водителя подождать, а сам направился к импровизированным рядам, раскинувшимся под летними навесами.

Суббота делала свое дело – народу было предостаточно. Но это было в данном случае даже хорошо, так как существовала большая вероятность того, что Руслан окажется среди десятков художников, выставляющих свои полотна на продажу.

Потолкавшись немного среди людей и посмотрев самые разные образцы художественной мысли, Паклин приступил к непосредственному поиску. Ходя по вернисажу, он присматривался к художникам, пытаясь выявить среди них старожил. Юных созданий он отмел сразу, так как вряд ли они могли оказаться полезными. А среди более пожилого контингента Паклину особенно понравился интеллигентного вида мужчина лет пятидесяти, продававший нечто в классическом стиле, но с легким налетом модернизма. Так, по крайней мере, показалось Паклину, а в живописи он кое-что понимал. Постояв несколько минут с видом знатока напротив работ художника, Игорь Аркадьевич, заинтересовал того настолько, чтобы он, наконец, обратился к нему:

– Что-нибудь приглянулось?

– Да, кое-что понравилось. Вот это полотно в какую цену? – Паклин указал рукой в сторону пейзажа, изображавшего какой-то уголок европейской части страны.

– Это дорого, – ответил художник, но тут же осекся, видимо, оценив внешний вид Игоря Аркадьевича, по которому вряд ли можно было сказать, что этот человек нуждается в денежных средствах. – Тысяча долларов.

– Очень хорошо. Я его беру.

Художник тут же засуетился, забегал. Взяв специальную длинную палку с крюком на конце, он ловко подцепил картину, которая висела достаточно высоко на металлической сетке, заменявшей стены. Аккуратно спустив картину вниз, он, под завистливые взгляды коллег, начал бережно упаковывать ее в бумагу. Видно было, что расставаться со своим творением ему действительно жалко… Закончив с упаковкой, художник обернулся к Паклину и поинтересовался:

– Раму не возьмете к ней? Есть одна – очень подходящая!

Вместо ответа Паклин молча отсчитал нужную сумму за картину, протянул ее художнику и лишь затем заговорил:

– Вы давно здесь торгуете?

– Лет пятнадцать уже, наверное, – ответил художник.

– Отлично. Я возьму у вас раму и даже еще несколько картин, так как они мне по-настоящему понравились, но взамен за небольшую услугу.

– Услугу? – удивился художник. – Что я могу для вас сделать?

– Пообедать со мной, – сказал Паклин, но, заметив недвусмысленный взгляд продавца картин, тут же поправился. – Не поймите меня неправильно – мне просто нужно с вами кое о чем поговорить.

– А почему именно со мной? – резонно поинтересовался живописец.

– Мне кажется, вы сможете помочь мне кое-что узнать. Но если вы не хотите, то я не в праве вас заставлять. А раму я куплю у вас в любом случае. Так каков ваш ответ?

– Хорошо. Я согласен. Во сколько и где?

– Давайте часика в два. Вас устроит?

– Вполне.

– Тогда в два за вами заедут. Всего доброго и спасибо за прекрасную картину!

Паклин подхватил полотно подмышку и пошел к выходу. Теперь ему оставалось только ждать обеденного часа и надеяться, что этот художник, имя которого он даже забыл спросить, поможет ему узнать хоть что-нибудь о Руслане.

Неделя пролетела незаметно и для Ильи. Он так увлекся производственным процессом, что единственное, что могло отвлечь его от любимого журналистского дела, была Рита. С ней он проводил все свое свободное время. Она практически перебралась к нему жить. Он помог перевести ей часть вещей, которые теперь размещались в самых неожиданных уголках его квартиры.

Кроме того, что Рита стала для него той любимой, в которой он так долго нуждался, но не мог найти, она оказалась и бесценным источником информации. А в информации Илья нуждался не меньше, чем любви.

Сначала Рита отказывалась даже разговаривать на тему передачи Илье хоть какого-то материала, с которым она работает.

– Зачем тебе? – спрашивала она. – Ты же в экономике ничего не понимаешь!

– Если прошу – значит надо, – отвечал он.

Сопротивление ее было сломлено в середине недели. Оказалось, что сделать это было достаточно просто – нужно было всего лишь рассказать правду. Ну, не всю, конечно же. Разговор между ними состоялся поздно вечером, когда Илья, наконец, добрался домой, после сдачи в печать очередного номера. Сидя на кухне и уплетая приготовленный Ритой ужин, он в сотый раз мысленно благодарил Бога за то, что тот послал ему в подарок эту женщину, а заодно и о том, что пора бы уже подключить Риту к делу.

– Ритусь, помнишь, я тебя уже спрашивал о твоем отношении к Бортковскому? – издалека начал Илья.

– Ты опять за свое?

– Нет, ты меня дослушай, – Илья отодвинул тарелку, так и не доев. – Я знаю, что у тебя есть контакты с самыми разными источниками информации. Я знаю, что ты можешь достать для меня цифры, которые могли бы пролить свет на некоторые дела Бортковского…

– Чтобы тебя застрелили? – перебила она его.

– Ты дашь мне договорить?

– Извини…

– Так вот, мне эта информация действительно нужна. Очень. Я тебе скажу больше – у меня, скорее, будут проблемы, если ты не дашь мне некоторые свои цифры, графики и все остальное. Так понятнее?

– Что за неприятности? – насторожилась Рита.

– Всякие, – многозначительно ответил Илья.

– Мне твои загадки надоели! – взорвалась Воробьева. – Ты можешь мне прямо сказать, что происходит, Илья!?

– А то, что я не по своей воле устроился в "Российские новости" – вот что происходит. И я должен…

– Что значит не по своей? – растерялась Рита.- А по чьей же тогда?

– Это неважно. То есть, важно, но я не могу этого пока сказать. Ты мне поможешь?

– Помогу, – обреченно ответила она.

Больше они к этому разговору не возвращались. Просто на следующий день Рита приволокла с работы толстенную папку с какими-то бумагами, которую протянула Илье.

– Вот. Это то, что ты просил.

– Что? – не пронял Далекий, который и не подозревал, что Рита выполнит его просьбу так быстро.

– Материалы на Бортковского. – сухо бросила Рита и отправилась на кухню готовить ужин.

Илья сел на диван, открыл папку и обнаружил в ней целый ворох не совсем понятного ему статистического материала. Поглядев на все это непонимающими глазами и отложив листы в сторону, Далекий вышел на кухню.

– Ты мне объяснишь что это?

– Естественно. Садись есть – я все согрела.

После ужина они вместе сидели на полу и разбирали принесенные Ритой бумаги.

Оказалось, что за всеми теми цифрами, которыми были испещрены листы формата А4, стояла целая система махинаций со всем, с чем только можно было провернуть хоть какое-нибудь сомнительное дело – от ценных бумаг до недвижимости. Илья не верил своим глазам. Судя по тому, что сейчас было у него в руках, практически весь бизнес Бортковского был насквозь преступным.

– Рит, откуда у тебя это все? – ошарашено поинтересовался Далекий.

– Через наш отдел проходит куча материалов, каждый день. Какие-то расчеты я делал сама, что-то присылали внештатники. Ну, кое-что попросила у своих информаторов. Но ты же понимаешь, что опубликовать это в "Российских новостях" невозможно. Тем не менее, я поспешу тебя огорчить – большая часть этого материала уже опубликована – так что ничего сенсационного в нем нет. Но в основном в "левой" прессе, а у нее круг читателей весьма узок. Да ты и сам знаешь, что что бы там не напечатали, все это тут же преподносится как полная чушь. Хотя иногда это совсем даже и не так. Но есть в этой папочке и кое-какой эксклюзив. Хотя меня это не интересует.

Разбор бумаг с Ритиными комментариями занял несколько часов, поэтому спать они отправились далеко за двенадцать. На следующее же утро Илья позвонил Паклину и сообщил о том, что у него на руках целая кипа материалов, компрометирующих экономическую деятельность империи Бортковского. Вечером, после работы, Илья встретился с посыльным от Паклина и передал ему копии всех бумаг, принесенных Ритой.

Лишь вернувшись домой, Далекий понял, что забыл на работе папку с оригиналами.

Ехать на работу уже не было смысла, так как редакция наверняка была закрыта. Но еще хуже было то, что буквально накануне в двери его кабинета сломался замок, а потому дверь пришлось оставить открытой. Конечно, он предупредил об этом охранников…

На следующее утро, когда Илья пришел на работу, он не поверил своим глазам – папки на столе не было. Первым делом он бросился искать уборщицу – Зинаиду Михайловну, которая прибиралась, в том числе, и в его кабинете. В тот момент, когда Илья выбежал в коридор, Зинаида Михайловна уже по второму кругу за утро натирала полы.

– Зинаида Михайловна, доброе утро, – выпалил Илья. – Вы вчера убирались у меня?

– Убиралась, – моментально ответила уборщица.

– А папку на столе видели?

– Видела, или не видела… – Зинаида Михайловна нахмурила лоб, пытаясь припомнить события прошлого вечера.

– Так да или нет? – Илья почувствовал, что повысил голос, что явно не понравилось уборщице.

– Вы на меня, молодой человек, голос-то не повышайте. Орать мы все умеем!

– Извините, ради Бога, – раскраснелся Илья. – Просто пропали важные документы. А вы не заметили, может быть случайно, никто не заходил вчера, когда я уже ушел?

– Насчет вчера не знаю, но с утра вас тут, вроде, Лавочкин ждал.

– Лавочкин? Ну, он уж точно этого сделать не мог! Ладно, спасибо большое. – Илья попрощался с уборщицей и вернулся на свое рабочее место.

Вернулся, но работать больше не смог. В голове вертелась лишь мысль о том, что папка могла попасть в руки к тому, кто совсем не должен знать о ее содержимом. В первой половине дня он еще пытался сосредоточиться на работе, но после обеда все окончательно пошло наперекосяк. Он собирался было позвонить Рите, чтобы сообщить о пропаже, но затем передумал, так как решил, что ей об этом знать пока не стоит.

После долгих раздумий Илья пришел к выводу, что неплохо было бы найти Лавочкина и узнать у него, не видел ли тот чего-нибудь подозрительного. Как только стрелка часов подползла к цифре шесть, Илья быстро собрал свои вещи и направился в другую часть здания, где и находился отдел культуры. Но Лавочкина месте не оказалась. Девушка-секретарша мило сообщила Илье, что Илларион Сегизмундович ушел сегодня чуть раньше и, вроде, его вызывал к себе Компотов.

Оставаться и ждать в отделе было глупо, а потому Илья решил направиться в кафе через дорогу от редакции, занять там столик около окна, чтобы оттуда было удобно наблюдать за всем, что происходит у входа в здание "Российских новостей". Так он и сделал. Кафе оказалось набито народом, но все же Далекому удалось отыскать одно свободное место прямо у огромного во всю стену окна, сквозь которое отлично просматривалась вся улица. Он заказал себе кофе, подвинул поближе пепельницу и закурил. Его соседками по столику оказались две смешливые девушки, которые к газете никакого отношения не имели, а болтали о всяких пустяках, вроде своих последних покупок. Илья то и дело невольно прислушивался к их разговору, но затем ловил себя на этом и снова углублялся в свои размышления. После получаса ожидания он, наконец, увидел, как из здания вышла щуплая фигура Лавочкина. Илья уже собирался встать, что бы выйти на улицу и перехватить старика, но потом заметил, что старый журналист явно намеревается перейти дорогу. А это означало лишь одно – Лавочкин собрался посидеть в кафе. Поэтому Илья остался на своем месте. Именно за столиком кафе, с чашкой кофе в одной руке и с сигаретой в другой, он и стал свидетелем трагедии, случившейся с Илларионом Сегизмундовичем.

Сначала Илья просто не поверил своим глазам, а когда понял, что произошло, бросил чашку с недопитым кофе прямо на пол и устремился наружу. Дождь лил так, что одежда Далекого через считанные минуты стала насквозь сырой. Но его это мало волновало. Он заворожено смотрел на тело мертвого Лавочкина не в силах оторваться от него. Водитель, сбивший старика, все крутился вокруг и разводил руками, взывая к пониманию толпы. Но все его оправдания казались Илье полной нелепостью, ведь факт оставался фактом – Лавочкин был мертв.

Потом приехала милиция. Мужика, впавшего к тому времени в самую настоящую истерику, усадили в милицейский УАЗик и увезли в неизвестном направлении. Илья и не заметил, что все это время рядом с ним стоял Компотов, который внимательно наблюдал за всем происходящим поверх своих нефункциональных очков. Увидев, что Далекий повернулся в его сторону, Компотов посмотрел на него как-то странно, развернулся и ушел, так ничего и не сказав.

Постепенно толпа рассосалась, а вскоре на улице уже ничего не напоминала о недавнем ужасном происшествии. Улицу даже не пришлось мыть, так как ливень моментально смыл следы крови, вытекшей из немощного тела Иллариона Сегизмундовича Лавочкина…

Ровно в два часа дня к художнику подошел невысокий мужчина средних лет и попросил проследовать за ним. Художник попросил соседа последить за его картинами, а сам, прихватив с собой лишь небольшую сумку, удалился. Ему предложили сесть в шикарную машину, а после доставили в какой-то ресторанчик, располагавшийся не так далеко от вернисажа.

Войдя в зал, художник не сразу нашел Паклина, но учтивый официант проводил его до нужного столика.

– А вот и вы, – приветствовал его щедрый покупатель.

– Да, вот и я, – ответил художник.

– Ну что ж, присаживайтесь, – Паклин указал рукой на свободный стул. – Располагайтесь. Да, мы ведь так и не представились друг другу! Игорь Аркадьевич.

– Очень приятно. Петр Сергеевич, – отрекомендовался в свою очередь художник.

– Что кушать будете? – поинтересовался Паклин.

– Ничего, – Петр Сергеевич потупил взор. – Здесь все, наверно, так дорого…

– Ну что вы! – воскликнул Паклин. – Естественно я плачу! Это же я вас пригласил!

Так что не скромничайте, а берите меню и делайте выбор.

Петр Сергеевич все же поскромничал и заказал все самое дешевое, хотя ему и это показалось безумно дорогим. Паклин внес в его заказ некоторые коррективы, после чего, наконец, перешел к столь важному для него разговору, ради которого, собственно, и была затеяна вся эта встреча.

– Петр Сергеевич, я вас вот о чем хотел спросить,- начал он.- Вы сказали, что работаете на вернисаже уже довольно много лет – пятнадцать или около того. Верно?

– Верно, – подтвердил художник.

– Так вот, я хотел у вас узнать, не помните ли вы молодого художника, торговавшего своими полотнами здесь же лет десять-двенадцать назад? Его звали Руслан.

После того, как Паклин назвал имя Руслана, лицо Петра Сергеевича изменилось до неузнаваемости. Вскочив из-за стола, он смахнул случайно, уже принесенные официантом столовы приборы, и буквально накинулся на Паклина:

– Что ж вы сразу не сказали, что вы оттуда? Я ведь вас за приличного человека принял!

– Я вас не понимаю, – попытался успокоить его Паклин.

– Не понимаете!? А это вы понимаете?

С этими словами Петр Сергеевич ловко перепрыгнул через стол и со всей силы ударил Паклина кулаком по лицу. Тут же к нему подскочили охранники, один из которых точным ударом в затылок вырубил незадачливого живописца, отчего тот моментально обмяк и рухнул на пол.

– В машину его, – скомандовал Паклин.

Петра Сергеевича погрузили на заднее сидение автомобиля, а сам Паклин устроился спереди.

– Куда едем, Игорь Аркадьевич? – осведомился водитель.

– За город, неважно в какую сторону. Куда ближе будет.

– Понял, – ответил бритоголовый и нажал на газ.

Очнулся служитель муз, когда машина уже стояла километрах в десяти от кольцевой автодороги. Паклин распорядился, чтобы водитель остановился в каком-нибудь тихом перелеске, что было весьма затруднительно, так как кругом, словно скворечники, были понатыканы дачи.

– Где я? – первым делом поинтересовался Петр Сергеевич, пытаясь приподнять свое тело с сидения.

– В лесу, – коротко ответил Паклин. – Может, здесь вы придете в себя, и мы, наконец-то, поговорим.

– Я вам все уже сказал. Еще тогда!

– Мне вы ничего не говорили. И вообще пора бы уже объяснить, что вы там мелете.

– Я ничего не мелю, – возмутился деятель искусств. – Я просто натерпелся от вас еще тогда, а теперь довольно!

Он опять попытался приподняться, но снова улегся, поняв, что из этого ничего не выйдет.

– Вы меня явно с кем-то путаете, – Паклин открыл дверцу автомобиля и вышел на улицу. – Я не работаю ни в милиции, ни в ФСБ. Я частное лицо, которое хочет кое-что у вас выяснить. И ничего больше.

– Да? – с сомнением спросил художник.

– Да.

– Я старый больной человек, – вдруг заскулил Петр Сергеевич. – Отпустите меня, пожалуйста. Я ведь действительно ничего больше не знаю.

– А больше и не надо! Вы расскажите то, что знаете. И поедете обратно к своим картинам с приличной суммой в кармане.

Последняя фраза настолько простимулировала Петра Сергеевича, что он, наконец, неимоверным усилием воли приподнялся и принял вертикальное положение.

– Что вы хотите узнать?

– Где я могу найти Руслана?

– Нигде вы его не сможете найти. Нет его больше – умер. Уж год как. Хоронили всем вернисажем.

– Умер? – у Паклина, аж, руки опустились от досады.

– Умер, – подтвердил Петр Сергеевич, – Сердце у него слабое было.

– Так, а родственники у него остались?

– Да какое там! – художник сокрушенно схватился за голову, но тут же отдернул руки, так как любое прикосновение к черепу причиняло ему нестерпимую боль.

– Что, совсем никого?

– Совсем. Я был ему родственником.

– Вы? – Паклин удивленно посмотрел на Петра Сергеевича и огонек надежды вновь забрезжил у него в глазах.

– Я, – Петр Сергеевич был явно горд этим фактом. – И отца и мать ему заменил.

– Вот как… Ну что ж, это меняет дело,- Паклин просто не верил в свою удачу!

Чтобы так повезло, да еще дважды! Это надо ж было из всей этой толпы выбрать именно нужного человека!

– Ничего это не меняет, – огрызнулся мастер кисти. – Я вам ничем помочь не смогу.

– Это мы еще посмотрим, – как-то двусмысленно процедил Паклин.

– Угрожаете? – Петр Сергеевич инстинктивно вжался в спинку сидения.

– Пока нет, но если будите упираться…

– Я же вам русским языком сказал, что нечего мне вам сказать. Нечего. Все что мог, сказал следователю еще тогда, когда Руслана трясли по поводу пожара на даче этой…

– А что, его нашли? – Вот этого Игорь Аркадьевич никак не ожидал.

– А вы думаете, что нет? – с сарказмом произнес художник.

– И что?

– И ничего! Он им сказал, все как было.

– А как было?

– Как? Погостил он у него на даче пару неделек и уехал. Но это было задолго до пожара.

– И ему поверили?

– А почему нет-то? Поверили. Записали все и уехали. Только потом все дергали, звонили… Угрожали ему, а кто – не знаю. Может менты, может и еще кто. Вот у него сердце-то и не выдержало! Вот и помер. Это потому я на вас и набросился – извели его! – неожиданно Петр Сергеевич разрыдался, да так, что Паклину даже пришлось одолжить ему свой носовой платок.

– А вам он ничего не рассказывал? – спросил Паклин, когда мастер перестал сотрясаться в рыданиях.

– Это не ваше дело!- отсморкавшись, заявил Петр Сергеевич.

– Наше это дело, Петр Сергеевич, наше, – с этими словами Паклин взял с переднего сидения свой портфель и вынул из него внушительную пачку долларов. – Это будет вашим, если вы мне все расскажите. И вот еще что – я постараюсь устроить вам персональную выставку в какой-нибудь приличной галерее.

– Правда? – изумился живописец.

– Даю вам слово.

И Петр Сергеевич поведал все, что знал. Собственно, знал он очень мало, но это было не столь важно. Оказалось, что долгие годы Руслан вел дневник, который и хранился теперь у художника.

– Когда вы сможете мне его передать?

– Да хоть сегодня, но с одним условием, – осмелел Петр Сергеевич, в руках у которого уже находилась пачка американских денежных знаков.

– Что за условие?

– Дневник вы мне вернете. Это моя единственная память о Руслане.

– Хорошо, Паклин успокаивающе похлопал маэстро по плечу. – Дневник мы сегодня у вас заберем, а вы можете потихоньку отбирать картины для выставки.

После этого повеселевший Петр Сергеевич попросился выйти из машины, сославшись на то, что у него затекли ноги и болит голова. Водитель помог ему подняться и усадил на травку подле автомобиля. Так художник просидел минут десять, сжимая американские деньги и любовно рассматривая их. Потом его перетащили обратно в машину, так как сам, по его же собственным словам, он идти все еще не мог. До Москвы долетели быстро, а в городе пробивались сквозь бесконечные пробки. Жил Петр Сергеевич в самом центре, недалеко от Тверской, в старой коммунальной квартире, где ему принадлежала тридцатиметровая комната, заваленная до потолка готовыми и еще не очень картинами. В нее Паклин предпочел не входить, тактично оставшись ждать в коридоре. Когда дневник оказался у него в руках, Игорь Аркадьевич распрощался с Петром Сергеевичем, пообещав, что на днях к нему заедут и сообщат где и когда пройдет его выставка. Счастливый, словно ребенок, художник, окончательно позабыв о своей головной боли, попытался приобнять на прощание своего благодетеля и даже приложиться к его гладко выбритой щеке своими тонкими губами, но был отвергнут и удостоился лишь крепкого мужского рукопожатия.

Лавочкина хоронили всей редакцией. Дабы все сумели попрощаться с телом старца, гроб пришлось выставить в редакционном зале для пресс-конференций, куда уже с самого раннего утра выстроилась длиннющая очередь из родственников, коллег, друзей и просто почитателей журналистского таланта Иллариона Сегизмундовича.

После церемонии прощания гроб погрузили в специально заказанный заранее автобус "Ритуал" и повезли на Кузьминское кладбище, где находился участок Лавочкиных. На кладбище поехали лишь самые близкие, а потому Илье стоило большого труда оказаться среди этого круга избранных. Тем не менее, на похороны он попал и бросил свою горсть земли в могилу, куда был опущен гроб с убиенным.

Когда гробокопатели закончили свое дело и выровняли холмик, на него были водружены венки, а после состоялось импровизированное выступление Компотова, который на удивление собравшихся, произнес пронзительную речь, полную скорби и сострадания.

– От нас ушел настоящий талант! Гений пера! – восклицал он. – Это невосполнимая потеря!

И слезы наворачивались на глаза присутствующих.

После похорон все вернулись в редакцию, где были организованы поминки. Там снова звучали речи, воспоминания, просто рассказы из жизни усопшего.

В самый разгар мероприятия у Ильи зазвонил мобильный телефон. Звонил Паклин, который настаивал на немедленной встрече:

– Я понимаю, что вы скорбите, Илья Андреевич, но дело не терпит отлагательств.

Илье был вынужден согласиться и, попрощавшись с провожавшими Лавочкина в последний путь, отправился на условленную встречу.

Паклин ждал его возле памятника Пушкина, что немного рассмешило Илью, так как обычно в этом месте о встрече договариваются влюбленные. Он был как обычно элегантен, хотя оставался в его образе и элемент некой вычурности, который запомнился Далекому еще с их первой встречи.

– Спасибо, что приехали так быстро, – начал Паклин с благодарностей. – Ситуация изменилась – в этом причина спешки.

– Что-то случилось?- забеспокоился Илья.

– Ничего страшного. Просто события теперь будут развиваться немного быстрее, чем было запланировано ранее.

– То есть?

– Сейчас я передам вам кое-какие материалы, в том числе и выборку из той папки, которую вы мне отдали. Ваша задача – как можно быстрее обработать их и сделать пять-шесть больших статей, которые потом будут опубликованы.

– Опубликованы? – на душе у Далекого вновь стало неспокойно.

– Да, под вашим именем.

Какое-то время Илья переваривал полученную информацию, а когда смысл сказанного, наконец, достиг конечного пункта его сознания, он понял, чем все это может для него обернуться.

– Вы что, за полного идиота меня держите? – обратился он к Паклину.

– Это еще почему?

– Почему? Да потому, что умирать как-то не хочется. Вы же понимаете, чем грозят подобные публикации! Да только одним – пулей в затылок в темном подъезде!

– Я вас что-то не понимаю, Илья Андреевич, – Паклин осмотрелся, явно недовольный, что Илья повышает голос в общественном месте. – Вашего мнения, если вы еще не поняли, никто здесь не спрашивает.

– То есть… – опешил Илья.

– То есть, через три, максимум четыре дня, готовые статьи должны лежать у меня на столе. И ни о чем не беспокойтесь – вы находитесь под круглосуточной охраной.

Поэтому, если кто и получит пулю, то это будет мой человек, а уж никак не вы.

Еще вопросы есть?

– Есть. А если я откажусь?

– Не стоит. Ну, да мы уже об этом с вами как-то говорили. Не хочу повторяться.

Если это все, то позвольте откланяться. И через несколько дней жду от вас звонка.

Паклин развернулся и пошел куда-то в сторону переулков, а Илья так и остался стоять на месте, держа в руках увесистый кожаный портфель, набитый, возможно, последним в его жизни журналистским материалом. Мысли с бешеной скоростью проносились одна за одной, не успевая надолго задержаться, что только раздражало.

Стоять на одном месте дальше смысла не имело, а потому Далекий решил переместиться в стоящий неподалеку Макдоналдс, чтобы перекусить, а заодно хотя бы бегло ознакомиться с содержимым портфеля. Он пересек дорогу, спустился в подземный переход, вновь вынырнул наружу, оказавшись прямо напротив американской закусочной.

Несмотря на разгар рабочего дня, очереди в кассы были приличными. Илья, выбрав, на его взгляд, самую короткую, пристроился в хвосте и стал рассматривать публику, окружавшую его. Думалось ему о всякой ерунде. О том, что все на свете так непостоянно. О том, что у любого успеха есть и вторая, темная сторона. О том, что какую очередь не займи, хоть самую короткую, не факт, что окажешься у кассы быстрее, чем тот, кто стоит в хвосте самой длинной. "Вот так и в жизни, – с грустью размышлял Илья. – Кажется, что этот путь самый быстрый, самый короткий и выбираешь его. А на деле к финишу первым приходит тот, кто выбрал совсем другую дорогу – быть может, более сложную и долгую…". С тоской Илья пронаблюдал, как толстая тетка, стоявшая буквально параллельно с ним, в соседней очереди, уже делает заказ, нагружая свой красный поднос невообразимым количеством еды. Сам же Далекий почти не сдвинулся с места, так как кассир их очереди явно был новичком, все путался и никак не мог разобраться с деньгами. Затем процесс вроде потихоньку пошел, и в конце концов Далекий услышал долгожданное "свободная касса" в свой адрес.

Сделав заказ, Илья поискал глазами свободное местечко, но ничего подходящего не обнаружил. Везде сидели какие-то странные люди, подсаживаться к которым совсем не хотелось. Единственным мудрым решением в данной ситуации было выйти на улицу, и поискать столик на открытой площадке. Взяв поднос, Далекий миновал длинный зал и оказался на пятачке, заставленном столиками под фирменными зонтами. Здесь, как ни странно, народу было куда меньше и свободных мест оказалось предостаточно.

Илья выбрал двухместный столик, стоявший в некотором отдалении ото всех остальных и поспешил усесться за него.

Положив портфель на колени, Илья принялся за еду, проглатывая искусственную пищу кусок за куском. Ему хотелось есть, так как на поминках он так и не успел притронуться к еде, лишь выпив со всеми сто грамм водки за упокой души Иллариона Сегизмундовича. Он с жадностью проглотил сразу два американских бутерброда, обильно залив их шоколадным коктейлем, а потом еще и "детской" колой, которую он взял специально, чтобы выпить напоследок и снять неприятный осадок от всего съеденного. Вытерев руки лежавшими на подносе салфетками, он отодвинул поднос, закурил и открыл портфель. В его руках оказалось большое количество ксерокопированных листов, многие из которых были ему уже знакомы – это Илья заметил, поподнимав их уголки. Все было аккуратно перевязано тесемочкой. На самом верху находился лист, написанный мелким подчерком, от руки, внизу которого стояла фамилия Паклина. Как сразу сообразил Илья, это была своеобразная памятка, а может, инструкция, составленная для него Игорем Аркадьевичем. Илья спешно развязал тоненькую веревочку и вытащил этот самый первый лист, тут же, на ходу, читая его:

"Уважаемый Илья Андреевич!

Перед вами стопка бумаг, которые являются стопроцентным компроматом на одного известного нам с вами человека. Как я уже говорил, часть из этих бумаг уже знакома вам, но здесь они представлены в некотором новом для вас свете. Ввиду того, что вы не ориентируетесь в экономической тематике, эти страницы представлены с комментариями экспертов-экономистов, на мнение которых можно положиться на все сто процентов. Это сделано для того, чтобы вы не теряли время на анализ того или иного документа, а скорее приступали к вашим непосредственным обязанностям.

Далее. Вторая часть бумаг представляет собой ксерокопию с добытого мной дневника единственного живого (на данный момент, правда, к сожалению, уже мертвого) свидетеля трагедии, разыгравшейся той ночью на даче. Дневник он вел весьма прилежно, а что касается события, которое нас особенно интересует, то оно представлено в нем просто идеально – со всеми подробностями, с точностью до минуты.

Что требуется от вас. Создать пять, а лучше штук шесть оригинальных текстов, соответственно, по двум этим темам. Мешать материалы не надо. Пусть часть статей будет сугубо экономической, а остальная – основанная на дневниковых записях. Да, и вот еще что. Желательно, чтобы хотя бы одна статья была написана легким живым языком, так как она будет предназначена для соответствующего издания. Ну, я думаю, вы с этим легко справитесь, памятуя о вашей работе в "Паровозе". Все остальные статьи будут опубликованы в ведущих СМИ, так что уж постарайтесь.

Пожалуй, это все.

С уважением, Паклин И.А.

P.S. Совсем забыл вам сказать. Лавочкин, чью смерть вы так оплакиваете, был самым обычным стукачем. Не удивлюсь, если Бортковский уже знает о той папке, которую вы мне передали".

Последнее предложение сразило Илью наповал. "Все-таки папку взял Лавочкин! А если Компотов все уже знает, то игра, похоже, приобретает еще более опасный поворот, чем он думал…". Илья снова погрузился в тягостные раздумья. Теперь на карту было поставлено все. Терять больше было нечего. Если Компотов знает, что он собирал материалы на Бортковского, то, скорее всего, об этом уже знает и сам Бортковский. А это, в свою очередь, означает то, что он, Далекий, в любой момент может отправиться вслед за Василисой.

– К вам можно подсесть? – вдруг раздалось где-то совсем рядом.

Илья от неожиданности подскочил на месте. Перед ним стоял какой-то пухлый субъект в офисном костюмчике, державший в руках поднос.

– Да, да, конечно, – быстро сориентировался Далекий. – Я уже ухожу.

Он засунул бумаги обратно в портфель, встал и быстрым шагом пошел в сторону своего "жигуленка", припаркованного неподалеку.

Паклин оказался не прав. Анатолий Ефимович Бортковский ровным счетом ничего не знал. Компотов практически ежедневно рапортовал ему обо всем, что происходит в редакции, но и словом не упоминал о чем-либо из рамок вон выходящем, за исключением, пожалуй, смерти Лавочкина.

Когда Лавочкин притащил ему папку, украденную из кабинета Далекого, Компотов внимательно изучил ее и убрал в самый дальний ящик своего стола. Сообщать о ней Бортковскому он и не собирался. Как, впрочем, и не о чем другом. Главный редактор "Российских новостей" вообще был человеком скрытным, да и то, что он знал, лучше было бы держать при себе. Ну, например, кому он мог рассказать, что ему пришлось убить эту Пирогову, которая окончательно зарылась, грозя разрушить все его планы. И не только его.

Компотов никогда не был о себе высокого мнения. Скорее, он всегда знал, что является посредственностью. Знание это укоренилось у него в голове еще со школьных времен, когда, переползая с тройки на тройку, он с трудом догонял своих товарищей, отставая по целому ряду предметов. Единственное, что хорошо удавалось ему – читать да писать без ошибок. Но и это была не его заслуга, а скорее его матери, которая во время беременности работала учительницей русского и литературы в обычной московской школе. Так что, можно сказать, Компотов обладал врожденной грамотностью и тягой к литературе.

После окончания десятого класса, он волею судеб оказался на журналистском факультете Московского университета. Попал он туда настолько случайно, что удивлялся своему везению и в зрелом возрасте. Придя на экзамены, абитуриент Компотов сдал на отлично русский язык и литературу, так как здесь к нему не смог придраться ни один профессор. Отвечал он хорошо, но без души что ли… Это заметили многие члены приемной комиссии, которые выслушивали монотонные ответы юного Компотова. Излагал правильно, но словно пономарь в церкви.

Все чуть не закончилось на экзамене по иностранному языку, который был для Компотова, пожалуй, самым трудным. Никаких языков, кроме русского, его мать не знала, а потому, к огромному сожалению сына, не смогла передать их знание ему на генетическом уровне. В школе Компотов пытался постичь английский, но тот никак не поддавался. Одним словом, ничего, кроме заученных фраз, на экзамене поступающий произнести не мог.

Когда подошла его очередь отвечать, Компотов лениво поднялся со стула и переместил свое тело к столу, за которым сидели члены экзаменационной комиссии.

Первым делом ему предложили рассказать о себе, что он сделал не плохо, так как знал этот текст как Отче наш. А дальше пошло самое сложное – преподаватели завели с ним беседу на самом что ни на есть чистейшей английском языке. Компотов, удивленно вслушивался в переливы иностранной речи, но понять абсолютно ничего не мог. Отвечал он невпопад, и в основном либо да, либо нет.

Уже через пять минут после начала беседы экзаменаторам стало ясно, что в английском абитуриент не понимает ничего. И тут произошло то, что позднее сам Компотов классифицировал не иначе как чудо.

Дело в том, что среди членов экзаменационной комиссии сидела одна милая старушка, в друзьях у которой состоял известный в определенных кругах поэт Иван Компотов.

Почти все время экзамена эта старушка помалкивала, а когда комиссия была уже готова вынести свой суровый вердикт, она все на том же английском поинтересовалась у юноши, не является ли его отец тем самым знаменитым поэтом Иваном Компотовым. Из всего ее довольно длинного спича Компотов смог распознать лишь несколько ключевых слов, среди которых главными были "отец", "Иван", "Компотов".

Обрадовавшись тому, что ему, наконец, удалось понять вопрос, Компотов радостно заулыбался и с гипертрофированным акцентом громогласно сказал "Yes".

"Yes" так "Yes". Члены комиссии удостоверились, что отчество абитуриента действительно Иванович, что тоже было невероятным совпадением, и поставили ему пять баллов, отпустив с богом на все четыре стороны. Ошарашенный Компотов, который мысленно уже попрощался с гордым званием студента и даже мельком вообразил себя в военной форме, ибо армия, в случае непоступления, грозила ему неминуемо, поскорее прихватил ведомость со своей оценкой и, раскланявшись, покинул экзаменационную аудиторию.

На счастье уже студента Компотова, старушка, которая спутала его с сыном знаменитого советского поэта, скончалась от инфаркта тем же летом, что и приняла экзамены у потока, в котором поступал Компотов. Остальным бывшим членам комиссии было все равно, кем является Компотов, так как главное, что он поступил, а уж доучить сумеют. Так что, никто им не интересовался, что позволило ему спокойно закончить журфак, а затем на довольно приличный срок покинуть страну в качестве корреспондента (с горем пополам он выучил один восточный язык, на котором мог хоть как-то изъясняться).

Находясь в длительных командировках скучных и однообразных странах третьего мира, Компотов все мечтал о большем, мечтал перебраться куда-нибудь поближе к цивилизации. Но кто ж его послал бы в Европу? Конечно, никто. Ведь все знали, что Компотов полный ноль – как человек и журналист. Ну, разве что книжек много читал да пишет грамотно.

А потом командировки закончились, страна перестала называться Советским Союзом, и настал звездный час Компотова. Наконец-то понадобились такие журналисты, чьи профессиональные способности мало кого волновали! Главное, чтобы писал, что велено! Так, конечно было и раньше, но просто каждый писал на своем месте, по большей части, а теперь… Буквально моментально Компотов устроился на телевидение, где вел свои нудные репортажи то оттуда, то отсюда, все причмокивая губами и откашливаясь.

А потом он попал в "Российские новости". Сначала в качестве журналиста, а потом уж вырос и до редактора, благодаря своей прямо-таки нечеловечьей преданности Бортковскому. И разве знал кто, что последние пару лет Компотов, как минимум раз в месяц, видится с господином Паклиным, который обещает ему такое!… Что именно?

Паклин обещал ему много денег, очень много, в случае, если с медиа-империей Бортковского будет покончено, с его, Компотова, помощью. И еще много чего обещал, если все выгорит.

И Василиса, и Далекий попали в "Российские новости" только по одной причине – Компотов их брал по просьбе Паклина. Он осознавал, что подвергает себя определенному риску, так как уже после того, как Василиса начала свою подрывную деятельность против Бортковского, тот высказал свое недовольство Компотовым, заявив, что вторую подобную ошибку он ему уже не простит. Когда же Василиса позвонила по поводу Ильи, он, откровенно говоря, испугался, но, тем не менее, сообщил о звонке Паклину. И тот дал сигнал брать Далекого на работу, пообещав, что на этот раз все будет кончено и никакого риска нет. И Компотов согласился.

Тем не менее, несмотря ни на что, Компотов вел и свой внутренний контроль.

Именно для этого ему и нужен был Лавочкин, этот мелкий доносчик. Но о присмотре за Далеким просил и сам Паклин. Таким образом, Лавочкин работал как бы на них обоих одновременно. О папке с документами, которые добыла Рита, Компотов сообщил в тот же день, когда она к нему попала. Но необходимость в них уже отпала, так как Илья передал ту же самую папку Паклину накануне вечером.

Единственная неприятность, которая произошла за два года сотрудничества Компотова с Паклиным, была связана с Василисой. Ее пришлось убрать, так как ее действия все больше выходили из-под контроля. Случилось непредвиденное…

С самого начала Компотов вел двойную игру. В его интересах было остаться в выигрыше при любом раскладе, а, следовательно, нельзя было злить и Бортковского.

А потому периодически Компотов сообщал своему хозяину некоторую информацию, которую, по идее, должен был бы сообщать отнюдь не ему.

Когда Василиса начала по заданию Паклина публиковать свои материалы, приоткрывающие тайную завесу над делами Бортковского, Компотов, испугавшись, сообщил владельцу "Российских новостей", что госпожа Пирогова работает еще и на конкурентов и ее публикации отнюдь не ее частная инициатива. А затем, Компотов совершил ошибку, которая стоила Василисе жизни. Он вызвал ее к себе, провел с ней беседу, заявив, что Бортковский знает все о ее деятельности, а главное, знает, на кого она работает. И приказал прекратить публикацию порочащих Бортковского статей. Василиса, которая и без того была напугана до смерти, согласилась, но тут же испытала на себе нажим со стороны Паклина, который давал указания по дальнейшим публикациям.

В этой ситуации, поняв, что в любой момент Василиса может выдать его, рассказать Паклину о том, что он, Компотов, доложил Бортковскому о ее контактах с Паклиным, Компотов решился на шаг, который самому ему дался с огромным трудом. Но другого выхода для себя он не видел…

Ровно через четыре дня Илья позвонил Паклину и сообщил, что статьи готовы.

Паклин, сославшись на занятость, попросил прислать их ему в электронном виде, что Далекий и сделал, порадовавшись про себя, что самому никуда ехать не придется. За эти три дня он так устал, что сил на какие-либо передвижения у него просто не осталось. Написание статей заняло довольно приличное время, так как материала их портфеля было так много, что его могло бы хватить не то что на пять-шесть, а на пятнадцать-шестнадцать полноценных текстов. Задача состояла в том, чтобы весь этот объем уместить в указанном Паклиным формате.

Начал Илья с дневников, чтение которых заняло у него почти целую ночь. Это было связано с тем, что почерк неизвестного ему Руслана был в некоторых местах настолько неразборчив, что приходилось снова и снова прочитывать одно и то же предложение, чтобы выяснить написание того или иного слова. В ряде случаев Илье так и не удалось понять, какое именно слово использовал автор дневника, а потому этими моменты Далекий реконструировал по своему усмотрению.

Из текста дневника Илья понял одно – если его и убьют после опубликования этих статей, то умрет он за дело. Виновность Бортковского была настолько очевидна, что никаких сомнений в том, кто убил Михаила, просто не оставалось. Писал Руслан весьма интересно, так что чтение его дневников доставило Илье несколько приятных часов.

Тексты, которые вышли из-под пера Далекого получились, на его взгляд, весьма убедительными. Они целиком и полностью раскрывали перед читателем картину произошедшего и не оставляли никаких недомолвок. Сам Илья остался работой доволен, и если бы не усталость, то чувствовал бы он себя очень даже ничего. Но сил не осталось, а потому, как только письмо Паклину было отправлено, он с облегчением выключил компьютер и, не раздеваясь, рухнул на диван, тут же провалившись в глубокий сон.

Проснулся он от телефонного звонка, который буквально разрывал тишину, стоявшую в его небольшой квартирке. Илья посмотрел на часы и понял, что проспал он довольно долго – около пяти часов. Тем не менее, выспавшимся он себя не чувствовал – голова была мутной и побаливала где-то в районе затылка. С трудом поднявшись с дивана, он, наконец, поднял трубку. Звонила Рита.

– Скотина! – услышал Илья, не успев даже поднести трубку к уху.

– Что? Рита, что случилось? – Илья спросонья никак не мог понять, что происходит.

– Какая же ты скотина! Сукин сын! А я тебе доверяла! – голос у Риты был на грани истерики.

– Ты можешь мне объяснить…

– Нет, это ты уж мне объясни, – перебила она его. – Объясни, как ты мог использовать принесенные мной данные в своих статьях, даже не спросив меня? Как ты мог!? А если всплывет, что это я их тебе передала!

– В каких статьях? – Илья постепенно начинал кое-что понимать, но все же решил удостовериться в своих догадках. – Что за статьи?

– Зайди в Интернет! – заорала Рита. – Нет, ты зайди! Прямо сейчас!

– Хорошо, хорошо, – поспешил успокоить ее Далекий. – Подожди секунду – я должен включить компьютер.

Положив трубку рядом с телефонным аппаратом, Илья в два прыжка пресек комнату и включил питание компьютера. Урча и пыхтя Windows наконец загрузился и Илья щелкнул мышкой на ярлык обозревателя, тут же введя в строке поиска первую пришедшую на ум поисковую систему. То, что он увидел, потрясло его. Единственная новость, которую можно было здесь просчитать, было сообщение на разные лады о том, что некий журналист Илья Далекий бросил вызов одному из крупнейших олигархов страны. Все это сопровождалось ссылками на его статьи, которые, как оказалось, были размещены на крупнейших новостных порталах.

Далекий был в шоке. Он вернулся к телефону, но услышал в трубке лишь короткие гудки. С неимоверной скоростью он набрал на мобильном номер Паклина, сам не зная, что будет ему говорить. Игорь Аркадьевич ответил моментально.

– Илья Андреевич! Я вам звонил, но вы не брали трубку!

– Я спал.

– Вы уже видели?

– Видел.

– Что думаете?

Илья не нашелся, что ответить. На самом-то деле, он ничего еще не успел подумать.

С одной стороны ему было страшно, бесконечно страшно, но с другой – он стал знаменитостью.

– Илья Андреевич, вы меня слышите?

– Да, да. Я просто думаю, что мне теперь делать…

– Ничего. Сидите дома – скоро за вами приедет мой человек и доставит в одно безопасное место, а там дальше вместе обо всем и подумаем.

– Хорошо.

Илья положил трубку и снова бросился к монитору. Судорожно водя мышкой, он кликал на все ссылки подряд, все больше покрываясь с ног до головы холодным потом. Мало того, что статьи лежали где только можно, так выяснилось, что они уже переведены на другие языки! Илья прошелся по иностранным ресурсам сети, следуя указанным ссылкам на свои творения, и в голове у него крутилась одна единственная мысль: " Я либо прославлюсь, либо умру. Причем и то и другое должно произойти быстро".

Пока он рылся в сети, прошло около получаса, и за ним приехала машина. Сначала Илья оказался дома у Паклина, но надолго он там не задержался, так как хозяин дома спешно оделся, и они, теперь уже вместе, вновь оказались в машине.

– Едем в мой загородный дом. Там вас никто искать не будет.

– А что, меня уже ищут? – насмерть перепугался Илья.

– А вы сами как думаете, – рассмеялся Паклин.

На дачу приехали уже вечером и сразу включили телевизор – Паклин хотел посмотреть новости. Впрочем, Илье тоже не терпелось это сделать. Увиденное поразило обоих, а Далекому стало еще страшнее. Он-то был уверен, что Паклин все держит под контролем, а оказалось, что он не менее удивлен всему происходящему, чем сам Илья.

Все новости, по всем каналам начинались с одного и того же – дикторы с упоением рассказывали о вызове, брошенном независимым журналистом известному олигарху.

Один кабельный канал даже составил краткий рассказ о жизни и профессиональной деятельности Ильи, в котором использовались его фотографии.

– Откуда они их взяли? – Илью теперь охватывал уже не страх, а самый настоящий ужас.

– Не знаю, – честно признался Паклин. – Может у кого-нибудь из знакомых или родственников.

– Как это вы не знаете!? – воскликнул Далекий. – Вы же работаете "там"!

Паклин внимательно посмотрел на него, прошелся туда-сюда по комнате, а потом подсел совсем близко к Илье, отчего Далекому пришлось даже немного сдвинуться.

– Дорогой мой Илья Андреевич, – начал Паклин. – Теперь, когда дело зашло так далеко, я должен вам все рассказать. Только пообещайте мне, что воспримите услышанное адекватно, без паники. Паниковать уже бессмысленно – каша заварена.

– Обещаю, – ответил Илья, который внутренне был готов услышать уже что угодно.

– Илья Андреевич, я не являюсь сотрудником спецслужб. Был когда-то, но не теперь.

Я частное лицо. Как вы уже поняли, я располагаю достаточно большими денежными средствами, очень большими. В отличие от многих я этого никогда не афишировал, да и не мог, так как, как вам известно, довольно долгое время работал в верхних эшелонах власти. Я обманул вас сознательно и сознательно втянул в это опасное дело. Теперь мы в одной лодке. Что скажите?

– Ничего я не скажу, – безразлично произнес Илья. – Что я могу сказать? Что я вас ненавижу? Это будет неправдой, потому что я не испытываю к вам чувства ненависти. Что я вам благодарен? Тоже нет. Нечего мне вам сказать.

Какое-то время они посидели молча, а потом Паклин распорядился насчет ужина, и они переместились в столовую. Ели вяло, без аппетита. Паклину постоянно кто-то звонил, он о чем-то договаривался. Затем он сообщил Илье, что конвейер запущен окончательно – завтра утром статьи появятся в центральной прессе. Илья воспринял это известие стойко.

Свой мобильный телефон по совету Паклина Илья отключил. Единственное, за что он беспокоился – как там Рита. Свои опасения на этот счет он высказал Паклину, но тот ответил, что беспокоиться не о чем – она вне подозрений. Дальше Паклин сказал еще более интересную вещь, которая заинтриговала Илью:

– Козлом отпущения станет Компотов.

– То есть как?

– Как? Очень просто. У него на руках папка с оригиналами материалов, переданными вам Воробьевой. Я позаботился о том, чтобы об этом узнал Бортковский. Кроме того, я сделал так, чтобы Бортковский узнал и номер счета Компотова в одном зарубежном банке, на который я ему регулярно отчислял кругленькие суммы. Так что он по уши в дерьме.

Илья с абсолютно глупым выражением лицо уставился на Паклина, который наслаждался неведением Далекого и умиротворенно улыбался.

– Я что-то не понял, – наконец выдавил из себя Илья. – Вы перечисляли Компотову деньги? За что?

– За то, чтобы он вас, к примеру, на работу взял…

– Ааа… – больше вопросов у Далекого не было. Он был ошеломлен.

Об увольнение Компотова с поста главного редактора "Российских новостей" Илья с Паклиным узнали из ночных выпусков новостей. Новым главным назначался какой-то неизвестный им обоим тип, выглядящий, правда, весьма пристойно. Телеканалы транслировали обескураженное лицо Компотова, который шевелил губами и плел что-то нечленораздельное о своей невиновности.

– Что же будет дальше? – сам себя вслух спросил Илья.

– Посмотрим, – отозвался Паклин и предложил идти спать.

Следующее утро дало ответ на вопрос, заданный Ильей накануне. Проснувшись почти одновременно, Паклин с Далеким встретились в коридоре и тут же устремились к телевизору. Как выяснилось, скандал лишь разгорался. Каналы наперебой рассказывали о том, что известный российский олигарх Анатолий Бортковский, известный так же как Толя Адидас, был арестован минувшей ночью и в данный момент находится в камере предварительного заключения одного из московских изоляторов.

– Вот это да! – Паклин был вне себя от радости.

– Значит, все будет хорошо? – наивно поинтересовался Илья.

– Не знаю пока, Илья Андреевич, не знаю. Думаю, что скоро его выпустят, но теперь у нас есть время – вести он себя будет тише воды, ниже травы.

Пока завтракали, продолжали слушать новости. Прислуга принесла свежие газеты, заголовки которых пестрили сообщениями о Далеком. Но больше всего обоих увлекло так называемое коллективное письмо части сотрудников "Российских новостей",опубликованное в одной из ведущих газет. Озаглавлено оно было "Далекий нам ближе":

"Мы, нижеподписавшиеся сотрудники "Российских новостей" в сложившемся конфликте целиком и полностью принимаем сторону журналиста Ильи Далекого, осмелившегося бросить вызов всесильной олигархической машине. Мы устали от фальши и лжи, окружавшей нас все те годы, что мы провели в издании. Гнетущая атмосфера удушья, затхлый запах двуличия – вот та среда, в которой мы работали. Но теперь мы говорим: Хватит!

За последний год газета понесла две тяжелых утраты. Сначала при невыясненных обстоятельствах, а, скорее всего, от руки киллера, погибла наша бывшая сотрудница Василиса Пирогова, отказавшаяся в свое время плясать под дудку Бортковского. Расследование по этому дело было прекращено, но мы клянемся своей журналисткой честью, что доведем его до конца. Клянемся!

Буквально несколько дней назад все при тех же невыясненных обстоятельствах скончался еще один уважаемый сотрудник "Российских новостей" Илларион Сегизмундович Лавочкин – любимый и уважаемый всеми. Пожилой человек вышел из здания редакции и нелепо попал под колеса автомобиля. Мы не склонны напрямую винить в его смерти владельца издания, но мы знаем, что в последнее время душевное состояние журналиста Лавочкина было надломлено. Некоторые из его материалов не пропускались из соображений цензуры. Профессионал задыхался и в результате нелепо погиб. А потому мы считаем, что косвенно к его смерти причастен и господин Бортковский.

В связи со всеми последними событиями мы, то есть часть коллектива "Российских новостей" приняли решение о коллективном увольнении.

Теперь нам нечем кормить своих детей, но журналистская честь нам дороже".

Илья прочитал письмо и заметил, что самая первая подпись под ним принадлежит никому иному, как Леночке, у которой уж точно никаких детей не было. Ритиной подписи под письмом Илья не обнаружил, из чего сделал вывод, что она предпочла остаться.

– Ну что ж, Илья Андреевич, – прервал его размышления Паклин. – Готовьтесь!

– К чему?

– К тому, чтобы возглавить новую газету, в качестве главного редактора, разумеется.

– Что?- Илья не верил своим ушам.

– Что слышали. У нас теперь только один путь, чтобы обезопасить себя – вознестись наверх!

– Что значит, наверх? – окончательно запутался Далекий.

– А то, что мы должны стать такими фигурами, к которым было бы страшно прикасаться! С нами общественное мнение. Вас принимают за одиночку, кинувшего вызов титану. Вы герой! И поверьте мне, не только среди журналистов, но и среди рядового населения.

– И что за газету?

– Ну, скажем, "Российские известия", как вам?

– А такая есть? – удивился Далекий.

– Пока нет, но мы ее сделаем – я думаю, что с вашим авторитетом и в связи с массовыми увольнениями, проблемы кадров у нас не будет. Ну, а финансовую часть я, разумеется, беру на себя. А пока пора выходить в люди.

– В люди?

– Ну да! Пора предстать перед прессой. Страна должна знать своих героев.

Включайте телефон – теперь самое время.

И Илья включил. Уже в первые десять минут на него обрушился шквал звонков.

Звонили отовсюду, и процессом отбора руководил непосредственно Паклин. Илья сообщал откуда звонят, а он говорил соглашаться на интервью или нет. Через час Илья вновь отключил трубку, так как его график на ближайшие три дня был расписан с точностью до минуты.

После двух дней бесконечных интервью Илья был окончательно вымотан. Где они только не побывали с Паклиным – все крупнейшие телеканалы и ведущие издания настаивали на том, чтобы Илья Далекий хотя бы прокомментировал ситуацию.

Поначалу Илью все это забавляло, но уже к середине первого дня, когда голова нестерпимо гудела от постоянных переездов по душному летнему городу, он начал закидываться анальгином и то и дело пить кофе, от которого еще больше тошнило.

Вопросы, на которые ему приходилось отвечать, были настолько однообразными, что иногда Илья предугадывал, что журналист спросит дальше. Становилось скучно.

К тому же довольно быстро прояснился и вопрос с Ритой. Илья звонил ей каждую свободную минуту, но никаких результатов это не приносило. Дома ее не было, мобильный был отключен, а на работе никто не брал трубку. Периодически Далекий высказывал свои опасения Паклину, но тот лишь по-дружески хлопал его по плечу и успокаивал, говоря, что Илье не о чем волноваться. По сути Паклин был прав – ничего страшного с Ритой не происходило. Все эти дни она провела со своим брошенным мужем Стасиком, к которому приехала, как только началась шумиха вокруг публикаций Далекого. Стасик, не смотря на все свои обиды, принял ее с распростертыми объятиями и простил великодушно. Причиной тому была отнюдь не большая любовь, а простое человеческое нежелание быть одному. Рита довольно долго размышляла над тем, как ей сообщить Далекому о своем возвращении в лоно семьи и не придумала ничего лучше, как отправить ему электронное письмо – сказать все в устной форме она не нашла в себе сил.

Письмо от Воробьевой Илья получил по дороге с одного интервью на другое. Он сидел на заднем сидении предоставленной ему Паклиным машины и в очередной раз просматривал новостные сайты. Периодически он заходил на почту, но ничего, кроме все новых предложений о нанесении визита той или иной газете он там не находил.

Их он удалял сразу, даже не открывая. Зайдя в очередной раз на свой ящик, Илья в полглаза глянул на корреспонденцию и уже расставил галочки напротив всех тех писем, которые подлежали немедленному удалению, как случайно заметил среди всего этого журналистского спама письмо от Риты. Оно так незаметно вклинилось в самую гущу ненужных посланий, что отличить его от общей массы писем было почти невозможно. А если прибавить к этому ту усталость, который испытывал Далекий, то этому письму точно было суждено навсегда исчезнуть, так и не будучи прочитанным.

Но Илья заметил его. Он моментально убрал с него опасную галочку, обновил страницу, очистив ее, а затем кликнул стрелкой на конверт от Риты. Сердце его было готово выскочить из груди, но в то же время он ловил себя на мысли, что его, по большому счету, не очень-то волнует содержание письма. Нет, конечно, ему было важно, что напишет Рита, но главное, и он это отчетливо понимал, ему надо было узнать, что с ней все в порядке, что ей ничего не угрожает.

Страница открылась, и Далекий быстро пробежался глазами по тем нескольким строкам, которые ему написала Рита. Она сообщала, что вернулась к мужу, которого на самом деле любила все это время. Свою связь с Ильей она поясняла временным помутнением и жизненной усталостью. В завершении она просила у Далекого прощения и выражала надежду, что когда-нибудь они смогут стать добрыми друзьями.

Илья с полным безразличием проглотил это известие, почувствовав лишь успокоение от того, что с ней все в порядке. Он тут же написал ответ, который в общих чертах сводился к тому, что он полностью поддерживает принятое ей решение, не держит обиды и просит прощение за причиненные неудобства, связанные с шумихой вокруг его персоны.

Наконец, в графике остался лишь один пункт назначение, которым являлся один не безызвестный журнал, а это значило, что на следующий день можно было надеяться на полноценный сон и отсутствие назойливых представителей прессы.

Интервью прошло быстро, так как Илья отвечал односложно, всем своим видов давая понять, что не склонен растекаться мыслью по древу. После его окончания он позвонил Паклину, доложив, что план на день выполнен, и он скоро будет. Паклин в ответ похвалил Далекого за проявленную стойкость и пообещал, что наградой ему будет долгий сон. А большего Илье было на тот момент и не нужно.

Когда Илья оказался на Паклинской даче, он отказался от ужина и прямиком направился в свою комнату, где наспех принял душ и улегся в постель. Заснул он, не успев еще закрыть глаза. И приснился Далекому сон… … – Илья Андреевич, вам звонят. Соединить? – приятный женский голос обратился к Далекому по внутренней связи.

– А кто это, Машенька? – поинтересовался Илья.

– Он не назвался, но сказал, что это срочно.

– Ладно, соединяй.

Илья знал, откуда звонок. Когда звонили оттуда, то никогда не представлялись.

Он угадал. На этот раз его просили не публиковать одну статью, информация о которой дошла до звонящих. Илья согласился, впрочем, как обычно, а положив трубку немедленно набрал Паклину.

– Игорь Аркадьевич, – не здороваясь, начал он. – Они просили попридержать материал. Мол, и так мы уже слишком много шума наделали.

– Сволочи, – выругался Паклин. – Откуда узнали-то?

– А черт их знает. Так что делать?

– Что-что, – в голосе хозяина медиа-холдинга "Российские известия" звучало раздражение. – Сам что ли не знаешь? Не публиковать.

Паклин бросил трубку, а Илья тут же вызвал к себе журналиста, работавшего над тем самым материалом, чтобы сообщить ему, что статья пока полежит, подождет своего времени. Обычно подобные разговоры Илье удавались хорошо, за что его любили и уважали в редакции.

За год с лишним работы главным редактором Илья научился общаться со своими подчиненными так, чтобы ни у кого из них не оставалось на него обиды. Это он считал своим стилем и оттачивал его изо дня в день.

Время приближалось к девяти вечера, а это значило, что скоро можно будет ехать домой. Внезапно ему в голову пришла замечательная мысль – поужинать не дома, а пригласить жену в какой-нибудь тихий ресторанчик. Он поднял трубку и набрал свой домашний номер, который все никак не мог запомнить. Новую квартиру на Кутузовском они купили уже почти пол года назад, а номер телефона все не запоминался. Восстановив в голове очередность цифр, Илья на всякий случай сверил ее с номером, записанным у него в мобильном, и лишь затем взял в руки телефонную трубку.

– Привет.

– Привет! Как хорошо, что ты позвонил! Я так соскучилась, а сама звонить не решалась – боялась отвлечь.

– Ну что за глупости, любимая! Я всегда рад твоему голосу!

– Что-то случилось, дорогой?

– Нет, нет – все в порядке. Просто хотел пригласить тебя поужинать. Ты как?

– С удовольствием. А где?

Илья назвал жене ресторан, который ей очень нравился и получил в ответ еще целую порцию нежностей.

– Значит, договорились? – игриво спросила она.

– Договорились, – ответил Илья, но тут спохватился. – Да, Наташ, возьми пожалуйста из дома мой свитер – что-то сегодня прохладно.

– Хорошо. До встречи. Люблю тебя.

– И я тебя. Пока.

Илья почувствовал неимоверное удовлетворение. И как он мог быть таким дураком, что не замечал Наташу раньше…

Илья уже собирался уходить, как дверь его кабинета приоткрылась, и в ней показалось лицо Лавочкина.

– А, Илларион Сегизмундович! Проходите! – Илья всегда был рад видеть старика.

– Я на секундочку, только кое-что передать, – извиняясь, обратился к Илье Лавочкин.

– Да, слушаю вас.

– Вас тут просили позвонить – вот номер. И извините еще раз за беспокойство.

Илья хотел удержать его, но Лавочкин словно испарился, не дав возможности Илье даже попрощаться с ним. Пожав плечами, Далекий развернул бумажку с номером и тут же набрал его. Какого же было его удивление, когда на другом конце провода он услышал голос своей бабушки:

– А, Илюшенька, Илларион Сегизмундович тебе уже передал мой номер?

– Да, – Илья был растерян. – Это ты, бабушка? Но ты же…умерла.

– Ох, Илья-Илья, опять ты за свое. Ладно, что ж с тебя взять… Вон, главным редактором стал, а все такой же… Ну, так ты готов спросить меня?

– Спросить?

– Ну да, спросить. В прошлый раз ты так этого и не сделал.

– Готов, – резко ответил Далекий. – Скажи мне, почему этот сон снится именно мне?

Ведь раньше я его не видел. Знаешь, я так боюсь проснуться.

– Ты проснешься, внучек, очень скоро проснешься. И все закончится.

– Но я не хочу! – вскрикнул Илья.

– Мы все не хотим.

– Но…

– Я должна положить трубку, – вдруг как-то грубо ответила бабушка и связь прервалась.

Илья еще несколько раз попытался набрать записанный на листке номер, но каждый раз оператор сообщал ему, что этот номер телефона не существует.

"Что за чертовщина, – выругался про себя Далекий. – Что значит не существует!".

Выйдя в свою приемную, Илья, к своей радости, застал там секретаршу, которой тут же поручил выяснить, кому принадлежит записанный на листе номер. Машенька сию же минуту пробила номер через все электронные базы данных, которые только были в ее компьютере, но владельца его так и не нашла. Как собственно и самого сочетания цифр.

– Что-то важное? – участливо спросила она. – Я могу еще кое-где попытаться выяснить. Сейчас появилась совершенная новая программа, но у меня пока не установлена. Я могу позвонить, узнать.

– Сделай это, если тебе не сложно.

– Хорошо, завтра утром тогда сообщу о результатах.

– Отлично! Ну, все, пока!

– Всего доброго, Илья Андреевич.

Илья быстро пробежал по коридорам редакции, прощаясь на ходу с подчиненными, и выскочил на улицу. Его новенькая Audi была припаркована около самого входа.

Открыв замок, Далекий уже собирался сесть в машину, как услышал чей-то незнакомый голос:

– Илья Андреевич?

Илья обернулся, но никого не смог разглядеть. На дворе стоял промозглый ноябрь, а потому темнело уже почти по-зимнему. Да еще накрапывал мелкий дождь, создававший атмосферу полного осеннего дискомфорта. Илья решил, что ему показалось, или просто кто-то из сотрудников решил с ним попрощаться, а затем передумал, но тут он снова услышал тот же самый голос:

– Илья Андреевич?

– Да, – ответил Далекий. – Кто там? Я вас не вижу.

Ответа не последовало, а через несколько секунд осенний московский воздух был пронизан тремя пулями, которые практически бесшумно вылетели из дула пистолета.

Илья рухнул рядом с открытой дверцей автомобиля. Он еще дышал, и глаза его были открыты, когда из темноты к нему подбежал какой-то человек. Далекий слабо улыбнулся, подумав, что его спасут, что он будет жить. Но человек и не думал оказывать Илье никакой помощи. Вместо этого он направил пистолет на голову Далекого и снова нажал на курок…

Илья проснулся в холодном поту с чувством ужаса, сковавшим его грудь. Огляделся.

Все было нормально – никаких убийц с пистолетами. Он ночевал на даче Игоря Аркадьевича Паклина…