"Поход семерых" - читать интересную книгу автора (Дубинин Антон)

Глава 2

Он вошел в дом, тупо постоял на пороге.

Вечернее солнце наискось заливало двор лучами, а в комнате было почти темно.

Какой ужасный позор.

– Позор, позор, – повторил Аллен вслух, удивляясь звучанию этого вновь открытого слова.

Раньше он думал, что знает его значение – отец говорил нарочито низким голосом, растягивая слова: «Позо-о-ор, Аллен! Просто позо-о-ор!» – когда сыну случалось напрудить в штанишки в солидном возрасте лет четырех. Позорно было, сточки зрения мамы, плохо учиться. Позорно было, с точки зрения дворовых законов чести, бояться собак и полицейских, или увиливать от драки «один на один», или не решаться вечером войти в темный подъезд «дома с привидениями». Позорно было – для мальчика – носить дома длинный мамин («девчоночий») халат, и Аллен отпирался как мог от этого одеяния и закутанный в полотенце сидел после ванной за чашкой вечернего чая. Потом родились новые значения слова «позор» – смотреть непристойные журналы, распускать сопли, получив по пальцам на тренировке, нечестно вести бой, нарушать обещания, в конце концов. Но подлинное значение этого слова открылось Аллену Августину только сегодня – пытаться сделать, что обещал, и не смочь, и остаться с этим навсегда. Говорить правду – а в ответ получить жалость. Аллен был настолько захвачен новым открывшимся ему ощущением, что с трудом соотносил себя с происходящим.

Этот парень (я) стоял в кругу ордена, в самой его середине. Он (я, это был я!) сам подошел к мастеру и попросил собрать круг вместо тренировки, сказал, что хочет говорить, что у него дело жизненной важности. Ему показалось, что вот эти люди вокруг и есть новое рыцарство, другого-то нет, и если не им – то кому же еще говорить, кто еще поймет, о чем тут речь, и так далее – этот парень, ха-ха, посмотрите все на него, возомнил себя пророками Исаией и Иеремией и всеми четырьмя евангелистами, вместе взятыми. Горе тебе, Иерусалим, и все такое. Горе, матерь моя, что ты родила меня человеком, который спорит и ссорится со всею землею (откуда это? Не важно…). Потом он, запинаясь, что-то такое говорил, стоя в центре круга, этот пророк в джинсах с заплаткой на заднице, с обкусанными ногтями (я), – о Святом Граале, люди добрые, правда, это здорово? Какой у него был мерзкий тоненький голос, у этой сивиллы мужеска роду, метр семьдесят с кепкой, и как он краснел и бледнел, будто невеста перед первой брачной ночью, а как уморительно подбирал слова! О сэр Аллен, благородный рыцарь, вы нашли не того человека. Этот парень вас предал, к сожалению, он все завалил, все, что вы ему (мне) поручили, – он очень хорошо все заваливает, если кто не знал. Он порол чушь и был выпорот – какой каламбур, порол и был выпорот, но они славные ребята, добрые рыцари, они пожалели его, они сказали: иди отдохни, Аллен, если уж не можешь заниматься, иди домой и отдохни, наш поэт, ты такой впечатлительный, у тебя нервный срыв, тебе снятся аллегорические сны, молодец, умница, ступай теперь спать… Да, добрый сэр, именно позор, да, я тоже так считаю, именно это слово. Сам мастер Эйхарт сказал: а теперь давайте заниматься (хватит терять время – вот что он имел в виду) – вперед, мечи в руки, на разминку становись, хорошая тренировка – в своем роде тоже способ искать этот самый Грааль, да, духовно расти – вот что нам надобно, а тренировка – это отличный способ… Да, я согласен, парень просто кретин, добрый сэр. Он все испортил, он обо всем налгал, и это был я, вот в чем ужас-то. Вот в чем ужас.

– А в общем-то, – сказал Аллен, грозя пальцем невидимому оппоненту, – вы сами тоже хороши. Мог бы и помочь, дать какие-то силы, что ли. Если уж нашел не того человека – приснился бы Роберту или еще кому-нибудь… достойному, но раз уж так, ты… должен был мне помочь. Это же были мои друзья. А теперь… как я стану в глаза им смотреть? Об этом ты не подумал, Благовещение ты хреново?!

Он ударил кулаком по столу и больно ушиб руку. Скривившись и потирая запястье, сел на диван и замер в оцепенении. Он уже точно не знал, верит ли сам в Святой Грааль, в юношу с пробитой грудью и таким спокойным, неземным лицом, в себя самого, в конце концов. Беда была в том, что он и в слова Роберта не верил, как не верил в пользу общего образования, в сон для успокоения нервов и в духовное совершенствование. Ему, кажется, было это все безразлично, как человеку с острым приступом аппендицита безразлична судьба горских беженцев и мистическое богословие ранних христиан.

Большая зеленая муха – и откуда только взялась в середине мая? – приковала к себе взгляд Аллена. Она билась о стекло, тяжко шмякаясь противным толстым телом и жужжа. Аллен ненавидел мух, но убить ее не мог из отвращения – чересчур большая и мягкая. Он раскрыл окно, муха вырвалась на свободу и, едва не задев Аллена по лицу, исчезла в предзакатном небе. Аллен посмотрел вниз, на зеленеющий дворик, на пустую лавочку в тени сирени, на полоску серого асфальта под окном.

«Ты все испортил, парень. Что ты теперь намерен делать? Скажи мне, что побуждает тебя заниматься жизнью?» Стоп, это какая-то песня. Да, ее пел брат до того, как все перевернулось… «до того, как ты был опозорен, парень. Да что там ты – до того, как само название Грааля (теперь само это слово почему-то причиняло сильную боль, и Аллен поспешно заменил его на другое в своем сознании)… название этой реликвии было опозорено. Скажи мне, что вынуждает тебя заниматься жизнью? Может быть, просто трусость вниз посмотреть из окошка (там было иначе, но не важно), но это ведь не причина для смелого человека… для… смелого… не причина…» (Смотри, какой твердый асфальт. Ты хотел научиться летать, ведь правда – это порою снится, шагнуть с подоконника так просто, ты же знал это в детстве… ты поэт, ты очень сложная натура, но они не поняли тебя… тебя они не поняли, и ты так одинок, одинок и опозорен, только я, твой друг Твердый Асфальт, говорю с тобой, и они раскаются, все поверят тебе тогда, и ты исправишь все и вернешь… расставить все по местам, поставить точки над i… а кроме того, ты убежишь от них, и они тебя не догонят, чтоб опозорить еще раз… Давай, парень… Будь смелым… Будь… смелым… человеком…)

Аллен стоял на подоконнике. Он смотрел вниз, нагибаясь и вытягиваясь, и дурацкая песенка группы «Паранойя» грохотала у него в голове. «Рыцарь не поможет мне, – мелькнула молниеносная мысль, – и никто не поможет, я должен сделать все сам. Сам позаботиться (…о себе…) о тебе, бедняга… Да, и наказать этого гада, этого пророка в рваных штанах (…меня?..) за то, что он… все… завалил… Покаяние, наказание, очищение… И все хорошо… Летать… Мама, я… не хотел, я только… Вы должны понять, и вы… поймете…»

Неожиданно резко зазвонил телефон. Аллен дернулся назад, как разбуженный от сна, так что стукнулся затылком об оконную раму. («О Боже мой, я что, хотел покончить с собой?») Телефон все надрывался из прихожей. Четыре звонка. Шесть. Восемь. Кто может так настойчиво звонить в такую пустую квартиру?

Аллен неловко спрыгнул на пол, захлопнул за собой створки окна. Телефон звонил. Аллен взял трубку недоверчиво – будто она могла взорваться, подержал в руке, как змею, приложил к уху.

– Халло! Наконец-то. Я уж думала, тебя все-таки нет дома. Что ты там делал, вешался, что ли? Халло! Аллен! Ты меня слышишь?

– Кто говорит? – Голос Аллена почему-то оказался низким и хриплым, как у старого алкоголика.

– Это Мария.

– Какая Мария? – ошарашенно спросил Аллен. Он почему-то был уверен, что звонит Роберт, и даже женский голос из трубки не сразу поколебал эту уверенность.

– Ну я же, Мария Юлия. Из «Копья».

Теперь узнавание пришло с такой ясностью, что Аллен даже почти увидел ее – жену мастера ордена, – как она стоит в телефонной будке, переминаясь с ноги на ногу, и прижимает трубку к уху худеньким плечом.

– Да, я тебя слушаю.

– Послушай, нам нужно поговорить.

– О чем? – Слово «поговорить» отозвалось внутри тупой болью, так что он привалился лбом к прохладному зеркалу.

– О том… о чем на кругу говорили. О Святом… – Телефонные помехи унесли последнее слово, будто она говорила в бурю.

– Мария, – произнес Аллен, четко выговаривая слова, – я уже все сказал. Надо было раньше… Я больше не буду об этом говорить. Ни с кем.

– Я не могла раньше. – Неведомые бури в проводах носили ее голос, делая его то тише, то громче. – Мне есть что тебе сказать. Это важно. Я тебя прошу… Аллен, пожалуйста.

Аллен молчал в трубку. Не из надменности, нет, – он просто боялся второй раз за день разреветься.

– Я говорю из автомата (ага, из автомата, и трубку прижимаешь плечом, знаем-знаем), и у меня кончаются монетки. Давай встретимся где-нибудь. На улице или где угодно. Ты меня слышишь? Халло! Скажи что-нибудь!

– Давай. – Это сказал как будто его голос – вовсе без участия сознания. Сам Аллен снова отошел в сторону и спокойно наблюдал за происходящим. – На углу Имперского проспекта, под аркой, где трамвайная остановка, – годится? Это на полпути от меня до орденского зала.

В трубке что-то пикнуло, квакнуло, послышались короткие гудки. Наверное, монетки кончились, подумал Аллен безучастно – и наклонился зашнуровать ботинки.

Они с Марией пришли на место встречи почти одновременно. Кивнули друг другу и медленно пошли рядом вдоль улицы туда, откуда появился Аллен. Аллен ростом никогда не выделялся, но Мария даже по сравнению с ним казалась маленькой, и сейчас они походили на парочку ровесников-старшеклассников. Мария и одета была соответственно – в совершенно девчоночьей синей юбке и блузке с отложным воротничком, она ничуть не тянула на свои тридцать (или тридцать с небольшим?) лет. Она и обулась-то не в туфли на каблуках, как большинство дам, а в спортивные легкие тапочки на резиновой подошве, и ее аккуратная темная косичка подрагивала при ходьбе. Кто бы мог поверить, невпопад подумалось Аллену, что ее муж – суровый бородатый воин, которого боится весь рыцарский орден (кроме Роберта, но Роберт вообще никого не боится, а с Эйхартом дружит), а ее сыну уже семь лет и осенью он пойдет в школу? Аллен однажды видел ее сына – она как-то заходила за мужем после тренировки, и мальчик был с нею. Аллен запомнил его бледное насупленное личико и блестящие черные, как у Эйхарта, волосы. Мастер тогда подхватил своего «наследника» на руки и вынес в середину зала, поднял над собой – тот висел над рыцарями очень важный, как маленький президент – и сказал: «Знакомьтесь, сэры, это мой сын, Максимилиан Юлий. И если кто-нибудь думает, что он не вырастет в великолепного рыцаря, – пусть скажет мне об этом сейчас!» Желающих высказаться не нашлось, только Роберт что-то изрек: мол, время все покажет. Подошла Мария и отобрала Максимилиана у отца. Эйхарт, подчиняясь, поцеловал своего отпрыска в макушку, отчего тот напыжился еще больше… Наверное, она вдвое меньше своего мужа, а вот не боится его – пронеслась в голове у Аллена шальная мысль и канула во мрак. По образованию Мария была, кажется, медик, но нигде не работала, а занималась домашним хозяйством и шила очень красивую рыцарскую одежду своему мужу или его друзьям – на заказ.

– Я должна тебе показать… – Не останавливаясь, она принялась рыться в сумке, перекинутой через плечо, и наконец не без труда извлекла оттуда что хотела. – Ты такую книжку читал?

Аллен жадно потянулся к красно-золотому сокровищу, на которое весь последний месяц ходил любоваться в университетский магазин. Любоваться – потому что на большее рассчитывать пока не приходилось: издание Академии, раритет, впервые с какого-то бородатого года, стоимость – семьдесят марок. При предполагаемой стипендии в шестьдесят пять. Да, это тебе не сырок «Новость» и не батон с отрубями за три пятака. Это «Предания Грааля» – полное собрание «Библиотеки поэзии» с иллюстрациями и комментариями.

– Дай посмотреть! Ух ты! Мария, неужели это твоя? Я так давно хотел почитать…

Пальцы его жадно пропускали блестящие страницы. Мелькнули картинки – бедолага Персиваль с ярко-желтыми волосами, коленопреклоненный у часовни; благообразный святой Иосиф с Чашей в руках, улыбающийся, словно в объектив; «свежепомазанный» король Алейн с задумчивой рыбиной, чем-то похожей на него самого…

– Не здесь. Смотри в самом конце. – Маленькая дама отобрала у Аллена книгу, полистала, указала пальцем. – Вот это. Ты точно такую историю нигде не читал?

Это был раздел «Сомнительные предания и возможные подражания позднейших авторов». «Неизвестный автор» – гласило утверждение над колонками стихотворного текста. Утверждение, нахально опровергающее само название: «Баллада о поисках Святого Грааля, сэром Глэймором из Лионесс для сэра Алана, брата его, сложенная». В последний миг, когда взгляд Аллена уже коснулся строк, но смысл еще не дошел до его сознания, отчаянный, очень громкий голос крикнул в его голове: «Не смотри! Зажмурь глаза, закрой книгу, беги, вернись домой, останься прежним – не позволяй, чтобы с тобой это произошло, не позволяй втягивать тебя во все это, спасайся – останешься жив!» Но крик длился долю секунды – в следующий миг Аллен уже впился глазами в страницу. Имя ударило ему в голову сразу же – будто маленький недостающий кусочек мозаики с тихим щелчком встал на свое место, и сразу же стало странно, что он не находился там вечно… Прохожие с опаской оглянулись на миниатюрную девушку с расстегнутой сумкой, застывшую посреди улицы, и на ее спутника с книгой в руках, который бил себя кулаком по макушке и кричал во весь голос:

– Да! Да! Да! Какой же я дурак! Как же я мог ошибиться! Да, да! Конечно же, Алан! Да это ясно, как медный грош!

– Поздравляю, парень, – меланхолично вставил пробегавший мимо бритый наголо человечек, едва не сбив Марию с ног.

Только тут Аллен сообразил, что они с Марией слегка тормозят уличное движение, и парочка отступила с середины тротуара к стене.

– Слушай, – жалобно вопросила Мария, – тебе не кажется, что здесь не самое удачное место для… разговоров? Может, пойдем куда-нибудь? Ко мне, например?

Аллен содрогнулся, живо представив, как в дверях их гостеприимно встречает чернобородый Эйхарт Юлий.

– К тебе далеко… Лучше… Знаешь что? У меня тут поблизости друг живет, можно к нему зайти.

– А удобно?.. – засомневалась Мария. – Тебе он, может, и будет рад, а вот насчет незнакомых дам вы наверняка недоговаривались…

– Он будет очень рад, – твердо ответил Аллен, беря ее под руку. – У вас отличный шанс познакомиться. Все мои друзья должны дружить между собой. Марк тебе ужасно понравится, я уверен.

– Это как-то беспардонно – вламываться к человеку, чтобы обсудить свои личные дела, – продолжала сопротивляться Мария.

– Все равно я бы ему рано или поздно рассказал, – убеждал Аллен, отлепляя ее от спасительной стены. – Кроме того, он такой человек… специфический. Он будет рад даже цыганскому табору у себя в гостях, если те явятся… э-э… не с пустыми руками.

– Спасибо за сравнение, – возмутилась Мария, однако же позволила затащить себя в продуктовый магазинчик, стены которого они с Алленом только что подпирали плечами. Купить там «что-нибудь к чаю для старины Марка».

С сомнением посмотрев на свою единственную десятку, Аллен, горестно вздохнув, купил за четыре пятьдесят бутылку буроватой жидкости с гордым именем «Настойка «Ароматная». Мария с содроганием взглянула на покупку, однако не сказала ни слова, просто направилась в другой отдел. Аллен нетерпеливо ждал ее около магазина с раскрытым красно-золотым раритетом в одной руке и сомнительной бутылкой в другой. Поглядывая на двери, он умудрялся одновременно смотреть и в книгу и как раз переворачивал страницу, прижимая бутылку локтем, когда вышла Мария с изрядно потолстевшей сумкой через плечо. В запоздалом припадке рыцарственности Аллен было вызвался ей помочь, но получил вежливый отказ. Приняв его без особого огорчения и продолжая жадно читать на ходу, он повел Марию – внезапно превратившуюся из полузнакомой дамы в очень близкого друга – через полутемные столичные дворы. Изредка он останавливался и смотрел на нее сияющим полуосмысленным взглядом, слегка косым от прочитанного. Сердце у него колотилось как бешеное.

«Специфический друг» Марк жил на верхнем этаже облезлого старинного дома, один в маленькой квартире, подаренной ему родителями в качестве последнего аккорда участия в судьбе своего отпрыска. Раньше здесь жила какая-то Маркова многоюродная бабушка, и теперь иногда в квартире обнаруживались внезапные следы ее пребывания: клубки пряжи под кроватью, засохший пучок герани за батареей, ужасная картинка с котятами в треснувшей рамке, свалившаяся на голову Аллену из небытия, когда он в поисках мыла на свой страх и риск открыл шкафчик в ванной. Следы бабушки Марком отслеживались и тщательно уничтожались; сам он часто утверждал, что дух престарелой родственницы пытается вторгнуться в его жизнь, и вел с назойливым привидением постоянную холодную войну. Всякая утерянная в квартире вещь считалась жертвой привиденьевой клептомании; Аллен даже как-то увидел на зеркале в коридоре записку: «Бабушка, отдай мою бритву! А то я твою бегонию выкину!» Бритва, впрочем, скоро нашлась – она упала за раковину в ванной. Видно, родственница устрашилась – или смилостивилась. Или просто поняла, что бритва ей ни к чему. («Может, у нее и была борода, что я в общем-то могу допустить, – объяснял Марк, – но призрачные бороды настоящая бритва не берет… Так что это – деяние из чистой вредности».)

История с бабушкой была не единственным плодом воспаленного воображения Марка. По правде говоря, он все время нес чушь. Сколько Аллен его знал, он всегда шутил, подкалывал, острил, издевался, просто гнал языком, по меткому студенческому выражению. Причем все это с непроницаемым лицом, без тени улыбки. Таким он был и в первый день их знакомства, таким же – только еще более замкнутым в стенах непроницаемого дружелюбного остроумия – оставался и после войны.

Они с Алленом вместе поступали в университет – правда, Марк был на два года старше. Подружились они на почве беззаветной любви к рыцарям и непосредственно к королю Артуру – именно о нем Аллену досталось рассказывать на экзамене, и Марк, слышавший его ответ, безошибочно распознал родственную душу. «Людоеды узнают друг друга по улыбке», как гласит пословица. Марку на экзамене повезло куда меньше – ему. увы, выпало говорить о деятельности третьего Президента после Реформации… В итоге Аллен поступил в университет, а Марк – нет, но дружба осталась. Кажется, Аллен был единственным, кто имел ключи от Марковой крепости и знал этого парня без масок – благородным, очень замкнутым и ранимым Артуровским рыцарем… «По документам» Марк никогда рыцарем не был – наверное, из-за своего дурацкого принципа таить то, что любишь, от других. А может быть, слово «рыцарь» было для него слишком идеальным, чтобы смириться с «новым рыцарством» в джинсах и футболках, без короля, с пометками в личной карте и взносами… Как бы то ни было, вместо всего этого провалившийся на экзаменах Марк ушел в солдаты. Видимо, решил, что такая профессия ему подойдет более другой. А может, опять думал о рыцарстве. Солдат из Марка получился устрашающий – с его без малого двумя метрами роста и широченными плечами; здесь пригодились и неизменные шутки, которые создали ему репутацию самого храброго и непрошибаемого парня в своей роте. Такие часто улыбаются с рекламных плакатов контрактной военной службы – «Люблю Родину, служу Республике. Дело для настоящих мужчин!». А потом его подразделение по приказу Президента отправилось на войну…

Это была не совсем война – просто подавление какого-то очередного «горского бунта». Горцы все время бунтовали – без малого двести лет они все не могли ужиться с Республикой, хотя в этой вялотекущей войне иногда случались перерывы – лет по пять, десять, Даже как-то раз тридцать. Кто был прав, кто виноват и чем, собственно, недовольны эти самые горцы – Марк толком никогда не знал. На этот раз было какое-то выдающееся, какого давно не случалось, «нарушение перемирия», прибавьте еще «религиозные волнения» – горцы ведь, по выражению Марка-Аллена, в большинстве своем «сарацины». Вот с этими самыми сарацинами Марк и поехал воевать, на прощание обнявшись с Алленом на вокзале, и пропал на полгода, правда, прислал несколько невнятных писем с просьбой передать родителям, что он в полном порядке. А потом бунт вроде бы подавили, и Марк вернулся домой – живой, даже ни разу сильно не раненный, но чего-то он там в горах насмотрелся, чего-то, о чем не принято рассказывать за чаем – разве что за бутылкой водки. Чего-то, что вынудило его по приезде сказать: «Хватит с меня! Я бросаю это дело к Темным», и остаться без своих сержантских погон, без работы и без университетского образования в однокомнатной квартире в самом центре города. Странно только, что после этого он все же остался прежним Марком.

Зато изменилось многое вокруг него, и Марк частенько напоминал себе обломок кораблекрушения. Работать он мог, но не знал, где еще нужны необразованные бывшие солдаты с прекрасным голосом. Голос у Марка и впрямь был прекрасный, и на гитаре он играл потрясающе; по этому поводу он часто высказывался в том духе, что если будет умирать с голоду – пойдет с гитарой на городской рынок, встанет там в камуфляжной куртке с треснутой тарелкой у ног – и за час станет миллионером… Но до этого пока не дошло, хотя еды в бывшей бабушкиной квартире частенько не водилось. Впрочем, ее приносили друзья. Это были здоровые ребята с покалеченными на войне телами и – заодно – душами, один вернулся домой без руки, у другого – шрам через все лицо и слепой сморщенный глаз, у третьего к дождю адски болело колено, четвертого за время отсутствия позабыла и бросила его девушка… Они приходили, выпивали принесенные с собой бутылки, заставляли Марка петь с ними ужасные песни типа «И позабыть мне не дано, как пули подлые визжали, и мы с тобой в грязи лежали…» или «Come on, hold on, Shut up and creep, Such fellows as we're Are rather good to live…». Еще они поминали других таких же ребят, которые могли бы с ними пить сейчас, если бы не лежали в могилах, а потом они оставались ночевать и ввели традицию, что к Марку без выпивки (ну и без еды) гости не приходят, а потом с утра у Марка болела голова и в душе было грязно и воняло, как на помойке, будто с войны недостаточно вернуться, чтобы она оставила тебя в покое… Аллен этих «боевых друзей» боялся и старался с ними не встречаться, но сегодня у Марка вроде бы не было намечено подобной встречи, и Аллен, нимало не сомневаясь, нажал кнопочку звонка и не отпускал до тех пор, пока за дверью не послышались тяжелые шаги «специфического друга».

Окошко дверного глазка слегка затуманилось, и ворчливый голос сказал из-за двери:

– А, это ты, сэр Аллен Прожорливый, известный потребитель чужой еды! Показывай, что принес, или ноги твоей не будет в моем достойном жилище, старый негодяй.

Мария с сомнением посмотрела на Аллена, и сильное желание уйти отразилось на ее выразительном лице. Тот поднял к глазку отвратительный «Ароматный» гостинец и пнул дверь ногой:

– Марк, прекрати трепаться и открывай! Я не один, со мной дама.

Дверь распахнулась, и огромный, коротко стриженный хозяин в драных штанах пропустил гостей в прихожую и учтиво поцеловал Марии ручку, чем ее немало удивил. Вообще-то, кажется, предсказание Аллена о том, что Марк ей «ужасно понравится», не спешило сбываться, но сам он не мог этого отследить, поскольку не переставая читал. Вскоре гости уже сидели за круглым кухонным столом, на плите шипел чайник, а Марк рылся в буфете, вполголоса проклиная бабушку, которая куда-то подевала все приличные бокалы. Мария удивленно подняла брови, не понимая причин столь глубокой непочтительности к старшим, и Марк вежливо объяснил ей, что лишь отдает бабушке должное, ибо она – самое настырное и невежливое привидение из всех ему известных, вдобавок у нее еще и клептомания. Этот экскурс в спиритологию, увы, не прибавил Марии симпатии к новому знакомому.

– Марк, – сказал Аллен, перелистнув последнюю страницу баллады и наконец пробуждаясь для реальной жизни. – Оставь бокалы в покое, пусть будут чашки, не важно. Мы с Марией пришли не пить, а говорить… об очень важных вещах. Кое-что случилось.

По выражению лица Аллена его друг понял, что явно не все в порядке… и вопреки обыкновению молча сел. Посмотрел посерьезневшими серыми глазами на их торжественно-ошеломленные лица. Аллен положил сцепленные руки на стол рядом с возвышающейся бутылкой и почувствовал набегающий прилив утреннего отчаяния, перемешанного, как ни странно, с вдохновением. (Переэкзаменовка? – пронеслась у него в голове чуть слышная мысль.) Мария неожиданно положила руку ему на плечо.

– …А потом позвонила Мария и сказала, что нам нужно встретиться.

– Я же не могу говорить на кругу ордена, – вдруг тихо перебила она. – Понимаешь, я не состою в «Копье»… я просто по пути зашла к мужу. И случайно услышала этот… разговор. А потом ты ушел – очень быстро, я думала, ты останешься хотя бы на тренировку, и после мы сможем…

– Да ты что? – оторопело спросил Аллен, поняв, что она извиняется. – Конечно… Понятно… Я ничего и не подумал… Так вот, мы, значит, встретились, и она показала мне книгу. Вот эту балладу. Я тебе клянусь всем чем угодно, что я ее раньше не читал. Хотите, поклянусь на Библии?

– Не хотим.

– Я тебе верю, – одновременно откликнулись его друзья. «Какие у них большие глаза, – подумал Аллен, – просто в пол-лица. Почему я раньше никогда не замечал, что у них такие большие глаза? Или они раньше так на меня не смотрели?»

– Марк, ты лучше прочитай сам. Она недлинная. Просто тогда мне почти ничего не надо будет говорить. Ты увидишь сам, тут же увидишь, что это тот самый человек, который со мной говорил. Он настоящий, его звали Алан. Там написано «позднейшие подражания», но это ерунда. Он со мной разговаривал, он был Артуровский рыцарь.

Бывший солдат пробежал взглядом по строчкам, недоуменно поднял глаза:

– Неизвестный автор?

Аллен только досадливо махнул рукой.

Это была история о двух рыцарях из маленького серого замка, того самого, где под крышей самой высокой башни жили ласточки, а на вересковых холмах шумел темный лес. О двух братьях, которые взыскивали Святого Грааля, и об испытаниях, выпавших на их долю в этом пути. Старшего из них звали Глэймор, и «такого имени с франкскими корнями, – как утверждало Приложение, – не встречается более ни в одной артурианской хронике, скорее всего это выдумка позднейшего автора, пожелавшего остаться анонимным». Такие дела. А младшего звали Алан. И волосы у него были и впрямь светлые, об этом говорила даже баллада. Его брат действительно его убил. Это случилось в Походе Грааля, когда в схватке со своим давним врагом-родичем движимый обетом непролития крови Алан не стал против него драться и был смертельно ранен – раной из тех, что убивают долго. Тогда Глэймор его добил, избавив от мучений, и уж поверьте, дорогой Марк и милая Мария, – самому Глэймору от этого пришлось куда больнее. А вскоре после того он обрел Святой Грааль и причастился из Истинной Чаши. Потом он вернулся в Камелот и еще долго жил – до самого конца королевства, а на старости лет принялся описывать стихами их поход и делал это из памяти и любви к своему брату. Воистину, как говорил сэр Алан во сне, с ними обоими все кончилось хорошо. Только это не помешало Аллену почувствовать, как защипало глаза, когда он перечитывал последний разговор двух братьев, заглядывая Марку через плечо.

– Такие дела, – сказал Марк, закрывая книгу.

Они помолчали. Чайник уже давно вскипел, и его выключила Мария. Небо за окном стало черно-синим.

В комнате трескуче зазвонил телефон. Это был Роберт, искавший блудного брата; Марк сообщил ему, что блудный брат жив, здоров, но домой может на ночь и не прийти, поскольку у них тут важный разговор.

– Пьете, что ли? – спросил Роберт, понимавший, что Аллену может быть нужна некая релаксация после тяжелого дня и «всей этой истории с Граалем».

Марк оглянулся на непочатую настойку и девственно чистый, пустой кухонный стол и отозвался неопределенно:

– Ну… можно сказать и так.

– Только у этого юноши завтра зачет, – предупредил Роберт, – так что ты его разбуди пораньше. Сдать он, конечно, ничего не сдаст, но пусть хоть попытается.

– Непременно, сэр, – пообещал Марк, – выгоню плетьми в шесть утра, а на ночь напою теплым молочком и спою ему десять колыбельных. Ваш малыш («А за малыша получишь!» – пообещал с кухни Аллен) будет в полном порядке, отвечаю головой. Чьей? Как чьей? Ну в самом деле это уже мелочи…

Священная тишина момента была разрушена. Мария пошла звонить мужу, что задержалась в гостях и может не успеть на трамвай, а Аллен, вдохновленный речами о теплом молочке, потребовал кормить гостей. Марк заглянул в холодильник, неожиданно обрел там ранее украденные бабушкой бокалы («Ну ладно, старушка, на сей раз я тебя прощаю!») и вынул на свет божий нечто на блюдечке, завернутое в серебряную обертку. Это был плавленый сырок «Новость» – неизменная пища всех бедных студентов и прочих безденежных и безработных гениев. Вслед за ним явился батон самого дешевого серого хлеба с отрубями и желтоватый огурец.

– Что это? – скривившись при виде «Новости», вскричал Аллен голосом безнадежно больного человека.

– Очень питательный сырок, – оскорбленно заметил Марк. – Наливай всем чай и не протестуй, а то я тебе его скормлю вместе с оберткой.

В кухню вернулась Мария. При виде сервированного стола она воскликнула:

– Я так и знала! – и принесла свою сумку, в которой обнаружилась упаковка котлет и коробка сухого картофельного пюре. Следующим сюрпризом оказался вафельный торт. – Ну-ка пустите меня к плите, ребята, – скомандовала она. В отличие от Аллена ее особенно возмутил не сырок, но огурец, и она заставила Марка его выкинуть. Вскоре был готов замечательный ужин. Круглые кухонные часы показывали без пяти минут полночь, и это, увы, была чистая правда.

…Человек не может долго жить в горах. Там слишком сильный ветер. Там слишком высоко, и слишком явственно присутствие ангелов. Чтобы не сгореть в постоянном благоговении, человек спускается в долину, но потом, когда к нему возвращаются силы, он берет посох и опять спешит в горы, потому что без них уже не может жить…

– А теперь, – попросил Аллен, ставя грязные тарелки в раковину, – давайте вы скажете мне, что вы об этом думаете. А я вам тоже что-нибудь скажу. Потому что кушать, конечно, очень здорово, спасибо, Мария, но если мы не придумаем, что с этим делать, у меня внутри все сгорит. Давайте говорить, пожалуйста.

И они стали говорить.

За окном разгорался рассвет. День обещал быть таким же сияющим, как вчерашний. Трое друзей сидели за столом. Бессонная ночь и горячечные разговоры сказались на всех, но на каждом по-своему. Мария напоминала смертельно больную огромными синими кругами вокруг глаз и полупрозрачным зеленым цветом лица. Аллен приобрел внешность сумасшедшего юного наркомана, которому срочно нужна очередная доза. Глаза его неестественно светились. Он, наверное, мог бы в темной пещере обойтись без фонарика. Один Марк не казался усталым или нездоровым: он выглядел как полный сил маньяк-убийца, вынашивающий новый жестокий план. Его лицо просто просилось на плакат с надписью «Разыскивается полицией».

– Честное слово, я за эту ночь выпила больше чаю, чем за всю предыдущую жизнь, – рассеянно катая пустую чашку по столу, призналась Мария. Марк воспринял это как просьбу и потянулся за чайником. Возражений, как ни странно, не последовало.

Они сидели на кухне и смотрели на бутылку. Единственным, кто хоть как-то отдал ей должное, оказался Марк – и того хватило на пару глотков.

– Отлично, – подвел он итог, мучая ножом простертый на блюдце плавленый сырок – все, что к утру осталось в доме из съестного. – Значит, намечается Поход Грааля. Вот круглый стол у нас уже есть – правда, скатерть в цветочек мешает, но ее можно и снять. А мы, значит, вроде как трое рыцарей. Сэр Марк, сэр, извиняюсь, Мария – или дэйм, если хочешь, и юный сэр…

– Пожалуйста, перестань, – дернулся Аллен, вместо четок перебиравший листы «Преданий». Мария взяла его личную карту, которая непонятно почему валялась на столе, приоткрыла. Шестнадцатилетнее, почти не изменившееся лицо улыбалось с фотографии.

– Он тебя не дразнит, успокойся. Он серьезно… наверное. Потом, разве ж плохо звучит – юный сэр Аллен П. Августин?.. Вполне подходяще для хроники, только П. мешает. Кстати, что такое П.?

– Инициал. Чему это вас в колледже учили? У нас до Реформации была система многих имен, в основном у дворянства – одно личное, остальные родовые. Потом у всех стало по два… Отсюда выражение «последнее» имя, хотя теперь правильно говорить «второе». Ну, у некоторых кусочки этих отмерших имен остались, в основном в документах… Называются – «мертвые инициалы». Да что я тебе лекцию читаю? Неужели правда не знаешь?

Мария досадливо хлопнула карточкой о стол.

– Да я не о том… Что это было за имя, я имею в виду?

Аллен моргнул.

– Так я и не знаю… П. и П., как-то я никогда не задумывался. Отец, понимаешь ли, был Даниэль П. Августин, а я вот – Аллен П. Августин…

– А узнать можешь? Где-нибудь должно же это быть…

– Слушайте, ребята, а зачем вам? – вмешался Марк. – Может, ну его?..

– Нет, пусть он узнает, – уперлась Мария. – Аллен, будь Добр, посмотри где-нибудь… Мне вдруг показалось, что это важно.

– Разве что маме позвонить… Семь часов, она, наверное, уже встала, на работу собирается. Только это межгород, Марк, тебе потом оплачивать. – Аллен неуверенно потянулся к телефону.

– Да звони, разоритель. Тоже мне межгород – шесть часов на электричке… Не помру от голода. А помру – буду утешаться мыслью, что ты себе этого не простишь и отгрохаешь мне на могиле двухметровый памятник с изображением Чаши Грааля…

Но «разоритель» уже вертел телефонный диск, не обращая на речи друга внимания. Марк всегда говорил речи, и слушать их было вовсе не обязательно.

– Халло, мам! Ты все-таки дома, а я уж думал… Да, я! Хорошо. Да, сдал… Почти. Две пересдачи. Да сдам я все! Абсолютно уверен. И с деньгами хорошо. И у Роберта тоже… Жениться? Я? Ах Роберт… Вот ты у него и спроси, я по шее не хочу… Соберется – скажет. Как это – когда? Когда все сдам, тогда и приеду. Ну, мам, что значит – тогда до осени не увидимся? Я же умный…

– Слушай, умный, – прошипел Марк, дергая друга за волосы, – ты по делу не можешь говорить? Это же межгород… Памятник – это хорошо, конечно, но у тебя на него все равно денег нет!

– Руки прочь, завистник! Мам, это я не тебе… Слушай, у меня такой вопрос: что значит «П.»? Инициал в моем имени. Для института, – беззастенчиво соврал он, косясь в сторону друзей и разводя руками – что ж поделаешь, лгать приходится… – Ищет, – сообщил он шепотом. – Сейчас посмотрит в альбоме, там на карточках может быть что-нибудь…

Марк в отчаянии возвел глаза к небесам.

– Аллен, ты слушаешь? Вот дедовский военный билет, но здесь тоже только инициал… Нет, ничего нету. Погоди-ка, а это что? О, сынок, победа! Это твой прадед, посмертная фотография… Альберт Персиваль Августин, 2-й год Реформации. Ты слышишь? Аллен! Ты куда пропал?

– Да, мам. Спасибо. Я запомнил… Да нету новостей. Когда кончу… Я позвоню потом. Обязательно. Хорошо. Счастливо. Я тебя тоже… – Он положил трубку и некоторое время сидел, глядя перед собою. За окном летали, кажется, чайки. Одна из них подлетела совсем близко и оказалась светло-серым голубем. Голубь слегка задел крылом стекло, прочертив по пыли яркий след. Меж двумя створками ползла сонная муха. Аллену она очень не понравилась.

– Ну? – спросила Мария.

– Персиваль, – отозвался Аллен.

Марк присвистнул. Они помолчали. Бывший солдат первым нарушил молчание:

– Хорошее имя. Главное – редкое. У нас ротный был Персиваль. Перси, если сокращенно. Сволочь он, правда, был… Преизрядная. Вряд ли он Грааль искал, мне так кажется.

Мария одарила его пронзительным взглядом. Она еще не привыкла к Маркову стилю общения.

– Случайных совпадений не бывает, – уронила она.

– Конечно, мэм, не бывает, мэм. Вот у меня утерянное второе имя – Галахад; так мне открыли пророческие дневники прабабушки, созданные этой великой женщиной, когда ей было восемь лет… Аллен, да ты что? – Марк хлопнул ладонью по «Преданиям». – Радоваться надо, ты у нас Персиваль, про тебя вон почти целую книжку написали. Ты многих вдохновлял на поэзию…

– И кровь свою отдать не жаль… – тихо откликнулся Аллен, глядя в стол.

– Да, это уже не смешно. Сейчас я разрыдаюсь, и меня утешит только, если Мария перестанет сверкать очами и меня ласково поцелует. Не обижайся. – Марк в максимально нежной своей манере потряс друга за плечо:

Аллен хмыкнул.

– Пациент жив, – радостно провозгласил Марк и забросил в рот кусочек «Новости». – Приступим к следующему пункту. Кого выберем в Галахады?

– Самого тихого, – предложила Мария.

– Сэр Алан сказал мне… – с усилием произнес юноша, не отрывая взгляда от выцветших васильков на скатерти, и сердце его сжалось от того, что двое других тут же замолкли. Он словно бы физически чувствовал, как разреженная Марком атмосфера опять сгущается, подступая к горлу. – Алан сказал, что надо идти в Дом Иосифа. Я не знаю, что он имел в виду. Я даже не знаю, в прямом ли смысле он употреблял слово «идти». Хотя тогда мне казалось, что он говорит очень просто и называет веши своими именами. Вот вы верите, что все это – правда, то есть видение, посланное извне и с некой целью. Теперь, с вами, я в этом уверен, и мне уже не кажется, что я схожу с ума. Спасибо.

– Я верю, – медленно сказала Мария, – что это видение и что пришло оно извне. Но… Понимаете, «извне» бывает разное. Есть верх и низ. И вещи, которые приходят сверху и снизу. Надо иметь мудрость, чтобы отличить одно от другого. Есть она у нас?

Марк пожал плечами. Аллен покачал головой.

– У меня, кажется, нет. Но дело-то в том, что я не знаю ни одного человека, у которого она есть. Вернее, есть настолько, что я мог бы поверить ему больше, чем своему сердцу.

– Я, пожалуй, знаю. Но это не человек. Это Церковь.

Аллен вскинулся:

– Ты думаешь, нам стоит пойти к священнику? А он нас не это… не предаст за что-нибудь анафеме или как это называется?

– Я думаю, мы должны пойти к священнику. На анафему можешь не рассчитывать, – Мария усмехнулась, – не настолько ты солидный враг Церкви, дорогой мой. А с тем, что мы услышим, придется решать, что делать дальше. Может статься, что мы не услышим вообще ничего стоящего. Но, видите ли, в Церкви есть некая вещь, которой нет у людей в отдельности. Там есть Благодать.

Аллен поежился. «Благодать» что-то не внушала ему доверия. Одно дело – читать в книге про мудрых отшельников и архиепископов, и совсем другое – самому говорить со священником/Священников он почему-то ужасно боялся с детства, в церкви бывал пару раз в год – по праздникам, в основном вдохновившись примером какого-нибудь благочестивого Галахада, или просто случайно забредал и попадал на мессу; хотя честно носил на груди серебряный крестик (не сарацин же он все-таки, человек крещеный! К тому же король Артур, например, числится среди «трех праведных мужей христианских»), а из молитв знал «Отче наш» – мама в детстве научила.

Марк только укрепил его сомнения:

– Не могу сказать, чтобы я часто ходил в церковь за последние годы… Кажется, последний раз я там был, когда меня крестили, в возрасте трех месяцев. Да я и не знаю, как говорят со священниками. – На этом слове в голосе Марка мелькнула нотка легкого ужаса. – Тогда я с ними, наверное, как-то общался, но не думаю, что сейчас этот способ подойдет – орать и таращить глаза мне уже не по возрасту.

– Я знаю другие способы, если хотите, могу говорить за всех. – Мария уже загорелась собственной идеей и отступать от нее явно не собиралась. – Вы можете просто посидеть рядом и подождать, помолиться, в самом деле. Не слыхала никогда, чтобы это кому-нибудь повредило…

– Да, наверное, – отозвался Аллен, согласный на все, лишь бы ему не пришлось больше говорить речь. Внезапно посетившая его мысль о зачете показалась очень смешной. Зачет! Что может быть в жизни более элементарного? Прочитавший эту мысль Марк подвинул к нему очередную дымящуюся чашку.

– Выпей чаю, о славный рыцарь Персиваль («Не называй меня так!» – вскинулся тот), чай очень полезен тем, кого ждут великие свершения на ниве науки, а мне пожелай перед уходом приятных сновидений – и помни, сын мой, что завидовать – грешно…