"Кровное родство. Книга вторая" - читать интересную книгу автора (Конран Ширли)

Глава 21

Четверг, 29 февраля 1968 года

В последний день февраля загорелая, посвежевшая Шушу спускалась по трапу самолета в лондонском аэропорту. На ней был потрясающий белый брючный костюм от Капри (прощальный подарок Берты), и она чувствовала себя бодрой и энергичной.

К ее удивлению, у трапа ее ждала девушка из наземной службы, которая тут же отвела ее в зал для особо важных персон. Когда они вошли, навстречу поднялся Адам.

– Что-нибудь… с Элинор? – с трудом выговорила Шушу, бледнея.

Адам коротко, в осторожных выражениях рассказал ей, что произошло в ее отсутствие.

Шушу выпрыгнула из автомобиля едва ли не прежде, чем он, прошуршав шинами по гравию, остановился посреди подъездного двора. День для конца февраля стоял необычно солнечный, и веселые медсестры в ярко-красных накидках неторопливо прогуливали пациентов, под руку или в креслах-каталках, по дорожкам сада.

Одна из сестер, катившая перед собой кресло, пошла к ним навстречу, и потрясенная Шушу вдруг поняла, что закутанная, точно запеленатая в кокон, неподвижная фигура в нем – Элинор. Она выглядела маленькой и хрупкой, глаза пустые, отсутствующий взгляд, как будто она только что проснулась и еще не поняла, где находится.

– Привет, Нелл, – сказала Шушу. Элинор не подняла глаз.

Шушу молча слушала нескончаемое щебетание медсестры:

– Мы отлично провели утро, не правда ли, миссис О'Дэйр?.. Мы смотрели на птичек – как они купаются, и угощали их крошками, да?.. Наклонитесь-ка немножко вперед, дорогая, – ваша подушка опять сбилась. Вот так… так ведь лучше, правда?.. Потом мы покушали и, как всегда, немножко поспорили насчет нашего тихого часа. А потом мы послушали прекрасный концерт по радио, не правда ли?

Медленно подняв веки, Элинор взглянула вверх, и глаза ее обрели некое подобие выражения. В душе Шушу встрепенулась надежда.

– Похоже, ты одета не совсем по погоде, Нелл, – сказала она. – Но не беспокойся, я мигом докачу тебя до твоей комнаты.

В чересчур натопленной спальне Элинор, уложив подругу в постель, Шушу принялась изучать температурный лист и список назначений, висевшие на спинке кровати. Она нахмурилась, увидев, что в списке фигурирует пять разных препаратов успокоительного и снотворного действия: понятно, почему Нелл перестала соображать, что к чему. Припомнив ее обычно вспыльчивый характер, Шушу усмотрела в этом еще одну искорку надежды, но тут же подумала: если они так и будут обращаться с Нелл, как с ненормальной, в конце концов она и вправду сойдет с ума.

Снова вчитываясь в список назначений, она было начала говорить что-то Элинор, но осеклась, вспомнив, что в спальне находится и Адам.

Шушу обернулась к нему:

– Я привезла подарок Элинор. Он в машине, среди ручного багажа. Ты не мог бы принести его? Знаешь, такая красная коробка. – И, снова повернувшись к Элинор, произнесла громко и медленно, как говорят, обращаясь к глухим: – Я привезла тебе сюрприз, Нелл.

Как только дверь закрылась за Адамом, она спросила шепотом:

– Что они сделали с тобой, родная моя? Элинор, бессильно лежавшая среди подушек, медленно покачала головой, но не произнесла ни слова.

– Завтра я приду опять, – торопливо продолжала Шушу. – Просто заявлюсь безо всякого предупреждения. До тех пор не пей никаких таблеток. Ты слышишь меня, Нелл? – Склонившись над подругой, она тряхнула ее за плечи. – Не глотай ни одной чертовой таблетки! Спрячь их под язык и сделай честные глаза, поняла? А потом потихоньку выплюнь в носовой платок и спрячь его под подушку.

Дверь снова открылась, и вошел Адам.

– А мы тут поправляем подушки, – как ни в чем не бывало сказала Шушу, тыча в них кулаком.

Выходя из спальни вместе с Адамом, она обернулась. Элинор лежала безмолвная и неподвижная, глядя в потолок.

Подарок, что привезла Шушу, – перламутровая шкатулка – остался одиноко лежать на столике перед кроватью, и даже в тусклом полуденном свете ее поверхность озарялась яркими лучами.

Когда взятый напрокат лимузин, заурчав мотором, снова повез их в аэропорт Хитроу, Шушу спросила:

– Почему ты не сообщил мне, что с Нелл худо? На „Стелла Поларис" ведь был этот, как его… радиотелефон.

– Ваше присутствие, Шушу, ничего бы не изменило: вы ничем не смогли бы ей помочь. Поэтому было решено не портить вам отдых, – объяснил Адам. Шушу обратила внимание на слова „было решено": он не уточнил, кем именно. А Адам печально добавил: – До сих пор еще не ясно, оправится ли Элинор когда-нибудь настолько, чтобы обходиться без постоянного надзора медсестры.

– Ну уж в этом-то деле я понимаю чуточку больше, чем все эти австралийские девицы! – презрительно фыркнула Шушу.

И тут Адам спокойно сообщил ей, что она освобождена от своих прежних обязанностей.

Побледневшая Шушу слушала его молча, сжав губы, не веря своим ушам. Ее еще никогда в жизни никто ниоткуда не выгонял! Даже после того как ее застали с Джинджером Хигби в той разрушенной церкви, начальница женского персонала, обслуживавшего санитарные машины, хоть и была порядочной стервой, все-таки не выгнала ее.

Наконец она спросила:

– Элинор знает об этом?

– Разумеется, нет, – ответил Адам. – Вы же видели, она не в том состоянии, чтобы с ней можно было обсуждать какие бы то ни было дела. Но члены Правления рассмотрели данный вопрос со всей возможной тщательностью.

– Эти твои члены Правления сидят где-то у черта на рогах, на каких-то там Бермудах! Что они могут знать о Нелл? – вспылила Шушу. – А я ее знаю, и, кстати, получше, чем ты, мальчишка!

– Разумеется, разумеется, – подтвердил Адам. – Но дело в том, что это мнение врачей и консультантов Элинор: они предчувствуют, что вы больше ей не понадобитесь. Мне кажется, я достаточно ясно выражаюсь.

Потрясенная, все еще не веря, Шушу не могла больше выговорить ни слова. Но, молча сидя в несущемся вперед лимузине, она припомнила многое… Как они с Нелл, удрученной и подавленной какой-нибудь очередной скотской выходкой Билли, и с маленьким Эдвардом ходили в кафе выпить чашку чаю, а еще более того – просто немного развеяться; как они вместе, по камушку, по щепочке, приводили в жилое состояние Старлингс – это после войны-то, когда негде было раздобыть ни доски, ни кирпича, будь ты хоть членом королевской фамилии; как она утешала и подбадривала Нелл, когда ее внучки одна за другой покидали ее.

И вот теперь ее выгоняют! И, что хуже всего, она даже не может сказать об этом Элинор.

Мало-помалу Шушу удалось взять себя в руки настолько, чтобы спокойно задать вопрос:

– Девочкам известно об этом?

– Они сами просили меня сообщить вам, – солгал Адам. – Нам всем приходится считаться с фактом, что в жизни Элинор произошла внезапная перемена и что состояние ее, возможно, будет постоянно ухудшаться.

– И что – они не были против моего ухода? – с болью в голосе спросила Шушу.

– Естественно, они не хотели этого – ведь они так любят вас, – ответил Адам. Посадив Шушу на самолет до Ниццы, он собирался вернуться в Лондон и встретиться с Мирандой, а прежде позвонить в Нью-Йорк Аннабел и сказать обеим, что Шушу согласилась с тем, что ей лучше уйти.

– Еще бы они меня не любили! – вырвалось у Шушу, но она прикусила язык. Еще бы они не любили ее – ее, которая вытирала им носы и попки, которая осушала их слезы, которая любила их, как родных. Адам пожал плечами и ничего не ответил.

– Куда же я теперь? – пробормотала Шушу. Мозг все еще отказывался осознать обрушившуюся на нее беду. Да кем, в конце концов, воображает себя этот сопляк? Что-то уж больно широко он взялся шагать. Лицо Шушу медленно наливалось кровью: она изо всех сил старалась подавить свою ярость и удержать так и закипавшие на глазах слезы. Наконец она выговорила раздраженно:

– Ты не можешь просто тан выбросить меня на улицу – после стольких-то лет!

– Да что вы! Никто и не думает выбрасывать вас на улицу. – Тон Адама был „душеспасительным", но Шушу уловила в его голосе нотки презрения – а может быть, торжества.

– Тогда что же ты делаешь?

– Я ничего не делаю. Меня просили проследить за тем, чтобы вам после выхода на пенсию было обеспечено надлежащее положение.

– После выхода на пенсию?

– Вы на восемь лет старше того возраста, который предусмотрен для этого законом, – напомнил Адам. – Компания установила вам очень солидную пенсию, и она будет выплачиваться ежемесячно в любой точке земного шара по вашему желанию, – произнося это, он активно жестикулировал.

– Ты говоришь об этом так, как будто мне вдруг обломился крупный куш на скачках! – горько проговорила Шушу, сдерживая себя, чтобы не дать волю охватывавшим ее чувствам. Ей вспомнилась любимая присказка Элинор: „Глупость – это действие ума, заблокированного эмоциями".

Шушу почувствовала, что должна быть осторожной и действовать с головой: надо заставить Адама поверить, что она во всем согласна с ним и уйдет, не поднимая волны. Ее возмущение и гнев останутся при ней, но не следует показывать их Адаму – не ожидая с ее стороны подвоха, он потеряет бдительность, а уж она-то разберется что к чему.

Адам произнес задумчиво:

– Наверное, следует пожалеть, что вы не остались с вашей приятельницей миссис Хигби.

В который раз Шушу отметила про себя эту его уклончивую и обтекаемую манеру выражаться: он всегда оставлял себе путь для отступления. Там, где любой другой сказал бы: „Эта кошка черная", Адам непременно выдал бы что-нибудь вроде: „Насколько я могу судить на основании знаний, которыми обладаю, эта кошка выглядит черной".

„Тебе следовало с самого начала придержать язык, старая ты дура, – мысленно отругала себя Шушу. – Придется поиграть в игру по этим правилам. Пусть себе строит свои планы, пусть считает, что у него все получается и что ему удалось убедить тебя". А вслух она сказала:

– Ну, если я действительно не нужна Нелл, думаю, Берта будет только рада, если я поселюсь вместе с ней.

– Да, это, пожалуй, великолепный выход из положения, – с готовностью согласился Адам. – Особенно если иметь в виду, что, скорее всего, Сарасан придется продать.

– Продать Сарасан?! Элинор ни за что не позволит!

– Сарасан теперь принадлежит компании. – Тон Адама не оставлял никаких сомнений в решительности его намерений. – Если Элинор не сможет жить в Сарасане, Правление, возможно, решит, что не имеет смысла и дальше расходовать такие деньги на его содержание: во-первых, завязанный там капитал мог бы приносить доход, во-вторых, к чему тогда держать пять человек постоянной прислуги и тем более трех секретарей? Вы хоть представляете себе, во что обходится содержание такого замка, как Сарасан, по сравнению со стоимостью пары комнат в лечебнице?

– Не представляю, – ответила Шушу. – Но я уверена, что тебе виднее, что лучше для Нелл.

Дождавшись в зале ожидания, когда объявят рейс на Ниццу, Шушу подозвала шустрого рыжего парня в голубой униформе и сказала, что внезапно почувствовала себя плохо и, пожалуй, ей лучше аннулировать свой билет. Парень отвел ее в медпункт аэровокзала; там ее осмотрела медсестра и, хотя и не обнаружила ничего серьезного, согласилась, что, по-видимому, на мисс Мэнн просто сказываются последствия недавнего дальнего перелета и что лучше ей немного передохнуть.

Часом позже Шушу взяла такси и вернулась в Истборн, где сняла комнату в скромной гостинице, которую ей порекомендовал шофер.

Она вовсе не собиралась просидеть весь вечер в небольшой гостиной, битком набитой благородного вида пожилыми леди с вязаньем в руках: Шушу знала, что они с удовольствием отвлекутся от своих занятий, чтобы сунуть нос в чужие дела. Она хотела было прогуляться по аллее, по обеим сторонам которой стояли очаровательные особняки, похожие на два ряда свадебных тортов, но, несмотря на ранний час (было только пять), уже спустились сумерки и как следует их не разглядишь. Поэтому Шушу направилась в город. Купив себе чипсов, обильно пропитанных уксусом и завернутых в газетную бумагу, она вернулась в свой номер, не зажигая света, села на край узкой кровати и принялась есть чипсы прямо из кулька, обдумывая, как действовать дальше.

Первое и главное – еще раз повидаться с Элинор. После этого связаться по телефону с Мирандой: она самая решительная из сестер.

Шушу не корила себя за то, что уехала в круиз, хотя и чувствовала, что Адам, несомненно, воспользовался ее отсутствием – это было вполне в его характере. Ей доводилось читать в газетах о стариках, насильно или обманом увезенных из дома и помещенных в какую-нибудь частную лечебницу; это было делом рук тех самых людей, которые по закону являлись их опекунами.

Приходилось ей читать и о домах для престарелых, безжалостно эксплуатирующих своих пансионеров: владельцы этих домов урывали все, что можно, от службы социального обеспечения, но до их подопечных доходила лишь малая толика этих средств. Экономили на всем: на персонале, на питании, на стирке, на развлечениях, а разница шла в карман хозяев. Если такое происходит в дешевых домах для престарелых, которые находятся все-таки под контролем властей, подумала Шушу, то что же творится в дорогих, где возможностей для наживы неизмеримо больше? Этот „Лорд Уиллингтон" – как раз такое местечко, куда очень удобно сбагрить разных дядюшек-параноиков, свихнувшихся тетушек, дедушек, впавших в детство, и кузин, которые с самого рождения уже были не в своем уме. Шушу вспомнила сестру Ивэнс – напарницу Нелл по палате С ла-шапельского госпиталя; после войны Ивэнс работала в одном из таких богатых заведений, пока не вышла замуж за лютеранского священника и не уехала с ним в Шотландию, и рассказывала такие истории, от которых волосы вставали дыбом.

И вот сейчас, в случае с Нелл, явно пахнет чем-то в этом роде, иначе зачем бы ей прописывали тан много разной одурманивающей дряни?

Интересно, знает ли обо всем этом Адам? Шушу было неизвестно, что происходит на самом деле, но интуиция подсказывала ей, что дело нечисто: наверняка речь идет о каком-то мошенничестве, и весьма вероятно, что в нем замешан Адам.

Доев чипсы, Шушу облизала пальцы, зажгла свет и принялась устраиваться на ночь. Только раз в жизни до этого вечера она чувствовала себя такой же одинокой и покинутой: когда, более полувека назад, судьба впервые забросила ее на поля сражений Первой мировой войны.

Следующее утро застало Элинор в постели, с закрытыми глазами: со стороны могло показаться, что она спит. За прошедшие сутки она не приняла ни одной таблетки, хотя и не сумела избежать инъекции. Она верила Шушу. Она чувствовала, что Шушу еще вернется, чтобы вырвать ее отсюда и помочь ей поправиться.

Она лежала и ждала, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не расплакаться от того, что она валяется на больничной койне и вокруг пахнет антисептиком. Больше всего Элинор боялась сойти с ума, потому что при каждой попытке подумать о чем-либо ей начинало казаться, что голова у нее набита ватой. Мысли путались, ускользали… Когда она приехала сюда, она не была больна… не была, в этом она уверена… а теперь она больна. Как это могло произойти?.. Разве только это их рун дело… А как они это сделали?.. Да очень просто… с помощью разных лекарств. Она боялась, что все решается за ее спиной и этот преувеличенно любезный, похожий на мышь доктор лжет. Действительно ли ее состояние намного хуже того, что ей говорили? А если так, почему же она сама этого не чувствовала? А может, она вовсе не больна? А если она не больна, чего ради ее держат здесь, как пленницу?

Нет, все это слишком трудно. Лучше она подождет Шушу.

Но, пока она лежала, какие-то злые силы прокручивали перед ее мысленным взором картины того, что, возможно, ожидало ее в будущем. Что, если она останется парализованной? Ее охватил ужас при одной мысли о том, что она может оказаться обреченной на неподвижность и на полную физическую зависимость от других. А ведь она действительно ощущала, что ее руки и ноги словно бы налиты свинцом, что она такая беспомощная, как будто ее зарыли по самую шею в зыбучий песок.

Одно видение сменилось другим: сумасшедшая, запертая в одиночке. Возможно, она уже никогда не станет нормальным человеком. Она представила себе, как ее везут на каталке по длинным белым коридорам, как ее опутывают проводами и подключают их к каким-то огромным, звякающим и жужжащим аппаратам, на которых вспыхивают и гаснут многочисленные лампочки. Этого она боялась больше всего: превратиться в лишенное разума, бессмысленно бормочущее существо, жизнь в котором искусственно поддерживается при помощи приборов после того, как истек срок, отведенный ему природой… какой ужас!

В этой уютной, роскошно обставленной комнате она чувствовала себя изолированной от всего мира; но, с другой стороны, как ни странно, ей хотелось, чтобы эти молодые женщины, с их веселыми лицами и пустопорожней болтовней, поскорее ушли и оставили ее в покое.

На следующий день, как только часы над входным портиком пробили десять, к лечебнице подкатило такси. Шушу скрупулезно отсчитала в руку шофера несколько монет, взглянув на которые, тот заметил:

– Что-то вы не слишком расщедрились на чаек, леди.

– Ровно десять процентов, – отрезала Шушу. – И потом, что вы сделали, чтобы заслужить чаевые? Вы даже не помогли мне выйти из машины.

– Но ведь идет снег.

– Вот именно.

Прежде чем войти в здание лечебницы, Шушу, стоя на вычурном крыльце, несколько раз потопала ногами, стряхивая снег с ботинок. Затем, набросив поверх своего легкого летнего пальто беличью пелерину, принадлежавшую еще ее матери, она вошла и сказала девушке в регистратуре, что хотела бы повидать миссис О'Дэйр.

Улыбающаяся девушка исчезла, и через несколько мгновений вместо нее появилась еще шире улыбающаяся сестра Брэддок. При виде Шушу улыбка на ее массивном лице несколько потускнела, а брови приподнялись.

– Мистер Грант приехал вместе с вами? – Голос ее был звонок и нежен, интонации безукоризненно вежливы, но взгляд жёсток. – Он обычно сопровождает всех посетителей, приезжающих к миссис О'Дэйр. Мы не хотим, чтобы ее покой нарушали люди, которых ей не слишком хотелось бы видеть.

– Я приезжала с мистером Грантом вчера, – напомнила Шушу сестре Брэддок. – А завтра я уезжаю домой, на юг Франции. Мне хочется перед отъездом еще раз повидаться с миссис О'Дэйр.

Когда Шушу вошла в спальню, веки Элинор медленно поднялись.

– Привет, Шушу, – прошептала она, чувствуя, как облегчение теплой волной растекается по всем клеточкам ее тела. Теперь можно не волноваться. Теперь Шушу возьмет все в свои руки.

Шушу уселась на стул возле кровати, положив на колени свою старомодную сумку, и сложила на ней руки. Медсестра вышла, оставив подруг вдвоем.

– Ты можешь ходить, Нелл? – так же шепотом спросила Шушу. – Ты сама ходишь в уборную?

– Да, – слабо откликнулась Элинор. – Знаешь, они и не думают меня выписывать.

– Ну, теперь-то я здесь, так что мы еще посмотрим! Этой дряни, которой они тебя пичкают, хватило бы, чтобы убить дюжину кошек. Но как только ты выберешься отсюда, я живо приведу тебя в порядок. И больше никогда не оставлю тебя одну.

– Милая, родная моя! Но они не выпустят меня. Во всяком случае, по-хорошему. Я ведь подписывала какую-то бумагу.

– Думаю, это было заявление о добровольном поступлении в лечебницу. Эванс говорила, что они всегда так прикрываются. Само собой, им не хочется отпускать тебя, потому что, если ты уйдешь, они ничего не получат – а ведь наверняка им вся эта роскошь влетела в копеечку. – Шушу обвела взглядом комнату. – Но я не боюсь этой бабищи – я имею в виду, старшей сестры, хотя она и напоминает мне мою прежнюю начальницу. И Адама я тоже не боюсь.

Глаза Элинор наполнились слезами.

– Неужели ты считаешь, что Адам…

– Именно Адам, наивная моя овечка. Именно Адам засунул тебя сюда.

– Но почему же девочки допустили это? – с болью в голосе спросила Элинор. Она смутно припоминала, что Аннабел и Миранда побывали у нее, но Клер так и не приехала. По дороге в Лондон, в самолете, Адам говорил, что Клер по-прежнему не хочет видеть ее, он намекнул, что она ждет извинений со стороны бабушки. Как глупо все это, как глупо и грустно! Как по-дурацки они обе вели себя! Конечно же, она попросит прощения у Клер.

– Девочки верят Адаму, – ответила Шушу. – Но он слишком уж зарывается – норовит распоряжаться всем и всеми на свете. Он сказал даже, что содержание Сарасана обходится слишком дорого и что Правление собирается продать его, а тебя держать здесь, потому что так выйдет дешевле.

– Продать Сарасан! Ни за что! Но Адаму-то какое дело до всего этого? Он же не является депозитарием компании…

– Здесь не все чисто, поверь мне, – сказала Шушу решительно. – Но пока что давай не думать об этом. Сейчас самое главное – выдернуть тебя отсюда. И вот что мы сделаем…

Элинор жадно вслушивалась в шепот склонившейся к самому ее уху Шушу:

– Сейчас я вернусь в Истборн. Куплю два одинаковых пальто и две одинаковые шляпы – какие-нибудь поярче, чтобы бросались в глаза. Завтра я снова приеду сюда в десять и скажу таксисту, чтобы подождал. Велю отъехать немножко, чтобы не перегораживать подход к крыльцу, и ждать за этим углом. Потом войду – прямо с чемоданом, чтобы старшая сестра подумала, что я заехала по пути в аэропорт. Ей ведь неизвестно, что я должна была улететь еще вчера.

– Слава Богу, что ты не улетела!

– А в чемодане, Нелл, будут пальто и шляпа для тебя – точно такие же, как мои. Я помогу тебе одеться. Потом открою эти стеклянные двери в сад. Ты выйдешь – медленно, не торопясь, причем старайся не поворачиваться лицом к дому – и пойдешь к моему такси. Сядешь в него. Я подожду, пока ты сядешь, потом просто выйду через главную дверь с пустым чемоданом. А потом мы что есть духу рванем в аэропорт и первым же самолетом улетим в Ниццу.

– Шушу, милая моя Шушу, это просто великолепный план! – Лицо Элинор сморщилось, и она заплакала.

Дверь спальни распахнулась, и на пороге возникла собственной мощной персоной сестра Брэддок.

– Не следует переутомлять миссис О'Дэйр, – безапелляционно заявила она.

Шушу поднялась:

– Я как раз собиралась уходить. Завтра я еще раз заеду на минутку, по дороге в аэропорт, чтобы попрощаться. – И, обернувшись к Элинор, погрозила ей пальцем: – Смотри же, будь умницей и делай все, как я тебе говорила…

На обратном пути, сидя в такси, Шушу снова и снова возвращалась в мыслях к своему плану, представлявшемуся ей удачным и сравнительно легко выполнимым. Ей вспомнилось, как в свое время, на фронте, они с Нелл время от времени устраивали достаточно рискованные эскапады. Этих воспоминаний, хотя и грустных и тяжелых, но неизменно вызывавших улыбку на ее губах, ей хватило до самого отеля.

В сумерках вечереющего дня такси остановилось у подъезда. Шушу расплатилась с шофером, повернулась, чтобы войти, и тут услышала негромкий щелчок. В следующую секунду она лежала плашмя на снегу; в глазах мельтешили искры от пронизывающей все тело боли, и, не в силах подняться, она могла лишь беспомощно барахтаться, точно опрокинутый на спину жук.

Шушу сразу поняла, что случилось: то был перелом тазобедренного сустава. Ее взбесило, что это произошло безо всякого повода с ее стороны: она ведь не бежала за автобусом, не прыгала с лестницы – она просто шла. Но у нее была собственная теория на сей счет: со старыми людьми это случается не потому, что они падают, а как раз наоборот – они падают потому, что в результате долгого процесса разрушения сустав в конце концов ломается.

Таксист выскочил из машины и бросился к ней: – Слава Богу, что я увидел вас в зеркало, а то ведь я уже было совсем уехал.

Он побежал в гостиницу за помощью. Лежа на снегу, Шушу поняла: побег Элинор придется отложить, и нужно найти способ сообщить ей об этом. Пожалуй, самое разумное будет связаться по телефону с Мирандой.

На следующий день Элинор снова прятала таблетки под язык, потом выплевывала их в носовой платок, а позже спускала в унитаз. Изо всех сил сдерживая возбуждение и нетерпение, она ждала Шушу.

Но Шушу не приехала.

Через несколько дней, не получая никаких известий от Шушу, Элинор почувствовала, что начинает терять надежду. Медсестры поняли, что она не глотает прописанных ей лекарств, и стали растворять их в воде, заставляя ее выпивать все до дна. Изредка обретая способность более или менее связно мыслить, Элинор, как и прежде, задавала себе вопрос: неужели она действительно сходит с ума?