"Черное солнце" - читать интересную книгу автора (Арбенина Ирина)Глава 12Сердце у Светловой замерло. Тегишев действительно явился и уже стоял на углу, в ярко освещенном круге света. Он пришел. Но лицо его было отрешенно. И в то же время — сдержанно и гневно Очевидно, ему все-таки пришлось повозиться со словарем. — Вы хоть понимаете, как это глупо? — наконец спросил он. — Да, — честно призналась Светлова. — А как бы я еще могла добиться встречи с вами? Мне нужно было поговорить. — Нет, вы только подумайте! — он постучал себя по лбу. — Вы что, влюблены в меня, что назначаете свидания? — Нет. — Ответ Светловой был тверд, как гранит набережной, по которому гуляли дуэлянты. И приврала-то она при этом совсем чуть-чуть: после всего, что Аня узнала, быть влюбленной в генерала было бы просто неприлично. — Тогда, если можно, объясняйтесь! — Сейчас. — Аня набрала в легкие воздуху. — Я все знаю. — Вот как? — Тегишев иронично склонил голову. — Вы не преувеличиваете? — Напрасно вы так. — Аня опять глубоко вздохнула. — Вам лучше больше не притворяться. — Вы все время торопитесь, — сказал Тегишев с прежней насмешкой в голосе. — Суетитесь. Считайте хоть, как ребенок, до ста, когда вам опять придет в голову принимать опрометчивое решение. — Попробую. — Кстати, вы не поделитесь секретом? — Генерал не изменился лицом, просто перестал улыбаться. — Вы этим увлекаетесь из любви к занятию или из чувства долга? Аня отчего-то покраснела. — Что же вы молчите? — усмехнулся он. — Считаю до ста, — ответила Светлова. — Вы же сами мне только что посоветовали… — Как вы стали послушны. — В его голосе снова послышалась насмешка. — Вот это правильно — вам давно пора пойти на уступки. Не опасаетесь, что пострадаете от излишней любознательности? Нет, не опасаюсь. Расскажу вам одну историю. Начинается она с того, что активность, вспышка на солнце активизирует некий вирус. Этот вирус избирательно действует только на мужчин. Но пострадал и транссексуал, женщина-мужчина Алевтина Фокина. У нее обезображено лицо. «Женщина в белом» Аля Фокина пробует анализировать то, что случилось. И в поисках истины, поскольку ей кажется, что она уже обречена, объезжает всех, кто кажется ей причастным к событиям в Октябрьском-27. — С детства не переношу страшных сказок… Одна кошмарная история — и уже не сплю всю ночь. — Голос Тегишева стал глуховатым. — В том числе Фокина добирается до Амстердама и посещает Марион Крам. То есть таким образом и Марион Крам узнает о том, что случилось. Она-то сама избежала в свое время заражения вирусом, поскольку работала всего-навсего в магазине. А не в лабораториях. Но она была любовницей тогда еще молодого, делающего карьеру военного. — Перестаньте меня преследовать! — Игорь Багримович строго, по-учительски взглянул на Аню. — Я не собираюсь… Подчеркиваю: не собираюсь перед вами оправдываться! Если каждый, кто в чем-то когда-то участвовал в нашей державе, начнет каяться.., жизнь остановится. Все только и будут заниматься покаянием. Да и, знаете ли, не перед кем… Не та аудитория. Только надумаешь перед кем-нибудь покаяться.., ан, оказывается, ему самому давно уже пора это сделать. — Между тем носители вируса, так или иначе, умирают, — продолжала Светлова. — Врач Гец, работавший в немецкой клинике. Полоцухин… Бывший солдат Осип Николаев. Маленький, недавно родившийся Женя Семенов — сын Семенова… — Черт меня угораздил впустить вас тогда в свой дом! — Тегишев посмотрел на Анну, и в глазах его появился странный печальный блеск. — Как вы все разузнали-то? Впрочем, неважно. Поднимемся ко мне в квартиру, что ли, Анна.., как вас там? — Анна Владимировна, если не возражаете. — Да. Анна Владимировна. А то здесь довольно холодно. Или, может… Вы ведь все равно, как я понимаю, не торопитесь? Едемте за город? Разговор предстоит долгий. — Это еще зачем, за город? — У меня там замечательный дом. Вы ведь его в прошлый раз толком так и не видели. Посетить еще не желаете? — Ну, если это будет способствовать откровенности и добросердечному признанию… Светлова проверила, на месте ли ее добрый друг «Макаров», и, нежно улыбнувшись генералу, согласилась. В самом деле, оказалось, что основной-то красоты Светлова в прошлый раз так и не разглядела. На этот раз генерал остановил свой выбор на голубой гостиной. — Самая красивая комната в доме, если не возражаете. Аня присела. Прямо над ней светилось, нежно голубея, предутреннее небо с бледными звездами. — Это я «содрал» у князя Юсупова. У него была татарская родословная, и плафон самой изящной его гостиной был расписан, как шатер юрты. В нарисованное отверстие вытекает нарисованный дым, и сияют звезды. Тегишев молча и долго смотрел на Анну. — Вещи, среди которых мы живем, в основном уродливы, — промолвил он наконец. — И глаза быстро ко всему этому привыкают. Уродство так обычно, что, когда появляется красота, мы как бы и не замечаемое, увы… Глаза, видите ли, давно не упражнялись, разучились отличать… Им все равно. Такие островки красоты еще спасают… Вот эта гостиная… Она обладает странным свойством: если женщина, которая появилась в ней, действительно красива, поражаешься, как раньше этого не замечал. Я, собственно, нарочно вас сюда привез… Проверить. Аня покраснела, как самая последняя дура. — А ведь вы, Анна Владимировна, кажется, совершенно не похожи на человека, которому доставляет удовольствие лезть не в свое дело? — спросил он вдруг. — Ну, в общем, да, — соврала Аня. — Это просто.., так получилось. Мы просто не вовремя с вами пересеклись. — Пожалуй, — он кивнул. — Хотя сегодня и в хорошем месте. Если бы вы знали, как я люблю этот дом! Я бы и умирать согласился тут. Знаете, я бы с удовольствием умер в моей «мавританской» гостиной… Ранней весной, когда двери впервые открыты в сад, деревья в бледной дымке зелени, а на драгоценном полу из мозаики серый след зимней пыли и сухой прошлогодний лист… — Да вы, оказывается, поэт! — А вы, очевидно, предполагаете, — он посмотрел на Светлову снисходительно, — что я злодей? Ваше воображение испорчено газетными штампами. Этот мир обречен. И началось это задолго до моего появления на свет. Не вчера началось и не сегодня закончится. Ну, да бог с ним. Теперь я должен вам объяснить, к какой тайне вы — по чистой, нелепой, невозможной случайности! — прикоснулись. Вот уж никогда не думал, что судьба явится мне когда-нибудь в лице милой девушки. Он подошел к каминной полке, где стояла небольшая мраморная копия Психеи. — Знаете, как я ее называю? «Молчащая». Видите, она крадется на цыпочках и прижала к губам палец. Чуть похожа на вас. Давайте так ее, назовем: «Молчащая Анна». А я вам обещаю, что ваши опасения не сбудутся. — Но… — Вы убедитесь в этом скоро.., и абсолютно. Хорошо? Или вы любопытны и болтливы? Самое неприятное сочетание: сначала любопытство, потом болтливость. — Нет. Я не болтлива. — Тогда пожалуйте ручку, мадам. Он легко, чуть небрежно притронулся к Аниным пальцам и легким шагом человека, сбросившего с себя наконец после длительного перехода тяжелую поклажу, пересек голубую гостиную и сел напротив Светловой. Таким Аня генерала еще не видела. Потом она надолго запомнит выражение его глаз. Горячие огромные глаза, чуть выпуклые веки, удлиненное лицо с большим красивым ртом. Аки трепещущий конь, учуявший в лесу, за деревьями, опасность. И при этом лицо человека, невыразимо уставшего. «Досчитай до ста.., потом отдохнешь». Он уже, наверное, добрался до девяносто девяти. — Итак? — Тогда ведь все было не так, как сейчас. Все иначе. Я молодой военный… Я был военным, понимаете? И я делал то, что полагалось мне по долгу службы. Не очень, кстати сказать, задумываясь над тем, что мы вообще там делали. К тому же, знаете ли, эпоха глобального противостояния… В свете реальной угрозы ядерной войны — пара-тройка новых вирусов… Право же, все это казалось пустяками. Ну, ничего зазорного мы тогда в этом не видели! К тому же военные во всем мире одинаковы, их профессия — война и.., мы создали его. Что вы теперь от меня хотите?.. — Ничего себе, «что я хочу»?! Я хочу не подвергаться опасности заражения! И другие люди тоже, думаю, рассчитывают на такой-то пустяк. Такую «любезность» с вашей стороны. — Этот вирус не может стать источником эпидемии. Он не передается от человека к человеку. Ну, извините, с чиханием или кровью… — Ни «едва соприкоснувшись рукавами»? — Никак! Этот вирус создавался как оружие одноразового применения. Для спецагентов, разведки… Ну, в общем, для всех заинтересованных. Для определенного контингента сотрудников. Укол — и жертва умирает от болезни с симптомами лихорадки. — Но ведь Гец и другие заразились! — Да, заразились. В результате внештатной ситуации и ЧП. От вируса из разбитой пробирки, а не от другого человека! В чем вы меня обвиняете? Анна уже готова была согласиться. Возможно, действительно, вирус не передается от человека к человеку. Ни в деревне Ковде, ни в Линибурге не было случаев заражения. Получалось, что вирус, в самом деле, погибал вместе со своими носителями. — Игорь Багримович… А что за инъекции были сделаны Осипу Николаеву? Тегишев отвернулся к окну. — Дело прошлое. — А все-таки?! Умер-то Осип в настоящее время. — Я не хочу об этом говорить. — Почему он умер? — Какое это теперь имеет значение, если он все равно умер? — Но ведь он должен был спастись? — Это… Обычно уверенный в себе генерал говорил теперь с некоторым затруднением. — Это то, в чем я, действительно, виноват. Я сказал им всем, что вакцина готова. Я ввел их в заблуждение. — Как вы могли? — Не было тогда еще полноценной вакцины, и я не мог ничем помочь. Но все же вроде обошлось. Кто мог подумать, что так случится? И спустя столько времени… Двадцать лет! — Но как вам удалось все скрыть? — Понимаете, схема организации была такова, что работа нескольких отделов замыкалась на мне. Между собой сотрудники этих отделов и лабораторий не взаимодействовали. Это было категорически запрещено. Все давали подписку о неразглашении. Поэтому они не могли проверить мои слова. — Я еще могу поверить, что вы в состоянии заставить молчать солдата из деревни Ковда. Но как вы договорились с Гецем? — Видите ли, он страстно мечтал уйти из армии. У него было блестящее медицинское образование. Но как выпускник Военно-медицинской академии он должен был отслужить свое. Я обещал ему и, в общем, помог в итоге уйти на гражданку. Успокоил его тем, что вакцина нейтрализует вирус и просил Забыть об остальном. — Но вспомнить ему все-таки пришлось, правда, двадцать лет спустя! — А вакцина… Знаете, это обычная вещь при социалистическом планировании. Вариантов, когда вирус выходит из-под контроля, немало. Один отдел, занимающийся созданием биологического оружия, уже закончил работу, а другой, работающий над созданием вакцины и защиты, — запаздывает. Работа над этой противовирусной вакциной еще не была окончательно завершена. Но Николаеву сделали укол… — Так же, как Гецу? — Да. Но вакцина, очевидно, не уничтожила вирус, а только, может быть, подавила его на время. — И все эти годы он продолжал существовать в организме Геца и Николаева? — Возможно. — А потом что-то случилось? — Возможно. «Солнце.., солнце оказалось черным!» — подумала про себя Светлова. — А Марион Крам вас шантажировала? — вдруг спросила она. — Да, представьте! Она прислала мне глупое письмо с угрозами и немыслимыми требованиями. Но что из того? Я и не думал относиться к этому всерьез. Мне, знаете ли, это было совсем не страшно. — Генерал, вы никогда не спрашивали о смерти Марион Крам. Хотите знать, как это случилось? — Она была больна? — По заключению экспертов, она была практически идеально здорова — для своего возраста. Все внутренние органы в идеальном порядке. Она погибла от циана. — Может быть, это самоубийство? — А потом, отравившись, она расшибла сама себе голову?! — Ну, не знаю… — А я знаю… Ее убили. А уже потом, мертвой, ей размозжили голову каким-то тяжелым предметом. Аня заметила, как генерал побледнел. — Искали орудие преступления. В том числе и на дне амстердамского канала. Но ничего не нашли. — Ну, чем же я-то могу помочь? Было заметно, что Тегишеву с трудом удается сохранять безразличный вид. — Почему вы не уничтожили письмо Марион Крам? — Почему? — Генерал усмехнулся. — А почему любят стерв? Именно потому, что они стервы. Милые добрые покладистые женщины — пресны. Скучны. Такой была Юлина мама. Самый решительный поступок, который она совершила, — это умерла. А так — ни рыба ни мясо — сплошное собачье заглядывание в глаза, материнская забота и «чего изволите?». Я, конечно, отыскал бы после того, как мы расстались, Машку — не выдержал. Но она упорхнула куда-то за границу. Вышла замуж. Ну а бегать за ней по миру мне уж было не с руки. Да и вряд ли она уже променяла бы эту их цивилизованную жизнь на мои условия. Пусть даже и генеральские. Но это я потом затосковал, много позже… А тогда, в Октябрьском-27, когда мне предложили повышение, я понимал, что если женюсь и увезу ее с собой, то пропал. Эта замечательная хищница разорвет меня в клочья: на тряпочки, колготки, шубки, брильянтики. Это ведь ее жизненное предназначение — поедать мужчин. С этим свойством такие, как она, знаете ли, рождаются. Перенять это, научиться — невозможно. Иногда обычные женщины пытаются им подражать. Начинают стервозничать, требовать и удивляются, когда их посылают — далеко и с легкостью. Не срабатывает. Таких женщин, как Маша, узнаешь с первого взгляда. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что к чему. Стоило взглянуть на нее… Конечно, для мужчин это сладкая погибель. Но я был молод, амбициозен, и мне хотелось еще «пожить»: сделать карьеру, иметь детей — наследников, семью, дом. Для всего этого замечательная Маша с ее дикими голубыми глазищами не годилась. И я ее бросил. Тут, знаете, даже есть момент утверждения превосходства: мне хотелось доказать себе — я сильней и могу это сделать. Могу, если захочу, избежать капкана, хоть Маше и казалось, что он уже захлопнулся. К тому же с помощью моей покойной ныне жены, вернее, с помощью ее отца, я быстро сделал карьеру, многого добился. Как видите, генерал. Почему я не уничтожил письмо Крамаровой? Да я бы не расстался с ним ни за какие деньги! Почему целуют коготки, которые норовят тебя оцарапать? Если хотите, мне было даже приятно. Потому что это означало, что, несмотря на прошедшие годы и на эту ее Голландию, она меня не забыла. То есть я тоже не давал ей покоя. Уверен и сейчас, что дело было не в деньгах — дело было в этой ее чертовой досаде: она не могла забыть, что ей не удалось удержать меня. Для таких женщин, как она, это равно профессиональному поражению. И простить мне, что я ускользнул, она, конечно, не могла. Я уверен, что бы ни происходило потом в ее жизни, она меня всегда помнила. А потому достать меня, помучить, напомнить о себе… — А Юлсу? — Что — Юлсу? — Она не могла догадываться о таком вашем отношении к Марион? Генерал пожал плечами. — Я, разумеется, никогда ей ни о чем не говорил. Но есть чувства, о которых невозможно не догадаться. А она… Он замолчал. — Да, а она, — вздохнула Светлова, — очень умная девочка. — Не могу не согласиться: умная. — И готовит отлично… Кстати, тот цыпленок, которым Юля меня угощала в ваше отсутствие, был замечательный! — похвалила Светлова. — Я, как говорится, с большим чувством и отменным аппетитом… — Ну и на здоровье! — А вот дочка ваша что-то даже и не попробовала.., столь замечательную стряпню. — Да, с аппетитом у Юли какие-то проблемы, — нехотя согласился генерал. — Бедная девочка! — Аня сокрушенно покачала головой. — Такая худенькая! — Бедная? — Игоря Багримовича словно пришпорили. Светлова довольно хмыкнула: «Ах, так, вы — неразговорчивый? Ну, что ж, посмотрим, посмотрим…» Прием был безотказным. Достаточно посокрушаться на предмет вашего дитяти — и любой родитель, нарушив обет молчания, тут же ринется в словесный бой и приведет вам множество фактов и аргументов, неоспоримо доказывающих, что его замечательный ребенок обладает целым сонмом достоинств. Генерал Тегишев не стал исключением из этого правила., Есть много крючков, заставляющих неразговорчивого и намеренно молчащего собеседника включиться в беседу. Самый безотказный — заговорить о том, что для него дорого, бесконечно дорого. — Да вы… Что вы понимаете? — искренне возмутился генерал. — А что… Может, я действительно чего-то не понимаю? — Да, а что бы вы сказали, если бы на той же самой кухне вам зажарила цыпленка Линда Евангелисте или Наоми Кэмпбелл? — Я бы сохранила косточки и определила их в домашний музей. — Ну и где? Где эти косточки?. Вот и глупо, что вы их не сохранили! И генерал величественно удалился. Вернулся он со стопкой иллюстрированных заграничных журналов. Он раскрыл их перед Светловой, и челюсть у нее тихо отпала. «Черное Солнце»! Так именовали ослепительную брюнетку в этих изданиях. Тот нечесаный заморыш, что жарила цыпленка? То долговязое несчастное существо в растянувшемся трикотажном свитере-пижамке? Даром, что «пижамка» из дорогого бутика, а похожа на китайское нижнее белье эпохи «большого коммунистического рывка и великого кормчего». И эта красавица?! Эта звезда подиума и Юля — в одна и та же девочка?! — Юлсу! Черное Солнце… Так ее именуют папарацци. — Я могу ее увидеть? — Вряд ли. Юля теперь редко бывает в России. Собственно, за последние полтора года всего-то каких-нибудь пару раз. Ее трудно застать дома. Вы, кстати, совершенно случайно с ней пересеклись. Это, в общем, редкость. — Но все-таки она бывает здесь? — Только, когда ей… — Генерал не договорил. — ..когда ей становится плохо? — закончила за него Анна. — Да. Приезжает полечиться, отдохнуть. Не хочет этого делать там. Папарацци сразу разнюхают, что она… Она не слишком здорова. За свою карьеру волнуется. — Вы думаете, она боится именно папарацци? — Ну да! — То есть Юлсу волнует общественное мнение? — Ну да. Ее волнует мнение этих лягушатников. — Генерал нахмурился. — А зря! Я бы на ее месте плевал на них с высокой колокольни… В конце концов.., мы великая держава… — Но сами «лягушатники» вряд ли так думают. И вы не на ее месте, генерал. — Ой, забыли немцы, французы, поляки, чехи одна тысяча восемьсот двенадцатый год! Европа эта ваша… Прав был Жуков, когда уже на исходе войны сказал: а не пройти ли нам прямо до самого Ла-Манша? Если бы его послушали, где бы сейчас была ваша Европа? — Пожалуй, вы правы. Аня задумчиво смотрела на генерала. Она мысленно составляла для себя портрет Тегишева, дополняя его в процессе разговора все новыми и новыми качествами. Типично имперский человек — «Все наше лучше, потому что наше». Он так высокомерен, что и не подумал бы чего-то там в своей жизни стесняться. Он, генерал, своей жизни не стыдится. Марион Крам слишком долго прожила в Голландии, и расчет ее оказался не верен. Она-то рассчитывала на степень влияния общественного мнения. Но не существует для Тегишева ни мнения, ни влияния. Игорь Багримович смотрел на все именно с высокой колокольни. Почти на все. А уж на Европу — тем более. На все «их» мнения и точки зрения, и что бы они там о нем ни думали. Как он там сказал? «Знаете, как бы вам это объяснить… Я бы никогда не стал сводить счеты с женщиной, с которой был близок». Это верно; он может бросить, забыть, выгнать. Но ехать в Амстердам? Искать, беспокоиться, хлопотать, стрелять? И все это ради чего? Ради того, чтобы какой-нибудь «поганый журнальчик» не написал о нем пару-тройку неприятных строчек? И где?! В Европе какой-то, которую другой военачальник, маршал, хотел поиметь до самого Ла-Манша! Нет, Игорь Багримович Тегишев — типично имперский человек. Что-то тут не сходилось… Разумеется, у Тегишева был мотив и прямой повод убить Крам. Но что-то тут не сходилось. Дело в том, что у Тегишева явно был своеобразный кодекс чести. Ну, не может человек, собирающийся по-настоящему рисковать жизнью на дуэли, вероломно проломить череп женщине! Не может! Если он убил Крам… Если Тегишев мог убить ее, то почему не расправился с нею, Анной Светловой? А ведь ему даже и убивать самому Анну не надо было. Просто не дать себе труда в прошлое их свидание спасти ее. На то у него и существует желтоглазая хищница Маша, пасется в вольере. Просто оставил бы погибать. Получается, что Игорь Багримович — честный, порядочный человек. А честный, порядочный человек преступление совершить не может. И тем не менее точно известно, что одно преступление, давшее повод Крам его шантажировать, он все-таки совершил. А такое преступление разве мог совершить человек, для которого существует кодекс чести, твердые нравственные правила, принципы и так далее? Имперский человек Игорь Багримович мог сделать это только в единственном случае: если другая этика оказалась сильнее его личной. А именно — этика государства! Игорь Багримович — человек, для которого интересы государства всегда были превыше собственных. Вот в таком случае — когда речь идет о пользе государства, он и выбирать бы не стал! Не стал бы сомневаться и рассуждать: хорошо это или плохо! Он просто выполнил бы то, что ему полагалось выполнить по долгу службы. Как генерал, однако, разволновался, когда речь зашла о его якобы «личной нечестности», личном преступлении! Имуществом он военным якобы торговал. Да, такого обвинения он снести не может! Еще бы, Игорь Тегишев — и вор! Тут и до дуэли дело дошло бы! Другое дело, когда идешь на преступление ради интересов государства. Для поколения Тегишева такое преступление — и не преступление вовсе, а выполнение долга. И при таком взгляде на вещи создание любого вида оружия не преступно, а почетно, Но убийство Маши Крамаровой, его бывшей и, кажется, по сути, единственной настоящей возлюбленной — у Светловой не было никаких оснований не верить его словам, — это случай совсем иной, — Какая редкая вещь! — восхитилась Светлова; и прежде чем попрощаться с генералом, она подошла к этому «чуду». Он стоял в углу гостиной — маленький пузатый комодик. — Инкрустация костью, — сдержанно похвалился генерал. Анна восхищенно покачала головой. — Прелесть! — Это очень дорогой антиквариат. Пользуется невероятным успехом. Как только где-нибудь на аукционе появляется что-либо подобное, все ценители сходят с ума. — А вот это? Светлову, которая, как говорится, «ни уха ни рыла» не смыслила в такого рода ценностях, по правде сказать, больше интересовал стоявший на комодике подсвечник. — Тоже на аукционе приобрели? — Нет. Это Юля недавно купила где-то в антикварном магазине в Европе. Вот, привезла домой. — У девочки и вкус отличный! — И тут вы правы, — согласился генерал Аня попробовала приподнять бронзового Меркурия. — Ну и тяжесть! — Да! Орехи колоть вполне подойдет. Светлова понимающе кивнула: с некоторых пор ее интересовали все тяжелые предметы. Дело в том, что уголовное дело по убийству Марион Крам, заведенное в Голландии, зашло в тупик. По горячим следам раскрыть его не удалось. По «не горячим» тоже не получалось. И постепенно конфиденциальная информация, которую следователи держали в тайне, стала просачиваться наружу. Тем более что Марион Крам была русской. И это не могло не интересовать газеты. И Карл регулярно делал для Светловой отчеты о прочитанном. Самое таинственное заключалось в способе умертвления, необычности способа, с помощью которого Марион отправили на тот свет. «Явной причиной смерти послужил сильный удар, нанесенный каким-то тяжелым предметом, которым ей размозжили лицо, просто снесли переносицу. Сплошное месиво! И это посчитали, разумеется, очевидной причиной гибели, — подвел итог Карл. — Трудно было не обратить внимание». — А этот предмет удалось найти? — поинтересовалась Анна. — Нет. — Получается, что убийца принес его с собой, воспользовался им — и унес? — Возможно… Выкинуть не мог! Такую тяжелую вещь вода не унесет, и водолазы, обследовавшие дно канала, конечно, этот предмет нашли бы. — Может, что-нибудь пропало в доме у Крам? — По свидетельству ее знакомых, только подсвечник. Его не оказалось в доме. — Не оказалось?! — Но загвоздка не в этом. Представьте, что вы наносите удар… — Не хотелось бы этого представлять… — Но надо. Для того чтобы смоделировать ситуацию. Представьте, что рядом с вами в комнате человек, которого вы собираетесь ударить. Вы ударите его по голове? — Возможно… — А Марион размозжили лицо. И удар нанесен так, как это можно сделать, если человек лежит… — А она, может быть, и лежала? — Да, возможно, она просто лежала или спала, отдыхая, на диване, закрыв глаза, и кто-то подкрался. Но в нашем случае есть другое объяснение. Марион лежала потому, что уже была мертва. В кровавой «каше», в которую убийца превратил ее лицо, были найдены кусочки ткани от скатерти. Кстати, в эту самую скатерть и был завернут труп. — Значит, мало того, что Марион лежала во время нанесения ударов, так ей еще и предварительно накрыли лицо? А потом уже ударили? — Вот именно! — Да, пожалуй, спать ей надо было очень крепко, чтобы не почувствовать таких приготовлений. Очень-очень крепко! — Думаете, снотворное? — Да нет. Она не спала… Точнее спала, но самым крепким сном, который можно только представить. Мертвым! — Вы хотите сказать… — Когда ей наносили удар, Марион уже была мертва.. Причем смерть ее была самой верной из всех известных — смерть от циана. — Ее отравили? — Да, в некотором роде… — Заставили выпить? — Нет… — Она сама? Все-таки она покончила с собой? А кто-то потом в ярости совершил казнь уже над мертвой?.. — Марион не глотала отравы, и в ее желудке вообще не обнаружено циана. — То есть? — Он проник через кожу. — Как это? — Тут-то и кроется самое сенсационное, отчего за это преступление так ухватились журналисты. Пистолет, убивающий цианом, — редкое оружие, которым пользовались в свое время некоторые спецслужбы. — Вот те раз! Но зачем человеку, имеющему такое профессиональное изощренное оружие… Зачем ему понадобилось еще и заворачивать труп в скатерть и молотить по физиономии тяжелым предметом, словно во время ссоры на коммунальной кухне? — То-то и оно! Марион Крам убивали дважды. И второй раз уже мертвую… — Дважды?! — И это разные убийства. Одно профессиональное, другое дилетантское. — Это были два разных человека? — А вот этого уже, наверное, никто никогда не узнает. Аня с головой погрузилась в Интернет. Она изучила прессу за последние несколько месяцев. Ну, конечно, не всю, а лишь те издания, которые специализировались на жизни звезд и, в силу их специфики, могли волновать восхождение Черного Солнца. Именно так Анна узнала то, что не торопился сообщать ей Игорь Багримович. А именно, что у Юлсу есть жених. Да какой! Он был настолько известен, что из тех же газет можно было узнать не только его биографию, но даже марку нижнего белья, которое он предпочитает, и что из еды он изволил предпочесть в прошлый вторник на обед. Эмерик Монтлор. Молод, красив, знаменит. И что любопытно, строгих, почти старомодных правил. Не курит, не пьет, обожает свою маму. Так, в одном интервью Эмерик, в частности, заявил, что женится только на девушке, к которой с одобрением отнесется его семья. Потому что у молодого человека из старинного рода, насчитывающего не одно поколение, безусловно, должны быть перед этим родом обязательства. Столько предков заботились о чести представителей генеологического древа, что ему, Эмерику, уже просто не остается выбора — заботиться или не заботиться. Разумеется, ответ однозначен! «И он, надо полагать… — Светлова хмыкнула, — конечно же, заботится». — Алло! Что?! Вы снова хотите меня видеть? Генерал нахмурился. — Ну, хорошо. Надеюсь, что это встреча будет последней?.. Тегишеву было непонятно, по какому праву эта Светлова вошла в его жизнь, все в ней перевернула — и вот теперь снова звонит и требует новых объяснений. Генерал разговаривал по телефону со Светловой и хмуро рассматривал подсвечник с бронзовым Меркурием. Сейчас он вдруг вспомнил, что это случилось в августе. Вспомнил, как Юлсу поставила подсвечник — этого бронзового Меркурия на каминную полку. Она тогда вдруг неожиданно прикатила к нему на дачу — запорхнула из своей Европы. Генерал залюбовался тогда подсвечником: бронзовый мальчик с крылышками и изящные бронзовые щиколотки в отсветах огня. Кубическое основание, поддерживающее витой столбик-колонну… — Нравится? — спросила дочь. — Очень! Это тебе подарили? — Купила. В антикварном магазине. — Это мне? Спасибо. — Правда, красивый? — Очень. Именно сейчас генерал вспомнил и весь тот разговор с дочерью, и едва заметную, странную улыбку Юлсу, когда она посмотрела на поблескивающего бронзой изящного Меркурия. Вспомнил именно сейчас, когда его опять собиралась посетить эта настырная молодая женщина, Анна Светлова. — Вам — да, согласна, были не страшны угрозы Марион Крам, — сказала Светлова генералу. — Вам не страшны, а другим? — Это кому же, интересно? — Ну, тому, кто мог воспользоваться вашим особенным оружием. Пистолетом, распыляющим циан? Знаете, этакое экзотическое доступное спецслужбам оружие… — Ну, допустим, оно у меня есть. И что из того? — Вы же не давали его поиграть кому-то из знакомых, правда? И хранили его в сейфе? Очевидно, немного людей на свете, которые вообще осведомлены о нем. Ведь так? — Ну, допустим, что так. — Раз, два — и обчелся, да? — Ну… — Давайте считать. Один — это вы. — Раз — это я, — о чем-то вдруг задумавшись, автоматически повторил Тегишев. — А два? — Два… — Тегишев устало потер виски. — Вы имеете в виду того, кто знал, что этот пистолет лежит у меня в сейфе? — Да. — И знал бы код? — Да. — Да вы с ума сошли! — Тегишев тяжело опустился в кресло. — Как вы смеете? — Известно, что накануне смерти Марион Крам посетила некая особа женского пола… Русская. — Замолчите немедленно! Или я… — Или — что вы?.. — Или я не знаю, что с вами сделаю! — Мне кажется, вы вообще не знаете, что вам делать, Игорь Багримович. И не только со мной. Светлова не успела договорить: вдруг затренькал сотовый телефон Игоря Багримовича Тегишева. — Слушаю. Аня смотрела на лицо генерала и видела, как оно становится напряженным, тревожным. Но не просто тревога охватила генерала. Страшная тревога… смертельная. Он побледнел. — Я немедленно выезжаю! — бросил Тегишев в трубку. — Что-то случилось? — спросила Анна. — Прошу, мадам, на выход! И всего наилучшего. Надеюсь, больше никогда вас не увижу. — И генерал бесцеремонно выставил Анну за дверь своей квартиры. Ничего не оставалось, как повторить уже знакомый трюк. Светлова сделала вид, что оскорбление удаляется, а потом тут же на цыпочках вернулась и замерла перед дверью. Генерал же делал то, что делает любой торопящийся человек: он одевался в прихожей и одновременно говорил по телефону: — Да, да, вылетаю! Первым же рейсом! — услышала Светлова его командирский, по-военному четкий голос. — Да, да! Уже вечером я буду в Париже. Да.., на улице Эдинбург. После первого своего визита в Линибург Инна Гец и Аня занялись важным делом — они «соображали», как побыстрее для Светловой и Ладушкина раздобыть мульти-Шенгенские визы… Но, как говорится, шутки в сторону. Было понятно, что дело принимало прямо-таки «международный характер». Только теперь Светлова убедилась, как они с Инной были правы и предусмотрительны. Но, подумав и посовещавшись с Ладушкиным, решили, что в Париж вслед за генералом полетит все-таки Гоша. Потому что у него, в силу опыта работы в агентстве «Неверные супруги», накопилось больше умения незаметно «висеть на хвосте». И он неплохо, оказывается, знал Париж и очень неплохо — французский. — Откуда, Ладушкин? — Откуда.., откуда? — обиделся Ладушкин. — Да я три года телохранителем был у одного бизнесмена, который во Франции свои дела вел. Мы из Парижа не вылезали. Хочешь не хочешь — язык выучишь. Это уж я потом, когда он разорился, подался к «Неверным супругам». И Ладушкин улетел вслед за генералом, с обещанием сразу же, по приезде, как только что-то узнает, позвонить. — Ну что?! — просто «впилась на расстоянии» в Ладушкина Анна, когда в трубке раздался наконец его голос. — Генерал сразу из аэропорта поехал в больницу. — А кто там у него в больнице? — Кто? Его дочь. — Юля? — Ну, можно сказать и так. Здесь ее называют, как на подиуме.., сценическим именем — Юлсу. — А что она там делает, в больнице? — Ну, что делают люди в больнице? Болеет она. — Отличный ответ, исчерпывающий. Браво, Ладушкин! А что-нибудь еще стало известно? — Как только мне что-нибудь еще станет известно, — раздраженно отрезал Ладушкин, который терпеть не мог, когда на него наезжают, — я тут же позвоню! |
||
|