"Алтари Келады" - читать интересную книгу автора (Арчер Вадим)

Глава 22

Ручей выходил из леса к самому краю скалистого Оккадского нагорья, подпирающего небо острыми розовато-серыми пиками. Руна принимала в себя ручей и устремлялась в широкую каменистую седловину, будто бы небрежно прокопанную в хребте сказочным великаном. Медлительная лесная речушка с прозрачной водой и берегами, поросшими темно-зеленой щеткой исселя, превращалась здесь в быструю и порожистую, прихотливо вьющуюся, облизывающую валуны клочьями белой пены.

Лила и Витри заночевали у слияния ручья и Руны, а наутро отправились вниз по течению. Наивно было бы думать, что вдоль реки есть дорога или хотя бы торная тропа, но встреченное нагромождение валунов и скальных обломков постоянно заставляло их опасаться за целость собственных ног. Каменные глыбы то исчезали под покровом широких и мясистых, приторно пахнущих листьев болотного лопуха, то оголенными россыпями и завалами искрились под солнцем.

Магиня быстро приспособилась к движению по каменным завалам. Она шла первой, легко перепрыгивая с камня на камень, безошибочно находя верхушки обломков скал, скрытых в густых, порой доходящих до пояса, разлапистых травяных зарослях. Казалось, у нее есть глаза на ступнях, чего нельзя было сказать о Витри. Его ноги то и дело проваливались в щели между глыбами, и лишь по счастливой случайности дело обходилось без повреждений. Увидев, что он отстает, Лила остановилась.

— Давай переложим часть продуктов ко мне, — предложила она, когда Витри догнал ее.

— Мне не тяжело, — ответил он, хотя это была неполная правда.

Месячный запас провизии изрядно оттягивал плечи обоим. — Просто я не вижу камней под листьями и все время поскальзываюсь.

— А ты смотри внимательнее, — сказала магиня.

Они стояли посреди однообразного, густо-зеленого лиственного моря, широким поясом идущего вдоль Руны. Витри посмотрел внимательнее, но не увидел ничего, кроме зарослей болотного лопуха, разделенных надвое извилистой лентой — руслом речки.

— Видишь, листья, растущие между камнями, больше и темнее. Если смотреть поверх листвы, в этих местах как будто вмятины. — Она говорила и одновременно указывала рукой, и Витри стал замечать разницу. — Шагай туда, где самые мелкие и светлые листья.

Витри последовал ее совету и вскоре почувствовал, что идти стало легче. Пока они шли, береговые, поросшие лесом склоны становились выше и как бы сближались, оставляя все меньше места сочной низинной растительности.

Поднявшись на очередной валун, Лила вновь остановилась, но не из-за Витри. Она пристально рассматривала лежащие впереди травяные заросли.

— Смотри, Витри! Это след. — Она указала на удаленный от реки край зеленого покрова. Витри присмотрелся и увидел чуть заметную полосу, проходящую через заросли болотного лопуха. Некоторые листья были сломаны и начинали вянуть.

— Ты думаешь, это тот самый след? — спросил он.

— След вчерашний, — сказала Лила. — Он идет в нужном нам направлении — обрати внимание, в какую сторону примяты листья.

Одинокий след указывал им дорогу весь день. К вечеру склоны Оккадского нагорья стали выше и круче, долина реки превратилась в дно огромного, заросшего лесом оврага. Исчезли прибрежные заросли болотного лопуха, но обувь и одежда путников еще несколько дней источали приторный запах его сока. Камни оголились от растительности, идти стало легче — вернее, стало бы, если бы не накопившаяся усталость.

Витри то и дело спотыкался, даже Лила утратила свою легкую, танцующую походку, с трудом переступая по камням. В овраге темнело раньше, чем на равнине, поэтому они шли в полумраке, прислушиваясь к голосам леса. Дневное пение птиц сменилось криками и рявканьем ночных зверей. Сначала Витри вздрагивал от каждого подозрительного звука, но вскоре привычка и усталость взяли свое, и он следил только за тем, чтобы не сбиться с шага.

Чувства Витри так притупились, что лесная пантера, выросшая перед ними из темноты, не вызвала в нем даже удивления. Если бы Лила не остановилась, он так и прошагал бы мимо грозного зверя, как мимо какой-нибудь скалы или коряги. Мгновение спустя он почувствовал ужас, такой, что все его мысли замерли, уступая место инстинктам.

Лоанец на всю жизнь запомнил каждый волосок на морде зверя, его желтоватые зубы, растопыренные, чуть шевелящиеся усы, жесткие зеленые глаза.

Пантера уставилась в глаза магине, а та, в свою очередь, отвечала ей тем же жестким, немигающим взглядом. Вдруг зверь опустил голову, как бы отступая, развернулся и прыгнул в кусты. Лила, не сказав ни слова, пошла вперед, будто случившееся было обманом зрения.

Нервная дрожь била Витри до самого привала. Скидывая мешок, он постарался покрепче сжать зубы, чтобы его спутница не услышала их стука. Он еще мог различить ее лицо в наступавшей темноте, и оно оказалось неожиданно спокойным — приспущенные ресницы, чуть усталое, расслабленное выражение, в котором сквозило разве что удовлетворение прошедшим днем. Она уже не помнила о пантере.

— Лила! — спросил Витри, забыв про дрожь. — Эта пантера… она могла съесть нас!

— В лесу полно другой добычи, — ответила магиня, развязывая мешок, чтобы вынуть припасы. — Зачем ей есть нас?

— Но ведь она хотела… — запнулся Витри, обескураженный обыденным тоном своей спутницы.

— Мы померились силой, и она решила, что мы — плохая добыча. Она поняла, что я сильнее ее.

Витри с сомнением оглядел хрупкую фигурку магини.

— Ты бы не справилась с ней, — убежденно сказал он.

— Как ты думаешь, Витри, что такое для нее добыча? — спросила его Лила. — Добыча пугается и слабеет от страха, бежит прочь и не может сопротивляться нападению. Существо, которое готово к сопротивлению, — не добыча. Хищник не будет рисковать жизнью из-за еды, если он не умирает с голоду. Витри припомнил свои ощущения и понял, что был идеальной добычей для пантеры. Ему не верилось, что эта маленькая женщина могла не чувствовать страха, стоя безоружной перед лесным хищником.

— Скажи, — поинтересовался он, — тебе помогла магия?

Лила молча обдумывала ответ, разрезая тем временем хлеб и сало. В сгустившейся тьме Витри не различал выражения лица своей спутницы, хотя еще мог следить за движениями ее рук.

— Не то чтобы магия. — Она заговорила, когда он уже не надеялся услышать ответ. — Мне помогла не сама магия, а то, что делает человека магом.

Умение желать, так назвал бы это Шантор.

— Желать умеет любой, — возразил Витри.

— Нет, — покачала головой Лила. — В желание нужно вложить силу.

Тогда оно может овеществиться.

— Что?! — переспросил Витри.

— Сбыться, — поправилась магиня. — Мне нужно было пройти, а пантера мешала мне. Я рассердилась и почувствовала, что сила поднимается во мне и идет в голову, в глаза, на пантеру. Пантера поняла, что я хочу пройти, и уступила мне дорогу.

— Неужели тебе не было страшно? — начал допытываться Витри, стыдясь собственного испуга.

— Давай, Витри, для начала выясним, что такое страх. — Лила вновь ненадолго задумалась. — Обычно человек чувствует себя центром мироздания, ведь так? Весь мир вращается вокруг него, все события происходят вокруг него. Любую мелочь он примеряет на себя и проверяет, в каком отношении она находится к нему. Когда человек расстается с жизнью, вместе с ним гибнет и весь его мир.

Это много, поэтому человеку свойственен страх за свою жизнь.

Витри промолчал. Он никогда не задумывался о причинах возникновения страха.

— Ты ведь проделал долгий путь, Витри, — продолжила магиня. — Вспомни свое село, дорогу в Цитион, в Келангу… А теперь представь, что ты — сеханский кондор и летишь над Келадой… и видишь ее всю… ее скалы, ее леса, ее реки… города внизу… а в городах, селениях — люди, и у каждого внутри свой, личный мир, и этот мир кажется ему единственным, который есть на свете. И каждый больше всего на свете боится потерять его. Если ты сумеешь представить это, как нужно, у тебя изменится отношение к жизни и смерти. Тогда и страх, и тревога, и прочие чувства, добрые и дурные, покажутся тебе совсем не такими, как прежде.

— И я больше не буду чувствовать ни страха, ни горя, ни любви?! — опечалился Витри.

— Почему не будешь? Будешь. Но эти чувства станут другими, — ответила магиня. — Есть и у меня страх — это страх уступить злу, оказаться слабее зла. Все есть — и печаль и любовь… Пока человек живет на свете, он не может не испытывать чувств.

В эту ночь Витри увидел сон, яркий и подробный. Ему приснилось, что он — сеханский кондор и парит над Лоанской долиной. Он увидел свое село и начал спускаться к нему, ниже и ниже, пока не стал различать односельчан на улице. Там был и мельник Денри, и сапожник Ваппа, и кузнец Тумма со своим многочисленным семейством. И Шемма, живой Шемма! Они заметили его в небе и замахали руками, а он, качнув крыльями, сделал круг над селением и полетел дальше, оставляя внизу Лоанское озеро, зеленые долинные пастбища, жемчужно-серые хребты Ционского нагорья.

Наутро ощущение полета сохранилось в груди Витри, делая его тело сильным, а ноги — легкими. В нем что-то изменилось, он чувствовал, что никогда уже не будет прежним деревенским пареньком, живущим повседневными заботами.

Огромный мир, лежащий за околицей родного села, больше не казался ему чужим и опасным. Витри приспособился к легкому и текучему ритму походки своей спутницы, он шел за ней шаг в шаг, движение в движение и лишь иногда улыбался при мысли о выражении на лице кузнеца Туммы или толстой и сварливой Нойи, жены сапожника Ваппы, если бы им сказали: «Представь себе, что ты — сеханский кондор…"

День за днем Боварран шел вниз по Руне. Полууттак был вынослив и неутомим, привычка гнать зверей и чужих уттаков по лесным чащобам выучила его быстро двигаться по любому бездорожью. Он шел от темноты до темноты, почти не теряя времени на еду, которую прожевывал на ходу, запивая глотком рунской воды.

Полдня пути, поначалу разделявшие его и преследователей, постепенно увеличивались, превращаясь в полный дневной переход.

У Боваррана ни на миг не появлялась мысль о возможности погони.

Каморра, уверенный, что никому не известно ни о Красном камне, ни о причинах и цели путешествия полууттака, не предостерег его, а сам Боварран по человеческим меркам был недалек и не страдал излишней мнительностью. В пути он думал о вещах куда более приятных, чем погоня. Последний вечер на Оранжевом алтаре оказался для него счастливым — Каморра вручил ему белый диск и обещал добавочную награду.

Маг был скуп на милости и подарки в силу своей натуры, хоть и объяснял свою скупость нежеланием баловать прислужников. На этот раз он прикинулся щедрым, но в действительности ему было нужно следить через диск за перемещениями Боваррана и влиять на него, чтобы тот, оказавшись сам по себе, не бросил дела на полдороги. Каморра наперечет знал немудреные запросы уттаков — кони, оружие, яркие и аляповатые побрякушки — и не сомневался, что Боварран попросит себе вдобавок к диску что-нибудь вроде этого.

Но Боварран был не так прост, как думалось Каморре, и вершина его честолюбия не ограничивалась получением белого диска. Полууттак прекрасно понимал,. что белый диск означает власть, и хотел власти. Он ощупывал диск под уттакской телогрейкой из звериной шкуры, вспоминая вождя своего племени, грозного Уссухака, чувствовавшего в Боварране соперника и потому постоянно притеснявшего его. Боварран представлял, как Каморра скажет Уссухаку:

«Ты больше не вождь. Вот вождь», — и тот не посмеет ослушаться мага. Ведь сила белого диска кое-что значит для любого знакомого с ней уттака.

Эта сила не понаслышке была известна Боваррану. Ему случалось оказываться поблизости, когда кто-то из помощников Каморры приводил в повиновение непослушных уттаков. Будучи уттаком лишь наполовину, Боварран не падал на землю и не бился в судорогах. Скрепя силы, он мог оставаться на ногах, но чувствовал, как дрожит и рвется каждая его жилочка. Он мог терпеть действие силы диска, а значит, и пользоваться им для смирения непокорных — а ведь ни один из уттакских вождей, с важностью носящих отличительный знак Каморры, не посмел бы произнести то самое, ходовое среди уттаков словцо. Боварран сознавал свое преимущество перед любым уттаком и имел большое желание его использовать.

Племя Уссухака обитало в нижнем течении Восточной Рунки, притока Руны. В это время года — сезон ловли речных крабов, водившихся в Восточной Рунке, — племя надолго останавливалось в месте ее слияния с Руной, где низменная часть речной поймы расширялась, образуя большую поляну. Чем ближе Боварран подходил к знакомым местам, тем неотступнее ему хотелось показать в племени свою силу и заявить права на власть. Да и случай был удобный — Уссухак с лучшими воинами ушел по приказу Каморры к Бетлинку, где потерял в сражении больше половины отряда. Поэтому, когда поросшие лесом скалы, теснившие Руну, раздвинулись и впереди показалась пойма Восточной Рунки, полууттак перебрался через речку и свернул направо, на широкую поляну, где виднелись многочисленные конические верхушки уттакских шалашей.

Боваррана заметили издали. Уттакские детеныши с визгом понеслись сообщать взрослым потрясающую новость, и вскоре все племя высыпало навстречу своему сородичу. Первыми выбежали дети и подростки — голые и скуластые, с выставленными вперед ноздрями плоских курносых носов и горящими недобрым любопытством глазами. Женщины, появившиеся за ними, были в грубо скроенной, сшитой полосками кожи одежде из звериных шкур. Кроме них, в племени оставалось около четверти всех взрослых мужчин-охотников, чтобы обеспечивать пропитанием остальное население. Обеспокоенные шумом, они тоже вылезли из шалашей, прихватив на всякий случай копья и дубины. Как и у всех коренных жителей Келады, на головах уттаков не было длинных волос. Их заменяла короткая поросль, нечто среднее между шерстью и волосами, встающая дыбом в гневе и при сильном возбуждении. Сейчас эта шерсть стояла торчком, что говорило о сильном интересе к появлению Боваррана.

Племя расступилось, пропуская вперед Укуммака — родственника Уссухака, оставленного вождем за старшего. Тот обратился к приближающемуся Боваррану первым, как и подобает вождю. Короткие, нескладные фразы уттакского наречия прозвучали неожиданно громко среди мгновенно создавшейся тишины, ловимые десятками настороженных торчащих ушей.

— Ты здесь, — сказал Боваррану Укуммак. — Где остальные?

— Бусмака нет, и Ушута нет, и Касутака нет… — заговорил Боварран, — И многих других нет. Был большой бой.

Женщины тихонько завыли, жалея погибших.

— Ты — сбежал?

— Нет, Укуммак, — ответил Боварран, выпячивая грудь. — Меня прислал вождь вождей.

В племени знали о Каморре, поэтому Укуммак понял слова Боваррана.

— Что говорит вождь вождей? — спросил он.

— Он говорит, что Уссухак — плохой вождь. Племени нужен новый вождь. Это я.

— Врешь! Уссухак — умный вождь. Уссухак — грозный воин. — Шерсть на голове Укуммака встала дыбом. — Врешь!

Боварран вынул из-под телогрейки белый диск и прокричал:

— Смотрите все! Вождя вождей нельзя ослушаться! Старый Шрум служит ему. Гашкат с севера служит ему. Ширрак с Иммы служит ему. Вождь вождей не боится даже Вонючки. Смотрите все! Это знак вождя вождей! Здесь — голова Вонючки!

Укуммак шагнул вперед, чтобы лучше рассмотреть изображение василиска на диске. Уттаки называли гигантского скального ящера Вонючкой за невыносимый запах и боялись его больше, чем всех остальных хищников. Их копья и даже секиры были бессильны против толстой кожи василиска.

Упоминание о Вонючке напугало Укуммака больше, чем ссылка на других вождей, повинующихся Каморре. Он угрюмо отступил назад, пропуская гордого собой Боваррана. Полууттак вновь обратился к племени:

— Готовьте большой пир! Встречайте нового вождя! Увидев, что все бросились выполнять его приказ, Боварран занял лучший шалаш и улегся там на шкуре в ожидании пира. Весь вечер уттакское племя ело, пило и гуляло в честь нового вождя. Два костра освещали поляну, где женщины ритмически двигались и приплясывали под стук барабанов и протяжное завывание участников пиршества. Сам Боварран сидел на почетном месте — большом камне посреди поселения, покрытом шкурами. Он наслаждался новым для него ощущением власти и проявлениями подобострастия со стороны давно знакомых ему соплеменников.

Когда все было съедено и племя устало веселиться, новоявленный вождь ушел спать в приглянувшийся шалаш, оказав честь его жильцам, которые в эту ночь спали под открытым небом. Племя накрепко уснуло от непривычной сытости, но были и те, кому не спалось — ведь заботы о месте у власти, о положении в собственном племени одинаково лишают сна и придворных правителя келадского города, и приближенных уттакского вождя. А Уссухак имел немало близких родственников, пользовался их поддержкой и платил им тем же.

Укуммак, поначалу притихший от напоминания о Вонючке, к концу дня сполна прочувствовал, что падение Уссухака грозит опасностью ему самому. Он был уверен, что Боварран начнет притеснять и постепенно изведет всех сторонников Уссухака — это было естественно, общепринято и понятно любому уттаку.

Родственник прежнего вождя пошел по его приближенным и разъяснил нависшую над ними угрозу. Поэтому утром, когда нагулявшиеся уттаки пробудились от крепкого сна, среди них нашлось немало таких, которых до костей возмущала измена Уссухаку, а заодно и традициям предков, запрещавшим распри за власть при живом вожде. В племени начались разговоры, число недовольных росло, как горный камнепад. К полудню толпа дикарей, подогретых рассуждениями о заветах предков, подвалила к шалашу, где отдыхал Боварран.

Полууттак вылез на шум и увидел толпу соплеменников. Она смотрела на него десятками черных и блестящих глаз, в которых читалась единая, общая враждебность. Укуммак, бывший ближе других, сверлил Боваррана взглядом, черная щетка его волос угрожающе торчала вперед, на самозванца. Имя Укуммака означало по-уттакски «речной краб» и до смешного соответствовало внешнему виду защитника справедливости, еще более короткого и широкого, чем другие уттаки, раскорячившегося, как речной краб, почуявший угрозу.

— Что вам нужно? — сердито спросил Боварран.

— Ты не вождь, — свирепо сказал Укуммак. — Уссухак — вождь.

— Вчера был пир. — Боварран напомнил, что пир означал признание его вождем. — Я — вождь.

— Ты нарушил заветы предков. Ты будешь съеден.

— Вы нарушили волю вождя вождей. — Несмотря на их злобу, Боварран чувствовал себя уверенно. — Уходите, или узнаете его гнев.

Из тех, кто оставался в племени, никто еще не испытывал на себе гнев белого диска. Когда абстрактный гнев вождя вождей вступил в противоречие с не менее абстрактными заветами предков, практические соображения оказали решающее влияние на выбор.

— Ты — один, — заявил Укуммак. — Нас — много. Все будет по-нашему.

— Он повернулся к толпе и скомандовал:

— Хватайте его!

— Стойте! — рявкнул Боварран и поднял вверх белый диск. — Дабба-нунф!

Полуутак поначалу сам испугался своего могущества. Он один остался стоять на ногах — поляну перед шалашом усеяли корчащиеся тела. Выли и дергались уттачки, исходили пеной бьющиеся в судорогах детеныши, хрипели воины, натыкаясь на собственное оружие. Самого Боваррана тоже била дрожь, его мышцы были сведены спазмами, но он чувствовал не боль, а извращенное наслаждение, упиваясь своей всесильностью. Человеческая половина его сущности заставляла его презирать этих дикарей, уттакская — жаждала власти над ними и их подчинения.

Наглядевшись на жуткое зрелище, он сказал:

— Хватит.

Действие заклинания прекратилось. Очумевшие уттаки с мутными глазами один за другим поднимались с земли.

— Теперь вы знаете гнев белого диска, — обратился к ним Боварран.

— Теперь вы поняли, кто вождь. Толпа жалобно застонала в ответ.

— Это он вызвал гнев белого диска. — Боварран кивнул на Укуммака:

— Съешьте его!

Мгновенно осознав угрожающую ему опасность, Укуммак побежал вниз по поляне. Мужчины похватали оружие и погнались за виновником общего несчастья.

Тот вброд переправился через Руну и полез вверх по склону противоположного ската, все дальше углубляясь в скалы Оккадского нагорья.

Погоня вернулась нескоро и с пустыми руками. Оставшиеся дикари за это время сложили Боваррану новый шалаш и натащили туда лучших шкур и утвари.

Полууттак принял усердие и поклонение своих соплеменников как должное.. Он грозно обратился к охотникам, посмевшим упустить указанную им добычу:

— Где этот жабий сын? Вы дали ему убежать?!

— Его унес Вонючка, — ответили потрясенные охотники. — Гнев белого диска — ужасен!

Боварран ловко использовал подвернувшуюся случайность.

— Так будет с каждым, кто не чтит меня, — провозгласил он. — Того унесет Вонючка.

Испуганный ропот пронесся среди уттаков, слышавших слова охотников и вождя. Закрепив впечатление, Боварран поинтересовался, как это произошло.

Оказалось, что охотники не сразу выследили Укуммака в скалах. Они почти настигли его, когда прилетевший на шум ящер схватил беглеца, оказавшегося ближе всех, и утащил его наверх.

— Там были чужие. Двое. — Один из охотников показал два пальца. — Не уттаки — люди.

— Люди? — насторожился Боварран. — Откуда здесь люди? Вы их ловили?

— Да. Они ушли наверх, в скалы. Мы не пошли за ними. Опасно.

— Отыщите их! — потребовал Боварран.

— Великий вождь! — взмолился один из охотников. — Прикажи Вонючке, и он съест их. Заветы предков не велят нам ходить в скалы!

Боваррану не хотелось показывать соплеменникам, как малы его возможности управления Вонючкой.

— Ладно, — разрешил он. — Не ходите. Охотники разошлись, довольные милостью нового вождя. Боварран выбрал помощника и оставил за старшего, сказав, что скоро вернется в племя. Утром, чуть свет, он вышел на Керн.

В этот день речной краб вцепился Витри в палец. Витри споласкивал котелок, чтобы затем набрать в него воды, и вдруг почувствовал, как что-то небольшое, твердое и агрессивное словно щипцами защемило мизинец его левой руки. Он вскрикнул и выдернул руку из воды. Существо, похожее на серый камень, оторвалось от пальца, мелькнуло в воздухе и стукнулось о прибрежную гальку.

Лила подбежала на крик лоанца.

— Что случилось? — спросила она.

Витри указал ей на жесткое и круглое существо, встопорщившееся навстречу его руке. Пара тяжелых и толстых клешней угрожающе раскрылась, готовая повторить нападение.

— Какой сердитый, — улыбнулась магиня. — Это укуммак — речной краб. Их много водится в северных реках. Говорят, нет ничего на свете вкуснее укуммака.

— Его можно есть? — не поверил Витри.

— Можно, — подтвердила она. — Так мы и сделаем, а то давно мы не ели ничего вкусненького. Сажай его в котелок, в воду, и ставь на огонь. Пока вода закипает, наловим остальных.

Она показала Витри, как безопасно брать укуммака, и, вооружившись прутиком, выудила из Руны еще полтора десятка речных крабов, таких же круглых, жестких и агрессивных, как первый. Затем, пока Витри подкладывал ветки в костер, магиня уселась на камень повыше и, пощелкивая пальцами, стала убирать дым костра с помощью заклинания собственного изобретения.

— Нам нужна маскировка, — весело повторяла она. — И… раз! И… два!

Клубы дыма исчезали, не поднимаясь выше кустарника, за которым было укрыто кострище.

Витри не сразу решился взять в рот покрасневшего от варки краба, но, попробовав кусочек, мгновенно забыл о своем предубеждении. Единственное, о чем он вспомнил и пожалел во время еды, было то, что здесь нет Шеммы, подлинного ценителя лакомых вещей. Шеммы, который уже никогда не попробует вареного укуммака.

После обеда Лила и Витри ссыпали крабьи панцири в щель между валунами и закидали галькой погасший костер. Затем они подняли на спины полегчавшие за неделю пути дорожные мешки и пошли дальше.

Вскоре склоны оврага расступились и впереди показался просвет.

Вдруг оттуда раздался шум, крики, плеск воды и треск сучьев. Лила и Витри едва успели броситься на землю за камнями, как из кустов выбежала толпа уттаков и остановилась неподалеку, осматривая скалы и речной берег. Они крикливо переговаривались по-уттакски, а затем разом повернулись туда, где склон был более пологим, и устремились вверх по скалам. Лила и Витри остались лежать между камнями, опасаясь покидать укрытие.

— Что им тут нужно? — шепотом пробормотала магиня. — Знать бы, о чем они говорили…

— Я кое-что понял, — зашептал в ответ Витри.

— Разве ты знаешь их язык?

— Наш, лоанский язык, похож на уттакский. Они говорили, что ищут укуммака.

— Ловят речных крабов, — догадалась магиня. — Никогда бы не подумала, что для этого нужно столько шума! Зачем же они полезли вверх? Мне еще не приходилось слышать о небесных укуммаках.

Витри лишь пожал плечами в ответ. Они выждали еще немного, затем вылезли из-за камней, но не успели сделать и нескольких шагов, как часть уттаков внезапно вернулась и заметила их. Лила кинулась вверх по склону, выбирая на бегу наилучший путь через нагромождения скал. Витри, давно привыкший полагаться на ее чутье, шаг в шаг следовал за ней. В нескольких десятках шагов за ними бежали уттаки.

Преодолев нижнюю, крутую часть склона, Лила и Витри уже не карабкались вверх, а бежали вперед, по скалам и между скал. Вдруг магиня на мгновение замерла и прислушалась к звукам впереди. Затем она резко свернула вбок, в расщелину, но, не сделав и трех десятков шагов, была вынуждена остановиться — расщелина сузилась так, что пробираться дальше было невозможно.

Лила спустила с плеч мешок, вынула кинжал и вернулась назад по расщелине, собираясь встретить погоню. Витри пошел за ней, каждое мгновение ожидая начала схватки, но уттаки не заметили их убежища.

Неподалеку от входа в расщелину раздался знакомый гнусавый говор — группа, гнавшаяся за Лилой и Витри, встретила другую, возвращавшуюся ей навстречу. Уттаки были взволнованы и, кажется, чем-то испуганы.

— О чем они говорят, Витри? — спросила магиня.

— Я плохо понимаю, — ответил лоанец. — Их сородича унесла какая-то вонючка. Все этим страшно огорчены.

— Болезнь, наверное. От грязи еще и не то привяжется, — заметила Лила. — К счастью, они так расстроились, что больше не ищут нас.

Дикари ушли вниз по склону, но Лила и Витри не сразу покинули свое убежище.

— Странно ведут себя эти уттаки, — задумалась магиня. — Мне всегда говорили, что они не ходят в скалы.

— Почему?

— Не знаю. Но не ходят.

— Может, они боятся привидений? — вспомнил Витри.

— Каких привидений?

— Как же? — Витри удивился, что Лила не поняла его. — У вас там, в Ционских скалах… в светящихся балахонах…

— Зачем их бояться? Они совершенно безвредны.

— Ты их знаешь? Видела?

— Никогда. Их видел Шантор, когда еще был не так стар. — Взгляд Лилы погрустнел. — Он мне рассказывал, что они появляются на неприступных скалах. И никогда не подпускают к себе близко. Исчезают.

— Я думал, они уносят людей.

— Глупости. — Лила отважилась выглянуть из расщелины, прислушалась и осмотрелась. — Уттаки ушли вниз, — сказала она Витри. — Наверное, они живут где-то рядом. Будет лучше, если мы пройдем мимо них поверху.

И они пошли в скалы, откуда вернулись уттаки. День убывал, но на вершине нагорья было светлее, чем в овраге. Вокруг громоздились скалы, перемежающиеся пещерами, углублениями, запутанными проходами, от огромных до узких, вроде той расщелины, где они скрывались от уттаков. Сердце Витри вздрагивало — ему не верилось, что пещеры необитаемы и из темноты не выскочит какая-нибудь злобная тварь. Но магиня шла вперед, и он следовал за ней, подавляя страхи.

Вскоре, однако, выяснилось, что его страхи были не напрасны. На ровной, свободной от торчащих выступов площадке обнаружились свежеобглоданные кости крупного животного, разбросанные посреди потеков не успевшей высохнуть крови. Лила нагнулась над костями, пытаясь определить, чьи они. Лоанец с тревогой огляделся по сторонам и заметил поблизости кое-что, не похожее на кости. Вблизи это оказалось кучей, в которой было не меньше полутора ведер хорошего садового удобрения. Витри содрогнулся при мысли о пасти зверя, другой конец которого был способен печь такие лепешки.

— Лила! — в ужасе позвал он. — Что это?!

— Я думаю, куча, — сказала подошедшая магиня.

— Я и сам вижу, — поправился лоанец. — Я хотел сказать… кто это?

Кто это наделал?

— Василиск, — уверенно ответила Лила. — Самый крупный хищник на острове. Знаешь, Витри, это человеческие кости.

— Человеческие?!

— Уттакские. Василиски нередко едят уттаков. Шорох в воздухе заставил обоих поднять головы.

В небе, медленно взмахивая кожистыми крыльями, летел огромный ящер.

— Он летит сюда! — вскрикнула Лила. — Скорее, Витри, в пещеру!

Они пролезли в одну из бесчисленных узких пещер и забились в дальний конец крохотной полости, где нельзя было даже выпрямиться во весь рост.

Василиск опустился на площадку. Было слышно, как гигантский ящер ползает по ней, скребя когтями по камням. Скрежет приблизился, а затем свет входного отверстия пещеры померк, закрытый головой ящера.

Василиск попытался просунуть голову в пещеру, но отверстие оказалось слишком узким для уродливых роговых наростов по бокам и на затылке его головы. Луч света, пробивавшийся над затылком ящера, позволял видеть страшную бородавчатую морду и стеклянные глаза с вертикальными зрачками. Пасть василиска распахнулась, открывая два ряда острых конических зубов, изо рта вырвалось… нет, не дым и пламя, как в детских сказках, а невыносимое, ни с чем не сравнимое зловоние.

Витри взглянул на Лилу и увидел, как она нашаривает в мешке оружие, не отрывая глаз от ужасной морды. Изо рта ящера показался черный и блестящий, раздвоенный на конце язык и, ощупывая камни, стал приближаться к ногам лоанца. Неожиданно для себя Витри вдруг вытащил кинжал Авенара и вонзил его в широкий, в руку толщиной, живой ремень.

Кинжал сверкнул оранжевым и с шипением рассек язык надвое. Конец языка отвалился. Василиск выдохнул облако вони и задергал головой, застрявшей в отверстии, на Лилу и Витри посыпались каменные осколки. Рог василиска треснул и отломился, ящер вырвал голову из отверстия и с шумом улетел прочь.

Лила и Витри молча глядели друг на друга. В руке у магини был ритуальный кинжал. Она бессильно откинулась к стене пещеры.

— Да ты просто герой, Витри, — сказала наконец она. — Кто еще на Келаде может похвалиться тем, что отрезал язык василиску!

Они оба захохотали, вытирая выступившие слезы, сначала истерически, затем все свободнее и расслабленнее. Насмеявшись до полного изнеможения, они успокоились. Черный кончик языка лежал на дне пещеры. Лила поддела его ногой и вышвырнула вон.

— Вряд ли ты захочешь взять его на память. Возьми лучше вот это. — Она подняла обломок рога ящера и протянула лоанцу. Витри машинально сунул обломок на дно мешка. — Надеюсь, у этого василиска не скоро появится аппетит, — добавила она.

— Но как он нас здесь нашел? По запаху?

— Если бы у него было обоняние, он за полдня умер бы от собственной вони, — заметила магиня, — но он начисто его лишен. Шантор говорил, что василиски чувствуют тепло и находят по нему свои жертвы. Они никогда не едят мертвечины, хотя воняют хуже любой падали. Теперь я понимаю, про какую вонючку говорили уттаки!

— А я понял, почему они никогда не ходят в скалы, — добавил Витри.

— Да, — согласилась Лила. — Когда мы будем выбираться отсюда, нужно держаться подальше от открытых мест. Но заночуем мы здесь — по крайней мере, мы убедились, что в эту пещеру не пролезет голова василиска.